нам  дана  не  для  того,  чтобы жить?  Стараться быть тем,  чем  ты  не
являешься на самом деле,  -  это одно лицемерие.  И знаешь ли,  - тут он
перегнулся ко мне через стол и голос его зазвучал серьезно,  -  честно и
строго говоря,  я знаю,  я чувствую,  что я лучше сейчас,  когда я снова
стал самим собой,  чем когда я пытался быть каким-то противоестественным
святым".
   Он всегда увлекался крайностями,  и  в этом была его основная ошибка.
Он думал,  что клятвенное обещание, лишь бы оно было достаточно громким,
может запугать и подавить человеческую природу,  тогда как на самом деле
оно  бросает  ей  вызов.   В  результате,  поскольку  каждое  его  новое
"обращение" уводило его все дальше и  дальше,  з.а  ним неизбежно должно
было следовать все большее отклонение маятника в обратную сторону. А так
как сейчас на  него напало бесшабашное настроение,  то он и  пустился во
все  тяжкие.  И  вдруг  однажды  вечером  я  неожиданно получил от  него
записку: "Приходи в четверг, это канун моей свадьбы".
   Я  пошел к  нему.  Он опять проводил "генеральную чистку".  Все ящики
были выдвинуты,  а на столе громоздились связки карточек,  записи ставок
при игре на тотализаторе и  листы исписанной бумаги.  Все это,  конечно,
подлежало уничтожению.
   Я  улыбнулся.  Я  не  мог удержаться от улыбки,  а  он,  нисколько не
смущаясь, смеялся своим обычным добродушным, открытым смехом.
   "Знаю,  знаю, - весело закричал он, - но сейчас это совсем не то, что
раньше!"
   Потом  он  положил руку  мне  на  плечо  и  сказал  с  той  внезапной
серьезностью, которая свойственна поверхностным людям:
   "Бог услышал мою молитву, дружище. Он знает, что я слаб, и послал мне
на помощь своего ангела".
   Он снял с каминной полки портрет и протянул мне.  Я увидел лицо,  как
мне показалось,  холодной и ограниченной женщины, но Чарли, конечно, был
от нее без ума.
   Во время нашего разговора из кучи бумаг вылетел и  упал на пол старый
ресторанный счет.  Мой  друг  нагнулся,  поднял его  и,  держа  в  руке,
задумался.
   "Заметил ли  ты,  как  подобные вещи  сохраняют аромат  шампанского и
горящих свечей?  - спросил он, небрежно нюхая листок. - А интересно, где
теперь она?"
   "Мне кажется,  что в  такой вечер я  не стал бы вспоминать о ней",  -
ответил я.
   Он разжал пальцы, и бумага упала в огонь.
   "Боже мой,  -  воскликнул он с жаром,  - когда я подумаю о том вреде,
который я причинил,  о непоправимом и все растущем зле,  которое я, быть
может,  принес в этот мио... О боже, дай мне прожить долгую жизнь, чтобы
я мог искупить свои ошибки.  Каждый час,  каждая минута моей жизни будет
отныне посвящена добру!"
   Он  стоял  предо мной,  подняв к  небу  свои  живые детские глаза,  и
казалось, что лицо его зажглось озарившим его свыше светом.
   Я  подвинул к  нему фотографию,  и  теперь она лежала на  столе прямо
перед ним. Он преклонил колени и прижался губами к портрету.
   "С твоей помощью, моя дорогая, - пробормотал он, - и с помощью неба".
   На  следующее утро он женился.  Жена его оказалась высоконравственной