То была женщина. Она сидела под липами, я  не  видел  ни  лица  ее,  ни
фигуры. Лица, потому что оно обращено было в сторону поля, фигуры  -  потому
что она была завернута в большую шаль.
     Она была одета в черное.
     Я подошел к ней, она не двигалась. Она как будто не слышала  шума  моих
шагов. Это была как бы статуя.
     Все, что я видел в ней, казалось грациозным и полным достоинства.
     Издали я видел, что она была блондинкой.  Луч  солнца,  проникая  через
листву лип, сверкал в ее волосах и  придавал  ей  золотой  ореол.  Вблизи  я
заметил тонкость волос,  которые  могли  соперничать  с  золотистыми  нитями
паутины, какие первые ветры осени поднимают и  носят  по  воздуху.  Ее  шея,
может быть, немного длинная, - очаровательное  преувеличение  придает  почти
всегда грацию, а иногда и  красоту,  -  сгибалась,  и  голова  опиралась  на
правую руку, локоть которой опирался на спинку стула. Левая рука повисла,  и
в ней была белая роза, лепестки  которой  она  перебирала  пальцами.  Гибкая
шея, как у лебедя, согнутая опущенная рука - все было матовой  белизны,  как
паросский мрамор, без жилок на поверхности, без пульса внутри. Увядшая  роза
была более окрашена и жива, чем рука, в которой она  находилась.  Я  смотрел
на эту женщину, и чем больше я смотрел, тем меньше она  казалась  мне  живым
существом. Я даже сомневался, сможет  ли  она  обернуться  ко  мне,  если  я
заговорю. Два или три раза я открывал рот и закрывал его,  не  произнося  ни
слова. Наконец, решившись, я окликнул ее:
     - Сударыня!
     Она вздрогнула, обернулась, посмотрела с удивлением, как  бы  очнувшись
от мечты и вспоминая свои мысли.
     Ее черные глаза, устремленные на меня, с ее светлыми волосами,  которые
я описал (брови и глаза у нее были черными), придавали ей странный вид.
     Несколько секунд мы не произносили ни слова, она смотрела  на  меня,  я
рассматривал ее.
     Женщине этой было тридцать два или тридцать три года, прежде  она  была
чудной красоты, когда щеки ее не были так  худы  и  цвет  лица  не  был  так
бледен, хотя она и теперь казалась мне красивой, с ее лицом,  перламутровым,
одного оттенка с рукой, без малейшей краски. Ее глаза казались черными,  как
смоль, a губы коралловыми.
     - Сударыня, - повторил я, - господин Ледрю полагает, что если я  скажу,
что я - автор "Генриха III", "Христины" и  "Антони",  то  вы  позволите  мне
представиться вам, предложить руку и проводить вас в столовую.
     - Извините, сударь, - сказала она, - вы только что подошли,  не  правда
ли? Я чувствовала, что вы подходите, но я не могла обернуться, со  мной  так
бывает, я не могу иногда повернуться. Ваш голос  нарушил  очарование.  Дайте
руку, пойдем.
     Она встала, взяла меня под руку. Хотя она и не стеснялась, я  почти  не
чувствовал прикосновения ее руки.
     Как будто тень шла рядом со мной.
     Мы пришли в столовую, не сказав друг другу ни слова.
     Два прибора были оставлены за столом.
     - Один - направо от Ледрю - для нее. Другой - напротив нее - для меня.


                                Глава пятая