краснолицый старик с сeрой кудрявой головой, пьяница. Откуда-то оказался у
него совсeм новый раззолоченный придворный мундир, большой, длинный. Он 255
долго таскал его по двору, по снeгу, ходил по квартирам, хотeл продать за
выпивку, но никто не покупал. Наконец прieхал в Москву из деревни его
знакомый мужик и купил: "Ничего! -- сказал он. -- Этот мундир свои деньги
оправдает! В нем пахать, напримeр, самое разлюбезное дeло: его ни один дождь
не пробьет. Опять же тепел, весь в застежках. Ему сносу не будет!"
-- Стали появляться в Москвe и другiе наши земляки. На днях явился наш
бывшiй садовник: прieхал, говорит, "повидаться с своим барином", то есть со
мной. Я его даже не узнал сразу: за то время, что мы не видeлись, рыжiй
сорокалeтнiй мужик, умный, бодрый, опрятный, превратился в дряхлаго старика
с блeдной от сeдины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом. Все плакал,
жаловался на свою тяжкую жизнь, просил устроить его гдe-нибудь на мeсто,
совершенно не понимая, кто я такой теперь. Я собрал ему по знакомым
кое-какого тряпья, дал на обратную дорогу нeсколько рублей. Он, дрожа, пихал
это тряпье в свой нищенскiй мeшок, со слезами бормотал: "Теперь я и доeду и
хлeбушка куплю!" Под вечер ушел с этим мeшком на вокзал, на прощанье поймал
и нeсколько раз поцeловал мнe руку холодными, мокрыми губами и усами.
-- Я был на одном собранiи молодых московских писателей. В комнатe
холод, освeщенiе как на глухом полустанкe, всe курят и лихо харкают на пол.
О вас, о писателях эмигрантах, отзывались так: "Гнилые европейцы! Живые
мертвецы!"
-- Писатель Малашкин, шестипалый, мeщанин из ефремовскаго уeзда.
Говорит: "Я новый 256 роман кончил. Двадцать восемь листов. Написано
стихiйно, темпераментно!"
-- Писатель Романов -- мeщанин из Бeлевскаго уeзда. Желтоволосый, с
остренькой бородкой. Пальто "клош", черныя лайковыя перчатки, застегнутыя на
всe пуговицы, лакированная трость, "артистически" изломанная шляпа.
Самомнeнiе адское, замыслы грандiозные: "Пишу трилогiю "Русь", листов сто
будет!" К Европe относится брезгливо: "Не поeду, скучно там..." Писатель
Леонов, гостившiй у Горькаго за границей, тоже скучал, все говорил: "Гармонь
бы мнe..."
-- Помнишь Варю Б.? Она живет теперь в Васильевском, "квартирует" в
избe Красовых, метет и убирает церковь, тeм и зарабатывает кусок хлeба.
Одeвается как баба, носит лапти. Мужики говорят: "Прибилась к церкви. Кто ж
ее теперь замуж возьмет? Вeдь какая барышня прежде была, а теперь драная,
одни зубы. Стара, как смерть".
В деревнe за городом Ефремовым Тульской губернiи, в мужицкой
полуразрушенной избe, доживал в это время свои послeднiе дни мой старшiй
брат Евгенiй Алексeевич Бунин. Когда-то у него было небольшое имeнiе,
которое он послe мужицких бунтов в 1905 г. вынужден был продать и купить в
Ефремове небольшую усадьбу, дом и сад. И вот стали доходить ко мнe в Париж
свeдeнiя и о нем:
-- Ты, вeроятно, не знаешь, что Евгенiя Алексeевича выгнали из его дома
в Ефремове, теперь он живет в деревнe под городом, в мужицкой избe с
провалившейся крышей. Зимой изба тонет в сугробах, в щели гнилых стeн несет
в метель снeгом... Живет тeм, что пишет 257 портреты. Недавно написал за пуд
гнилой муки портрет Васьки Жохова, бывшаго звонаря и босяка. Васька заставил
изобразить себя в цилиндрe и во фракe, -- фрак и цилиндр достались ему при
грабежe имeнiя ваших родственников Трухачевских, -- и в плисовых шароварах.