чертить. Белые хрустящие листы покрывались загадочными линиями и значками.
   Учился Саша шутя, над учебниками не корпел. Любил убегать  из  гимназии
на  речку  Басандайку,  вечерами  засиживался  в   отцовской   библиотеке,
пробираясь с Миклухо-Маклаем сквозь тропические джунгли или путешествуя  с
Пржевальским в легендарную страну тангутов. Еще интереснее  были  рассказы
отца.  Высоко  подняв  кудрявую  голову   и   раздувая   крупные   ноздри,
завороженный парнишка слушал, как отец с товарищем  и  проводником  где-то
между Енисейском и Томском перетаскивали на брезенте лошадей через болота,
как в Манском белогорье на них напали с дробовиками старообрядцы,  требуя,
чтобы  "антихристы"  со  своими  инструментами  убирались  из  тайги,  как
наткнулся однажды отец на бешеного, так называемого "червивого" медведя  и
уходил его топором.
   Отец,  по  мнению  знавших  его  людей,  был  со  странностями.  Он  до
беспамятства любил природу и живопись. Самым прекрасным  местом  на  земле
для него был  Алтай,  а  самым  лучшим  художником  он  считал  никому  не
известного Гуркина, самородка-ойрота, который якобы заткнул за  пояс  даже
Шишкина, своего учителя.  В  доме  Кошурниковых  на  стенах  висели  копии
гуркинских  полотен:  "Хан  Алтай",  "Озеро  горных  духов",   "Камлание",
"Черневая тайга".
   Всю жизнь отец стремился воспитывать  детей  в  труде,  и  когда  перед
революцией он  оставил  бродячую  жизнь  и  перешел  на  преподавательскую
работу, то срубил на Алтае, в верховьях Катуни,  дом-пятистенок,  куда  на
лето семья переезжала из Томска. Отец с сыном раскорчевали  там  небольшой
участок, дочери развели огород. Отец часто  брал  Сашу  в  тайгу.  Паренек
научился вязать салики, делать балаганы, жечь в непогоду  костер.  Он  уже
неплохо стрелял и моментально взбирался на самые высокие кедры. А один раз
отец отпустил его на целый месяц с артелью "золотничков". В соседнем  селе
у Саши завелись друзья-приятели, и он подолгу пропадал  с  ними  в  тайге,
забредая в далекие урочища.
   - С нами, Санька, куда хошь в тайге, - говорили ему деревенские ребята.
   И  томский  гимназистик  не  раз  убеждался,  что  это  так.  Маленькие
кержачата умели самым чудесным образом вскипятить  чай  в  бересте,  одним
топором сделать надежную "кулему"  -  кротовую  ловушку,  выдоить  в  лесу
отбившуюся  от  стада  какого-нибудь  богатея  корову,  испечь  в   костре
ароматного  рябчика.  По  весне  Санька  ездил  с  ними   на   лошадях   к
кулакам-мараловодам зарабатывать дробь и мед. Ребята как черти носились по
тайге, загоняя маралов в станок, где лесные красавцы в муках  прощались  с
драгоценными пантами. Потом ребята заманивали Саньку  на  горные  речки  -
вязать и ставить на хариуса "морды" из лозняка. Осенью парнишки нанимались
на купецкие хлеба бить кедровые шишки, потому что их отцам не на что  было
купить муки на зиму и не на чем было привезти ее из хлебородных мест.
   Времена менялись и здесь. Молодежь в этом далеком таежном селе  уже  не
могла  жить  по  древним  старообрядческим  заветам  -  "тихо  и  смирно".
Приходили с германской искалеченные парни, привозили с  собой  табачище  и
вольные  разговоры,  вводя  в  ярость  степенных   аскетических   старцев.
Подрастающие "неслухи"  уже  отлынивали  от  молитв,  дрались  насмерть  с
кулацкими сынками, а самые отчаянные убегали посмотреть жизнь  в  Бийск  и
еще дальше - на шахты, на железную дорогу.
   Саша Кошурников смотрел и слушал. На селе одни его почитали, потому что
он соглашался  написать  бесплатно  любую  бумагу,  другие  внушали  своим