с состраданием. Он сказал несколько слов про себя, а потом вслух обратился к
ней:
     - Виола! Я спас вас от большой опасности, не только от  бесчестья,  но,
может быть, и от смерти. Князь N при  этом  деспотическом  и  корыстолюбивом
правительстве ставит себя выше закона. Он способен  на  любое  преступление.
Если бы вы не согласились покориться ему, то  вы  могли  быть  уверены,  что
никогда уже  не  увидите  свет  Божий,  чтобы  рассказать  вашу  историю.  У
похитителя нет сердца для раскаяния, зато есть  руки  убийцы.  Я  вас  спас,
Виола! Вы, может быть, спросите меня, зачем?
     Занони остановился на минуту и, грустно улыбнувшись, продолжал:
     - Вы не оскорбите меня, подумав, что тот, который спас  вас,  такой  же
подлец, как тот, который вас оскорбил. Бедная сирота! Я  не  говорю  с  вами
языком ваших поклонников; знайте только одно: что мне известна жалость и что
я умею быть благодарным за привязанность и  любовь.  Зачем  краснеть,  зачем
дрожать при этих словах? Я читаю в вашем сердце и не вижу  ни  одной  мысли,
которая бы могла заставить вас стыдиться. Я  не  говорю,  что  вы  меня  уже
любите; воображение, к счастью, пробуждается раньше, чем сердце. Но мне было
суждено  омрачить  ваши  глаза,  повлиять  на  вашу  душу.  Для  того  чтобы
предупредить вас об опасности чувства, которое может  причинить  вам  только
страдания, - только для этого я пришел к вам. Англичанин Глиндон любит  вас,
может быть, больше, чем это дано мне.
     Если он еще недостоин тебя, дай ему время узнать твой характер,  и  он,
без сомнения, оценит тебя. Он может жениться на тебе, он может  увезти  тебя
на свою свободную и счастливую родину, родину твоей матери. Не забывай  его;
заслужи его любовь, и я предсказываю, что ты будешь уважаема и счастлива.
     Виола слушала с немым, невыразимым волнением; яркая краска разлилась по
ее лицу. Когда Занони кончил говорить, она  закрыла  лицо  обеими  руками  и
заплакала.  Однако,  несмотря  на   все,   что   было   раздражительного   и
оскорбительного в его словах, несмотря на стыд  и  негодование,  которое  он
вызывал, не эти чувства переполнили ее сердце и заставили плакать. Женщина в
эту минуту уступила место ребенку; и как ребенок со своим ненасытным и между
тем  невинным  желаньем  быть  любимым  плачет,  безропотно  страдая,  когда
отвергают его ласки, так без гнева и стыда плакала Виола.
     Занони долго любовался  ее  грациозной  головкой,  покрытой  роскошными
волнами волос и склоненной перед ним; потом он подошел к ней и сказал тоном,
исполненным глубокой нежности, и с полуулыбкой на устах:
     - Помните, когда я советовал вам бороться за свет, я указал вам на  это
непобедимое дерево; я не сказал вам тогда, чтобы вы брали пример с  бабочки,
которая желала бы подняться до звезд и падает, опаленная факелом.  Поговорим
теперь... этот англичанин...
     Виола отошла и заплакала еще сильней.
     - Этот англичанин ваших лет, и его происхождение  не  выше  вашего.  Вы
можете с ним делить ваши мысли при жизни; вы можете заснуть в одной  могиле,
подле него! А я... Но эта перспектива не должна занимать вас.  Посмотрите  в
ваше сердце, и вы увидите, что до той минуты,  когда  я  снова  появился  на
вашем пути, в вас  уже  зарождалась  к  этому  иностранцу  нежная  и  чистая
привязанность, которая, созревая, превратилась бы в любовь. Разве вы никогда
не представляли себе жилища, которое бы вам хотелось разделить с ним?
     - Никогда! - отвечала Виола с внезапной энергией. - Никогда! Не  такова
моя судьба, я это чувствовала. И, - продолжала она, быстро вставая и обратив