такой вой, такое мычанье, что становится страшно.
   Рабукен - длинная треугольная доска, на которую  натянуты  три  струны.
Колка  нет,  и  струны  упираются  в  надутый   пузырь,   который   служит
резонатором. Этот инструмент еще удивительней, чем гурра.
   Но предел - это ромельпо. Представьте себе дуплистый пень, поставленный
на треножник и туго перетянутый шкурой  куагги.  Музыкант  вооружен  двумя
дубинами и беспрерывно бьет ими что есть силы по этой прочной  шкуре.  Это
более оглушительно, чем все барабаны на свете.
   Танцоры соответствуют оркестру. Возбужденные его шумом, они  становятся
в круг. Все почти совершенно голые. У каждого в руке палка,  или  топорик,
или копье. Каждый орет во всю силу своих легких.  Затем  все  одновременно
поднимают одну ногу и одновременно отбивают один  удар.  Это  единственное
движение, какое они производят все вместе. А дальше - кто во  что  горазд.
Какие угодно телодвижения,  какие  угодно  звуки!  Вообразите  оркестр,  в
котором каждый музыкант самым усердным образом исполняет  другую  мелодию,
или балет, в котором каждый танцует что вздумается,  или  хор,  в  котором
каждый поет что бог на душу положит, и вы едва ли  получите  представление
об этом  непостижимом  смешении  звуков  и  движений,  которое  составляет
радость жителей крааля. Руки и головы  дергаются  в  разные  стороны,  все
исступленно кричат; тучи пыли окутывают танцоров,  так  усердно  колотящих
ногами в землю, что после пляски в ней остается глубокий след.
   Время от времени из круга выходит танцор. Сейчас он будет плясать один.
Он исполнит какой-нибудь особенный, им самим  придуманный  номер  и  будет
награжден рукоплесканиями.
   В  пляске  принимают  участие  не   только   молодые.   Южноафриканская
Терпсихора имеет горячих приверженцев среди взрослых и  даже  среди  седых
стариков. Не стоит и говорить,  какую  жажду  вызывают  такие  упражнения.
Плетенки с пивом передаются из рук в руки и опорожняются до капли.
   Бушмен,  который  обещал  Альберу  найти  Александра  и  отомстить  его
похитителям, обращал на себя внимание своим бешеным  темпераментом.  Время
от времени он выходил из круга. Тяжело  дыша,  с  раздувающимися  ноздрями
подходил он к Альберу и горделиво выставлял себя напоказ, как  бы  говоря:
"Смотри и любуйся! Смотри, какой я великий воин! Будь спокоен  -  человек,
который так хорошо танцует, умеет еще лучше драться".
   "Но Альберу вся эта  гимнастика  внушала  серьезное  беспокойство.  Он,
пожалуй, не без оснований думал, что завтра утром эти люди и  шевельнуться
не смогут.
   Его тревога оказалась напрасной, потому что задолго до  восхода  солнца
бушмен взял оружие и вместе со своим братом углубился в лес. А через  Зугу
он настойчиво потребовал, чтобы Альбер остался и ждал его возвращения.
   Альбер был раздосадован. Ему хотелось присоединиться к охотникам, и  он
уже пожалел, что доверил розыски друга чужим людям. Жозеф, мастер  Виль  и
преподобный  разделяли  его  нетерпение.  Им  тоже  хотелось   отправиться
немедленно.
   Но проводник отлично знал обычаи черных  охотников  и  потому  всячески
удерживал европейцев в краале, убеждая их, что у черных есть свой  план  и
лучше им не мешать.
   - Терпение, терпение, вождь!  -  беспрерывно  повторял  он.  -  Человек
сказал,  что  вернется  до  наступления  ночи,  -  значит,  вернется.   Не
беспокойся!