крышей и цветными стеклами, бабушка, мать матери. Левее все сияло в
солнечной пыли; там, за лугами, были Новоселки, то есть лозины, огороды,
скудные мужицкие гумна и ряд жалких изб вдоль длинной улицы... Зачем
существовали там куры, телята, собаки, водовозки, пуньки, пузатые младенцы,
зубастые бабы, красивые девки, лохматые и скучные мужики? И зачем уходил
туда почти каждый день к Сашке брат Николай? Только затем, что ему было
почему-то приятно видеть ее ласковое и скромное лицо, милый круглый вырез
белой миткалевой рубашки вокруг шеи, длинный стан и босые ноги... Этот вырез
и мне нравился и тоже возбуждал какое-то томящее чувство: хотелось что-то с
ним сделать, но было непонятно, что именно и зачем?
Да, в те дни больше всего пленяла таившаяся на чердаке сабля. Но
нет-нет вспоминалась и Сашка, к которой я однажды, когда она как-то пришла в
усадьбу и, стоя с опущенной головой у крыльца, что-то робко говорила матери,
вдруг испытал что-то особенно сладостное и томящее: первый проблеск самого
непонятного из всех человеческих чувств...
"XIV"
Дон-Кихот, по которому я учился читать, картинки в этой книге и
рассказы Баскакова о рыцарских временах совсем свели меня с ума. У меня не
выходили из головы замки, зубчатые стены и башни, подъемные мосты, латы,
забрала, мечи и самострелы, битвы и турниры. Мечтая о посвящении в рыцари, о
роковом, как первое причастие, ударе палашом по плечу коленопреклоненного
юноши с распущенными волосами, я чувствовал, как у меня мурашки бегут по
телу. В письмах А. К. Толстого есть такие строки: "Как в Вартбурге хорошо!
Там даже есть инструменты 12 века. И как у тебя бьется сердце в азиатском
мире, так у меня забилось сердце в этом рыцарском мире, и я знаю, что я
прежде к нему принадлежал". Думаю, что и я когда-то принадлежал. Я посетил
на своем веку много самых славных замков Европы и, бродя по ним, не раз
дивился: как мог я, будучи ребенком, мало чем отличавшимся от любого
мальчишки из Выселок, как я мог, глядя на книжные картинки и слушая
полоумного скитальца, курившего махорку, так верно чувствовать древнюю жизнь
этих замков и так точно рисовать себе их? Да, и я когда-то к этому миру
принадлежал. И даже был пламенным католиком. Ни Акрополь, ни Баальбек, ни
Фивы, ни Пестум, ни святая София, ни старые церкви в русских Кремлях и
доныне несравнимы для меня с готическими соборами. Как потряс меня орган,
когда я впервые (в юношеские годы) вошел в костел, хотя это был всего на
всего костел в Витебске! Мне показалось тогда, что нет на земле более дивных
звуков, чем {48} эти грозные, скрежещущие раскаты, гул и громы, среди
которых и наперекор которым вопиют и ликуют в разверстых небесах ангельские
гласы ...
А за Дон-Кихотом и рыцарскими замками последовали моря, фрегаты,
Робинзон, мир океанский, тропический. Уж к этому то миру я несомненно
некогда принадлежал. Картинки в Робинзоне и во "Всемирном путешественнике",
а вместе с ними большая пожелтевшая карта земного шара с великими пустотами