анатомируем души.
   Вдруг он резко оборвал свою речь.
   - А   знаете,   что   напоминают  мне   все   эти   "психологические"
исследования,  которые сейчас з  такой  моде?  Обезьяну,  ищущую блох  у
другой обезьяны.
   - И  что  в  конце  концов  обнажаем  мы  своим  прозекторским ножом?
-продолжал он.  -Человеческую природу или только более или менее грязное
нижнее белье,  скрывающее и  искажающее эту природу?  Рассказывают,  как
один  старый  бродяга,   преследуемый  неудачами,  вынужден  был  искать
пристанища в  -  Портландской тюрьме.  Гостеприимные хозяева,  желая как
можно лучше ознакомиться со  своим гостем во  время его кратковременного
пребывания,  решили вымыть его.  Они купали его дважды в  день в течение
целой недели и каждый раз открывали в нем что-нибудь новое, пока наконец
не дошли до фланелевой рубашки.  И этим им пришлось удовлетвориться, так
как мыло и вода оказались бессильными проникнуть глубже.
   Этот  бродяга,  как  мне  кажется,  вполне может быть  символом всего
человечества. Человеческая природа так долго была облачена в условности,
что они просто приросли к ней.  Теперь, в девятнадцатом веке, невозможно
уже  сказать,   где  кончается  одежда  условностей  и   где  начинается
естественный человек.  Наши добродетели привиты нам  как  некие признаки
"умения себя  держать".  Наши  пороки  -  это  пороки,  признанные нашим
временем и кругом.  Религия, как готовое платье, висит у нашей колыбели,
и  любящие руки торопятся надеть ее на нас и застегнуть на все пуговицы.
Мы  с  трудом  приобретаем  необходимые  вкусы,   а  надлежащие  чувства
выучиваем  наизусть.  Ценой  бесконечных страданий  мы  научаемся любить
виски и сигары,  высокое искусство и классическую музыку.  В один период
времени мы восхищаемся Байроном и пьем сладкое шампанское;  двадцать лет
спустя входит в  моду предпочитать Шелли и сухое шампанское.  В школе мы
учим,  что Шекспир -  великий поэт,  а  Венера Медицейская -  прекрасная
статуя, и вот до конца дней своих мы продолжаем говорить, что величайшим
поэтом считаем Шекспира и  что  нет  в  мире  статуи,  прекрасней Венеры
Медицейской.  Если мы родились французами, то обожаем свою мать. Если мы
англичане, то любим собак и добродетель. Смерть близкого родственника мы
оплакиваем в  течение двенадцати месяцев,  но о троюродном брате грустим
только  три   месяца.   Порядочному  чело-лску   полагается  иметь  свои
определенные положительные качества, которые он дйлжен совершенствовать,
и  свои определенные пороки,  в  которых он должен раскаиваться.  Я знал
одного хорошего человека, который страшно беспокоился оттого, что не был
достаточно гордым и  не  мог  поэтому,  логически рассуждая,  молиться о
смирении.
   В обществе полагается быть циничным и умеренно испорченным,  а богема
считает правилом не  признавать никаких правил.  Я  помню,  как моя мать
увещевала свою  приятельницу актрису,  которая  бросила любящего мужа  и
сбежала с  противным,  безобразным,  ничтожным фарсовым актером (все это
было давным-давно).
   "Ты с ума сошла, - говорила моя мать, - зачем ты это сделала?"
   "Моя милая Эмма,  -  отвечала та, - что же мне еще оставалось делать?
Ведь ты знаешь,  я  совсем не умею играть,  и мне обязательно нужно было
выкинуть  нечто  необыкновенное,   чтобы  показать,   что   я   все   же
артистическая натура!"