Ворон закричал, что Василиск прополз подполз завесу и ушел туда:
   - В ми-р-р!
   Это  было самое плохое,  что  только могло случиться.  Кто  допустит,
чтобы по его вине увеличилось в мире зло порожденное?  Кто возьмет такой
грех себе на душу? И леший послал вслед змею единорога.
   Говорят -  это  был единственный случай прямого прохода:  единорог не
пополз  вдоль  зарослей разрыв-травы,  он  кинулся  напрямик и  проломил
защиту.  Василиск затаился в кроне дуба -   видимо,  учуял погоню. И Лес
дрогнул, и далеко окрест было слышно, как единорог ударил плечом по дубу
и сбросил Василиска вниз. Никто этого не видел, только земля была взрыта
там,  где Василиск бил шипастым хвостом,  и была обгоревшей -  там, куда
попадал его страшный яд,  перед которым ничто живое не могло устоять. Но
когда единорог был  еще  малышом,  леший самолично искупал его  в  воде,
взятой от девяти рек. И он устоял... сколько мог. Нет, сражения никто не
видел, но рычание единорога, грохот битвы раздавались за пределами Леса,
улетели испуганные птицы,  и далеко бежали лесные звери, а в городке ИРП
этот  грохот воспринимался как  отдаленные раскаты грома.  Потом,  когда
настала тишина, многие видели, как полз в свое болото Василиск, покрытый
ранами. Он не прошел.
   А  единорог остался по ту сторону завесы,  он не упал,  он прижался к
дереву, цепенея от странной боли и ощущая, как каменеют мышцы и кости. И
он,  конечно,  умер еще до того, как произошло в тканях полное замещение
углерода на  кремний,  ибо  именно к  такой перестройке клеток приводило
глубокое отравление ядом Василиска.
   Все  это  случилось  десять  дней  назад  и  полностью деморализовало
коллектив.  Сейчас  каждому из  создателей кажется,  будто  это  он  сам
виновник зла, будто чуткий змей воспринял то плохое и темное, что каждый
таит  от  самого  себя  в  недоступных глубинах души.  Василиск затаился
безвылазно, и что с ним делать - никто не знает...
   - Вернемся к  началу,  -  сказал Нури.  -  Конкретно:  что вы от меня
хотите?
   Пан Перунович долго молчал, наконец проговорил:
   - Я знаю, вы можете принимать решения...
   - Ничего себе,  - невежливо сказал пораженный Нури. Перед ним был муж
благостен и добронравен.  Из тех, что, ожегшись на молоке, дуют на воду.
Белый,  как лилия, халат, нет, не халат, хитон! Белые же, хоть и редкие,
но волнистые волосы под изящным обручем,  глаза -  серые, внимательные и
до невозможности добрые. В них растерянность, от самого себя скрываемая.
Что там темное может быть в его душе, сплошная белизна... Нури крякнул и
отвел взор.  - За вас, значит, принять решение? Скажите, а может, он уже
того, отдал концы? Подох?
   Пан Перунович пожевал губами и непривычно кратко ответил:
   - Жив.
   Ближе к вечеру, когда солнце еще не село, но длинная зубчатая тень от
тына  уже  дотянулась до  огородов,  Нури  сидел  на  крылечке  и  ждал.
Говорящий  котенок  по-хозяйски  расположился на  колене  и  так  упорно
молчал, что Нури начал сомневаться; говорящий ли? В отдалении в открытых
воротах  неподвижно  стоял  Кащей,   опираясь  на  трость.  Может  быть,
любовался закатом.  А может,  что Кащею закат,  стоял просто так. Черный
его  силуэт смотрелся как вертикальное начало собственной горизонтальной