старейших сержантов полка,  говорит с ними, заинтересовывает их судьбой Жана
и кричит своим резким голосом:
     -- Ну, товарищи, скажите, неужели этот храбрец из храбрецов должен быть
казнен как преступник? Нет, нет, гром и молния! Если он осужден, пусть умрет
смертью  солдата!  Пусть  падет  под  неприятельскими  пулями,  сражаясь  за
отечество, за нашу старую Францию! Не правда ли? Пойдемте, товарищи, просить
у маршала этой милости... этой великой милости!
     Делегация   была   принята   маршалом.  Измученный   лихорадкой,   едва
оправившись   от  приступа  холеры,  главнокомандующий,   больной,  нервный,
остается непоколебим. Как бы то  ни было, что  бы ни случилось, Сорви-голова
будет расстрелян в полдень! Это послужит примером для других.
     Ночь проходит, свежая и тихая. Начинает светать.
     Начинающийся день будет  последним для многих храбрецов. Пушка! Веселая
заря! Зажигают костры и готовят кофе.
     После  бессонной ночи  Буффарик  с  красными  глазами, задыхаясь, бежит
увидать Жана, сообщить  ему ужасную истину,  обнять  его  в  последний  раз,
проститься!  Увы! Осужденный  не должен  видеть  никого, даже старого друга,
даже Розу, молчаливое отчаяние которой раздирает сердце.
     Кофе выпит,  мешки  сложены,  оружие  приготовлено.  Слышен звук трубы.
Дежурные офицеры  скачут верхом взад  и вперед, роты вытягиваются, батальоны
формируются.  Через четверть  часа полк  готов. Все  --  на местах, никто не
может более располагать собой. Буффарик едва  успевает встать на свое место,
подле знамени. Во главе  первого батальона держится тетка Буффарик, в полном
параде, одетая в  короткую суконную юбку с маленьким трехцветным бочонком на
перевязи. На  голове  у нее шляпа с перьями, к поясу привешен кинжал. Позади
едет тележка с военным  значком, сопровождаемая  Розой и  Тото. За  повозкой
идет мул Саид со своим вьюком и огромными корзинами...
     Вдали глухо грохочет пушка. Виден белый дымок... Это битва.
     Полковник поднимает саблю и  кричит команду.  Звучат  трубы. Две тысячи
штыков поднимаются вверх, полк двигается, вытягивается, волнуется, удаляется
и исчезает.
     Остались  только пустые  палатки, потухающие костры и  около 20 человек
инвалидов, охраняющих лагерь.
     Осужденный  находится в  палатке с  четырьмя часовыми по углам, которые
удивляются,  что жандармы не идут  за преступником,  и  злятся, что не могут
принять  участие в битве. До последней минуты  бедный Жан  надеялся, что ему
позволят  умереть  в  бою.  Увы, нет!  Он  остался здесь один,  опозоренный,
забытый,  с  ногой,  крепко  привязанной к колу.  Родная  военная  семья уже
отвернулась от  него как от недостойного, не  хочет ни видеть его, ни знать.
Скоро придут жандармы и поведут его на позорную казнь как преступника.
     Это  уже  слишком.  Вопль  вырывается  из груди  Жана,  он  разражается
рыданиями. Это первый  и единственный признак  слабости, который он позволил
себе.   Товарищи,  которые  хорошо  знают   его,   глубоко  потрясены.   Они
переглядываются и думают про себя, что дисциплина -- вещь бесчеловечная.
     Один из них  машинально протыкает штыком бок палатки. Перед ними  Жан с
бледным   лицом,  с  полными  слез  глазами.  Герой  второго  полка  зуавов,
Сорви-голова плачет, как дитя!
     Глухим отрывистым голосом он кричит:
     -- Убейте меня! Убейте! Ради Бога! Или дайте мне ружье!
     --  Нет, Жан, нет,  бедный друг,  ты знаешь -- приказ! -- тихо отвечает