громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять  голову  и  в
рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру,  направляющуюся
к ближайшему дереву.  Подойдя  к  нему,  мужчина  принял  характерную  позу,
послышалось журчанье, и я поняла, что  могу  использовать  крошечный,  почти
микроскопический шанс, пока он справляет нужду.
   Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери,  с
которой до этого не могла справиться. И произошло чудо - она открылась сразу
и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась
к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила  и  вытащила  из  внутреннего
кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из
машины.
   Почему-то мне казалось, что бросить игрушку  невозможно,  как  невозможно
оставить на сожжение собственного ребенка.
   Моля Бога, чтобы убийца  не  услышал,  я  осторожно  закрыла  дверь.  Как
хорошо, что у дорогих  машин  они  захлопываются  почти  беззвучно!  Мужчина
удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я
торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на  локти  и  прижимая  к  груди
медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров  и
затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину,  то  шансов
уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о  том,  что  после
моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые  убийцы
безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня  действовать  отчаянно  и
одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль,  страх  и
горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и  молодую
траву.
   Наконец  Игорь  вернулся,   сам   поджег   какую-то   бумагу,   наверное,
прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло  в
салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка
сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь.  Я  встала
на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла  в
противоположную сторону.
   Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я  когда-то  так
сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало  у
меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька  и
вцепиться ему в кадыкастое горло.
   Когда бензобак, наконец,  взорвался,  я  была  уже  так  далеко,  что  не
пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут.  Потом,
приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.
 
 
   Сколько я брела по кустарнику, перешедшему  затем  в  реденький  лес,  не
знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным  голубым  медвежонком  на
краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась.
Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой  синяк.  Нос
распух и ныл, кофта на локтях была изодрана,  а  сами  локти  саднили.  Тупо
мотая головой, я уселась на земле и огляделась.  Вокруг  не  было  видно  ни
людей, ни каких-либо строений, только поле да  росшие  купами  кустарники  и
невысокие деревья.
   Я  встала  и  наугад  побрела  вдоль  поля,  надеясь,  что   увижу   хоть