Днем на пляже невозможно пить водку. Может быть, и можно пить какую-нибудь
очень дорогую водку, но я покупаю водку "Элита", на которой русскими
буквами стоит "столицная", всегда "столицная", через "ц". Это -
единственный предмет в Израиле, который почти не дорожает. Шекель может
упасть вдвое, а эта бутылка - сколько стоила, столько и стоит. Сейчас она
стоила уже меньше доллара. Но днем ее пить нет никакой мочи. Я выпил один
глоток, чтобы меньше было слышно бульдозеры - возле нас начали строить
дорогу, и они отчаянно громыхали - без водки мне было не настроиться. Я
писал рассказ о старухах, которых в этот день встретил, когда заходил за
почтой. Еще Чехов говорил, что места, где скапливается слишком много
старух, рано или поздно превращаются в форменные гадюшники. Но социологи
считают, что старух лучше поселять всех вместе, большими группами. Я видел
в своей жизни еще одно такое заведение, на Петровском проспекте. Мне дали
по рации "плохо с сердцем, дом престарелых работников искусств,
Петровский, 15". Мой шофер работал на "скорой" восемь лет, но он тоже в
первый раз о таком слышал. Пришлось искать ночью телефон-автомат и вместе
с городским диспетчером догадываться, где может находиться этот дом.
Никакого "плохо с сердцем" там не было. Очень старая актриса из театра
Ленинского комсомола хотела с кем-нибудь поделиться своими обидами. Когда
много старух вместе, это настоящий кошмар. Но вместо рассказа я целый день
мечтал о том, что моя дочка окончит медицинское училище и потом ее вдруг
примут в медицинский институт. Не заметят, что у нее отец за границей, и
примут. Или просто она будет работать медицинской сестрой или фельдшером,
но очень хорошей сестрой и все будет уметь, и, когда я вернусь, мы сможем
вместе работать в каком-нибудь маленьком северном городке.
  Вечером мы с Танькой уложили детей, намазали их солдатской мазью от
комаров, которая осталась у нас от десантников, заварили чай, сели и в
первый раз за день посмотрели друг на друга.
  Я выпил еще один большой стакан водки, и мы стали думать, как нам из
Израиля убраться. Мы стояли в черных списках аэропорта за какие-то долги
за иврит, который мы толком не выучили, за электротовары, которые мы давно
проели, за пособия по безработице, которых хватало на три дня. Но в
морском порту Хайфа, кажется, компьютера не было, и можно было попытаться
уехать морем. Мы начали ругаться и спорить, пока не раздались хрущевские
крики из палатки и мы не испугались, что нам не дадут спокойно посидеть, и
присмирели. Танька совсем не пила. Она вечером тоже не в состоянии пить
водку "Элита", поэтому то, что она говорила, я совершенно не в состоянии
был понять. Моя же мысль сводилась к тому, что в странах, где пользуются
рабским трудом, работать грешно. Рабами были югославы и турки, негры и
арабы. И мы с Танькой. Я физически не могу работать в странах, где за
одинаковую работу разным людям платят разные деньги. Вообще-то в последнюю
неделю поступило предложение от бульдозеристов стеречь два бульдозера и
цистерну с горючим, за это они обещали платить сто двадцать пять долларов
в месяц. И, несмотря на свои моральные установки, я решил согласиться, но
вторую ночь подряд около цистерн за эти же деньги ночевал какой-то
незнакомый нам араб. А работать врачами мы не могли, потому что у нас не
хватало документов, а доказывать в суде, что мы - все-таки врачи, нам
очень не хотелось. И я много работал над книгой. Оказалось, что совмещать
это с врачебной работой я не умею.
  - Я чувствую, что смогу работать на греков, - сказал я Таньке, - доедем до