поверь. Но я тебя люблю. Люблю, хоть тут меня убейте! Лукав он,
шельма! С подковыркой человек!.. А? Что? Вы обратили внимание на
главу четвертую? Что он говорил героине? То-то!..
    - Во-первых, что это за такие слова, - начал было я, испытывая
мучения от его фамильярности.
    - Ты меня прежде поцелуй, - кричал пожилой литератор, - не
хочешь? Вот и видно сразу, какой ты товарищ! Нет, брат, не простой ты
человек!
    - Конечно, не простой! - поддержала его вторая разведенная
жена.
    - Во-первых... - начал опять я в злобе, но ровно ничего из
этого не вышло.
    - Ничего не во-первых! - кричал пожилой, - а сидит в тебе
достоевщинка! Да-с! Ну, ладно, ты меня не любишь, бог тебя за это
простит, я на тебя не обижаюсь. Но мы тебя любим все искренне и
желаем добра! - Тут он указал на брата гитариста и другого
неизвестного мне человека с багровым лицом, который, явившись,
извинился за опоздание, объяснив, что был в Центральных банях. - И
говорю я тебе прямо, - продолжал пожилой, - ибо я привык всем резать
правду в глаза, ты, Леонтьич, с этим романом даже не суйся никуда.
Наживешь ты себе неприятности, и придется нам, твоим друзьям,
страдать при мысли о твоих мучениях. Ты мне верь! Я человек большого,
горького опыта. Знаю жизнь! Ну вот, - крикнул он обиженно и жестом
всех призвал в свидетели, - поглядите, смотрит на меня волчьими
глазами. Это в благодарность за хорошее отношение!
Леонтьич! - взвизгнул он так, что нянька за занавеской встала с
сундука, - пойми! Пойми ты, что не так велики уж художественные
достоинства твоего романа (тут послышался с дивана мягкий гитарный
аккорд), чтобы из-за него тебе идти на Голгофу.
Пойми!
    - Ты п-пойми, пойми, пойми! - запел приятным тенором
гитарист.
    - И вот тебе мой сказ, - кричал пожилой, - ежели ты меня сейчас
не расцелуешь, встану, уйду, покину дружескую компанию, ибо ты меня
обидел!
   Испытывая невыразимую муку, я расцеловал его. Хор в это время
хорошо распелся, и маслено и нежно над голосами выплывал
тенор:
    - Т-ты пойми, пойми...
   Как кот, я выкрадывался из квартиры, держа под мышкой тяжелую
рукопись.
   Нянька с красными слезящимися глазами, наклонившись, пила
воду из-под крана в кухне.
   Неизвестно почему, я протянул няньке рубль.
    - Да ну вас, - злобно сказала нянька, отпихивая
рубль, - четвертый час ночи! Ведь это же адские мучения.
   Тут издали прорезал хор знакомый голос:
    - Где же он? Бежал? Задержать его! Вы видите, товарищи...
   Но обитая клеенкой дверь уже выпустила меня, и я бежал без
оглядки.