бульских собак, завещавшие доставить гроб свой через пустыню в Мекку и
восклицавшие перед смертью, подобно Абд-эль-Кадеру, молившемуся в ограде
Меккского храма:
- Господи, воскреси меня в день общего восстания слепым, дабы не сты-
дился я пред лицом праведных!
Были шитые золотом одежды, кривые ятаганы бесценной стали, тюрбаны из
багдадских шалей... Но давно уже -
Паук заткал паутиной царские входы,
И ночная сова кричит на башне Афразиаба...
Через полчаса пароход снова левиафаном потянулся по извивам Босфора и
пошли кругом зеленые холмистые побережья в цветущих садах и могильных
кипарисовых рощах, в парках, мраморных дворцах и виллах, в развалинах
крепостей и деревянных турецких домишках, тесными уступами нагроможден-
ных среди развалин и зелени... Ветхость, запустение - как странны эти
слова для вступающего в Турцию по Босфору! Ветхость - и чудовищные руины
Румели-Гисар, ее зубчатых твердынь и допотопной башни, глядящей из Евро-
пы в Азию, на красноватые развалины Анатоли-Гисар, от которой когда-то
наводил мосты в Европу сам Дарий. Запустение - и роскошь султанских
вилл, пороги которых купаются в зелено-голубой воде пролива, эти сплош-
ные сады и селенья, каики из золотой лакированной ясени, устланные бар-
хатными коврами, на которых полулежат щеголи-греки в фесках, турецкие
офицеры с меланхолически-прекрасными девичьими глазами или гаремы, заку-
танные в радужные брусские газы...
Свежеет, и горы и холмы, овеваемые морским воздухом, принимают лило-
вые тоны. Босфор вьется, холмы впереди смыкаются - кажется, что плывешь
по зеркально-опаловым озерам. Но вот эти холмы расступились еще раз, - и
медленно принимает нас в свою флотилию великий город. Налево, на холмис-
тых прибрежьях Малоазийских гор, пестрят в сплошных садах несметные
кровли и окна Скутари. Направо, в Европе, громоздится по высокой горе
тесная Галата с возвышающейся над ней круглой громадой генуэзской башни
Христа. А впереди, на закате, единственный в мире силуэт Стамбула, над
которым - копья минаретов и полусферы на султанских мечетях... При захо-
дящем солнце, в тесноте судов, бригантин, барок и лодок, при стоголосых
криках фесок, тюрбанов и шляп, качающихся на зеленой сорной воде вокруг
наших высоких бортов, снова кидаем якорь. Ревут вокруг трубы отходящих
пароходов, в терцию кричат колесные пакеботы, гудит от топота копыт де-
ревянный мост Султан-Валидэ на Золотом Роге, хлопают бичи, раздаются
крики водоносов в толпе, кипящей на набережной Галаты... Оттуда, из то-
варных складов, возбуждающе пахнет ванилью и рогожами колониальных това-
ров; с пароходов - смолой, кокосом и зерновым хлебом, сыплющимся в трю-
мы, от воды, взбудораженной винтами и веслами - огуречной свежестью...
Солнце меж тем скрывается за Стамбулом - и багряным глянцем загораются
стекла в Скутари, мрачно краснеет кипарисовый лес его Великого кладбища,
в фиолетовые тоны переходит сизый дымный воздух над рейдом, и возносятся
в зеленеющее небо печальные, медленно возрастающие и замирающие голоса
муэззинов...
В старых святых городах Ислама для этих вечерних славословий еще до
сих пор предпочитаются глашатаи-слепые: да не смущает их земная прелесть
наступающей ночи! А те, которых Творец не лишил счастья зрения, закрыва-
ют в час изана глаза... Закрывают ли глашатаи константинопольские? Голо-