униформистом,  то  есть  первым от меня и, следовательно, самым дальним от
публики,  я  засмеялся.  Это  я делаю всегда, это мой пробный камешек, моя
заявка,  что-то  вроде  предъявления визитной карточки. Я сразу настраиваю
публику  на  свою  волну, и если она ее примет тоже сразу и безоговорочно,
тогда  все  у  нас  пройдет как нельзя лучше, и мы оба, публика и я, будем
наслаждаться  нашей встречей - это закон. Сегодня зал был неполон, публика
бесплатная,  состоящая  в какой-то части из артистов предыдущей программы,
из их знакомых и родных, из работников аппарата, из пап и мам, из случайно
забредших людей, из завсегдатаев и болельщиков, словом, публика была самая
пестрая.  Но делать нечего, занавес за тобой задернут, чтоб не убежал, вот
стоит  Борис  и  вся  его шарага-униформа - тоже стерегут, чтоб не убежал.
Делать  нечего,  спасенья  нет  -  алле!  -  и я рассмеялся, и эта сборная
солянка,  сидевшая  в  зале  вместо  моей  милой сплоченной публики, вдруг
рассмеялась   мне   в   ответ,   рассмеялась   радостно,  и  удивленно,  и
заинтересованно.  И тут я увидел, что все униформисты тоже засмеялись, и я
похлопал по животу Жилкина, он стоял первым к публике, он наш председатель
месткома,  и  когда  я его похлопал, он прямо покатился со смеху, и лицо у
него  стало  глупым  и  добрым,  хотя в жизни Жилкин довольно сволочеватый
старик.  И  тут  я  сразу почувствовал себя отлично и вышел уже в манеж. Я
сделал  всего  два-три шага, как раз столько, сколько нужно, и с точностью
до секунды во времени и до миллиметра в пространстве меня остановил Борис.
   - Стоп! Стоп! Стоп! - закричал он радостно. - Николаша! Ты откуда?
   - А-а! Борис Александрович, - сказал я. - Здрасте!
   И  я  стал  с  ним  здороваться,  снимал  бесконечную  перчатку  и  лез
целоваться,  падал  и чихал, словом, поработал возле него довольно долго и
все  время  слышал  многоголосый смех, и это меня подстегивало и подливало
масла  в огонь, и я импровизировал разные новые маленькие трюки. Борис все
это  принимал  очень  хорошо, готовно и профессионально, и мы могли бы так
еще  минут  десять здороваться, но он ловко, умело и незаметно для публики
поторопил  меня,  чтоб  не  затягивать,  и сказал, вытаскивая у меня из-за
пазухи детское ружье:
   - А это что у тебя такое?
   Я сказал:
   - Это ружье! Берданка! Я на охоту иду! Я знаешь какой меткий?
   - Ну да? - сказал Борис. - Ты меткий? Ни за что не поверю!
   - Я -  снайпер, - сказал я. - А ты не веришь. Да ты спроси кого хочешь!
Все подтвердят... Да вот недавно, чего лучше! Недавно я охотился. В горах.
Со своей верной собачкой.  И вдруг гляжу - сверху орел. Крылья - во! Когти
- во! Прямо камнем сверху - хлоп! Цап мою собачку - ив облака! Тут я сразу
обозлился,  вскинул ружье,  приложился и сразу этого орла -  бац! Точно! В
глаз! Готов. Упал прямо передо мной... На камни.
   - Ну да? - сказал Борис. - Вот это здорово!
   - То-то! - сказал я.
   - Ну, а собачка? - вспомнил Борис.
   - Что - собачка? - сказал я.
   - Ну, орла ты подстрелил, а собачка куда девалась?
   - А  собачка дальше  полетела...  -  сказал  я  тихо.  Эту  фразу  надо
говорить,  начиная с пустого места. Как будто у тебя температура тела ноль
градусов.  Как будто в  мире до  тебя не  было клоунов и  артистов.  Чарли
Чаплина или еще кого-нибудь.  Как будто не  было никогда ничего записано и