топот, и все смолкает. Паисий появляется из люка.

Паисий. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут
     сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать?
Игумен. А где ж владыко?
Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке!
Игумен. Пастырь, пастырь недостойный! Покинувший овцы своя! (Кричит глухо  в
     подземелье.) Братие! Молитесь!

          Из-под земли глухо послышалось: "Святителю отче Николае,
          моли  бога  о нас..." Тьма съедает монастырь. Сон первый
                                 кончается.


        "СОН ВТОРОЙ"

                              ...Сны мои становятся все тяжелее...

          Возникает  зал на неизвестной и большой станции где-то в
          северной  части  Крыма.  На  заднем плане зала необычных
          размеров   окна,   за  ними  чувствуется  черная  ночь с
          голубыми   электрическими   лунами.  Случился  зверский,
          непонятный  в начале ноября в Крыму мороз. Сковал Сиваш,
          Чонгар,  Перекоп  и  эту  станцию.  Окна оледенели, и по
          ледяным  зеркалам время от времени текут змеиные огневые
          отблески   от   проходящих   поездов.  Горят  переносные
          железные  черные  печки и керосиновые лампы на столах. В
          глубине,  над  выходом  на  главный  перрон,  надпись по
          старой  орфографии:  "ОтдЪленiе оперативное". Стеклянная
          перегородка,  в  ней  зеленая лампа казенного типа и два
          зеленых,  похожих  на  глаза чудовищ, огня кондукторских
          фонарей.  Рядом, на темном облупленном фоне, белый юноша
          на  коне копьем поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот
          -  Георгий  Победоносец,  и  перед  ним  горит  граненая
          разноцветная   лампада.   Зал   занят   белыми  штабными
          офицерами.  Большинство из них - в башлыках и наушниках.
          Бесчисленные полевые телефоны, штабные карты с флажками,
          пишущие  машины  в  глубине.  На  телефонах  то  и  дело
          вспыхивают  разноцветные  сигналы, телефоны поют нежными
                                 голосами.
          Штаб  фронта стоит третьи сутки на этой станции и третьи
          сутки не спит, но работает, как машина. И лишь опытный и
          наблюдательный  глаз  мог бы увидеть беспокойный налет в
          глазах  у  всех этих людей. И еще одно - страх и надежду
          можно  разобрать  в  этих  глазах,  когда они обращаются
                туда, где некогда был буфет первого класса.
          Там,  отделенный  от  всех  высоким  буфетным шкафом, за
          конторкою,  съежившись  на высоком табурете, сидит Роман
          Валерьянович  Хлудов. Человек этот лицом бел, как кость,
          волосы  у  него черные, причесаны на вечный неразрушимый