суставами, как больные. По реке потянулись длинные космы поземки. Недалеко с
хлестким, как удар бича, треском повалилась ель. Два громадных ясеня
угрожающе склонились над нашим жилищем.
Залив нещадно дымящую печь и захватив спальный мешок, я с опаской
выбрался наружу. Ураган, видимо, достиг наивысшего напряжения. Вокруг
творилось что-то невообразимое. Было темно, как ночью. Небо смешалось с
тайгой. Все потонуло в снежных вихрях, сдобренных обломками веток, коры и
невесть откуда взявшимися листьям. Постоянно то в одном, то в другом месте
падали деревья. На фоне несусветного рева казалось, что они валятся
бесшумно.
Забравшись в выемку под обрывистым берегом, закупорился в мешке, как
рябец в тесной снежной норе. В голову лезли беспокойные мысли: "Где Лукса?
Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. Не придавило ли
палатку? Переживут ли звери такое жуткое ненастье?"
К вечеру ветер заметно осел, но, отбушевав, ураган время от времени
пролетал на слабеющих крыльях, выстреливая плотными снежными зарядами. А
вскоре снег опять повалил плавно, мягкими хлопьями. Воцарилась гнетущая
тишина, особенно заметная после оглушительного буйства стихии.
Лукса пришел поздно, изнуренный и потрясенный бурей.
-- Чего Пудзя так сердился? -- недоумение сокрушался он. -- Однако зимой
деревья совсем нельзя гнуть. Беда как много тайги поломало. Путик закидало.
Обходить завалы устал. Ладно до конца не ходил -- на развилке ключа
отсиделся.
К ночи ветер опять многоголосо завыл голодным зверем, заметался по реке и
сопкам в поисках поживы. Врываясь в печную трубу, он наполнял палатку таким
густым дымом, что становилось невозможно дышать. Мы легли спать, наглухо
закупорившись в мешках.
Проснулся от смачной ругани Луксы, яростно поносившего всех подряд - и
дрова, и печку, и погоду, Высунув голову, я закашлялся от едкого чада.
Оказывается, у Луксы от искры, вылетевшей из печки с порывом ветра,
загорелся, точнее, затлел спальник. Пока охотник почувствовал, что горит,
возле колена образовалась такая дыра, что в нее без труда можно было
пролезть человеку. Легко понять несдержанность старого следопыта и простить
ему крепкие выражения. Ведь зимой в этих краях спиртовой столбик нередко
опускается до отметки минус сорок градусов.
Выбравшись из занесенной снегом и обломками веток палатки, мы не признали
окрестностей.
Мне не раз приходилось видеть ветровалы, но в свежем виде они ошеломляют.
Местами деревья повалены сплошь. Уцелела только молодая поросль. Поверженные
исполины лежат вповалку, крепко обнявшись зелеными лапами, стыдливо таясь за
громадами вывороченной земли. Те, у которых корни выдержали бешеный напор,
переломлены у основания и истекают лучистой, как липовый мед, смолой,
зависающей на золотистой древесине вытянутыми янтарными сережками. Обрывки
узловатых корней, здоровые, сочные кричали от боли, протестуя против такой
нелепей смерти. Невольно проникаешься уважением к тем крепышам, которые
выстояли.
День между тем выдался погожий. Изголодавшиеся за время ненастья звери
забегали в поисках пищи.
Тщательно осматривают и соболя свой участок - зверек никогда не пробежит
мимо дупла, не обследовав его. Побывает на всех бугорках, заглянет под все