подошел и тоже заглянул в дупло. Густо пахло прелой древесиной. Когда глаз
привык к темноте, разглядел внизу свернувшегося в гнезде медведя. Его черная
шерсть чуть колыхалась, и мне даже почудилось, что я слышу сладкое
посапывание. Чтобы не портить медвежью квартиру, решили поднять мишу и
стрелять на выходе. Лукса отломил длинную ветку и заостренным концом начал
тыкать в податливую плоть. Медведь рявкнул и, видимо, схватил ветку лапой,
так как она мгновенно исчезла в дупле. Потом гулко заворочался и стал
карабкаться вверх по пористым стенкам древесной трубы. Из лаза показались
широкие лапы, оскаленная пасть. Я торопливо выстрелил. Медведь взревел и, к
нашему ужасу, медленно скрылся в утробе липы. Глухой увесистый удар
подтвердил преждевременность моего выстрела. Старый зверобой наградил меня
свирепым взглядом и, срезав ветку потолще, потыкал медведя. Тот хрипел, но
не реагировал на болезненные уколы. Нам не оставалось ничего другого, как
добить его прямо в дупле. Суеверный Лукса сказал традиционное: - Не сердись,
Пудзя, состарился совсем медведь. Пошел в нижнее царство. Вырубив топором
дыру, вдвоем кое-как вытащили зверя. Когда рассматривали его в "глазок",
Лукса определил: пестун. Мне же показалось, что перед нами чуть ли не
медвежонок. Но мы оба ошиблись. "Медвежонок" оказался довольно крупным
медведем килограммов на сто тридцать - сто сорок (гималайский медведь мельче
бурого). В дупле, у самого дна, в мягкой трухе было глубокое комфортабельное
ложе, оно-то и скрадывало истинные размеры хозяина. Не теряя времени, начали
свежевать добычу. Шуба была шикарной. Иссиня-черной, с серебристым глянцем;
основание шеи охвачено лентой в виде белоснежной чайки. Из-за этого пятна
гималайского медведя часто величают белогрудым. На голове комично торчали
большие округлые уши. Глядя на длинные, острые клыки, я невольно съежился,
представив себя перед такой пастью. Верхний клык был наполовину сломан и, по
всей видимости, давно - место слома уже отполировалось. Шкуру снимали
старательно, так как Лукса обещал после выделки подарить е„ мне. Надо
сказать, медведь нам достался знатный. На боках и ляжках слой сала в
пол-ладони, на спине и лапах - в палец, а внутренности так буквально залиты
жиром. Запасливый лежебока, - радовался Лукса. Закончив свежевать, разрубили
тушу на части и забросали снегом. Лукса отложил свои любимые сердце и
печень, а также солидный кусок мякоти и шкуру в сторону, чтобы взять с
собой. Кроме того, он вырезал и целебный желчный пузырь, предварительно
перетянув шейку веревочкой. Взглянув на меня искоса, он вынул глаза медведя
и, подойдя к дереву, положил их на толстый сук, навстречу первым лучам
солнца.
- Пусть Пудзя видит, что мы соблюдаем все законы,- сказал охотник.
Пока разделывали добычу, двигались мало и основательно продрогли, к тому же нестерпимо хотелось пить. Я собрал сушняк и запалил костер. Повалил густой дым. Горячие языки пламени пробились сквозь него и с веселым потреском разбежались по веткам во все стороны и, слившись в трепещущее полотнище, метнулись в холодную высь.
Старый охотник в своей котомке всегда носил двухлитровый котелок с мешочками сахара и чая. Я набил в него снега и подвесил на косо воткнутую палку. Лукса подложил ещ„ сучьев и, блаженно сощурив глаза, пододвинулся к костру:
- Люблю огонь. Он как живой. Рождается маленьким светлячком, а начнет есть дрова, вырастает в жаркое солнце. Обогреет человека и умирает.
Действительно, огонь обладает необъяснимой притягательной силой. Когда глядишь на переменчивые языки пламени, то не в силах отвести взор от завораживающей непредсказуемой игры света. В такие минуты отрешаешься от всего окружающего и словно попадаешь под гипноз невидимых сил. Недаром наши предки поклонялись огню.
- Костер обещает ясную погоду, - неожиданно изрек Лукса. Я с удивлением глянул на него.
- Чего глаза вывернул? Не на меня смотри, а на кост„р, - довольный произведенным эффектом, проворчал охотник. - Видишь, по краю костра угли быстро покрываются пеплом - быть солнцу. Если тлеют долго - быть снегу.
Попив чаю, мы быстро собрались и зашагали домой.
Добрались засветло и пировали до ночи. Лукса, забыв про болезни, отправлял в рот самые жирные куски. Когда ели наваристый бульон с сухарями, у меня во рту что-то хрустнуло. От неожиданности я охнул. Неужели зуб? Схватил зеркало - точно: передний зуб обломился.
- Отомстил миша, - со страхом прошептал Лукса.
- Миша тут ни при чем. Зуб был мертвый, просто время пришло - возразил я, хотя тоже невольно подумал о сломанном клыке медведя.
ТАЛА
Я не верю ни в приметы, ни тем более в вещие сны, но сегодня опять случилось настолько точное совпадение, что невольно начинаешь относиться ко всему этому серьезней. А приснилось мне, что поймал двух соболей, причем второго - в последнем капкане в конце путика. На охоте вс„ так и произошло. Первого снял в теснине между гор. Правда, если бы прошел хоть небольшой снежок, то я уже вряд ли разыскал бы его: от постоянных ветров снег спрессовался, и соболь тащил капкан с потаском, оставляя за собой едва заметные царапины. На мое счастье, потаск застрял в сплетении виноградных лоз и зверек не сумел уйти дальше.