этот промежуток времени, было неведомо. Гэдбат божился, что дважды видел
его выходящим из одной банкирской конторы на Треднидл-стрит,  и каким бы
невероятным ни  казалось на первый взгляд это утверждение,  оно начинало
приобретать  оттенок  правдоподобия,   если  учесть  противоестественную
страсть этого пса к медякам, которые он всеми способами добывал и копил.
   Жажда наживы у  него была поистине изумительная.  Этот уже  немолодой
пес обладал большим чувством собственного достоинства, однако стоило вам
пообещать  ему  пенни,  и  он  принимался  ловить  собственный  хвост  и
вертеться, пока не переставал понимать, где у него хвост, а где голова.
   Он  разучивал разные трюки и  по вечерам ходил из комнаты в  комнату,
показывая  их,  а  по  окончании  программы садился  на  задние  лапы  и
попрошайничал.  Мы  все потакали ему.  За год он,  должно быть,  набирал
немало фунтов стерлингов.
   Как-то я  увидел его у нашей входной двери среди толпы,  глазевшей на
дрессированного  пуделя,   выступавшего  под   звуки  шарманки.   Пудель
становился на  передние лапы  и  так  обходил  круг,  подобно  акробату,
шагающему на руках.  Зрителям это очень нравилось,  и потом, когда песик
снова обошел их,  держа деревянное блюдце в  зубах,  они щедро наградили
его.
   Наш терьер вернулся домой и немедленно принялся репетировать.  Спустя
три  дня  он  умел стоять вниз головой и  ходить на  передних лапах и  в
первый же вечер заработал шесть пенсов.  В его возрасте,  надо полагать,
это  было невероятно трудно,  тем более что он  страдал ревматизмом,  но
ради денег он  был готов на все.  Думаю,  что за восемь пенсов он охотно
продал бы себя дьяволу.
   Он  знал цену деньгам.  Если вы протягивали ему одной рукой пенни,  а
другой монету в  три пенса,  он  хватал трехпенсовик,  а  потом убивался
оттого,  что не  может схватить также и  пенни.  Его можно было спокойно
запереть в  комнате наедине с  бараньей ножкой,  но  было  бы  неразумно
оставить там кошелек.
   Время  от   времени  он   кое-что  тратил,   но  немного.   Он  питал
непреодолимое пристрастие к  бисквитному пирожному и иногда,  после того
как  выдавалась удачная  неделя,  позволял себе  полакомиться одним  или
двумя.  Но он ужасно не любил платить и каждый раз - настойчиво, а часто
и удачно -  пытался удрать, получив пирожное и сохранив свое пенни. План
действий у  него был несложный.  Он входил в лавку,  держа пенни в зубах
так, чтобы монета была •на виду, а его глаза выражали простодушие, как у
только что родившегося теленка. Выбрав место как можно ближе к печенью и
восторженно уставившись на него,  терьер начинал скулить, пока лавочник,
вообразив, будто имеет дело с порядочным псом, не бросал ему пирожное.
   Разумеется,   для  того  чтобы  поднять  пирожное,   псу  приходилось
выпустить монету из зубов,  и вот тут-то и начиналась борьба между ним и
лавочником. Лавочник пытался поднять монету. Пес, наступив на нее лапой,
дико рычал.  Если ему  удавалось сожрать пирожное раньше,  чем кончалось
это соревнование, он подхватывал монету и был таков. Я не раз видел, как
он  возвращался домой,  наевшись до  отвала своим любимым лакомством,  а
монета по-прежнему была у него в зубах.
   Его  бесчестное поведение получило такую  широкую  огласку  по  всему
околотку,  что спустя некоторое время большинство торговцев из  соседних
кварталов начисто отказалось обслуживать его.  Только самые  проворные и