на котором играла тетя Тоня, влюбленная в офицера  Войткевича,  товарища
Петра Петровича. А дальше зияли раскрытые двери в диванную, в  угольную,
- туда, где были когда-то дедушкины покои...
   Вечер же был сумрачный. В тучах, за окраинами вырубленного  сада,  за
полуголой ригой и серебристыми тополями, вспыхивали зарницы,  раскрывав-
шие на мгновение облачные розово-золотистые горы. Ливень, верно, не зах-
ватил Трошина леса, что темнел далеко за садом, на косогорах за  оврага-
ми. Оттуда доходил сухой, теплый запах дуба, мешавшийся с запахом  зеле-
ни, с влажным мягким ветром, пробегавшим по верхушкам  берез,  уцелевших
от аллеи, по высокой крапиве, бурьянам и кустарникам вокруг  балкона.  И
глубокая тишина вечера, степи, глухой Руси царила надо всем...
   - Чай кушать пожалуйте-с,- окликнул нас негромкий голос.
   Это была она, участница и свидетельница всей этой жизни, главная ска-
зительница ее, Наталья. А за ней, внимательно глядя сумасшедшими  глаза-
ми, немного согнувшись, церемонно скользя по темному гладкому полу, под-
вигалась госпожа ее. Шлыка она не сняла, но вместо халата  на  ней  было
теперь старомодное барежевое платье, на плечи накинута блекло-золотистая
шелковая шаль.
   - Ou etes-vous, mes enfants? - жантильно улыбаясь, кричала она, и го-
лос ее, четкий и резкий, как голос попугая, странно раздавался в  пустых
черных горницах...
 
 
   III
 
   Как в Наталье, в ее крестьянской простоте, во всей  ее  прекрасной  и
жалкой душе, порожденной Суходолом, было очарование и в суходольской ра-
зоренной усадьбе.
   Пахло жасмином в старой гостиной с  покосившимися  полами.  Сгнивший,
серо-голубой от времени балкон, с которого, за отсутствием ступенек, на-
до было спрыгивать, тонул в крапиве, бузине, бересклете. В  жаркие  дни,
когда его пекло солнце, когда были отворены осевшие стеклянные  двери  и
веселый отблеск стекла передавался в тусклое овальное зеркало,  висевшее
на стене против двери, все вспоминалось нам фортепиано тети  Тони,  ког-
да-то стоявшее под этим зеркалом. Когда-то играла она на нем,  глядя  на
пожелтевшие ноты с заглавиями в завитушках, а  он  стоял  сзади,  крепко
подпирая талию левой рукой, крепко сжимая челюсти  и  хмурясь.  Чудесные
бабочки - и в ситцевых пестреньких платьицах, и в японских нарядах, и  в
черно-лиловых бархатных шалях - залетали в гостиную. И перед отъездом он
с сердцем хлопнул однажды ладонью по одной из них,  трепетно  замиравшей
на крышке фортепиано. Осталась только серебристая пыль. Но, когда девки,
по глупости, через несколько дней стерли ее, с тетей Тоней сделалась ис-
терика. Мы выходили из гостиной на балкон, садились на теплые доски -  и
думали, думали. Ветер, пробегая по саду, доносил до нас шелковистый  ше-
лест берез с атласно-белыми, испещренными чернью стволами и широко  рас-
кинутыми зелеными ветвями, ветер, шумя и шелестя, бежал с полей - и  зе-
лено-золотая иволга вскрикивала резко и радостно,  колом  проносясь  над
белыми  цветами  за  болтливыми  галками,  обитавшими  с  многочисленным
родством в развалившихся трубах и в темных чердаках, где пахнет  старыми
кирпичами и через слуховые окна полосами падает на бугры серо-фиолетовой