и я в ужасе просыпаюсь.
     Иногда  я пью чай в пижаме, как пассажир поезда "Москва-  Владивосток".
Иногда  начинаются дожди  и зима, и я все время что-то пишу. Так идет год за
годом.  Так начинался  мой последний  год в  Израиле  --  год "Иерусалимских
хроник".
     Аркадий  Ионович  от холода заболел эпидидимитом. Утром он приходил  за
чаем в синей  пижаме с печатями.  Эстер-американка обещала сшить  ему бандаж
для больного яичка. Она говорит, что никогда такого не шила, но попробует. Я
ему говорю: "Что Вы ходите в ворованной пижаме?" Он говорит: "Это больничная
пижама. Разве  я  не  больной? Кто  же  тогда  должен  ходить  в  больничных
пижамах?"  Вчера вечером  он  не  выдержал и украл у  "Стемацких"  книгу  --
"Главные мировые сражения Палладина". Она стоит семьдесят четыре  шекеля, но
там есть все сражения, начиная с греков. Пока он воровал книгу, боль прошла,
но потом, когда он уже свернул с Яффо на улицу  Кинг Джордж, боль вернулась.
Аркадий  Ионович уже  несколько  дней  не  пьет.  Зато  его  постоялец-поляк
приходит домой "попивший". Денег нет ни у меня, ни  у них. Я отослал  поляку
соленых огурцов.  У меня стоит для него трехлитровая  банка.  Поляк говорит,
что будем есть одни огурки. До конца мира есть одни огурки.  В четверг  Женя
Арьев  приглашал в ресторан  на день рождения  тещи. Было человек  двадцать.
Поговорили  о  художниках.  Почему художникам  могут  удаваться  ремесленные
портреты,  а ремесленных стихов  хороших не написать.  Арьев  высморкался  и
сказал, что такие стихи мог писать каждый второй лицеист. А я сказал, что во
всем Кюхельбекере  нет и строчки  поэзии.  Тогда он взвился  и обозвал  меня
малокультурным  человеком. "В то время как Кюхельбекер в шестнадцать  лет на
семи  мертвых  языках  проживал  и  нес  всю  историю мировой  культуры,  вы
выдавливаете из себя  триста страниц  и в них  десять строчек рассуждений. А
вот вы  возьмите Гессе! А? Понимаете?!  У  нас же самый лучший бытописатель,
вроде  современного  Мамлеева или Лескова, мир не строит, а описывает быт. В
отличие от Аксенова, который  строит новый мир,  которого  до него раньше не
было. Правда, делает это плохо". Он прав. У меня нету склонности рассуждать.
Еще  Арьев сообщил  мне по секрету, что он  влюбился  в англичанку. Я ее там
видел.  Выглядит  как  английская  молочница.  Но  потом  сверкнет   глазом,
оживляется,  открывает  рот,  и  видно,  что в  Англию стоит  прокатиться за
невестой. Потому что в бровях есть какая-то особенная независимость, которой
во   всем   остальном  мире  не   наблюдается.   Но  должен   быть  какой-то
уравновешивающий эти брови боковой эффект. Типа -- нет жопы. Потому что вряд
ли это какая-то особенно полноценная генерация людей.  Я  сказал Арьеву, что
серьезного секса в Англии тоже быть  не может, а  вместо  этого какая-нибудь
возня. Потому что в спальнях не  топят и дикий холод. Он обиделся. Ну и черт
с  ним.  Приглашают тебя в  ресторан,  и мало  того,  что  заставляют самого
платить, так еще требуют,  чтобы  взяли  и  первое,  и  второе.  Вот тебе  и
Кюхельбекер.


     Глава вторая
     МИКРОСКОП

     Я проснулся от стука  в дверь. По стуку было похоже, что еще рано и что
это  пьяный Аркадий  Ионович.  Он  был  полутрезв и привел  с собой толстого
художника из Хайфы, с которым они пили ночью в Неве-Яакове. Но их выгнали из