потому что от жадности едва не заглотал веревочку. Еще, еще лижу вам руку.
Целую штаны, мой благодетель!
     -  Будет  пока  что...  -  господин  говорил  так  отрывисто,   точно
командовал.  Он  наклонился  к  Шарику,  пытливо  глянул  ему  в  глаза  и
неожиданно провел рукой в перчатке интимно и ласково по Шарикову животу.
     - А-га, - многозначительно молвил он,  -  ошейника  нету,  ну  вот  и
прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. - Он пощелкал  пальцами.  -
Фить-фить!
     За вами идти?  Да  на  край  света.  Пинайте  меня  вашими  фетровыми
ботиками, я слова не вымолвлю.
     По всей Пречистенке сняли фонари.  Бок  болел  нестерпимо,  но  Шарик
временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью - как бы  не  утерять  в
сутолоке чудесного видения в шубе  и  чем-нибудь  выразить  ему  любовь  и
преданность. И раз семь на протяжении Пречистенки до Обухова  переулка  он
ее выразил. Поцеловал в ботик у Мертвого переулка, расчищая дорогу,  диким
воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу,  раза  два  подвыл,
чтобы поддержать жалость к себе.
     Какой-то сволочной,  под  сибирского  деланный  кот-бродяга  вынырнул
из-за водосточной трубы и, несмотря  на  вьюгу,  учуял  краковскую.  Шарик
света не взвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов  в
подворотне, чего доброго и  этого  вора  прихватит  с  собой,  и  придется
делиться моссельпромовским  изделием.  Поэтому  на  кота  он  так  лязгнул
зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого  шланга,  забрался
по трубе до  второго  этажа.  -  Ф-р-р-р...  га...у!  Вон!  Не  напасешься
моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке.
     Господин оценил преданность и у самой пожарной команды,  у  окна,  из
которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым  куском
поменьше, золотников на пять.
     Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду.
За вами буду двигаться куда ни прикажете.
     - Фить-фить-фить! Сюда!
     В  Обухов?  Сделайте  одолжение.  Очень  хорошо  известен  нам   этот
переулок.
     Фить-фить! Сюда? С удово... Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А уж
хуже этого ничего на свете нет. Во много раз опаснее дворника.  Совершенно
ненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе.
     - Да не бойся ты, иди.
     - Здравия желаю, Филипп Филиппович.
     - Здравствуй, Федор.
     Вот это - личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя
доля! Что это за такое лицо, которое может псов  с  улицы  мимо  швейцаров
вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец - ни  звука,
ни движения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он  равнодушен
под околышем с  золотыми  галунами.  Словно  так  и  полагается.  Уважает,
господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним. Что,  тронул?  Выкуси.
Вот бы тяпнуть за пролетарскую  мозолистую  ногу.  За  все  издевательства
вашего брата. Щеткой сколько раз морду уродовал мне, а?
     - Иди, иди.
     Понимаем, понимаем, не извольте беспокоится. Куда вы, туда и  мы.  Вы
только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря  на  отчаянный  мой