назад, в день приезда Занони в Неаполь, случаю было угодно,  чтобы  я  играл
довольно долго и проиграл. Я поднялся со своего места, решившись  больше  не
играть, когда вдруг заметил Занони, с которым я  перед  тем  познакомился  и
которому был несколько обязан. Не дав  мне  времени  выразить  удовольствие,
которое я испытал при встрече с ним, он взял меня за руку, говоря:
     - Вы проиграли больше, чем вы можете заплатить, не  стесняя  себя.  Что
касается меня, я ненавижу игру, но я интересуюсь  этой  партией.  Хотите  вы
играть на эту сумму за меня? Проигрыш мой; половина выигрыша ваша.
     Удивленный этим предложением, я хотел отказаться,  но  голос  и  взгляд
Занони имели что-то непреодолимое; к тому же я жаждал восполнить свои потери
и, конечно, не встал бы из-за стола, если бы у  меня  в  кармане  оставалось
хоть сколько-нибудь денег. Я сказал ему,  что  принимаю  его  предложение  с
условием, что мы разделим проигрыш, как и выигрыш, пополам.
     - Как хотите, - ответил он с улыбкой, - вы можете быть  уверенным,  что
выиграете.
     Я снова сел. Занони встал за мной; счастье  вернулось  ко  мне,  я  все
время выигрывал. Короче, когда я кончил играть, я был богат.
     - Плутовство не может быть в публичной игре? В особенности в банке?
     Этот вопрос был задан Глиндоном.
     - Конечно, нет, - ответил  граф.  -  Наше  счастье  было  действительно
чудесно, до  такой  степени,  что  один  сицилиец  (сицилийцы  вообще  дурно
воспитаны и вспыльчивы) рассердился и сделался заносчив. "Синьор,  -  сказал
он, повертываясь к моему новому другу, - вы не должны стоять  так  близко  к
столу. Не знаю, как это произошло, но вы действовали неблагородно".
     Занони спокойно отвечал, что не сделал ничего против правил, что  он  в
отчаянии оттого, что один игрок не может иначе  выигрывать,  как  только  за
счет остальных, и что он не мог поступить нечестно, если бы  даже  и  желал.
Сицилиец  принял  сдержанность  иностранца  за  трусость  и   сделался   еще
заносчивее. Он встал из-за стола и посмотрел на Занони с слишком  вызывающим
видом.
     - И, - прервал Бельджиозо, - странно то,  что  все  это  время  Занони,
стоявший против меня и за которым я следил, не сделал ни малейшего замечания
и не выказал никакого волнения или  смущения.  Он  пристально  посмотрел  на
сицилийца, и я никогда не забуду этого взгляда; я не сумею описать вам  его,
но у меня кровь застыла в жилах. Сицилиец отступил, шатаясь,  точно  получив
удар. Я заметил, что он вздрогнул и опустился на стул. И тогда...
     - Да, тогда, к моему величайшему удивлению, -  сказал  Цетокса,  -  наш
сицилиец, обезоруженный взглядом Занони, обратил весь свой гнев  на  меня...
но вы, может быть,  не  знаете,  господа,  что  я  составил  себе  некоторую
репутацию в фехтовании.
     - Лучший боец во всей Италии! - заметил Бельджиозо.
     - Раньше, чем я успел отгадать, как и почему, - продолжал Цетокса, -  я
был уже в саду, за домом, с Угелли, так звали сицилийца, против меня и пятью
или шестью синьорами вокруг нас в качестве секундантов.  Занони  сделал  мне
знак, и я подошел к нему. "Этот человек умрет, - сказал он. - Когда он будет
лежать, подойдите к нему и спросите, не желает ли он быть похороненным рядом
с его отцом в церкви Сен-Дженаро". "Вы разве знаете его семью?" - спросил  я
его с удивлением.
     Занони не отвечал, и минуту спустя я уже стоял против моего противника.
Нужно отдать ему справедливость, сицилиец  великолепно  владел  шпагой  и  я