ворошить прошлого, только боль продолжала сопровождать каждое движение.
Однажды он подумал-нет нужды жить в таком неловком состоянии, есть нужда
его изменить. В общем, как получится. Даже если боль тебя доконает, это
все же лучше, чем ничтожество и бессилие.
   Первый момент новой жизни едва не стал последним и не положил ей конец.
От резких движении внутри образовалось так много боли, что, казалось, она
имеет огромный вес и давит им на все органы сразу. Зэк сделал паузу, а
когда чуток полегчало, продолжил приобщение к движению. Усмиренные болью
помыслы не погоняли тело. Руки легко взлетели над головой и так же мягко
опустились на бедра, легкие с хрипом втянули в себя пахнущий железом
воздух. Движение повторялось до тех пор, пока не возникало головокружение
и не оставалось сил бороться со слабостью.
   Он поклялся себе, что не произнесет ни одного слова до того дня, когда
отожмется от пола сто раз.
   - Сто! - повторил заключенный вслух для пущего самоутверждения и
замолчал.
   Руки трещали в суставах, полосатая роба прилипала к мокрой спине. Зэк
трудился, с воловьим упорством раскачивал себя как человека, готового
совершить великий подвиг или великое сумасбродство.
   Как-то ночью ему приснилась женщина. Упоров говорил с ней, затем она
требовательно обняла его, а он оказался не в силах ответить на ее страсть,
сидел с опущенной головой, точно потерявшийся скопец...
   - Утрудился, соколик! - ерничала женщина, похожая голосом на ту
случайную, оказавшуюся с ним в бане на Хабаровской пересылке. Они так
ничего и не успели, помешал настырный дежурный, и женщина явилась в сон,
чтобы высказать ему свою обиду. Уходя, она сказала: "Больше не приду".
   Зэк проснулся в плохом расположении духа и все пытался угадать, к чему
бы ей его тревожить. А гадая, краснел.
   В тот день он отжался девяносто раз. Долго не мог подняться с холодного
пола...
   - Что 753-й? - спросил у старшины Пидорко лейтенант Казакевич.
   - Молчит. Так, прикидываю, полгода не разговаривает. Заметил за ем одну
странность.
   - Я вас слушаю, Пидорко! - поторопил начальник шестого блока.
   - Отощал, как гонный волк, а телом вроде укрепился.
   - Это все?
   - Та еще. одна странность, говорить неловко.
   - Онанирует? Валяйте, рассказывайте, я ж не девица. Я-ваш начальник и
должен знать все о заключенных.
   - Зараз подкрался я к глядунку. Та в аккурат было в четверг, да, в
четверг, сосед баню топыв. Гл;;;1\'л тихонько, а вин стину кулаком
дубасит. Открыл глядунок.
   Думаю-померещилось. Трохи переждав, шасть ище...
   Дубасит! Мабуть, умом подался? По времени-пора...
   - Есть опасение-может повредить стену?
   - Шуткуете, товарищ лейтенант. Таку стену гаубица не иробье. С ума
спрыгнул.
   - Запретить ему сходить с ума мы нс в силах.
   - Почему? - искренне удивился Пидорко.
   Казакевич улыбнулся и погладил старшего надзирателя по вьющимся волосам: