Вторую  уже  не  почувствовал,  а  третья  даже  вызвала  прилив   бодрости.
Настроение сразу поднялось, захотелось поскорее приняться за  дела.  Тут  на
дне ключа я заметил золотистые чешуйки, вымытые  водой  из  кладовой  сопок.
Интересно, что это за минерал? Подцепил на  лезвие  ножа  одну  пластинку  и
понес Луксе.
   -- Я не понимаю в них, -- простодушно признался он. - Может, это  кусочки
чешуек ленков.
   -- На золото смахивает.
   -- Может и золото. Раньше китайцы мыли  его  здесь.  Такие  чешуйки  и  в
соседних ключах есть.
   После недолгих сборов Лукса повел  учить  меня  премудростям  охотничьего
промысла.
   Мягко ступая, он легко  лавировал  в  густых  зарослях:  только  суконная
шапка-накидка мелькала в просветах леса. Мне приходилось то и дело  ускорять
шаг, чтобы не отстать. Большое преимущество  в  росте  не  выручало.  Умение
Луксы безошибочно выбирать самый удобный путь в густой чаще просто поражало.
И если я пытался самостоятельно найти более короткий и  удобный  проход,  то
отставал еще больше.  При  ходьбе  охотник  не  расставался  со  специальным
ясеневым посохом, - первой принадлежностью каждого удэгейца. А  выглядит  он
так: верхний конец широкий в  виде  лопаточки,  применяемой  для  маскировки
капканов снегом, в нижний конец вставлен  кривой  клык  кабарги,  прочный  и
острый, им  легко  тормозить  и  рулить  при  спуске  с  крутых  склонов.  С
остановками миновали пойменный лес,  полезли  в  сопки.  Лукса  учил  читать
следы, определять их свежесть.
  Так, гладкий, округлый след, по его словам, бывает у здорового, упитанного соболя, а узкий, неровный - у слабого, худого. У такого и шкурка плохая. Мех редкий, тусклый. У сильного соболя мах прыжков широкий, почерк стежки спокойный, уверенный. В теплую снежную погоду ходят только молодые соболя, да и те крутятся возле гнезда. Соболь шагом не ходит, не трусит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчеткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для пружинистого прыжка. Бывает, что соболя "троят", очень редко "четверят". Это значит - одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона и при скрадывании добычи.
   Лукса показал, как ставить калканы на  норку,  соболя,  колонка.  Я,  как
губка, старательно впитывал в себя  все,  что  говорил  наставник  и  сделал
вывод--успех охоты зависит прежде всего от того,  насколько  удачно  выбрано
место для ловушки и от искусства маскировки.
   На излучине реки вспугнули рябчиков. Лукса сбил одного петушка.  Птицы  с
шумом разлетелись  в  разные  стороны.  Одна  из  них  спланировала  на  ель
неподалеку  от  меня.  Стараясь  прятаться  за  стволами,  я  приблизился  и
выстрелил в неясный контур. Рябчик камнем упал вниз. Подбежав, ничего  кроме
разбросанных по снегу перьев не нашел.
   Обойдя впустую вокруг дерева несколько раз, покричал собак, но тех и след
простыл. Удрученный, пустился догонять Луксу. Узнав, про  оставленную  дичь,
он нахмурился.
   -- Ой манга, ой манга. Зачем птица без пользы пропадать будет? Показывай,
где стрелял.
   Осмотрев разнесенные ветром перья, Лукса поплевал на  палец,  поднял  его
вверх, юркнул в кусты и, немного покопавшись в снегу, вынул убитую птицу. На
протоке встретился свежий след белки. -- На жировку пошла, -- отметил Лукса.
-- Почему на жировку? Может, наоборот? -- предположил я.
   Охотник глянул удивленно.
   -- Ты своей башкой совсем не думаешь. Не видишь -- прыжки большие,  лапки
прямо ставит--легкая пока. Поест - потяжелеет, прыжок  короче  будет,  лапки
елочкой начнет ставить.
   Сколько же нужно наблюдательности и зоркости, чтобы подмечать все  это...
Я смущенно молчал. Да и что я, городской житель, мог поведать об этом следе?
Только то, что он принадлежит белке.