Родной образ унесся в дымку, а следом наплывало новое видение...
   Саше, приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы  из  последних  сил
заставлять себя подниматься и вновь идти собирать ветки и сучья. Сырые древа
шипели, почти не давая тепла. Все,  что  могло  гореть,  вблизи  собрано,  и
поддерживать огонь становится все труднее и труднее...
   Опять  послышался  гул  летящего  самолета.  Он  нарастал.  Глаза   вновь
загорелись надеждой - люди совсем близко, их ищут! Вот самолет прогудел  над
их головами, но... проклятье небесам!!! В низких облаках ни одного просвета!
   Юра с усилием разомкнул  воспаленные  веки.  Ввалившиеся  глаза  потеряли
блеск и больше не оживляли серого, изможденного лица. "Как красива  тайга  в
белом одеянии. И непокорившийся Гонам  нынче  не  так  грозно  ревет",  -  с
грустью подумал он. -"Нас не оставят.  Обязательно  найдут..."  -  мелькнула
последняя мысль. Вскоре снежинки покрыли лицо  лежащего  у  костра  человека
белой маской. Она не таяла...
   Юра не представлял своей жизни без тайги, и судьба распорядилась так, что
он  навеки  остался  на  земле  мудрого  Улукиткана  -  проводника  Григория
Федосеева, книги которого Юра так любил и столько раз перечитывал.
   Где настигла смерть Сашу Тимашова, неизвестно.  Умер  ли  он  там  же  от
холода,  голода?  Или  нашел  силы  идти  дальше?  Вряд  ли  тайга   ответит
когда-нибудь на эти вопросы.
   Юры больше нет, не останутся  жить  в  моей  памяти  его  слова:  "Лучшие
качества человеку дает природа. Она делает его добрее, очищает от  шелухи  и
оставляет главное - здоровый стержень".
   Через несколько месяцев после окончания поисков я возвращения в  Башкирию
я получил из Николаевска-на-Амуре посылку  -продолговатый  фанерный  ящик  с
завернутым в ватин винчестером и письмо, из которого узнал, что Юра  взял  с
собой на  Гонах  легкую  малокалиберную  винтовку,  а  тяжелый  пятизарядный
винчестер с боеприпасами оставил дома. В конце письма была приписка:  "Ружье
наш дар тебе от Юры. Береги. С уважением, Василий Иванович, Вера  Васильевна
Сотниковы." Из этого же письма я узнал, что у их  сына,  моего  учителя  был
порок сердца и он всю жизнь, не сдаваясь, преодолевал свой недуг.
ДЖАНГО
   На четвертый день хворобы почувствовал себя заметно лучше  и,  выбравшись
на  свежий  воздух,  занялся  ремонтом  лыжных  креплений.  Занятие  это  не
требовало больших усилий, но из-за слабости мне приходилось часто отдыхать.
   - Эх, мне бы Луксино здоровье, - невольно вздыхал я. - Ему  все  нипочем.
Умывается снегом, воду пьет прямо из полыньи, спит  в  дырявом,  свалявшемся
спальнике, никогда не мерзнет и не болеет. Чем не снежный  человек?  Правда,
временами жалуется на боли в желудке, но и то как-то мимоходом.
   После обеда, закончив, наконец, ремонт, шатался по стану взад-вперед, как
неприкаянный.  Меня  угнетало  неопределенное  душевное  состояние,  которое
называют предчувствием. Пропавшие норки не давали покоя, и я  не  удержался,
пошел проверить ближние ловушки, не далее чем в полукилометре от палатки.
   Первые   не   прельстили    привередливых    зверьков.    "Квэк-квэк-пии,
квэк-пии-пииуу"--сначала  звонко,  а  потом  жалобно   и   тревожно   кричал
дятел-желна над следующей  хаткой.  Незаметно  прибавив  шаг  и,  сгорая  от
нетерпения, заглянул в нее. Но увы--норка оставила без внимания даже  жирные
кетовые плавники.
   Над головой повторилось жалобное "квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу".  Только
сейчас я разглядел дятла, сидящего на  березе  в  метрах  десяти.  Жалобный,