Серебристый наряд сменился  на  буро-красный.  Челюсти  хищно  изогнулись  и
устрашающе поблескивали серповидными зубами,  выросшими  за  время  хода  на
нерест. Некоторые самцы еще  вяло  шевелили  плавниками,  из  последних  сил
стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они  охраняют
нерестилище-терку от прожорливых ленков и хариусов.
   Во время нереста сквозь чистую воду  хорошо  видно,  как  самка  с  силой
трется  о  дно,  покрытое  мелкими  камешками.  Припав   к   образовавшемуся
углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы, до тех пор пока  лавина
лучистых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий
рядом возбужденный самец выпускает молоки и присыпает  оплодотворенную  икру
галькой. Весной из нее вылупятся крохотные мальки. Окрепнув в горной  речке,
с холодной, богатой кислородом  водой,  они  скатываются  в  море.  А  через
несколько лет уже взрослыми вернутся на родное нерестилище. Ничто не  сможет
остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб,  поднимающихся  даже
по двухметровому сливу, просто восхищает.  Отметав  икру,  лососи  погибают,
чтобы дать жизнь новому поколению.
   -- Мало, однако, кеты стало. Помню, раньше два-три слоя  на  дне  лежало.
Тысячи на зиму готовили.
   -- Солили, что ли?
   -- Как солить, если соли нету. Брюхо и спину вдоль хребта резали и сушили
под навесами на ветру.
   -- Лукса, а как же летом, когда убивали крупного зверя, мясо сберегали?
   -- Тоже просто. Чуть варили, чтобы  кровь  свернулась.  Потом  резали  на
пластины и как рыбу вешали.
   Пока  мы  собирали  кету,  наевшиеся  Пират  с  Индусом  стали   носиться
наперегонки по берегу и обнаружили на затаившуюся под выворотнем енотовидную
собаку и с лаем выгнали ее из убежища.
   Енотовидная собака напоминает заурядную  дворняжку  с  короткими  ногами.
Неуклюжа, приземиста, ужасно лохмата. Мех у нее густой и пышный -  похож  на
лисий, но отличается цветом:  серо-бурый  с  желтоватым  оттенком.  Мордочка
короткая, глаза смотрят покорно, как бы прося пощады.  Это,  пожалуй,  самое
безропотное и беззащитное создание Сихотэ-Алинской тайги.
   Когда мы приблизились, енотовидная собака припала к земле, закрыла  глаза
и притворилась мертвой, с поразительной апатией ожидая решения своей участи.
С трудом  оттащив  возбужденных  лаек,  мы  направились  к  стану,  обсуждая
увиденное за день. Радовало то, что участок богатый. Бескормицы не ожидалось
- звери с мест не стронулись. На пойме немало копытных,  по  берегам  бегают
норки, в сопках встречаются соболя. И что важно, много мышей и  рябчиков  --
их основной пищи. -- Рябчик есть -- соболю хорошо. Мышь съел - опять  ловить
надо. А рябца надолго хватает,--рассуждал Лукса.
   -- Как будем делить участок? -- полюбопытствовал я,
   Напарник метнул на меня недоуменный взгляд:
   -- Где хочешь ходи, где хочешь лови. Зачем делить? Я был  ошарашен  таким
ответом. Мне хотелось, чтобы  Лукса  закрепил  за  мной  определенную  часть
угодий, но со временем понял, насколько это решение было  мудрым.  Никто  не
был стеснен и не считал себя обделенным. Каждый охотился там, где нравилось.
Наши троны часто пересекались, но при этом каждый шел своей дорогой.

   Весь следующий день по сопкам с диким посвистом метался шальной ветер, но
нас он мало беспокоил. Мы были заняты подготовкой  капканов.  Первым  делом,