загрузка...

Новая Электронная библиотека - newlibrary.ru

Всего: 19850 файлов, 8117 авторов.








Все книги на данном сайте, являются собственностью уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая книгу, Вы обязуетесь в течении суток ее удалить.

Поиск:
БИБЛИОТЕКА / ЛИТЕРАТУРА / ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА /
Фарджон Элинор / Рассказы

Скачать книгу
Постраничный вывод книги
Всего страниц: 54
Размер файла: 454 Кб

    Элинор Фарджон
    Рассказы


Я качаю свою детку
Западный лес
Ишак из Коннимары
Маленькая портниха
были их будущее.
Седьмая принцесса
Попугайчики
Юная Кейт
Безымянный цветок



Элинор Фарджон

                          Я качаю свою детку


    Кризельда  К„фью  жила  со  своей  прабабушкой  в  самом последнем доме по
Переулку. Ей было десять, Прабабушке - сто десять лет, но если вам показалось,
что  между  ними  огромная  разница, вы не правы. Будь прабабушка в два, или в
три, или в четыре раза старше Гризельды, тогда разница была бы громадной, ведь
в  двадцать,  или  в  тридцать,  или  в  сорок  вы почувствуете себя, конечно,
по-другому,  чем  в  десять.  А  сто  -  хорошее,  круглое  число, которое все
возвращает   "на  круги  своя".  Поэтому  в  свои  десять  Гризельда  как  раз
поравнялась  с  прабабушкиными  десятью  -  Прабабушка  К„фью  была на сто лет
впереди и в то же время недалеко от нее ушла.
    Прабабушка  любила  все,  что  любила  Гризельда. Она не притворялась, как
притворяются  стареющие  люди,  что любит то же самое, что любит и Гризельда -
она действительно любила.
    Когда  Гризелъда  нанизывала  на  нитку  цветные бусинки, Прабабушка К„фъю
любила  их складывать в кучки, сортируя бусинки по цвету и размеру, и подавать
их Гризельде, когда та протягивала руку.
    Когда  Гризельда  укладывала  спать  свою  куклу,  Прабабушка К„фью любила
расстегивать ей пуговички на платье и разговаривать шепотом с Гризельдой, пока
Арабелла  не  засыпала.  А  когда  Арабелла  не  слушалась  и не хотела спать,
прабабушка  любила  напевать "баю, баю, бай" и качать непослушную куклу у себя
на  руках, пока она не успокоится и не заснет. А больше всего, когда Гризельда
пекла  пирожки,  прабабушка любила толочь орешки и перебирать смородину, а что
касается  самих пирожков, она их просто обожала, и если Гризельда делала семь,
то прабабушка всегда съедала четыре.
    Прабабушка  К„фью  оставалась при шести своих зубах и при всех своих дарах
чувств.  Она  могла  слышать  и  видеть,  различать  запах  и вкус, говорить и
переживать,  и  держать  в памяти. Она могла и терять из памяти. Например, она
теряла  из  памяти то, что случилось на прошлой неделе, и держала в памяти то,
что  приключилось  сто  лет  назад.  Она  не  особенно могла ходить, поэтому в
сносную  погоду  Гризельда  усаживала  ее  под  раскрытым  окном, смотревшим в
Переулок  и  на весь белый свет, а в хорошую погоду она усаживала прабабушку в
саду,  где  гудели  пчелы.  Летом  прабабушка  любила  сидеть  у кустов черной
смородины  или  около малины, но больше всего она любила сидеть среди стручков
зеленого горошка.
    Она  говорила,  что  будет  грозить  пальцем  скворцам,  если они прилетят
воровать  ягоды.  Но  когда  Гризельда приходила забрать прабабушку в дом, она
каждый раз находила голые веточки там, где раньше были ягоды черной смородины,
или  белые  головки  без  розовых  шапочек на кустах малины, или дюжины пустых
стручков  на  гороховых  плетях везде, куда можно было дотянуться рукой. Видя,
что  Гризельда  все  это  приметила,  Прабабушка К„фью качала своей старенькой
головой и говорила: "Ох, уж эти скворцы, я уснула, наверное, не больше, чем на
минутку, и на тебе, все поклевали!"
    Гризельда  делала вид, будто не замечает, что кончики пальцев у прабабушки
запачканы  ярко-красным  или  что  под  ее  растрескавшимися  ногтями  зеленые
крапинки.
    А  осенью  Прабабушка  К„фью любила сидеть под орешиной, и тогда вся земля
вокруг  нее  была  усыпана  зелеными  скорлупками.  Заслышав  шаги внучки, она
принималась  ворчать, уставившись на скорлупки: "Ох, уж эти мне белки, эти мне
белки".  Гризельда  ничего  не  говорила прабабушке до вечера. А перед сном ее
предупреждала:
    - Сейчас я дам тебе лекарства, бабуля.
    - Не хочу никакого лекарства, Гриззи, - говорила бабушка.
    - Хочешь-хочешь, бабуля.
    - Я не люблю лекарство. Оно такое горькое.
    - Оно тебе полезно, - говорила Гризельда, доставая бутылочку.
    - Не буду никакое лекарство, говорю же тебе.
    - Если ты не выпьешь, у тебя заболит ночью живот.
    - Не заболит, Гриззи.
    - Заболит, вот увидишь.
    - Почему ты так думаешь?
    - Я просто знаю. И у белок заболит, если им не дадут лекарства.
    - Ну, ладно, - соглашалась Прабабушка К„фью.
    Но  когда  Гризельда  подносила  ей  ложку  ко  рту,  она мотала головой и
кричала:
    - Нет, нет, не буду! Пусть Белла тоже выпьет.
    - Хорошо,  бабуля,  -  говорила  Гризельда,  - ты увидишь, как хорошо пьет
лекарство Белла, - и Гризельда подносила склянку к фарфоровому личику куклы. -
Будь такой же умницей, как Белла.
    - Не буду! Не буду!
    - Ну, давай, давай же!
    - А если я выпью, ты мне дашь конфетку?
    - Дам.
    - А две конфетки дашь?
    - Дам.
    - А расскажешь мне сказку?
    - Расскажу.
    - А споешь мне песенку?
    - Спою, бабуля, ну, давай же, давай выпьем.
    Когда,  наконец,  Прабабушка  К„фью  выпивает  горькое  лекарство и делает
смешную гримасу, как будто она сейчас заплачет, Гризельда быстро засовывает ей
в  рот конфетку, и ее гримаса превращается в улыбку, а старенькие глазки жадно
блестят  при  виде  второй  конфетки.  А  когда она устраивается в кроватке, и
пестрое  лоскутное  одеяло  уютно  подоткнуто со всех сторон, Прабабушка К„фью
говорит:
    - Какую сказку ты мне расскажешь сегодня, Гриззи?
    - Я расскажу тебе сказку про великаншу, бабуля, - говорит Гризельда.
    - Про великаншу, у которой было три головы?
    - Да, про эту самую.
    - И она жила в медном замке?
    - Да, эта самая.
    - Мне  нравится  эта  самая,  -  говорит  Прабабушка  К„фью,  кивая  своей
старенькой  головой,  и  ее  глаза  горят  от  радостного  ожидания.  - Теперь
рассказывай, да только смотри, ничего не пропускай, - говорит прабабушка.
    Гризельда  садится  у кровати, берет маленькую худенькую ручку прабабушки,
гладит  ее  под  одеялом  и начинает: "...Однажды жила-была Великанша, и у нее
было три головы, и она жила в Медном Замке".
    - Ах! - вздыхает Прабабушка К„фью.
    Наступает молчание, потом она спрашивает:
    - Ты уже все рассказала, Гриззи?
    - Все, бабуля.
    - Все-все?!
    - Все-все.
    - И ничего не пропустила?
    - Ни одного словечка.
    - Мне  очень  нравится  эта  сказка, - говорит прабабушка. - А теперь спой
мне, и я усну, - просит она.
    Тогда  Гризельда поет песенку, которую Прабабушка К„фью пела своему сыну и
сыну  своего  сына (который был Гризельде отцом). А ее собственная прабабушка,
которая  пела  эту  песенку  ей,  когда  она  была  совсем маленькой девочкой,
услышала ее из уст своей прабабушки, для которой эту песенку написали.

    Баю, баю, бай,
    Я качаю свою детку,
    Я качаю свою детку,
    Баю, баю, бай.

    Вот  какая это была песенка, которая досталась Гризельде от ее прабабушки,
которой  она  досталась  от  ее  прабабушки,  которая и была деткой в песенке.
Гризельда  пела  ее  снова  и  снова и гладила прабабушкину ручку под одеялом.
Время  от  времени  она  останавливалась  и  прислушивалась  к  прабабушкиному
дыханию, но прабабушка тут же открывала один блестящий глазок и говорила:
    - Не уходи, Гриззи, и не бросай меня, я еще не сплю.
    И Гризельда опять принималась петь:

    Баю, баю, бай,
    Я качаю свою детку,
    Я качаю свою детку,
    Баю, баю, бай.

    Останавливалась. Прислушивалась. Баю, баю, бай!
    Очень-очень   тихо  Гризельда  вытаскивала  свою  ручонку  из-под  одеяла.
Прабабушка крепко спала и дышала во сне, как ребенок.
    Теперь  вы видите, как недалеко ушли друг от друга сто десять лет и десять
лет.
    Все  это  происходило  в  1879  году, когда маленькие девочки в десять лет
платили  два  пенса  в  неделю,  чтобы  ходить  в школу, а старенькие бабушки,
которым  было  сто десять лет, не получали пенсии. Вы, наверное, удивитесь, на
что  же  жили  Гризельда  и  Прабабушка  К„фью?  Если все взять целиком, можно
сказать,  что  они  жили  на  доброту.  Аренда их домика стоила один шиллинг в
неделю,  конечно,  это  было  недорого,  но ведь и шиллинг надо было откуда-то
взять.  Потом нужно было платить два пенса за школу. Домик принадлежал мистеру
Гринтопу,  сквайру,  и  когда  папа  Гризельды  умер и Гризельда с прабабушкой
остались одни без кормильца, все говорили:
    - Конечно,  старая  миссис  К„фью  отправится  в  Приют для престарелых, а
Гризельда пойдет в служанки.
    Но когда это им предложили, Прабабушка К„фью закатила настоящий скандалец.
    - Я  не  пойду  в Приют для престарелых, - заявила она. - Мне каких-нибудь
сто десять лет, и я еще для него не поспела. Я остаюсь здесь. Разве у меня нет
Гриззи, чтобы присматривать за мной?
    - А  что  вы  будете  делать,  пока  Гриззи  в школе? - спросила ее миссис
Гринтоп, которая пришла проведать, как с ними вс„ обстоит.
    - Что  буду  делать? Я много чего буду делать. Я буду сидеть в саду и сидя
буду полоть вокруг себя. И я буду смотреть, чтобы чайник не выкипел и кастрюля
не  убежала,  я  буду  следить,  чтобы котенок не влез в молоко, я буду щипать
лучину  и  наводить  порядок в буфете, я буду точить ножи и чистить картошку к
ужину.  А  что?  Как  это,  что  я  буду делать? Если я не могу ходить, это не
значит, что я буду сложа руки сидеть.
    - Но, миссис К„фью, а вдруг вы заболеете?
    - Почему  я  должна заболеть? Я в жизни никогда не болела и не собираюсь в
этом возрасте начинать.
    - Но, миссис К„фью, а как же с платой за дом?
    На  это  у  миссис К„фью ответа не находилось, и миссис Гринтоп продолжала
настаивать:
    - Вы  увидите, вам будет лучше в Приюте для престарелых, а Гризельда будет
часто  к  вам приходить навещать. Я заберу ее к себе, она будет помогать мне с
детьми, а я научу ее всей кухонной премудрости.
    - Она  уже  знает  всю кухонную премудрость, - сказала прабабушка. - Она и
парит, и варит, и чистит, и моет, как маленькая женщина. А я не пойду в Приют.
Пусть туда идут такие лентяйки, как Эмили Дин, которая не хочет ничего делать,
хотя  ей  не  больше ста лет, уж если на то пошло. Некоторые наговорят больше,
чем написано в Библии - а я остаюсь там, где я есть.
    Миссис  Гринтоп  вздохнула  и подумала, что бы еще сказать, чтобы смягчить
удар, потому что была уверена, что старая миссис К„фью не сможет остаться там,
где  она  была.  Она  повернулась к Гризельде, которая сидела молчком со своим
вязанием у камина, и спросила:
    - А ты, что ты скажешь, Гризельда?
    Гризельда вскочила, присела перед ней и сказала:
    - Прошу вас, мэм, я могу обихаживать бабулю перед школой, а в полдень могу
прибегать  покормить  ее обедом, а вечером я могу приходить к вам и помогать с
ребятишками, а потом я могу покормить и уложить бабулю спать - как вы думаете,
мистер Гринтоп разрешит бабуле остаться в доме? Я буду стараться изо всех сил,
мэм.  Я могу чистить кастрюли и заправлять лампы керосином, и чинить простыни,
я  могу  штопать  носки  и  пришивать  пуговицы, и я бы с удовольствием купала
малыша, с самым большим удовольствием, мэм.
    - А  кто  же  присмотрит  за  твоей  бабушкой,  когда  ты будешь у меня? -
спросила миссис Гринтоп.
    - Весь  Переулок,  мэм,  - сказала Гризельда, которая знала доброту бедных
соседей, как о ней даже понятия не имела жена сквайра.
    - А где ты возьмешь два пенса, чтобы заплатить за школу?
    - Я их тоже заработаю, мэм.
    - А еда? Ведь вам же надо питаться, Гризельда.
    - Мы  держим  курочек,  и  пчел,  и  садик, мэм. А хворосту в лесу сколько
угодно.
    - Но кто всем этим будет заниматься, Гризельда?
    - Я могу обиходить курочек утром, до того, как начну обихаживать бабулю, а
садик - вечером, после того, как ее уложу.
    Гризельда казалась такой уверенной, что справится со всем этим, что миссис
Гринтоп ничего не оставалось, как пробормотать:
    - Хорошо, я поговорю с мужем.
    Она  действительно  поговорила с мужем, и вс„ устроилось так, как и хотели
Гризельда  и ее прабабушка. Мистер Гринтоп уступал им дом с садом за то, чтобы
Гризельда  каждый  день помогала им управляться с детьми. А два пенса за школу
она  зарабатывала,  провожая  в школу младших учеников, которые жили за милю и
дальше  от школы. Она взялась заходить за ними и отводить их в школу по утрам.
С  садом  была  бы  беда, но тут в дело вмешался весь Переулок. Всем Переулком
присматривали  не только за бабушкой, пока не было Гризельды, но и за пчелами,
и  за  цыплятами;  всем  Переулком  снабжали ее семенами, один посадил, другой
прополол,  а  третий  собрал  для нее хворост. Соседки обобрали для нее черную
смородину и малину на варенье, и мозговой горошек. Со всего Переулка все время
несли  то  одно,  то  другое  из  одежды.  В  общем,  Гризельда  и  прабабушка
справлялись,  а  поскольку  они  продолжали  жить  вместе, они были совершенно
счастливы.
    Когда  ей  уже  было  почти одиннадцать, Гризельда К„фью заболела. Однажды
утром  она встала с постели, чувствуя, что ей страшно не по себе, но ничего не
сказала  об этом бабушке. Она разожгла огонь, поставила воду для чая, вышла во
двор  и  покормила  цыплят,  поговорила с пчелами и набрала миску картофеля на
обед. Потом вернулась в комнату, ошпарила чайник, заварила чай и поставила его
на выступ в камине напариваться. После этого она подняла прабабушку, одела ее,
причесала остатки ее тонких белоснежных волос и подала ей завтрак.
    - Ты  не хочешь ничего поесть, Гриззи? - спросила прабабушка, кроша хлеб в
чашку.
    Гризельда помотала головой, отхлебнула глоток горячего чая и почувствовала
себя  чуть  получше. Прабабушка К„фью не обратила особого внимания, потому что
Гризельда  часто говорила, что не хочет утром есть за завтраком, но обычно это
было  потому,  что и одному-то было мало, не то что двоим. Перед тем, как уйти
из  дома,  Гризельда усадила прабабушку на самом солнышке под окном, поставила
перед ней кастрюлю с картошкой, миску воды и дала хороший острый ножик.
    - Ты  бы  мне  так  помогла, бабуля, если бы почистила картошку, - сказала
она.
    - Почищу-почищу,  -  сказала  Прабабушка К„фью. - А когда Эбенезер Вильсон
пойдет мимо, я его позову, и он поставит кастрюлю на огонь.
    - Как  хорошо  ты  мне  помогаешь,  - сказала Гризельда. - Я посажу к тебе
Беллу,  чтобы тебе не было скучно, и оставлю вам два мятных леденца, каждой по
одному. Ты смотри, не отдавай Белле оба!
    - Уж  она  такая жадная, она захочет оба, - сказала Прабабушка К„фью, водя
острыми глазками с Гризельды на Арабеллу. - Ты, может, оставишь три леденца, -
и она улыбнулась своей милой жадной улыбкой.
    - Ей  станет  только  плохо от них, - сказала Гризельда, и как же ей плохо
было   самой,  но  она  храбро  сдерживала  дурноту.  Она  посадила  Беллу  на
подоконник, но Белла тут же кувырнулась носом в колени.
    - Сдается  мне, ей уже плохо, - сказала Прабабушка К„фью, начиная скоблить
картошку. - На худой конец, съем-ка я леденцы сама, чтобы поберечь ей желудок.
    Гризельда  потянулась  за  книжкой,  чтобы  подложить  Белле под спинку. У
Прабабушки  К„фью было всего две книжки на свете: Библия, из которой Гризельда
читала  по  воскресеньям, и еще одна, из которой она никогда не читала, потому
что  книга была старой-престарой, с диковинной печатью и плохим правописанием.
Но  она  годилась  на  то,  чтобы подложить под сломанную ножку стула или, как
сейчас,  сделать  подпорку  для  Беллы.  С  книжкой  за спиной Белла сидела на
подоконнике, совсем как живая.
    - Вот  так-то  лучше,  - сказала Гризельда, чувствуя, что ее прабабушка не
совсем  одна,  пока  у  нее есть Белла, с кем можно поговорить. - Прощаемся до
обеда, бабуля.
    Но простились они на более долгий срок. Когда Гризельда с трудом доплелась
за  милю,  чтобы  зайти за одним из младших учеников, то упала прямо на пороге
его дома, где на нее и наткнулась мама малыша.
    - Бог ты мой, Гризельда К„фью, да ты же совсем больная! - воскликнула мама
малыша. - Как пит дать, ты подхватила тиф!
    У  Гризельды  действительно  оказался  тиф, и ее умчали в больницу, она не
знала  и  не  ведала,  как.  Она  получила болезнь в тяжелой, еще и возвратной
форме,  и  на  поправку  пошла  не  скоро.  В  первый же раз, как только у нее
прояснилось в голове, она спросила:
    - А как моя бабуля?
    - Да  ты  не беспокойся за свою прабабушку, - сказала симпатичная сиделка,
которая ухаживала за Гризельдой, - ее устроили, можешь не сомневаться.
    Что  и  сделали  -  в  конце  концов  Прабабушку К„фью забрали в Приют для
престарелых.
    Через  три  месяца, когда Гризельду выписали из больницы, бледную, худую и
коротко   стриженую,  миссис  Гринтоп  прислала  за  ней  собственный  экипаж.
Гризельда  едва  справлялась  с радостным смятением, когда лошади подвозили ее
все  ближе  и  ближе  к  деревне.  Правды  она не знала и надеялась, что через
минуту-другую  схватит  свою  бабулю  в объятия. Велико же было разочарование,
когда  лошади  проехали мимо ее Переулка и пустились дальше к каменным воротам
усадьбы сквайра.
    - Прошу  вас, прошу, - закричала Гризельда, вставая коленками на сидение и
колотя  в  широкую  спину  кучера  кулачками,  как в дверь, которую она хотела
открыть. Кучер оглянулся через плечо и сказал:
    - Все в порядке, малышка, тебя ждут в Хозяйском Доме пить чай с маленькими
господами.
    Гризельда  откинулась  на сидение. Чай с детьми Гринтопов, с Гарри, Конни,
Мейбл  и  Малышом  -  это  было бы праздником для нее в любое другое время, но
сейчас,  когда  ей  хотелось  только  одного  -  прижать к себе свою маленькую
прабабушку,  это  была  доброта  не  к  месту. Наверное, добрая миссис Гринтоп
просто  не  понимала.  Вот  если бы у нее был тиф, вот если бы она должна была
впервые за три месяца увидеть своего маленького?!
    Миссис  Гринтоп  понимала  больше,  чем  думала  Гризельда.  Она встретила
Гризельду на парадной лестнице, обняла ее и сказала:
    - Идем  же,  Гризельда,  дети  умирают  от  любопытства,  как ты выглядишь
стриженая. Интересно, вспомнит ли тебя Малыш?
    -Надеюсь, мэм,- сказала Гризельда покорно.
    Вместе  с  миссис  Гринтоп она вошла в детскую, где дети с шумом обступили
ее.
    - Ну разве Гризельда не смешная! - закричал Гарри.
    - Я  тоже хочу короткую прическу, - закричала Конни, у которой были прямые
волосы.
    - А я не хочу, - сказала Мейбл, которая была в локонах.
    Малыш  был  единственным,  кто  не  заметил  никакой разницы. Он подполз к
Гризельде и ухватил ее за лодыжку, гудя: "Гиззи-гиззи-гиззи".
    - Он узнал меня, - обрадовалась Гризельда, - смотрите, мэм, он узнал меня.
Ты  узнал  меня,  моя прелесть? - и она подхватила его на руки, запев "я качаю
свою детку". Потом она быстро повернулась к миссис Гринтоп:
    - Мэм, прошу вас, скажите, что-нибудь стряслось с моей бабулей?
    - Нет,  Гризельда,  конечно, нет, - сказала миссис Гринтоп. Но с некоторой
поспешностью в голосе и уж так мягко, что Гризельда с запинкой выговорила:
    - О, мэм, что же с ней?
    - Видишь  ли,  Гризельда, - сказала миссис Гринтоп, усаживаясь и привлекая
ее  к  себе, - я уверена, ты поймешь, что вс„ к лучшему. Пока тебя не было, за
ней некому было ухаживать, а в Приюте освободилась такая чудесная комната...
    - В Приюте для престарелых! - в ужасе раскрыла глаза Гризельда.
    - ...одна  из угловых комнат, прямо напротив розовых клумб. У твоей бабули
чудесный  камин,  и  теплые  одеяла,  и  чай с сахаром, и вс„ что ей угодно, -
продолжала  миссис  Гринтоп  гладко,  словно  застилая переживание и выражение
Гризельды  толстым ватным одеялом. - А как гордится ею вся деревня, Гризельда.
Она  намного  старше всех в Приюте, и все посетители непременно хотят повидать
ее  и побеседовать с ней и приносят ей чего-нибудь вкусного. Завтра ты тоже ее
навестишь и отнесешь ей маленький гостинец.
    - Завтра, мэм?
    - Да, Гризельда, сегодня уже слишком поздно.
    - Хорошо, мэм. Значит, я смогу забрать ее завтра.
    - Но куда, Гризельда? - сказала миссис Гринтоп с некоторым колебанием.
    - В наш домик.
    - Видишь  ли, Гризельда, мистер Гринтоп думает теперь продать домик, когда
миссис  К„фью  так  хорошо  устроена и за ней такой хороший уход, и - ну ведь,
правда, девочка, ты такая маленькая и так много на себя взвалила.
    - Гриззель  плачет, - сообщила наблюдательная Мейбл, - Гриззель, почему ты
плачешь?
    - Помолчи,  Мейбл,  и  не  трогай  ее.  Гриззель  останется  у нас и будет
нянюшкой  Малыша,  а  вы,  дети,  все  будете любить ее, а потом мы все вместе
поедем на море на целых шесть недель. Подумай об этом, Гризельда!
    - Гриззель, - потянула ее за руку Конни, - у нас сегодня кекс к чаю.
    Гризельда  отвернулась  и проглотила тугой комок в горле. Не годится детям
показывать  горести  жизни, она это знала. Те, кто отвечают за детей, в ответе
за  то, чтобы они были веселыми и счастливыми. Но даже в самые плохие минуты в
больнице  ей  не  было  так  тяжело, как сейчас. Кекс и море ничего для нее не
значили.
    Миссис  Гринтоп сдержала свое слово, и на следующий день Гризельду отвезли
к  Прабабушке  К„фью  в  ее  новые апартаменты в Приюте для престарелых - в ее
новый дом, куда более старый, чем даже она сама. Много раз Гризельда проходила
под  древней  аркой  в  квадратный  садик,  замкнутый стенами жилищ стариков и
старушек,  что сидели, греясь на солнышке, у своих последних в жизни дверей. В
этом  садике,  залитом  солнцем,  было  покойно и красиво. В каждом ромбе окна
стоял  свой  горшок  с  геранью,  или  с  петунией, или с настурцией, в каждую
открытую  дверь  виднелся  потрескивающий  камин и заварной чайник на каминном
выступе, у каждого старичка была своя трубочка, а у каждой старушки - фунтик с
понюшкой  табаку.  Садик  в  центре  двора был разбит на маленькие делянки для
каждой пансионерки и для каждого пансионера. Молодой садовник полол сорняки на
дорожках  и  подравнивал  бордюры,  а  каждый  старичок и каждая старушка сами
копались  в  своих  палисадничках. А тем, у кого были родные, дочери и сыновья
помогали  украсить  делянку  и возделать ее. Идя за миссис Гринтоп по дорожке,
Гризельда  уже  думала,  какой  из  палисадничков  отведен ее бабуле, и решала
посадить  несколько  стеблей  горошка  и  кустик черной смородины на первые же
сбереженные пенни.
    Один-другой  посетитель прогуливались вокруг, останавливаясь перемолвиться
словом  с наиболее интересным на вид пансионером. Приятного вида дама и умного
вида джентльмен остановились у двери Эмили Дин, которая сетовала вслух.
    Эмили Дин, в свои сто один год, долго была предметом гордости в знаменитом
старом Приюте.
    - Не  верьте  ей,  -  тараторила  старая Эмили, глотая половину букв, - не
верьте  ни единому слову. Ей девяносто девять, и ни днем больше. Вы на зубы ее
посмотрели? У нее их шесть, а у меня только два. И это она-то старше меня? Нет
уж, сэр, нет уж, мэм. Шесть у нее, и два у меня. Все ясно, как божий день!
    - Доброе утро, Эмили. Что за беда приключилась? - спросила миссис Гринтоп.
    - Доброго  утра и вам, мэм. Старая миссис К„фью, в ней вся беда. Это ей-то
сто  десять  лет?  Девяносто  девять, и ни днем больше. Здравствуй, Гриззи, ты
пришла забрать свою бабку домой? Чем скорее - тем лучше.
    Гризельда тоже так думала, но миссис Гринтоп лишь улыбнулась:
    - Нет,  Эмили, Гризельда просто пришла проведать свою бабулю и посмотреть,
как  ей  здесь  хорошо. - Потом она повернулась к даме и джентльмену, которых,
как видно, знала:
    - Ну, Маргарет, ну, профессор, а вы уже видели миссис К„фью?
    - Замечательная старушенция! - сказал профессор.
    - А что я вам говорила!
    - Девяносто девять, и ни днем больше, - прошамкала Эмили.
    Приятного вида дама по имени Маргарет ласково посмотрела на Гризельду:
    - А  это ее маленькая правнучка, которая была больна? Миссис К„фью вс„ нам
про  нее  рассказала  и  про  то,  как  она  хорошо  поет.  Как ты теперь себя
чувствуешь, моя милая?
    Гризельда присела перед ней:
    - Хорошо, благодарю вас, мэм.
    - А ты споешь нам, Гризельда?
    - Да,  мэм,  -  шепнула  Гризельда застенчиво, ведь на самом деле она пела
лишь для своей бабули и для Малыша Ричарда.
    - Как-нибудь  в другой раз, - добавила миссис Гринтоп, к вящему облегчению
Гризельды.  - А сейчас нам надо идти к ее прабабушке. Они ведь не виделись три
месяца.  Не  забудьте,  мы  ждем вас к обеду, Маргарет. Если придете пораньше,
увидите, как мы купаем Ричарда.
    Потом  они пошли дальше по солнечной дорожке и остановились на углу, и там
в своем собственном старом кресле-качалочке дремала у камина Прабабушка К„фью.
Больше Гризельда сдерживаться не могла. Она бросилась к ней и крепко обхватила
свою бабулю руками, и миссис К„фью открыла глаза и сказала:
    - Здравствуй,  Гриззи,  вернулась,  наконец?  Что  тебе  наделали с твоими
волосами?
    - Их остригли, бабуля, когда я болела.
    - Мне  так не нравится, - сказала старая дама. - Что это они тебя остригли
и меня не спросили. Сейчас мы пойдем домой?
    - Ох, бабуля, - прошептала Гризельда.
    Миссис Гринтоп опять пришла ей на помощь.
    - Не  сейчас,  миссис  К„фью.  А  сейчас вы должны показать Гризельде, как
хорошо  и  удобно вам здесь живется. Взгляни, Гризельда, твоя прабабушка здесь
ну  совсем  как  дома.  И книги ее, и чайник, и даже цветы на окне - из вашего
сада.
    - И  Белла,  -  воскликнула Гризельда, увидев свою куклу, выглядывающую из
складок прабабушкиной шали.
    - Да, вы заботились о Белле вместо Гризельды, не правда ли, миссис К„фью?
    - Белла себя хорошо вела, бабуля?
    - Когда как, - сказала старая дама.
    - Я принесла тебе мятные леденцы, бабуля.
    Гризельда вложила бумажный пакетик в маленькую худую ручку, которая тотчас
спряталась  под  теплой  шалью.  Вдруг глаза Прабабушки К„фью сверкнули, и все
личико сморщилось в ее лукавой милой улыбке.
    - Ох уж эта Эмили Дин, - прыснула она.
    - А что Эмили Дин, бабуля?
    - Ревнует.  Она была до меня самой старой. А теперь нет. Ей ведь только за
сто  перевалило,  мошеннице.  Ну  да ладно. Пусть будет по ее завтра, когда ты
возьмешь меня домой.
    - Ох, бабуля, - прошептала Гризельда.
    - Утром  я  буду  готова,  -  сказала Прабабушка К„фью, и вдруг, как малый
ребенок или малый котенок, она уснула.
    - Идем  же,  Гризельда,  -  ласково  сказала миссис Гринтоп. - Я думаю, ты
захочешь взять Беллу с собой, не так ли?
    - Нет,мэм,  -  сказала  Гризельда.  -  Я оставлю Беллу бабуле. У меня есть
Малыш.
    Она  вышла следом за миссис Гринтоп и шла за ней по дорожке, отворачиваясь
и пряча лицо в тени капора всю дорогу.
    Весь  день  Гризельда занималась Малышом Ричардом, и никто не вмешивался в
ее  занятия. Миссис Гринтоп настолько хорошо понимала, что она переживает, что
даже заговорила об этом со своим мужем, когда они переодевались к обеду.
    - Так ты думаешь, Джон, это невозможно?
    - Оставим  это,  дорогая,  -  сказал сквайр. - Скоро они с этим свыкнутся,
старушке с каждым днем будет требоваться ухода все больше и больше. Ребенок не
сможет  зарабатывать и платить нам ренту и одновременно ухаживать за бабушкой.
Кроме  того,  я  не  хочу  больше сдавать коттедж, я хочу его продать и на эти
деньги  отремонтировать  ограду,  сменить  крышу, а на оставшиеся купить новый
амбар.  Фермер  Лоусон  предлагал мне за него тридцать фунтов, но я думаю, что
его  можно продать и за тридцать пять. Во всяком случае, ремонтировать коттедж
не имеет смысла, нужно его продать.
    - Ш-ш,  тише,  -  сказала  миссис  Гринтоп, поскольку мимо двери проходила
Гризельда, неся купать Ричарда, и тихонько ворковала с ним.
    - Ты  у меня такая добрая, - сказал мистер Гринтоп и нежно ущипнул жену за
ушко.  -  А  теперь  оставим  пустяки, потому что, если я не ошибаюсь, в дверь
звонят.
    Это  приехали гости, и после того, как расцеловались, первое, что Маргарет
сказала миссис Гринтоп:
    - Можно я посмотрю на Ричарда?
    - Его как раз купают, - сказала миссис Гринтоп.
    - Какое  счастье, - воскликнула Маргарет и без лишних слов побежала наверх
в детскую.
    Миссис  Гринтоп  побежала  за  ней,  чтобы  посмотреть, как будет смотреть
Маргарет на ее безупречного малыша, и крикнула профессору через плечо:
    - А вы не хотите взглянуть, Джеймс?
    - Конечно же, не хочет, дорогая, - сказал мистер Гринтоп с нетерпением.
    Но профессор покладисто сказал:
    - Конечно же, хочу! - и оба джентльмена пошли наверх за дамами.
    Но  у  дверей  детской  они  застали миссис Гринтоп, которая держала дверь
настежь  и  прижимала  палец к губам, поскольку над воркотней Малыша Ричарда и
плеском воды в ванночке звенел чистый, как серебро, голосок Гризельды К„фью:

    Баю, баю, бай,
    Я качаю свою детку,
    Я качаю свою детку,
    Баю, баю, бай.

    - О, это абсолютно прелестно! - шепнула Маргарет.
    Но  профессор  вдруг  быстро  протиснулся в дверь и, ринувшись к ванночке,
спросил у Гризельды:
    - Что  это  за  песня, дитя? Откуда взялась эта мелодия? Ты знаешь, что ты
поешь?
    Гризельда испуганно подняла глаза и вся покраснела, а вытащив брыкавшегося
Малыша из воды, сказала:
    - Да,  сэр, это то, что я пою, когда укладываю спать свою бабулю. Не пищи,
зайчик,  будь  хорошей деткой. Вот послушай: "Я качаю свою детку, я качаю свою
детку",  - опять запела Гризельда, покачивая закутанного в полотенце Ричарда у
себя на коленке.
    - Кто тебя научил этой песне? - допытывался профессор.
    - Да в чем дело, Джим? - спросила Маргарет.
    - Помолчи,  Пегги, - сказал профессор. - Кто научил тебя словам и мелодии,
Гризельда?
    - Никто не учил, сэр. Бабуля когда-то ее пела моему дедушке, а потом моему
папе, а потом мне, а теперь я сама ее пою бабуле и Малышу.
    - А кто ее пел твоей бабуле?
    - Ее бабуля.
    - А кто ее пел бабуле твоей бабули?
    - Оставь  эти  глупости,  Джим,  -  засмеялась  Маргарет. - Откуда ребенку
знать? Ты так можешь дойти до царствования Вильяма и Мэри.
    - Я  и  дальше  дойду,  если  понадобится, - сказал профессор. - А теперь,
Гризельда - Гризельда, Боже, твоя прабабушка называла тебя Гриззель?
    - Гриззи, сэр.
    - Отлично, сойдет и Гриззи. Скажи, а как зовут твою бабушку?
    - Мою  бабулю  зовут  Гризельда,  и  ее  бабушку  звали  Гризельда. Мы все
Гризельды, из-за этой песни. Она называется "Песня Гриззель", сэр.
    - Да, я знаю, - сказал профессор, весьма всех удивив.
    - И  это наша песня, - сказала Гризельда, осторожно промокая все складочки
у Ричарда.
    - Прелесть ты моя, - сказала Маргарет, наклоняясь его поцеловать.
    - Не  перебивай,  Пегги,  -  сказал  профессор.  -  Что  ты имеешь в виду,
Гризельда, "наша песня" - твоя песня?
    - Она  была написана для нас, - ответила Гризельда. - Для одной из нас, из
Гризельд, много лет тому назад, но я не знаю, для какой именно.
    - А ты знаешь, кто написал ее?
    - Мистер Деккер, сэр!
    - Именно! - торжествующе сказал профессор.
    - Из-за чего ты так разволновался, Джеймс? - спросила Маргарет.
    - Замолчи же, Пегги. Послушай, Гризельда, как ты узнала, что мистер Деккер
написал эту песню, да еще для "одной из вас"?
    - Потому что это есть в книге, сэр.
    - В какой книге?
    - В  бабулиной.  Ну,  в  той,  где  плохое  правописание  и  печать  такая
диковинная.
    - А,   печатная   книга,   -  в  голосе  профессора  прозвучало  некоторое
разочарование.
    - Да,  сэр.  Но песня написана от руки, на обратной стороне обложки, а под
ней приписано "Моей детке Гриззель. Т.Деккер", и день, и месяц, и год.
    - А какой месяц, какой год?
    - Октябрь одиннадцатого дня, одна тысяча шестьсот третьего года, - сказала
Гризельда.
    - Эврика, - провозгласил профессор.
    - Никак ты с ума сошел, Джеймс? - вопросила Маргарет.
    Но профессор уже задавал новый вопрос:
    - А где эта книга сейчас?
    - Думаю, Белла сидит на ней, сэр.
    - Белла?
    - Моя кукла, сэр. Книга хорошая для нее подпорка.
    - А где же Белла? - спросил профессор, обегая глазами комнату.
    - Я оставила ее у бабули в Приюте, сэр, чтобы ей не было скучно.
    - Ага, так ты уступила свою детку другому, не так ли. Терпеливая Гриззель?
Завтра мы вместе пойдем в Приют навещать твою бабулю.
    У  Гризельды  разгорелись  глаза;  тем  временем она застегивала пижамку с
пушистым начесом на Ричарде, но сказала она лишь:
    - "Терпеливая Гриззель" - так называется книга, сэр.
    - Да, я знаю, - сказал профессор, - я знаю.
    На  следующий  день  профессор заехал за Гризельдой и повез ее в Приют для
престарелых.  Он  приехал  раньше  того,  как Ричард справился со своей первой
бутылочкой молока, и миссис Гринтоп заметила:
    - О, ты ранняя пташка, Джеймс.
    На что профессор ответил:
    - Кто рано встает, тому Бог дает.
    Они застали Прабабушку К„фью еще в" постели, сидящей в подушках, около нее
была  Белла,  подсматривавшая  из-под лоскутного одеяла. Прабабушка с живостью
взглянула на Гризельду и сразу сказала:
    - Что, Гриззи, идем домой?
    - Этот джентльмен хочет взглянуть на твою книгу, бабуля.
    - А вот она, на окне, пусть глядит, если хочет.
    Профессор  взял  старую  книгу  в  кожаном  переплете,  бережно открыл ее:
сначала он посмотрел на титульную страницу, потом на обратную сторону обложки.
И  оба  раза  кивнул  головой,  как  будто чем-то довольный, а потом присел на
постель Прабабушки К„фью, точь-в-точь как доктор, и сказал:
    - Расскажите  мне  об  этой  книге, миссис К„фью. Вы что-нибудь помните из
того, что вам о ней говорили?
    - Помню  ли  я?  - негодующе вскричала Прабабушка К„фью. - Конечно, помню!
То, что мне рассказывала моя бабушка про то, что ей рассказывала ее бабушка, я
помню так, будто это было вчера. За кого вы меня принимаете? За старую калошу,
вроде Эмили Дин, у которой мозги, как решето?
    - Ну,  конечно,  нет,  миссис  К„фью.  Расскажите  мне  в точности, что вы
помните,- попросил профессор.
    Глаза  у  Прабабушки  К„фью загорелись как никогда, стоило им обратиться в
прошлое.
    - Моя  бабушка,  -  сказала  она,  заговорив  так внятно, как Гризельда не
слышала  чтобы  она  говорила  раньше, - родилась, когда на троне сидел король
Вильям  Оранжский,  благослови  его Бог, а е„ бабушке было тогда девяносто три
года, хотя она прожила не больше ста четырех, бедняжка, но одиннадцать лет она
пела  бабушке  эту  песню,  которая  в  книге,  которую  сочинил  для  нее  ее
собственный папа, когда она родилась, и напечатал в книге, и написал от руки.
    - Мистер Томас Деккер, - сказал профессор.
    - Именно так его звали, сэр.
    - Это был ваш пра-пра-пра-прадедушка?
    - Смею сказать, сэр.
    - Он был знаменитым человеком, миссис К„фью.
    - Не удивляюсь, сэр.
    - А как звали бабушку вашей бабушки, миссис К„фью?
    - Гризельдой, сэр.
    - А как вас зовут, миссис К„фью?
    - Гризельдой, сэр.
    - И эту девчушку тоже зовут Гризельдой?
    - А  то  как  же,  сэр.  Бог ты мой, - прыснула Прабабушка К„фью - столько
вопросов про то же самое имя.
    - Миссис К„фью, я хочу вам сказать, что этой книге большая цена. И я хотел
бы купить ее у вас.
    Прабабушка  К„фью  взглянула  на  него  и улыбнулась своей милой, лукавой,
жадной улыбкой.
    - Большая цена? Десять шиллингов?
    Профессор заколебался:
    - Гораздо больше, миссис К„фью.
    Неожиданно Гризельда собралась с мужеством заговорить:
    - Как вы думаете, она стоит тридцать пять фунтов, сэр?
    Профессор опять заколебался, а потом сказал:
    - Я думаю, она вполне стоит пятьдесят фунтов, Гризельда. Во всяком случае,
я  могу  заплатить  пятьдесят  фунтов  твоей  бабушке, если она захочет ее мне
продать.
    - О, - выдохнула Гризельда, - спасибо, сэр!
    - За что ты благодаришь джентльмена, Гриззи? - спросила Прабабушка К„фью с
едкостью. - Это моя книга, а не твоя.
    - Да, да, бабуля, - беспокойно согласилась Гризельда.
    - И я ее ему не продам... - упрямо продолжала старая дама.
    - Бабуля, о...
    - ...меньше, чем за десять шиллингов, - закончила Прабабушка К„фью.
    Профессор засмеялся, а Гризельда чуть не заплакала от радости.
    - Ну,  Гриззи, довольно всякой чепухи, - сказала миссис К„фью. - Почему ты
не поднимешь и не оденешь меня? Что сделалось с твоими волосами, детка?
    - Меня остригли, когда я была в больнице.
    - А ты была в больнице?
    - Да, бабуля, разве ты не помнишь?
    Прабабушка К„фью тоскливо уставилась на короткие волосы Гризельды.
    - Мне  так  не  нравится, - сказала она наконец. - Не надо было делать без
моего разрешения.
    Вдруг она совсем сникла:
    - Одень меня, Гриззи. Я хочу домой.
    - Сегодня  вечером,  прямо сегодня вечером, бабуля, - пообещала Гризельда.
Она   сунула  "Терпеливую  Гриззель",  написанную  Томасом  Деккером,  в  руки
профессору  и  бросилась  бежать  со всех ног. В кабинет сквайра ввалилась без
стука совершенно запыхавшаяся Гризельда и крикнула:
    - Прошу  вас,  сэр,  прошу,  фермер Лоусон дает вам тридцать фунтов за наш
домик, а мы вам заплатим тридцать пять, мы вам заплатим пятьдесят...
    Вот  почти  и вся история. Вскоре вслед за Гризельдой приехал профессор, и
вс„  разъяснилось.  А  когда  мистер  Гринтоп  поверил,  что  Прабабушка К„фью
действительно  обладает  целым  состоянием  в  пятьдесят  фунтов,  и  когда он
услышал,  как Гризельда, разом смеясь и плача, умоляет его привезти прабабушку
домой,  обещая всю жизнь нянчить Малыша Ричарда, когда станет больше не нужной
своей бабуле - мистер Гринтоп тут же сдался и сказал:
    - Ну  ладно,  Гризельда,  я  согласен,  вы получите домик за тридцать пять
фунтов,  а пятнадцать я вложу в какое-нибудь дело и буду вам давать понемногу,
когда вам понадобится.
    В  тот же самый вечер Гризельда съездила в Приют в коляске миссис Гринтоп,
за ней следовала еще и подвода. В коляску она усадила Прабабушку К„фью, вместе
с  ее  Библией,  ее  шалью,  ее  чайником, ее лоскутным одеялом, и Беллу, а на
подводу  пристроила  ее  кресло-качалку,  ее  часы  и  ее маленький деревянный
сундучок  с  одеждой;  и  тронулись  они  обратно  к  самому последнему дому в
Переулке, где уже горел в камине огонь и была постлана свежая постель. Курочки
кудахтали,  пчелы  гудели, розы все распустились, и вот первое, что Прабабушка
К„фью сказала:
    - Если  ты меня посадишь у кустов смородины, Гриззи, я буду отгонять птиц,
пока ты заваришь чай.
    Поздно  вечером,  когда  счастливая  Гризельда  укладывала  свою бабушку в
постель, она отмывала ее иссохшие пальцы от красных пятнышек и говорила:
    - А теперь ты выпьешь лекарство.
    - Нет, Гриззи, не буду, лекарство горькое.
    - Будешь-будешь, бабуля. А потом я тебе дам конфетку.
    - А две конфетки дашь? - спрашивала бабушка. - А сказку расскажешь?
    - Расскажу.  Я  расскажу  тебе  сказку  про  великаншу, у которой было три
головы и которая жила в медном замке.
    - Эта  мне  нравится.  Сдается  мне, старая Эмили Дин сегодня счастливицей
будет.
    - Ну, бабуля, выпей лекарство.
    - А Белла уже пила?
    - Пила  и  даже не поморщилась. А вот твоя конфетка, а вот еще одна. Дай я
подоткну  тебе  одеяло.  А  теперь  лежи  тихо  и  слушай.  Однажды  жила-была
великанша.
    - Ага, - сказала Прабабушка К„фью.
    - И было у нее ТРИ ГОЛОВЫ!
    - Ага!
    - И жила она В МЕДНОМ ЗАМКЕ!
    - Ага, - и Прабабушка К„фью закрыла глаза.
    - Баю,  баю,  бай,  -  пела  счастливая Гризельда. - Я качаю свою детку! Я
качаю свою детку!




Элинор Фарджон

                             Западный лес


    I
    Я знаю, ты нежнее,
    Чем травка на лугу,
    И, как звезда, ты светишь
    Попавшему в пургу.

    Тоскую я о травке,
    Мечтаю о звезде,
    А кто ты, я не знаю,
    Тебя ищу везде.

    Как  только  молодой король дописал последнее слово в своем стихотворении,
горничная Селина постучала в дверь.
    - В чем дело, Селина? - нетерпеливо отозвался король.
    - Ваши министры хотят Вас видеть, - сказала Селина.
    - Зачем? - спросил король.
    - Они не говорят, - сказала Селина.
    - Ну, тогда пойди и скажи им...
    - Мне нужно лестницу мыть.
    Король  тяжело  вздохнул,  отложил ручку и вышел. Когда он спускался вниз,
Селина сказала:
    - Пока Вы разговариваете с министрами, я бы убрала Вашу комнату.
    - Пожалуйста,  только  не  трогай  ничего  на  столе.  Вечно я должен тебе
говорить.
    Селина сказала лишь:
    - О, да ладно. Осторожней на лестнице с прутьями для ковров.
    - С какими прутьями? Их же там нет.
    - Почему я и говорю, - сказала Селина.
    "Порой мне кажется, Селина не в своем уме", - сказал себе молодой король и
подумал,  как  часто  думал,  не следует ли ее уволить. Потом он вспомнил, как
всегда  вспоминал,  что  она была Подкидыш и Найденыш - ее нашли на ступеньках
Сиротского  дома,  когда  ей  был  месяц от роду, там ее и воспитали. Когда ей
сровнялось  четырнадцать  лет,  она явилась во дворец с жестяным сундучком для
одежды  и  пробыла  здесь  уже  пять лет, трудами проделав путь от буфетной до
Парадных  Опочивален.  Если  уволить  ее,  другого места ей никогда не найти и
придется  вернуться  в  Сиротский  дом  и  провести там остаток жизни; поэтому
король  просто сердито взглянул на Селину и стал осторожно сходить по ковру на
лестнице без прутьев для ковра в Зал Совета.
    Королевству  требовалась  королева, и министры пришли это сказать молодому
королю. Но, сказали они, разумеется, она должна быть принцессой.
    - Какие поблизости есть принцессы? - спросил молодой король по имени Джон,
поскольку, как сказал старый король-отец, когда он родился, Джон имя дельное и
безо  всяких  шуток.  В  шутки  в  королевстве  Делувремя  не  верили  и жили,
уткнувшись  в  свое дело носом, так что ничего дальше носа не видели. Но знали
свое  дело не на шутку; делом министров было женить короля на принцессе, делом
же  короля было на ней жениться. Джона воспитали с понятиями, и поэтому, когда
дело стало за ним, он не стал волноваться, а просто спросил:
    - Какие поблизости есть принцессы?
    Премьер-министр справился по списку.
    - Принцесса  Северогорская,  в стране, расположенной сверху, если смотреть
на  карту,  от  Делувремя.  И  принцесса Южноморская, из страны, ниже нашей на
карте.  А  вот  еще принцесса Восточноболотная, справа от нас. Ваше величество
может посватать любую из них.
    - А  Западный  Лес,  который  слева  от  нас,  у них что, нет принцессы? -
спросил Джон.
    Министры приняли серьезный вид.
    - Не  знаем,  Ваше  величество,  что  там на Западе, на нашей памяти никто
никогда  не  был за забором, который стоит между нами и той страной. Насколько
мы знаем, Западный Лес это безотрадная пустыня, где обитают ведьмы.
    - А  может,  это  богатый  зеленый  край, где живут красавицы принцессы? -
сказал король. - Завтра я там поохочусь и посмотрю сам.
    - Сир! Это запрещено! - в тревоге вскричали министры.
    - Запрещено...  -  задумчиво  повторил  Джон  и  вспомнил то, что позабыл,
поскольку  вырос  -  как  в  детстве  родители  предупреждали  его  никогда не
заглядывать в Западнолесную страну.
    - Но почему? - спрашивал он свою маму.
    - Там тебя поджидает опасность, - говорила мама.
    - Какая опасность, мама?
    - Этого я не могу сказать тебе, потому что сама не знаю, - говорила мама.
    - Тогда откуда ты знаешь, что там опасно?
    - Это  все  знают. Каждая мать в нашей стране предупреждает своего дитя об
этом,  вот  и  я  предупреждаю  тебя.  В этой Западнолесной стране есть что-то
странное.
    - Но,  может  быть,  оно  не  опасное,  - сказал он, тогда еще принц; и то
странное,  что  было  в Западнолесной стране, чего никто не знал, запало ему в
душу и притягивало его так, что однажды он убежал и пытался войти в лес. Когда
он  добрался  до него, он увидел высокий деревянный забор, слишком высокий для
ребенка, чтобы глянуть поверх, и слишком частый, чтобы заглянуть сквозь. Забор
загораживал  всю  ту  часть  Западного  Леса, что граничила с королевством его
отца.  Вдоль  всего  забора,  у которого был вид, словно он стар как мир, дети
прижимались  носами  и  старались  просунуть  пальцы,  приседали и вставали на
цыпочки, пытались найти щель, пытались вытянуться повыше. Маленький принц тоже
прижимался носом и приседал, тянулся и заглядывал. Но все было напрасно: забор
был  слишком  высоким  и  слишком  тесно сколоченным. Принц вернулся во дворец
горько разочарованным и отыскал маму.
    - Кто поставил забор вокруг Западнолесной страны? - спросил он.
    - О,  - вскричала она в отчаянии, - и ты тоже там побывал. Никто не знает,
кто и когда поставил забор, это уже не на людской памяти.
    - Я хочу, чтобы его убрали, - сказал принц.
    - Но его поставили, чтобы защитить тебя, - сказала она.
    - Защитить меня от чего? - спросил маленький принц.
    Но поскольку она не знала сама, она не могла сказать и ему, поэтому только
покачала головой и прижала палец к губам.
    Хотя  забор  и  защищал, все мамы королевства предупреждали своих детей об
опасности, поджидающей их за забором; и дети всегда сразу бежали поискать щель
в  заборе  и  туда  заглянуть.  Ни  один  ребенок  в  королевстве Делувремя не
расставался  с желанием попасть в Западный Лес, пока не вырастал, не женился и
не  заводил  своего  собственного  ребенка.  И  тогда  собственного ребенка он
начинал предупреждать об опасности, которую сам никогда не видел.
    Не  удивительно,  что  когда Джон объявил, что пойдет охотиться в Западный
Лес,  министры  испугались  за своих детей. "Это запрещено!" - снова закричали
они.
    - Мама  мне так сказала, когда я был мальчиком, - сказал Джон, - завтра мы
поедем охотиться в Западный Лес.
    - Ваше  величество,  все  отцы  и  матери  поднимутся  против Вас, если Вы
сломаете забор.
    - Мы  перепрыгнем  через  забор, - сказал молодой король, - и завтра будем
охотиться в Западном Лесу.
    Он пошел сказать Селине, чтобы она приготовила его вещи, и увидел, что она
стоит около его стола, опираясь на швабру, и читает то, что он написал.
    - Не смей читать! - резко сказал король.
    - О,  да  ладно,  -  сказала  Селина.  Она  отошла и стала вытирать пыль с
камина.
    Король  ждал, что она еще что-нибудь скажет, но раз она ничего не сказала,
то пришлось ему самому. Он сказал весьма холодно:
    - Я собираюсь охотиться завтра. Я хочу, чтобы ты приготовила мои вещи.
    - Какие вещи? - спросила Селина.
    - На  охоту,  конечно, - сказал король и подумал: "Она действительно самая
глупая из девиц, кого я знаю".
    - Ладно, - сказала Селина, - значит, Вы собираетесь на охоту.
    - Именно это я тебе и сказал.
    - Где Вы собираетесь охотиться?
    - В Западном Лесу.
    - Быть того не может, - сказала Селина.
    - Хотелось  бы,  -  сказал  Джон  в высшей степени раздражения, - чтобы ты
поняла - я делаю то, что говорю.
    Селина  начала  сметать пыль со стола и взмахом своей метелки отправила на
пол  листок,  на  котором  писал  король.  Король  поднял  его  сердито, потом
покраснел и, поколебавшись, сказал наконец:
    - Ты это прочла, так ведь?
    - Угу! - согласилась Селина. Последовало долгое молчание.
    - Ну и? - сказал король.
    - Это стишок, так ведь? - спросила Селина.
    - Да.
    - Я  так  и  поняла,  -  сказала Селина. - Ну, с Вашей комнатой, по-моему,
готово. - И она удалилась.
    Король  так  на нее разозлился, что скомкал свой стишок в бумажный шарик и
бросил его в корзину для мусора, просто чтобы ей отомстить.

    II
    Наступило утро, и охота отправилась в Западный Лес.
    Полный  нетерпения,  молодой  король скакал впереди на своем белом коне, а
егеря  и  придворные  следовали  за  ним.  Вскоре стал виден высокий забор, но
королю  он  уже  не  казался  таким  высоким, как в детстве. Вдоль забора, как
всегда, приседали на корточки или понапрасну тянулись на цыпочки дети, пытаясь
заглянуть поверх или сквозь него.
    - Дети, отойдите! - крикнул король и послал коня через забор.
    Как  большая  белая  птица, перемахнул конь забор, а позади топтались кони
его  свиты.  Но  за  ним  никто  не  последовал. Некоторые из них были отцами,
которые  предупреждали  своих  детей  о  таких  опасностях,  что теперь и сами
почувствовали  страх;  другие,  хотя  давно  были  мужчинами,  были сыновьями,
которых  утром  еще  раз  предупредили родители, когда прошел слух, что король
будет  охотиться  в  Западном  Лесу.  И  поэтому сыновья и отцы, все как один,
осадили  назад  своих  лошадей  у  забора, и только король, сирота и холостяк,
прыжком взял его и один пустился в лес.
    Когда  он  оказался  по  ту  сторону  забора,  его  первым  чувством  было
разочарование.  Конь утопал по бабки в прелых листьях, а перед ним были завалы
валежника; сухие сучья и ветки, мертвые папоротники и травы, все переплелось и
запуталось,  покрылось  белым  лишайником  и  черным  мхом. Всевозможный мусор
застрял в сухих ветках: сломанные рамы и разорванные картины, разбитые чайники
и  куклы-калеки,  ржавые дудочки, старые птичьи гнезда и пожухлые венки; ленты
как  тряпки и стеклянные шарики, выщербленные и негодные; книжки без обложек с
каракулями  на  страницах,  помятые  коробки с высохшими и растрескавшимися до
полной непригодности остатками красок и сотни других вещей, все до одной ни на
что  не  пригодных.  Король  повертел в руках одну и другую - поющий волчок со
сломанным  заводом,  обломки  воздушного  змея  без  хвоста. Король попробовал
раскрутить  волчок  и запустить змея, но ничего не вышло. Слегка раздраженный,
но больше озадаченный, он пробрался через завалы мусора, чтобы посмотреть, что
находится на другой стороне.
    Там  была  лишь  ровная  серая  песчаная  пустошь,  плоская  как тарелка и
размером  с  пустыню. При том, что она была плоской, конца ей не было видно, и
хотя  король  скакал уже час, ничего не менялось, что вдали, что вблизи. Вдруг
им  овладел  страх  от того, что так долго скачет он в никуда, и, оглянувшись,
король  обнаружил,  что  едва  различает  смутные,  как тень, те завалы далеко
позади.  А  вдруг  он  и их потеряет из виду? Тогда ему вообще не выбраться из
этой  пустоши.  В  панике он развернул коня, пустился во весь опор и через час
вздохнул с облегчением, попав за забор со стороны королевства Делувремя.
    Дети, облепившие забор, увидели его появление и завопили от восторга.
    - Что  Вы  там  видели?  Что Вы там видели? - Ничего, кроме кучи старья, -
сказал  Джон. Дети смотрели на него с недоверием. - А в лесу-то что? - спросил
один из них.
    - Там нет никакого леса, - сказал король. Дети так на него посмотрели, как
будто   ему   не   поверили,   поэтому  король  поскакал  туда,  где  министры
приветствовали его с радостью.
    - Слава  Богу,  Вы  целы, сир! - кричали они, а потом, ну совсем как дети,
спросили: - Ну что Вы там видели?
    - Ничего и никого, - ответил Джон.
    - Ни единой ведьмы?
    - И   ни   одной-единственной   принцессы.   Поэтому   завтра  я  поеду  в
Северогорскую страну и начну свататься.
    Он поднялся наверх и сказал Селине уложить ему вещи в дорогу.
    - В какие края? - спросила Селина.
    - В Северные Горы, знакомиться с принцессой, - сказал король.
    - Вам  понадобится меховое пальто и шерстяные перчатки, - сказала Селина и
пошла,  чтобы  ими заняться. Король подумал, что его стихотворение тоже, может
быть, пригодится, но, заглянув в корзину для мусора, обнаружил, что Селина вс„
вытрясла.  Это  так  его разозлило, что когда она принесла ему стакан горячего
молока перед сном, он даже не сказал ей "спокойной ночи".

    III
    Когда  Джон  прибыл  в Северогорскую страну, он удивился, что никто его не
встречает.  О  его  приезде оповестили заранее, и королевские визиты не так уж
часто  случаются,  чтобы  принимать  их  как должное, подумал Джон. Было очень
прохладно;  было  более чем прохладно, - стояла стужа. Встречные на улицах шли
по своим делам, в домах и магазинах он тоже видел людей, но на него никто даже
не  взглянул,  а  если кто и взглянул, то не меняя выражения на лице. "У них и
нет  выражения,  чтобы  его  менять,  - подумал Джон. - В жизни не видел таких
застылых  холодных лиц". От них его пробирала дрожь. Так же, как и от воздуха,
неподвижного, как застывший снег. Начало было не особенно обещающим.
    Молодой  король, тем не менее, поспешил во дворец, который стоял на горном
леднике  и  сверкал  так,  словно был сделан из льда. Это был долгий и трудный
подъем  для его коня, и когда король достиг вершины, руки у него были красные,
а нос синий.
    Высокий  и  молчаливый привратник узнал его имя и сделал знак следовать за
ним  в  Тронный  Зал,  Джон  пошел  за  ним,  чувствуя, что выглядит не лучшим
образом.  Тронный  Зал был весь выдержан в белом, и чувствовалось в нем, как в
холодильнике;  Джон  оглянулся в поисках печки и увидел огромный камин, полный
кусками льда. В дальнем конце Зала на троне сидел король Северогорской страны,
его придворные неподвижными истуканами замерли по обе стороны от него. Женщины
были  в белых нарядах, мужчины - в блестящих, как зеркало, доспехах, в чем был
король, не было видно из-за огромной белой бороды, которая водопадом струилась
с  его щек и подбородка, скрывая вс„ остальное. У его ног, вся укрытая снежной
вуалью, сидела принцесса Севера.
    Привратник  остановился  у  двери и прошептал: "Король Джон из королевства
Делувремя".
    Звук  его  голоса едва нарушил тишину Тронного Зала. Никто не шелохнулся и
не  сказал  ни слова. Привратник удалился, а молодой король вступил в комнату.
Чувствовал  он себя куском баранины, промороженной в холодильнике. Делать, тем
не  менее,  было  нечего,  и  он,  собравшись с мужеством, проехался по полу к
подножию  королевского трона. Он не собирался ехать по полу, но под ногами был
лед, и у него так вышло само собой.
    Старый король холодно и вопросительно посмотрел на молодого короля. Король
Джон дважды откашлялся и сумел прошептать:
    - Я приехал посвататься к Вашей дочери.
    Король  едва  заметно кивнул головой на принцессу, сидевшую у его ног, как
будто говоря: ну так и сватайся! Даже ценой своей жизни Джон не мог придумать,
как начинать. Если бы он помнил свое стихотворение! Он сделал отчаянное усилие
вспомнить,  но  вдохновение у поэтов - первое дело: если забыл стихотворение в
том  виде,  в каком его написал, больше не вспомнишь. Однако король сделал что
мог: встав на одно колено перед молчаливой фигурой принцессы, он зашептал:

    Ты белее, чем снежинка,
    Вниз летящая зимой,
    Может, даже ты красива,
    Но не ласкова со мной.

    Не хочется жениться
    На девушке из льда,
    Прошу тебя, ответь мне:
    Но мне не надо "Да".

    Такое  тяжелое  молчание  последовало  за этим предложением руки, что Джон
начал  думать  -  что-то  с  его стихотворением не задалось. Он подождал минут
пять, поклонился и поехал назад из Тронного Зала. Когда он вышел из дворца, он
похлопал  себя  по бокам, несколько раз сделал губами "фью", вскочил на коня и
во всю скачь пустился в королевство Делувремя.
    - Договорились? - спросили министры.
    - Обо всем! - сказал Джон.
    Министры потирали руки от удовольствия. - Когда же будет свадьба?
    - Никогда!  -  сказал  Джон,  пошел  наверх в свою комнату и позвал Селину
разжечь  камин.  Селина была мастер разжигать - через миг вс„ уже пылало. Пока
она убирала вокруг камина, она поинтересовалась:
    - Понравилась Вам принцесса Севера?
    - Нисколько, - ответил король.
    - Дала, небось, Вам от ворот поворот?
    - Знай свое место, Селина! - огрызнулся король.
    - О, да ладно. Угодно что-то еще?
    - Да,  разбери  мои  сумки и заново собери. Завтра я еду к принцессе Южных
Морей.
    - Значит,  Вам  понадобится  соломенная  шляпа и льняная пижама, - сказала
Селина и хотела уже выйти из комнаты, когда король задержал ее:
    - Э-э... Селина... - Она остановилась у двери.
    - Э-э...  между прочим, Селина, ты помнишь, как был тот стишок, который ты
прочитала... который я...
    - У  меня  слишком  много  работы,  чтобы  еще  утруждаться учить стихи, -
сказала Селина.
    Она  ушла,  а  король  так рассердился, что когда она вернулась с нагретой
действительно грелкой для его постели, он даже не сказал ей "спасибо".

    IV
    На  следующий  день  молодой король отправился в Южноморскую страну, и для
начала путешествие показалось ему столь приятным, что он преисполнился надежды
и удовольствия. Небо было голубое, в воздухе вс„ замерло, грело солнце. Но чем
дальше  он ехал, тем вс„ голубее делалось небо, вс„ больше замирал воздух, вс„
сильнее  грело  солнце;  и  когда  он  приехал,  все приятные чувства победила
истома.  Воздух был тяжелым от запаха роз, солнце палило так яро, что в глазах
начиналась  резь,  и  от  раскаленной  земли  шел  такой  жар,  что у его коня
плавились  подковы.  Конь  его с трудом передвигал ногами, пот градом катил по
его лоснящимся бокам, а также по лбу и щекам его хозяина.
    Как  и  в прошлый раз, был послан гонец возвестить о его приезде, и, как в
прошлый раз, никто не встречал его.
    Королевский  город  молчал,  как неживой, жалюзи на окнах были опущены, на
улицах  никакого  движения.  Дорогу,  однако,  спрашивать не пришлось; дворец,
построенный  из полированного золота с золотыми куполами и шпилями, сверкал за
милю  ярко,  как  солнце;  конь  короля доплелся до дворца и у ворот бессильно
повалился на землю. Вс„, на что был способен сам король, это сползти с седла и
назвать свое имя толстенному дворецкому. Дворецкий попросту зевнул, не обращая
на  Джона  внимания,  поэтому  ему  пришлось самому искать Тронный Зал. Там на
роскошной  золотой  кушетке возлежал король Южноморской страны, а у его ног на
куче золотых подушек раскинулась принцесса. По всему Залу, развалясь среди гор
подушек,  на  золоченых  оттоманках  сидели  придворные.  На всех была золотая
ткань,  и  Джон среди всех этих куч едва различал, где люди, а где подушки. Но
насчет  короля  и  его красавицы дочери - сомнения не было. "Она действительно
красавица,  - подумал Джон, - только уж очень толстая". Ее отец был еще толще,
он медленно расплылся в тягучей, ленивой улыбке, когда Джон подошел, но больше
утруждаться не стал.
    - Я приехал посвататься к Вашей дочери, - пробормотал Джон.
    Улыбка  у  короля  расплылась еще шире, еще ленивей, как будто он говорил:
"Ну  что ж, я не против". А поскольку все как будто ждали чего-то от Джона, он
подумал,  что  надо  бы  начинать.  Но  красноречие  и  силы ему изменили, и в
отчаянии   Джон  попытался  вспомнить  свое  забытое  стихотворение,  которое,
наверное, сумеет тронуть сердце принцессы. В голове у него все плыло, наконец,
ему  показалось,  он  вспомнил,  и,  опустившись  на  колени перед полулежащей
принцессой, он выговорил:

    Фигуру Вашу, леди,
    Увы, нельзя исправить.
    Вы намного толще,
    Чем я мог представить.

    Вас полюбить я не смогу,
    Меня Вы не накажете,
    Хоть на коленях я стою,
    Надеюсь, мне откажете.

    Принцесса  зевнула  ему прямо в лицо. Поскольку больше абсолютно ничего не
происходило,  Джон  встал  с колен, выбрался на улицу, заставил коня встать на
ноги,  вскарабкался  на  седло  и  потрусил  в свое королевство Делувремя. "Не
думаю,  чтобы это было то самое стихотворение", - несколько раз сказал он себе
по пути.
    Министры с нетерпением его ждали.
    - Все устроилось? - спросили они. - Вы нашли общий язык с принцессой Юга?
    - Полностью, - ответил Джон.
    Министры просияли от удовольствия:
    - Когда же она станет Вашей невестой?
    - Никогда!  -  ответил Джон; пошел в свою комнату и позвал Селину принести
ему холодный апельсиновый напиток. Она очень хорошо умела его готовить и скоро
принесла  напиток  в  высоком  бокале  с соломинкой и плясавшим сверху шариком
оранжевого льда. Пока король потягивал напиток, Селина поинтересовалась:
    - Вы поладили с принцессой Юга?
    - Нет, - сказал Джон.
    - Не по нраву, небось, ей пришлись?
    - Не забывайся, Селина!
    - О, да ладно. Больше ничего не угодно?
    - Угодно. Завтра я собираюсь познакомиться с принцессой Восточных Болот.
    - Тогда  Вам  понадобятся  калоши  и  плащ,  - сказала Селина, забирая его
саквояж и направляясь из комнаты.
    - Постой, Селина! - сказал король.
    Селина остановилась.
    -Куда ты отправила то, что вытащила из моей корзины для бумаг?
    - В мусорный ящик, - сказала Селина.
    - На этой неделе мусор уже вывозили?
    - Я  специально послала за мусорщиком, - сказала Селина, - мне показалось,
хлама в нем больше обычного.
    Ее  ответ  так  раздосадовал короля, что когда она пришла сказать, что вс„
готово   для  освежающего  прохладного  обливания,  он,  стоя  к  ней  спиной,
забарабанил  пальцами  по  оконному стеклу и замурлыкал какой-то мотивчик, как
будто ее там не было.

    V
    Поездка  в  Восточноболотную  страну  сильно  отличалась  от  его  прежних
поездок.  По  мере  того,  как  путь  убывал, на молодого короля стал налетать
шумный  и  сильный  ветер,  которым его едва не сдувало с седла. Казалось, это
было  какое-то  сборище  ветров,  рыдающих  и завывающих, гудящих и свистящих,
с-ног-сбивающих  и  продувающих, и вс„ в одно и то же время. Они стукали ветви
деревьев  друг  о друга, валили телеграфные столбы и рекламные щиты. У Джона в
ушах стоял такой вой и свист, ему стоило такого труда удержать шляпу на голове
и  самому  удержаться  в  седле,  что он не мог и вокруг оглядеться, не то что
рассмотреть  этот  край. Он лишь заметил, что за городом промозгло и сыро, а в
городе из серого камня нет никакой красоты.
    "Но  уж  это  покоем  не  назовешь",  -  сказал себе Джон, сравнивая его с
молчаливым  Севером  и  сонным  Югом.  Действительно,  покоя  здесь  не  было.
Казалось,  что  все  в  городе  мечутся  то туда, то сюда, бурно делая то, что
случилось  в  эту минуту делать; окна дребезжали, двери хлопали, собаки лаяли,
повозки  грохотали  по  улицам, и люди горланили во всю силу легких, с топотом
носясь по своим делам.
    "Интересно,  ждут  меня или нет?" - подумал Джон, потому что и сюда вперед
был  послан  гонец;  и когда он приблизился ко дворцу, выстроенному из простых
гранитных  плит,  то  удовлетворенно  увидел,  как распахиваются двери и толпа
людей  устремляется  в его сторону. Ими предводительствовала девица в короткой
юбке,  с  развевающимися  волосами  и  с клюшкой в руке. Она бросилась прямо к
королю, ухватила за гриву его коня и прокричала:
    - Вы играете в хоккей?
    Джон еще не успел ответить, как она, выкрикнув:
    - Пошли, нам не хватает одного игрока, - стащила его на землю.
    Ему  сунули  в  руки  клюшку,  и  не  успел он опомниться, как очутился на
громадном поле позади дворца, по колено в грязи. Дворец стоял на краю утеса, и
внизу  под собой Джон видел, как серые, холодные, сердитые волны хлещут скалы,
а наверху ветер примерно тем же манером стегал людей.
    Игра  началась; ни за кого он играл, ни в чем игра заключалась, Джон так и
не  узнал,  но в течение часа его пинал ветер, колотили клюшки, кусали соленые
морские  брызги.  Ему  орали в уши, грубо дергали туда и сюда, с головы до ног
заляпали  грязью.  Наконец  игра  вроде  бы кончилась. Он без сил опустился на
землю.  Но  и  теперь  ему  отдохнуть не дали, та же самая девица стукнула его
кулаком по спине и сказала:
    - Вставайте! Вы кто?
    Джон едва слышно ответил:
    - Я король страны Делувремя.
    - Да ну! А зачем Вы приехали?
    - Посватать принцессу.
    - Да что Вы говорите! Ну, давайте!
    - Но ведь это не... - слабо начал король.
    - Да, это я. Почему бы и нет! Ну, выстреливайте!
    Король сделал страшное усилие, чтобы собраться с мыслями и припомнить свое
забытое стихотворение, и вот что у него получилось:

    Вы быстрее, чем ветер,
    Голос резкий, как гром,
    Жалко мне, что Вас встретил,
    Я на поле пустом.

    Вас не устроят мои вкусы,
    И Ваши манеры не по мне,
    Я приехал жениться,
    Откажите же мне!

    - Ну,  такого я еще не слыхала! - заорала принцесса и, высоко замахнувшись
клюшкой,  бросилась  на  короля  Джона.  За  ней  двинулась  толпа возмущенных
придворных, каждый с занесенной клюшкой. Джон бросил взгляд на шумную, грязную
команду,  повернулся  и  бросился наутек. Он едва успел вскарабкаться на коня,
прежде  чем  клюшки обрушились ему на голову. Он не замедлил своей сумасшедшей
скачки,  пока  вопли жителей Восточноболотной страны не потонули в шуме ветра.
Потом   и   ветер  затих,  и  наконец  молодой  король,  грязный,  уставший  и
запыхавшийся,  подъехал  к  воротам собственного дворца. Министры ждали его на
лестнице.
    - Приветствуем  Вас,  сир!  - закричали они. - Сговорились Вы с принцессой
Востока?
    - Вполне, - выдохнул Джон.
    Министры запрыгали от радости:
    - Когда же она назначит счастливый день?
    - Ни-ког-да!  - рявкнул король; и бросился в свою комнату и крикнул Селину
чтобы  разобрать  для  него постель. Она бесшумно и ловко управилась с этим, и
скоро постель обрела призывно-покойный вид. Она разложила его халат и домашние
туфли и спросила:
    - Что вы думаете о принцессе Востока?
    -Ничего, - хмуро ответил Джон.
    - Вы ей на дух, небось, не нужны?
    - Ты забываешь свое место, Селина!
    - О, да ладно. Так Вам годится?
    - Нет, - сказал Джон. - Не годится. Мне никак не будет годится до тех пор,
пока...
    - Пока что?
    - Пока я не найду свое стихотворение.
    - Ваше стихотворение? Вы имеете в виду, тот стишок?
    - Именно его.
    - Вы этого не могли раньше сказать? - и Селина достала его из кармана.

    VI
    Молодой король топнул ногой от отчаяния.
    - Так, значит, оно было у тебя все это время? - вскричал он.
    - Да, а что? Вы же выбросили его.
    - Ты сказала, что вывалила его в мусорный ящик.
    - Уж этого я точно не делала.
    - Ты сказала, что не помнишь, о чем оно.
    - Я и не помню. Я никогда не могла запомнить стихи наизусть.
    - Но все же ты его сохранила.
    - Это совсем другое дело.
    - Зачем ты его хранила?
    - Уж  это  мое  дело.  Хорошо  же  Вы относитесь к своему труду, - сказала
Селина  строго.  -  Тот,  кто  не уважает свой труд, недостоин вообще что-либо
делать.
    - Я уважаю свой труд, Селина, - сказал молодой король. - Правда, уважаю. Я
жалею,  что  скомкал  его  и  выбросил.  Я  так сделал, потому что тебе оно не
понравилось.
    - Я этого не говорила.
    - Так, значит, оно тебе нравится?
    - Хорошее.
    - Правда,  Селина?  Тебе понравилось? О, Селина, я забыл его! Прочитай его
мне.
    - Этого я делать не буду, - сказала Селина, - может, это научит Вас другой
раз запоминать то, что Вы пишите, прежде чем это выкинуть.
    - Я  вспомнил! - вдруг закричал молодой король. - О, я прекрасно его помню
теперь.
    Слушай! - и, схватив ее за руку, он прочитал:

    Ты птички добрее,
    Красивей, чем цветок,
    С каждым днем мне нужнее
    Мой нежный дружок.

    Без тебя я скучаю,
    Будь со мною всегда,
    Я надеюсь услышать
    Твое тихое "Да".

    Наступило молчание, Селина теребила свой фартук.
    - Так там было? - с тревогой спросил молодой король.
    - Более или менее, - ответила Селина.
    - Селина, скажи мне "да"! Скажи "да", Селина!
    - Спросите меня завтра, - сказала Селина, - в Западном Лесу.
    - Западный  Лес!  -  воскликнул  король  в изумлении. - Ты же знаешь, туда
запрещают ходить.
    - Кто запрещает?
    - Наши отцы и матери.
    - Ну,  у  меня  не  было  ни  отца,  ни  матери,  - сказала Селина, - я из
Сиротского дома.
    - Значит, ты ходишь в Западный Лес? - спросил король.
    - Да, постоянно, - ответила Селина, - когда у меня выходной. Завтра у меня
полдня  свободно.  Если у Вас есть желание встретиться со мной у черного хода,
мы пойдем туда вместе.
    - Как мы туда попадем?
    - Я знаю дыру в заборе.
    - А что надо взять с собой, - спросил король, - в Западный Лес?
    - Только это, - сказала Селина и положила стихотворение обратно в карман.

    VII
    На  следующий  день  после  завтрака,  освободившись от работы, умывшись и
надев  розовую  блузку,  отделанную  кружевами,  и  шляпу  с  лентами,  Селина
встретилась  с молодым королем, и, взявшись за руки, они отправились к забору,
разделявшему королевство Делувремя и Западный Лес.
    Как  обычно,  у  забора  толпилась кучка детей, прижимаясь к нему носами и
пытаясь просунуть хоть палец. Дети с любопытством смотрели на короля и Селину,
как  они тоже пошли вдоль забора, и Селина постукивала по каждой доске, считая
их  шепотом.  Было  так странно видеть здесь взрослых, ведущих себя, как дети,
что  дети  всей  ватагой последовали за ними, посмотреть, что будет дальше. Но
король и Селина были слишком в большом волнении, чтобы это заметить. Когда они
подошли  к  Семьсот  Семьдесят  Седьмой  доске,  Селина  сказала: "Вот она", -
просунула  палец  в  дырку  от  сучка  и оттянула маленькую защелку с обратной
стороны.  Доска  отошла,  как  узкая  дверца,  в которую протиснулись Селина и
король, и все дети протиснулись вслед за ними.
    Оказавшись  по  другую  сторону, король протер глаза, которым с трудом мог
верить.  Как  и  раньше,  здесь  был заслон из переплетенных ветвей, листьев и
цветов;  но  ветви  жили,  полные  певчих птиц, листья росли, полные радостным
светом,  а  цветы  -  таких цветов и таких ароматов он никогда раньше не знал.
Путь  среди  цветов и листвы к тому, что лежало за ними, нашелся легко, потому
что  Селина  повела  его  за руку. И снова король стал протирать глаза: вместо
серости  песчаной  пустоши  перед  ними  расстилались  самые  зеленые на свете
лужайки  с веселыми речками и водопадами и купами цветущих деревьев; среди них
стояли  коричневые домики и белые, как молоко, часовни, дерн голубел фиалками,
птицы  всех цветов радуги носились в воздухе, пятнистые олени пили из речек, и
белки  резвились  на  траве.  И никто из них как будто не боялся ни короля, ни
Селины, ни целой детской толпы.
    За  деревьями лежало золотистое взморье, прелестная бухточка со сверкающим
песком,  светлыми  раковинами  и  пестрой  галькой;  лазурно-изумрудное  море,
прозрачное  как стекло, легкой рябью набегало на берег и подбиралось к утесу с
алавастровыми  пещерами  и  гротами.  Чайки,  лебеди  и  морские птицы чертили
серебристые  молнии над водой или, стоя на песке, прихорашивали перышки. И они
не проявляли никакого страха, как и лесные звери.
    Вс„  было облито лучезарным светом, как будто смешалось солнечное и лунное
сияние, и все было так, как бывает в самом прекрасном сне.
    - О, Селина! - вздохнул король. - Я никогда не видел ничего подобного.
    - Вы так уж в этом уверены? - спросила Селина.
    И  так  уж  уверен  он  не был. Да, он знал запах этих цветов, и видал эти
речки,  и  бродил  по  этим берегам, когда - о, когда это было? - когда он был
совсем  ребенком.  И  одно за другим он терял их из вида, казалось, они умерли
для  него  или уже стали не такими красивыми; и кто-то, наверное, вышвырнул их
за забор, пока он подрастал в стране Делувремя.
    Но  в  Западном  Лесу  было  что-то еще кроме волшебных лужаек и бережков.
Дети,  которые  пробрались  сюда вместе с ними, бегали и резвились на лужайке,
плескались  в  речках  и  в море, играли на песке с цветами и раковинами, всей
ватагой  забирались  в  домики  и  пещеры. А оттуда выбегали с сокровищами - с
куклами  и  дудочками,  с  кукольной посудой и сказками с картинками: с такими
куклами,  прекрасными, как феи; с такими дудочками, звучавшими, как ангельские
трубы;  с  кукольной посудой, которая сама собирала угощение, незазорное и для
короля;   со  сказками,  с  чьих  обложек  соскакивали  эльфы  и  литературные
персонажи,  чтобы  вступить  в  детские  игры.  При  виде  всего  этого король
вскрикнул,  как  будто  вспомнил  то,  что  забыто;  он  бросился  к часовенке
поблизости  и вынес оттуда свой первый поющий волчок. Он запустил его на траве
-  волчок  издавал музыку, прелестную, как тихая колыбельная, которую пела его
матушка до того, как он народился.
    - О,  Селина!  -  воскликнул  король. - Почему наши родители запрещали нам
сюда приходить?
    - Потому  что  они  вс„  забыли  и  знали только, что в Западном Лесу есть
что-то, в чем опасность для страны Делувремя, - сказала Селина.
    - Что же это? - спросил король.
    - Мечты, - ответила Селина.
    - Почему я ничего этого не увидел, когда в прошлый раз приходил?
    - Потому что ты никого и ничего не взял с собой.
    - А в этот раз я взял свое стихотворение, - сказал король.
    - И меня, - сказала Селина.
    Король  посмотрел  на  Селину  в  первый  раз  после того, как они вошли в
Западный  Лес,  и  увидел,  что  она самая красивая девушка на свете и что она
принцесса.  В  ее  голубых  глазах, и в волосах, и во всем ее облике был такой
свет, какого он не замечал прежде ни у кого, даже у самой Селины. Улыбка у нее
была  такая  милая,  прикосновение  руки такое нежное, голос такой мягкий, что
голова у него закружилась. И одета она была так красиво: платье - розовое, как
лепестки роз, и с серебристой искоркой, а вокруг ее головы словно переливалась
радуга.
    - Селина, - сказал король. - Ты самая красивая девушка на свете.
    - Да, - сказала она. - В Западном Лесу.
    - Где мое стихотворение, Селина?
    Она протянула ему листок, и он прочел вслух:

    Я знаю, ты нежнее,
    Чем травка на лугу,
    И, как звезда, ты светишь
    Попавшему в пургу.

    Тоскую я о травке,
    Мечтаю о звезде,
    А кто ты, я не знаю,
    Тебя ищу везде.

    - О, Селина! - воскликнул король, - так ты принцесса?
    - Да, - сказала Селина, - в Западном Лесу!
    - И ты пойдешь за меня замуж?
    - Да, - сказала Селина, - в Западном Лесу.
    - И  не в лесу тоже! - воскликнул король и, схватив ее за руку, потянул за
собой через живую изгородь с цветами и птицами, по другую сторону.
    - Ну, Селина? - спросил король, переводя дух, - Пойдешь?
    - Куда?
    - За меня замуж, Селина?
    - О,  да  ладно,  - сказала Селина. И пошла. А поскольку она всегда хорошо
справлялась со своим делом, из нее получилась очень исправная королева.
    А в день свадьбы король приказал навсегда убрать Семьсот Семьдесят Седьмую
доску  из забора между страной Делувремя и Западным Лесом, чтобы любой ребенок
и  взрослый  впредь  всегда мог туда протиснуться, если только не растолстеет,
что часто случается.




Элинор Фарджон

                              Ишак из Коннимары


    Однажды  утром  мама  Денни  О'Тула по обыкновению помогла сыну застегнуть
пальтишко,  натянула ему на уши зеленый берет и проводила до дверей. Остальной
путь  в  школу  Денни  должен был проделать самостоятельно: как-никак мальчику
семь лет, а переходить через дорогу нужно всего один раз.
    - Будь  осторожен  на  переходе,  -  напомнила  миссис  О'Тул. - Не забудь
посмотреть в обе стороны.
    - Ладно, - пообещал Денни.
    - Очень  даже  разумный  совет,  -  поддержал  мистер  О'Тул из кухни, где
происходил  семейный  завтрак.  - Будешь смотреть в оба, не прозеваешь ничего,
начиная от бездомной кошки и кончая королем.
    - Бог с ними, с кошками и королями, - сказала миссис О'Тул. - Высматривать
нужно не их, а машины и велосипеды.
    - Ладно,  я  буду  глядеть,  -  пообещал Денни и двинулся по направлению к
школе  на  Ларч-гроув-роуд.  Она  называлась Ларчгроувской смешанной начальной
школой  (в  ней, в отличие от некоторых других школ, мальчики учились вместе с
девочками).
    Миссис О'Тул вернулась в кухню, где ее муж набивал первую за утро трубку.
    - Ну  зачем  ты  говоришь  ребенку  всякую  ерунду? - улыбнулась она. - Ты
набиваешь ему голову вымыслом, словно трубку табаком.
    - А  чем прикажешь набивать трубку и мальчишкину голову, кроме как табаком
и вымыслом? - отозвался мистер О'Тул.
    Отец Денни был по происхождению ирландцем, жена у него была англичанкой, и
этим  во  многом  объяснялось  различие в их характерах. Однако англичане тоже
по-разному  реагируют  на  вещи,  мало доступные их пониманию: одни улыбаются,
другие  ругаются,  так  что,  обосновавшись  в  Англии,  мистер  О'Тул нарочно
подыскал  себе  жену  из улыбающихся. Она и теперь улыбалась, собирая со стола
чашки.  Мистер О'Тул готовился идти на работу. Он работал в двух шагах отсюда,
в  театре  под названием "Коронейшн". Дома он, как и большинство мужчин, ходил
без  пиджака,  зато  на  работе  у него была шикарная униформа. В прошлом году
Денни  впервые попал к отцу в театр на рождественское представление для детей.
Он пришел в восторг от обаятельного Дика Уиттингтона и его диковинного кота, а
также  от  Семи Прекрасных Фей и от билетерши, которая угостила его в антракте
ванильным  мороженым.  Однако  вечером,  лежа  в  постели и перебирая в памяти
подробности  прошедшего  дня,  прежде  чем  еще раз пережить его во сне, Денни
вспоминал  не  только  спектакль,  но  и  папу:  в какой он был необыкновенной
одежде, как он распахивал дверцы машин и свистел шоферам такси.
    - У моего папы костюм расшит золотом, - сообщил он потом в школе.
    - Да  уж,  конечно!  -  ехидно  заметил  Альберт  Бриггс,  которого  Денни
недолюбливал. - Расскажи это морской пехоте.
    Альберт  недавно слышал эту фразу от своего дяди (англичане употребляют ее
вместо  "Расскажи  это  своей  бабушке").  Дядиному  слову  Альберт доверял не
меньше, чем Денни доверял слову своего отца, поэтому он не преминул добавить:
    - Костюм расшит золотом, ха-ха-ха! Расскажи это морской пехоте.
    - А  вот  и расскажу! - упорствовал Денни. - У моего папы действительно на
плечах золотые погоны и весь пер„д расшит золотом.
    - Лучше  скажи  нам,  Денни,  где  родился  твой отец, - поддразнила Мейзи
Боннингтон.
    - Мой отец родился в Коннимаре! - заорал взбешенный Денни.
    Дело  в том, что любой разговор об отце непременно сводился для мальчика к
этому  вопросу.  С  тех пор, как Денни впервые произнес слово "Коннимара", оно
всегда  вызывало  у  ребят  гомерический  хохот. Школьный поэт даже сочинил по
этому поводу двустишие, которое они пропели и теперь:
    Папа у Денни! Папа у Денни!
    Нет, не живет он в Коннимаре!

    - Не живет! - прокричал в ответ Денни. - Зато раньше жил.
    - Раньше  чего?  -  не  унималась Мейзи. - Ведь никакой Коннимары на свете
нет.
    - А вот и есть!
    - Ты ее сам выдумал.
    - Нет, не выдумал! И золото на костюме моего папы тоже есть!
    - Расскажи это морской пехоте, - снова ехидно посоветовал Альберт Бриггс.
    - Пехота и так в курсе, - внезапно нашелся Денни.
    Альберт Бриггс понятия не имел, что такое морская пехота и почему ей нужно
что-то  рассказывать,  и  Денни  смутил  его  эдаким панибратским отношением к
морским  пехотинцам,  словно  они  были его лучшими друзьями. Но тут перепалку
прервал звонок на урок.
    Разговор  этот  происходил  сразу  после  рождественских  каникул, в самый
разгар  детских утренников. А про кошек с королями мистер О'Тул завел речь уже
в  начале лета, в пору, как нельзя более отдаленную от Рождества и связанных с
ним  спектаклей  для  детей.  Приближались  летние  каникулы,  и все наперебой
рассказывали  друг  другу,  куда  поедут  летом, куда хотели бы поехать и куда
ездили в прошлом году.
    На  перекрестке  Денни  внимательно  посмотрел  в  одну сторону, в другую,
дождался,  когда  проедут  машины,  и перебежал через дорогу. Еще минута, и он
оказался  на  игровой  площадке,  во  дворе  Ларчгроувской смешанной начальной
школы.  Ну  не удивительно ли, что его отец именно сегодня заговорил о кошках?
Посреди  двора Денни увидел Мейзи Боннингтон с котенком на руках. Она стояла в
окружении ребят, и все они тянулись погладить котенка с розовым бантом на шее.
Он был нежного, серебристо-серого цвета, с темными крапинками по всей шерсти и
испуганными  голубыми  глазами,  и, когда дети пытались приласкать котенка, он
прятался от них, засовывая нос Мейзи под мышку.
    - Это шиншилловый котенок, - с гордостью объяснила Мейзи.
    - Дайте и мне посмотреть! - попросил Денни О'Тул.
    - Дайте  же  Денни  посмотреть!  -  передразнил  его  Альберт Бриггс. - Он
никогда не видел шиншилловых котят. В Коннимаре такие не водятся.
    - В Коннимаре водится много всякого другого, - отрезал Денни.
    - Чего, например?
    - Не скажу.
    - Потому что сам не знаешь, - съязвил Альберт Бриггс.
    И  он  был прав. Денни уклонялся от ответа, чтобы успеть получить сведения
из первых рук.
    - Я завтра скажу.
    - Ничегошеньки ты не скажешь.
    - Скажу.
    - А  вот  и  не  скажешь,  потому  что...  нет  на  свете,  нет  на  свете
Конни-конни-ма-а-ары! - торжествующе пропел Альберт.
    Ребята  завопили  от  радости,  и на крыльцо вышла посмотреть, в чем дело,
мисс  Дейли.  Это  была  новая учительница младших классов, очень миловидная и
пользовавшаяся  всеобщей  любовью.  Она  похлопала в ладоши, чтобы обратить на
себя внимание учеников.
    - Ребята, ребята, над чем вы смеетесь? Что у тебя там, Мейзи?
    - Шиншилловый котенок, мисс. Мне его вчера надарили.
    - Подарили, Мейзи. Чудесный котенок, но на урок с ним все-таки нельзя.
    - Ну пожалуйста, мисс!
    Мисс Дейли покачала головой.
    - Нет,  он  еще слишком маленький, чтобы ходить в школу. - Ребята прыснули
со  смеху.  -  Мы  найдем для него уютное местечко и раздобудем молока. Ах ты,
лапонька! - сказала мисс Дейли, прижимая к груди пушистый серый комочек, и тут
же спохватилась:
    - Ой, сколько уже времени! Быстренько по классам!
    - А вдруг он убежит и потеряется? - дрожащим голоском спросила Мейзи.
    - Я  тебе  обещаю, что с котенком ничего не случится. А в большую перемену
ты можешь отнести его домой.
    Все  утро  мысли  ребят  были  поглощены  не  уроками,  а  котенком. Мейзи
Боннингтон  купалась  в  лучах  славы:  хозяйке  котенка завидовали и пытались
подольститься к ней.
    За полдником Денни спросил отца:
    - Чего у них там есть, в этой Коннимаре?
    - В  Коннимаре  самые  зеленые  горы  во  всей Ирландии, там самые большие
торфяные  болота  и  самые  чистые озера, в которых, как в зеркале, отражаются
бегущие по небу облака.
    - А котята там есть?
    - Вот поедешь сам и увидишь!
    - Когда поеду?
    - Когда-нибудь,  - ответил мистер О'Тул, кладя в чай сахар. - Когда-нибудь
мы с тобой обязательно съездим ко мне на родину, на усадьбу твоего деда.
    Это было привычное обещание, повторявшееся из раза в раз. Но сегодня Денни
вдруг захотелось побольше разузнать про никогда не виданную им усадьбу.
    - А там есть кошки с котятами?
    - Кошки с котятами? Да их там хоть пруд пруди!
    - А твой собственный котенок у тебя был?
    - Запросто мог быть. Только зачем мне котенок, если у меня был собственный
осел?
    - Осел?
    - Ну да. Белый, как грушевый цвет.
    - Собственный осел!
    - И  глаза у него горели, точно два красных рубина. ("Ох, уж этот Теренций
на наши головы!" - прокомментировала миссис О'Тул.)
    - А  у Мейзиного шиншиллового котенка глаза голубые, - сказал Денни. - Она
его сегодня притащила в школу.
    - Что ты говоришь?
    Исподволь наблюдая за Денни, у которого подозрительно дрожала нижняя губа,
мистер О'Тул по рассеянности второй раз положил сахар в чай.
    - Альберт говорит, что в Коннимаре не бывает шиншилловых котят.
    Мистер О'Тул принялся размешивать сахар.
    - Передай  Альберту  Бриггсу  мой самый пламенный привет. И еще скажи ему,
что у тебя в Коннимаре есть собственный осел.
    - У меня?!
    - Ясное дело, у тебя! Я дарю его тебе.
    - Значит, у меня теперь есть собственный осел? - выдохнул Денни.
    - Именно.
    Мистер  О'Тул  поднялся из-за стола. Ему пора было возвращаться на работу.
Очень  удобно, что театр расположен в соседнем квартале и можно забежать домой
попить чайку. Денни вызвался проводить отца.
    - А он большой?
    - Примерно вот такой. - Мистер О'Тул жестом показал размер осла. - Как раз
подходящий для мальчишки твоего возраста.
    - А я увижу его?
    - Когда-нибудь.
    - И смогу на нем покататься?
    - Само собой разумеется!
    - А он быстро бегает?
    - Этого ишака не догнать даже самому быстрому из четырех ветров.
    - А седло у него есть?
    - Небесно-голубого  бархата с заклепками в виде серебряных звезд. А теперь
поворачивай  назад.  Наша  барыня  будет  недовольна, если тебе снова придется
одному переходить через дорогу.
    - А поводья?
    - Есть, из красной кожи! - донесся голос мистера О Тула с середины улицы.
    - Пап? папа! - Мистер О'Тул замер на тротуаре. - Папа, а как его зовут?
    - Его  зовут Финниган О'Флэнеган! - прокричал мистер О'Тул. - А теперь иди
домой, сколько раз тебе повторять?
    - Ну-ка,  покажись,  - сказала миссис О'Тул, когда Денни прискакал домой с
горящими щеками и блестящими глазами. - У тебя не болит горло? - спросила она,
выискивая у сына признаки жара.
    - Финниган О'Флэнеган! - выпалил Денни.
    Миссис О'Тул мгновенно заподозрила бред.
    - Так зовут моего осла - Финниган О'Флэнеган.
    - Ложись-ка  ты  на  всякий случай в постель! И не забудь помолиться перед
сном,   -  велела  миссис  О'Тул,  рассмеявшись.  (Оказывается,  Денни  просто
заразился бредом от отца.)
    Денни   пошел  наверх  и  лег  в  постель,  прихватив  с  собой  Финнигана
О'Флэнегана. Молитва его от первого до последнего слова была посвящена ишаку.
    Наутро  Денни примчался в школу, задыхаясь от волнения, но поймал Альберта
Бриггса уже в коридоре, когда им нужно было идти в разные классы.
    - В Коннимаре... есть... ослы.
    - Чаво?
    - И один осел мой.
    - Чаво?!
    - Ну, осел, ишак... У меня есть собственный ишак. Его зовут Финниган...
    Тут  их  пути на ниве просвещения разошлись, однако еще до первой перемены
по  школе  распространилась  весть  о том, что у Денни О'Тула есть в Коннимаре
ишак.  Во  всяком  случае,  по  его словам. Впрочем, если никакой Коннимары не
существует, как же там может быть ишак? Этот аргумент и был предъявлен Денни в
школьном дворе. Денни попробовал отбиться косвенными доказательствами.
    - У него синее седло.
    - Оля-ля!- сказали Доверчивые.
    - И красные поводья. И серебряные звезды.
    - Улю-лю! - сказали Недоверчивые.
    - Он весь белый.
    - Белых ослов не бывает, - вставил Альберт Бриггс.
    - А вот и бывает. У него рубиновые глаза. И зовут его Финниган О'Флэнеган.
    - Финниган  О'Флэнеган!  -  покатился  со  смеху  Альберт.  - Расскажи это
морской пехоте.
    Победу  с подавляющим перевесом одержали Недоверчивые. Школьники принялись
носиться  по двору, выкрикивая потешное имя. Финниган О'Флэнеган! Белый ишак с
рубиновыми глазами. Морская пехота в жизни бы не купилась на такое.
    Почувствовав  подступившее  с  ножом  к  горлу  вдохновение, школьный поэт
продекламировал:

    - Денни дубак!
    Как его ишак!

    - Денни  дубак,  как  его  ишак!  -  подхватила  вся  школа, от первого до
последнего  ученика. И до конца перемены школьники на все лады перепевали одну
эту фразу.
    В классе мисс Дейли с улыбкой напомнила:
    - Платок, Денни!
    Сидя  на  первой  парте  прямо  перед  носом  учительницы, Денни попытался
украдкой   вытереть  свой  собственный  нос  тыльной  стороной  руки.  Нелегко
переживать  душевные  муки  на  виду  у  учительницы,  тем  более у этой, с ее
васильковыми  глазами.  Теперь  Денни  вынул  платок и высморкался... и заодно
вытер  слезы. В том, чтобы высморкать как следует нос, нет ничего зазорного, а
вот  к слезам в школе относятся иначе. Мисс Дейли еще раз ободряюще улыбнулась
Денни  и  приступила  к  уроку, одновременно раздумывая над тем, что могло так
расстроить  мальчика. По причине, известной только ей, Денни О'Тул относился к
числу  любимых  ею  учеников, но, если у тебя заводятся в классе любимчики, не
стоит  показывать  это  другим  ребятам.  К  тому  же,  конфликты, кончающиеся
слезами, неизбежны в школе, где собирается не один десяток учеников.
    На  большой  перемене  учительница  поманила Денни к себе и воткнула ему в
петлицу зеленый стебелек клевера.
    - Говорят, трилистник приносит удачу, Денни.
    Она как раз сегодня получила этот символ Ирландии по почте.
    - Спасибо, мисс. Можно вопрос, мисс?
    - Пожалуйста, Денни.
    - Вы когда-нибудь видели белого осла?
    - Белого осла? А где я должна была его видеть?
    - Разве белых ослов не бывает, мисс?
    - Нет,  конечно,  бывают  и  белые  ослы,  Правда,  мне  они  как будто не
попадались. Понимаешь, Денни, это уникальный вид ослов.
    - Что значит "уникальный"?
    - Особенный, редко встречающийся, - объяснила мисс Дейли.
    Окрыленный тем, что его теперь охраняет талисман, Денни вышел во двор куда
более решительным шагом, чем прежде.
    - Мисс  Дейли  говорит, белые ослы особенные! - выкрикнул он, проходя мимо
Альберта Бриггса. - Значит, Финниган О'Флэнеган тоже особенный, слышишь?!
    Назавтра он смог подробнее остановиться на его особенностях.
    - Копыта у него блестят, как золотые. А с хвоста свешивается роза.
    - Оля-ля!
    - Улю-лю!
    После  этого  школа  стала  ежедневно  узнавать новые подробности, которые
Денни  накануне  вечером  выпытывал  у  отца.  И  Доверчивые, и Недоверчивые с
удовольствием  восприняли  рассказ о том, как Финниган О'Флэнеган участвовал в
скачках и выиграл забег, обойдя своих соперников на целых семь голов. В другой
раз Финниган О'Флэнеган повстречал в переулке бешеного быка и ревел на него до
тех  пор,  пока  тот  не  пустился  наутек.  Этим  осел  спас жизнь Голуэйской
Принцессе,  за что мэр города Голуэй вручил ему медаль. От громоподобного рева
Финнигана  О'Флэнегана  из  Коннимары исчезли все бенши - духи, которые своими
рыданиями призывают в дом смерть.
    Будучи  храбрым,  как  лев,  Финниган О'Флэнеган был кроток, как голубь, и
мудр,  как филин. Он мог нести на спине спящего младенца хоть десять миль и не
разбудить  его,  зато  если  среди  двадцати  порядочных  людей находился один
негодяй,  осел  тут же учуивал его, и горе было этому подонку, если он пытался
оседлать Финнигана: ишак мгновенно сбрасывал его в болото.
    - Оля-ля! - восхищались Доверчивые.
    - Улю-лю! - глумились Недоверчивые.
    Однако  и  те,  и  другие  хотели  слушать еще и еще, ведь хорошая история
остается  хорошей  историей  независимо  от  того,  правдива она или нет. Если
Финниган  О'Флэнеган  и  не был признан в Ларчгроувской школе как факт, он, по
крайней мере, удостоился признания как легендарный герой.
    Приближался конец учебного года. В предвкушении каникул интерес к ишаку из
Коннимары поубавился.
    - Ты куда едешь?
    - А ты, Мейзи?
    - Ты куда-нибудь собираешься, Берт?
    - В Саутенд. На две недели.
    - Вот  счастливчик!  - бросила на ходу мисс Дейли, торопливо пробираясь по
коридору со стопками тетрадей в руках.
    - А вы куда едете, мисс?
    - В Беллинахинч! - и мисс Дейли заторопилась дальше, провожаемая радостным
детским смехом.
    За  день  до окончания занятий к Денни тоже приступили с вопросом, куда он
едет, и он вынужден был признаться, что никуда.
    - Ага, ты собрался в Коннимару, - язвительно заметил Альберт Бриггс. - Раз
ты едешь в никуда, значит, едешь в Коннима-а-ару...
    - Я тебе сейчас покажу!.. - Денни сжал свои крохотные кулачки.
    - Замолчи, Берт! - неожиданно для всех вступилась за Денни Мейзи.
    А  почему  бы  ей  и  не  вступиться?  Если  Альберт  на  целых две недели
отправляется в Саутенд, то сама она проводит каникулы у тети в Шореме. Чем это
хуже?
    И, когда школьники гурьбой повалили к воротам, она предпочла пойти рядом с
Денни и, чтобы доставить ему радость, спросила:
    - Ну, какие еще были у Финнигана приключения?
    Денни мгновенно клюнул на приманку.
    - Однажды  папа  заблудился,  а  темно  было,  хоть  глаз выколи, и кругом
сплошные  болота,  и  фонарь у него задуло ветром, и Финниган освещал ему путь
своими  глазами, они горели, как светофорные огни, все сто миль, а папа ужасно
хотел есть, и он бы помер с голоду, если бы Финниган не...
    - Он мог подстрелить кролика!- донесся сзади голос Альберта.
    - Нет, не мог, потому что у него не было ружья.
    - Почему?
    - Потому что он был еще маленький. Такой, как я.
    - Это когда он заблудился?
    - Ну да, а Финниган...
    - Сколько лет твоему отцу? - напористо спросил Альберт Бриггс.
    - Пятьдесят два! - не заставил себя ждать с ответом Денни.
    - Твой Финниган давным-давно отбросил копыта.
    Денни  обернулся и в упор посмотрел на Альберта. Тот с ухмылкой продолжал,
обращаясь к расходящимся по домам школьникам:
    - Ослы  отродясь  не  жили  по  двадцать лет. Финниган давно сдох. Так что
никакого осла у Денни нет. И вообще он дубак.
    - Как его ишак! - подхватил поэт.
    - Денни дубак, как его ишак! - заорали ребята.
    Неправда,  не  может  быть,  чтобы  Финниган  умер!  Папа  не  стал бы зря
рассказывать...  Денни снова сжал кулаки, но, мгновение поколебавшись, ринулся
прочь, подальше от этих голосов. Домой мальчик прибежал, рыдая. И, конечно же,
на перекрестке он не посмотрел ни в ту, ни в другую сторону.
    О том, почему Денни не пришел в школу в последний день занятий, рассказала
назавтра Мейзи Боннингтон.
    В тот же вечер на пороге дома О'Тулов появилась мисс Дейли.
    - Я  пришла  справиться  о  здоровье  Денни,  миссис О'Тул. Мы все безумно
переживаем. Ему очень...?
    - Да, мисс, он очень плох. Если хотите, можно подняться к нему.
    Однако Денни не узнал своей учительницы. Он, не закрывая рта, разговаривал
с  неким Финниганом. Внезапно он устремил взгляд на мисс Дейли и, сжав кулаки,
закричал:
    - Финниган не сдох! Сейчас я тебе покажу!
    - Мне  лучше  уйти,  -  шепотом  сказала мисс Дейли. - Не провожайте меня,
миссис О'Тул. Я сама найду дорогу.
    Огорченная,  она спустилась по лестнице в прихожую и наткнулась на мистера
О'Тула, который не находил себе места от беспокойства.
    - Вы, наверное, медсестра? - рассеянно спросил он.
    Услышав  родной  выговор, мисс Дейли мгновенно прониклась к мистеру О'Тулу
такой же симпатией, какую она испытывала к его сыну.
    - Нет,  я  учительница,  меня  зовут Китти Дейли, - отвечала она. - Мистер
О'Тул, кто такой Финниган?
    И  отец Денни выложил ей вс„, начиная от розы на хвосте Финнигана и кончая
тем, что никакого Финнигана на свете нет.
    - И  надо  ж  было  мне,  старому  дураку, набивать ребенку голову всякими
россказнями, - пожалел мистер О'Тул. - Но мальчик так увлекся этим белоснежным
ослом,  что я вс„ плел и плел про него и никак не мог остановиться, точно меня
манил за собой огонек, блуждающий в ночи.
    И мистер О'Тул заплакал, и мисс Дейли заплакала вместе с ним.
    - Я напишу вам, - пообещала она. - Завтра я уезжаю домой, но я обязательно
напишу. Мне очень важно знать, как Денни.
    Мисс  Дейли действительно написала письмо, однако далеко не так скоро, как
собиралась.
    Когда  возвращаешься  домой  после  долгого  отсутствия,  на  тебя  тут же
наваливается  куча  разных  дел.  Да  и, пересекая Северный пролив, человек не
просто  преодолевает  водную  преграду между Англией и Ирландией - он коренным
образом  меняет  жизненный  уклад. В довершение всего, на следующий день после
приезда мисс Дейли в родную деревню туда прибыл морской офицер по имени Фрэнк.
В свое время этот молодой человек служил на одном корабле с ее братом, так что
мисс   Дейли   была  знакома  с  ним,  а  теперь  он,  по  забавному  стечению
обстоятельств,  приехал отдохнуть туда же, где отдыхала она. Первую неделю они
только  и делали, что удивлялись этому совпадению. Среди увлечений Фрэнка была
фотография,  и  он  отщелкивал  пленку  за  пленкой,  снимая  подряд  вс„, что
показывала  ему  мисс  Дейли  у  себя  на  родине.  Не  снимал  он только саму
учительницу,   и   вовсе  не  потому,  что  не  хотел.  Мисс  Дейли  почему-то
заупрямилась,  и,  чем  больше Фрэнк настаивал, тем категоричнее она запрещала
ему снимать себя.
    Вот  как  случилось, что лишь на седьмой день каникул, когда они с Фрэнком
стояли  возле  калитки  и,  перегнувшись через нее, кормили чертополохом Пэдди
(Пэдди  был  стареньким  серым  осликом, принадлежащим резалыцику торфа), мисс
Дейли вдруг воскликнула:
    - Ай-ай-ай!
    - Что такое? - обеспокоенно спросил Фрэнк.
    - Я забыла написать ему!
    - Кому?
    - Моему дорогому Денни.
    - Что это еще за Денни? - угрожающе спросил Фрэнк.
    - Он  мой  любимый  ученик,  и  с  ним стряслась беда. Я должна сегодня же
написать ему.
    Три дня спустя Фрэнк застал мисс Дейли плачущей над письмом из Англии.
    - Китти! Милая Китти... Что с тобой?
    - Денни... - начала она и запнулась.
    - Надеюсь, он не...
    - Нет-нет,  но  ему  очень  плохо,  он  в больнице и целыми днями напролет
призывает Финнигана.
    - Финнигана?
    И  мисс  Дейли  рассказала  ему  про  Финнигана  вс„, что сама услышала от
мистера О'Тула. Она рассказала ему, как Денни всей душой привязался к ишаку из
Коннимары, к этому никогда не виданному собственному ослику, белому, как снег,
с рубиновыми глазами, золотыми копытами и розой на хвосте.
    - А  ослика  этого,  естественно, нет и никогда не было, - захлебываясь от
рыданий, проговорила мисс Дейли, - и теперь мальчик кричит, что Финниган умер,
и  не  хочет  слушать  никаких возражений. Будь у меня белый ослик, похожий на
Финнигана, я бы тут же подарила его Денни!
    Рука мисс Дейли ощутила нежное пожатие.
    - Это,  конечно,  очень  трогательно,  что ты сочувствуешь бедняжке Денни,
Фрэнк, - со вздохом продолжала учительница, - но мальчика может утешить только
вид его ослика, живого и невредимого.
    - Так  за  чем  же  стало  дело? - спросил Фрэнк, у которого в мыслях было
одно: как бы остановить поток слез из прекрасных васильковых глаз мисс Дейли.
    Слезы  и  в  самом  деле  остановились,  после  чего  васильковые  глаза с
изумлением заглянули в карие.
    - Что ты имеешь в виду? - спросила мисс Дейли.
    - Ты поймешь это завтра, - отвечал Фрэнк, - если в полдень придешь к Майку
на выгул для скота. И еще, Китти...
    - Да?
    - Моли небеса о том, чтобы светило солнце.
    Мисс  Дейли,  вероятно,  провела  за  молитвой  всю ночь, потому что денек
назавтра  выдался такой солнечный, какие бывают всего несколько раз в году. На
выгул  к  резальщику торфа она собралась куда раньше полудня, однако Фрэнк уже
ждал ее там. Так же, как и Пэдди. Но нет! Разве это Пэдди? Майк, видимо, завел
себе  нового  ишака,  который  сиял  белизной,  точно  снежная вершина залитой
солнцем  горы.  Пока  мисс  Дейли  подходила ближе, Фрэнк кончил прикреплять к
хвосту  этого  белоснежного чуда огромную махровую розу. Роза была пунцовая, а
привязывал он ее ленточкой цвета учительницыных глаз.
    - Позвольте  вам  представить...  Финнигана  О'Флэнегана,  -  торжественно
объявил  Фрэнк.  - Осторожно, Китти, я не уверен, что он уже высох. Ну, как он
тебе нравится?
    - Он  бесподобен!  -  восхищенно  прошептала  мисс  Дейли.  -  Где же твой
аппарат?  - Она без подсказки догадалась, что задумал Фрэнк. - Сними Финнигана
на фоне этого черного сарая, тут он будет похож на ангела.
    - Хоть  бы  он минутку постоял спокойно, - сказал Фрэнк. - Он уже два раза
пытался лягнуть меня и один раз опрокинул ведро с белилами.
    - Меня  он  не  станет  лягать,  -  сказала  мисс Дейли. - Мы с ним старые
друзья, правда, Пэдди?
    - Вот  и  чудесно!  Тогда  тебе  нужно  встать  рядом  с  ним,  и он будет
паинькой...
    - Да ну тебя! Я вовсе не хочу сниматься.
    - Даже чтобы доставить удовольствие бедняжке Денни?
    - Он же не обо мне сокрушается.
    - Не  о  тебе,-  отвечал  Фрэнк. - Но, если ты будешь стоять на фотографии
рядом с Финниганом, Денни окончательно убедится, что его осел жив и невредим.
    Мисс Дейли по-прежнему колебалась, и тогда Фрэнка осенило.
    - Давай  сделаем  вот  так!  -  закричал  он.  - Возьми в руку его хвост и
понюхай розу.
    Мисс  Дейли  уступила.  Расплывшись  в улыбке, она изящным движением взяла
Финниганов хвост и понюхала пунцовую розу. Щелкнул затвор.
    - Отлично!  -  закричал  Фрэнк.  -  Теперь  еще разок, на всякий случай. -
Камера  снова щелкнула. - Мы попросим увеличить лучший из двух кадров и пошлем
отпечаток авиапочтой.
    - Какой  ты молодец! Так бы тебя и расцеловала за это! - воскликнула Китти
Дейли.
    - За чем же дело стало? - отозвался Фрэнк.
    Что  касается  фотографий ишака из Коннимары с розой на хвосте, он заказал
их не одну, а целых две.
    К  началу  осенних занятий в Ларчгроувской смешанной школе Денни О'Тул еще
не  выздоровел.  Но  месяца  через  полтора-два он достаточно оправился, чтобы
приступить  к  занятиям.  Все  в  школе заранее знали, когда он появится там в
первый  раз,  а  мисс  Дейли,  которая  навещала  Денни  дома, знала, и что он
принесет  с  собой.  Она нарочно держалась на заднем плане, когда он предъявил
ребятам плоский пакет в оберточной бумаге, бережно принесенный им под мышкой.
    - Это чаво? - немедленно отреагировал Альберт Бриггс.
    - Мой ишак, Финниган О'Флэнеган.
    Ребята  обступили  Денни, вытягивая шеи от любопытства, а он снял обертку,
открыл  большой  твердый  конверт  и  вытащил  фотографию  осла  - белого, как
грушевый  цвет,  как снег... или как белила. Ребята разинули рты от удивления.
Ангелоподобный  осел,  выделяясь на фоне черного сарая, предстал перед ними во
всей   своей  красе  и  очевидности.  Глаза  его,  как  и  подобает  Финнигану
О'Флэнегану,  горели  красным,  а  копыта  сверкали  золотом  фосфоресцирующей
краски.  Ну,  а  если  у  кого-то оставались сомнения, их мгновенно рассеивала
собственная  учительница:  вот она, мисс Дейли, стоит сзади Финнигана и нюхает
розу  у  него  на  хвосте,  и  улыбается во весь рот, сияет, точно проказливое
солнышко, залившее своим светом весь выгул.
    - Оля-ля! - в один голос проговорили как Доверчивые, так и Недоверчивые.
    - Да  тут  и  мисс  Дейли! - воскликнула Мейзи Боннингтон. - Мисс, мисс, -
позвала она учительницу, - здесь на фотографии вы!
    - Конечно, я.
    - А рядом... неужели это взаправду Финниган?
    - А кто же еще? Финниган О'Флэнеган единственный и неповторимый.
    И  мисс  Дейли принялась рассказывать им про него всякие байки, какие и не
снились мистеру О'Тулу. Однако ее рассказы звучали куда убедительнее, чем его:
ведь  его историям было уже за полвека, а она рассказывала про ишака, которого
видела собственными глазами не далее, как несколько месяцев тому назад.
    Один  только  Альберт  Бриггс, стоя в толпе возбужденных слушателей, думал
свою  нелегкую  думу.  Когда  мисс Дейли на мгновение смолкла, чтобы перевести
дух, он обратился к ней.
    - Мисс.
    - Что, Берт?
    - Денни говорил, что его ишак в Коннимаре.
    - Так оно и есть! - ввернул Денни.
    - Но вы, мисс... вы же собирались ехать в Беллинахинч.
    - Ах  ты,  глупыш!  -  рассмеялась мисс Дейли. - Беллинахинч просто второе
название той же Коннимары.
    - А что, Коннимара действительно существует, мисс? - уточнила Мейзи.
    - Конечно, существует! Ведь я сама родилась там.
    И  Альберту Бриггсу стало ясно, что он поставил на карту вс„ - и проиграл.
Учащиеся Ларчгроувской смешанной начальной школы тоже поняли это. Уловив, куда
дует ветер, переменчивый поэт завел:

    Берт дубак!
    Берт ишак!

    И вся школа принялась распевать новый стишок.
    Однако  этим триумф Денни еще не был исчерпан. Кто-то из учеников заметил,
что  после  возвращения  из  Северной Ирландии у мисс Дейли появилось на левой
руке  колечко,  которого  там  раньше  не было. А в один прекрасный день школу
взбудоражила весть о том, что мисс Дейли разыскивает морской офицер, лейтенант
морской пехоты. Через некоторое время он спустился из учительской, где общался
со  взрослыми,  и  захотел  пообщаться  с ребятами. Он созвал всех, кто только
уместился  вокруг  и  кто не стеснялся тянуть его за рукав и виснуть на нем. А
чего  он порассказал про Финнигана О'Флэнегана!.. Его истории переплюнули вс„,
что  поведали им мистер О'Тул и мисс Дейли вместе взятые. Оказывается, морские
пехотинцы  не  только  мотали на ус чужие рассказы, но и сами умели наплести с
три  короба.  Правда, морской офицер сообщил им грустную новость: после зимних
каникул мисс Дейли, вероятно, больше не будет преподавать у них в школе.
    - Теперь  она будет учить одного только меня. Представляете, что это такое
-  быть единственным учеником в классе? - вздохнул он. - Ведь я все время буду
на виду у нее.
    Ребята рассмеялись.
    - Не  бойтесь,  сэр,  мисс  Дейли добрая, она почти никогда не сердится, -
подбодрила его Мейзи Боннингтон.
    - Ну  спасибо,  ты  меня  утешила,  - сказал лейтенант и тут же сообщил им
другую   новость,   куда  более  приятного  свойства.  Он  обещал  в  качестве
рождественского  подарка  сводить  всю  честную компанию на детский утренник в
театр "Коронейшн".
    Лейтенант  сдержал  свое слово, и спектакль "Волшебная лампа Аладдина", на
который  они  пошли  с  мисс Дейли в одну из январских суббот, превзошел самые
смелые ожидания. Однако никакие сокровища из пещеры Аладдина не смогли затмить
для  Альберта  Бриггса  блеска  униформы,  в которую был одет невысокого роста
важный  господин,  помогавший  ребятам  отыскать  в  зале  их места; тот самый
господин,  что  заговорщицки подмигнул Денни в ответ на брошенное им мимоходом
"Привет,  папа!". Этот господин приходился отцом Денни О'Тулу, и костюм у него
в самом деле был расшит золотом.




Элинор Фарджон

                             Маленькая портниха


    Жила  однажды  маленькая  мастерица,  которая  ходила  в младших у Старшей
Мастерицы.  Но хотя она и была младшей, она так ловко кроила, так изящно клала
стежки,  платья делала с такой очаровательной выдумкой, что, на самом-то деле,
она  была  лучшей  портнихой  в  королевстве,  и  Старшая Мастерица это знала.
Маленькая  мастерица  была  такая юная и такая скромная, что Старшая Мастерица
сказала себе:
    - Незачем говорить Лотте, что она шьет лучше меня. Если я ей не скажу, она
сама  ни  за  что  не  догадается,  а  если я ей скажу, то она уйдет от меня и
откроет соперничающее заведение.
    Поэтому  Старшая  Мастерица помалкивала про себя и не всегда ее хвалила за
что-нибудь  особенно  хорошенькое  и  частенько бранила, когда это было совсем
незаслуженно.  Но  Лотта  ни  на что не обижалась; и знать не знала себе цены,
даже тогда, когда Старшая Мастерица обращалась к ней, как бывало всегда, когда
у них случался особенно важный заказ.
    - Лотта,   -  говорила  Старшая  Мастерица,  -  только  что  была  маркиза
Ролли-Полли  и  заказала бальное платье. Она так и видит себя в бледно-розовом
шелке.
    - Какая  жалость! - восклицала Лотта. - Насколько бы лучше она выглядела в
густо-винном бархате.
    - Именно  это я и сказала ей, - говорила Старшая Мастерица. - Она хочет на
юбке семнадцать оборочек.
    - Подумать  только!  -  удивлялась Лотта. - Ей бы нужно совершенно гладкое
платье, но с благородной линией.
    - Вот  именно так, - говорила Старшая Мастерица, - как я и сказала маркизе
своими собственными устами - благородная линия и абсолютно гладкое.
    Так  что  вместо  бледно-розового  платья  с  оборочками  они шили маркизе
Ролли-Полли  благородных  линий,  густо-винный  наряд.  И на приеме у королевы
маркиза   производила   неотразимое  впечатление,  и  все  говорили:  "Старшая
Мастерица - просто гений!".
    А на самом деле гений была маленькая Лотта.
    Да  будет  вам известно, что королеве этой страны было 70 лет, и поскольку
она  не была замужем, у нее не было детей, которые могли бы унаследовать трон.
Но  если  матерью  она  никогда не была, то, по крайней мере, она целых 25 лет
пробыла  тетей;  и племянник ее, который был королем по соседству, со временем
стал  бы  править  ее  страной,  как  и своей. Двадцать лет он не навещал свою
тетушку, но, по слухам, он был очаровательный юноша и, как и тетя, неженатый -
обстоятельство,  которое  так  ее  беспокоило, что она писала ему примерно два
раза в год, на Рождество и на его день рождения. И он всегда отвечал:

    Дорогая тетя Георгина! Большущее тебе спасибо за пенальчик.
    Твой любящий племянник Дик.
    P.S. У меня еще все впереди.

    Старой  Георгине  было 70, а молодому королю Ричарду только 25, и в 70 уже
не  кажется,  что  все  впереди,  как  это  кажется  в 25, и поэтому королева,
властная  старая дама, послала ему письмо где-то посередине между Рождеством и
днем  рождения,  в  котором  велела ему приехать к ней ко двору и выбрать себе
невесту  из  ее  придворных  дам, потому что она устала выслушивать его вздор.
Пенал  она в этот раз ему не послала. Король не смог отделаться благодарностью
и пришлось ему в основной части письма писать о женитьбе. Вот что он писал:

    Дорогая тетя Георгина, как ты того пожелаешь.
    Твой любящий племянник Дик.
    P.S.  Я не женюсь ни на ком, кроме той, кто будет девятнадцати с половиной
лет от роду и девятнадцати с половиной дюймов в талии.

    Королева  немедленно  созвала  всех  дам  при  своем  дворе девятнадцати с
половиной  лет  от  роду и велела измерить им всем талии. Ровно трое оказались
девятнадцати  с  половиной  дюймов в талии, и не больше и не меньше. Она опять
написала своему племяннику:

    Мой дорогой Ричард!
    Герцогине  Зефирной,  графине Карамельской и леди Бланш Бланманж в декабре
исполнится  двадцать,  нынче  у  нас июнь. Это очень милые девушки, и их талии
отвечают твоим требованиям.
    Твоя любящая тетя Георгина, Регина.

    На это молодой король ответил следующим:

    Дорогая тетя Георгина,
    будь  по-твоему.  Я  приеду  в понедельник. Прошу тебя, задай три бала, во
вторник,  среду  и четверг. И пусть каждая из этих дам по очереди составит мне
компанию.  В  пятницу я женюсь на той, которая мне больше всех понравится, и в
субботу уеду домой.
    P.S.  Я  бы  хотел,  чтобы  это  был  бал-маскарад, потому что у меня есть
отличный маскарадный костюм.

    Это письмо королева получила лишь в понедельник утром, а король должен был
приехать в этот же вечер. И можно себе представить, в каком все были волнении,
особенно  дамы  девятнадцати  с  половиной  дюймов  в  талии!  Разумеется, они
немедленно побывали у Старшей Мастерицы.
    Вот что сказала герцогиня Зефирная:
    - Я  просто  обязана  иметь  самое  красивое  маскарадное платье, какое вы
сможете  сшить,  причем ко вторнику, к первому балу. И когда оно будет готово,
пришлите кого-то из ваших девушек, чтобы она показала, как оно будет сидеть.
    Вот что сказала графиня Карамельская:
    - Крайне  важно,  чтобы  вы сшили мне самое чарующее платье, какое сможете
придумать,  и доставили его в среду к началу второго бала. И пусть ваша лучшая
подмастерье принесет его мне и покажет, как в нем надо держаться.
    А вот что сказала леди Бланш Бланманж:
    - Я просто лопну от досады, если вы не сотворите мне самое обворожительное
платье,  какое  только  бывает,  чтобы я смогла его надеть в четверг на третий
бал.  А чтобы я видела, что оно безупречно, пусть его наденет самая изящная из
мастериц, так я смогу судить об этом сама.
    Старшая Мастерица вс„ им пообещала, и, как только дамы ушли, она бросилась
к Лотте и рассказала ей обо всем.
    - Мы  должны думать в две головы и шить в четыре руки, чтобы успеть с ними
к сроку, - сказала она.
    - Я уверена, что справлюсь, - весело сказала Лотта. - Будем шить платья по
порядку.  Герцогиня  Зефирная  получит  свое  платье  завтра  вечером, графиня
Карамельская    свое   получит   послезавтра   вечером,   а   леди   Бланш   -
послепослезавтра,  даже  если  мне  предстоит  просидеть  всю ночь и вообще не
сомкнуть глаз.
    - Отлично,  Лотта,  -  сказала  Старшая  Мастерица,  -  а  теперь я должна
подумать, какие платья мы будем шить.
    - Как была бы герцогиня хороша в образе Солнечного Луча, - сказала Лотта.
    - Я как раз об этом и думала, - сказала Старшая Мастерица.
    - И как бы всех покорила графиня в образе Лунного Света, - сказала Лотта.
    - Моя задумка точь-в-точь, - сказала Старшая Мастерица.
    - А в образе Радуги леди Бланш была бы просто восхитительна.
    - Да  ты перехватываешь мои мысли, - сказала Старшая Мастерица. - А теперь
берись за выкройки, раскрои и шей.
    Лотта  раскроила  все  три  платья  и засела за первое, сверкающий золотой
наряд,  который будет играть и лучиться, как солнечный свет, когда та, кто его
наденет,  начнет  танцевать. День и ночь просидела она за работой и не видела,
как  встречали  молодого  короля  во  дворце.  А во вторник за час до открытия
первого бала сверкающее платье было готово.
    - Из  дворца  послали  карету за платьем, - сказала Старшая Мастерица, - и
одна  из  девушек  должна  его  надеть  и  показать, как оно сидит, прежде чем
герцогиня  наденет  его  сама.  Но  кого  мне послать? Ведь по талии оно всего
девятнадцать с половиной дюймов.
    - Это как раз мой размер, мадам, - сказала Лотта.
    - Это прямо везение, Лотта! Быстро влезай в него и отправляйся.
    И  вот  Лотта  надела  ослепительное  платье,  золотые  бальные туфельки и
маленькую  золотую  корону,  вспыхивающую искорками света. Сверху она накинула
свой  старенький черный плащ и побежала к королевскому экипажу, ожидавшему ее.
Кучер  щелкнул  кнутом, и они покатили. Когда они прибыли во дворец, ливрейный
Лакей, шедший через зал, проводил Лотту в маленькую приемную.
    - Вам  придется  подождать  здесь,  - сказал он, - пока герцогиня не будет
готова  и  не  позовет  Вас  в  соседнюю  комнату. Когда она будет готова, она
позвонит  в  колокольчик.  В каком Вы очаровательном платье, похоже, под Вашим
плащом!
    - Это  платье  для  герцогини,  -  сказала  Лотта,  - в котором она должна
покорить молодого короля. Хотите взглянуть?
    - Да, очень, - сказал Лакей.
    Лотта сбросила черный плащ и выступила, как солнце из-за тучи.
    - Вот!  -  сказала  она.  -  Правда,  красиво? Вы думаете, король устоит и
откажется танцевать с герцогиней, если она будет в таком платье?
    - Никогда, я уверен! - сказал Лакей.
    И с изящным поклоном добавил:
    - Герцогиня, могу я просить о чести потанцевать с вами?
    - О, ваше величество! - засмеялась Лотта. - Это честь для меня.
    Лакей  обнял  Лотту  за  талию  и стал танцевать с ней, и, только он начал
говорить   ей,   что  ее  волосы  золотистее  солнечных  лучей,  как  зазвенел
колокольчик, и Лотте пришлось идти.
    Герцогиня  была  в восторге от платья, а после того как Лотта показала ей,
как  в  нем  садиться  и вставать, ступать и танцевать, герцогиня облачилась в
него и выплыла в бальный зал.
    Лотта,  закутываясь  в  свой старый плащ, услыхала, как в зале разразились
аплодисментами, когда появилась блестящая маленькая герцогиня.
    "Ну,  -  подумала  Лотта,  -  перед  ней король не устоит". И она побежала
домой, шить платье Лунного Света.
    Всю  ночь  и  весь  день  она  шила серебристое, облегающее, как перчатка,
платье  и  справилась с работой как раз в тот момент, когда королевская карета
остановилась у двери. Как и в тот раз, она натянула платье, завернулась в плащ
и  укатила,  и, как и в тот раз, молодой Лакей проводил ее в приемную и просил
подождать.
    - Что произошло вчера на балу? - спросила Лотта.
    - Король  протанцевал  с  золотой герцогиней весь вечер, - сказал Лакей. -
Сомневаюсь, чтобы графине так повезло.
    - Как  знать,  -  сказала  Лотта и, распахнув свой черный плащ, она встала
перед ним, как луна, озарившая полночь.
    - О,  графиня,  -  сказал Лакей, целуя ей руку, - окажите мне величайшее в
мире счастье, потанцуйте со мной!
    - Это  вы  осчастливите  меня,  ваше  величество,  - сказала Лотта с милой
улыбкой.
    Они  опять  потанцевали  в приемной, и потом сели и стали говорить о себе;
Лотта  рассказала, что ей девятнадцать с половиной лет, что ее мама горничная,
а  отец  сапожник,  а сама она ученица портнихи. А Лакей сказал ей, что ему 25
лет  и  что  его отец - переплетчик, а его мама - прачка, и что сам он Лакей у
молодого короля и должен вернуться в свое королевство, когда король женится. И
Лотта от этого призадумалась, а когда Лакей спросил ее - почему, Лотта сама не
знала.  Лакей  взял  ее за руку, и только начал ей говорить, что ее руки белее
лунного света, как зазвенел колокольчик, и Лотте пришлось уйти.
    Графиню  Карамельскую обворожило платье, и, освоившись со всеми тонкостями
покроя,  графиня  надела платье и вышла в зал. Лотта услышала вскрик восторга,
вызванный ее появлением; сама же укуталась в старенький плащ и поспешила домой
шить платье-Радугу.
    Всю ночь и весь день она шила платье, веки стали тяжелыми, и как-то тяжело
было на сердце, но она не могла понять - почему. Ровно за час до третьего бала
платье  было готово, и карета ждала ее. Опять Лотта надела переливчатое платье
и,  укрывшись  под  плащом, отправилась во дворец. И опять Лакей проводил ее в
маленькую  приемную,  где  она  опустилась в глубокое кресло, а он стоял перед
ней. И опять Лотта спросила, как прошел вчерашний бал.
    - Все  до одного танца король танцевал с серебряной графиней и не сводил с
нее глаз, - сказал Лакей, - кажется мне, что леди Бланш надеяться не на что.
    - Это еще неизвестно, - сказала Лотта.
    Но она чувствовала такую усталость, что даже не попыталась снять свой плащ
и  показать ему платье. Поэтому Лакей сам помог ей снять плащ и повесил его на
стул,  а  когда  он увидел Лотту, сияющую, как маленькая радуга на фоне черных
туч, он упал перед ней на колени.
    - О,  леди,  -  тихо  промолвил  он, - потанцуйте со мной этот танец и все
другие до одного.
    Но  Лотта  качнула головой, она так устала, а когда попыталась улыбнуться,
по  ее  щекам побежали крупные слезы. Лакей даже не спросил почему - настолько
слезы  пристали  радуге, он обнял ее, сидящую в кресле, и поцеловал. И поцелуй
был еще не кончен, когда зазвенел колокольчик, и Лотте пришлось вытереть слезы
и идти.
    Леди  Бланш  пришла  в  восхищение  от  платья,  и  после  того, как Лотта
повернулась  и так, и этак, показав, как в нем надо держаться, надела платье и
побежала  на  бал. Лотта слышала всеобщий вздох изумления при виде прелестного
зрелища.  Сама же она вернулась в пустую приемную, накинула старенький плащ и,
спотыкаясь,  побрела  назад. Она думала, что ляжет и будет спать и спать. Но в
Дверях ее ждала Старшая Мастерица, и на лице ее было отчаяние.
    - Что  бы  ты  думала?  -  вскричала  она.  -  Королева велела сшить самое
красивое  подвенечное  платье,  какое  только бывает, для королевской невесты.
Свадьба назначена завтра в полдень. Подумай, Лотта, подумай! Каким должно быть
подвенечное платье?
    Лотте  представилось  платье  белое, как снегопад, и, уже взявшись кроить,
она сказала:
    - Но мы не знаем, мадам, на кого оно?
    - Делай его по себе, - сказала Старшая Мастерица, - ведь ты одного размера
с этими тремя дамами.
    - Как вы думаете, кто из них будет невестой? - спросила Лотта.
    - Никто  не знает. Говорят, королю одинаково понравились и Солнце, и Луна,
наверняка ему точно так же понравилась и Радуга.
    - А какой костюм был на балу у короля, мадам? - спрашивала Лотта, чтобы не
заснуть.
    - Очень  неудачное  платье  для  короля, - сказала Старшая Мастерица. - Он
вырядился в ливрею собственного Лакея!
    После такого ответа Лотта не задавала больше вопросов. Она лишь склонилась
над  белоснежным  платьем своей усталой головкой и шила, и шила, пока у нее не
заболели глаза и пальцы.
    Прошла ночь, наступило утро, и за час до полудня платье было готово.
    - Карета  пришла,  -  сказала  Старшая Мастерица. - Надевай платье, Лотта,
невесте наверняка захочется посмотреть, как в нем надо держаться.
    - А кто же невеста? - спросила Лотта.
    - Так  никто  и  не  знает, - сказала Старшая Мастерица. - Говорят, король
делает выбор в эту самую минуту, и, как только решит, будет свадьба.
    Лотта  надела  подвенечное  платье  и  пошла  к  карете,  а  там, к своему
удивлению,  увидела  того  самого Лакея, который ждал, чтобы ее подсадить. Она
серьезно  на него посмотрела и сказала: "Разве вы не король?". А Лакей сказал:
"Почему  вы так думаете?", захлопнул дверцу, и они поскакали. Лотта откинулась
в  угол кареты и крепко уснула, и ей снилось, что она едет на свою собственную
свадьбу.
    Когда  она проснулась, карета уже остановилась около двери, но это была не
дверь во дворец, а дверь маленькой сельской церкви.
    Лакей  соскочил с запяток и помог Лотте выйти; все было как продолжение ее
сна,  она  шла  по проходу об руку с ним в своем белоснежном платье и увидела,
что  у алтаря уже ждет священник. В две минуты их обвенчали, и Лотта с золотым
колечком  на пальце вернулась в карету. Но на сей раз Лакей сел вместе с ней в
карету.  Когда  карета  тронулась,  они закончили тот поцелуй, который начался
накануне. И Лотта уснула, положив голову к нему на плечо.
    Проснулась  она, лишь когда они въехали в город, где жил молодой король, и
остановились  перед  его дворцом. И там, все еще как в тумане, обнаружила, что
об  руку  с Лакеем всходит по лестнице, под приветственные крики горожан, а на
верхней ступени их ожидает с веселой улыбкой сам король.
    Да  - видите ли, Лакей действительно был лакеем. Просто король, который ни
на  гран  не  хотел жениться, отправил вместо себя своего Лакея. А поскольку в
Лотту  Лакей  влюбился  с первого взгляда, он все решил еще до всяких балов, и
после  этого  ни  у  герцогини  Зефирной, ни у графини Карамельской, ни у леди
Бланш Бланманж не было ни малейшей надежды. Вс„ действительно получилось очень
удачно.  Ведь  если бы Лакей выбрал и взял в жены одну из них, старая королева
ужасно бы рассердилась, обнаружив, какую шутку сыграл с ней племянник; невеста
бы, несомненно, рассердилась не меньше.
    Когда  до  ушей королевы дошло, как вс„ повернулось, она написала королю в
его день рождения:

    Мой дорогой Ричард!
    Шлю  тебе  нежный привет (подарок прилагается). Вместе с тем хочу сказать,
что  крайне  тобой  недовольна  и  больше  не питаю интереса к твоим марьяжным
делам.
    Твоя любящая тетя Георгина, Регина.

    На это молодой король ответил:

    Дорогая тетя Георгина! Большущее спасибо, твой любящий племянник Дик.
    P.S. Ах да, и спасибо тебе за пенальчик.




Элинор Фарджон

                  Девочка, которая поцеловала персиковое дерево


    В  Лингуаглоссе,  на  Сицилии, жила маленькая деревенская девочка по имени
Мариэтта.  Это  был край фруктовых деревьев: персики, абрикосы, яркие гранаты,
миндаль,  чьи  нежные  розовые  цветочки  весной  появлялись самыми первыми, и
оливы,  чьи  листья  всегда  зеленые,  и  виноградные  лозы с белыми и черными
гроздьями  в  конце  лета.  Жизнь крестьян зависела от фруктовых деревьев. Они
были их будущее.
    Край  фруктовых  садов  лежал у подножья большой горы с огненным сердцем и
жерлом  наверху.  Иногда  гора  сердилась  и  выплевывала  огонь и раскаленные
докрасна  камни  в  это  жерло.  А  когда  она  очень  сердилась,  целая  река
расплавленных  камней  стекала вниз с горы несколько дней подряд, как будто из
горшка  убегала  каша.  Рыжее  пламя  поднималось  высоко  в  воздух,  с силой
подбрасывая  каменные  глыбы, которые падали, куда вздумается. Иногда огненная
река спускалась вниз и разрушала вс„ на своем пути, превращая цветущую землю в
пустыню,  и  там,  где  она  пробегала,  воздух  становился таким горячим, что
невозможно  было  ни  жить, ни дышать. Поэтому крестьяне, которые обрабатывали
землю в тени горы, всегда жили в страхе, ожидая часа, когда гора рассердится и
начнет  гневно  ворчать,  а когда это случалось, они молились святому Антонию,
чтобы он усмирил гнев горы и спас их фруктовые деревья от гибели.
    В  большом  гневе гора бывала не очень часто, и Мариэтта впервые услышала,
как  гора  ворчит действительно грозно, когда ей было семь лет. Однажды пришло
утро, когда ее старший брат Джакомо оказался дома на день-другой, а она играла
сама  по  себе  на  делянке,  где  росло  ее собственное персиковое дерево. Ее
деревце  росло  в  дальнем  углу  сада,  который принадлежал ее брату. Из всех
фруктовых  деревьев,  которые  росли здесь, ее деревце было всех ближе к горе.
Джакомо  посадил  его для нее в тот день, когда она родилась, и она любила его
больше всего на свете. Она разговаривала с ним, как с другом, а Джакомо иногда
подшучивал над ней, спрашивая, как ее подружка поживает сегодня.
    - Малышка-подружка  очень веселая - обычно отвечала Мариэтта, когда дерево
было  в цвету, а когда на нем появлялись персики, она могла сказать: - Малышка
крепкая и сильная. - А позже, когда персики бывали сорваны и съедены, Мариэтта
отвечала: - Малышка-подружка ушла, она сегодня не выйдет поиграть со мной.
    - Какая она, твоя малышка-подружка? - шутил Джакомо.
    - Она  такая  хорошенькая,  смеется,  поет  и танцует все время. Она носит
зеленое  платьице  и  веночек  на  голове. Сейчас ее нет - она пошла в гости к
королю горы, хотя ей совсем не хотелось идти туда.
    Джакомо  смеялся  и  дергал Мариэтту за черные кудряшки, но старая бабушка
Лючия, которая жила в доме и готовила еду, качала головой и бормотала:
    - Может, и так, может, и так, кто знает.
    В  тот  день,  когда  Джакомо  отлучился,  а  Мариэтта собирала цветочки и
разговаривала  со  своим  персиковым  деревом,  она  услышала  какой-то  гул в
воздухе,  какого прежде ни разу не слышала, и подумала: "Король горы на что-то
рассердился".  Услышав  гул,  все,  кто  работал среди деревьев - и мужчины, и
женщины встали как вкопанные и стали смотреть на гору со страхом в душе.
    Через  некоторое  время они поняли - случилось то, чего они боялись больше
всего.  Много  ли, мало ли времени прошло после этого, но огненная река начала
стекать  с  вершины горы и вскоре должна была добраться до цветущей деревни. В
этот вечер старая Лючия сказала Мариэтте:
    - Надо идти, идем.
    - Куда мы пойдем? - спросила Мариэтта.
    - В деревню, помолиться святому Антонию. Возьми с собой цветы.
    Мариэтта  взяла  цветы,  которые  она  нарвала утром, и пошла в деревню со
старой Лючией.
    Молодые  и старые, женщины и мужчины стекались в деревню со всех сторон, а
те,  кто  жил  в этой деревне, уже оставили дома и стояли на коленях в церкви.
Почти все приносили цветы и клали их к статуе святого Антония.
    Мариэтта  тоже  положила  цветы  и  опустилась  на колени рядом с Лючией и
начала молиться.
    - Чего мне просить, мама Лючия? - спросила она.
    - Проси, чтобы огонь не пал на нас.
    Мариэтта просила до тех пор, пока не устали коленки. Она встала и увидела,
что  некоторые дети играют в густой тени высоких колонн. Она немножко поиграла
с  ними,  потом  прилегла и уснула тут же, в углу, а когда проснулась, увидела
входящих  в  церковь  людей,  но  их было намного больше. Крестьяне со склонов
горы,  женщины  в  накидках,  а  мужчины  в старых красных плащах, отороченных
мехом,  - они вели с собою детей. У некоторых были огромные узлы с одеждой и с
домашней  утварью,  в  спешке  увязанные перед тем, как они бросились прочь от
огненной реки, которая спускалась на их дома.
    Всю  ночь  люди  стояли  в  церкви,  молясь,  чтобы  река остановилась или
повернула  в  сторону  от их домов, а рано утром они вышли и стали смотреть на
гору.  С  первого  взгляда  им  стало  ясно,  что  их молитва не принята и что
огненная  река продолжает наступать на их цветущую землю. Воздух был обжигающе
горячим от ее приближения.
    Старая  Лючия  простерла  вверх  руки  и запричитала, как и многие другие.
Потом священник сказал:
    - На  все  воля Господа Бога, дети мои! - и попросил мужчин вынести статую
святого Антония из церкви и поставить ее на пути огненного потока.
    Мужчины  пошли  в  церковь  и  вышли,  неся  статую. Они пронесли ее через
деревню и поставили на дороге там, где указал священник. Женщины и дети шли за
ними  с  цветами  и  положили  цветы вокруг статуи, потом сорвали еще цветов и
укрыли ими ноги святого Антония.
    Когда совсем рассвело, горячее дыхание горы окутало людей - все опустились
на  колени,  а  священник  воздел  руки и начал творить молитву, умоляя небеса
отвести огонь в сторону.
    Огненный  поток продолжал истекать. Наконец священник повернулся к людям и
сказал со слезами в глазах:
    - Дети  мои,  чудо  еще может произойти, но я не могу больше разрешить вам
стоять  здесь.  Опасность  слишком  велика.  Оставьте  свои  дома и деревья на
милость Небес и уходите.
    В  горести  крестьяне поднялись на ноги, пошли по домам, собрали кое-какие
вещи,  а  перед  тем,  как  покинуть  свои  дома  навсегда,  они вышли в сад и
поцеловали свои фруктовые деревья. Потом огромной толпой они вышли на дорогу и
поспешили уйти подальше от домов, куда они больше никогда не вернутся.
    Потоки  людей  текли по дороге, спасаясь от потоков огня. Лючия и Мариэтта
шли  вместе  с  другими.  Вдруг  Лючия почувствовала, что кто-то дергает ее за
платье.
    - Мама Лючия, мама Лючия!
    Бабушка посмотрела вниз:
    - Что такое, моя маленькая?
    - Мама Лючия, почему они целовали свои деревья?
    - Чтобы благословить их и спасти, если на это воля Господня.
    - Мама Лючия, я не поцеловала мое персиковое дерево!
    - Бедное деревце, - вздохнула Лючия, - оно сгинет первым.
    - Я должна вернуться и поцеловать его, мама Лючия!
    - Нет,  нет,  сейчас это уже невозможно. Ему это не поможет. Смотри, каким
горячим становится воздух.
    Старая  Лючия ускорила шаги, толпа окружала ее со всех сторон, кругом было
столько  тел,  что  она  не  чувствовала давление еще одного маленького тельца
рядом  с собой, ей казалось, что Мариэтта держится за юбку и она не проверяла,
шла и шла, думая только об одном - что надо спешить. Вдруг кто-то позвал ее:
    - Мама Лючия, мама Лючия, где ты? Где мама Лючия?
    - Вот я, здесь, - сказала старая женщина.
    - Вот она! - закричали десятки голосов, и какие-то сильные руки вытолкнули
ее  вперед,  и  она  столкнулась  лицом  к лицу с Джакомо, который, идя домой,
увидел  толпу людей, шедших ему навстречу, и огненный поток с горы, пожирающий
дома  и  сады.  Но  в  этот момент он не думал о доме, он думал только о своей
маленькой  сестричке  Мариэтте.  Когда  он  увидел  Лючию, его нахмуренный лоб
разгладился, и он сказал:
    - Слава Богу! А где Мариэтта?
    - Вот она, - сказала старая женщина и потянула малыша, который цеплялся за
ее юбку, но это была не Мариэтта, это был Стефано, ребенок горбуна.
    - Как! - воскликнула в смятении Лючия. - Где Мариэтта? - И она стала звать
Мариэтту по имени, и толпа звала ее, но все было напрасно. Мариэтты не было.
    Вдруг Лючия всплеснула руками и вскрикнула:
    - Я  знаю,  знаю  -  Боже милостивый, она пошла поцеловать свое персиковое
дерево.
    Бабушка повернулась и стала поспешно пробираться сквозь толпу, прокладывая
дорогу  себе и Джакомо, чье сердце тяжко стучало от страха. Едва замечая жару,
словно  в  пекле,  взрослый  мужчина  и  старая  женщина шли по дороге в гору,
торопясь  изо  всех  сил. Они прошли через деревню, прошли мимо статуи святого
Антония,  утопающей  в  цветах,  потом  прошли  мимо  садов  и  виноградников,
принадлежащих  их  соседям,  и  наконец  пришли  к  своему собственному дому у
подножия  горы. Чтобы не терять времени, они не стали даже заглядывать внутрь,
а  сразу  поспешили  в  самый  дальний  угол  сада, туда, где росло персиковое
деревце Мариэтты.
    И  они нашли ее здесь, лежащей под деревом, ее ручки обнимали его, а щекой
она прижималась к стволу, глаза были крепко закрыты. Маленькая фигурка святого
Антония,  которая  раньше стояла в комнате мамы Лючии, была рядом с Мариэттой,
она поставила ее перед деревом и положила у ног святого пучок цветов.
    Джакомо наклонился к своей сестренке, а потом сказал:
    - Она спит. И лобик у нее холодный.
    - Благодарение  Богу!  -  вздохнула  мама Лючия, - смотри, воздух перестал
нагреваться.  Они  повернулись в сторону горы, и, к своему удивлению, увидели,
что огненная река добралась до подножия и свернула в сторону.
    - Это чудо, - сказала старая Лючия.
    Мариэтта  пошевелилась,  открыла  глаза  и  увидела своего старшего брата,
наклонившегося над ней. Она вскочила на ножки и обвила его шею руками.
    - Джакомо, как я рада тебя видеть! Джакомо, ты знаешь, что случилось, пока
тебя  не было? Король горы рассердился и послал вниз огненную реку, а я ходила
в церковь и подарила цветы святому Антонию, и я была в церкви всю ночь, вместе
с  другими  людьми.  А утром мы вышли из церкви и поставили святого Антония на
дорогу, и стояли на коленях, пока не стало очень жарко, а потом все поцеловали
свои деревья и убежали, а я забыла поцеловать свое персиковое дерево, Джакомо,
и  я  вернулась  и  принесла  святого  Антония, чтобы защитить его, и было так
жарко,  что  я  даже  испугалась,  а  моя малышка-подружка сказала: "Не бойся,
Мариэтта,  король горы уйдет назад, если я уйду с ним, и теперь я уйду, потому
что ты вернулась поцеловать меня, поэтому ложись спать, Мариэтта, спи и ничего
не бойся". И я легла спать и уснула, а где теперь король горы?
    Джакомо сказал:
    - Он ушел, Мариэтта.
    А  потом  крепко прижал ее к себе и взглянул на Лючию. Старая женщина тоже
посмотрела  на  него, потом на Мариэтту, потом на персиковое дерево, на гору и
пробормотала:
    - Может, и так, может, и так, кто знает?




Элинор Фарджон

                              Седьмая принцесса


    Вы  когда-нибудь  слышали  сказку  о шести принцессах, которые жили только
ради своих волос? Вот послушайте.
    Жил-был  король,  который женился на цыганке и так о ней пекся, словно она
была  из  стекла.  Чтобы  она не сбежала, он упрятал ее во дворец среди парка,
вокруг  которого  шла  ограда,  и  выходить  за  ограду  никогда ее не пускал.
Королева  слишком его любила и не могла ему говорить, как ей хочется выйти; но
она часами просиживала на крыше дворца, глядя на восток, где были луга, на юг,
где бежала река, на запад, где лежали холмы, на север, где шумели базары.
    Пришло  время, и королева родила королю дочек-двойняшек, светлокудрых, как
утренняя  заря,  и в день их крестин король, радуясь, спросил у нее, какой она
желает  подарок.  Королева бросила взгляд на восток, и увидела май на лугах, и
сказала: "Подари мне весну!".
    Призвав  пятьдесят  тысяч  садовников,  король  каждому  повелел  принести
полевой  цветок  с  корешком  или  нежный  побег  березки и посадить их внутри
ограды.  Когда вс„ было сделано, он отправился с королевой гулять по цветущему
парку и стал ей вс„ показывать, говоря:
    - Жена моя милая, весна - твоя!
    Но королева только вздохнула.
    В следующем году родились еще две принцессы, белокурые, как раннее утро, и
опять,  когда подошли их крестины, король предложил королеве подарок на выбор.
На  сей  раз  королева  посмотрела  со  своей крыши на юг, увидела струи воды,
сияющие в долине, и сказала:
    - Подари мне реку!
    Король  созвал  пятьдесят  тысяч работников и приказал им направить в парк
русло реки, чтобы она питала красивый фонтан в садике королевы.
    Потом  он  привел  жену на то место, где фонтан поднимался и низвергался в
мраморную чашу бассейна, и сказал:
    - Теперь у тебя есть река!
    Но  королева  посмотрела на усмиренную воду, взлетавшую и падавшую в своем
фонтане, и поникла головой.
    На  следующий год родились еще две принцессы, золотоволосые, как солнечный
день, и королева, выбирая себе подарок, посмотрела с крыши на север, на шумный
город, и сказала:
    - Подари мне людей!
    И  король послал пятьдесят тысяч глашатаев в город, на базарную площадь, и
вскоре они вернулись и привели с собой шестерых добрых женщин.
    - Милая моя королева, вот тебе люди, - сказал король.
    Королева  вытерла  украдкой глаза и отдала своих шестерых красивых малюток
на попечение шестерым женщинам в добром теле, чтобы у каждой принцессы было по
отдельной кормилице.
    На четвертый год королева родила лишь одну дочку, маленькую и смуглую, как
она сама - король же был рослый и розовощекий.
    - Какой  бы  ты хотела подарок? - спросил король, когда в день крестин они
стояли на крыше.
    Королева  повернулась  на  запад и увидела лесного голубя и шесть лебедей,
пролетающих над холмами.
    - Подари мне птиц! - воскликнула она.
    Король  немедленно  послал  пятьдесят  тысяч  птицеловов  ловить  птиц для
королевы. Пока их не было, королева сказала:
    - Дорогой  король,  мои  дочки  сейчас  в  колыбельках, а я - на троне, но
придет  время,  колыбели  станут  пустыми, и меня уже не будет на троне. Когда
этот день придет, которая из наших семи дочерей станет вместо меня королевой?
    Король не успел ответить, как птицеловы уже вернулись. Король посмотрел на
скромного  голубя,  уткнувшего  круглую  головку  в  мягкие  перышки на груди,
посмотрел на царственных лебедей с их долгими белыми шеями и сказал:
    - Королевой будет принцесса с самыми длинными волосами.
    Тогда королева призвала шестерых кормилиц и передала им слова короля.
    - Так  что,  не  забывайте, - добавила она, - с тщанием мыть и расчесывать
волосы моим дочерям, ибо от вас зависит, которая станет королевой.
    - А  кто  будет  расчесывать и мыть волосы у Седьмой принцессы? - спросили
они.
    - Я буду это делать сама, - сказала королева.
    Каждая  из  кормилиц  чрезвычайно  была  озабочена  тем,  чтобы  именно ее
принцесса  стала  королевой,  каждый  погожий  день  они  выводили  девочек на
цветущий  лужок,  мыли  им волосы водой из фонтана и распускали их сушиться на
солнышке.  Потом  расчесывали  и  причесывали  их  до  тех  пор,  пока  они не
заблестят, как золотой шелк, вплетали в них ленты и украшали цветами. Вы сроду
не  видали ни таких дивных волос, какие были у этих принцесс, ни таких трудов,
какие кормилицы на них не жалели. И куда бы ни шли шесть светлокудрых девочек,
шесть лебедей шли вместе с ними.
    А Седьмой принцессе, смуглой малышке, никогда не мыли голову в фонтане. Ее
волосы  покрывал красный платочек, и королева за ними в тайне ухаживала, когда
они вдвоем сидели на крыше и играли с голубем.
    Однажды  королева поняла, что пришел ее час. Тогда она послала за дочками,
благословила  их  всех  по очереди и попросила короля отвести ее на крышу. Там
она обвела взглядом луга и реку, холмы и базары, и закрыла свои глаза.
    И  вот,  еще  не  успел король осушить своих глаз, как однажды у его ворот
прозвучала  труба,  и  вбежавший  паж  сообщил,  что прибыл Принц Всего Света.
Король  распахнул  двери,  и,  сопровождаемый слугой, вошел Принц Всего Света.
Одежда  Принца  была  вся  из  золота,  а  мантия  такой длинной, что когда он
остановился  перед  королем, она заполонила всю комнату, а плюмаж на его шляпе
такой высокий, что задевал потолок. Впереди Принца шел его слуга, юноша весь в
лохмотьях.
    Король сказал:
    - Добро пожаловать, Принц Всего Света! - и протянул руку.
    Принц  Всего  Света  не  отвечал, он стоял, стиснув губы и опустив глаза в
пол, но Слуга в Лохмотьях сказал:
    - Спасибо,  король  Страны!  - Он взял короля за руку и дружески встряхнул
ее.
    Это необычайно удивило короля.
    - Принц сам не может сказать за себя? - спросил он.
    - Если  и  может, - отвечал Слуга в Лохмотьях, - то никто не слыхал, чтобы
он говорил. Вы же знаете, свет так уж устроен, что в нем всякой твари по паре:
кто  говорит  и  кто  молчит;  кто  богат  и  кто  беден; кто размышляет и кто
действует;  кто смотрит вверх и кто смотрит вниз. Вот и мой хозяин выбрал меня
себе  в  слуги потому, что мы вдвоем составляем весь свет, в котором он Принц.
Ибо  он  богат,  а  я  беден, он раздумывает о делах, а я их делаю, он смотрит
вниз, а я смотрю вверх, и раз он молчит, то я занимаюсь разговорами.
    - Зачем он приехал? - спросил король.
    - Жениться  на Вашей дочери, - сказал Слуга в Лохмотьях, - на свете всякой
твари по паре, и где есть мужчина, должна быть и женщина.
    - Несомненно,  -  сказал  король, - но у меня семь дочерей, не может же он
жениться на всех.
    - Он  женится  на  той,  которая  должна стать королевой, - сказал Слуга в
Лохмотьях.
    - Пусть  позовут  моих  дочерей, - сказал король, - настало время измерить
длину их волос.
    И  вот  семь  принцесс предстали перед королем. Шесть светлокудрых девушек
пришли  с  кормилицами,  а  маленькая смуглянка пришла сама. Слуга в Лохмотьях
быстро  окинул  их взглядом, а Принц Всего Света стоял, опустив глаза, и ни на
одну из них не взглянул.
    Потом  король  послал за королевским портным и его сантиметром и, когда он
явился, шесть светлокудрых принцесс, тряхнув головой, рассыпали до самой земли
свои косы.
    Каждой  по  очереди  портной  измерял  длину  их  волос, тогда как шестеро
кормилиц  с  гордостью  на  это  взирали  -  ибо  разве  не  вс„  старание они
вкладывали,  холя  косы своих любимиц? Но поскольку, увы, именно вс„ старание,
не  больше,  не меньше, было .вложено в волосы каждой, то теперь обнаружилось,
что у всех шестерых принцесс были волосы равной длины.
    Весь  королевский двор изумленно всплеснул руками. Кормилицы заломили свои
в  отчаянии, король скреб макушку, Принц Всего Света не отрывал глаз от земли,
а Слуга в Лохмотьях смотрел на Седьмую принцессу.
    - Что  нам  делать,  -  сказал король, - если у моей младшей дочери волосы
такой же длины, как и у остальных?
    - Не  думаю, сир, - сказала Седьмая принцесса, и ее сестры с беспокойством
смотрели,  как  она  развязывает свой красный платок. Действительно, ее волосы
оказались  не  той  длины, что у сестер, поскольку были коротко острижены, под
мальчишку.
    - Кто постриг тебя, дитя? - спросил король.
    - Моя  матушка,  сир, - сказала Седьмая принцесса. - Каждый день, когда мы
сидели на крыше, она подрезала мне волосы ножницами.
    - Ну и ну! - сказал король, - кто бы ни стал королевой, это будешь не ты.
    Вот  и  вся история о шести принцессах, которые жили ради своих волос. Всю
оставшуюся  жизнь  они  их  мыли,  расчесывали  и  причесывали с помощью своих
кормилиц, пока их кудри не побелели, как их ручные лебеди.
    А Принц Всего Света так и прождал с опущенным взором всю жизнь, когда одна
из  принцесс  отрастит  самые длинные волосы и станет его королевой. Поскольку
этого не случилось, он и по сию пору вполне может ждать.
    А Седьмая принцесса повязала голову красным платком и убежала из дворца на
реку,  в  холмы,  на луга и базары; и голубь, и Слуга в Лохмотьях увязались за
ней.
    - Но  что  будет  делать  Принц  Всего  Света без тебя? - спросила Седьмая
принцесса.
    - Придется ему как-нибудь обойтись, - сказал Слуга в Лохмотьях, - ведь так
уж устроен свет, в нем есть те, кто остается, и те, кто уходит.




Элинор Фарджон

                              Попугайчики


    В  конце  улицы  стояла  школа. Старая цыганка Дайна, которая держала двух
попугайчиков в клетке, сидела на углу по правую руку от школы, а на углу слева
от  школы  сидела  Сьюзан  Браун, которая продавала шнурки для ботинок. Сьюзан
думала, что ей лет девять, но точно она не знала. Что касается возраста старой
Дайны, то она его давно позабыла, он был слишком большой, чтобы помнить.
    Каждый  день  в  половине  первого,  когда  заканчивались уроки, маленькие
мальчики  и  девочки  выбегали  из ворот школы, и Сьюзан вспоминала про обед и
доставала  хлеб  со  шкварками; принимаясь за еду, она любовалась ленточками в
косичках   у  девочек  и  прочными  ботинками  у  мальчиков.  Очень  часто  их
разорванные шнурки были связаны узелками, ведь известно, что такое эти шнурки,
но  Сьюзан по-настоящему не надеялась, что мальчики подойдут к ней и возьмут у
нее новую пару за пенс.
    Мамы  покупали  им шнурки в магазине, и мальчики тратили свои пенсы совсем
на другое- на драже, волчок или шарик. А девочки покупали за свои пенсы бисер,
подвески  "слезкой"  или  букетик  фиалок. Но почти каждый день то мальчик, то
девочка,  то  двое-трое  останавливались  перед  попугайчиками  старой  Дайны,
протягивали ей свои пенсы и говорили: "Пожалуйста, вытяните мне счастье".
    Попугайчики  ведь были такие чудесные птицы - чудесные не только на вид, с
их  гладким,  зеленым,  как  трава,  тельцем  и длинными голубыми перышками на
хвосте,  они  были чудесными, потому что могли вытянуть счастье за пенни; а уж
дешевле вы счастья нигде не получите.
    Как только малыш подходил за счастьем за пенни, старая Дайна говорила:
    - Просунь палец в клетку, голубчик!
    И  когда малыш это делал, один из двух попугайчиков прыгал ему на палец, а
потом,  бьющий  крылышками,  извлекался наружу. Старая Дайна подавала голубое,
зеленое,  розовое,  желтое, сиреневое счастье, сложенное из цветных бумажек, в
мешочке,  всегда висевшем на клетке. И чудесная птичка доставала счастье своим
изогнутым  клювом,  и  малыш  его получал. Но как же попугайчик угадывал, кому
какое  счастье  нужно:  какое  нужно  Марион, Сирилу, Хелен или Хью? Все дети,
сдвинув   головы,   склонялись  над  маленькими  цветными  листками  бумаги  и
удивлялись.
    - Какое у тебя счастье, Марион?
    - Я выйду замуж за короля. У меня сиреневое. А у тебя, Сирил?
    - У меня зеленое. Меня ждут путешествия. А у тебя, Хелен?
    - У  меня  желтое,  -  говорила  Хелен. - У меня будет семь детей! А какое
счастье у тебя, Хью?
    - Мне повезет во всех моих делах. У меня голубое, - говорил Хью.
    А потом они бежали домой обедать.
    Сьюзан  Браун  сидела  и затаив дыхание слушала. Как хорошо иметь счастье!
Если  бы  у  нее  был  один  лишний  пенс! Но у Сьюзан Браун никогда не бывало
лишнего пенса. И вообще пенс бывал у нее нечасто.
    Но  однажды,  когда  дети  все  разошлись,  а  старая  Дайна  задремала на
солнышке,   случилось  нечто  прекрасное.  Дверца  клетки  случайно  оказалась
приоткрытой, и один попугайчик вылетел. Старая Дайна, дремавшая на своем углу,
не  видела этого. А Сьюзан, и не думавшая спать на своем, увидела. Она видела,
как  зеленая  птичка  спрыгнула с жердочки и спорхнула на тротуар. Она видела,
как птичка засеменила по тротуару, и видела, как в сточной канавке тощая кошка
подобралась для прыжка. Сердечко у Сьюзан так подпрыгнуло, что подкинуло ее на
ноги.  Она  сорвалась  с  места  раньше, чем кошка, и бросилась через дорогу с
криком: "Кш-шшш!".
    Кошка  свернула  в  другую  сторону,  как будто вспомнила о важном деле, а
Сьюзан  подставила  руку,  и  птичка сразу вспрыгнула ей на палец. Попугайчик,
усевшийся на твоем пальце - лучшее, что можно придумать себе пожелать в летний
день. Это было самое лучшее, что случилось со Сьюзан Браун за всю ее жизнь. Но
это  было  еще  не вс„. Как только она поднесла попугайчика к клетке, он сразу
сунул  свой  клюв  в мешочек, вытянул розовое счастье и дал его Сьюзан. Она не
поверила,  что  так  может  быть,  но так оно было. Она посадила попугайчика в
клетку и пошла на свой угол, держа в руках свое счастье.
    Прошло  время,  и Марион, Сирил, Хелен и Хью перестали ходить в школу. Они
давно  потеряли  свое  счастье  и вообще забыли об этом. Марион вышла замуж за
ученика аптекаря, Сирил сиднем сидел в конторе, Хелен вообще не пришлось выйти
замуж, а Хью никогда не случалось заниматься никакими делами.
    А  Сьюзан  Браун  хранила  свое  счастье  всю жизнь. Днем она носила его в
кармашке,  а ночью клала его под подушку. Она не знала, что там было написано,
потому что не умела читать. Но это было нежно-розовое счастье, и она не купила
его - оно ей было дано.




Элинор Фарджон

                              Юная Кейт


    Однажды,  давным-давно, в домишке на окраине одного городка жила старушка.
Звали ее мисс До. И была у нее служанка Кейт. Раз послала ее хозяйка протирать
чердачные  окна.  И за этими окнами взгляду девочки открылся вдруг простор без
конца  и  краю: сразу за городом раскинулись зеленые луга. Справив всю работу,
Кейт обратилась к мисс До:
    - Хозяюшка, пусти на лужок погулять.
    - Нет-нет, нельзя тебе на луга ходить.
    - Отчего ж нельзя?
    - А  то,  неровен  час,  Травницу  повстречаешь.  Запри-ка лучше ворота да
садись чулки штопать.
    Неделю  спустя Кейт снова случилось протирать окна на чердаке. На этот раз
она  разглядела  речку, которая извивалась по дну долины. Выполнив всю работу,
девочка сказала мисс До:
    - Хозяюшка, а на речку отпустишь?
    - Нет-нет, нельзя тебе на речку ходить.
    - Отчего ж нельзя?
    - Там Речного Короля повстречаешь. Запри-ка лучше дверь на засов да копоть
с медных чайников ототри.
    Спустя еще неделю, протирая чердачные окна, разглядела Кейт далекий лес на
склоне холма. Сделав всю работу, она попросила мисс До:
    - Хозяюшка, отпусти хоть в лес погулять.
    - Нет-нет, - сказала мисс До. - Нельзя тебе в лес, нипочем нельзя!
    - Отчего же?
    - Ты там Плясуна встретишь. Задерни-ка шторы да начинай картошку чистить.
    С  той  поры  мисс  До больше не посылала Кейт на чердак. Шесть долгих лет
прожила  у  нее  девочка:  штопала  чулки,  оттирала от копоти медные чайники,
чистила  картошку.  А  потом  мисс  До  умерла,  и пришлось Кейт искать другую
работу.
    Прослышав,   что  за  холмами,  в  соседнем  городке,  есть  работа,  Кейт
засобиралась туда. Денег на дорогу у нее не было, вот и пришлось пешком идти.
    Только  пошла  она не по дороге. Чуть за околицу - сразу свернула на луга.
Не прошла и трех шагов, глядь: Травница стоит, цветы сажает.
    - С добрым утром, Кейт, - сказала она. - Куда путь держишь?
    - Иду в городок, за холмы.
    - Ты,  коли  торопишься,  иди  по  дороге. Я ведь напрямик, через луга, не
всякого пропущу. Сперва придется тебе цветок на лугу посадить.
    - С  радостью!  -  воскликнула  девушка и, взяв у Травницы совок, посадила
маргаритку.
    - Спасибо,  -  сказала  Травница.  -  А  теперь  нарви себе цветов сколько
хочешь.
    Кейт набрала букет. На прощание Травница сказала:
    - Запомни крепко: посадишь один цветок - тебе пятьдесят прибудет.
    И  Кейт  пошла  дальше, к реке, что извивалась по дну долины. На берегу, в
камышах, она повстречала Речного Короля.
    - С добрым утром, Кейт, - сказал он. - Куда путь держишь?
    - За холмы, в город, - ответила девушка.
    - Ты,  верно,  спешишь? Так шла бы по дороге. А то ведь я не всякого вдоль
реки пропущу. Сперва присесть придется да песенку повеселее спеть...
    - Отчего  ж  не  спеть?  С удовольствием! - и, присев на берегу у камышей,
Кейт спела песню.
    - Спасибо, - сказал Речной Король. - А теперь послушай меня.
    И он принялся петь для нее песню за песней. И перепел все до единой только
к вечеру. Тогда он поцеловал Кейт и сказал:
    - За каждую спетую песню услышишь ты пятьдесят новых.
    И девушка отправилась дальше, к далеким лесам на склонах холмов. Там, едва
войдя в лес, она повстречала Плясуна.
    - С добрым утром, Кейт, - сказал он. - Куда путь держишь?
    - Иду за холмы, в город, - ответила Кейт.
    - Хочешь  дойти  к  утру  -  иди по дороге, - сказал Плясун. - Я через лес
только тех пропускаю, кто сплясать для меня не откажется.
    - Зачем  же  отказываться?  Спляшу!  -  И  Кейт  станцевала легко и ловко,
стараясь угодить Плясуну.
    - Ну, спасибо! - сказал он. - А теперь гляди!
    И  он  пустился в пляс. Взошла луна - а он все плясал, луна закатилась - а
он все плясал. Лишь к утру остановился, поцеловал Кейт на прощание и сказал:
    - Разок попляшешь - все для тебя с радостью спляшут!
    Пришла  Кейт в город. Там, на самой окраине, ее взяла в служанки мисс Дрю.
Хозяйка запирала домишко на закате и не пускала девушку ни на луг, ни к речке,
ни в лес.
    Но  годы шли, Кейт совсем повзрослела, вышла замуж, появились у нее дети и
даже  своя  маленькая  служанка.  Вечерами,  когда  вся  работа  по  дому была
справлена, Кейт отворяла дверь и говорила:
    - Бегите,  детки, бегите на лужок, бегите к речке, бегите в лес. Вдруг вам
посчастливится и вы повстречаете Травницу, или Речного Короля, или Плясуна.
    И дети со служанкой выбегали из дома...
    А  потом возвращались - с веселыми песнями, с удалыми танцами и с охапками
луговых цветов. И Кейт поджидала их на пороге.




Элинор Фарджон

                             Безымянный цветок


    Как-то  раз  крестьянская  дочка  Кристи  отправилась  на лужайку, которая
зеленела  позади  матушкиного  огорода,  и  сорвала  там цветок. Случилось это
давным-давно,  но  все  же на людской памяти: то есть не сегодня и не в первый
день творения, а как раз посередине.
    Кристи  очень  обрадовалась  цветку - он в самом деле был очень красив - и
побежала к матушке поделиться своей радостью.
    - Мама! Гляди, какой я цветок нашла!
    Матушка  поливала  клумбу  с  гвоздиками.  Но,  услыхав  дочкин голос, она
поставила  кувшин  и  поспешила  навстречу.  Времени на ребенка она никогда не
жалела.
    - Какой красивый! - воскликнула матушка, взяв цветок в руки.
    - Я его на лужайке нашла! А как он называется? - спросила Кристи.
    - Ну как же! Это... это... Ой, а я и не знаю! Спроси лучше отца.
    Отец в это время чинил изгородь. Подбежав к нему, Кристи протянула цветок.
    - Пап, как он называется?
    - Дай-ка взглянуть...
    И отец отложил молоток. Он рассматривал цветок со всех сторон, внимательно
и долго, а потом почесал в затылке.
    - Ну  и  ну!  Забыл!  А  может, и вовсе не знал. Знаешь, я сегодня пойду к
леснику за кротоловками. Он, верно, про цветок скажет, он про них все знает.
    Обсудив с лесником свое дело, крестьянин показал ему цветок.
    - Как он называется?
    Лесник поглядел, понюхал, подумал. И в конце концов произнес:
    - Я  таких никогда не видел - ни в лесу, ни в поле, ни в суши, ни в хляби.
Не  знаю  я  его  имени.  Но  ты  мне  его отдай: я пойду сегодня на помещичью
усадьбу,  так  заодно  спрошу  у секретаря. Он малый смекалистый, и книгочей к
тому же - недаром очки носит.
    Секретарь  знал о цветах все. Или почти все. Во всяком случае, он прочитал
о  цветах  все  книги  со всего света, потому что они были собраны в хозяйской
библиотеке. И едва лесник произнес:
    - У  меня  тут  цветок  есть,  не знаю, как называется, - секретарь тут же
ответил:
    - Показывай, я тебе мигом скажу.
    Но, взглянув на цветок, понял, что поторопился.
    - Удивительно!  -  воскликнул  секретарь.  -  Я знаю все цветы - и научные
названия, и просторечные. Но этот мне незнаком. Оставь его здесь, я постараюсь
выяснить.
    Секретарь  засушил цветок между страницами огромного фолианта. И целый год
расспрашивал о цветке мудрейших ученых со всех концов королевства.
    Вскоре  даже заморские мудрецы принялись ломать головы: как же он все-таки
называется?
    И вот, спустя год, секретарь пришел к леснику и сказал:
    - У твоего цветка нет никакого имени.
    - У  какого  цветка? - Лесник к тому времени уже позабыл, о чем идет речь.
Секретарь, однако, продолжал:
    - Мудрецы  со  всего  света порешили так: раз Адам дал имена всем цветам и
травам,  а этот цветок остался безымянным, значит, Господь сотворил его позже.
Раз  Адам  не дал ему имени, значит, имени у него нету. Раз у него нет имени -
его надо уничтожить. Нельзя же жить без имени! Так порешили мудрецы, и так они
и сделали.
    - Твоя правда, - отозвался лесник. - Без имени жить нельзя.
    И, повстречав крестьянина, лесник сообщил ему:
    - У твоего цветка имени вовсе не было.
    - У какого цветка? - Крестьянин давно позабыл эту историю.
    Но  лесник  разъяснил  ему  суть  дела  и  добавил,  что  мудрецы порешили
уничтожить безымянный цветок.
    - Что  в  мире  ни  делается  - все к лучшему, - вздохнул крестьянин, а за
ужином сказал дочке:
    - У твоего цветка так-таки не было имени.
    - Но где он? - спросила Кристи.
    - Мудрецы его уничтожили.
    На  том  разговор  и  окончился. И все позабыли о прекрасном цветке. Все -
кроме Кристи.
    Всю жизнь, до самой старости, Кристи вспоминала:
    - Я в детстве раз нашла очень, очень красивый цветок.
    А  когда  люди  спрашивали, как называется ее цветок, Кристи, улыбнувшись,
отвечала:
    - У него не было имени, но Господь знает, что творит.

Новая электронная библиотека newlibrary.ru info[dog]newlibrary.ru