воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит
изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие
бессмысленные пасквили в газетах...
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп
Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
"Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире", - вдруг
пророчески подумал Борменталь.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока
бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею,
Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли
нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему
обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
- Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога,
посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков,
покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп
Филиппович, - что там у них?
- У Соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то...
юссемс и человек мертвой точки.
- Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все
ясно.
- У Никитиных... У Никитиных... Гм... Слоны и предел человеческой
ловкости.
- Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
Тот обиделся.
- Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные
полезные, - ответил Шариков.
- Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана
Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в
буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным
носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире
стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под
тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и
начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым
огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его
ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы "к берегам
священным Нила..." И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в
пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет
осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной
полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись,
рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не