У Франчишки был такой запас слов,  что его хватило бы надолго, но тут
из дома Олеся Седлецкого раздался душераздирающий крик.
     Франчишка даже  подпрыгнула на  месте и  в  одно  мгновение юркнула в
окно,  словно ее,  как рыбку-плотвичку, подцепили на удочку и выдернули на
улицу.  Осип Петрович только увидел,  как мелькнули в  окне ее  сухощавые,
исцарапанные икры.
     Вернулась  она   часа  через  два   усталая,   изнеможенная.   Согнав
задремавшего Осипа  Петровича с  кровати,  прилегла отдохнуть и  осмыслить
события.


     ...Войдя   к   Седлецким  тихими  шажками  и   затаив  дыхание,   она
прислонилась к  косяку двери и стала наблюдать.  Галина по-прежнему сидела
на  полу  с  опущенной на  грудь  головой  и,  вздрагивая плечами,  вялыми
движениями обрывала  цветочные лепестки.  Олесь,  согнув  туловище,  давил
своим грузным телом скрипящий стул и,  пошлепывая губами,  тянул из трубки
табачный дым.  Ему было стыдно за ременную супонь,  которую он принес,  за
то,  что  он  дал волю гневу.  Олесь не  мог поднять глаза на  Галину,  на
розовый, опоясавший ее шею рубец. Он слышал вздрагивающее дыхание дочери и
чувствовал,  что любит ее  еще больше,  чем прежде,  видит в  ее поступках
частицу самого себя,  своего характера.  Вот  Ганна -  совсем другая.  Она
сидит  на  своей  кровати  и,  неизвестно о  чем  думая,  комкает в  руках
маленькую с  вышитой наволочкой подушку.  И  взбалмошная жена  ему  сейчас
противна.  Она,  беспрестанно размахивая руками, крестится и пронзительным
голосом кричит:
     - Тварь! О-о! Что мне с тобой делать, чертово отродье!
     Стася сама не помнила,  какие слова слетали с  ее языка.  От выкриков
матери девушка судорожно вздрагивала и почти переставала дышать.
     - Перестань же!  -  крикнул Олесь, желая прекратить эту омерзительную
сцену.
     - Я ее на цепь посажу, как шкодливую сучонку! Пусть она меня слышит и
не притворяется!
     Галина,  казалось,  ничего не  могла слышать и  воспринимать.  Но это
только казалось.  На самом деле она все слышала и понимала.  И в голове ее
уже зрел дерзкий, отчаянный план.
     Стася,  видя упорное молчание дочери,  чувствовала, что та сильнее ее
не только молодостью,  но и горячей девичьей любовью. Для выражения своего
негодования Стася старалась подбирать самые обидные, оскорбительные слова,
но  запас их начинал иссякать,  в  утомленную голову,  кроме пустых,  мало
устрашающих ругательств, ничего не шло.
     - Я размозжу этой сквернавке башку! Вот мой святой крест, я убью ее!
     - Мамо!   Довольно,  -  вырвалось  наконец  у  Ганны.  Ей  тоже  была
невыносимо противна  вся  эта  ругань,  искренне  хотелось  заступиться за
сестру.
     - Не твое дело! Можешь и помолчать! - снова разъярилась Стася. - Я ее
сейчас же отведу к ксендзу, заставлю молиться и окручу с Владиславом! - И,
чтобы больней задеть дочь,  продолжала:  -  Но  только Владислав не  такой
парень, чтобы захотеть после этой поганой истории взять в жены такую!..
     - А я хочу вашего Владислава?  Вы меня спросили? Можете меня на куски
разрезать!  Пусть мое тело собаки съедят, а Владислав меня не увидит! Нет!