спинкой. Денщик подал чай, варенье и бутылку с сиропом.
     Было очень жарко, градусов тридцать в тени. Знойный воздух застыл,  был
неподвижен, и длинная паутина, свесившаяся с каштана до земли, слабо повисла
и не шевелилась.
     Дьякон взял гитару, которая постоянно  лежала  на  земле  около  стола,
настроил ее и запел тихо, тонким голоском:  "Остроцы  семинарстии  у  кабака
стояху...", но тотчас же замолк от жары, вытер со лба пот и  взглянул  вверх
на синее горячее небо.  Самойленко  задремал;  от  зноя,  тишины  и  сладкой
послеобеденной дремоты,  которая  быстро  овладела  всеми  его  членами,  он
ослабел и опьянел; руки его отвисли, глаза стали маленькими, голову потянуло
на грудь. Он со слезливым умилением поглядел  на  фон  Корена  и  дьякона  и
забормотал:
     - Молодое поколение...  Звезда  науки  и  светильник  церкви...  Гляди,
длиннополая аллилуйя в митрополиты выскочит, чего  доброго,  придется  ручку
целовать... Что ж... дай бог...
     Скоро послышалось храпенье. Фон Корен и дьякон допили чай  и  вышли  на
улицу.
     - Вы опять на пристань бычков ловить? - спросил зоолог.
     - Нет, жарковато.
     _ Пойдемте ко мне. Вы упакуете у меня  посылку  и  кое-что  перепишете.
Кстати, потолкуем, чем бы вам заняться. Надо работать, дьякон. Так нельзя.
     - Ваши слова справедливы и логичны, - сказал дьякон, - но  леность  моя
находит себе извинение в обстоятельствах моей настоящей жизни. Сами  знаете,
неопределенность положения  значительно  способствует  апатичному  состоянию
людей. На время ли меня сюда прислали, или навсегда, богу одному известно; я
здесь живу в неизвестности, а дьяконица моя прозябает у отца я  скучает.  И,
признаться, от жары мозги раскисли.
     - Все вздор, - сказал зоолог. -  И  к  жаре  можно  привыкнуть,  и  без
дьяконицы можно  привыкнуть.  Не  следует  баловаться.  Надо  себя  в  руках
держать.

V

     Надежда Федоровна шла утром купаться,  а  за  нею  с  кувшином,  медным
тазом, с простынями и губкой шла ее  кухарка  Ольга.  На  рейде  стояли  два
каких-то незнакомых парохода с грязными белыми трубами, очевидно иностранные
грузовые. Какие-то мужчины в белом, в белых башмаках, ходили по  пристани  и
громко кричали по-французски, и им откликались с этих пароходов. В маленькой
городской церкви бойко звонили в колокола.
     "Сегодня воскресенье!" - с удовольствием вспомнила Надежда Федоровна.
     Она чувствовала себя совершенно здоровой и была в веселом,  праздничном
настроении. В новом просторном платье из грубой мужской чечунчи и в  большой
соломенной, шляпе, широкие поля которой сильно были загнуты к ушам, так  что
лицо ее глядело как будто из коробочки, она казалась себе  очень  миленькой.
Она думала о том, что во всем городе есть  только  одна  молодая,  красивая,
интеллигентная женщина - это она,  и  что  только  она  одна  умеет  одеться
дешево, изящно и со вкусом. Например, это платье стоит только  двадцать  два
рубля, а между тем как мило! Во всем городе только она одна может нравиться,
а мужчин много, и потому все они волей-неволей должны завидовать Лаевскому.
     Она радовалась, что Лаевский в  последнее  время  был  с  нею  холоден,