молодь.
Приходилось не идти, а буквально продираться, карабкаться через эти
завалы, прыгать с одного ствола на другой, рискуя напороться на острый сук.
Попытался ползти понизу. Но к здесь не легче. Колючий кустарник и лианы
опутывают, цепко хватают, держат со всех сторон. Колени и ладони скользят по
обледенелым камням и валежинам. Каждый сучок старается оставить себе клок
моей одежды. Одна упругая ветвь поросли наградила меня такой пощечиной. что
свет померк от боли и из рассеченной скулы брызнула кровь.
Неожиданно долина полезла круто вверх, и я запоздало сообразил, что
поднимаюсь не вдоль Буге, а его боковым притоком. Возвращаться назад через
лесные "баррикады" не было ни сил, ни желания. Решил перевалить через гриву
и спуститься к Буге по соседнему распадку. Густой стланик в содружестве с
можжевельником, покрывавшие гриву, образовывали не менее труднопроходимые
заросли. За ними по самому гребню следовали кусты рябины и белоствольные
березы, но не те нежные, стройные создания, прославленные народом в песнях,
а кряжистые, скрюченные карлики с толстыми култышками ветвей. Стояли они
молчаливо, угрюмо, вызывая своим видом тревожные чувства. Эти деревья трудно
было даже назвать березами. Постоянные пронизывающие ветры совершенно
изменили их привычный облик. Через пару часов мы с Индусом все же прорвались
к ложу ключа, к родным кедрам и елям, а так как уже пора было возвращаться,
повернули к стану. Иду и чувствую, что не бывал в этих местах. Вроде те же
сопки, тот же ключ, но пойма много шире. Чтобы проверить себя, пересек
долину поперек и остановился в растерянности - моих утренних следов на снегу
не было. Тут только я понял, что спустился не к Буге, а в долину соседнего
ключа Туломи.
В замешательстве огляделся. Вокруг стоял глухой, ставший сразу
враждебным, лес. Сверху безостановочно сыпал нудный дождик. На мне не
осталось ни одной сухой нитки. Слякотно, холодно, голодно. Еды, кроме трех
размокших сухарей, никакой. Спички, первейшая необходимость, отсырели и не
зажигались. Компас остался в палатке. Стало жутко.
Мокрый Индус стоял рядом и, насупившись, наблюдал за мной.
-- Индус, домой! Где палатка? Ищи! Ищи...-- уговаривал я в надежде, что
собака укажет верную дорогу.
Индус же, опустив морду вниз, виновато отворачивался. Он догадывался, что
от него чего-то ждут, возможно даже и понимал что именно, но, к сожалению,
помочь был неспособен.
Поразмыслив, я решил, что в этой ситуации мне не остается ничего другого,
как спуститься по ключу к реке, а там, как говорят, война план покажет.
Ближе к устью ключа пошли, чередуясь, то сплошные изнуряющие заросли
колючего элеутерококка, то тонкие зыбуны с высокими вертлявыми кочками,
покрытыми жесткой, заиндевелой травой. По зыбунам ступал, замирая от ужаса,
осторожно проверяя посохом дорогу. Сделаешь неверный шаг-- провалишься в
"окно" с ледяной жижей. Ощущение было такое, будто идешь по слабо натянутой
резиновой пленке: при каждом шаге верхний слой упруго прогибался и далеко
вокруг расходились тяжелые волны, плавно покачивающие тощие "коп„нки". Индус
плелся сзади.
Передохнуть негде. Пытался прислониться измученным телом к худосочному
стволу, но он затрещал и повалился - слабый грунт не держит. Даже небольшого
усилия хватило, чтобы свалить его. Сразу вспомнились бесконечные глухие
завалы на реке Чуи, по которой мы с Юрой сплавлялись несколько лет назад.