- Вся в господ-с! - говорила Наталья.- И господа беззаботны были - не
хозяйственны, не жадны. Семен Кириллыч, братец  дедушки,  разделялись  с
нами: себе взяли что  побольше  да  полутче,  престольную  вотчину,  нам
только Сошки, Суходол да четыреста душ прикинули. А  из  четырех-то  сот
чуть не половина разбежалася...
   Дедушка Петр Кириллыч умер лет сорока пяти. Отец часто  говорил,  что
помешался он после того, как на него, заснувшего на ковре  в  саду,  под
яблоней, внезапно сорвавшийся ураган обрушил целый ливень  яблок.  А  на
дворне, по словам Натальи, объясняли слабоумие деда иначе: тем, что тро-
нулся Петр Кириллыч от любовной тоски после  смерти  красавицы  бабушки,
что великая гроза прошла над Суходолом перед вечером того дня. И доживал
Петр Кириллыч, - сутулый брюнет, с черными, внимательно-ласковыми глаза-
ми, немного похожий на тетю Тоню, - в тихом  помешательстве.  Денег,  по
словам Натальи, прежде не знали, куда девать, и вот он, в сафьяновых са-
пожках и пестром архалуке, заботливо и неслышно бродил по дому и,  огля-
дываясь, совал в трещины дубовых бревен золотые.
   - Это я для Тонечки в приданое,- бормотал он, когда захватывали  его.
- Надежнее, друзья мои, надежнее... Ну, а за всем тем -  воля  ваша:  не
хочете - я не буду...
   И опять совал. А не то переставлял тяжелую мебель в зале, в гостиной,
все ждал чьего-то приезда, хотя соседи почти никогда не бывали в Суходо-
ле; или жаловался на голод, и сам мастерил себе тюрю - неумело  толок  и
растирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда  хлеб,  лил  густой
пенящийся суровец и сыпал столько крупной серой соли, что тюря  оказыва-
лась горькой и есть ее было не под силу. Когда же, после обеда, жизнь  в
усадьбе замирала, все разбредались по излюбленным углам и надолго  засы-
пали, не знал куда деваться одинокий, даже по ночам  мало  спавший  Петр
Кириллыч. И, не выдержав одиночества,  начинал  заглядывать  в  спальни,
прихожие, девичьи и осторожно окликать спящих:
   - Ты спишь, Аркаша? Ты спишь, Тонюша?
   И, получив сердитый окрик: "Да отвяжитесь вы, ради бога, папенька!" -
торопливо успокаивал:
   - Ну, спи, спи, душа моя. Я тебя будить не буду...
   И уходил дальше, - минуя только лакейскую, ибо лакеи были народ очень
грубый,- а через десять минут снова появлялся на пороге и снова еще  ос-
торожнее окликал, выдумывая, что по деревне кто-то проехал  с  ямщицкими
колокольчиками, - "уж не Петенька ли из полка в побывку", - или что  за-
ходит страшная градовая туча.
   - Они, голубчики, уж очень грозы боялись, - рассказывала  Наталья.  -
Я-то еще девчонкой простоволосой была, ну, а все-таки помню-с. Дом у нас
какой-то черный был... невеселый, господь с ним. А  день  летом  -  год.
Дворни девать было некуды... одних лакеев пять человек... Да,  известно,
започивают после обеда молодые господа, а за ними и мы,  холопы  верные,
слуги примерные. И тут уж Петр Кириллыч не приступайся к нам, - особливо
к Герваське. "Лакеи! Лакеи! Вы спите?" А Герваська подымет голову с  ла-
ря, да и спрашивает: "А хочешь, я тебе сейчас крапивы в мотню набью?"  -
"Да ты кому ж это говоришь-то, бездельник ты этакий?" -  "Домовому,  су-
дарь: спросонья..." Ну вот, Петр Кириллыч и пойдут  опять  по  залу,  по
гостиной и все в окна, в сад заглядывают: не видно ли тучи? А  грозы,  и
правда, куда как часто в старину сбирались. Да и грозы-то великие.  Как,