застрелился". Я хватаюсь за слово "знаю" и говорю: ты этого не знаешь,
потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебе
скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем, как я начал
повесть, я оскорбил, унизил тебя. Ведь ты не знал этого, - правда? - ну, так
знай же.
Да, первые страницы рассказа обнаруживают, что я очень плохо думаю о
публике. Я употребил обыкновенную хитрость романистов: начал повесть
эффектными сценами, вырванными из средины или конца ее, прикрыл их туманом.
Ты, публика, добра, очень добра, а потому ты неразборчива и недогадлива. На
тебя нельзя положиться, что ты с первых страниц можешь различить, будет ли
содержание повести стоить того, что6ы прочесть ее, у те6я плохое чутье, оно
нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность
манеры. Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе
суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много
писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не
заманила бы тебя, и я должен был забросить тебе удочку с приманкой
эффектности. Не осуждай меня за то, - ты сама виновата; твоя простодушная
наивность принудила меня унизиться до этой пошлости. Но теперь ты уже
попалась в мои руки, и я могу продолжать рассказ, как по-моему следует, без
всяких уловок. Дальше не будет таинственности, ты всегда будешь за двадцать
страниц вперед видеть развязку каждого положения, а на первый случай я скажу
тебе и развязку всей повести: дело кончится весело, с бокалами, песнью: не
будет ни эффектности, никаких прикрас. Автору не до прикрас, добрая публика,
потому что он все думает о том, какой сумбур у те6я в голове, сколько
лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих
понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от
чрезмерного количества чепухи в твоей голове.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди - это ты:
что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от
умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего
начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это
за писатель, так нагло говорящий со мною? - я скажу тебе, какой я писатель.
У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею
плохо. Но это все-таки ничего: читай, добрейшая публика! прочтешь не без
пользы. Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя,
который служит ей. Поэтому я скажу тебе: если б я не предупредил тебя, тебе,
пожалуй, показалось бы, что повесть написана художественно, что у автора
много поэтического таланта. Но я предупредил тебя, что таланта у меня нет, -
ты и будешь знать теперь, что все достоинства повести даны ей только ее
истинностью.
Впрочем, моя добрейшая публика, толкуя с тобою, надобно договаривать
все до конца; ведь ты хоть и охотница, но не мастерица отгадывать
недосказанное. Когда я говорю, что у меня нет ни тени художественного
таланта и что моя повесть очень слаба по исполнению, ты не вздумай
заключить, будто я объясняю тебе, что я хуже тех твоих повествователей,
которых ты считаешь великими, а мой роман хуже их сочинений. Я говорю не то.
Я говорю, что мой рассказ очень слаб по исполнению сравнительно с
произведениями людей, действительно одаренных талантом; с прославленными же
сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по
достоинству исполнения, ставь даже выше их - не ошибешься! В нем все-таки