очертаниями столь  неясными, что его можно с одинаковым успехом принять и за
ангела и за столб.
     Под барельефом высечены слова  (ныне уже наполовину стершиеся), которые
и послужили заглавием, для нашего рассказа.
     Если вам случится воскресным  утром бродить в тех местах, куда долетают
звуки надтреснутого колокола, сзывающего немногочисленных  старомодного вида
прихожай, движимых силой привычки, на богослужение иод эти покрытые плесенью
своды,  и  разговориться  со  стариками,  сидящими иногда  в  своих  длинных
сюртуках с медными пуговицами на низком камне у поломанной решетки, то  они,
возможно, расскажут вам эту повесть, как рассказали ее мне очень  давно, так
давно, что об этом и вспоминать не хочется.
     Но  на тот  случай,  если  вы  не пожелаете  утруждать  себя  или  если
старикам,- хранившим в памяти эту историю, надоело  болтать и их уже никогда
больше не удастся вызвать на разговор, а вы все-таки захотите ее услышать, я
решился записать ее для вас.
     Но я не в состоянии  передать эту историю так,  как мне ее  рассказали,
ибо для  меня  это  была лишь легенда, которую я услышал и  запомнил,  чтобы
потом пересказать за  деньги, в то время как для них это  было нечто имевшее
место в действительности и, подобно нитям, вплетенное в ткань их собственной
жизни. Во  время рассказа лица, которых  я не мог видеть,  проплывали  среди
толпы, оборачивались и смотрели на них, и голоса,  которых я не мог слышать,
говорили с ними  сквозь шум улицы, так  что в слабых, дребезжащих  звуках их
речи трепетно звучала та музыка жизни и смерти, и моя история по сравнению с
их рассказом  не больше,  чем  болтовня какой-нибудь кумушки по сравнению  с
повествованием человека, грудью испытавшего всю тяжесть битвы.
     Джон   Ингерфилд,   хозяин  салотопенного   завода,  Лавандовая  верфь,
Лаймхаус, происходит из  скупого,  практичного  рода.  Первый  предстабитель
этого рода, которого взор Истории, проникая  сквозь  густой  туман  минувших
столетий,  способен  различить  сколько-нибудь  отчетливо,-   длинноволосый,
загорелый  в морских странствиях человек,  которого  люди  зовут по-разному,
Инге или  Унгер. Дикое Северное море пришлось ему  пересечь, чтобы добраться
сюда. История  повествует  о том, как  вместе с  небольшим отрядом  свирепых
воинов   высадился  он  на  пустынном   берегу  Нортумбрии;  вот  он  стоит,
вглядываясь в глубь страны, и все его достояние  находится у него за спиной.
Оно состоит  из двуручной боевой секиры  стоимостью  что-нибудь около сорока
стюк  в деньгах того времени. Однако бережливый человек, наделенный деловыми
способностями,  даже из малого капитала сумеет извлечь большую  пpибыль.  За
срок,  который  людям,  привыкшим  к  нашим  современным  темпам,  покажется
непостижимо коротким, боевая секира превратилась в обширные земельные угодья
и  тучные  стада, продолжавшие  затем  размножаться с  быстротой  какая и не
снилась  нынешним  скотоводам.  Потомки  Инге,  по-  видимому,  унаследовали
таланты своего  предка, ибо дела их процветают, а  достояние  приумножается.
Этот род сплошь состоит из людей, делающих деньги. Во вс.е времена, из всего
на свете,  всеми  средствами  делают  они деньги. Они сражаются ради  денег,
женятся ради денег, живут ради денег и готовы умереть ради денег.
     В  те  времена, когда  самым  ходким и ценным товаром на  рынках Европы
считались сильная  рука и твердый дух, все Ингерфилды (ибо имя "Инге", давно
укоренившееся на йоркширской почве,  измененное и искаженное, стало  звучать
именно так  были наемниками  и  предлагали  свою сильную руку  и твердый дух
тому, кто платил больше. Они  знали себе цену и зорко  следили за тем, чтобы