Пока суд да дело, пойдем поищем удобного места. Здесь повернуться негде.
     Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду.  Кучер-татарин
сел в коляску, склонил голову на плечо  и  заснул.  Подождав  минут  десять,
дьякон вышел из сушильни и, снявши черную  шляпу,  чтобы  его  по  заметили,
приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж  кустами  и  полосами
кукурузы; с деревьев я с кустов сыпались на  него  крупные  капли,  трава  и
кукуруза были мокры.
     - Срамота! - бормотал он, подбирая свои мокрые и грязные фалды. -  Знал
бы, не пошел.
     Скоро он услышал голоса и увидел людей. Лаевский, засунув руки в рукава
и согнувшись, быстро ходил взад и вперед по небольшой поляне; его секунданты
стояли у самого берега и крутили папиросы.
     "Странно... - подумал дьякон, не узнавая  походки  Лаевского.  -  Будто
старик".
     - Как это невежливо с их стороны! - сказал почтовый чиновник, глядя  на
часы. - Может быть,  по-ученому  и  хорошо  опаздывать,  но,  по-моему,  это
свинство.
     Шешковский, толстый человек с черной бородой, прислушался и сказал:
     - Едут!

XIX

     - Первый раз в жизни вижу! Как славно! - сказал фон Корен,  показываясь
на поляне и протягивая обе руки к востоку. - Посмотрите: зеленые лучи!
     На востоке из-за гор вытянулись два зеленых луча, и это  в  самом  доле
было красиво. Восходило солнце.
     -  Здравствуйте,  -  продолжал  зоолог,  кивнув   головой   секундантам
Лаевского. - Я не опоздал?
     За ним шли его секунданты, два очень молодых офицера одинакового роста,
Бойко и Говоровский, в белых жителях, и тощий, нелюдимый  доктор  Устимович,
который в одной  руке  нес  узел  с  чем-то,  а  другую  заложил  назад;  по
обыкновению, вдоль спины у него была вытянута трость. Положив узел на  землю
и ни с кем не здороваясь, он отправил и другую руку за спину  и  зашагал  но
поляне.
     Лаевский чувствовал утомление  и  неловкость  человека,  который,  быть
может, скоро умрет и поэтому обращает на себя общее внимание. Ему  хотелось,
чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход солнца он видел теперь
первый раз в жизни; это раннее утро, зеленые лучи, сырость и люди  в  мокрых
сапогах казались ему лишними в его жизни, ненужными и стесняли его; все  это
не имело никакой связи с пережитою ночью, с его мыслями и с чувством вины, и
потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.
     Фон Корен был заметно возбужден и старался скрыть это, делая  вид,  что
его  больше  всего  интересуют  зеленые  лучи.  Секунданты  были  смущены  и
переглядывались друг с другом, как бы спрашивая, зачем  они  тут  и  что  им
делать.
     - Я полагаю, господа, что идти дальше нам незачем, - сказал Шешковский.
- И здесь ладно.
     - Да, конечно, - согласился фон Корен.
     Наступило молчание. Устимович, шагая, вдруг круто повернул к  Лаевскому
и сказал вполголоса, дыша ему в лицо: