города  в  русско-японскую  войну,  скрипит  по  снежку  офицерье,  а  потом
возвращаешься  -  и кругом сплошная  комсомольская сволочь. А ты все тот же.
Смотришь  на  длинноногих девчонок и  называешь их  "существо". Вот еще идет
"существо"  - это не просто красавица, это красавица-плюс, неземное существо
из другого мира.  Раньше  такие не  водились, и  нигде в мире таких красавиц
нет.  Может  быть,  по  городам  Европы  понаехало  миллион  наших  отборных
проституток, но мне они на глаза не попадались. В Израиле проститутки совсем
другого типа. Это крепкие  девчата  из Белоруссии. Они все после техникума и
хорошо  поют. В  обеденные перерывы  из мастерских  к  ним торопятся  жуткие
одноглазые слесаря-арабы. У арабов всегда один глаз, но допускать их до себя
комсомолкам очень неприятно. Половина еще больно  кусается. Как бы научиться
писать без "самоцензуры"? Хочешь написать "блядей" и  не  пишешь, потому что
неудобно.  Хочешь написать, что одноглазые арабы человечнее  израильтян,  но
тоже неудобно, потому что не так поймут. Но  они все  равно человечнее - они
коварные  и  подлые,  но у  них  естественные  ценности жизни,  которые  мне
понятны. Но я не левый, я был не левый. Сейчас я никакой. Даже если к власти
придет  Зюганов,  я  встречу его сахарной улыбкой. Я не верю в демократию  с
человеческим  лицом. Я  не  верю в счастливое общество потребителей,  и  оно
отвечает мне  взаимностью.  И остается верить  в  личную  судьбу, в то,  что
селедка должна  жить в своей стае. Мне целых двадцать  лет было не добраться
до своей  стаи. Воскресенье.  Солнце заливает угловое окно. Солнце справа  в
районе Ижорского завода. Я еще не был на заводах. Я еще не был даже у себя в
больнице. Один раз  я  попал в трамвайный парк и удивился,  что в пять часов
утра люди  уже работают.  И перед нашим  домом  по утрам ездит сенокосилка и
стрижет  газоны.  Скорее  всего рабочий  зарплаты  не получает.  И  водитель
троллейбуса зарплаты  не получает. Но в четыре часа  они выходят из  дома  и
добросовестно идут на работу. Это чудо, которому объяснений быть не может.
     Пожилая  женщина подметает  наш  девятиэтажный  дом,  но мы  все  равно
оставляем  ключ под  ковриком. В  Израиле  этот  фокус у  меня не  проходил:
всегда, когда я оставлял ключ под ковриком, нас немедленно грабили.  Правда,
было видно, что я выезжаю на своем  тендере  на работу и дома никого нет.  А
здесь у меня нет машины. На  дорогу выезжать не хочется. Это чужая дорога, к
которой мне пока не  привыкнуть. Водители не останавливаются на переходах, и
старушки  торопливо  выскакивают   из-под  колес.  Мою  знакомую  на  глазах
гаишников  на  переходе сбил  охранник на  "мерседесе", но  этот  парень  не
является  на суды, и сделать с  ним  ничего нельзя. Нейрохирургам  заплатили
шесть  тысяч  долларов, но остается еще  дырка в черепе,  которую невозможно
закрыть, потому что нет денег. Мы пятый  день в  стране.  Трехлетний  Федька
катит по тротуарам  на  роликах, и прохожие восхищаются или бранятся. Федька
ездит  с года и стоит  на  них  очень прилично.  Сорокалетняя  женщина вдруг
начинает  визжать: ходить  еще не умеет, а  родители  не  имеют  головы и на
колеса  ставят.  А я отвечаю жестко: "Молчи, дура!" Эти слова  вырываются из
давно забытых глубин. В этот момент я отчетливо понимаю, что я на родине.
     Журнал "Постскриптум". Статья Топорова о том, как поэтический Петербург
делит трон Бродского. Саня Лурье был редактором журнала, но статью пропустил
и "Ах- матовская четверка"  смертельно  обиделась.  Суть  статьи в том,  что
после смерти Бродского среди лилипутов началась склока, кого теперь из самых
высоких   лилипутов  следует   считать   Гулливером.   Кто  примет  флаг  из
похолодевших  рук Бродского  и понесет его дальше  умирать на В.О. И Топоров
честит  их  какими-то  специальными лилипутскими кличками. Особенно Кушнера,