— С  кем  же  вы соревнуетесь,  товарищ генерал?  — удивленно спросил
Михайлов.
     — С  дочкой своей и  с  сыном.  —  Лев  Михайлович тепло улыбнулся и,
достав  из   кармана  письмо,   протянул  его  Михайлову.   —   Они  взяли
обязательство на  "отлично" учиться,  а  я  обещал  отлично  воевать.  Вот
получил письмо,  шлют отметки за первую четверть.  Выполняют.  Ну,  и я не
отстаю...
     — Должен  вам  сказать,   Лев  Михайлович,   что  у   вас  дела  идут
действительно отлично. Как вы так быстро могли продвинуться по нашим лесам
и болотам?
     — Трудновато пришлось, — согласился Доватор. — Да и впереди на легкую
победу не рассчитываю.
     Он   встал,   прошелся  до   порога  комнаты,   вернулся  обратно  и,
остановившись против Михайлова, сказал:
     — Мы  скоро выступаем.  Противник бежит и во что бы то ни стало хочет
сохранить силы.  В лесах бродит много немецких солдат. Нам с ними возиться
некогда.  Надеюсь,  что  вы  их  сами  выловите.  Все захваченные у немцев
трофеи,  которые они награбили по деревням, я прошу вас раздать населению.
Великое  сейчас  страдание переносит наш народ,  но тем величественнее его
слава быть передовым,  самым революционным народом мира.  Мы,  коммунисты,
ведем народ по этому славному пути. Великая нам выпала честь.
     — Великая честь, Лев Михайлович, — пожимая Доватору руку, с сердечной
проникновенностью ответил Михайлов.
     Медленно угасал холодный декабрьский день...
     Из разведки вернулся Кушнарев и  сообщил,  что по Рузскому большаку в
направлении Осташево —  Волоколамск отступают крупные части противника. На
дорогах  скопилось много  техники.  Наша  авиация  штурмует  растянувшиеся
немецкие колонны.
     — Молодцы наши летчики! Мы им скоро поможем!
     Доватор сел за стол и,  радостно потирая стынувшие в нетопленной избе
руки,  стал  диктовать боевой приказ.  От  Сафонихи он  круто  поворачивал
корпус на  юго-запад  и,  прочертив на  карте крутую дугу,  коротко сказал
Карпенкову:
     — Перехватить большак  вот  здесь,  —  и  поставил  карандашом  крест
западнее деревни Палашкино.
     Вскоре полковые трубачи проиграли сигнал боевой тревоги.
     Прочитав  сводку  о  потерях,  Лев  Михайлович молча  подписал ее  и,
возвращая адъютанту, сказал:
     — Передай Сергею,  пусть ведет Казбека.  Впрочем,  не  надо  Казбека.
Лучше нового. Хотя нет. Новый глуп. Пусть подает Казбека.
     Доватор,  застегнув на бекеше крючок,  снял со стены бурку. Курганов,
подскочив, хотел было помочь, но Лев Михайлович вежливо отстранил его.
     — Вы же знаете:  я нянек терпеть не могу.  У меня две руки,  силы еще
хватит! — Доватор сжал руку адъютанту.
     Курганов улыбнулся: хватка у генерала была действительно сильная.
     — Чувствуешь?
     — Чувствую, товарищ генерал!
     — Ну, то-то! Кстати, пригласи-ка ко мне корпусного врача.
     Курганов вышел.  Лев Михайлович в  раздумье постоял у стола.  По лицу
его  пробежала тень грусти.  Он  вдруг почувствовал,  что забыл о  чем-то.