Гитара идет маршем, со струн сыплет рота, инженеры  идут  -  ать,  ать!
Николкины глаза вспоминают:
   Училище. Облупленные александровские колонны, пушки. Ползут  юнкера  на
животиках от окна к окну, отстреливаются. Пулеметы в окнах.
   Туча  солдат  осадила  училище,  ну,  форменная  туча.  Что  поделаешь.
Испугался генерал Богородицкий и сдался, сдался с юнкерами. Па-а-зор...

   Здравствуйте, дачницы,
   Здравствуйте, дачники,
   Съемки у нас уж давно начались.

   Туманятся Николкины глаза.
   Столбы зноя над  червонными  украинскими  полями.  В  пыли  идут  пылью
пудренные юнкерские роты. Было, было  все  это  и  вот  не  стало.  Позор.
Чепуха.
   Елена раздвинула портьеру, и в черном просвете показалась ее  рыжеватая
голова. Братьям послала взгляд мягкий, а на часы очень и очень  тревожный.
Оно и понятно. Где же, в самом деле, Тальберг? Волнуется сестра.
   Хотела, чтобы это скрыть, подпеть  братьям,  но  вдруг  остановилась  и
подняла палец.
   - Погодите. Слышите?
   Оборвала рота шаг на всех семи струнах: сто-ой! Все трое прислушались и
убедились - пушки. Тяжело, далеко и глухо. Вот еще  раз:  бу-у...  Николка
положил гитару и быстро встал, за ним, кряхтя, поднялся Алексей.
   В гостиной - приемной совершенно темно. Николка наткнулся  на  стул.  В
окнах настоящая опера "Ночь под рождество" - снег  и  огонечки.  Дрожат  и
мерцают. Николка прильнул к окошку. Из глаз исчез зной и училище, в глазах
- напряженнейший слух. Где? Пожал унтер-офицерскими плечами.
   - Черт его знает. Впечатление такое, что будто под Святошиным стреляют.
Странно, не может быть так близко.
   Алексей во тьме, а  Елена  ближе  к  окошку,  и  видно,  что  глаза  ее
черно-испуганны. Что же значит, что Тальберга  до  сих  пор  нет?  Старший
чувствует ее волнение и поэтому не говорит ни слова, хоть  сказать  ему  и
очень хочется. В  Святошине.  Сомнений  в  этом  никаких  быть  не  может.
Стреляют в двенадцати верстах от города, не дальше. Что за штука?
   Николка взялся за шпингалет, другой рукой прижал  стекло,  будто  хочет
выдавить его и вылезть, и нос расплющил.
   - Хочется мне туда поехать. Узнать, в чем дело...
   - Ну да, тебя там не хватало...
   Елена говорит в тревоге. Вот несчастье. Муж должен был вернуться  самое
позднее, слышите ли, - самое позднее, сегодня в три часа дня, а сейчас уже
десять.
   В молчании вернулись в столовую. Гитара мрачно молчит. Николка из кухни
тащит самовар, и тот поет зловеще и плюется.  На  столе  чашки  с  нежными
цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колоннок. При
матери, Анне Владимировне, это  был  праздничный  сервиз  в  семействе,  а
теперь у детей пошел на каждый день. Скатерть, несмотря на пушки и на  все
это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Это от  Елены,  которая
не может иначе, это от Анюты, выросшей в доме Турбиных. Полы лоснятся, и в
декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые  гортензии  и