всего, - господин. Ближе - яснее - господин.  А  вы  думаете,  я  сужу  по
пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят.  Правда,
воротники не такие, об этом и говорить нечего,  но  все  же  издали  можно
спутать. А вот по глазам - тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О,  глаза
значительная вещь. Вроде барометра. Все видно у кого великая сушь в  душе,
кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в ребра,  а  кто  сам
всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно  бывает  тяпнуть  за
лодыжку. Боишься -  получай.  Раз  боишься  -  значит  стоишь...  Р-р-р...
Гау-гау...
     Господин  уверенно  пересек  в  столбе  метели  улицу  и  двинулся  в
подворотню. Да, да, у этого все видно.  Этот  тухлой  солонины  лопать  не
станет, а если где-нибудь ему ее и  подадут,  поднимет  такой  скандал,  в
газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили.
     Вот он все ближе и ближе. Этот ест  обильно  и  не  ворует,  этот  не
станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не  боится  потому,  что
вечно сыт. Он умственного  труда  господин,  с  французской  остроконечной
бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но
запах по метели от него летит скверный, больницей. И сигарой.
     Какого же лешего, спрашивается, носило его в  кооператив  Центрохоза?
Вот он рядом... Чего ждет?  У-у-у-у...  Что  он  мог  покупать  в  дрянном
магазинишке, разве ему мало охотного ряда? Что такое?  Колбасу.  Господин,
если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не  подошли  к
магазину. Отдайте ее мне.
     Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни  на  тротуар.
Вьюга  захлопала  из  ружья  над  головой,   взметнула   громадные   буквы
полотняного плаката "Возможно ли омоложение?".
     Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял  с  брюха,  жгучими
волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший  больницу,
райский запах рубленой кобылы с чесноком и  перцем.  Чувствую,  знаю  -  в
правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь
на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!
     Пес пополз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами. Обратите  внимание
на поварскую работу. Но ведь вы ни за что не  дадите.  Ох,  знаю  я  очень
хорошо богатых людей! А в сущности - зачем она вам? Для  чего  вам  гнилая
лошадь? Нигде, кроме такой отравы не получите, как в  Моссельпроме.  А  вы
сегодня завтракали, вы,  величина  мирового  значения,  благодаря  мужским
половым железам. У-у-у-у... Что же это делается  на  белом  свете?  Видно,
помирать-то еще рано, а отчаяние -  и  подлинно  грех.  Руки  ему  лизать,
больше ничего не остается.
     Загадочный господин наклонился к псу, сверкнул золотыми ободками глаз
и вытащил из  правого  кармана  белый  продолговатый  сверток.  Не  снимая
коричневых перчаток, размотал бумагу, которой тотчас же овладела метель, и
отломил кусок колбасы, называемой "особая краковская". И псу  этот  кусок.
О, бескорыстная личность! У-у-у!
     - Фить-фить, - посвистал господин и добавил строгим голосом: -  Бери!
Шарик, Шарик!
     Опять  Шарик.  Окрестили.  Да  называйте   как   хотите.   За   такой
исключительный ваш поступок.
     Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую  и
сожрал ее в два счета. При этом  подавился  колбасой  и  снегом  до  слез,