приготовлен  и съеден. Набиты и закурены длинные трубки, и идет
вполголоса дружеская беседа;  а  когда  она  прерывается,  река
плещется  вокруг  лодки  и  нашептывает  нам свои старые-старые
сказки, и выбалтывает нам свои удивительные тайны,  и  тихонько
мурлычет  свою извечную детскую песенку, которую поет уже много
тысяч лет и будет петь еще много тысяч лет, прежде чем ее голос
сделается грубым и хриплым,--песенку, которая нам,  научившимся
любить  изменчивый лик реки, нежно и доверчиво прильнувшим к ее
мягкой груди, кажется такой понятной, хотя мы и  не  смогли  бы
словами пересказать то, что слышим.
     И  мы  сидим  над рекой, а луна, любящая ее не меньше, чем
мы, склоняется к ней с нежным лобзанием и заключает ее  в  свои
серебристые  объятия.  И  мы  смотрим,  как струятся неумолчные
воды, несущиеся навстречу своему  повелителю-океану,--  смотрим
до  тех  пор, пока не замирает наша болтовня, не гаснут трубки,
пока мы, в общем  довольно  заурядные  и  прозаические  молодые
люди,  не  погружаемся  в  печальные, и в то же время отрадные,
думы, которым не нужны слова,-- пока, неожиданно  рассмеявшись,
мы  не  встаем,  чтобы  выколотить  трубки, пожелать друг другу
доброй ночи, и не засыпаем под безмолвными звездами, убаюканные
плеском волн и шелестом листвы. И нам снится, что  земля  стала
снова  юной-юной и нежной, какой она была до того, как столетия
забот и страданий избороздили морщинами ее ясное чело, а  грехи
и  безрассудства ее сынов состарили любящее сердце; нежной, как
и в те далекие дни, когда она, молодая мать, баюкала нас, своих
детей, на могучей груди, когда дешевые  побрякушки  цивилизации
не  вырвали  еще  нас  из ее объятий, когда человечество еще не
было отравлено ядом насмешливого  скептицизма  и  не  стыдилось
простоты  своей  жизни,  простоты  и  величия  обители своей --
матери-земли.
     Гаррис сказал:
     -- А что, если пойдет дождь?
     Вам никогда не удастся оторвать Гарриса от прозы жизни.  В
нем   нет   никакого   порыва,  нет  безотчетного  томления  по
недосягаемому идеалу. Гаррис не способен "плакать, сам не  зная
о чем". Если на глазах Гарриса слезы, вы можете смело биться об
заклад, что он только что наелся сырого луку или чересчур жирно
намазал горчицей отбивную котлету.
     Окажитесь  как-нибудь  ночью  вдвоем  с Гаррисом на берегу
моря и воскликните:
     -- Чу! Слышишь? Не пенье  ли  русалок  звучит  среди  гула
вздымающихся  валов?  Или  то  печальные духи поют погребальную
песнь  над   бледными   утопленниками,   покоящимися   в   гуще
водорослей?
     И Гаррис возьмет вас под руку и ответит:
     -- Я  знаю,  что  это такое, старина: тебя где-то продуло.
Пойдем-ка, тут есть одно местечко  за  углом.  Там  тебе  дадут
глоток  такого  славного шотландского виски, какого ты отродясь
не пробовал,-- и все будет в порядке.
     Гаррис всегда знает одно местечко за углом, где вы  можете