могли,  как это так получилось,  что добро змее внушали,  а зло выросло.
Старик Ромуальдыч за ночь -  перемонтаж сделал,  пять шапок подключил, а
утром мы,  уже впятером,  стали вокруг камеры, шапки надели... но только
ни о чем хорошем не думается,  всякая ерунда в голову лезет, и вроде как
слышу я нелестные мысли лешего обо мне... а что обо мне Иванушка думает,
того и  не высказать!  Ну,  и  я...  тоже подумал:  что там -  Иванушка,
дурачок -  он и есть дурачок,  что с него спросишь.  Леший первый понял,
снял  с  себя шапку,  оглядел нас  исподлобья,  вздохнул и  ушел.  Такие
дела...  Не одолели мы Василиска,  он нас одолел. Потом, конечно, мы еще
пробовали,  чаще - в одиночку и почему-то тайком друг от друга... Ничего
не  получилось.  Да  и  к  камере приближаться стало трудно:  поле злобы
вокруг нее,  и ничто это поле не экранирует. И поняли мы, что пустили на
землю зло.  Не желая того,  но разве это оправдание!  А Василиск, видим,
растет,  пришлось строить вольер - конечно, за территорией поселка. Пока
туда камеру с  Василиском тащили,  все  переругались,  чуть до  драки не
дошло.  Втащили,  отошли подальше,  помирились и  длинной веревкой,  что
привязали заранее,  открыли крышку...  Василиск выполз на зеленую траву,
длинный и  страшный,  как смертный грех.  Подполз к сетке,  уставился на
нас,  и мы попятились,  охваченные ужасом от нами содеянного,  А ведь мы
еще не  знали тогда,  что он растет непрерывно,  пока жив...  Вольер был
открыт сверху,  и  мы  видели,  как  свалилась пролетавшая птица  и  как
Василиск проглотил ее, не дав упасть...
   Тяжко вздохнул Пан Перунович, вытер холодный пот и продолжил рассказ:
   - Что  нам  было  делать,  как  поступить?  Убить Василиска?  Но  кто
решится!  Мы прекратили работу,  Нури. Сейчас это не работа, это мы так,
суетимся понемногу.  Последним появился тяни-толкай,  и  мы сразу отдали
его  вам,  поскольку  разуверились в  собственной  способности сотворить
добро воспитанием,  поскольку, как говорит Иванушка, погрязли в грехах и
эгоизьме.  Через мягкий знак произносит это слово, чтобы обиднее было, и
правильно, если мы до того опустились, что друг друга подозревать стали.
А  разве не погрязли,  а Василиск-то откуда?  Мы каждый день смотрели на
него издали.  Змей наваливался на сетку, она прогибалась, и мы понимали,
что  ему ничего не  стоит порвать ее.  Так и  случилось...  В  одно утро
вольер оказался разрушенным,  и  след тянулся через перелески за озеро к
болоту.  Заметный,  скажу  вам,  след!..  В  озере плавала кверху брюхом
отравленная рыба, на берегу мы обнаружили останки птицы Рух, разорванной
пополам.   Олень-золотые  рога,   у  нас  их  всего  два  было,  валялся
бездыханным.  Было у  нас дерево райское,  гордость Леса:  на одном боку
цветы расцветают,  на другом листы опадают,  на третьем плоды созревают,
на четвертом сучья подсыхают.  На нем всегда Жар-птицы гнезда вили.  Так
это  дерево  оказалось словно  раскаленной железной  полосой  опоясано и
надломлено,  потеря невозместимая! А на зеленом островке посреди болота,
где  обосновался Василиск,  деревья усохли.  И  всю  эту  беду  Василиск
натворил между делом, просто так, ведь животные даже не были съедены...
   В  Заколдованном Лесу к  трагедиям не привыкли.  Звери в  большинстве
питались растительной пищей,  а  хищники промышляли помалу и  без явного
злодейства.  Так,  ежели Серый Волк по  случаю задирал овечку,  то какую
похуже и обязательно перед тем безвыходно в лесу заблудившуюся.  А чтобы
вот так -  р-р-раз,  и  готово!  -  этого не  было,  этого себе никто не
позволял.   Объяснялось  это   просто.   Сказочные  формы   жизни   едва