--  Пренебрегаю  вашей дерзостью, но желаю  знать,  на  что  именно  не
хватает вашего пониманiя?
     -- Я не понимаю, что это  за челн и почему и каким таким чарам он чужд,
-- раздeльно отвeтила Гиппiус.
     Бальмонт стал подобен очковой змee:
     -- Поэт не изумился бы мeщанкe, обратившейся к нему за разъясненiем его
поэтическаго образа. Но когда поэту докучает мeщанскими вопросами тоже поэт,
он  не в силах сдержать своего  гнeва.  Вы не понимаете? Но  не  могу  же  я
приставить вам свою голову, дабы вы стали понятливeй!
     -- Но я ужасно рада, что вы не можете,<--> отвeтила Гиппiус.-- Для меня
было бы истинным несчастiем имeть вашу голову...
     Бальмонт  был  вообще  удивительный  человeк.  Человeк,  иногда  многих
восхищавшiй своей "дeтскостью", неожиданным наивным смeхом, который, однако,
всегда был с нeкоторой бeсовской хитрецой, человeк,  в натурe  котораго было
не  мало притворной нeжности,  "сладостности", выражаясь его  языком, но  не
мало и совсeм  другого -- дикаго буянства,  звeрской драчливости,  площадной
дерзости.  Это был  человeк,  который всю  свою жизнь поистинe изнемогал  от
самовлюбленности,  был упоен  собой,  увeрен  в себe до  такой степени,  что
однажды вполнe простодушно напечатал  свой разсказ о  том, как  25  он был у
Толстого, как читал ему свои стихи, и как Толстой помирал со смeху,  качаясь
в качалкe: ничуть не смущенный  этим смeхом,  Бальмонт закончил свой разсказ
так:
     -- Старик ловко притворился, что ему мои стихи не нравятся!
     С необыкновенной наивностью разсказывал он немало и другого.  Напримeр,
о том, как посeтил он Метерлинка:
     -- Художественный театр готовился ставить "Синюю Птицу" и просил  меня,
eхавшаго как раз тогда заграницу, заeхать в Метерлинку, спросить его, как он
сам  мыслит  постановку своего созданiя. Я с удовольствiем  согласился, но у
Метерлинка ожидало меня нeчто весьма  странное.  Во-первых,  звонил  я в его
жилище  чуть не  цeлый  час,  во-вторых,  когда,  наконец,  дозвонился,  мнe
отворила какая-то мегера, загородившая мнe порог  своей особой. И в-третьих,
когда я  всетаки эту преграду  преступил,  то  предо  мной  оказалась  такая
картина:  пустая комната,  посреди -- всего один  стул,  возлe  стула  стоит
Метерлинк, а на  стулe  сидит  толстая собака. Я  кланяюсь, называю себя,  в
полной увeренности,  что мое имя небезизвестно хозяину. Но Метерлинк молчит,
молча  глядит  на  меня, а  подлая собака  начинает  рычать. Во мнe закипает
страстное желанiе сбросить это чудовище со стула на  пол  и отчитать хозяина
за его неучтивость. Но, сдержав свой гнeв, я излагаю  причину своего визита.
Метерлинк  молчит  по-прежнему,  а  собака  начинает  уже  захлебываться  от
рычанiя.  "Будьте  же добры, говорю  я тогда достаточно рeзко, соблаговолите
мнe сказать, что  вы думаете  о постановкe  вашего  созданiя?" И  он наконец
отверзает  уста: "Ровно ничего не 26 думаю. До свиданья". Я выскочил от него
со стремительностью пули и с бeшенством разъяреннаго демона...
     Разсказывал свое приключенiе на Мысe Доброй Надежды:
     -- Когда наш корабль, -- Бальмонт никогда не мог сказать  "пароход", --
бросил якорь в гавани, я сошел на сушу и углубился в страну, -- тут Бальмонт
опять  таки  не  мог сказать, что он просто  вышел за  город,-- я увидал род
вигвама, заглянул в него и увидал  в нем старуху, но  все же прельстительную
своей старостью  и безобразiем,  тотчас пожелал осуществить свою близость  с
ней,  но, вeроятно, потому что я, владeющiй многими  языками мiра, не владeю