Бен Бова.
        Орион 1-5

        Орион
        Месть Ориона
        Орион в эпоху гибели
        Орион и завоеватель


        Бен Бова.
        Орион

   -----------------------------------------------------------------------
   Ben(jamin) Bova. Orion (1984) ("Orion" #1).
   Пер. - И.Новицкий. М., "Армада", 1996.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 July 2002
   -----------------------------------------------------------------------

                                           Неподражаемому Альфреду Бестеру



        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ФЕНИКС"


        "1"

   Я не супермен.
   У меня есть способности, которые лежат далеко за пределами возможностей
любого другого ординарного мужчины, но я  такой  же  человек  и  столь  же
смертен, как и любой из них.
   Вероятно, источник моих способностей следует искать в особенностях моей
нервной системы, но утверждать это наверняка я, конечно, не могу.  Я  имею
возможность полностью контролировать свое  тело  и  заставлять  любую  его
часть почти мгновенно исполнять приказы головного мозга.
   В прошлом году я научился играть на фортепьяно  в  течение  всего  двух
часов. Мой учитель, тихий седовласый человек, так и  не  поверил,  что  до
того дня я никогда не прикасался к клавишам. Чуть раньше в том же  году  я
ошеломил мастера тайквандо тем, что в течение недели в совершенстве постиг
искусство, изучению которого он посвятил всю свою жизнь, затратив  на  это
немалые усилия. Ему  стоило  неимоверного  труда  сохранить  свою  обычную
невозмутимость и вежливость, но было совершенно очевидно, что он вне  себя
от осознания этого простого факта и посему испытывает чувство глубочайшего
унижения. После этого мне не оставалось ничего  иного,  как  покинуть  его
школу.
   Остается только удивляться, что  мои  возможности  все  еще  продолжают
приумножаться. Я всегда обладал способностью контролировать свое дыхание и
ритм биения моего сердца. Когда-то я наивно полагал, что на  это  способен
любой человек, пока не прочел книгу  о  йогах  и  их  якобы  "мистических"
способностях. Лично для меня все их трюки всегда были не более чем детской
игрой...
   Два месяца назад я зашел перекусить в один из  ресторанчиков  в  центре
Манхэттена. Я люблю одиночество и предпочитаю  обедать  попозже,  дабы  не
оказаться среди шумной людской толпы. Было что-то около трех часов дня,  и
ресторан  оказался  почти  пуст.  Несколько  пар  сидело   за   отдельными
столиками, негромко переговариваясь между  собой.  Двое  пожилых  туристов
недоверчиво изучали французское меню,  подозрительно  косясь  на  названия
незнакомых блюд.  Еще  одна  парочка  любовников  сидела  у  задней  стены
помещения, взявшись за руки и каждые несколько секунд с опаской поглядывая
на входную дверь.  Одинокая  молодая  женщина  занимала  отдельный  столик
недалеко от меня. Она показалась мне на редкость красивой. Темные вьющиеся
волосы падали на ее плечи,  а  классические  черты  лица  выдавали  в  ней
профессиональную фотомодель.
   Случайно она посмотрела  в  мою  сторону,  и  ее  холодный  равнодушный
взгляд, казалось, проник в самые сокровенные тайники моей души. Можно было
подумать, что ее большие серые, как приполярные моря, глаза таили  в  себе
все знание мира. Внезапно я почувствовал себя не просто холостым, а  очень
одиноким  человеком.  Словно  сраженный  на  месте  молокосос,  я   ощутил
настойчивое желание немедленно подойти к ее столику и завязать знакомство.
   Отведя от меня свой взор, она посмотрела в сторону  двери.  Невольно  я
взглянул в том же направлении и заметил на пороге на  удивление  красивого
мужчину неопределенного возраста. С равным основанием ему можно было  дать
и тридцать и пятьдесят лет. Его волевое лицо обрамляли  роскошные  золотые
волосы. Постояв пару секунд у двери, он направился к стойке бара и  уселся
у зашторенного окна. И хотя незнакомец был  одет  в  серый  костюм  весьма
консервативного покроя, выглядел он скорее как кинозвезда или  олимпийский
небожитель, нежели как преуспевающий  манхэттенский  бизнесмен,  выбравший
этот час для раннего коктейля.
   Моя сероглазая красотка, словно зачарованная, не сводила с  него  глаз.
Казалось, даже в зале ресторана стало светлее от  сияния,  исходившего  от
его  волос.  Человек  определенно  излучал  своеобразную  ауру,  способную
подействовать на кого угодно. Полузабытое воспоминание шевельнулось у меня
в голове. Я подсознательно почувствовал, что уже встречал  этого  человека
и, возможно, даже знал его много лет назад. Но сколько я ни  пытался,  мне
никак не удавалось припомнить, где, когда и при каких обстоятельствах  это
могло произойти.
   Я украдкой бросил взгляд на молодую  женщину.  С  видимым  усилием  она
оторвала свой взгляд  от  златоволосого  мужчины  и  обратила  его  в  мою
сторону. На ее губах заиграла слабая  улыбка,  что  с  некоторой  натяжкой
могло  быть  истолковано  как  приглашение  к  знакомству.  Но  тут  дверь
ресторана снова открылась и привлекла внимание темноволосой красавицы.
   Новый  посетитель  не  стал  задерживаться  на   пороге   и,   прямиком
направившись к бару, уселся на  стул  спиной  к  зашторенному  окну.  Если
первый мужчина выглядел как случайно  опустившийся  на  Землю  златокудрый
ангел, то вновь прибывший вполне мог  сойти  за  выходца  из  преисподней.
Тяжелое, мрачное лицо  под  шапкой  иссиня-черных  волос  было  под  стать
сильному, мускулистому телу. Темные глаза гневно сверкали  из-под  густых,
мохнатых бровей. Тяжелым басом он  обратился  к  бармену  и  заказал  себе
бренди.
   Я допил свой кофе и решил: самое разумное, что я могу  сделать,  -  это
поскорее расплатиться, а по пути к выходу немного  задержаться  у  столика
моей модели и  поболтать  с  ней.  Я  попытался  отыскать  глазами  своего
официанта среди его коллег, торчавших у двери на кухню в  глубине  зала  и
болтавших между собой на странном жаргоне, состоявшем из причудливой смеси
французских и итальянских слов. Это обстоятельство и спасло мне жизнь.
   Маленький лысый человек в черном пальто неожиданно  выскочил  из  двери
кухни и швырнул в зал черный яйцевидный предмет. Даже  неспециалист  легко
угадал бы - это ручная граната.  Я  отчетливо  помню  каждую  деталь  того
эпизода, словно наблюдал его при замедленной съемке. Сейчас я  отдаю  себе
отчет, что в тот момент все мои рефлексы сработали с невероятной даже  для
меня скоростью. Я заметил, как человек проворно нырнул обратно в кухню,  а
официанты, застигнутые  врасплох,  застыли  на  месте,  словно  пораженные
громом. Большинство же присутствующих просто не обратили на него внимания,
даже не подозревая, что находятся на волосок от  гибели.  Моя  же  молодая
красавица сидела спиной к гранате и вовсе не могла  ее  видеть.  Бармен  с
расширенными от ужаса глазами наблюдал, как смертоносный предмет  упал  на
пол и покатился по ковру менее чем в пяти футах от меня.
   Я  издал  предостерегающий  возглас  и  рванулся  вперед,   опрокидывая
оказавшиеся на моем пути столики, намереваясь  защитить  молодую  девушку,
оказавшуюся в опасной близости от предполагаемого места взрыва.
   Слава Богу, я успел вовремя. Мы одновременно грохнулись на пол, причем,
естественно, я оказался  сверху.  Звон  разбивающихся  тарелок  и  бокалов
утонул в грохоте взрыва, подобно  вспышке  молнии  осветившего  помещение.
Дальше начался сплошной ад. Ресторан  наполнился  криками  пострадавших  и
просто перепуганных  людей,  дымом  загоревшейся  ткани  и  едким  запахом
взрывчатки.
   Как ни удивительно, но я  не  получил  ни  единой  царапины.  Стол,  за
которым несколько секунд назад сидела молодая девушка, обратился в  щепки,
а стена позади нас покрылась выбоинами  от  многочисленных  осколков.  Над
нами висело облако дыма. Я опустился на колени рядом с потерявшей сознание
девушкой. На ее лбу красовалась  огромная  ссадина,  но  в  остальном  она
практически не пострадала. Я обернулся и сквозь клубы дыма  бросил  взгляд
на прочих моих товарищей по несчастью. Большинству  повезло  куда  меньше,
чем нам.  Одни,  истекая  кровью,  лежали  на  полу;  другие,  отброшенные
взрывной волной, жались к  стенам.  Со  всех  сторон  доносились  стоны  и
призывы о помощи, одна женщина истерически рыдала.
   Я взял молодую фотомодель на руки и вынес ее на улицу, затем вернулся в
помещение и помог выбраться наружу еще одной паре. В тот момент,  когда  я
укладывал их на  тротуар  среди  многочисленных  осколков  стекла  выбитой
взрывом витрины"  рядом  раздался  вой  сирены  и  на  месте  происшествия
появились машины полиции, пожарных и "скорой помощи". Передав дело в  руки
профессионалов, я отошел в сторону.
   Люди, сидевшие у стойки бара, исчезли без следа. Оба, и  златокудрый  и
темноволосый, мужчины, похоже, удалились в самый момент взрыва. По крайней
мере их не оказалось на месте, когда я первый раз поднялся с пола. Мертвый
бармен был практически перерезан пополам осколками, но его клиенты  словно
растворились в воздухе.
   Когда пожарные справились с огнем,  полицейские  вынесли  из  ресторана
четверых погибших и уложили их тела на асфальт,  прикрыв  одеялами.  Врачи
прямо на месте оказывали помощь раненым. Все еще не пришедшую  в  сознание
девушку унесли на носилках. Прибыло еще несколько машин  "скорой  помощи".
Толпа, успевшая собраться на месте взрыва, возбужденно гудела.
   - Проклятые уроды из ИРА [IRA - Ирландская  республиканская  армия],  -
проворчал один из копов.
   - Господи помилуй!  Неужели  они  ухитрились  добраться  даже  сюда?  -
удивился второй.
   - Может быть, это и пуэрториканцы, - предположил  третий  представитель
закона вибрирующим от гнева голосом.
   - Или сербохорваты. Помнишь, как они  попытались  подложить  бомбу  под
статую Свободы?
   Полицейские задали мне несколько вопросов, после чего передали  в  руки
врачей для профилактического осмотра.
   - А вы счастливчик, мистер, - заключил один из медиков, закончив беглое
обследование. - У вас даже прическа не пострадала.
   Счастливчик? Я ощущал себя совершенно окоченевшим, словно все мое  тело
было погружено в густой, промозглый туман. Я мог видеть, двигаться, дышать
и думать. Но я не мог чувствовать. Я предпочел бы испытывать  гнев,  горе,
на худой конец страх. Но я был холоден, как глупая корова, которая смотрит
на мир безмятежными, ничего не выражающими глазами. Я  подумал  о  молодой
женщине, которую  только  что  на  моих  глазах  увезли  в  больницу.  Что
заставило меня попытаться спасти ее? Кто  устроил  этот  идиотский  взрыв?
Пытались ли неизвестные террористы убить ее? Или одного из мужчин у стойки
бара? Или, наконец, меня?
   Как всегда с завидной оперативностью появились два фургона телевидения,
и репортеры рассыпались по улице, чтобы взять интервью у капитана  полиции
и свидетелей происшествия.  Другие  лихорадочно  устанавливали  переносные
телевизионные камеры. Одна из журналисток, неприятная остроносая женщина с
гнусавым голосом, в течение нескольких минут пыталась узнать мое мнение  о
случившемся. Я автоматически  отвечал  на  ее  вопросы,  не  пытаясь  даже
бороться с охватившим меня оцепенением.
   Когда полицейские позволили мне удалиться, я с трудом пробрался  сквозь
взбудораженную толпу и прошел три квартала пешком до своего офиса. Мне  не
хотелось ни с кем разговаривать о недавнем взрыве, и я сразу прошел в свой
маленький кабинет и захлопнул за собой дверь.
   Вплоть до самого вечера я сидел за столом, размышляя, кому понадобилось
бросать гранату и каким, собственно, образом мне удалось  избежать  верной
гибели. Эти размышления  заставили  меня  задуматься  о  моих  необычайных
способностях. Возможно,  что  два  незнакомца,  сидевших  у  стойки  бара,
обладали такими же талантами? Затем мои мысли снова  вернулись  к  молодой
женщине. Закрыв глаза, я попытался восстановить в памяти картину того, как
машина "скорой помощи" увезла ее с места происшествия. "Госпиталь  Святого
Милосердия" - было начертано на борту  фургона.  С  помощью  персонального
компьютера мне в считанные секунды удалось установить  адрес  больницы.  Я
встал из-за стола и вышел из кабинета.
   Освещение в комнате автоматически отключилось, едва я закрыл  за  собой
входную дверь.



        "2"

   Только когда я  миновал  вращающиеся  двери  главного  входа  госпиталя
Святого Милосердия, до меня дошло, что я не знаю имени женщины,  навестить
которую  собрался.  Стоя  посредине  переполненного   обезумевшей   толпой
вестибюля, я окончательно понял всю нелепость моей попытки  обратиться  за
помощью   к   кому-нибудь   из   присутствовавших   здесь   представителей
медперсонала больницы. Судя по их измученному виду, забот у них и без меня
хватало. Несколько минут я стоял совершенно  потерянный,  не  представляя,
что я могу еще предпринять в подобной ситуации, пока не заметил поблизости
полицейского в форме. Это подало мне новую идею. Шаг за шагом я кружил  по
вестибюлю, расспрашивая всех  попадавшихся  мне  представителей  закона  о
людях, доставленных сегодня в госпиталь после взрыва в ресторане в  центре
Манхэттена. Чтобы не привлечь к себе излишнего внимания,  я  представлялся
им в качестве агента страховой компании, ведавшей делами ресторана. Только
один из копов, могучего сложения негр с импозантными  усиками,  заподозрил
неладное и потребовал предъявить ему мое удостоверение. Я показал ему  мой
страховой полис, выглядевший  достаточно  внушительно,  чтобы  убедить  не
слишком внимательного человека в том, что я  не  лгу.  Впрочем,  как  я  и
предполагал, он едва взглянул на документ. Возможно, мой  респектабельный,
самоуверенный вид послужил дополнительным аргументом в мою пользу.
   Меньше  чем  через  полчаса  я  был  допущен  в  больничную  палату  на
шестнадцать  мест,  половина  из  которых  пустовала.  Дежурная  медсестра
подвела меня к кровати, на которой, закрыв глаза, лежала молодая  женщина.
Ссадина на ее лбу была аккуратно заклеена свежим пластырем.
   - У вас всего несколько  минут,  сэр,  -  предупредила  меня  медсестра
шепотом.
   Я молча кивнул.
   - Мисс Промачос, - негромко позвала медсестра, склоняясь над  постелью,
- к вам посетитель.
   Ресницы молодой женщины дрогнули. У меня  появилась  новая  возможность
заглянуть в огромные серые глаза, показавшиеся мне  бездонными,  как  сама
Вечность.
   - У вас не более нескольких минут, сэр, - повторила  медсестра,  прежде
чем вернуться к своим делам.
   Звук ее легких шагов по кафельному полу замер где-то в глубине комнаты.
   - Вы... вы - тот самый человек, кто спас меня в ресторане.
   Сердце у меня бешено заколотилось, но на этот  раз  я  даже  не  сделал
попытки умерить его биение.
   - С вами все в порядке? - спросил я.
   - Да, и только  благодаря  вам.  Разве  что  ссадина  на  лбу,  но,  по
уверениям врачей, мне не придется даже делать пластическую операцию. Шрама
не останется.
   - Прекрасно.
   На ее губах играла слабая улыбка.
   - Ну, конечно, я получила еще несколько синяков, когда вы сбили меня на
пол.
   - Сожалею.
   На этот раз она рассмеялась.
   - Вам незачем извиняться. Если бы вы этого не сделали... - Смех  затих,
и на ее миловидном лице появилось озабоченное выражение.
   Я подошел чуть поближе.
   - Я очень рад, что вы не получили серьезных ранений.  Я...  я  даже  не
знаю вашего имени.
   - Арета, - сказала она. - Зовите меня Арета.
   Ее низкий,  слегка  вибрирующий  голос,  совершенно  лишенный  высоких,
пронзительных нот, показался мне удивительно женственным и, на мой взгляд,
абсолютно соответствовал ее облику.
   Она не спросила моего имени, бросила  на  меня  холодный,  внимательный
взгляд, словно ожидая услышать от меня что-то. Нечто чрезвычайно важное.
   Я почувствовал себя несколько неловко и,  кроме  того,  был  совершенно
сбит с толку.
   - Вы не знаете, кто я такая, не так ли? - спросила она.
   Во рту у меня стало сухо.
   - Откуда мне знать?
   - Значит, вы ничего не помните?
   "Что я должен помнить?" - хотелось мне спросить ее. Но вместо  этого  я
лишь отрицательно покачал головой.
   Она слегка приподнялась на постели и взяла меня за  руку.  Ее  холодные
пальцы успокаивающе поглаживали мою руку.
   - Ничего страшного, - сказала она негромко. - Я помогу вам. Для этого я
и нахожусь здесь.
   - Помочь мне? - Мне показалось, что я схожу с ума. Что она хотела  этим
сказать?
   - Вы помните двух мужчин, сидевших сегодня днем у стойки бара?
   - Златокудрый красавчик?.. - Портрет  неизвестного  мгновенно  предстал
перед моими глазами.
   - И еще второй. Темноволосый.  -  Лицо  Ареты  стало  серьезным.  -  Вы
помните его?
   - Да.
   - Но не помните, кто они такие?
   - Как я могу вспомнить то, чего не знаю?
   - Вы должны вспомнить! - Ее пальцы повелительно сжали мою руку.  -  Это
чрезвычайно важно.
   - Но я не знаю, кто они такие. Я их никогда не  видел  до  сегодняшнего
дня.
   Ее голова бессильно упала на подушку.
   - Вы раз уже видели их. Так же, как и я. Но сейчас вы не можете помнить
об этом.
   За  моей  спиной  я  услышал  характерный  звук  шагов   возвращавшейся
медсестры.
   - Все это очень странно, - пробормотал я.  -  Вы  можете  мне  сказать,
почему в ресторан бросили бомбу? Чья это работа?
   - Это как раз несущественно. Я нахожусь здесь для  того,  чтобы  помочь
вам вспомнить свое предназначение. То,  что  произошло  сегодня  днем,  не
более чем тривиальный эпизод.
   - Тривиальный? Хорошенькие дела! Четыре человека убиты!
   Свистящий шепот прервал наш разговор.
   - Свидание окончено, сэр. Пациентка нуждается в отдыхе.
   - Но...
   - Она нуждается в отдыхе!
   Арета улыбнулась:
   - Все в порядке. Вы можете вернуться завтра утром. Тогда я  и  расскажу
вам обо всем.
   Я пожелал ей доброй ночи и неохотно покинул палату...
   Медленно пробираясь сквозь лабиринт больничных коридоров,  я  почти  не
обращал  внимания  на  людей,  сновавших  вокруг  меня,  как   муравьи   в
растревоженном муравейнике. Их собственные истории, утраты и боль были  не
менее далеки от меня, чем самые удаленные звезды.
   Информация,  полученная  от  Ареты,  заставляла  мой  мозг  работать  с
удвоенной  силой  и  одновременно  причиняла  мне  танталовы  муки   ввиду
очевидной невозможности получить немедленный ответ  на  интересующие  меня
вопросы.
   Арета знала меня! Мы встречались и раньше. Я должен вспомнить ее и двух
мужчин, находившихся вместе с нами в ресторане. Но,  увы,  в  моей  памяти
было так же пусто, как на потемневшем экране выключенного компьютера.
   К тому времени как я спустился в вестибюль и  вышел  на  улицу,  я  уже
принял решение. Вместо того чтобы отправиться прямо домой, я дал  водителю
такси адрес моего офиса, где хранилось мое персональное досье.
   Общие данные были мне  хорошо  известны  и  не  представляли  для  меня
особого интереса.
   Имя - Джон Г.О'Райан. Год, место рождения...
   Правда, и эти стандартные сведения порой  заставляли  меня  чувствовать
себя слегка не в своей тарелке, как будто мое имя принадлежало не  мне,  а
совсем другому человеку.
   Джон О'Райан?
   Что-то в этом было не так.
   Я - глава отдела  маркетинговых  исследований  корпорации  "Континентал
Электронике",  международной   фирмы,   производящей   лазеры   и   другое
высокотехнологическое оборудование. Мне тридцать шесть лет.  Но,  странное
дело, я всегда чувствовал себя моложе...
   Всегда ли?
   Я попытался припомнить тот день, когда мне исполнилось тридцать лет,  и
испытал неприятный шок, выяснив, что он совершенно выпал из  моей  памяти.
Зато свое тридцатитрехлетие я  помнил  до  мельчайших  подробностей.  Этот
вечер я провел с Адриенной, личным секретарем моего  босса.  Удивительный,
незабываемый вечер. К сожалению, несколько  недель  спустя  Адриенна  была
переведена в наш Лондонский филиал, с тех пор я, похоже,  все  свое  время
посвящал только компьютерам и моей работе.
   Я попытался припомнить лицо Адриенны и снова не смог этого сделать. Мои
воспоминания ограничивались темными волосами, сильным, податливым телом  и
блестящими серыми глазами.
   То, что произошло со мной до этого дня, совершенно  сгладилось  в  моей
памяти. Я пытался сконцентрироваться на этой теме до тех пор, пока мускулы
моего лица не заболели от напряжения, но все было тщетно.
   Относительно всего того, что произошло ранее этой даты, в  моей  памяти
был полный  провал.  Я  не  мог  вспомнить  своих  родителей.  У  меня  не
сохранилось абсолютно никаких воспоминаний о моем детстве. Выяснилось даже
то, что у меня нет ни друзей, ни даже просто знакомых за пределами  узкого
круга сотрудников моего отдела.
   Я сидел весь в холодном поту.
   "Кто же я такой? Почему это произошло именно со мной?"
   Я  проторчал  в  своем  маленьком,   оборудованном   всеми   атрибутами
современной техники кабинете до позднего вечера, пока сумерки за окном  не
сменились чернильной темнотой  ночи.  Я  сидел  в  полном  одиночестве  за
полированным столом из бразильского красного  дерева  и  тупо  смотрел  на
экран персонального  компьютера,  на  котором  мелькали  сведения  о  моей
собственной биографии.
   Имена. Даты. Названия школ и колледжей, где я учился. Ни  одно  из  них
ничего не говорило мне и не вызывало ни малейшего отклика в моей памяти.
   Я поднял глаза на полированное хромированное зеркало, висевшее напротив
моего стола.  Джон  Г.О'Райан  собственной  персоной  смотрел  на  меня  с
противоположной стены. Незнакомец, с густыми темными волосами и  ничем  не
примечательным лицом,  единственной  отличительной  особенностью  которого
было разве что слабое  сходство  с  чертами  лиц  представителей  народов,
населяющих Средиземноморье. Еще сравнительно молодой  человек,  чуть  ниже
шести футов ростом,  с  хорошо  развитой  фигурой,  одетый  в  характерную
униформу  преуспевающего  администратора:  темно-синюю   тройку,   светлую
рубашку и аккуратно завязанный темно-бордовый галстук.
   Если верить сведениям, приведенным в  досье,  в  школе  я  был  хорошим
атлетом. Да и сейчас я находился в неплохой форме, хотя явно не тянул выше
среднего  стандарта.  Мне  ничего  не  стоило  раствориться  в  толпе,  не
привлекая к себе повышенного внимания окружающих.
   "Так кто же все-таки я такой?"
   Я никак не мог отделаться  от  неприятного  ощущения,  что  был  просто
помещен в этот город, в эту жизнь три года назад неизвестной мне волей или
силой, позаботившейся предварительно о том, чтобы стереть из  моей  памяти
все воспоминания о прежней жизни.
   Для меня было совершенно очевидно, что  я  должен  наконец  установить,
кому или чему я обязан своим  пребыванием  в  этом  мире.  Арета  обладала
ключом к моему прошлому, она  знала  о  нем  и  хотела  сообщить  мне  эти
сведения. Мое сердце забилось быстрее, мое дыхание участилось, стало почти
тяжелым.  Мое  возбуждение  росло,  и  несколько  минут  я  упивался  этим
ощущением. Затем усилием воли  я  понизил  содержание  адреналина  в  моей
крови, замедлил ритм биения сердца и частоту дыхания.
   Не знаю почему, но я был уверен, что брошенная граната  предназначалась
именно мне. Не Арете или кому-нибудь другому. Только мне.
   Кто-то пытался убить меня!
   Инстинктивно  я  чувствовал,  что,  пытаясь  выяснить   свое   истинное
происхождение, я подвергаю себя смертельной опасности.
   Скорее всего меня ждет смерть.
   Но для меня уже не существовало пути назад. Я  чувствовал,  что  обязан
выяснить все до конца. Я также понимал, что кем бы я ни был, каким  бы  ни
было мое прошлое,  оно  включало  в  себя  не  только  Арету,  но  и  двух
незнакомцев - златокудрого ангела и черного демона. Один из них или, может
быть, оба и пытались убить меня.



        "3"

   На следующее утро после взрыва в ресторане я вошел в мой офис  ровно  в
девять, немного позднее, чем обычно. Мне пришлось приложить немало усилий,
чтобы увильнуть от ответов на многочисленные  вопросы  моей  секретарши  и
нескольких сотрудников, либо видевших вечерний выпуск  новостей  ТВ,  либо
успевших ознакомиться с утренними газетами с моими фотографиями на  первых
полосах, на которых я был запечатлен  среди  окровавленных  тел  убитых  и
тяжело раненных людей.
   Усевшись за рабочий стол, я первым делом дал команду  моему  компьютеру
соединить меня с госпиталем Святого Милосердия. Компьютер больницы голосом
профессиональной актрисы сообщил мне, что часы для посещений - с  двух  до
четырех днем и с шести до  восьми  по  вечерам.  Состояние  мисс  Промачос
хорошее, но она не может подойти к  телефону,  так  как  в  данный  момент
проходит медицинский осмотр у своего лечащего врача.
   Я оставил сообщение, что буду в госпитале  около  двух,  затем  занялся
текущими  делами,  которые  успешно  закончил  к  назначенному  сроку.  По
неизвестной причине настроение у меня было превосходное. Я чувствовал себя
так, словно черная повязка упала с моих глаз и перед моим взором  внезапно
открылся пейзаж удивительной красоты.
   Разумеется, я отдавал себе отчет в  том,  что  моя  память  по-прежнему
представляет собой чистый лист бумаги и я столь же, как и раньше, далек от
разрешения интересующей меня проблемы. Я понимал  также,  что  моя  жизнь,
вероятнее  всего,  подвергается  серьезной  опасности.  Но  сегодня   даже
ощущение  угрозы,  нависшей   над   моей   головой,   представлялось   мне
восхитительно возбуждающим. Еще двадцать четыре часа назад я  находился  в
состоянии эмоционального коллапса, являясь, по сути дела, живым автоматом.
Я даже не догадывался о том, что большая часть  моей  памяти  была  кем-то
безжалостно стерта. Я ел, пил, дышал, но ничего не  чувствовал.  Сейчас  я
ощущал себя человеком, внезапно вынырнувшим на залитую солнцем поверхность
океана после долгого пребывания в его мрачных глубинах.
   По мере приближения  назначенного  часа  мое  возбуждение  усиливалось.
Теперь я чувствовал себя почти подростком,  спешащим  на  первое  в  жизни
свидание.  Я  предпочел  отказаться  от  ленча,  поскольку   был   слишком
разгорячен, чтобы хотеть есть.
   Я оставил офис незадолго до двух и, с трудом поймав такси на оживленной
улице, нетерпеливо ерзал на  сиденье,  пока  машина  медленно  пробивалась
сквозь плотный поток машин в направлении госпиталя Святого Милосердия.
   - Мисс Промачос, - сообщила мне медсестра, сидевшая за столом у входа в
палату Ареты, - покинула больницу примерно полчаса тому назад.
   От удивления я едва удержался  на  ногах,  словно  человек,  неожиданно
получивший удар между глаз.
   - Покинула больницу? - пробормотал я.
   - Да. Вы мистер Райан?
   Я молча кивнул головой.
   - Она оставила записку для  вас.  -  Медсестра  вручила  мне  сложенный
листок бумаги. На нем карандашом было нацарапано мое имя. Очевидно,  Арета
писала в большой спешке, даже в  своем  имени  я  заметил  орфографические
ошибки.
   Я развернул листок и прочитал следующее:
   "У меня нет времени. Это темноволосый..."
   Ниже, уже совсем неразборчивыми  каракулями,  было  написано  еще  одно
слово: "Андеграунд".
   Я нервно скомкал листок бумаги.
   - Когда, вы сказали, она покинула госпиталь?
   Медсестра, несомненно, была стреляной птицей. Выражение ее  прищуренных
глаз ясно говорило о том, что у нее нет  ни  малейшего  желания  оказаться
замешанной в какое-нибудь сомнительное дело.
   - Когда? - повторил я.
   Она неохотно перевела взгляд на электронные часы, висевшие напротив  ее
кресла.
   - Двадцать восемь минут назад, если  вам  необходимо  знать  совершенно
точно, - проворчала она.
   - С кем она покинула больницу?
   - Я не спрашивала его имени. С меня было достаточно желания самой  мисс
Промачос.
   - Вы можете описать его внешность?
   Она все  еще  колебалась.  На  ее  физиономии  отчетливо  читались  все
перипетии борьбы, происходившей в ее мозгу.
   - Крупный мужчина, - произнесла она наконец. - Не  такой  высокий,  как
вы, но очень крупный. Если вы понимаете, что я имею в виду. Мощный, словно
танк. Вылитый горилла из фильма о мафии, а то и еще  похуже.  Вид  у  него
был... угрожающий. Способен испугать кого угодно.
   - Могучего сложения, темноволосый, с густыми бровями?
   - Это он. - Она утвердительно кивнула головой. - Только мне показалось,
что мисс Промачос не слишком опасалась его. Я была напугана, не скрою,  но
она... думаю, что нет. Вела себя так, словно хорошо знала его или  он  был
членом ее семьи.
   - Семьи бывают разные...
   Медсестра  не  имела  ни  малейшего  представления  о  том,  куда   они
направились.   Против   правил   госпиталя   было   сообщать   посторонним
местожительство  пациентов,  но  она  дала  домашний  адрес  Ареты   после
небольшого  нажима  с  моей  стороны.  Похоже,   темноволосый   незнакомец
действительно напугал ее.
   Я взял другое такси и отправился по адресу, который дала мне медсестра.
Арета  жила  в  другом  конце  города,  недалеко  от  Бруклинского  моста.
Водитель, латинос, скоро запутался в хитросплетении  улочек  Ист-Сайда.  Я
заплатил ему по счету и прошел несколько кварталов в поисках нужного дома.
   Как скоро выяснилось, такого адреса просто не существовало.  Информация
оказалась примитивной фальшивкой. Я остановился  на  углу  улицы,  начиная
чувствовать себя неловко в моем дорогом деловом костюме там, где  все  без
исключения носили джинсы, рабочие спецовки, рубашки свободного покроя  или
даже шали, судя по всему еще недавно бывшие обыкновенными скатертями. Я не
опасался за себя, хотя взгляды, которые я порой ловил,  при  всем  желании
трудно было назвать дружелюбными. Я сконцентрировал все свои  мыслительные
способности, пытаясь понять, почему Арета сообщила администрации  больницы
фальшивый адрес. Я не сомневался, что медсестра была искренна в  разговоре
со мной. Следовательно, сама Арета вполне сознательно сказала неправду.
   "Андеграунд"...
   Что она подразумевала под этим словом? Андеграунд? Я взглянул  на  свои
часы. Прошел почти час с того момента, когда она  покинула  госпиталь.  За
это время они могли оказаться  в  любой  точке  огромного  перенаселенного
города.
   - Эй, у тебя отличные часы, приятель.
   Я почувствовал, как острие ножа  уперлось  в  мою  спину,  а  зловонное
дыхание его владельца защекотало мне ноздри.
   - Мне действительно нравятся твои часы, парень, - продолжал  он  басом,
стараясь придать голосу угрожающие нотки.
   Я вовсе не  хотел  оказаться  ограбленным  среди  белого  дня  на  углу
оживленной улицы. Этот болван, стоявший сейчас вплотную за моей  спиной  и
почти воткнувший свой нож  в  мою  поясницу,  был  настолько  наивен,  что
надеялся, что я покорно позволю обобрать  себя  на  глазах  многочисленных
прохожих.
   - Просто отдай мне твои часики и держи свое хлебало закрытым.
   Я приподнял руки, словно собирался снять  часы  с  запястья,  и,  резко
повернувшись, ударил его локтем в адамово яблоко, после чего ребром ладони
нанес рубящий удар по переносице  грабителя.  Нож  выпал  из  его  руки  и
звякнул о тротуар. Новый удар в солнечное сплетение выбил остатки  воздуха
из его груди, так что малый не мог даже закричать. Согнувшись пополам,  он
опустился на асфальт, закрывая руками сломанный нос.  Кровь  заливала  его
грязные лохмотья. Схватив его за волосы, я резким  движением  откинул  его
голову назад и заглянул в залитое кровью лицо.
   - Убирайся отсюда, прежде чем я потеряю терпение, - предупредил я его и
левой ногой отправил его игрушку в сточную канаву.
   Второго приглашения не потребовалось. С перекошенным от боли  и  страха
лицом он вскочил на ноги и исчез в ближайшей подворотне со всей быстротой,
на которую был еще способен. Несколько  прохожих  бросили  на  меня  косые
взгляды, но никто не сказал ни слова  и  не  сделал  попытки  вмешаться  в
инцидент. Поистине, Нью-Йорк - удивительное место.
   Андеграунд?
   Неожиданно прямо из-под моих ног до  меня  донесся  стук  колес  поезда
подземки.
   "Андеграунд" - английское слово,  равнозначное  американскому  "сабвэй"
или французскому "метро". Я знал, что одна  из  станций  была  расположена
прямо у главного входа госпиталя  Святого  Милосердия.  Бросив  взгляд  на
другую сторону улицы, я обнаружил, что вход  в  подземку  находится  прямо
против меня. Я перебежал, не дожидаясь сигнала светофора, вызвав тем самым
хор протестующих автомобильных гудков и  проклятий  взбешенных  владельцев
машин,  скатился  вниз  по  лестнице  и  оказался  в  грязном,   пропахшем
нечистотами помещении. Мне пришлось изучить  несколько  развешанных  вдоль
стены схем нью-йоркского метро, прежде чем удалось найти такую, где бы под
написанными от  руки  непечатными  словами  и  высказываниями  можно  было
различить название станций. Сомнений не было: станция,  где  я  находился,
была  соединена  прямой  линией  с  той,  что  возле   госпиталя   Святого
Милосердия.
   Андеграунд. Итак, они отправились сюда и вышли из поезда именно на этой
станции. Вот что означала написанная в спешке записка Ареты.
   Что же делать теперь? Куда они направились дальше? Поезд, состоящий  из
четырех обшарпанных вагонов, с грохотом вкатился на  станцию  и  под  лязг
тормозов  остановился  у  платформы.  Как  и  схемы,  стены  вагонов  были
испещрены похабными рисунками  и  солеными  выражениями.  Автоматически  я
начал  осматривать  состав,  отчаянно  надеясь   найти   несколько   слов,
оставленных специально для меня. Тщетная попытка.
   Двери  вагонов  с  шипением  распахнулись,  и  пассажиры  высыпали   на
платформу.  Я  направился  было  к  первому  вагону,  но  негр   в   форме
железнодорожного служащего остановил меня.
   - Последняя остановка, мистер. Поезд идет в тупик.  Следующий  поезд  в
верхнюю часть города через пять минут.  Отправление  со  второй  платформы
верхнего уровня.
   Двери захлопнулись, пустой поезд  отошел  от  платформы  и  скрылся  за
поворотом  туннеля.  Я  прислушался,  стараясь  не  обращать  внимания  на
характерные  звуки  подземки;  разговоры  пассажиров,  грохот  рок-музыки,
доносившийся  из   магнитофонов   компании   мальчишек;   визгливый   смех
девчонок-подростков.
   Поезд, скрывшийся за поворотом туннеля, остановился всего в  нескольких
сотнях метров от меня.
   "Поезд направляется в тупик",  -  припомнил  я  слова  железнодорожного
служащего. Насколько мне было известно, именно в таких  тупиках  свободные
составы находятся какое-то время, пока снова не потребуются на линии.
   Я огляделся вокруг. Никто не обращал на  меня  ни  малейшего  внимания.
Дойдя  до  конца  платформы,  я  легко   перепрыгнул   через   ограждение,
закрывавшее доступ к железнодорожному пути,  и  спустился  по  ступенькам,
ведущим в туннель. Грязь, накопившаяся здесь за долгие годы  эксплуатации,
могла поразить  воображение  самого  бывалого  человека.  Полотно  туннеля
напоминало  канализационную  трубу,  по  которой,  по  прихоти  строителя,
зачем-то проложили рельсы.  Я  обратил  внимание,  что  третий  рельс,  по
которому передавалась электроэнергия,  позволяющая  вести  составы,  обшит
деревянными досками. К этому времени мои ботинки уже успели промокнуть  от
смрадной  грязи,  покрывавшей  полотно  туннеля,  и,   махнув   рукой   на
осторожность, я взобрался на него в твердой  решимости  довести  до  конца
свое рискованное предприятие.
   В отдалении послышался звук приближавшегося поезда. В  стенках  туннеля
имелись многочисленные ниши, позволявшие человеку укрыться в них как раз в
случае возникновения подобной ситуации.  И  когда  состав  приблизился  на
опасное расстояние, я забился в одну из них, прижавшись спиной  к  грязной
стене. Ощущение было не из приятных, но все обошлось благополучно.  И  все
же это  оказалось  отнюдь  не  легким  испытанием  для  моих  нервов.  Мне
потребовалось  по  меньшей  мере  несколько  минут,  чтобы   как   следует
отдышаться после того, как грохочущие вагоны пронеслись всего в нескольких
дюймах от моего лица.
   Взяв себя в руки, я покинул свое убежище и  двинулся  дальше  вслед  за
удаляющимся поездом. В тупике уже находилось около дюжины или более  таких
составов, неподвижно стоявших рядом друг с другом. Редкие фонари над  моей
головой располагались слишком далеко один от другого, и их света  явно  не
хватало, чтобы разогнать мрачную тьму, царившую в туннеле.
   "Они должны быть где-то рядом, -  пытался  убедить  я  самого  себя.  -
Больше им просто некуда деться".
   Я остановился и, задержав дыхание, прислушался. От одних глаз при таком
освещении было мало проку. Странный скребущийся звук донесся  из  темноты.
Стая небольших животных пронеслась мимо меня. Одно из них задело мою ногу,
едва не заставив меня потерять равновесие. Крысы. Десятки, а  может  быть,
сотни отвратительных красных глаз смотрели на меня со всех сторон.
   Затем  я  услышал  голоса.  Я  не  мог  разобрать  отдельных  слов,  но
несомненно разговаривали мужчина и женщина.
   Я начал красться в том направлении, откуда доносились голоса,  стараясь
двигаться по возможности бесшумно.
   - Что вы сказали ему? - рявкнул мужчина.
   Этот грубый, омерзительный и угрожающий голос мог  принадлежать  только
безобразному темноволосому демону, которого накануне  я  видел  мельком  в
зале ресторана.
   - Ничего.
   Без сомнений, обладательницей женского голоса была Арета.
   - Я хочу знать в точности, что вы успели рассказать  ему?  -  настаивал
демон.
   - Я не сказала ему ничего!
   За этими словами последовал странный шум, мгновенно заглушенный  криком
боли испуганной девушки.
   - Скажи мне!
   Забыв об осторожности,  я  помчался  вдоль  деревянного  короба,  думая
только о том, чтобы успеть вовремя.
   Арета вновь закричала в тот самый момент, когда я,  проскользнув  между
двумя неподвижно стоявшими составами, наконец увидел их  в  тусклом  свете
одинокого фонаря.
   Они находились в самом конце туннеля.  Арета  полусидела-полулежала  на
грязном полу со связанными за спиной  руками.  Грязный  пластырь  все  еще
прикрывал ссадину на ее лбу.  Темноволосый  мужчина  стоял  чуть  поодаль,
глядя сверху вниз на свою пленницу.  Вокруг  девушки,  в  ожидании  своего
часа,  сидели  крысы.  Несколько  дюжин  крыс.   Обнаженные   ноги   Ареты
кровоточили. Ворот ее  блузы  был  оборван,  и  огромных  размеров  крыса,
омерзительная и уродливая, словно создание  самого  ада,  уже  тянулась  к
прекрасному, даже в этот момент, лицу молодой женщины.
   Я издал яростный рев и рванулся к ней. На бегу я  успел  заметить,  как
темноволосый мужчина  повернулся  в  мою  сторону.  Помню  еще,  что  меня
поразили его глаза - такие же красные и злобные, как и  у  окружавших  его
тварей. Очевидно, он также узнал  меня,  едва  я  выскочил  на  освещенное
пространство, и в то же мгновение беззвучно растворился во  мраке,  словно
насмехаясь над моей беспомощностью.
   Голыми руками я расшвырял с десяток крыс, собравшихся вокруг Ареты,  и,
поймав двух из них за  скользкие  хвосты,  размозжил  им  головы  о  стену
ближайшего вагона. Как бешеный я кидался из стороны в сторону,  топтал  их
ногами, молотил кулаками до тех пор, пока вся  стая  не  бросилась  искать
укрытия в спасительной темноте туннеля.
   Вокруг меня больше никого не было.
   Я бросил взгляд на неподвижно лежавшую Арету. Ее невидящие  глаза  были
обращены в мою сторону. На горле зияла страшная рваная рана.  Я  опустился
на колени и поднял голову красавицы из грязи, уже успевшей пропитаться  ее
кровью. Увы, я безнадежно опоздал.
   Арета была мертва.



        "4"

   Следствием  приступа  бессильной  ярости,   пережитого   мною   в   тот
злополучный  день,  явилось   состояние   глубочайшего   шока,   настолько
подавившего все мои эмоции, что я не чувствовал практически ничего.
   Двое суток полицейских допросов,  проверок  на  детекторе  лжи,  общего
медицинского  и  специализированного   психиатрического   обследования   я
пережил, как настоящий робот: послушно отвечая на задаваемые мне вопросы и
никак не реагируя на вводимые мне стимуляторы, словно трагедия, участником
которой я стал, не имела ко мне ровным счетом никакого отношения.
   Тем не менее в своих показаниях я ни  разу  не  упомянул  таинственного
темноволосого мужчину, истинного убийцу Ареты. Крысы, перегрызшие  яремную
вену девушки, были лишь исполнителями его злой воли. И  он  воспользовался
своей  властью  над  гнусными  тварями  столь   же   эффективно,   как   и
профессиональный  киллер,  который  применяет  в  подобных  случаях   свой
пистолет. Но я предпочел оставить свое мнение при себе. Я ограничился тем,
что сообщил врачам и полицейским, что, отправившись  на  поиски  Ареты,  я
нашел ее в тупике метро в тот самый момент, когда  крысы  со  всех  сторон
атаковали ее. К сожалению, я появился слишком поздно. По крайней мере  эта
часть моих показаний была правдой.
   Нечто погребенное глубоко внутри моего подсознания  предостерегло  меня
от малейшего упоминания  о  роли  темноволосого  демона  в  этой  истории.
Инстинктивно я чувствовал, что иная линия  поведения  привела  бы  лишь  к
дополнительным осложнениям с полицейскими и медиками.  Но  было  еще  одно
соображение,  побудившее  меня  воздержаться  от  упоминания  о  настоящем
убийце. Я хотел найти его сам и своими руками рассчитаться с ним за смерть
девушки.
   Короче, я утаил все основные факты.  Впрочем,  и  полицейские  не  были
дураками. Разумеется, они понимали, что молодая девушка не  станет  просто
так спускаться в тупик  подземки,  как  и  то,  что  незнакомец,  случайно
оказавшийся вместе с  ней  жертвой  террористического  акта  накануне,  не
станет без крайней необходимости отправляться на ее поиски. Они ясно  дали
понять, что не верят мне, и предложили пройти испытание на детекторе  лжи.
Я  равнодушно  согласился.  На  любые  их  вопросы  я  отвечал  совершенно
спокойно, словно речь шла о самых банальных событиях. Показания  детектора
получились  в  точности  такими,  какими  я  хотел  их  видеть.  С   моими
способностями контролировать частоту биения собственного пульса и  степень
потовыделения подобное испытание было для меня детской игрой.
   После  психиатрического  обследования  в  Белльвю,  продолжавшегося   в
течение целой ночи, полицейские неохотно отпустили меня.
   Вернувшись домой, я позвонил своему боссу и  сообщил,  что  уже  завтра
буду на работе в обычное время. Он был слегка удивлен и осведомился, как я
себя чувствую после двух столь суровых испытаний, выпавших на мою  долю  в
течение последних нескольких дней.
   - Со мной все в порядке, сэр, - объяснил я.
   Это было истинной правдой. Физически я был совершенно  здоров,  а  свои
эмоции держал под строгим контролем. Может быть, слишком строгим?
   - А не лучше ли вам взять отпуск на  неделю-другую?  -  поинтересовался
шеф.
   Черты его обычно сурового лица, которое я  видел  на  маленьком  экране
моего телефонного монитора, сегодня казались необычайно мягкими.
   - Нет, благодарю вас, сэр. Я чувствую себя превосходно.  Буду  в  офисе
завтра утром и надеюсь, что мое временное  отсутствие  не  нанесло  ущерба
работе.
   - О, мы еще в состоянии обойтись без вас некоторое время, - успокоил он
меня. - Хорошо, ждем вас завтра утром.
   - Благодарю вас, сэр.
   Едва положив телефонную трубку, я уже перестал думать  о  работе.  Моей
главной задачей было найти убийцу Ареты. Темного дьявола. Или, еще  лучше,
его и златокудрого красавчика сразу. Оба они являлись неотъемлемой частью,
но чего?.. Вероятно, моей собственной  жизни,  как  следовало  из  намеков
Ареты.
   Я попытался припомнить их поведение в ресторане. Они не  обменялись  ни
единым словом, я был уверен в этом. Насколько я помню, они даже  почти  не
смотрели друг на друга. Но и единственный  взгляд,  которым  они  все-таки
обменялись, никак нельзя было назвать дружелюбным. Они  смотрели  друг  на
друга всего какую-то долю секунды, но сколько ненависти излучали их  глаза
в это мгновение.
   Итак, они знали, более того, ненавидели друг друга. Вероятно, если  мне
удастся найти одного, то не потребуется много времени,  чтобы  отыскать  и
другого.
   Но как найти людей, чьих имен я даже не знаю, в городе с  населением  в
семь с половиной миллионов человек? А  что  будет,  если  мои  рассуждения
окажутся ошибочными? Не схожу ли я с ума? Не был ли я сам причиной  смерти
Ареты, достаточно откровенно намекали полицейские, допрашивая меня? Почему
я не могу припомнить ничего из того, что случилось со мной более  чем  три
года назад? Кто я - жертва амнезии, параноик  или  сумасшедший,  одержимый
кровожадными фантазиями? Не мог ли я просто придумать этих двух людей  как
воплощение Света и Тьмы и поселить их образы в  извилинах  моего  больного
мозга?
   Существовал только один ответ на все  эти  вопросы.  Мне  потребовалась
целая ночь, чтобы найти  этот  простой,  единственный  ответ.  Впрочем,  я
всегда спал очень мало. Час-другой сна было вполне  достаточно  для  меня.
Нередко несколько ночей подряд я спал только урывками. Мои  коллеги  имели
обыкновение подшучивать надо мной по поводу количества материалов, которые
я брал себе домой для работы по вечерам. Правда, иногда  их  шутки  бывали
довольно плоскими.
   На следующее утро, обменявшись приветствиями со своими  сотрудниками  и
игнорируя их вопросы и встревоженные взгляды, я поднялся в свой кабинет  и
немедленно  позвонил  штатному  врачу  нашей  компании.  Я  попросил   его
порекомендовать мне хорошего психиатра. Лицо доктора  на  экране  монитора
приняло озабоченное выражение.
   - Вы имеете в виду возможные последствия ваших неприятностей с полицией
за последние дни? - поинтересовался он.
   - Да, - подтвердил я. - Скажем так,  я  слегка  потрясен  произошедшими
событиями.
   У меня не было основания лгать ему.
   Он недоверчиво уставился на меня сквозь стекла своих очков.
   - Потрясены? Вы? Невозмутимый мистер О'Райан?
   На этот раз я просто не сказал ничего.
   - Хм. Что же, полагаю,  что  переделка,  подобная  той,  в  которой  вы
оказались, способна потрясти кого угодно. Взрыв гранаты почти у ваших  ног
- дело нешуточное. Да и история с девушкой ничуть не лучше. Скверно, очень
скверно.
   Я  продолжал  молчать,  невозмутимо  ожидая  его  ответа.  Он  подождал
несколько секунд, желая дать мне возможность высказаться более полно,  но,
догадавшись, что я не в настроении продолжать разговор, пробормотал что-то
себе под нос и повернулся к своей картотеке.
   В результате он дал мне телефон специалиста. Я позвонил этому  человеку
и договорился, что явлюсь к нему на прием во второй половине дня.  Вначале
врач попытался отсрочить мой визит, но когда  я  упомянул  название  нашей
компании, имя нашего врача и  объяснил,  что  мне  необходимо  всего  лишь
несколько минут для предварительной консультации, он  неохотно  согласился
принять меня сегодня же.
   Наша встреча была очень короткой. Я рассказал ему о провалах в  памяти,
и   он   немедленно   порекомендовал   мне   другого    врача,    женщину,
специализирующуюся по данной проблеме.
   Посещения врачей заняли у меня несколько  недель,  но  после  встреч  с
несколькими специалистами я в конце концов нашел человека, который был мне
нужен. В отличие от других  своих  коллег,  он  без  колебаний  согласился
немедленно принять меня. Казалось, что он ждал моего звонка.  Его  телефон
не был оборудован монитором, но я в таковом и не нуждался. Я и так  хорошо
знал, как он выглядит.
   - У меня сегодня много пациентов, - объяснил он  бархатным  тенором,  -
но, если вы  можете  зайти  ко  мне  в  клинику  около  девяти  вечера,  я
обязательно приму вас.
   - Спасибо, доктор, - поблагодарил я его, - сегодня в девять  я  буду  у
вас.
   В клинике никого не было, когда я добрался до места. Я открыл  дверь  в
приемную. Она также оказалась пустой. Свет уже погасили,  и  комнату  лишь
озаряли отблески огней большого города, находившегося где-то далеко внизу.
В полумраке, царившем в помещении, я сумел разглядеть старинную  мебель  и
полки с книгами, тянувшиеся вдоль стен. Ни медсестры, ни секретаря.
   Небольшой  коридор  вел  во  внутреннюю  часть  здания.  Полоска  света
пробивалась из полуоткрытой двери в дальнем  конце  холла.  Добравшись  до
цели, я без колебаний распахнул тяжелую дверь.
   - Доктор? - Я не стал называть его по имени, написанном на табличке  на
двери. Я знал, что оно не было настоящим.
   -  О'Райан,  -  произнес  он  своим  бархатным  тенором,   -   входите,
пожалуйста.
   Разумеется, меня ожидал златокудрый мужчина из ресторана. Его небольшой
кабинет казался еще меньше от изобилия мебели,  находившейся  в  нем:  две
кушетки, массивный стол, шкафы.  Это  впечатление  еще  усиливали  тяжелые
шторы на окне и толстый дорогой ковер на полу. Он сидел за  своим  столом,
выжидательно улыбаясь. Единственный свет в комнате исходил  от  небольшого
торшера в углу, но казалось, человек  за  столом  сам  излучал  золотистый
свет. Широкоплечий и обаятельный, он выглядел как  человек,  способный  не
растеряться в любой ситуации. На  нем  была  простая  рубашка  с  открытым
воротом. Ни пиджака, ни жакета.  Переплетенные  пальцы  рук,  лежавших  на
поверхности стола, не только  не  отбрасывали  тени,  но,  казалось,  сами
освещали пространство вокруг себя.
   - Присаживайтесь, О'Райан, - произнес он спокойно.
   Я почувствовал, что мое тело сотрясает легкая дрожь. Взяв себя в  руки,
я уселся в кожаное кресло, стоявшее напротив стола.
   - Вы сказали, что у вас проблема с памятью, - начал было он.
   - Вы прекрасно знаете, какая у меня проблема, - прервал я  его,  -  так
что давайте не будем терять время.
   Он поднял брови и широко улыбнулся.
   - Это не ваш кабинет, - продолжал я, - имя, указанное на его двери,  не
принадлежит вам. Кто же вы тогда? И кто я сам?
   -  Очень  деловой  подход.  Должен  заметить,  что  вы  совсем  неплохо
адаптировались к условиям данной цивилизации. -  Он  откинулся  на  спинку
своего вращающегося стула. -  Что  касается  моего  имени,  то  вы  можете
называть меня Ормузд, хотя, как вы понимаете,  в  нашем  случае  имена  не
имеют особого значения.
   - Ормузд?
   - Да. А теперь я назову и ваше собственное имя. Ваше  имя...  Орион  [в
греческой мифологии охотник-великан; по одному из вариантов мифа Орион был
убит стрелой Артемиды и превращен в созвездие  за  то,  что  его  полюбила
богиня любви Эос], как и название созвездия.
   - Охотник?
   - Очень хорошо. Вы прекрасно  ориентируетесь  в  сложившейся  ситуации.
Орион Охотник. Это ваше имя, которое, кстати,  расшифровывает  суть  вашей
миссии.
   - Расскажите мне обо всем подробнее.
   - В этом нет никакой необходимости. Вы уже и так знаете то, что  должны
знать. Вся необходимая информация заложена  в  вашей  памяти,  но  большая
часть ее была заблокирована до последнего времени.
   - Почему?
   Его лицо стало серьезным.
   - Есть многое, о чем я не могу вам сказать. Во всяком  случае  сегодня.
Вы были посланы в этот мир с миссией Охотника. Ваша задача найти  Аримана,
Владыку Тьмы.
   - Человека, который был в ресторане вместе с вами?
   - Совершенно верно. Он и есть Ариман.
   - Ариман. Так вот какое у него имя. Он убил Арету.
   - Я знаю.
   - Кем она была?
   Ормузд слегка пожал плечами:
   - Посланцем. Весьма незначительная личность...
   - Она была важна для меня!
   Выражение его бледно-золотистых глаз несколько  изменилось.  Сейчас  он
выглядел почти удивленным.
   - Но вы видели ее только однажды, в ресторане...
   - И в госпитале в тот же вечер, - уточнил я, - и на следующий день... -
У меня невольно перехватило дыхание.  -  На  следующий  день  я  видел  ее
умирающей. Он убил ее.
   - Тем больше оснований для вас найти  Владыку  Темных  Сил,  -  заметил
Ормузд. - Ваша задача найти и уничтожить его.
   - Почему? Кто послал меня сюда? Откуда? Зачем?
   Он  выпрямился  на  своем  стуле,  и  на  его  губах  заиграла  прежняя
самоуверенная улыбка.
   - Зачем? Чтобы спасти человечество от уничтожения. Кто послал вас сюда?
Я. Откуда? Из будущего, отдаленного от настоящего периодом времени порядка
пятидесяти тысяч лет.
   Вероятно, я должен был быть потрясен, удивлен  или,  по  меньшей  мере,
скептически отнестись к  услышанным  мною  словам.  Но  я  испытал  только
облегчение. Как будто все, что он сказал, было уже давно мне  известно,  и
он лишь подтвердил мои собственные мысли. Я ограничился  только  тем,  что
пробормотал:
   - Пятьдесят тысяч лет. Из будущего...
   Ормузд важно кивнул головой:
   - Вы родились в том времени. Я послал вас в прошлое, в  так  называемое
двадцатое столетие.
   - Спасти человечество от уничтожения?
   - Да. И для этого вы должны найти Аримана. Представителя Темных Сил.
   - И что я должен буду сделать, когда найду его?
   На этот раз золотоволосый выглядел по-настоящему удивленным.
   - Как - что? Разумеется, вы должны убить его.
   Я бросил взгляд на Ормузда, но не сказал ни слова.
   - Вы не верите мне?
   Если бы я мог, я бы сказал правду, но это  было  выше  моих  сил,  и  я
произнес:
   - Я верю вам, но я пока еще не все понимаю. Почему я не могу  вспомнить
ничего из того, что вы мне рассказали? Почему...
   - Временный шок, скорее всего, - снисходительно  объяснил  он.  -  Или,
может быть, Ариман успел заблокировать часть вашего мозга.
   - Только часть? - переспросил я.
   - Откуда вам могут быть известны  истинные  возможности  вашего  мозга?
Время, которое мы потратили на вашу подготовку? Вы обладаете  способностью
независимо использовать полушария вашего головного мозга.
   - Что?
   - Какой рукой вы владеете лучше всего?
   На сей раз он все-таки застал меня врасплох.
   - Я одинаково свободно владею обеими руками, - признался я.
   - Вы можете писать обеими руками, не так ли? Или играть на гитаре...
   Я кивнул.
   - Вот видите, - заметил он удовлетворенно. - Вы  способны  одновременно
работать на  компьютере  правой  рукой,  а  левой,  если  вам  вздумается,
заниматься живописью.
   Последнее замечание рассмешило меня.
   - Пожалуй, я мог бы выступать в цирке,  демонстрируя  свои  необычайные
способности.
   Он снова улыбнулся:
   - Вы способны на большее, Орион. На большее.
   - Расскажите мне об Аримане, -  потребовал  я.  -  Какую  опасность  он
представляет для человечества.
   - Он - воплощение дьявола, - сказал Ормузд. При этих словах его золотые
глаза сверкнули столь ярко, что было трудно усомниться в его  искренности.
- Его цель - уничтожить человечество. Он мечтает навеки очистить Землю  от
людей, если только мы позволим ему сделать это.
   Как ни странно, но мой мозг воспринял объяснения Ормузда без  малейшего
сомнения. Как будто  я  заново  воспринял  те  прописные  истины,  которые
вдалбливали  в  меня  с  детства.  Отдаленное  эхо   полузабытых   историй
отозвалось  в  моей  памяти.  Но  сейчас  эти  истории  стали   для   меня
реальностью, а не просто легендами, которые взрослые рассказывают детям.
   - Если я  на  самом  деле  явился  сюда  из  будущего,  отделенного  от
настоящего периодом в пятьдесят тысяч лет,  -  медленно  произнес  я,  как
будто снова и снова обдумывая эту мысль, - то значит, человечество все еще
существует в то время. Из чего в свою очередь следует,  что  оно  не  было
уничтожено в двадцатом столетии.
   Ормузд раздраженно фыркнул.
   - Выходит, вы ничего не поняли. Линейное мышление!
   - Что означает это выражение?
   Он наклонился вперед и, положив покрытые  золотистым  загаром  руки  на
поверхность стола, терпеливо объяснил:
   - Вы уже спасли человечество.  Это  уже  некогда  произошло  на  данном
отрезке пространственно-временного вектора.  Пятьдесят  тысяч  лет  спустя
человечество воздвигло вам памятник за ваш подвиг. Он находится  в  Старом
Риме, недалеко от купола, закрывающего древний Ватикан.
   Пришла и моя очередь улыбнуться.
   - Тогда, если я уже спас человечество...
   - Вы должны продолжать играть свою роль, - прервал он меня. - Вы должны
найти Аримана и остановить его.
   - Предположим, я откажусь?
   - Вы не можете этого сделать! - взорвался он.
   - Откуда вы знаете?
   Сияние вокруг него начало пульсировать, словно от гнева.
   - Как я уже сказал вам, это уже произошло. Вы нашли  Аримана  и  спасли
человечество. Все, что от вас требуется в настоящий момент, это сыграть ту
же роль, которую в  соответствии  с  нашими  историческими  данными  вы  и
сыграли в свое время.
   - Но если я все-таки откажусь?
   - Это неразумно.
   - Ну а если такое случится? - настаивал я.
   Он засверкал как миллиард светлячков. Его лицо стало мрачным.
   - Если вы не исполните своего предназначения,  если  вы  не  остановите
Аримана, то нарушится сама структура  времени  и  пространства.  Она  даст
трещину, освободив при этом  столько  энергии,  что  уничтожит  вселенную,
которую мы знаем. Человечество будет уничтожено. Пространственно-временной
вектор изменит свою ориентацию, возникнет иной  континуум.  Планета  Земля
попросту испарится. Существующая вселенная исчезнет, как будто ее  никогда
и не было.
   Его объяснения показались мне достаточно убедительными.
   - Ну а если я соглашусь сотрудничать с вами?
   -  Вы  найдете  Аримана.  Вы  спасете  человечество   от   уничтожения.
Существующий пространственно-временной континуум будет сохранен: вселенная
продолжит свое развитие.
   - Что произойдет после того, как я убью Аримана?
   Он довольно долго колебался, прежде чем медленно произнес:
   - Нет. Вы не сможете убить его. Вы  остановите  его  и  не  дадите  ему
возможности добиться желаемого. Но... он убьет вас.
   Мне следовало раньше догадаться об этом, еще в  тот  момент,  когда  он
заговорил о памятнике.  Я  должен  был  стать  погибшим  героем.  Так  как
когда-то уже стал им...
   Неожиданно я почувствовал, что не могу всего этого вынести.  Я  вскочил
со своего кресла и  бросился  на  Ормузда.  Моя  рука  прошла  сквозь  его
мерцающее изображение.
   - Дурак, - рявкнул он, прежде чем исчезнуть.
   Я остался один в кабинете психиатра. Мне и  раньше  приходилось  видеть
голографические изображения, но ни одно  из  них  не  выглядело  настолько
реальным. Мои колени дрожали под грузом той  ответственности,  что  Ормузд
возложил на меня. Я почти упал в свое кресло, понимая,  что  судьба  всего
человечества  зависит  от  моих  действий.  И  единственное   человеческое
существо, которое я жаждал спасти, было уже мертво. Я не мог  смириться  с
этой мыслью. Мой мозг отказывался принять ее.
   Я обыскал кабинет в поисках голографического  оборудования,  с  помощью
которого ловкий трюкач воспроизводил собственное изображение. Я  искал  до
утра, но так и не нашел ни лазера, ни другого оборудования подобного типа.



        "5"

   В течение многих дней я предпочитал просто не думать  о  событиях  того
вечера. Не просто было  поверить  столь  фантастической  истории,  хотя  в
глубине души я не сомневался в ее правдивости. Я просто  пытался  оттянуть
неизбежное.
   Но одновременно где-то внутри росло и  крепло  намерение  найти  демона
Тьмы, человека, убившего Арету. Моя совесть требовала  уничтожить  его.  И
совсем не  ради  предотвращения  космической  трагедии,  о  которой  столь
красноречиво поведал мне Ормузд. Я мечтал сомкнуть свои  пальцы  на  горле
Аримана   во   имя   самого   простого,   очень   человеческого   понятия:
справедливости. И из мести за утраченную любовь.
   В конце концов, все те же воспоминания помогли мне напасть на его след.
Я наконец сообразил, почему имена,  использованные  златокудрым  мужчиной,
показались мне знакомыми. Ормузд - бог Света и Истины; Ариман - бог Тьмы и
Смерти. Оба они  фигурировали  в  одной  из  древних  религий  Персидского
царства, так называемого зороастризма, основанной одним древним греком или
персом по  имени  Заратустра  [Заратустра  (Заратуштра  (иран.);  Зороастр
(греч.); между X и  1-й  пол.  VI  в.  до  н.э.)  -  пророк  и  реформатор
древнеиранской  религии,  получившей  название   "зороастризм";   составил
древнейшую часть "Авесты"].
   По-видимому, мой златокудрый приятель считал себя  одной  из  ипостасей
бога Света и Доброты. Возможно, он на самом деле путешествовал во времени,
если только говорил мне  правду.  Был  ли  он  на  самом  деле  тем  самым
Ормуздом, который явился Зороастру много тысяч лет назад в Персии? Боролся
ли он уже тогда со своим извечным соперником  Ариманом?  Впрочем,  конечно
боролся. Тогда и сейчас, в прошлом  и  будущем.  Постепенно  путь  Времени
становился все более ясным для меня.
   Я много размышлял о событиях последних дней, смутно надеясь,  что  сама
судьба или мой мозг даст  мне  ключ,  указывающий,  что  я  должен  делать
дальше. Собственно, так оно и произошло. В нужный момент память  вернулась
ко мне, и я понял, почему меня отправили в это время, почему я должен  был
работать именно в корпорации "Континентал Электронике"  и  заниматься  тем
делом, которому я посвятил последние несколько лет...
   Я закрыл глаза и постарался припомнить удлиненное серьезное  лицо  Тома
Демпси, имевшее удивительное сходство с мордой гончей собаки. Насколько  я
помнил, то событие произошло накануне Рождества прошлого  года,  во  время
праздничного приема в здании фирмы. Том  слегка  перебрал  и  поэтому  был
необычно откровенен.
   - Солнечные лазеры, старина! Самые мощные, самые  прекрасные  лазеры  в
мире. Наиболее важное оборудование, которое производит наша фирма...
   Итак, лазеры. Лазеры  для  термоядерного  реактора.  Лазеры,  способные
управлять рукотворным солнцем, создание которого в свою очередь  могло  на
вечные времена решить для человечества вопрос об  источнике  энергии.  Бог
Света стал реальной фигурой в мире науки и технологии. Это была  идеальная
мишень для Темных Сил, решивших нанести упреждающий удар.
   Мне потребовалась по крайней мере  неделя,  чтобы  убедить  руководство
фирмы в  необходимости  разработки  нового  прогноза  относительно  нашего
последнего проекта, которым занимался  Демпси.  "Континентал  Электронике"
производила лазеры для первого в мире КТР  (контролируемого  термоядерного
реактора). В  конце  концов  я  оказался  на  борту  реактивного  самолета
компании, державшего  курс  на  Энн  Эрбор,  где  находились  термоядерный
реактор и обеспечивавшая его силовая станция. Том Демпси  сидел  рядом  со
мной, любуясь тяжелыми зимними облаками, формировавшимися вдоль  береговой
линии озера Эри, находившегося примерно в тридцати тысячах футов ниже нас.
Заметив мой взгляд, он радостно улыбнулся мне.
   - Насколько я знаю, вы  в  первый  раз  проявили  настоящий  интерес  к
проекту термоядерного реактора. Раньше  мне  казалось,  что  вы  абсолютно
равнодушны к нашей работе.
   - Вы убедили меня в ее важности, - ответил я, нисколько не кривя душой.
   - Это чертовски важно,  -  объявил  он,  машинально  поигрывая  пряжкой
предохранительного  ремня.  Том  всегда  был  необыкновенно  аккуратным  и
собранным человеком, но, усевшись на любимого конька, нередко вел себя как
шестилетний мальчишка.
   - Ваш реактор готов для первого испытания? - осведомился я.
   Он с энтузиазмом несколько раз кивнул.
   - Само собой, у нас, конечно, были трудности, но, слава  Богу,  сегодня
все  позади.  Берем  дейтерий,  который  получаем  из  обыкновенной  воды,
активизируем  его  с   помощью   наших   лазеров   и   получаем   энергию.
Представляете? Мегаватты энергии из  кувшина  воды  больше,  чем  из  всех
нефтяных скважин Ирана.
   Разумеется, он, как всегда, преувеличивал, но в принципе  был  прав.  Я
невольно улыбнулся при упоминании об Иране, современном  названии  древней
Персии.
   Перелет прошел без  происшествий.  Автомобиль  компании  ожидал  нас  в
аэропорту. Когда мы подъехали к зданию, где размещалась лаборатория, я был
невольно поражен его более чем скромными размерами, хотя Демпси  и  раньше
говорил мне, что КТР можно установить даже в подвале  небольшого  частного
дома.
   - ...Отпадает необходимость в электрической или каких-либо других видах
энергии, - продолжал Том. -  Наберете  на  кухне  воды,  выделите  из  нее
дейтерий и за пять минут получите столько энергии, что ее  хватит  вам  на
целый год...
   Надо отдать ему должное, он действительно любил свою профессию.  В  ней
заключался для него весь мир. И этот мир казался ему прекрасным.
   В ту же секунду я увидел группу пикетчиков, маршировавших вдоль  ограды
из колючей проволоки, огораживающей территорию лаборатории. Большинство из
них были студенты, хотя попадались и пожилые мужчины и даже женщины, своим
внешним  видом  напоминавшие  обычных  домохозяек.  Они   несли   плакаты,
напечатанные типографским способом.

   "МЫ НЕ ХОТИМ ИМЕТЬ ВОДОРОДНУЮ БОМБУ НА СВОЕМ ЗАДНЕМ ДВОРЕ!"
   "ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ - ДА! МАШИНАМ - НЕТ!"
   "ЗАПРЕТИТЬ ТЕРМОЯДЕРНЫЕ РЕАКТОРЫ!"
   "РАДИАЦИЯ - ПРИЧИНА РАКА!"

   Наш автомобиль остановился перед воротами лаборатории.
   - Охрана не хочет открывать ворота, - угрюмо пояснил водитель компании.
-  Они  опасаются,  что  демонстранты  могут   ворваться   на   территорию
лаборатории.
   Пикетчиков было всего несколько  дюжин,  но,  когда  они  окружили  наш
автомобиль, нам показалось, что их гораздо больше.  Нам  в  лицо  полетели
обвинения и проклятия.
   - Убирайтесь туда, откуда пришли!
   - Прекратите отравлять нас!
   Затем все начали хором скандировать:
   - Человечеству - да! Машинам - нет! Запретить термоядерные реакторы!
   Войдя в  раж,  они  принялись  раскачивать  наш  автомобиль,  продолжая
осыпать нас бранными словами.
   - Где же полиция? - спросил я у водителя.
   Он усмехнулся и пожал плечами.
   - Но они же ничего не понимают, -  возмутился  Демпси,  оскорбленный  в
лучших чувствах. - Радиация от нашего  термоядерного  реактора  никому  не
может нанести вреда. Ее просто не существует.
   И прежде чем я успел остановить его, он распахнул дверцу  автомобиля  и
мгновенно оказался посреди разъяренной толпы.
   -  Наш  реактор  совершенно  безопасен,  -   попытался   объяснить   он
демонстрантам. - Главный побочный продукт термоядерной реакции  -  обычный
гелий. Вы можете без всякого риска дать его вашим  ребятишкам,  чтобы  они
наполняли им воздушные шарики.
   Никто и не подумал вслушаться в его слова. Объяснения Тома  потонули  в
хоре  возмущенных  голосов.   Два   юнца,   достаточно   здоровых,   чтобы
претендовать на место в университетской футбольной команде, прижали его  к
дверце автомобиля. Я поспешил к нему на помощь.  Наш  водитель  последовал
моему примеру, распахнув дверцу с такой силой, что, в свою очередь, навлек
на свою  голову  град  проклятий  возбужденных  демонстрантов.  Кто-то  из
студентов  попытался  ударить  меня  кулаком  в  лицо.   Я   автоматически
блокировал удар и  отбросил  озверевшего  юнца  от  себя.  Краем  глаза  я
заметил, как одна из почтенных домохозяек с размаху опустила  свой  плакат
на голову Демпси. Он покачнулся, и в тот же  момент  один  из  футболистов
нанес ему удар в солнечное сплетение.  Том  сполз  на  землю  лицом  вниз.
Шофер, попытавшийся вырвать плакат из рук женщины, был немедленно  окружен
несколькими студентами, которые принялись избивать его.
   Необходимо преподнести урок этим ублюдкам!
   Я обежал вокруг автомобиля и нырнул в толпу, разбрасывая во все стороны
парней, оказавшихся  у  меня  на  дороге,  пока  не  добрался  до  Демпси,
продолжавшего лежать рядом с поверженным водителем.  По  пути  я,  в  свою
очередь, успел получить удар по голове, но  прежде  чем  нападавший  успел
отдернуть руку, я перехватил его запястье и, подтянув к  себе,  швырнул  в
сторону набегавших на меня студентов.
   Все закончилось так же  неожиданно,  как  и  началось.  Внезапно  толпа
подалась назад, и через несколько минут вокруг нас  никого  уже  не  было,
кроме двух-трех парней, которым в драке  повезло  меньше  других.  Повсюду
валялись плакаты демонстрантов, брошенные ими при поспешном отступлении.
   Охрана лаборатории наконец решилась открыть ворота и поспешила  нам  на
помощь. Вдали раздавался  вой  сирен  полицейских  машин,  по  обыкновению
слишком поздно появившихся на месте происшествия.
   Нас отвели в лазарет, где мы  встретили  шефа  службы  безопасности  по
имени Мэнгино, поспешившего принести нам  свои  извинения  за  проявленную
медлительность. У него были узкие хитроватые глаза и кожа цвета  сигарного
табака.
   - Ничего не могу понять, - оправдывался он. -  До  сих  пор  у  нас  не
случалось никаких конфликтов с местными жителями. Вдруг сегодня откуда  ни
возьмись появилась эта банда сумасшедших и начала дефилировать  со  своими
плакатами перед нашими воротами.
   Я готов был ему поверить. Первая весточка от Аримана.  Но  я  предпочел
оставить свое мнение при себе.
   - Наши люди, занимающиеся связями с общественностью,  годами  объясняли
всем и каждому, - продолжал Мэнгино, - что этот реактор  не  имеет  ничего
общего со старыми  моделями,  работавшими  на  уране.  Радиация  не  может
проникнуть сквозь защитную оболочку. Эта штука абсолютно безопасна.
   Демпси, сидевший на  лабораторном  столе,  пока  доктор  и  хорошенькая
медсестра хлопотали над его головой, наконец подал голос:
   - Черт его знает, как объясняться с этими людьми. Они просто не  желают
ничего слушать.
   - Вы ошибаетесь, - поправил я его. - Они слушают,  но  не  вас.  Кто-то
хорошо поработал над ними.
   Глаза Мэнгино на мгновение расширились, затем он кивнул.
   - Вы правы, - согласился он.
   - Пора бы вам заняться поисками таинственного агитатора, - заметил я.
   - И откуда он здесь взялся? -  проворчал  Мэнгино.  -  Кому  это  могло
понадобиться?  Возможно,  арабам  или  людям  из  нефтяных  компаний?  Или
действует какая-нибудь из дюжины групп чокнутых студентов.
   Для меня это не имело существенного значения. Я был уверен в одном. Кем
бы ни были демонстранты,  за  их  спинами  незримо  присутствовала  фигура
Аримана.



        "6"

   Для меня не составило особого труда найти штаб-квартиру  демонстрантов.
Она принадлежала организации, именующей себя ВТВ, что  представляло  собой
незамысловатую аббревиатуру популярного лозунга  "Высокие  технологии  для
всех".
   Штаб ВТВ размещался в старом  четырехэтажном  особняке  прямо  напротив
Университетского городка. Я припарковал  арендованный  мною  автомобиль  у
главного входа в здание и в течение нескольких минут наблюдал за тем,  что
происходит вокруг.
   Посмотреть было на что.  Множество  молодых  людей  сновали  по  улице,
собираясь небольшими группами около магазинчиков, торговавших гамбургерами
и пиццей. Когда-то на этой стороне улицы стояли  респектабельные  особняки
преуспевающих горожан, выстроенные в величавом викторианском стиле, но  по
мере роста Университетского городка большинство из них  переоборудовали  в
многоквартирные дома или офисы, а их нижние этажи превратили  в  небольшие
магазинчики, отвечающие вкусам новых обитателей квартала.
   На другой стороне улицы находился собственно Университетский городок  -
живописные  скопления  легких  современных   зданий,   окруженных   живыми
изгородями и вековыми деревьями. Соответственно и движение здесь было  еще
более оживленным, чем в других местах, напоминая скорее центр  Манхэттена,
чем улочку тихого провинциального городка.
   Решив, что самое лучшее в моем положении - сразу взять быка за рога,  я
вышел из машины и, поднявшись по  деревянным  ступеням,  нажал  на  кнопку
старомодного электрического  звонка.  Поскольку  никакой  реакции  на  мои
действия не последовало, я решительно толкнул входную дверь и вошел внутрь
особняка.
   Если фасад здания представлял собой  довольно  безвкусную  американскую
версию викторианского стиля, то внутри его полновластно царил стиль Нового
Студенческого Демократического движения.
   На  многочисленных  плакатах,  украшавших  стены   холла,   размещались
фотографии популярных общественных деятелей последнего  десятилетия  -  от
Мартина Лютера Кинга до Джейн Фонды. Между ними  красовались  бесчисленные
лозунги на злобу дня.

   "США - ВОН ИЗ БРАЗИЛИИ!"
   "НЕ ДОПУСТИМ ВТОРОГО САЛЬВАДОРА!"

   У стены находился стол,  заваленный  свежеотпечатанными  памфлетами.  Я
бегло просмотрел заголовки. Здесь  имелась  писанина  на  любой  вкус:  от
легализации абортов до всеобщего разоружения,  но  я  не  нашел  ни  одной
брошюры, специально посвященной лаборатории термоядерного синтеза.
   Настежь  открытые  двери  по  обе  стороны  холла  вели  во  внутренние
помещения. Для начала я осмотрел левое крыло, но большая комната с высоким
потолком оказалась совершенно пустой. Там я увидел две древних  софы,  три
не менее обветшалых армейских койки, большой квадратный стол,  на  котором
стоял  разбитый  процессор,  но  не  обнаружил  никаких  следов   недавней
человеческой деятельности.
   Я перешел на другую половину здания  и  сразу  наткнулся  на  эффектную
молодую леди, сидевшую у пульта ультрасовременного  коммутатора.  Короткие
белокурые волосы привлекали внимание не меньше,  чем  чисто  символическая
мини-юбка. Миниатюрный микрофон  и  пара  наушников  дополняли  ее  боевое
снаряжение. Не прерывая разговора, она указала мне рукой в сторону  дюжины
расшатанных  пластиковых  кресел,  стоявших  вдоль  противоположной  стены
комнаты.
   Я остался стоять, ожидая, когда она закончит разговор.  Невольно  перед
моим взором предстало серьезное, печальное лицо  Ареты,  озаренное  светом
бездонных серых глаз. Усилием воли я заставил себя вернуться к реальности,
сконцентрировав свое  внимание  на  энергично  работавшей  языком  девице,
сидевшей напротив меня. Блондинка наконец закончила разговор и повернулась
в мою сторону.
   - Добро пожаловать в ВТВ, - приветствовала она меня.  -  Что  мы  можем
сделать для вас, мистер...
   - Орион, - представился я. - Мне необходимо встретиться с руководителем
вашей организации.
   Ее милое юное личико слегка омрачилось.
   - Вы из города? Служба противопожарной безопасности?
   Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.
   - Нет. Я из КТР, лаборатория термоядерного синтеза.
   На этот раз на ее прелестной мордашке отразилось  искреннее  удивление.
Очевидно, она меньше всего ожидала услышать от меня подобное признание.
   - Мне необходимо встретиться с вашим шефом, - повторил я.
   - Доном Мэддоксом? Но он сейчас на занятиях.
   - Нет, не с ним. Я хочу видеть человека, на которого он работает.
   Она удивленно подняла брови:
   - Но Дон и есть наш президент. Он и организовал ВТВ. Он...
   - Это он организовал сегодня демонстрацию у ворот лаборатории?
   - Да... - На этот раз ответ прозвучал менее уверенно.
   - Я хочу знать, кто подал ему эту идею.
   - Подождите минутку, мистер.
   Ее пальчики запорхали по кнопкам коммутатора. Маленькая  капелька  пота
появилась на ее верхней губе. Определенно она  не  была  готова  к  такому
повороту событий.
   - Успокойтесь, - усмехнулся я. - Со мной у  вас  не  возникнет  никаких
проблем. Меня всего лишь интересует,  кто  первым  предложил  организовать
демонстрацию у ворот лаборатории? Держу пари, что не Мэддокс.
   - О, вы имеете в виду мистера Дэвиса. - Ее голос зазвучал увереннее.  -
Да, он первым обратил  наше  внимание  на  опасные  эксперименты,  которые
проводятся в этой лаборатории, и  на  лживую  пропаганду,  которую  власти
обрушивают на голову простых людей.
   Спорить с  ней  не  имело  смысла.  Итак,  Дэвис.  Я  едва  мог  скрыть
торжествующую улыбку.  Стоило  лишь  слегка  изменить  произношение  имени
Дэвис, и получалось  Даэвас  -  имя  богов  зла  в  старой  зороастрийской
религии.
   - Пусть будет мистер Дэвис, - согласился я. - Именно с ним я и хотел бы
встретиться.
   - Зачем? Вы собираетесь арестовать его или привлечь к суду?
   Право, ее наивность заслуживала восхищения.
   - А вы  как  думаете?  Неужели,  если  бы  я  собирался  сделать  нечто
подобное, сказал бы вам об этом? Кроме того,  как  вы,  наверное,  знаете,
никого из демонстрантов сегодня утром не арестовали.
   Она скептически скривила губки:
   - Откуда мне знать, что может задумать полиция?
   - Во всяком случае, от меня ни вам, ни ему ничего не грозит. Так я могу
увидеть мистера Дэвиса? Он здесь?
   - Нет. - Она попыталась придать убедительность своему голосу, но это ей
плохо удалось. - Я даже не знаю, когда он снова появится...  он  не  часто
заходит сюда.
   - Хорошо, - сказал я, пожимая плечами. - Свяжитесь  с  ним  и  сообщите
ему, что Орион хочет встретиться с ним. Срочно.
   - Мистер О'Райан?
   - Орион, - поправил я ее. - Просто Орион. Он знает мое имя. Я подожду в
машине. Я припарковал ее у входа в здание.
   Она нахмурилась:
   - Но я не знаю, где его найти. Может случиться, что я его не  увижу  до
конца недели.
   - Свяжитесь с ним и назовите ему мое имя, - повторил я. - Я подожду.
   - О'кей, - согласилась она.
   По  ее  тону  нетрудно  было  догадаться,  что  она   думает   о   моей
назойливости. Впрочем, ее чувства меня нисколько не трогали. Я просидел  в
машине почти час. День  был  холодным  и  серым,  но  меня  мало  заботили
подобные мелочи. Искусственно регулируя свое кровяное  давление,  я  легко
приспосабливался к любым температурным условиям. Разумеется, я мог зайти в
ближайшую забегаловку,  чтобы  согреться,  а  заодно  поесть,  но  мне  не
хотелось покидать наблюдательный пост. Слишком многое было  поставлено  на
карту. Между тем голод все сильнее давал о себе знать. Как я уже  говорил,
я далеко не супермен.
   Наконец появилась моя блондиночка, вся дрожавшая от холода, несмотря на
свитер, который она предусмотрительно набросила на плечи. Заметив  машину,
она сбежала по ступенькам и направилась в мою сторону. Мы вместе вернулись
в здание. Она все еще дрожала от холода,  стиснув  руки  поверх  маленькой
девичьей груди.
   - Ну и холод сегодня, - выдавила она, - а у вас нет даже пальто...
   - Вам удалось связаться с Дэвисом? - прервал я ее.
   - Да, - ответила она. - Он... он прошел через черный ход. Его кабинет в
дальнем конце вестибюля. Он ожидает вас.
   Я поблагодарил блондинку и отправился в  указанном  направлении.  Слабо
освещенная лестница вела в подвальное помещение.
   "Подходящее  местечко  для  Владыки  Тьмы",  -  машинально  подумал  я,
прикидывая, сколько страшных легенд породила его деятельность за несколько
тысячелетий.
   И действительно, в подвале было темно, как  в  аду.  Единственный  свет
исходил из-за полуоткрытой двери на верхней  площадке  лестницы.  Я  сумел
разглядеть массивный старинный очаг, от которого во все  стороны  отходили
металлические трубы, словно щупальца гигантской медузы. Как  и  повсюду  в
особняке,  здесь  царил  дух  запустения  и  тлена.  Я  сделал   несколько
осторожных шагов в глубину подвала и  в  нерешительности  остановился,  не
зная, что делать дальше.
   - Сюда, - услышал я тяжелый хрипловатый шепот.
   Слегка повернувшись, я наконец увидел его  -  тяжелый  сгусток  тьмы  в
дальнем конце подвала.  Мне  удалось  разглядеть  только  силуэт  крупного
мужчины почти одного роста со мной, с широкой грудью и сильным мускулистым
телом. Я не рассмотрел его лица, в подвале  было  слишком  темно,  но  мне
этого и не требовалось. Сделав несколько шагов в сторону очага, я внезапно
оказался  в  ярко  освещенной   комнате,   невольно   зажмурил   глаза   и
автоматически сделал шаг назад, тотчас же обнаружив за своей спиной глухую
каменную кладку. Просторная комната была  обставлена  дорогой  антикварной
мебелью,  густой  ворсистый  ковер  покрывал  каменный  пол.  Более  всего
удивляло то, что здесь не имелось ни окон, ни дверей, одни голые  каменные
стены, обшитые потемневшими дубовыми панелями.
   - Присаживайтесь, Орион, - предложил он, указывая  на  стоящую  в  углу
кушетку.
   Я принял предложение, продолжая наблюдать за  ним,  пока  он  с  трудом
устраивал свое массивное тело в тяжелом кожаном кресле, словно  специально
созданном для него. Сильные кисти с короткими толстыми пальцами неподвижно
лежали на его коленях. Но больше всего меня  поразило  его  лицо.  Теперь,
когда мне удалось  наконец-то  как  следует  рассмотреть  его,  я  уже  не
сомневался, что оно не могло принадлежать представителю человеческой расы.
Специфические черты его лица не слишком бросались в глаза, и, возможно,  в
уличной толпе на него никто не обратил бы особого внимания. Но чем  больше
я вглядывался в него, тем сильнее чувствовал разницу между ним  и  людьми:
его скулы были слишком широкими, нос чересчур плоским, а  глаза  неизменно
горели красным дьявольским огнем.  Ох  уж  эти  глаза!  Казалось,  из  них
беспрестанно  изливались  волны  ненависти,   смешанной   еще   с   чем-то
неопределенным и неясным, но, как  я  инстинктивно  чувствовал,  чуждым  и
враждебным всему человечеству. Впрочем,  в  отношении  ненависти  мы  были
равны, и думаю, на этот счет ни  у  него,  ни  у  меня  не  оставалось  ни
малейших сомнений. Мне были противны даже его черные прилизанные волосы  и
нездоровая сероватая кожа. Что  же  до  его  мускулатуры,  то  ей  мог  бы
позавидовать и профессиональный боксер. Он был  одет  в  брюки  из  грубой
хлопчатобумажной ткани и легкую рубашку с открытым воротом.
   - Вы Ариман, - только и смог произнести я.
   Его лицо осталось мрачным и неподвижным, как камень.
   - Естественно, вы не помните меня, хотя нам  доводилось  встречаться  и
раньше. - Его голос подходил скорее призраку, нежели живому существу, или,
в крайнем случае, умирающему на дыбе человеку.
   - В самом деле?
   Он несколько раз кивнул.
   - Да, но мы двигаемся в различных направлениях сквозь поток времени. Вы
- назад, к Войне. Я - вперед, к Концу.
   - Война? Конец? Что это значит?
   - Назад и вперед - всего лишь относительные понятия для путешествия  по
вектору. Истина заключается в том, что мы встречались прежде. В свое время
вы еще посетите те места и припомните мои слова,  если,  конечно,  к  тому
моменту останетесь в живых.
   - Вы собираетесь уничтожить термоядерный реактор? - спросил я.
   Он улыбнулся - более гнусной улыбки мне еще не доводилось видеть.
   - Я собираюсь уничтожить все человечество, - поправил он меня.
   - А я нахожусь здесь, чтобы помешать вам осуществить ваше намерение.
   - Вы можете и преуспеть, - усмехнулся он, вложив весь  свой  сарказм  в
глагол "можете".
   - Ормузд утверждает, что мне удастся... что я уже сделал это  когда-то.
- Я  не  стал  упоминать  о  том,  чем  лично  для  меня  закончилось  это
предприятие. Что-то удержало меня. Даже если так оно и было на самом деле.
Не в моих интересах было давать ему дополнительные  преимущества  в  нашей
борьбе.
   - Ормузду, безусловно, известно многое, - медленно произнес  он,  -  но
беда в том, что он никогда не говорит всей правды. Он знает, например, что
если мне удастся помешать вам и на этот раз...
   "На этот раз! Следовательно, мы встречались уже в прошлом или будущем!"
   - ...то я не  только  уничтожу  человечество  и  изменю  всю  структуру
пространственно-временного континуума, но и сокрушу его самого.
   - Вы хотите уничтожить всех нас?
   Красные равнодушные глаза на секунду задержались на моем лице.
   - О да.  Уничтожить  всех,  без  исключения.  Но  этого  мало.  Я  хочу
разрушить основы существующего мироздания.  Все  должно  исчезнуть.  Люди,
планеты, звезды, галактики... абсолютно все.
   Кисти его массивных рук непроизвольно сжались в кулаки. Безусловно,  он
верил в каждое произнесенное им слово. Он  намеревался  и  меня  заставить
поверить  в  неизбежность  печального  для  человечества   исхода   нашего
противостояния.
   - Но почему? Почему вы хотите...
   Он остановил меня взглядом.
   - Если Ормузд не сказал вам, чего ради я должен  отвечать  на  подобный
вопрос?
   Я попытался проникнуть в тайный смысл его слов, но это  оказалось  выше
моих возможностей.
   - Но кое-что я могу и  сказать,  -  продолжал  Ариман.  -  Термоядерный
реактор  -  новая  ступень  в  развитии  человечества.  Если  вам  удастся
заставить его работать, вы достигнете звезд уже при жизни поколения. Я  не
позволю вам добиться этого.
   - И как же вы собираетесь нам помешать?
   Он наклонился ко мне так близко, что  я  смог  ощутить  запах  праха  и
смерти, исходивший от него.
   - Термоядерный реактор, или КТР, как вы его называете, является  ключом
к будущему человечества. При  удаче  вы  получите  неисчерпаемую  энергию,
богатство и благополучие для всех! У вас отпадет необходимость  играть  со
своими нелепыми ракетами, работающими на химическом топливе, и вы  начнете
строить настоящие звездные корабли.  В  считанные  годы  они  помогут  вам
покорить Галактику.
   - Это уже произошло, - напомнил я ему.
   - Да, вы правы. Но если я оборву связь времен  сегодня,  в  этой  точке
темпорального вектора, если я смогу уничтожить термоядерный реактор...
   Он замолчал и снова улыбнулся, отчего у меня по коже побежали  мурашки.
Я попытался взять себя в руки.
   - Неудача испытаний КТР не может уничтожить человечество, - возразил я.
   - Все возможно, если правильно  учесть  свойства  человеческой  натуры.
Если термоядерный реактор взорвется...
   - Но он не может взорваться, - огрызнулся я.
   - Конечно нет. Во всяком случае при  нормальных  условиях.  Но  в  моем
распоряжении имеются разные средства. Я могу,  например,  вызвать  ударную
волну  энергии  лазеров  или  использовать  детонацию  литиевой  оболочки,
воспламеняющей камеры  реактора.  Вместо  микрограмма  дейтерия  взорвется
четверть тонны лития.
   - Это невозможно...
   - ...Вместо крошечной, находящейся под контролем человека  звездочки  я
сотворю  искусственную,  сверхновую,  литиевую  бомбу.   Взрыв   полностью
уничтожит Энн Эрбор. Радиоактивные осадки убьют  еще  несколько  миллионов
человек от Детройта до Нью-Йорка.
   Я невольно отшатнулся, представив себе эту картину.
   - Даже если ваши лидеры окажутся достаточно  разумны,  чтобы  понять  -
катастрофа не является следствием ракетного  удара  вашего  потенциального
противника, неизбежная волна возмущения  заставит  правительство  навсегда
отказаться от дальнейших экспериментов с  термоядерной  энергией.  Прежние
марши протеста, приведшие к закрытию атомных электростанций, работавших на
обогащенном уране,  покажутся  детской  игрой  по  сравнению  с  тем,  что
произойдет после этой катастрофы. Исследования в  области  ядерной  физики
будут повсеместно запрещены. Вы никогда больше не построите  термоядерного
реактора. Никогда!
   - Но даже в этом случае человечество не погибнет.
   - Вы так думаете? В моем распоряжении сколько угодно  времени.  У  меня
нет необходимости спешить. Год от года насущные нужды растущего  населения
Земли будут требовать все большего количества энергии. Борьба за обладание
запасами нефти, угля, продуктов питания станет  еще  более  острой.  Новая
мировая война неизбежна. А чем может закончиться термоядерная  война,  вам
должно быть известно не хуже, чем мне.
   - Армагеддон, - прошептал я.
   Он удовлетворенно наклонил свою массивную голову.
   - К тому времени, когда вы могли бы достигнуть звезд, вы уже уничтожите
друг друга в  ядерной  войне.  Жизнь  на  планете  исчезнет.  Существующая
структура   пространства-времени   будет   разорвана,   общий    континуум
безвозвратно разрушен и нынешняя  вселенная  попросту  исчезнет.  Наступит
Армагеддон, как вы изволили выразиться.
   Как мне хотелось остановить его, заставить  замолчать,  убить,  как  он
убил Арету. Бросившись на Аримана, я попытался схватить его за  горло.  Он
был из плоти и крови, ничего общего с голограммой, и необычайно силен.  Он
легко отбросил меня в  сторону,  словно  ребенка.  Возвышаясь  надо  мной,
словно темная сила Рока, он произнес хрипловатым шепотом:
   - Что бы Ормузд ни сказал вам, на сей раз я добьюсь своего. Вы  умрете,
Орион. Здесь, прямо на месте. Вы будете заточены в этой камере до тех пор,
пока я не уничтожу термоядерный реактор.
   - Но почему? - спросил я,  принимая  сидячее  положение.  -  Почему  вы
хотите уничтожить человечество?
   Он постоял несколько секунд молча, сверля меня пылающими глазами.
   - Вы на самом деле не знаете,  правда?  Значит,  он  не  сказал  вам  и
этого... или, точнее, стер воспоминание из вашей памяти.
   - Я действительно ничего не знаю, - подтвердил я. - Так  почему  же  вы
столь ненавидите людей?
   - Потому, что вы уничтожили мой народ, - ответил Ариман глухим голосом.
- Несколько  тысяч  лет  назад.  Вы  уничтожили  всех  без  исключения.  Я
единственный представитель своего племени, оставшийся в живых, но я отомщу
за своих собратьев, уничтожив людей и их хозяев.
   Силы окончательно покинули меня. Я с трудом вскарабкался на  кушетку  и
остался сидеть, не имея возможности  не  только  возразить  ему,  но  даже
шевельнуться.
   - А теперь прощайте, - продолжал Ариман. -  Мне  предстоит  еще  немало
работы до начала испытаний термоядерного реактора. Вы останетесь  здесь...
- Он обвел комнату рукой. - Как видите, здесь нет ни дверей, ни  окон,  ни
потайных ходов.
   "Интересно, как же в таком случае мы попали сюда", - подумал я.
   - Если мне повезет, я закончу это дело в течение  нескольких  часов,  и
тогда время нарушит свой бег и вселенная обрушится под его тяжестью.  Если
же счастье изменит мне... - гнусная улыбка искривила его губы,  -  вы  все
одно никогда не узнаете. Эта камера станет вашей гробницей.  Или,  вернее,
крематорием.
   - Где мы находимся? - поинтересовался я.
   - В тридцати  милях  ниже  поверхности  земли,  во  временном  убежище,
сотворенном энергией атома. И та же энергия, которая служит мне защитой, в
конце концов уничтожит вас. Подумайте об этом перед  смертью.  Кстати,  вы
находитесь всего в нескольких шагах от  вашей  лаборатории  в  Энн  Эрбор.
Всего несколько шагов для человека, который понимает строение мироздания.
   И, круто повернувшись, он, пройдя сквозь стену, исчез. Я остался один в
каменном мешке, скрытом на глубине тридцати миль от поверхности земли.



        "7"

   Минут пять я неподвижно просидел на  кушетке,  совершенно  не  чувствуя
своего тела. В голове у меня был полный хаос.
   "Вы уничтожили мой народ... Я  отомщу  за  своих  собратьев,  уничтожив
людей и их хозяев..."
   Неужели это могло быть правдой? Что подразумевал Ариман, утверждая, что
мы с ним двигаемся в различных  направлениях  сквозь  поток  времени?  Как
понимать его слова о том, что мы встречаемся уже не в первый раз? Наконец,
кого он называл "нашими хозяевами"? Ормузда? Но почему тогда он  употребил
множественное число? Означали ли его слова, что Ормузд был  представителем
некоей сверхрасы из другого  мира,  контролирующей  человечество?  Подобно
тому, как и сам Ариман был последним представителем неведомого  народа,  с
которым  люди  сражались  много  тысячелетий  назад?  Сколько  же  раз  мы
встречались с ним до сего времени?
   Ариман упомянул, что временная точка, соответствующая первому испытанию
термоядерного   реактора,   могла   оказаться   критической   в    истории
человечества. Если мы добьемся успеха, то уже в  самом  ближайшем  будущем
люди смогут достичь звезд. Если же испытания окончатся  неудачей,  мы  все
неизбежно  погибнем  в  братоубийственных  войнах  еще  при  жизни  нашего
поколения.  Если  это  утверждение  соответствует   действительности,   то
подобные критические точки могут существовать и  в  прошлом.  Одному  Богу
известно, сколько их на нашем пути.  Вероятно,  когда-то,  во  тьме  давно
канувших в Лету тысячелетий, и произошла та война. Война  между  людьми  и
предками  Аримана.  Но  когда  и  почему?  Как  могли  люди  противостоять
агрессорам из другого мира много тысячелетий назад?
   Возможно, я еще долго продолжал бы размышлять на эту тему, но  инстинкт
самосохранения вернул меня к реальности.
   - А здесь становится жарковато, - неожиданно для себя самого произнес я
вслух.
   С этого момента мой мозг начал функционировать в  привычном  режиме.  Я
осмотрел свою  камеру.  Воздух  был  сухим  и  горячим,  как  в  сауне.  В
пересохшем горле першило. Капельки пота одна за другой  стекали  по  моему
лбу. Я поднялся на ноги и подошел  к  ближайшей  стене.  Она  раскалилась,
словно камни в парной. Самое удивительное, дубовые панели оказались  всего
лишь искусной имитацией дерева. Стена была  каменной  от  пола  до  самого
потолка.  Мне  следовало  бы  уже  привыкнуть  к  дешевым  фокусам   своих
противников...
   "Всего  лишь  один  шаг  для  человека,   который   понимает   строение
мироздания".
   Лично я пока еще не  понимал  практически  ничего.  И  еще  меньше  мог
вспомнить. В голове у меня назойливо вертелась единственная мысль - Ариман
собирается  уничтожить  человечество,  превратив  реактор   в   чудовищную
литиевую бомбу. К сожалению, сам я был надежно упрятан глубоко под землей,
и  мне  предстояло  поджариться  на  медленном   огне,   словно   барашку,
принесенному в жертву самому дьяволу.
   "Вы всего в двух шагах от своей лаборатории  в  Энн  Эрбор",  -  сказал
Ариман.
   Говорил  ли  он  правду?   Или   это   была   очередная   злая   шутка,
соответствующая его представлениям о юморе?
   - Всего один шаг, - пробормотал я. -  Откуда  же  мне  знать  структуру
мироздания? Хорошо, начнем с того, что все в мире  состоит  из  атомов,  а
сами атомы состоят из еще  более  мелких  частиц:  протонов,  нейтронов  и
электронов,  являющихся  носителями  фантастических  запасов  энергии.  По
словам Аримана, эта комната была сооружена  путем  деформации  и  смещений
атомов горных пород земной  коры.  Сейчас  энергия  возвращалась  на  свои
естественные уровни, что, в свою очередь, неизбежно должно было превратить
мою темницу в извергающий лаву вулкан. Особых сомнений на этот счет у меня
не возникало. Воздух становился горячей с каждой минутой. Еще немного, и я
не  смогу  дышать.  А  спустя  некоторое  время   меня   заживо   погребет
расплавленная лава. И тем не менее я был всего в двух шагах от спасения  -
по словам того же Аримана. Говорил ли он правду? А зачем ему  лгать,  если
он был на сто процентов уверен в том, что я погибну? На моих глазах он без
труда прошел сквозь глухую каменную стену. Вероятно, он вернулся в  подвал
дома на Энн Эрбор. Но если он смог, то почему не  могу  я?  Но  как,  черт
побери? Однако я уже проделал это однажды! Сумел же я войти сюда, несмотря
на отсутствие дверей! Почему я не могу сделать  это  еще  раз?  Я  тут  же
попытался повторить эксперимент, но единственным результатом  моих  опытов
было несколько новых синяков и ожогов, полученных  при  соприкосновении  с
массивной кирпичной кладкой. По-видимому, одного моего желания не хватало.
   Думай, Орион, думай!
   Я прекратил бесполезные попытки и принялся обстоятельно размышлять  над
ситуацией. Если я на самом деле сумел за один шаг преодолеть расстояние  в
тридцать миль, пройдя сквозь плотную породу, наверняка существует какое-то
сообщение между моей камерой и домом у  Университетского  городка.  Одного
знания строения атома недостаточно. Надо полагать, мне следует учитывать и
геометрию самого пространства, чтобы повторить подобный подвиг.
   Я снова  уселся  на  кушетку,  попытался  сосредоточиться  и  припомнил
несколько журнальных статей на тему искривления пространства,  сводившихся
к  тому,  что  будущие  звездные  корабли  смогут  в   считанные   секунды
преодолевать гигантские расстояния в тысячи световых лет. В  общих  чертах
мне была известна и теория  "черных  дыр",  где  под  влиянием  чудовищных
гравитационных полей соотношение времени и пространства  теряло  привычный
для людей вид. Но и этого не хватало. Необходимо было знать, как применить
мои познания на практике. Разумеется, я уже проходил через стену,  но  так
быстро и неожиданно, что не успел запомнить никаких деталей.  В  состоянии
ли я припомнить их сейчас? Что, например, я знаю о компрессии  информации?
Спутники на орбите способны в течение многих месяцев аккумулировать нужные
факты, а затем почти мгновенно передать их на приемную станцию  на  Землю.
Позднее специалисты, изменяя скорость записи, расшифровывают ее.  Способен
ли я последовательно, микросекунда за микросекундой, восстановить в памяти
свои действия и ощущения в тот момент? Я улегся на кушетку, закрыл глаза и
попытался расслабиться. Дышать в камере  становилось  все  труднее,  но  я
старался игнорировать  это  обстоятельство,  сконцентрировав  все  ресурсы
своего мозга на решении жизненно важной для меня проблемы.
   Итак, всего один шаг протяженностью  в  тридцать  миль  сквозь  плотную
горную породу. Я представил себя стоящим в темном подвале старинного  дома
Университетского городка. Кажется,  я  тогда  наклонил  голову,  чтобы  не
удариться о  трубу  отопления,  и  шагнул  в  темноту...  Что  еще?  Порыв
холодного ветра? Да, я отчетливо помнил леденящее ощущение  стужи,  словно
мне пришлось  пройти  сквозь  сжиженный  кислород.  Что  говорит  об  этом
криология? Каким образом сверхнизкие температуры  способны  воздействовать
на физические тела? Кажется, при температуре близкой  к  абсолютному  нулю
даже атомы  замедляют  свой  бег.  Кажется,  в  те  несколько  микросекунд
невыносимого холода я действительно видел структуру атомов,  на  мгновение
прервавших  свое  вечное  движение.  Означало  ли   это,   что   временная
стабилизация кристаллической решетки атомов позволила проложить туннель  в
горной породе, по которому мое тело мгновенно переместилось на  расстояние
в тридцать миль?
   Я открыл глаза. Похоже, температура в моем помещении за то время, что я
размышлял, успела повыситься до предела. Сейчас здесь было  жарко,  как  в
аду. Я с трудом задержал дыхание, стараясь не  обжечь  легкие  раскаленным
воздухом, понимая, что еще немного, и мой организм  не  выдержит  подобной
температуры. Но тут я, кажется, понял, как  проник  сюда.  Энергия  атомов
позволила Ариману соорудить убежище, едва не ставшее для меня  склепом,  и
проложить пространственно-временной туннель сквозь многокилометровую толщу
горных пород. Но природа не терпит долгого насилия над собой, и  рано  или
поздно все возвращается на круги своя. Судя по температуре  в  комнате,  у
меня осталось совсем немного времени, чтобы  найти  выход  из  ловушки,  в
которой я  оказался  благодаря  собственному  легкомыслию.  Но  как  найти
проклятый туннель? Я попытался сосредоточиться на этой  проблеме,  но  без
видимого успеха. Я весь покрылся потом, равным образом от  страшной  жары,
стоявшей в комнате, и от собственных усилий найти ключ к  решению  стоящей
передо мной задачи. Мой мозг был не в состоянии справиться с нею.
   Мой мозг?.. Черт побери, но ведь я задействовал только  половину  моего
мозга! Внезапно я припомнил: ведь Ормузд говорил мне,  что  в  отличие  от
обычного человека я могу одновременно использовать  оба  полушария  своего
головного мозга. Пока же я использовал только половину возможных ресурсов.
Очевидно, одна половина моего мозга могла решать проблемы, связанные  лишь
с взаимоотношением формы и пространства. Огромным усилием воли я  заставил
включиться в работу и второе полушарие.
   И, кажется, вовремя! Решение проблемы лежало буквально на поверхности и
зависело от правильно выбранного момента пространственного скачка. Как  бы
медленно ни двигались атомы, их движение никогда Не  прерывалось.  Большую
часть  времени  их  взаимное  расположение  препятствовало   осуществлению
мгновенного перемещения в пространстве. И тем не менее каждую  секунду  их
положение позволяло  осуществить  свободное  перемещение,  однако  туннель
оставался открытым всего мгновение. Мне  предстояло  успеть  пройти  через
него за невообразимо малый отрезок времени или навсегда остаться  в  своем
каменном мешке.
   Я заставил себя подняться на ноги и подойти вплотную к каменной  стене.
От нее исходил такой жар, что впору было пироги печь...  Закрыв  глаза,  я
сосредоточил   одну   половину    своего    мозга    на    воспроизведении
пространственного положения туннеля в толще земной коры,  заставив  вторую
половину трудиться над вычислением момента возможного перехода.  В  нужный
момент  я  сделал  шаг  вперед.  Я  ощутил  жар,  сравнимый  разве  что  с
температурой внутри доменной печи, а в последнее мгновение  ледяной  холод
космического пространства...
   Открыв глаза, я осознал, что стою в  кромешной  темноте  знакомого  мне
подвала особняка ВТВ. Несколько минут  я  был  занят  только  тем,  что  с
упоением вдыхал холодный сырой воздух. Затем нашел черный ход  и  выбрался
на улицу. Ночь уже успела вступить  в  свои  права,  но  какое  я  испытал
облегчение! После раскаленной темницы это  было  ни  с  чем  не  сравнимое
ощущение. Мой автомобиль находился на том же месте, где я оставил  его,  с
той  лишь  разницей,  что  его  ветровое  стекло  украшали  многочисленные
предупреждения о штрафах за нарушение правил парковки. Собрав их и сунув в
боковой карман, я уселся за руль.
   Мне потребовалось всего десять минут, чтобы добраться  до  лаборатории.
Оказавшись в пустом вестибюле, я позвонил Тому Демпси, Мэнгино и  научному
руководителю лаборатории. Было около полуночи,  но,  очевидно,  мой  голос
звучал достаточно  убедительно,  поскольку  никто  из  них  и  не  подумал
спорить.  Труднее  всего  оказалось  найти  доктора   Вильсона,   научного
руководителя проекта, но с третьей попытки  мне  удалось  добраться  и  до
него.
   В течение получаса все они собрались в здании лаборатории. Оставшееся в
моем  распоряжении  время  я  потратил  на  то,  чтобы   лично   проверить
местонахождение и состояние каждого из охранников объекта. Никто из них за
время дежурства не заметил ничего подозрительного. С  помощью  специальной
аппаратуры  они  могли  держать  под  постоянным  наблюдением   территорию
лаборатории и внутренних помещений здания, и согласно их мнению обстановка
была самой что ни на есть нормальной.
   Доктор Вильсон - худощавый англичанин с румяным лицом  и  взъерошенными
волосами - появился первым. Подобно большинству своих соотечественников он
обладал способностью сохранять  свойственный  его  речи  мягкий  акцент  и
полнейшую невозмутимость при любых ситуациях. Пока  я  пытался  втолковать
ему, что,  по  моим  сведениям,  некий  злоумышленник  собирается  сделать
попытку  взорвать  термоядерный   реактор,   с   его   губ   не   исчезала
снисходительная улыбка, недвусмысленно показывавшая его отношение к  столь
абсурдному предположению. Демпси и шеф  службы  безопасности  появились  в
вестибюле одновременно. Том казался более  удивленным,  чем  расстроенным.
Его растрепанные волосы и смятая одежда говорили о  том,  что  мой  звонок
поднял его с постели. Мэнгино, напротив, был вне себя от злости.
   - Нечего впадать в панику,  -  пренебрежительно  фыркнул  он,  когда  я
объяснил ему свои опасения. Разумеется, я не  рискнул  упомянуть  в  своем
рассказе ни об Ормузде, ни об Аримане, ни  тем  более  о  каменном  мешке,
глубоко под землей, из которого я едва унес ноги. Мне совсем не  улыбалась
перспектива оказаться в сумасшедшем доме. Достаточно было убедить  коллег,
что существует реальная опасность террористического акта.
   Доктор  Вильсон  попытался  в  доступной  форме  объяснить   мне,   что
термоядерный реактор просто невозможно взорвать. Я терпеливо выслушал  все
его объяснения. Чем пространнее он говорил, тем дольше мы могли оставаться
на месте вероятного акта события в ожидании очередного шага Аримана.
   - В реакторе находится слишком  ничтожное  количество  дейтерия,  чтобы
даже при наличии чьей-то злой  воли  мог  произойти  взрыв,  -  дружелюбно
пытался убедить меня Вильсон мягким голосом.
   Он сидел сгорбившись на пластиковом стуле, которых в  вестибюле  здания
имелось великое множество. Я стоял напротив у стола администратора, вместе
с Мэнгино наблюдая за поведением патрульных на экранах мониторов  и  делая
вид, что внимательно  слушаю  его  рассуждения.  Демпси,  устроившийся  на
соседнем стуле, уже успел снова уснуть.
   - Но допустим, -  возразил  я,  -  что  существует  способ  многократно
увеличить мощность лазеров...
   - В таком случае они попросту  перегорят  в  течение  одной  минуты,  -
прервал меня Вильсон. - Мы и так используем их на пределе возможности.
   - ...и добавить количество дейтерия в рабочую камеру реактора.
   Вильсон отрицательно покачал  головой,  отчего  прядь  волос  песочного
цвета упала на его высокий лоб. Отбросив ее движением руки,  он  кинул  на
меня снисходительный взгляд.
   -  Подобное  развитие  событий  еще  менее  вероятно.  Точнее,   вообще
невозможно.  Существует  специальная  система  безопасности,   действующая
автономно. Но даже если и она выйдет из строя и реакция примет необратимый
характер, то по своим масштабам это событие  не  может  идти  ни  в  какое
сравнение со взрывом водородной бомбы. Всего лишь  незначительная  авария,
ни больше ни меньше.
   - А что вы скажете о литиевой бомбе, - скептически осведомился я.
   Впервые за время нашего разговора его брови тревожно дрогнули.
   - Что вы имеете в виду? - переспросил он.
   - Возможно ли, используя дейтерий в качестве естественного  детонатора,
вызвать взрыв защитной оболочки реактора?
   - Нет, нет, ни в коем  случае.  Абсолютно  исклю...  -  Он  на  секунду
запнулся и после минутного колебания неуверенно произнес:  -  Скажем  так:
это весьма маловероятно. Чрезвычайно маловероятно. Разумеется, чтобы точно
ответить на ваш вопрос, мне необходимо произвести дополнительные  расчеты,
но в любом случае...
   - Двадцать четвертый, выйдите на связь. - Резкий голос Мэнгино  прервал
рассуждения Вильсона.
   Я обернулся и бросил взгляд на шефа службы безопасности. Он  недоуменно
и обеспокоенно смотрел на экран монитора.
   - Двадцать четвертый, черт вас возьми, отвечайте!
   Он сердито покосился  на  меня,  словно  я  был  виновником  последнего
происшествия.
   - Один из моих людей не отвечает на запрос. Он  патрулирует  территорию
грузового склада.
   - Грузового склада! - Вильсон невольно вскочил на ноги.
   - Не волнуйтесь. - Мэнгино  успокаивающе  поднял  правую  руку.  -  Там
повсюду установлены контрольные камеры. Я  сам  проверил  территорию.  Все
выглядит совершенно нормально. Но я  не  могу  найти  патрульного.  Вполне
возможно, он просто ненадолго отлучился по малой нужде.
   Я обошел стол и в свою очередь взглянул на экран монитора.  Территория,
примыкавшая к складу, была ярко освещена.  Ничего  подозрительного:  я  не
заметил ни людей, ни машин. Вся обстановка выглядела достаточно  мирной  и
будничной.
   - Пожалуй, все же нам следует самим пойти и посмотреть, -  нерешительно
заметил я.
   Мы растолкали Демпси и попросили его понаблюдать в наше  отсутствие  за
экранами мониторов. Он, правда, еще не вполне отошел от сна, но и  задание
не требовало от него особого  напряжения  умственных  способностей.  Затем
доктор Вильсон, Мэнгино и я торопливо направились  в  сторону  склада.  На
ходу шеф СБ опустил руку в карман пиджака и, достав  свой  пистолет,  снял
его с предохранителя.
   Огни ламп автоматически вспыхивали  впереди  нас,  пока  мы  бежали  по
центральному коридору корпуса, и тут же гасли за нашими спинами.
   Помещение склада ничем не отличалось от  других  ему  подобных:  те  же
бесчисленные  стеллажи  и  бесчисленные  ящики,  аккуратно  упакованные  в
пластик.
   - Здесь без труда можно спрятать взвод солдат, -  недовольно  проворчал
Мэнгино.
   - Но все, кажется, в полном порядке, - с  видимым  облегчением  заметил
Вильсон, оглядываясь вокруг.
   Я уже был готов согласиться с его мнением, когда почувствовал на  своем
лице слабую струю прохладного воздуха. Я бросил взгляд в сторону  огромных
металлических ворот ангара.  Они  были  плотно  закрыты.  Или  это  только
казалось? В одной из створок имелась врезная дверь для  прохода  людей.  Я
неуверенно потрогал дверную ручку.
   - Она закрыта,  -  заметил  Мэнгино.  -  Электронный  замок,  абсолютно
надежный, соединенный с сигнальным устройством. Если кому-нибудь придет  в
голову попытаться открыть его...
   Ему не удалось закончить фразу, так как дверь,  повинуясь  нажиму  моей
руки, в ту же секунду бесшумно распахнулась.  Склонившись  над  замком,  я
убедился,  что  он   практически   вырван   из   своего   гнезда.   Сквозь
образовавшееся в металле отверстие  и  проникала  легкая  струя  холодного
воздуха. Я молча указал на него Мэнгино.
   - Непонятно, почему не сработала  система  сигнализации,  -  недоуменно
произнес шеф службы безопасности.
   - Теперь это уже не имеет значения,  -  отозвался  я.  -  Злоумышленник
внутри лаборатории. Нам нельзя терять ни минуты.
   Мы бросились к помещению, где находился  термоядерный  реактор.  Дверь,
ведущая в комнату, где размещался пульт управления лазерами, была  сорвана
с петель, хотя мы никого  там  и  не  обнаружили.  Пока  Вильсон  проверял
настройку  пульта,  Мэнгино   по   телефону   отдавал   приказания   своим
подчиненным.
   - Всем свободным от несения караульной  службы  собраться  у  помещения
реактора.  Задерживать  всех,  кто  попадется  вам  на  глаза.  В   случае
сопротивления стрелять без предупреждения. Немедленно связаться с полицией
и отделением ФБР.
   Мы миновали большие двойные двери  и  перешли  в  комнату  с  бетонными
стенами, где находились сами лазеры. Осветительные лампы включились  сразу
же, едва мы переступили порог помещения.
   - Эти двери всегда закрыты, - прошептал доктор Вильсон, уже не  пытаясь
скрыть охватившей его тревоги.
   Лазеры представляли собой длинные, тонкие стеклянные трубки, снабженные
разнообразными приспособлениями и  водруженные  на  тяжелые  металлические
пьедесталы. Их насчитывалось не менее нескольких  дюжин.  Стволы  лазеров,
занимавших все пространство обширной комнаты, были нацелены на узкую  щель
в бетонной,  армированной  сталью  стене,  по  другую  сторону  которой  и
находился термоядерный реактор. Вся энергия мощных  приборов  была  готова
сконцентрироваться на микроскопических шариках из дейтерия,  заложенных  в
рабочую  камеру.  Несколько  мгновений  мы  нерешительно  стояли   посреди
комнаты. Неожиданно слабый звук привлек наше внимание. В ноздри нам ударил
запах озона. Стеклянные трубки засветились в темноте зловещим  зеленоватым
светом.
   - Бог мой, - прошептал Вильсон, - ему все-таки удалось включить лазеры!



        "8"

   Мэнгино и я  одновременно  посмотрели  в  дальний  конец  комнаты,  где
находился  центральный  пульт  управления.  Там  в  тени  позади  толстого
защитного стекла угадывались знакомые очертания массивной фигуры Аримана.
   Шеф СБ, не раздумывая, выхватил  пистолет  и  нажал  на  курок.  Стекло
покрылось трещинами, но выдержало. Ему потребовалось выпустить всю обойму,
прежде чем оно разлетелось вдребезги. Но  этих  нескольких  секунд  вполне
хватило Ариману. Он исчез. Одновременно погасли и все осветительные лампы.
Теперь помещение освещалось лишь устрашающим мерцанием лазеров, изливавших
свою смертоносную энергию сквозь щель в  бетонной  стене  в  самое  сердце
термоядерного реактора. В комнате было темно, как в преисподней,  до  того
как черти догадались развести там огонь. Насколько я мог судить,  Ариману,
с его дьявольской изобретательностью, удалось осуществить свое  намерение,
обесточив весь район и использовав освободившуюся энергию  для  увеличения
мощности лазеров.
   Перекрывая  шум  электрических  генераторов,  где-то  недалеко  от  нас
раздался топот бегущих людей и беспорядочные выстрелы.
   - Мои  ребята  все-таки  добрались  до  него,  -  прозвучал  в  темноте
торжествующий возглас Мэнгино.
   Увы, он ошибся. Очень скоро шум  перестрелки  стал  заметно  слабее,  а
скоро и совсем стих в отдалении. Я  не  сомневался,  что  и  на  этот  раз
Ариману удалось благополучно уйти от заслуженного возмездия.
   - Я иду за ним, - прорычал шеф СБ, на бегу перезаряжая свой пистолет.
   -  Нам  необходимо  любым  способом  выключить  лазеры,  -  крикнул  я,
обращаясь к впавшему в прострацию Вильсону, - прежде чем они саккумулируют
достаточно энергии, чтобы взорвать литий.
   В зеленом мерцании адского пламени глаза ученого казались неестественно
большими.
   - Но это невозможно. - Он безнадежно передернул плечами.
   - Так придумайте что-нибудь, - обозлился я.
   На этот раз он и  не  думал  спорить.  Мы  перешли  в  центр  лазерного
контроля и сразу же  убедились,  что  все  оборудование  предусмотрительно
выведено из строя. Главная консоль была разбита, от датчиков осталось одно
воспоминание, а сама металлическая панель оказалась с  корнем  вырвана  из
своего  гнезда.  Обрывки  проводов  свисали  из  навсегда   остановившихся
модулей. Казалось, здесь порезвился  взбесившийся  слон,  спутавший  центр
управления с посудной лавкой. Но и  сквозь  остатки  защитного  стекла  мы
могли  различить  зловещую  пульсацию  лазеров,  вопреки   всякой   логике
продолжавших  функционировать  в  максимальном  режиме.  От  удивления   у
Вильсона отвисла челюсть.
   - Но каким образом этот тип, кто бы  он  там  ни  был,  сумел  добиться
подобного?..
   Вой  электрогенераторов,  похоже,  достиг  предела.  Свечение   лазеров
становилось невыносимым для глаз. Под ногами хрустело разбитое  стекло.  Я
оттащил Вильсона от искалеченной панели и, спотыкаясь в темноте  коридора,
поволок его по направлению к реактору.
   - Существует ли способ остановить это светопреставление? -  крикнул  я,
стараясь перекричать какофонию звуков, наполнявших помещение.
   Вильсон пожал плечами.
   - Количество дейтерия, находившегося в реакторе... - начал он.
   - Бросьте, док. Держу пари, что оно уже превышает критическую массу.
   - Тогда, - он беспомощно развел руками, - мы не можем прервать реакцию.
Нам остается уповать лишь на милосердие Божие...
   В  призрачном  зеленом  свете  он  выглядел  постаревшим  и  совершенно
больным.
   -  ...Главная  распределительная  панель,  -   пробормотал   он   после
продолжительной паузы. - Пожалуй, я смогу отключить рубильник и обесточить
всю территорию лаборатории.
   - Отлично, док, займитесь этим немедленно.
   - Но на это потребуется время. Минут десять, в лучшем случае пять.
   - Слишком много! Через пару минут здесь не останется камня на камне.
   - Знаю.
   - Что еще мы можем сделать? - Мне приходилось кричать во весь голос,  и
все равно я едва мог расслышать собственные слова.
   - Ничего.
   - Не может быть. Должен же существовать хоть какой-нибудь выход.
   - Глушитель! - воскликнул он. - Если нам удастся поместить глушитель  в
камеру реактора, мы сможем блокировать энергию лазеров.
   Я понял! Перекрыв доступ лучей лазеров к  контейнеру  с  дейтерием,  мы
смогли бы заглушить реактор.
   - Я сам займусь глушителем, - прокричал  я.  -  А  вы  отправляйтесь  к
распределительной панели. Я обойдусь без вашей помощи.
   - Но каким образом?
   - Не теряйте времени.
   - Вы не можете войти в камеру реактора. Радиация убьет вас  меньше  чем
за минуту.
   - Ступайте. - Я решительно подтолкнул его к выходу.
   Он продолжал колебаться.
   - Ради Бога... не  делайте  этого,  -  отчаянно  крикнул  он,  когда  я
распахнул дверь помещения реактора.
   Я игнорировал его призыв и вошел внутрь. Комната имела круглую форму  и
была перекрыта низким сводчатым потолком, как и  все  другие  лабораторные
помещения, сооруженные из железобетона. Сейчас она вся утопала  в  зеленом
свете лазеров.
   Реактор,  расположенный  в  самом  центре  комнаты,  представлял  собой
металлический шар футов пяти в диаметре, со всех сторон опутанный  трубами
охлаждения. По виду он слегка напоминал батискаф, лишенный  иллюминаторов.
Задача представлялась совершенно неразрешимой. Энергия лазеров поступала в
реактор  по  толстому  кварцевому  светопроводу,  перекрыть  который   без
соответствующих инструментов было практически невозможно даже при  наличии
у меня достаточного количества времени. Но его-то у  меня  как  раз  и  не
было. В защитной оболочке сферы имелось только  одно  отверстие,  закрытое
массивной заслонкой. Не раздумывая о последствиях, я откинул ее в сторону.
   Невероятная интенсивность  света,  мгновенно  хлынувшего  в  помещение,
ошеломила меня. Рукотворная звезда, ослепительно  сиявшая  внутри  камеры,
могла взорваться в любую секунду. Это было  последнее,  что  мне  довелось
увидеть. Я ослеп раньше, чем  отблески  адского  пламени  коснулись  моего
лица. Не обращая внимания  на  невыносимую  боль,  я  нащупал  раскаленную
крышку люка и протиснулся  внутрь  камеры,  поместив  свое  тело  на  пути
лазерного луча.
   И оказался в  геенне  огненной.  Я  горел  заживо,  словно  грешник  на
сковороде, но, как ни  странно,  мой  мозг  все  еще  продолжал  работать.
Картины прошлого, настоящего и будущего одна за другой  всплывали  в  моем
сознании. Я мог видеть кричащие заголовки завтрашних газет:

   "ПОПЫТКА ВЗРЫВА ТЕРМОЯДЕРНОГО РЕАКТОРА ПРОВАЛИЛАСЬ"

   Я представлял себе:
   удивленные лица агентов и экспертов ФБР, изучающих мои жалкие останки;
   машину "скорой помощи", увозящую в больницу доктора Вильсона, так и  не
сумевшего оправиться от пережитого шока;
   горящие ненавистью красные  глаза  Аримана,  обдумывающего  новый  план
мщения;
   величественную фигуру Ормузда на фоне черной пустоты космоса; Ормузда -
победителя, хранителя мироздания;
   и даже себя, Ориона Охотника.
   Я наконец познал свое прошлое и будущее. Я знал, кто я  есть  и  каково
мое предназначение в этом мире.
   Я - Орион,  Прометей,  Гильгамеш  [герои  соответственно  греческого  и
шумерского эпосов] и Заратустра в одном и том же лице!
   Я - Феникс, умирающий в пламени и возрождающийся из собственного пепла,
чтобы умереть в очередной раз.
   Я сумел расстроить зловещие планы Аримана, хотя ему  самому  и  удалось
ускользнуть от меня.  Человечество  получило  в  свои  руки  неисчерпаемый
источник  энергии.  Пройдет  совсем  немного  времени,  и  корабли  землян
отправятся  к  звездам.   Критическая   точка   в   истории   человечества
благополучно преодолена. Это стоило мне  жизни,  но  существующая  система
мироздания была сохранена.
   Я  умер,  но  я  и  продолжал  жить.  Я   существовал   как   личность,
предназначение которой было преследовать Аримана, когда бы и куда бы он ни
направился. Моя охота все еще продолжалась.



        "ИНТЕРЛЮДИЯ"

   Это место могло быть Олимпом, Валгаллой [обитель богов в эпосе  древних
германцев] или Царством Небесным в зависимости от вкуса и конфессиональной
принадлежности наблюдателя. Для  художника-сюрреалиста  оно  оказалось  бы
неиссякаемым источником вдохновения, живым воплощением его  фантастических
видений.
   Здесь не существовало видимых границ. Холодное  голубое  небо,  кое-где
покрытое  легкими  облаками,  простиралось  во  все  стороны  бесконечного
пространства. В зените, там, где его лазурь приобретала темно-синий, почти
черный оттенок, блестели крошечные точечки звезд,  никогда  не  изменявших
своего положения. Здесь не существовало  самого  понятия  времени,  как  и
тверди земной под ногами и солнца над головой. Чистый неподвижный  воздух,
казалось, светился сам по себе, наполняя  пространство  мягким  золотистым
сиянием.
   Если бы человеку довелось когда-нибудь увидеть  это  место,  то  скорее
всего оно напомнило бы ему вид, открывающийся  с  горной  вершины,  высоко
вознесшейся над облаками и бурями, страстями и тревогами  нашего  грешного
мира.  Здесь  царили  вечная  красота  и  покой,  недоступные  воображению
простого смертного, рождающегося и живущего в  страдании  и  в  свой  срок
гаснущего, словно пламя догоревшей свечи.
   Неожиданно на фоне бездонного  неба  появилась  мерцающая  точка  новой
звезды и стремительно понеслась вниз, на глазах увеличиваясь  в  размерах.
Опустившись на поверхность ближайшего облачка, она приняла образ  молодого
мужчины в золотой мантии, красивого как бог, высокого и  широкоплечего,  с
пышными золотыми волосами и глазами янтарного цвета.
   Он   уселся   на   гребне   волнообразной    поверхности    облака    с
величественностью  императора,  взошедшего  на  свой   трон,   и   глубоко
задумался. Спустя какое-то время рядом  с  ним  спустился  серебряный  шар
меньших размеров, преобразившийся в молодую женщину с черными  волосами  и
огромными серыми глазами. Серебристая легкая туника облекала  ее  стройную
фигуру.
   - Похоже, тебе пришлась по вкусу форма человеческого тела,  -  заметила
она.
   Мужчина  высокомерно   поднял   брови   и   бросил   на   свою   гостью
неодобрительный взгляд.
   - Оно помогает мне лучше понять этих существ, - произнес он серьезно, -
постигнуть их мысли и чувства.
   - Но при этом ты наслаждаешься ролью бога.
   Мужчина снисходительно пожал плечами.
   - Должна ли я называть тебя по имени, которое ты избрал  для  себя  при
общении с представителями  человечества.  -  Она  уже  не  скрывала  своей
иронии. На ее губах играла насмешливая улыбка, но ее большие  серые  глаза
смотрели холодно и строго.
   Не выдержав этого взгляда, мужчина отвернулся в сторону.
   - А ты предпочитаешь подобрать мне имя по собственному  вкусу,  не  так
ли? - усмехнулся он.
   - В таком случае пусть будет Ормузд, - предложила  она.  -  Бог  Света.
Твои маленькие игрушки должны оценить скромность своего господина.
   - А как же мне прикажешь называть тебя?
   - Аня, - отвечала она немного подумав. - Мне нравится это имя.  До  тех
пор пока мы изображаем людей, ты можешь называть меня этим именем.
   - Ты слишком легко к этому относишься, - предостерег ее Ормузд.
   - Ничего подобного, - возразила Аня, переходя на  серьезный  тон.  -  Я
знаю, насколько это важно. Я испытала на себе  их  чувства  и  думаю,  что
поняла  их.  Чувство  ужаса,   боли,   страха   перед   смертью...   перед
превращением... в ничто.
   - Тебе не следовало отправляться туда. Я предостерегал вас против этого
шага.
   - Все правильно, ты предпочел возродить  своего  воина  и  бросить  его
против Владыки Темных Сил, одного,  без  друзей,  без  надежды,  даже  без
воспоминаний.
   -  Такова  участь  всех  людей.  Они  не  должны  понимать  того,   что
происходит. К чему было делать для него исключение?
   - В том-то и беда, что они все понимают, - возразила Аня. - Правда,  на
свой  собственный  примитивный  лад.   Они   интуитивно   догадываются   о
происходящей борьбе и отдают себе отчет в том, что они не более чем  пешки
в игре сил, намного превосходящих их своим могуществом.
   Ормузд недоверчиво покачал златокудрой головой.
   - Они понимают только то, что я разрешаю им понять.
   - Ты ошибаешься, - настаивала она. - Обрати внимание на их  ученых,  их
тягу к познанию  сущности  вселенной.  Они  на  пороге  открытия  истинной
природы соотношения времени и пространства.
   - Ты заблуждаешься. Они  до  сих  пор  убеждены  в  необратимости  хода
времени и полагают, что причина всегда предшествует следствию.
   - Приглядись повнимательнее, о бог Света, -  рассмеялась  она.  -  Твои
игрушки уже не те, какими были когда-то. Они начинают постигать тайны, еще
недавно недоступные их сознанию.
   - В таком случае мне следует  вмешаться  и  изменить  существующий  ход
вещей. Они не должны узнать слишком много. Во всяком случае не теперь.
   - Нет! Только не это! Пусть они познают истину. Ты не можешь обращаться
с ними как с простыми марионетками.
   Он бросил на нее недоумевающий взгляд.
   - Я могу обращаться с ними так, как  мне  угодно.  В  конце  концов,  я
сотворил их. Они принадлежат мне!
   - Но ты не в состоянии больше контролировать их.
   - Глупости.
   - Пора бы вам признать это, - стояла на своем  Аня.  -  Они  уже  вышли
из-под твоей власти.
   - Я контролирую их!
   - Ты сам вложил в них чувство любознательности, тягу к знанию.
   - Это было необходимо, -  вздохнул  Ормузд,  -  но  я  уравновесил  его
чувством страха перед неизвестностью.
   Глаза Ани гневно сверкнули.
   - Уравновесил? Ты ошибаешься, мой благородный богоподобный  творец.  Ты
только внес чудовищную противоречивость в  их  естество.  Они  разрываются
между стремлением познать тайны  бытия  и  страхом  перед  неизвестностью.
Своим необдуманным поступком ты обрек их на вечные мучения,  превратил  их
жизнь в настоящий ад!
   Тот,  кто  называл  себя  Ормуздом,  собрался  было  возразить  ей,  но
остановился, прежде чем успел произнести хотя бы слово. Он наконец  понял,
что собирается сказать Аня.
   Она хотя и недолго, но все же пожила среди людей и лучше  его  понимала
их чувства и страдания. Вздохнув, он решил изменить свою тактику.
   - Они наивно верят, что их боги всемогущи  и  всеведущи.  Они  порицают
меня за свои болезни, свои собственные недостатки и промахи...
   - Они еще верят в твое милосердие, - добавила Аня, - и в твою любовь.
   Он снова вздохнул, на этот раз тяжело и устало.
   - Они понимают, что их создание было осознанным актом творения,  что  у
человечества  есть  свое  предназначение,  -  продолжала  она,  -  но   им
приходится брести на ощупь во тьме, дабы узнать, каково оно. Они и рады бы
служить тебе, но не знают, чего ты хочешь от них.
   Ормузд гневно выпрямился во весь свой огромный рост. Исходящая от  него
энергия озарила облака золотистым светом.
   - Они  уже  выполнили  свое  предназначение  много  столетий  назад,  -
раздраженно произнес он. - Сейчас, если Охотник осуществит свою миссию...
   - Тогда ты победил, - прервала она его. - Отныне мы в безопасности.
   - И я смогу наконец-то избавиться от них.
   - Ты не можешь уничтожить человечество!
   Ормузд насмешливо поднял брови.
   - Не могу? Я?
   - Ты не осмелишься, - поправила сама себя Аня.  -  Тебе  известно,  что
наша собственная судьба неразрывно связана с существованием  человечества.
Создатели и их  творения  -  части  одного  континуума.  Если  люди  будут
уничтожены, мы погибнем вместе с ними.
   - Неужели ты способна поверить в подобную нелепость?
   - Я знаю, что говорю. И ты знаешь.  Иначе  чего  ради  ты  позволил  им
сохранить жизнь? Ты сотворил людей, чтобы с  их  помощью  победить  Темные
Силы, Они выполнили свою задачу.
   - Но не полностью. Владыка Тьмы еще существует!
   - Да, правда. - Она вздрогнула. - И пока он  существует,  мы  не  можем
чувствовать себя в безопасности. До тех  пор  пока  Владыке  Тьмы  удается
ускользнуть от тебя, вы нуждаетесь в помощи людей.  Преданной  тебе  армии
воинов. Твоих телохранителей, всегда  готовых  пожертвовать  своей  жизнью
ради тебя.
   - Это их долг. Я сотворил их воинами.
   - Да, и справился со своей работой настолько хорошо,  что  они  уже  не
могут жить без войны. А пока творец бездействует,  им  приходится  убивать
друг друга. И этому не видно конца.
   Ормузд пренебрежительно пожал плечами.
   - Ну и что же  из  этого?  Их  и  без  того  слишком  много,  несколько
миллиардов. И число их  продолжает  увеличиваться.  Я  сам  вложил  в  них
инстинкт продолжения рода. Я дал им радость, чтобы компенсировать боль.
   - Ты опять заговорил о равновесии, - горько улыбнулась Аня. - Иногда  я
думаю, что ты на самом деле веришь, что тебе не в чем упрекнуть себя,  что
ты справедлив и даже добр по отношению к ним.
   - Они всего лишь мое творение. Игрушки, как ты сама называешь  их.  Мне
нет нужды быть добрым с ними.
   Наступила продолжительная пауза. Глаза Ани блестели. Было очевидно, что
она лихорадочно обдумывала какую-то мысль. Желая утешить ее, Ормузд  нежно
коснулся ее плеча.
   - Тебе не было никакой необходимости становиться одной из них, - сказал
он тихо. - В мои планы  никогда  не  входило,  чтобы  ты  стала  такой  же
ранимой, как и они.
   - Но это уже произошло, - возразила она еле слышно. - И мне никогда  не
забыть того, что случилось.
   - Моя дорогая...
   - Они такие... беззащитные, - вздохнула она, -  такие  слабые.  Им  так
легко причинить боль.
   - Да, их возможности весьма ограниченны.  Ты  знаешь  это  лучше  меня.
Такими я и задумал создать их. Я был обязан так поступить.
   - И ты не чувствуешь своей ответственности по отношению к ним?
   - Почему же? Конечно, чувствую.
   - Ты знаешь, во что верят некоторые из них? - спросила  она  и,  прежде
чем он успел ответить, торопливо продолжала: - Некоторые из  их  философов
полагают, что это они создали нас.  Интуитивно  они  понимают,  что  и  мы
нуждаемся в них, что мы не сможем существовать без них.
   Он пренебрежительно поморщился.
   - Подумаешь, философы. Эти  людишки  ухитрились  свалить  в  одну  кучу
истинные знания и редкостную чепуху. Тщеславные болтуны.  Преподносят  как
высшую мудрость любую ерунду, которая приходит в их пустые головы,  и  еще
называют это интеллигентностью.
   - Но они учатся. Учатся, не щадя своих сил. Они создают музыку и  пишут
картины, строят машины, которые понесут их к звездам.
   - Что же, тем лучше, - равнодушно согласился он. - Это  делает  их  еще
более ценными для нас.
   - Но, с другой стороны, знания, которые они обрели, дали им и понимание
собственной силы. Они уже обладают  оружием,  способным  уничтожить  целые
народы.
   - Такого никогда не случится, - резко возразил он.
   - Но ты опасаешься этого?
   - Нет. Я всегда могу остановить их, не дать  им  возможности  полностью
уничтожить друг друга.
   - Ты сам создал их столь агрессивными.  Ты  создал  расу  бойцов,  расу
убийц!
   - Конечно. -  Кивком  головы  Ормузд  подтвердил  свое  согласие  с  ее
словами. - Агрессивность их натуры для нас ценнее всего.
   - Даже если это качество заставляет их убивать друг друга?
   - Даже если они уничтожат свою так  называемую  цивилизацию  в  ядерной
войне. Невелика потеря. Какая-то часть из них переживет и эту  катастрофу.
Я присмотрю за этим. Сколько уже было таких цивилизаций! Где  они  теперь?
Но само человечество выжило. И только это имеет значение.
   - А как быть с Владыкой Тьмы?  Полагаю,  что  если  ты  называешь  себя
Ормуздом, богом Света, то его следует назвать Ариманом, богом Тьмы.
   В знак согласия Ормузд слегка наклонил голову.
   - Он на самом деле располагает властью,  способной  уничтожить  нас?  -
спросила она.
   - По крайней мере, сам он уверен в этом.  Он  считает,  что,  если  ему
удастся уничтожить человечество, нам придется  умереть  вместе  со  своими
творениями.
   Впервые Аня выглядела испуганной.
   - Это правда? Такое может произойти?
   В свою очередь Ормузд в первый раз не смог сразу ответить на ее вопрос.
   - Точно не знаю. Людям нравится верить в то, что  они  являются  венцом
творения, солью Земли, точкой опоры, на которой держится мир.  В  этом  их
сила и их слабость.
   - Ты хочешь сказать,  что,  может  быть,  они  недалеки  от  истины?  -
прошептала женщина.
   - Не знаю, - рявкнул Ормузд, сжимая кулаки в бессильной ярости. - Этого
не знает никто! Мы вовсе не всеведущи. Существует великое множество вещей,
которые даже я не могу понять.
   К его удивлению, Аня улыбнулась. Она стояла  перед  разгневанным  богом
Света, широко улыбаясь, пока в конце концов не расхохоталась.
   - Следовательно, люди все-таки правы. Они больше не  нуждаются  в  нас.
Что мы дали им, кроме боли и горя?
   - Я сотворил их! - прогремел Ормузд.
   - Нет,  нет,  мой  дорогой  друг,  вообразивший  себя  богом.  Это  они
сотворили нас. Может быть, ты и слепил их из глины и вдохнул в них  жизнь,
но ты сделал это по их требованию. Они хотели этого, и ты, и я, и все  так
называемые боги и богини не более чем их слуги.
   - Это безумие, - воскликнул Ормузд. - Ты сошла с ума!  Я  сотворил  их,
чтобы они служили мне.
   Смех Ани наполнял воздух, словно звон серебряного колокольчика.
   - И ты еще порицаешь их за непонимание  причинной  связи!  Конечно,  ты
создал их. Но и они тоже создали тебя. Причина и  следствие;  следствие  и
причина. Что было вначале?
   Ормузд стоял молча, опустив голову.
   - Что же теперь? - спросила она и, не ожидая его ответа, добавила: - Их
борьба - наша борьба. Если погибнут они, то умрем и мы.  Наша  обязанность
помочь им. У нас нет выбора.
   -  Я  и  так  помогаю  им,  -   произнес   Ормузд,   принимая   прежнюю
величественную позу.
   - Да, ты сотворил воинов, чтобы они сражались вместо тебя, пока ты  сам
оставался здесь, не зная ни боли, ни сомнений. Ты ограничивался  тем,  что
управляли ими, как марионетками, отправляя их на верную смерть.
   - Чего же ты хочешь от меня? Чтобы я, как и ты, отправился к ним и стал
человеком?
   - Да!
   - Никогда!
   - Я сделала это.
   - Да, и умерла за них. Испытала  агонию  и  страх.  Поняла,  что  такое
смерть.
   - Да, и если понадобится, сделаю это  еще  раз.  Столько  раз,  сколько
потребуется.
   - Зачем?
   - Чтобы помочь им. Помочь нам.
   - Это безумие!
   - Я люблю их, Ормузд.
   Он недоуменно уставился на нее.
   - Но они только наши творения, наши игрушки.
   - Да, но они живые.  Помимо  горя  и  боли  и  вечной  неуверенности  в
завтрашнем дне они познали чувство  любви,  родства,  радости  жизни.  Они
ЖИВЫЕ, Ормузд. Ты их сделал лучше, чем задумал. И я  хочу  быть  одной  из
них.
   - Даже в том случае, если тебе снова придется умереть?
   - Даже если мне придется умереть сто или тысячу раз. Жизнь стоит этого.
Попробуй, и ты сам убедишься.
   - Нет! - Он снова сделал шаг назад.
   - Ты останешься здесь, пока все мы будем  сражаться  ради  нашей  общей
окончательной победы?
   - Я останусь здесь, - отрезал он.
   - Кукловод, - сказала она презрительно.
   - Я создатель, - возразил он гордо.
   Аня рассмеялась и медленно растворилась в серебристом сиянии.
   Ормузд остался один, вне времени  и  пространства,  против  собственной
воли размышляя о том, как могло  произойти,  что  люди,  созданные  им  на
маленькой планете, называемой Земля, оказались главной силой во вселенной,
гарантами существования самого мироздания?
   Иногда даже боги могут плакать, и Ормузд, продолжавший думать о Земле и
странном нарушении причинно-следственной  связи,  неожиданно  почувствовал
себя очень старым и очень одиноким.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АССАСИН"


        "9"

   Я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь  посреди  пустынной,  плоской,
как стол, равнины. Почва здесь была преимущественно  песчаная,  с  редкими
участками пожухлой травы, разбросанными на значительном удалении  друг  от
друга.  Надо  мной  сияло  совершенно  безоблачное  небо,  хотя  у  самого
горизонта висела  грязная  пелена  дыма,  постепенно  расползаясь  во  все
стороны. Там что-то горело. Нечто  крупное,  сопоставимое  по  размерам  с
небольшим городом. Лучи солнца обжигали  мои  голые  плечи.  На  мне  была
короткая юбка и  грязные  сандалии;  ничего  больше.  Как  ни  странно,  я
нисколько не удивился, что еще жив, хотя отчетливо помнил,  как  умирал  в
камере термоядерного реактора. Я понимал, что не мог выжить, пройдя  через
такой ад. Следовательно, это началась моя другая жизнь.
   Я был совершенно здоров и мог полностью контролировать свое тело,  хотя
мои колени невольно  задрожали,  когда  я  представил  себе  то,  что  мне
пришлось пережить за несколько последних секунд, проведенных  в  двадцатом
столетии. Двадцатое столетие! Как далеко оно сейчас от меня.
   Не знаю почему, но я был абсолютно уверен, что в данный момент нахожусь
в другой эпохе, где-то на заре человеческой истории.  Ариман  сказал  мне,
что я двигаюсь сквозь время в обратном направлении - от Конца к  Войне.  И
хотя я знал, что  помимо  прочего  он  был  Князем  Лжи,  я  почему-то  не
сомневался в его словах.
   Так где же я все-таки находился? Пустыня, простиравшаяся на многие мили
вокруг  меня,  сама  по  себе  не  могла  дать  ответа  на  этот   вопрос.
Единственным же признаком человеческой деятельности оставался все  тот  же
погребальный костер, полыхавший где-то за горизонтом. За неимением лучшего
выбора я двинулся в его сторону. Безжалостное солнце жгло мне спину,  хотя
время едва перевалило за полдень и худшее было еще впереди. Труднее  всего
оказалось бороться с жаждой. Разумеется, я мог бы заставить свои железы не
выделять пота, но тогда температура моего тела очень скоро поднялась бы до
столь высокого уровня, что при всем своем оптимизме я  не  мог  бы  вообще
сдвинуться с места. С другой стороны,  обильное  выделение  пота,  хотя  и
охлаждало мою кожу, могло привести к почти полному обезвоживанию организма
со всеми вытекающими отсюда последствиями. Столь  же  бесполезен,  но  еще
более опасен был мой коронный трюк по извлечению влаги из плазмы  крови  и
клеток внутренних органов.  В  условиях  пустыни  подобная  попытка  очень
немногим отличалась бы от самоубийства.
   Как и  всякий  другой  человек,  оказавшийся  в  раскаленном  пекле,  я
нуждался в воде, и с каждым часом эта нужда становилась все острее.
   Слева от себя я заметил крупных птиц, неторопливо описывавших  круги  в
выгоревшем от зноя  небе.  Стервятники!  Кто-то  умер  или  умирал  совсем
недалеко от меня. Человек или животное, кем бы ни был  умирающий,  он  мог
стать для меня спасительным источником влаги. Я  не  менее  брезглив,  чем
любой другой человек, но у пустыни свои законы. Тот, кто гибнет от  жажды,
забывает о жалости ради спасения собственной жизни.
   Стервятники опускались все ниже, и, чтобы лучше видеть, я  забрался  на
небольшую скалу, выступавшую из песка, горячую, как свежеиспеченный  хлеб.
В конце концов я разглядел то, что птицы увидели раньше меня: перевернутую
повозку  и  несколько  тел,  распростертых  на  желтом  песке.   Один   из
стервятников  уже  сидел  на  колесе  телеги,  рассматривая  потенциальную
добычу. На моих глазах еще несколько птиц присоединились к  нему;  другие,
более решительные, направились прямо к телам погибших.
   Я подобрал с земли камень размером с  кулак  и  швырнул  его  в  птицу,
сидевшую на колесе. Камень попал  стервятнику  в  голову  и  прикончил  на
месте. Мне пришлось бросить еще несколько камней и убить  еще  пару  птиц,
прежде чем стая заметила мое присутствие и нехотя поднялась в воздух.  Тем
не менее и после этого они продолжали кружить надо мной, терпеливо  ожидая
своего часа. Я подошел к телам  погибших  людей.  Во  всяком  случае,  они
умерли не от жажды.
   Ближе всех ко мне лежал  мужчина  с  многочисленными  колотыми  ранами,
большинство из которых находилось у него на спине. Он умер совсем недавно,
кровь даже не успела свернуться. По-видимому, в него было  выпущено  сразу
несколько стрел, которые затем бережливые убийцы выдернули из его тела для
повторного использования. Неподалеку валялись тела его жены и двух  детей,
у всех троих было перерезано горло. Женщина, вряд ли старше двадцати  лет,
лежала совершенно обнаженной.
   Все их добро победители унесли с собой. Повозка была совершенно  пуста.
Исчезли и волы, тащившие ее. Их следы отчетливо просматривались на  почве.
Для  убийц  злополучной  семьи  вьючные  животные   стоили   куда   больше
человеческой жизни. Хотя я не обнаружил в повозке и следов воды,  я  сразу
убедился  в  том,  что,  вопреки   первоначальному   решению,   не   смогу
воспользоваться кровью несчастных жертв даже ради собственного спасения.
   Подняв голову, я заметил, что стервятники все  еще  продолжают  кружить
надо мной, молчаливо наблюдая. Если бы у меня были силы  и  лопата,  я  бы
похоронил несчастных. Но у меня не было ни того, ни  другого.  Стервятники
выиграли. Я повернулся  спиной  к  месту  недавней  трагедии,  предоставив
могильщикам пустыни наслаждаться их ужасным пиршеством.
   Казалось, день никогда не кончится. Жара стала совершенно  невыносимой.
Я шел уже много часов, но столб дыма, на мой взгляд, был ничуть не  ближе,
чем в тот момент, когда я впервые заметил его. Несмотря  на  безнадежность
моего положения,  ситуация,  в  которой  я  оказался,  представлялась  мне
совершенно абсурдной, чуть ли не анекдотичной. Без сомнения,  я  находился
здесь по  воле  Ормузда.  По-видимому,  нечто  чрезвычайно  важное  должно
произойти в этом забытом Богом месте в самое ближайшее время. Нечто такое,
что могло изменить всю историю человечества. Скорее всего Ариман готовился
предпринять  новую  попытку  разорвать  связь  пространства  и  времени  и
уничтожить континуум. Но похоже, что мне суждено умереть от жажды  прежде,
чем я сумею приступить к осуществлению моей миссии.
   И тут я увидел их.
   Пять  или  шесть  всадников  медленно  двигались  по  поросшей   чахлым
кустарником равнине, примерно в миле впереди меня. Таких  низких  и  тощих
лошадей мне еще не  доводилось  видеть.  Под  стать  животным  были  и  их
хозяева, низкорослые,  жилистые,  в  остроконечных  металлических  шлемах.
Каждый  из  них  имел  длинное,  тонкое  копье,  кривую   саблю   и   лук,
притороченный к седлу.
   Они заметили меня почти  в  тот  же  момент,  когда  я  увидел  их,  и,
развернув лошадей, с дикими криками понеслись  в  мою  сторону.  Подскакав
поближе, они придержали своих  коней,  понимая,  что  полуголый,  пеший  и
безоружный человек не имеет шансов  убежать  от  них.  Теперь,  когда  они
оказались совсем близко от меня, я  сумел  лучше  рассмотреть  их  лица  -
восточного типа, с высокими скулами и узкими раскосыми глазами.
   "Типичные обитатели степей Центральной Азии, - подумал я. - Монголы или
предки современных турок, обитавших некогда вблизи озера Байкал".
   Шестерка всадников остановилась ярдах в двадцати, разглядывая меня с не
меньшим любопытством, чем я сам изучал их самих.  Один  из  них,  очевидно
предводитель, произнес несколько слов, обращаясь к своим товарищам,  и,  к
своему удивлению, я обнаружил, что понимаю их язык. Ормузд позаботился обо
всем.
   - Он не похож на остальных.
   - Может быть, он раб из другого племени,  взятый  в  плен?  -  высказал
предположение второй всадник.
   - Никогда не видел никого похожего на него. Обрати внимание на его рост
и цвет кожи... розовая, словно у новорожденного поросенка.
   - Может быть, нам следует отвести его  к  орхону,  -  предложил  третий
всадник. - Глядишь, он вознаградит нас за столь необычного пленника.
   - Ты хочешь сказать, выродка?
   - Да нет, он вполне похож на человека, если не считать цвета его кожи.
   - Готов поспорить, что кровь у него красная.
   С этими словами один из всадников, находившийся справа от предводителя,
ударил пятками по бокам своей клячи, заставляя  ее  перейти  в  галоп,  и,
сделав небольшой круг, помчался в мою сторону, нацелив копье в мое сердце.
Его товарищи продолжали спокойно сидеть  в  седлах,  довольно  улыбаясь  в
предвкушении нового развлечения. Возможно, моя кожа и правда напомнила  им
шкуру молодого поросенка, но  из  этого  не  следовало,  что  я  соглашусь
позволить одному из дикарей спокойно прирезать меня.
   Не двигаясь, я ожидал приближения всадника, мобилизовав все  силы,  еще
остававшиеся в моем измученном теле. Волна адреналина прокатилась по  моим
сосудам, мгновенно приведя мышцы в  состояние  боевой  готовности.  Я  мог
видеть малейшие движения наездника и  его  лошади,  словно  на  киноленте,
запущенной с замедленной  скоростью.  Широко  открытые,  испуганные  глаза
лошади, ее трепещущие ноздри, вдыхавшие незнакомый  запах,  острие  копья,
направленное в мою сторону. Полуоткрытый рот кочевника,  лицо,  искаженное
гримасой жестокости. Когда он оказался в  нескольких  шагах  от  меня,  я,
словно  заправский  тореадор,  сделал  моментальный  шаг  в   сторону   и,
ухватившись рукой за середину древка копья, рванул его на себя. Сила моего
рывка  была  настолько  велика,  что  оба,  и  всадник,  и   его   лошадь,
одновременно грохнулись на землю, подняв вокруг себя облако пыли. У меня в
руках остался обломок копья фута в три длиной.
   Когда пыль несколько рассеялась, я заметил, что лошадь успела  вскочить
на ноги и отбежала на несколько ярдов в сторону, волоча по земле брошенные
поводья.  Не  принимавшие  участия  в  поединке  кочевники  проводили   ее
взглядами и, лишь убедившись, что  с  ней  не  случилось  ничего  дурного,
обратили внимание на  своего  поверженного  товарища.  Он  пострадал  куда
больше своего "пони". Его левая рука, очевидно, была сломана у  плеча,  но
тем не менее, не обращая внимания на боль, он выхватил свою кривую саблю и
снова набросился на меня. Я легко парировал его удар древком  копья,  хотя
при этом и лишился своего единственного оружия, перерубленного всего  лишь
в нескольких дюймах от моей кисти. Не ожидая нового выпада, я нанес своему
противнику удар  ногой  в  солнечное  сплетение,  заставив  его  согнуться
пополам и опуститься на землю.  Отбросив  в  сторону  бесполезный  обломок
копья, я вырвал саблю из его руки и, оставив его валяться на земле, отошел
в сторону.
   Предводитель отряда не стал тратить лишних слов. Схватив свой  лук,  он
натянул тетиву и выпустил стрелу мне в грудь. Ударом сабли я отбросил ее в
сторону. Это едва не доконало их. Но все они были опытными воинами,  и  им
не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Убедившись,  что  они
имеют дело с серьезным противником, всадники просто разъехались  в  разные
стороны, взяв меня в кольцо. Как бы мастерски я ни владел саблей,  мне  не
удалось бы парировать град стрел, направленных на меня с разных сторон.
   - Подождите! - крикнул я. - Я не враг вам. Я пришел из далекой  страны,
чтобы повидаться с вашим ханом.
   Воин, лежавший у моих ног, тем  временем  сумел  подняться  на  колени,
жадно ловя воздух широко открытым ртом.
   - Видите, я не убил вашего товарища, хотя  легко  мог  это  сделать,  -
продолжал я, обращаясь непосредственно к предводителю. - Я пришел к вам  с
миром. Я не воин.
   Предводитель, сощурив глаза, оглядел меня с ног до головы.
   - Не воин? - переспросил он. - Пусть в таком случае Бог охранит нас  от
воинов твоего народа.
   - Я пришел с миром, - повторил я.
   - Ты говоришь на нашем языке, - заметил он с подозрением.
   - Конечно. Я должен был изучить его, чтобы разговаривать с вашим ханом.
   Его глаза превратились в маленькие щелки.
   - С каким ханом? Великим ханом?
   - Да.
   - Этот человек - дьявол, - заметил один  из  воинов.  -  Давайте  лучше
убьем его. - Он поднял свой лук.
   - Нет, - остановил его предводитель. - Подожди.
   Я видел, что в  его  голове  происходила  жестокая  борьба.  Надо  было
решить, что делать со мной. Рядовым воинам редко  приходится  сталкиваться
со столь сложными проблемами.
   - Откуда ты пришел, чужеземец? - спросил он наконец. - Скажи  нам  свое
имя.
   - Мое имя Орион, - ответил я. - Я пришел из страны, лежащей  далеко  на
западе.
   - Твоя страна лежит за Западными горами? - спросил один из воинов.
   Я кивнул головой.
   - Значит, ты посол? - уточнил предводитель.
   - Да, я посол своей страны, - подтвердил я в тайной надежде, что даже у
этих варваров существует некое примитивное представление о дипломатической
неприкосновенности.
   - И ты хочешь видеть Великого хана?
   - Это моя миссия.
   Воин, лежавший у моих ног, наконец сумел выпрямиться во весь рост, хотя
его колени продолжали дрожать от слабости. Пинок, которым я наградил  его,
мог  свалить  с  ног  и  более  крепкого  человека.  Несколько  секунд  он
разглядывал меня, затем требовательно вытянул вперед правую руку.  Немного
поколебавшись, я вернул ему саблю. Взяв ее, он насмешливо улыбнулся мне  и
отвел руку для решающего удара.
   Я стоял, не двигаясь, глядя ему прямо в глаза, зная, что  у  меня  есть
еще достаточно времени, чтобы в случае необходимости блокировать его удар.
К тому же я почти не сомневался, что его  действия  были  лишь  испытанием
моей выдержки. Глаза  кочевника  изучали  мое  лицо  в  поисках  малейшего
признака страха. Я спокойно выдержал его  взгляд.  Предводитель  отряда  с
любопытством наблюдал за этой сценой, но  не  делал  попытки  вмешаться  в
происходящее. Наконец воин опустил саблю.
   - Он демон, а не  человек,  -  произнес  кочевник,  обращаясь  к  своим
товарищам.
   Предводитель хрипло рассмеялся.
   - Странный тип, что и говорить. Отведем его  к  орхону,  пусть  он  сам
решает, что с ним делать.



        "10"

   Мне пришлось и дальше идти пешком, но, надо отдать им  должное,  воины,
ехавшие верхом, были настолько  великодушны,  что  не  пожалели  для  меня
большей части своей воды. Я осушил кожаные бурдюки предводителя и двух его
воинов, прежде чем день подошел к концу.
   Мы находились в Персии. Почему-то  я  не  сомневался  в  этом.  Что  же
касается моих покрытых шрамами всадников, то  они,  судя  по  всему,  были
монголами армии Чингисхана, дикие  орды  которых  в  тринадцатом  столетии
потрясли цивилизованный мир от Китая до границ Польши. Я попытался  задать
несколько вопросов предводителю  маленького  отряда,  но  он  презрительно
игнорировал мои поползновения. Очевидно,  приняв  решение  доставить  меня
своему хану, он не хотел скомпрометировать себя общением с  подозрительным
чужеземцем. Он  был  воином,  а  не  дипломатом.  И  все  же  я  испытывал
благодарность к нему, поскольку именно это  решение  в  конечном  итоге  и
спасло мне жизнь.
   Наконец долгий день завершился. Солнце опустилось за горизонт, и  минут
через десять стемнело. И  стало  чертовски  холодно.  Разумеется,  у  меня
имелись свои способы согреться, но  для  ночи  в  пустыне  их  одних  было
недостаточно, а скудность одежды не позволяла мне рассчитывать на большее.
Монголы отнеслись к моему состоянию с полнейшим равнодушием, а может быть,
и вовсе не заметили его. Они лениво трусили на  своих  маленьких  лошадках
следом за своим предводителем, рядом со стременем которого я и шагал.
   Еще примерно через час мы добрались до города, дым от пожарищ  которого
я наблюдал в течение минувшего дня. Мне никогда так и  не  удалось  узнать
его названия. Монголы  не  селились  в  завоеванных  ими  городах.  Будучи
кочевниками, они предпочитали степи, богатые  травой,  где  могли  пастись
табуны их лошадей и стада домашнего скота. Во время войны, если осажденный
город сдавался на милость победителей, они обычно оставляли его жителей  в
покое, ограничиваясь сбором налогов.  Встречая  сопротивление,  они  брали
город штурмом, а его обитателей вырезали или продавали в рабство. Мужчины,
как  правило,  безжалостно  уничтожались,  а  их   женщины   и   имущество
доставались воинственным победителям. Не брезговали они и пытками  богатых
горожан, если рассчитывали найти  спрятанные  сокровища.  Люди  двадцатого
столетия  напрасно  думают,  что  разрушение  городов   до   основания   -
изобретение их современников. Монголы еще восемь веков назад делали это  с
не  меньшим  эффектом,  сжигая  деревянные  постройки,  разрушая  каменные
укрепления стенобитными машинами, а  в  отдельных  случаях  даже  затопляя
целые города водой из близрасположенных рек, для чего строили  специальные
дамбы. По сравнению с тем, что мне довелось увидеть собственными  глазами,
находясь рядом с этими варварами, ядерное оружие по крайней мере имеет  то
преимущество, что убивает мгновенно, не заставляя свои  жертвы  испытывать
дополнительные мучения, которые порой оказывались пострашнее самой смерти.
   Монгольский лагерь  поражал  своими  размерами.  На  обширной  равнине,
примыкавшей к дымящимся руинам города, полыхали  тысячи  походных  костров
завоевателей, возвышались шатры их военачальников, паслись  многочисленные
табуны лошадей. Постороннему человеку ничего не стоило заблудиться в  этом
человеческом муравейнике, но  мои  конвоиры  ориентировались  в  нем  безо
всякого труда.
   Неожиданно мы оказались на открытом пространстве,  окруженном  со  всех
сторон вооруженными  до  зубов  людьми.  Пламя  костров  бросало  кровавые
отблески на бронзовые шлемы воинов и украшенные драгоценными камнями эфесы
их сабель. Здесь монголы  придержали  своих  лошадей,  а  их  предводитель
спрыгнул на землю и, подойдя к одному из младших офицеров, обменялся с ним
парой многозначительных фраз. По-видимому, результат переговоров  оказался
вполне удовлетворительным для него, потому что, счастливо улыбнувшись,  он
тут же снова вскочил в седло и растворился в ночи вместе со своим отрядом,
предоставив меня моей собственной судьбе.
   Офицер караула несколько секунд недоверчиво изучал мое лицо.
   - Мне сказали, что ты говоришь на нашем языке? - произнес он надменно.
   Это  был  уже  пожилой,  поседевший  в  сражениях  человек,  и  подобно
большинству своих соотечественников по меньшей мере на голову ниже меня.
   - Я понимаю ваш язык, - подтвердил я.
   - Твое имя Орион? - продолжал он свой  допрос.  -  И  ты  явился  из-за
Западных гор, чтобы выразить почтение Великому хану?
   - Я был послан с миссией к Великому хану, - согласился я.
   - Но у тебя нет даров для него, - недоверчиво возразил он.
   - Мои дары у меня здесь, - усмехнулся я, постучав себя по  лбу.  -  Это
дары мудрости, не менее ценные, чем золото и жемчуг.
   Легкая улыбка промелькнула на губах ветерана, и я понял, что имею  дело
с далеко не простым человеком, каким показался он мне с  первого  взгляда.
Тем не менее его подозрительность отнюдь  не  уменьшилась.  Очевидно,  мой
внешний вид  не  вызывал  у  него  особого  доверия.  Несколько  минут  он
продолжал молча изучать мой череп,  словно  собирался  лично  убедиться  в
наличии внутри его сокровищ, о которых я упомянул.
   - Но ты не можешь появиться перед орхоном в таком виде,  -  заметил  он
презрительно. - Следуй за мной.
   - Но я голоден, - напомнил  я.  -  Я  не  ел  уже...  -  слова  "восемь
столетий" едва не сорвались у меня с языка, но я  сумел  вовремя  подавить
свои эмоции, - ...много дней.
   В принципе он ничем не отличался от любого другого младшего  офицера  в
любой армии мира. Пробормотав проклятие, он отвел меня к ближайшему костру
и приказал сидевшей  рядом  с  огнем  старой  женщине  накормить  меня.  Я
проглотил миску тушеного мяса и запил его кувшином кислого молока. Едва  я
успел утолить свой голод, как появился еще один монгол и  бросил  мне  под
ноги охапку одежды.
   Старуха, с любопытством наблюдавшая за мной, невольно  рассмеялась  при
виде моих тщетных попыток натянуть на себя эти лохмотья.
   - Они слишком малы для него, - заметила она, - хотя, пожалуй,  во  всей
армии не найти сапог, которые смогут подойти ему.
   - Пусть ходит босиком, - огрызнулся солдат, - это его забота, не моя.
   В конце концов мне, хотя и с  трудом,  удалось  справиться  с  нелегкой
задачей. Правда, не думаю, что мой внешний  вид  от  этого  сколько-нибудь
выиграл. Я был выше и шире в плечах, нежели большинство монголов.  Грязная
кожаная куртка  пропахла  потом.  Потертые  брюки,  по-видимому,  когда-то
принадлежали дородному человеку, так что у меня не возникло проблем с тем,
чтобы натянуть их на себя, но они едва закрывали мои  икры.  Что  касается
сапог, то старуха была безусловно  права,  но  это  обстоятельство  меньше
всего беспокоило меня. Мои сандалии вполне  меня  устраивали.  Впрочем,  и
одежда, какой бы она ни была,  позволила  мне  меньше  чувствовать  ночной
холод.
   После того как меня накормили и кое-как одели, мне еще в течение целого
часа или чуть больше пришлось отвечать на многочисленные вопросы различных
чиновников. Лагерь монголов, как я успел заметить, состоял из двух частей:
внешней,  беспорядочно  раскинувшейся  по  равнине,  и  внутренней,  четко
распланированной и строго охраняемой.
   Орда, как сами монголы  называли  свое  становище,  представляла  собой
палаточный  городок,  где  жили  знать  и  офицеры   личной   гвардии   их
предводителя. В центре  стоял  огромный  шатер  белого  шелка,  украшенный
многочисленными  штандартами  и  знамениями.  Здесь  находилось  жилище  и
штаб-квартира самого орхона.
   С двух сторон от меня шли  двое  офицеров,  судя  по  всему  занимавших
высокое  положение  в  иерархии  монгольского  войска.  Замыкала   шествие
полудюжина рядовых воинов, составлявших  арьергард  маленького  отряда.  У
входа в шатер полыхали два огромных костра. Как  я  выяснил  впоследствии,
все прибывавшие для аудиенции к орхону должны были проходить  между  ними.
По представлениям монголов,  пламя  костров  не  позволило  бы  возможному
злоумышленнику осуществить свои черные замыслы. Тем не  менее  у  входа  в
шатер  меня  подвергли  еще  и  тщательному  личному  обыску  на   предмет
возможного наличия при мне оружия. Двое часовых, стоявших у входа в шатер,
были почти одного роста со мной, но во всем остальном мало чем  отличались
от своих товарищей.
   По простоте душевной  я  ожидал  увидеть  внутри  все  чудеса  древнего
Востока, собранные для услаждения досуга  повелителя  монголов.  На  самом
деле все оказалось значительно проще. Орхон восседал на шелковых  подушках
посредине великолепного ковра в окружении своих военачальников.  По  рукам
ходили массивные золотые кубки, украшенные драгоценными  камнями.  Молодые
девушки молча сидели за спиной грозного хана. И все же  прежде  всего  это
был шатер военачальника, готового в  любой  момент  покинуть  пышный  пир,
чтобы занять свое место в седле боевого коня.
   - Твое имя Орион? - спросил меня худощавый мужчина, стоявший по  правую
руку от своего повелителя и похожий скорее на китайца, нежели на монгола.
   Я слегка замешкался с ответом, и один из сопровождавших  меня  стражей,
не долго думая, ткнул меня кулаком в бок.
   - Да, это мое имя, - подтвердил я, наклоняя голову.
   - Подойди ближе. Мой повелитель Хулагу [внук  Чингисхана,  правивший  в
Иране с 1256 по 1265 год] желает получше рассмотреть тебя.
   Я послушно выполнил приказание и  остановился  в  нескольких  шагах  от
орхона, с любопытством разглядывая грозного владыку монголов.
   Этому человеку, небольшого роста, даже несколько ниже большинства своих
соплеменников, с длинными, все еще черными волосами  и  жилистой,  крепкой
фигурой кочевника, по моим оценкам, было никак не больше тридцати  пяти  -
сорока лет, хотя,  когда  дело  касается  возраста  этих  диких  уроженцев
степей, никогда нельзя быть до конца уверенным в точности своей оценки.
   - Ты посол с запада? - спросил меня китаец высоким, тонким голосом.
   В знак подтверждения я вторично склонил голову.
   - Откуда именно? - спросил монгол, сидевший рядом  с  орхоном.  Он  был
заметно старше своего повелителя и производил впечатление опытного воина.
   - Моя страна лежит далеко за Западными горами и морем, расположенным за
ними.
   - Ты из страны, где почва жирная и  черная,  а  растительность  так  же
обильна, как волосы у тебя на голове?
   Возможно, он имел в виду Украину, славившуюся своими  черноземами,  или
какую-либо другую область Южной России.
   - Моя страна лежит гораздо дальше на запад, мой господин, - отвечал  я,
невольно вспомнив о разделявшем нас огромном пространстве. - Я  пришел  из
страны, что так же  далека  от  места,  где  мы  находимся,  как  и  пески
Каракорума. Даже еще дальше.
   - Расскажи нам о своей стране, - попросил он.
   - Достаточно вопросов о далеких странах, Субудай, - прервал его  орхон.
- Мои люди доложили мне, что этот человек обладает невероятной силой.
   Субудай [последние годы своей жизни Субудай  служил  при  армии  Батыя,
вместе   с   которыми   покорил   Русь   и   страны   Восточной   Европы].
Субудай-багатур! Легендарный полководец монголов, сподвижник Чингисхана  и
Батыя.
   Субудай критически осмотрел меня с ног до головы.
   - Он производит впечатление  крепкого  мужчины,  -  согласился  великий
полководец, - хотя, по его собственным словам, не является воином.
   - Тем не менее мне рассказывали, что он голыми руками сумел сбросить  с
коня вооруженного воина и поймал стрелу, когда Туман хотел его убить.
   Как обычно бывает  в  подобных  случаях,  доклад  не  отличался  особой
точностью. Было очевидно, что Хулагу желает сам оценить мои способности.
   - Повелитель, - возразил я, - я не ловил стрелы рукой, а лишь отбил  ее
клинком сабли.
   - Хорошо, покажи нам, на что ты способен, - приказал он, кивком  головы
подзывая к  себе  лучника.  Воины,  стоявшие  за  моей  спиной,  молчаливо
расступились, освобождая место для предстоящего поединка.
   Даже с моими способностями - чистое безумие  пытаться  поймать  стрелу,
выпущенную к тому же с  близкого  расстояния.  Поэтому,  как  и  в  первом
случае, я ограничился тем, что сделал  быстрый  шаг  в  сторону  и  ребром
ладони отбросил ее от себя.
   Невозмутимые до сих пор монголы  были  потрясены.  Субудай  возбужденно
вскочил с подушек. Хулагу одобрительно улыбнулся.
   Вслед за лучником на  импровизированную  арену  вышел  профессиональный
боец, мужчина огромного роста с наголо обритой головой и обильно смазанным
маслом телом. Я в свою очередь  разделся  до  пояса  и  сбросил  сандалии.
Впрочем,  схватки  как  таковой  не  получилось.  При  первом  же   выпаде
своевременно проведенная подсечка заставила моего противника  пошатнуться.
Удар ребром ладони в основание шеи довершил остальное.
   - И все же я говорил правду, мой повелитель,  -  повторил  я,  кланяясь
Хулагу. - Я посол, а не воин, и сражаюсь только ради самообороны.
   - Никогда не видел  человека,  обладающего  его  силой  и  реакцией,  -
пробормотал орхон, раздосадованный поражением своего воина.
   - Люди его народа могут стать опасными противниками, - добавил Субудай.
   Другие присутствовавшие на пиру монголы выразили свое  полное  согласие
со знаменитым полководцем.
   - Но я всего лишь посол, - настаивал я, повышая голос. - Я прибыл сюда,
чтобы повидать Великого Потрясателя Вселенной, Чингисхана.
   Наступила мертвая тишина. Хулагу бросил на меня разгневанный взгляд.
   - Он чужестранец среди нас и не знает наших обычаев, - заметил  Субудай
примирительным тоном. - Он не знает, что монголы не произносят вслух имени
Великого хана.
   - Мой великий дед  умер  больше  десяти  лет  тому  назад,  -  медленно
произнес Хулагу, подымаясь на ноги и принимая угрожающую  позу.  -  Угэдэй
[монгольский Великий  хан  (1186-1241  г.),  третий  сын  Чингисхана,  его
наследник  с  1229;  при  нем  завершилось  завоевание  Северного   Китая,
завоеваны  Армения,  Грузия,  Азербайджан,  предприняты  походы  Батыя   в
Восточную Европу;  к  сожалению,  автор  несколько  небрежно  относится  к
хронологии: вышеупомянутый  Хулагу  сумеет  основать  династию  Хулагундов
только в 1256 г., т.е.  приблизительно  через  16  лет  после  описываемых
событий, а поход в Персию  он  вообще  предпринял  только  в  1252  г.;  к
предполагаемому же моменту 1240 г. со дня смерти Чингисхана прошло 13 лет]
правит сейчас  в  Каракоруме  [Каракорум  -  Хара-Хорин  (монг.),  столица
монгольского гос-ва,  основанная  Чингисханом  в  1220  г.;  находилась  в
верхнем течении реки Орхон (притек р.Селенга)].
   - Тогда мне надлежит увидеть Угэдэя, - исправился я.
   - Как я могу послать тебя в Каракорум, если ты  не  знаешь  даже  имени
того,  кто  сидит  на  золотом  троне  Потрясателя  Вселенной?   Человека,
способного  голой  рукой  отразить  выпущенную  стрелу  и  двумя   ударами
повергнуть на землю моего лучшего бойца. Откуда я знаю, кто  ты  такой  на
самом деле. Может быть, ты демон. Какое дело у тебя к Угэдэю?
   "Хотел бы я и сам знать об этом побольше", - подумал я. Но не мог же  я
публично признаться в своем полном неведении.
   - Мне приказано, мой повелитель,  -  объявил  я,  -  говорить  о  своем
поручении только перед лицом Великого хана. Прошу прощения, но я не вправе
нарушить волю моего господина.
   - А я думаю, что ты колдун или, того хуже, убийца.
   - Уверяю вас, что это не так,  мой  повелитель,  -  сказал  я,  понижая
голос.
   Хулагу снова опустился на подушки и повелительным жестом вытянул правую
руку, продолжая  с  подозрением  одновременно  изучать  меня  узкими,  как
щелочки, глазами. Немедленно подскочивший слуга вложил ему в руку кубок.
   - Уходи, - произнес он наконец. -  Мои  воины  найдут  тебе  место  для
отдыха. Завтра утром я приму решение и сообщу тебе мою волю.
   "Плохо дело", - подумал я.
   Тон,  которым  были  произнесены   последние   слова,   заставил   меня
заподозрить, что хан решение уже принял, и отнюдь  не  в  мою  пользу.  Но
спорить  не  приходилось.  Я  молча  поклонился  и,  собрав  свою  одежду,
направился к выходу. Шесть воинов следовали за мной по пятам. У  порога  я
оглянулся. Хулагу сидел на своем месте, мрачно  рассматривая  стрелу,  все
еще лежавшую на ковре.
   Оказавшись за пределами шатра, я остановился и  попытался  натянуть  на
себя вонючую кожаную куртку. В этот момент мои конвоиры и  набросились  на
меня. Я был сбит на  землю  прежде,  чем  сумел  избавиться  от  проклятой
куртки. Удары посыпались на меня со всех сторон. В лунном  свете  блеснули
лезвия кинжалов, занесенных над моей головой. Я почувствовал острую  боль,
когда сразу несколько клинков вонзилось в мое  тело.  Кровь  заливала  мне
глаза. Получив очередной удар по голове, я потерял сознание.
   Когда я очнулся несколько минут спустя, нападавшие исчезли. Я лежал  на
земле позади брошенной повозки. С места, где я упал, можно было разглядеть
белый шатер орхона и огромные костры, полыхавшие  у  его  входа.  Рукой  я
попытался зажать рану у себя на груди.  Кровотечение  замедлилось,  но  не
прекратилось. Я чувствовал себя слабым  и  совершенно  разбитым.  Нетрудно
было понять, что если я снова лишусь сознания, то потеряю  столько  крови,
что уже никогда не приду в себя. Откуда-то из темноты до  меня  доносились
негромкие голоса двух людей. Я попытался повернуть голову, но тут же  едва
не потерял сознание от боли.
   - Он здесь, мой господин, - прошептал первый голос. - Они оттащили  его
сюда.
   - Похоже, что он все-таки человек, - услышал я слова того, кого  первый
мужчина почтительно назвал господином. - Он  истекает  кровью,  как  любой
простой смертный.
   Мне наконец удалось повернуть голову и разглядеть два силуэта  на  фоне
освещенного луной небосклона.
   - Отнеси его к Агле, - распорядился второй. - Может  быть,  ведьма  еще
сумеет спасти ему жизнь.
   - Слушаюсь, мой господин Субудай.
   Голоса умолкли, и силуэты мужчин  растворились  в  темноте.  Сколько  я
пролежал таким образом, остается только  догадываться.  Наконец  появились
еще несколько человек и, грубо схватив меня за ноги и за  руки,  поволокли
по земле. Жуткая боль заставила меня снова потерять сознание.
   Когда я очнулся, первое, что я почувствовал, было тепло, исходившее  от
разведенного рядом костра. Голова моя кружилась. Все плыло  у  меня  перед
глазами. Я попытался было сесть, но тут  же  в  изнеможении  повалился  на
спину.
   - Лежи, - раздался у моего уха  тихий  женский  голос.  -  Тебе  нельзя
двигаться.
   Я ощутил у себя на щеке прикосновение холодных пальцев.
   - Спи... спи. Агла защитит тебя. Агла исцелит тебя.
   Ее голос гипнотизировал меня. Я закрыл глаза и  погрузился  в  забытье,
инстинктивно чувствуя себя в полной безопасности рядом со своей  неведомой
защитницей.
   Впоследствии я узнал, что находился  без  сознания  почти  двое  суток.
Снова открыв глаза, я обнаружил, что лежу на войлочной подстилке  у  стены
юрты. Сквозь  круглое  отверстие  посредине  крыши  в  помещение  струился
дневной свет. Тело болело, но после нескольких неудачных попыток  я  сумел
все же приподнять голову и осмотреть раны, которые, как я  и  предполагал,
оказались глубокими, но не смертельными. К  моему  удивлению,  большая  их
часть уже начала зарубцовываться. Можно  было  надеяться,  что  уже  через
несколько дней на их месте останутся только шрамы, да  и  те  со  временем
исчезнут. В юрте стоял характерный запах кислого  молока  и  человеческого
пота. Монголы, как и почти все степные народы, не жаловали горячую воду.
   Кожаная занавеска откинулась в сторону, и на пороге  появилась  молодая
женщина. Я не поверил собственным глазам. Передо мной стояла живая  Арета.
Как и у большинства монгольских женщин, у нее была обветренная,  загорелая
почти дочерна кожа и  черные,  неровно  постриженные  волосы.  Она  носила
длинную юбку и свободную блузу, наподобие тех, что можно увидеть в фильмах
о Диком Западе. Ожерелье из раковин и костей животных болталось на ее шее;
к широкому кожаному поясу, обхватывавшему ее тонкую  талию,  прикреплялись
многочисленные мешочки с травами и разнообразные амулеты.
   Но я не мог ошибиться.  С  первого  взгляда  я  узнал  это  божественно
прекрасное лицо, блестящие темные волосы и бездонные серые глаза.
   - Арета, - прошептал я, не зная, что и подумать. - Ты здесь, ты жива?
   Она опустила за  собой  кожаную  занавеску  и  несколько  секунд  молча
смотрела на меня.
   - Вот вы и вернулись к нам, - произнесла она голосом Ареты.
   - Это ты вернулась ко мне, - возразил я, - сумев  пройти  через  бездну
времени, победив саму смерть.
   Она  слегка  нахмурилась   и   тыльной   стороной   прохладной   ладони
прикоснулась к моему лбу.
   - Лихорадка прекратилась, - заметила она, - но я не могу  понять  ваших
слов.
   - Ты Арета! Я знал тебя в  другом  времени,  в  другой  стране,  далеко
отсюда...
   - Мое имя Агла, - поправила она меня. - Такое же имя носила моя мать, а
до нее моя бабка. Это имя знахаря, хотя некоторые варвары и думают, что  я
колдунья.
   Я бессильно откинулся на лежавшую у меня под головой охапку соломы.
   - Мое имя Орион, - произнес я.
   - Я знаю. Субудай-багатур приказал перенести вас ко  мне.  Люди  орхона
Хулагу пытались убить вас. Они боятся.
   - А Субудай?
   Она улыбнулась, и мне показалось на  мгновение,  что  юрта  наполнилась
солнечным светом.
   - Субудай никого не боится. Возможно, он думает,  что  вы  можете  быть
полезны ему. Я должна вылечить вас или умереть сама. Он не держит при себе
людей, не исполняющих его приказы.
   - Почему он заинтересовался моей судьбой?
   Не ответив на мой вопрос, она продолжала:
   - Когда вас принесли в мою юрту, я попросту  испугалась.  Я  употребила
все силы, чтобы Субудай не заметил моего страха, но была уверена,  что  вы
не переживете и ночи. Вы истекали кровью.
   - Но я все-таки выжил.
   - Я еще не встречала настолько сильного человека, как вы. Я практически
ничего не сделала для  вас,  разве  что  промыла  ваши  раны  и  дала  вам
болеутоляющее лекарство. Фактически вы исцелили себя сами.
   Я не мог избавиться от мысли, что женщина, сидевшая рядом  со  мной,  -
Арета, которую я короткое  время  знал  в  двадцатом  столетии  и  которая
чудесным образом сумела возродиться в тринадцатом. Но либо она не  помнила
своего  раннего  (а  может  быть,  лучше   сказать   -   более   позднего)
существования, либо на самом деле была совершенно другой личностью, только
выглядела и разговаривала, как Арета.  Как  могло  такое  произойти?  Если
Ормузд сумел провести меня сквозь ад и смерть, сохранив при этом память  о
моей прежней жизни, почему он не смог сделать этого для Аглы-Ареты?
   - Если бы люди узнали, что вы излечились без моей помощи, -  продолжала
она, - то наверняка еще больше утвердились  бы  в  своем  мнении,  что  вы
колдун.
   - Как бы это обстоятельство отразилось на моей судьбе?
   - Скорее всего печально. Колдуны не пользуются здесь любовью.  Их  либо
заживо сжигают на костре, либо  им  заливают  глаза  и  уши  расплавленным
серебром.
   Я невольно содрогнулся.
   - Слава богу, что этого не произошло.
   - Но вы колдун или нет?
   - Конечно нет. Неужели ты сама не видишь? Я такой же человек, как и ты.
   - Но я  никогда  еще  не  видела  мужчины,  похожего  на  вас,  -  тихо
произнесла она.
   - Может быть, и так, -  согласился  я,  -  но  это  не  имеет  никакого
отношения к магии. Я просто сильнее любого другого здешнего мужчины.
   Она вздохнула с видимым облегчением.
   - Когда я увидела, как быстро вы поправляетесь, я  объяснила  господину
Субудаю, что ваши раны оказались не столь  серьезными,  какими  показались
ему с первого взгляда.
   - Почему же ты не захотела приписать мое исцеление своему искусству?
   - Они зовут меня ведьмой, хотя вряд ли сами серьезно верят в  это.  Они
терпят меня, потому что нуждаются в моих знаниях. Но если  они  заподозрят
неладное, скорее всего мне не поздоровится.
   - В таком случае мы - естественные союзники в стане врага.
   Я продолжал склоняться к мысли, что она действительно Арета, хотя и  не
подозревает об этом. Смогу ли я пробудить в ней воспоминания о ее  прежней
жизни? Я подумал об Аримане.
   "Почему, собственно, мы оба были перенесены в  данное  время  и  место?
Может быть, если она сумеет вспомнить Властителя Тьмы, это разбудит в  ней
и другие воспоминания?"
   - Существует еще один человек, злобный и  очень  опасный,  -  начал  я,
стараясь по возможности дать точный портрет Аримана.
   Агла отрицательно покачала головой, отчего раковины ее  ожерелья  мягко
зазвенели.
   - Я никогда не встречала этого человека, - произнесла она уверенно.
   Но он должен быть где-то поблизости. Иначе чего  ради  Ормузд  направил
меня сюда? В этот момент у меня в голове возникла новая мысль: а  имел  ли
Ормузд вообще какое-либо отношение к моему появлению в лагере монголов? Не
могла ли злая воля Аримана занести меня сюда, за многие  столетия  до  той
временной точки, где я был действительно необходим?
   Но у меня не было возможности обдумать этот вопрос.  Кожаные  занавески
снова раздвинулись, и на пороге юрты появился Субудай-багатур.



        "11"

   Субудай-багатур вошел в юрту один, без почетного  эскорта  воинов,  без
предварительного уведомления о своем появлении и  без  малейших  признаков
страха. Он был одет в изрядно поношенный кожаный костюм степного кочевника
и при себе имел только кривой  кинжал,  засунутый  за  пояс.  Несмотря  на
невысокий рост и бедную одежду, выглядел он достаточно внушительно,  разве
что седые волосы выдавали его почтенный  возраст.  Круглое,  плоское  лицо
казалось, по обыкновению, невозмутимым. Однако его темные  глаза  смотрели
молодо и живо.
   - Добро пожаловать  в  мое  убогое  жилище,  мой  господин  Субудай,  -
приветствовала его Агла с низким поклоном.
   - Я пришел всего лишь к врачу, - произнес полководец, - хотя мне  и  не
устают повторять, что это юрта колдуньи.
   - Только потому, что я могу излечить раненого воина,  который  умер  бы
без моей помощи, - спокойно возразила Агла.
   Я обратил внимание, что она была чуть выше  знаменитого  военачальника,
во всяком случае когда выпрямлялась во весь рост.
   - У меня есть китайские лекари, которые творят  чудеса,  -  бесстрастно
возразил Субудай, - но никто не называет их колдунами.
   - Я не творю  чудес,  мой  господин  Субудай.  Это  наше  знание,  наше
искусство врачевания. У одного оно меньше, у другого  больше,  но  оно  не
имеет ничего общего  с  черной  магией.  Твои  воины  тоже  творят  чудеса
храбрости, но никто не называет их  волшебниками.  Мы  занимаемся  разными
делами, но цель у нас одна.
   - Мои люди думают иначе, - возразил Субудай. - А как тебе известно,  не
бывает дыма без огня.
   -  Прости  меня,  мой  господин.  Но  я  не  занимаюсь  ни  магией,  ни
предсказаниями будущего. Я только знаю, какие растения  и  камни  способны
исцелить человека, - улыбнулась Агла.
   Субудай недоверчиво хмыкнул, но не стал развивать эту скользкую тему.
   - А ты поправляешься на удивление быстро, - заметил он, оборачиваясь ко
мне. - Того и гляди, еще несколько дней, и ты будешь силен, как и  прежде.
Твой народ может гордиться таким воином.
   - Просто мои раны  оказались  не  столь  опасными,  какими  казались  с
первого взгляда, - возразил я, пожимая плечами.
   -  Возможно,  и  так,  -  согласился  Субудай  таким  тоном,  что  было
совершенно очевидно - он не верит ни одному моему слову.
   Я сделал еще одну неудачную попытку приподняться на своем ложе, и  Агла
поспешно подсунула мне под голову пару подушек.
   - Поймали ли убийц, которые напали на меня? - осведомился я,  с  трудом
принимая сидячее положение.
   Субудай неторопливо уселся рядом, скрестив ноги.
   - Нет, - сказал он коротко. - Им удалось бежать.
   - Тогда, возможно, они все еще в лагере и попытаются снова  напасть  на
меня при первом удобном случае.
   -  В  данный  момент  это  маловероятно.   Ты   находишься   под   моим
покровительством.
   Я слегка наклонил голову в знак признательности.
   - Благодарю вас, мой господин Субудай.
   Я собирался было спросить о причинах, побудивших  его  взять  меня  под
свою защиту, но он опередил меня.
   - Нередко бывают случаи, когда  людям,  занимающим  высокое  положение,
скажем вождю такого ранга, как Хулагу, приходится  сталкиваться  с  весьма
серьезными проблемами. Такой  человек  иногда  может  ненароком  высказать
вслух надежду, что предпочел бы, чтобы  проблема  перестала  существовать.
Люди, преданные ему, могут в этом случае неверно истолковать его  слова  и
попытаться освободить его от излишних забот,  например,  перерезать  горло
докучливому чужеземцу.
   Я нахмурился:
   - Но какую проблему я представляю для Хулагу?
   - Разве я говорил о Хулагу? Или о тебе?
   - Нет, - быстро согласился я, - ничего подобного не было.
   Субудай кивнул, вполне удовлетворенный тем,  что  я  правильно  осознаю
деликатность ситуации.
   - Но тем  не  менее  ты  представляешь  для  него  некоторую  проблему.
Чужеземец, появившийся неизвестно откуда, хотя и говорящий на нашем языке.
Ты настаиваешь на том, что являешься  послом  заморского  владыки,  но  не
имеешь при себе ни даров, ни верительных грамот и при этом обладаешь силой
десяти воинов. Ты утверждаешь, что  должен  лично  встретиться  с  Великим
ханом в Каракоруме. Вполне  естественно,  что  у  Хулагу  могли  появиться
подозрения, что ты никакой не посол, а наемный убийца, приехавший с  целью
убить его дядю.
   - Убийца, я? - приподнимаясь, переспросил я, не веря своим ушам.  -  Но
тогда чего ради...
   Субудай-багатур мановением руки заставил меня опуститься на свое ложе.
   - Это правда, что ты пришел из вечерней страны?
   - Да, - ответил я, не раздумывая, помня, что из  всех  пороков  монголы
больше всего презирают и ненавидят ложь.
   Как и у других кочевых  народов,  само  выживание  в  условиях  пустыни
зависело в первую  очередь  от  гостеприимства  хозяина,  его  честного  и
строгого соблюдения собственного слова.
   Он наклонился вперед, положив ладони на колени.
   - Несколько лет тому назад я  повел  своих  воинов  на  запад  от  двух
великих внутренних морей, туда, где сама  почва  черна  как  смола  и  так
плодородна, что там выращивают злаки выше человеческого роста.
   "Украина", - подумал я.
   - Люди в этой стране тоже имеют розовую кожу, как и ты?
   Я бросил невольный взгляд на Аглу, молча сидевшую на корточках рядом  с
моей подстилкой.
   - Верно, - подтвердил я. - Люди с таким цветом кожи живут на этой земле
и дальше на запад, вплоть до великого моря.
   - Дальше  на  запад  лежат  королевства,  где  еще  не  ступало  копыто
монгольского  коня,  -  продолжал  Субудай,  на  мгновение  утратив   свою
невозмутимость. - Богатые, сильные страны.
   - Я слышал о людях, живущих в этих странах, - подтвердил я. - Русские и
поляки, венгры, немцы и франки. А еще дальше на острове, не уступающем  по
размерам Гоби, бритты.
   - Ты пришел из этого королевства? - спросил Субудай.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Нет, я проделал  куда  более  длинный  путь.  Мне  пришлось  пересечь
великое море, такое широкое, как земли, лежащие между нами и Каракорумом.
   Субудай  слегка  отклонился  назад,  пытаясь  представить  себе   столь
огромное пространство воды.
   Как я уже говорил, из того, что я слышал и видел, я сделал  вывод,  что
лагерь монголов был расположен где-то на  территории  современного  Ирана,
более чем в тысяче миль от монгольской столицы  Каракорума,  находившегося
на севере пустыни Гоби.
   - Я взял тебя  под  свое  покровительство,  так  как  убежден,  что  ты
говоришь правду, - повторил он небрежно. - Но я хочу  знать  все,  что  ты
знаешь о западных королевствах, их городах, силе и  устройстве  их  армий,
искусстве и доблести их воинов.
   Я заметил, что Агла едва заметным кивком головы дала  мне  понять,  что
отказать Субудаю или хотя бы попытаться дать  ему  неполную  или  неточную
информацию  для  меня  равнозначно   подписанию   собственного   смертного
приговора.  Впрочем,  похоже,  знаменитый  полководец  даже  не   допускал
возможности отказа. Не давая мне опомниться, он продолжал:
   - Но прежде всего ты должен убедить  меня  в  том,  что  страхи  Хулагу
абсолютно беспочвенны. Итак, объясни мне, с какой целью ты хочешь  увидеть
Великого  хана?  У  тебя  нет  ни  даров  для  него,  ни  других   знаков,
подтверждающих твою миссию. Ты дал ясно понять Хулагу, что прибыл сюда  не
для того, чтобы выразить свою покорность Ослепительному  от  имени  твоего
короля. Какое же другое послание ты собираешься передать Угэдэю?
   Я продолжал колебаться. Разумеется, у меня не  было  и  не  могло  быть
никакого послания Угэдэю. Я просто изобрел  этот  предлог  и  назвал  себя
послом, чтобы спасти свою жизнь. Субудай бросил на меня надменный  взгляд.
В его голосе зазвучали железные нотки:
   - Всю свою жизнь я провел на службе Великого хана Угэдэя  и  его  отца,
Великого Потрясателя Вселенной, чье имя чтут все монголы. Оба они доверяют
мне, и я ни разу не обманул их доверия.
   Намек был совершенно ясен. Если сам Чингисхан доверял  Субудаю,  как  я
осмеливался сомневаться?
   - Хорошо, я скажу, - произнес я медленно,  тщательно  обдумывая  каждое
слово. - Я пришел в эту землю, чтобы предупредить Великого хана о происках
дьявола, способных уничтожить его самого и всю империю монголов.
   Темные глаза Субудая впились в мое лицо, точно пытаясь проникнуть мне в
душу.
   - Кого ты называешь дьяволом? - уточнил он.
   - Существует человек, не похожий ни на одного другого  известного  мне.
Темноволосый и темнокожий, с глазами, горящими ненавистью.
   - Ариман, - уверенно произнес Субудай.
   - Вы знаете его?  -  переспросил  я,  чувствуя,  что  у  меня  внезапно
пересохло в горле.
   - Еще бы! Это он предсказал нашу  победу  над  войсками  Джелал-ад-Дина
[старший опальный сын последнего шаха Хорезма Мухамеда,  долго  и  успешно
сражавшийся против войск Чингисхана]  и  обещал  Хулагу,  что  он  покорит
Багдад и навсегда уничтожит власть халифа.
   На мгновение я закрыл глаза, пытаясь припомнить известные мне истории о
Гарун-аль-Рашиде, знаменитом герое сказок "Тысячи и одной ночи", и славном
городе Багдаде. Насколько я  помнил,  его  великое  царство  было  сметено
волной  монгольских  завоевателей.  Пышный   цветок   цивилизации   ислама
раздавили копыта  монгольских  лошадей.  Города  сожжены,  волшебные  сады
безжалостно вытоптаны и вырублены, миллионы людей вырезаны или  проданы  в
рабство.
   Пока гордые рыцари Европы безуспешно пытались  противостоять  арабам  в
горах Испании и равнинах Святой Земли, монгольские захватчики разбили само
сердце ислама, обратив цветущие поля Шинара в выжженную пустыню.
   - Ариман - дьявол, - повторил я. - Он  намерен  уничтожить  государство
монголов.
   Субудай не выказал ни возбуждения, ни тревоги, как, впрочем, и  доверия
к моим словам.
   - Однако до сих  пор  все  его  пророчества  сбывались,  -  невозмутимо
подытожил он. - Монголы одерживали одну победу за другой.
   - Он здесь, в лагере? - спросил я. - В таком случае, скорее всего,  это
его люди пытались  убить  меня,  а  не  сверхисполнительные  слуги  орхона
Хулагу.
   - Нет, - небрежно бросил Субудай. - Он покинул лагерь две  недели  тому
назад.
   - И куда он направился? - спросил я,  уже  заранее  зная,  каким  будет
ответ  монгольского  вождя.   Увы,   мои   худшие   подозрения   полностью
оправдались.
   - Подобно тебе, он  хотел  отправиться  в  Каракорум  для  разговора  с
Великим ханом. Он уехал две недели назад.
   - Две недели назад, - машинально повторил я.  -  Я  должен  перехватить
его.
   - Зачем?
   - Он опасен. Я должен предупредить Великого хана о его замыслах.
   Полководец в задумчивости покрутил кончики своих усов. Кажется, это был
единственный  признак  неуверенности,  который  мне  когда-либо   довелось
наблюдать у него. Я повернулся к Агле, не сделавшей ни одного  движения  в
течение всего нашего разговора. Сейчас  она  молча  смотрела  на  Субудая,
ожидая его решения.
   - Я пошлю тебя в Каракорум, - произнес он наконец, -  и  позабочусь  об
охране.
   - Но он не может отправиться в путешествие, пока полностью не оправится
от ран, - запротестовала Агла.
   - У меня хватит сил, - настаивал я,  -  со  мной  будет  все  в  полном
порядке.
   Субудай отвел все мои возражения движением руки.
   - Ты останешься в лагере, пока лекарка не  сочтет  возможным  разрешить
тебе отправиться в дорогу. И в течение всего этого времени я буду навещать
тебя каждый день. Ты расскажешь мне все, что знаешь о королевствах запада.
Мне необходимо знать о них как можно больше.
   Прежде чем я сумел ему ответить, он  с  заметным  усилием  поднялся  на
ноги. Только сейчас я  сообразил,  что  этому  человеку  никак  не  меньше
шестидесяти лет. Оставалось только удивляться силе духа дикого  кочевника,
целую жизнь проведшего в седле, покорившего сотни городов  и  побеждавшего
во множестве сражений.
   Когда Субудай покинул юрту, я бросил умоляющий взгляд на Аглу:
   - Я должен ехать немедленно. Я не могу допустить, чтобы  Ариман  раньше
меня достиг Каракорума и встретился с Великим ханом.
   - Но почему? - не поняла она.
   Что я мог ей на это сказать?
   - Я должен сделать это, - повторил я.
   - Но каким образом один человек может быть настолько опасен?
   - Не знаю, но так оно и есть, и мое предназначение остановить его.
   Агла печально покачала головой:
   - Субудай не позволит вам покинуть лагерь, пока не  узнает  всего,  что
ему требуется. И я тоже не хочу, чтобы вы уехали.
   - Вы что, опасаетесь, что пострадает ваша  репутация  лекарки,  если  я
уеду до срока?
   - Нет, - ответила она просто. - Я хочу... чтобы вы остались со мной.
   Я протянул руки к ней, и она позволила мне заключить ее в объятия. Агла
доверчиво положила голову мне на плечо. Я вдыхал запах ее  волос,  чистый,
свежий и очень женственный.
   - Каким именем ты назвал меня? - спросила она шепотом. - Другим именем,
которое, по твоим словам, когда-то принадлежало мне.
   - Теперь это не имеет значения, - тихо ответил я. - Это было так далеко
отсюда.
   - И все-таки... - настаивала она.
   - Арета.
   - Какая она была? Ты любил ее?
   Я глубоко вздохнул и прижал ее к своей груди.
   - Я едва знал ее... но, да, я любил  ее.  Десять  тысяч  миль  и  почти
восемь веков отделяют меня от нее... Да, я любил ее.
   - Она была очень похожа на меня?
   - Но ты и есть та самая  женщина,  Агла.  Я  не  знаю,  как  это  могло
произойти, но, поверь мне, так оно и есть.
   - Значит, ты любишь меня?
   - Конечно, я люблю тебя, - отвечал я, не  колеблясь  ни  секунды.  -  Я
всегда любил тебя. Я любил тебя от самого сотворения мира и  буду  любить,
пока он не обратится в прах.
   Она подняла ко мне свое лицо, и я поцеловал ее.
   - И я люблю тебя, могучий воин. Я любила тебя всю жизнь. Я ждала тебя с
той самой поры, когда впервые почувствовала себя взрослой, и наконец нашла
тебя. И никогда больше не позволю тебе покинуть меня.
   Я еще сильнее прижал ее к себе, чувствуя, как бьются наши сердца...
   Однако где-то в глубине моего сознания постоянно билась  мысль,  что  в
это самое время Ариман находится на пути в Каракорум, куда и я должен  был
скоро отправиться, и что он еще недавно жил в этом самом лагере, хотя,  по
словам Аглы, она никогда и не видела его.



        "12"

   В течение трех последних дней я рассказал Субудаю  все,  что  мне  было
известно о Европе тринадцатого столетия. Не надо было иметь семи пядей  во
лбу, чтобы понять - его интерес носил чисто практический характер. Грозный
полководец, сумевший в свое время с триумфом провести свою армию от песков
Гоби, через весь Китай и далее до границ Киевской Руси, был одержим  одной
идеей -  выполнить  завет  своего  Священного  правителя  и  омыть  копыта
монгольских  коней  в  водах  Последнего  моря,  которого  никто  из  них,
естественно, никогда не видел.
   - Но для чего все это? - спросил я его недоуменно. -  Вы  уже  владеете
империей, простирающейся от побережья  Индийского  океана  до  Каспийского
моря. Скоро армии Хулагу покорят для нее Багдад  и  Иерусалим.  Зачем  вам
идти дальше?
   Помимо многих других своих достоинств, Субудай обладал и еще одним:  он
был достаточно простым и, я бы даже сказал, по-своему честным человеком, и
в его словах не было и намека на фальшь, какую я наверняка бы уловил, если
бы задал тот же вопрос  Цезарю,  Наполеону,  Гитлеру  или  любому  другому
покорителю вселенной. Ответ был прост, под стать внешнему облику  простого
монгольского воина:
   - Многие годы я вел от победы к победе воинов Священного  правителя.  Я
потерял счет странам, которые завоевал для него и его  сыновей.  Сейчас  я
уже старый человек, которому осталось не так  много  лет  жизни.  Я  видел
многое, но еще большего не видел. Да, я помог основать  огромную  империю,
но собственного улуса у меня нет. Дети Священного правителя  и  его  внуки
наследовали земли, которые я покорил для  него.  Сейчас  я  хочу  покорить
новые страны, где будут править уже мои дети  и  внуки.  Для  них  я  хочу
завоевать земли, не уступающие владениям Хулагу, Кубилая и прочих потомков
Потрясателя Вселенной.
   В его словах не слышалось и намека на  горечь,  разочарование  или  тем
более гнев. Это была просто констатация  сложившейся  ситуации,  и  он  не
скрывал желания заполучить собственную империю,  опираясь  на  мощь  своих
армий. Высказаться яснее, наверное, было просто невозможно.
   - Почему бы Великому хану Угэдэю в знак признания ваших  заслуг  просто
не выделить вам какой-нибудь домен?
   - Возможно, он и поступил бы таким образом, если бы я попросил  его  об
этом. Но я не люблю просить никого, даже Великого  хана.  Проще  завоевать
новые земли и присоединить их к уже существующей империи.
   Трудно было не восхищаться примитивной логикой этого дикаря.
   - Вы хотите сказать, что в этом случае не будет  повода  для  конфликта
между вашими детьми и потомками Великого хана?
   Субудай снисходительно улыбнулся:
   - Никакого конфликта и не может быть. Монголы не враждуют  и  не  воюют
друг  с  другом.  Ясса  [свод  законов  Чингисхана]  определяет  все  наши
поступки. Мы не собаки, готовые передраться из-за кости.
   - Понятно, -  пробормотал  я,  склоняя  голову  в  знак  того,  что  не
намеревался оскорбить его.
   - Для нас это насущная  необходимость  -  завоевывать  новые  земли,  -
продолжал Субудай, пребывавший в достаточно благодушном настроении,  чтобы
снизойти до объяснения своих взглядов бестолковому чужестранцу. - Это  еще
одно из проявлений мудрости Великого хана.  Под  страхом  смерти  монголам
запрещено воевать друг с другом. Предназначение монголов - покорять  чужие
народы. И до тех пор, пока мы  осуществляем  завет  Священного  правителя,
наши армии должны идти вперед.
   Кажется, я начинал  понимать  идею  Субудая  или,  правильнее  сказать,
самого Чингисхана. Недаром он настолько  почитается  своими  воинами,  что
никто из них не имеет  даже  права  вслух  произнести  его  имени.  Говоря
современным языком, это была модель динамически  развивающегося  общества,
стабильность которого зависела  от  постоянного  приумножения  территории.
Именно поэтому Субудай сейчас стремился на запад. Весь восток,  вплоть  до
берегов Тихого океана, уже покорился монголам.
   - Кроме того, - продолжал Субудай, словно прочитав  мои  мысли,  -  мне
всегда было скучно сидеть на  одном  месте.  Мне  нравится  знакомиться  с
новыми землями, их людьми и обычаями. Сейчас моя главная  цель  -  увидеть
берега Великого океана, о котором ты рассказал мне, и,  кто  знает,  может
быть, и земли, лежащие по другую сторону его.
   - Но,  непобедимый,  королевства  Европы  способны  выставить  огромные
армии, чтобы воспрепятствовать вашему  вторжению;  тысячи  рыцарей  и  еще
больше легко вооруженных воинов.
   Субудай рассмеялся:
   - Не пытайся запугать меня, Орион. Я не в первый раз  поведу  на  врага
свои армии. Я не знаю, известно ли тебе  о  моих  сражениях  против  войск
императора Китая или великого шаха Хорезма Мухамеда?
   Наши беседы продолжались без малого трое суток. Скажу откровенно, порой
я чувствовал себя не совсем комфортно, рассказывая монгольскому полководцу
об устройстве и ресурсах средневековой Европы. Мне оставалось утешать себя
теми соображениями, что, насколько я знал, грандиозным замыслам Субудая не
суждено было осуществиться: монголы не прошли на запад далее Балкан.
   К концу третьего дня я откровенно  признался,  что  полностью  исчерпал
запас своих сведений, и напомнил ему об обещании отправить меня в  столицу
Великого хана.
   Ариман опережал меня уже на две с половиной недели, и у него  были  все
шансы достигнуть Каракорума прежде, чем я  сумею  помешать  ему.  Судя  по
всему, на  Субудая  не  произвели  впечатления  мои  рассказы  об  угрозе,
нависшей над империей монголов, и он склонялся к мысли предоставить нам  с
Ариманом самим улаживать наши проблемы.
   - Ариман направился в Каракорум  с  караваном,  везущим  сокровища  для
Великого хана, - объяснил Субудай. - Тяжело нагруженные верблюды двигаются
медленно. Ты хороший наездник?
   До сего времени мне вообще  не  приходилось  ездить  верхом,  но  я  не
сомневался, что при известном старании сумею освоить это искусство за день
или два.
   - Я сумею справиться с лошадью, - объявил я.
   - Отлично. Я пошлю тебя в Каракорум "ямом", - пообещал Субудай.
   В тот день мне впервые довелось услышать это  слово.  Субудай  объяснил
мне, что "ям" означает систему  застав,  где  всадник,  направляющийся  со
специальным  поручением,  может  поменять  усталых  лошадей,  отдохнуть  и
поесть.
   Монголы были, конечно, дикими кочевниками, но в своих начинаниях они во
многом предвосхитили изобретения западной цивилизации  и,  главное,  умели
добиваться своей цели, не стесняя себя  условностями  современной  морали.
Утверждают, что безоружная девушка,  сопровождавшая  повозку,  нагруженную
золотом, могла проехать через всю армию  монголов  без  угрозы  для  своей
жизни, если имела при себе специальное разрешение Великого хана. Из  того,
что мне довелось узнать по собственному опыту, можно было  сделать  вывод:
подобные рассказы весьма смахивают на правду...
   Когда я вернулся в юрту  Аглы  и,  разбудив  ее,  сообщил,  что  завтра
отправляюсь в Каракорум, она только сонно кивнула и чуть-чуть отодвинулась
в сторону, освобождая мне место рядом с собой.
   - Ложись спать, - посоветовала она. - Ты должен хорошо выспаться.  День
будет трудным для нас с тобой.
   - Для нас?
   - Конечно, я отправлюсь в Каракорум вместе с тобой.
   - Но неужели Хулагу позволит тебе покинуть лагерь?
   Возможно, при других обстоятельствах  ее  реакция  была  бы  еще  более
впечатляющей.
   - Я не рабыня! - сердито  возразила  она.  -  Я  могу  идти,  куда  мне
заблагорассудится.
   - Но это будет тяжелое путешествие, - попытался  я  отговорить  ее.  Мы
должны будем проделать весь путь верхом, меняя лошадей на заставах. И  так
в течение многих недель.
   Она только улыбнулась в ответ:
   - Я более  привычна  к  таким  путешествиям,  нежели  ты.  Я  научилась
управлять лошадью прежде, чем ходить.
   Путешествие действительно оказалось изнурительным. В двадцатом столетии
мы бы благополучно провели все время, занимаясь любовью в  купе  спального
вагона  поезда,  мчавшегося  по   Транссибирской   магистрали   Москва   -
Владивосток. Агле и мне пришлось преодолеть то же расстояние, не слезая  с
седла, пересекая леса, пустыни и горы,  пока  мы  не  добрались  до  цели.
Думаю, что окажись мы предоставленными самим себе, то уже в  конце  первой
недели скорее всего безнадежно заблудились  бы.  Но  система  застав  была
организована безупречно. На исходе каждого дня нас ожидала  горячая  пища,
свежая вода, ночлег, а наутро мы получали свежих лошадей  для  продолжения
путешествия. Старые, израненные воины наблюдали за  порядком.  Разумеется,
своими силами они не смогли  бы  при  нападении  оборонять  эти  крошечные
оплоты империи, но ужас перед монголами был  настолько  велик,  что  ни  о
каких набегах не шло и речи. Во всяком случае, мне не приходилось  слышать
ни об одном таком случае. Следовало признать, что сила  монгольской  армии
или законы Яссы действительно позволяли сохранить  мир  на  всей  огромной
территории империи, существовавшей в тринадцатом столетии.
   Я  надеялся  перехватить  караван,  с  которым  Ариман  направлялся   в
Каракорум, но многоопытный Субудай посоветовал мне избрать более  короткий
и прямой маршрут. Неприхотливые местные лошади  могли  пройти  по  местам,
недоступным  для  тяжело  нагруженных  верблюдов.  Время  от  времени   мы
пересекали древние караванные пути, отмеченные костями  погибших  людей  и
животных. По  меньшей  мере  дважды  нам  встречались  караваны,  медленно
двигавшиеся в направлении Каракорума, но среди  путников  мы  не  находили
никого даже близко напоминавшего Аримана. Охрана таких караванов была, как
правило, весьма малочисленна. Ужас перед недавним нашествием монголов  жил
еще в памяти местных жителей, и никто не осмеливался нападать на  караван,
принадлежащий Великому хану.
   Я начинал уже опасаться, что Ариману удалось настолько  опередить  нас,
что у меня не осталось ни малейших шансов настигнуть  его  до  прибытия  в
столицу Монгольской империи.
   Однажды ночью,  после  того  как  мы  преодолели  один  из  заснеженных
перевалов Тянь-Шаня и благополучно  устроились  на  ночлег  в  хижине  для
путников на одной из ямских застав,  я  спросил  Аглу,  почему  она  столь
упорно отрицала, что встречалась с Ариманом в лагере Хулагу.
   - Но я на самом деле не видела его, - возразила она.
   - Однако ты не могла не знать, что он находился поблизости, -  возразил
я. - Даже в большом лагере присутствие столь заметного человека  не  могло
остаться незамеченным.
   - Да, - согласилась она. - Я слышала о нем.
   - Почему же ты не сказала мне об этом?
   Она гордо вздернула подбородок:
   - У меня и в мыслях не было лгать тебе. Ты спросил у меня, видела ли  я
Аримана, и я ответила отрицательно. Темный человек жил в юрте Субудая, и я
никогда не встречалась с ним.
   - Но тебе было известно о его присутствии в стане монгольских воинов.
   - Мне известно многое, Орион. Я знала, например, что Ариман предупредил
Хулагу  о  твоем  скором  появлении.  Он  утверждал,  что  ты   демон,   и
настоятельно советовал убить тебя. - Голос Аглы звучал как обычно, и в  ее
тоне не было и намека на раскаяние. - Я до сих пор не перестаю удивляться,
что покушение на тебя не удалось. Но я  знала,  что  с  тех  пор,  как  ты
оказался под покровительством Субудая-багатура, тебе  больше  не  угрожала
опасность. Кто, по-твоему, нашел тебя лежащим в  пыли  за  шатром  Хулагу?
Кто, как ты думаешь, привел туда Субудая и сумел убедить его в том, что ты
слишком ценный союзник, чтобы позволить тебе умереть столь бесславно?
   - Так это была ты, Агла?
   - Да, это была я.
   - Тогда уже я ничего не понимаю.  Ты  ни  разу  не  говорила  мне,  что
знаешь, кто я такой и зачем пришел в лагерь монголов.
   - Я знаю достаточно... - прошептала она. В ее серых глазах  таинственно
мерцали отблески пламени костра. - Я слышала, что странный могучий человек
был доставлен в лагерь монголов и что Хулагу склонялся к мысли последовать
совету Темного человека и убить его. А еще я знала,  что  ты  и  есть  тот
самый мужчина, которого я ждала всю свою жизнь.
   - Значит, это ты спасла меня от неминуемой смерти и охраняла меня, пока
я лежал без сознания?
   Она смущенно кивнула головой.
   - И я буду защищать тебя всеми моими  силами,  когда  мы  окажемся  при
дворе Великого хана.
   - Но и Ариман тоже будет там, - задумчиво произнес я.
   - Да. И он наверняка снова попытается убить тебя.



        "13"

   Каракорум оказался удивительным  городом,  в  котором  царило  странное
смешение убожества  и  великолепия,  варварской  простоты  и  византийской
пышности,  когда-либо  существовавшее  на  Земле.  Во  времена  Чингисхана
безвестное  местечко,  где  еще  недавно  стояло  всего   несколько   юрт,
превратилось в столицу мира. Там надменные  аристократы  Китая  и  Хорезма
превратились в слуг и рабов победителей, туда нескончаемым  потоком  текли
баснословные  сокровища  со  всей  Азии,  оказавшейся  в  руках   недавних
полудиких кочевников.
   По иронии судьбы вплоть до самой  смерти  Потрясателя  Вселенной  здесь
запрещалось всякое строительство. Традиционная юрта была достаточно хороша
для Великого кагана, который провел всю свою жизнь  в  военных  походах  и
любил примитивный уклад кочевой жизни. Да и сейчас  многочисленные  табуны
лошадей привольно паслись на  пастбищах,  вплотную  подступавших  к  самым
окраинам монгольской столицы. Пыль, поднимавшуюся под копытами  невзрачных
монгольских лошадок, можно было заметить за много миль до города.
   Угэдэй, занимавший ныне золотой трон Чингисхана, правил ордой с помощью
китайских советников, которым принадлежали все  основные  административные
посты в его правительстве.
   Когда  мы  с  Аглой  приблизились  к  городу  на   достаточно   близкое
расстояние, первое, что нам бросилось в глаза, были храмы, построенные  из
обожженной  на  солнце  глины   и   принадлежавшие   самым   разнообразным
конфессиям. Как выяснилось, монголы были необычайно терпимы в  религиозных
вопросах, и  здесь  мирно  соседствовали  буддийские  ламы,  мусульманские
муллы,  христианские  монахи,   конфуцианцы   и   еще   множество   других
проповедников и священников,  о  конфессиональной  принадлежности  которых
оставалось только догадываться. В центре запутанного лабиринта кривых и на
удивление грязных улочек возвышался дворец Великого хана.
   Нас остановила стража, стоявшая на всех въездах в город. Китаец, одетый
в традиционный шелковый халат,  принял  у  меня  из  рук  сопроводительную
грамоту, составленную одним из советников Субудая. По всей видимости,  имя
знаменитого полководца пользовалось  немалым  уважением  и  в  монгольской
столице. Во всяком случае, он  немедленно  отдал  распоряжение  одному  из
воинов подыскать для нас временное пристанище. Малый, которому едва минуло
восемнадцать, послушно вскочил на лошадку и, не говоря ни слова, повел нас
по запутанным улочкам Каракорума. Собственно, их даже трудно было  назвать
улицами в строгом смысле этого слова. Глинобитные  хижины  и  юрты  стояли
рядом, размещенные безо всякого порядка.  Весь  город  напоминал  огромный
караван-сарай, каким он в сущности и являлся. Здесь  можно  было  услышать
китайскую, арабскую и персидскую речь.  Стреноженные  верблюды  находились
рядом  с  великолепными  арабскими  жеребцами   и   полудикими   лошадками
кочевников. Здесь продавались самоцветы из  Индии,  пряности  с  неведомых
островов, шелковые китайские ткани и бесценные дамасские клинки из далекой
Аравии.
   Нам нашлось местечко в маленьком  одноэтажном  домике,  построенном  из
необожженного кирпича, двери которого выходили прямо  на  широкую  площадь
возле ханского дворца. Сквозь узкое оконце можно было разглядеть постройки
и огромные  шелковые  шатры,  составлявшие  комплекс  дворца,  окруженного
цепочкой личных телохранителей Великого хана. Как и в лагере Хулагу, перед
входом в центральный шатер день  и  ночь  полыхали  два  огромных  костра,
разведенных для отпугивания злых духов.
   А в том, что их здесь хватало, у меня не имелось ни малейших  сомнений.
Ариман прибыл в Каракорум намного раньше нас и,  скорее  всего,  уже  имел
возможность встретиться с Угэдэем.  Рано  или  поздно  он  узнает  о  моем
прибытии, и тогда новое покушение на мою жизнь вряд ли заставит себя долго
ждать.
   Но я был слишком утомлен, чтобы думать об опасности.  Несколько  недель
изнурительного путешествия лишили нас последних сил. Агла и я уснули почти
мгновенно, едва упали на свои войлочные подстилки. Проспали  мы,  как  мне
потом удалось выяснить, без малого сутки.
   Однако врожденное чувство самосохранения спасло меня и на этот  раз.  Я
пробудился в твердой  уверенности,  что  моя  жизнь  в  опасности.  Слегка
приоткрыв глаза, я продолжал неподвижно лежать на своей подстилке, готовый
в любой момент встретить  противника  лицом  к  лицу.  Агла  мирно  спала,
положив голову мне на плечо. Скосив глаза, я осмотрел помещение, в котором
мы находились. В нем не было окон, кожаная, украшенная бусинами занавеска,
заменявшая входную дверь, располагалась всего в двух футах от нашего ложа.
По-видимому, звук звякнувших бусинок и разбудил меня. Я затаил  дыхание  и
прислушался. Я лежал спиной к двери, но опасался повернуть голову, дабы не
спровоцировать убийцу, стоявшего практически рядом со мной.
   Снова раздался еле слышный звук, и слабый свет хмурого  утра  проник  в
нашу убогую каморку. На стене против моего лица появились тени двух мужчин
в боевых шлемах монгольских воинов. Первая  тень  подняла  руку,  судя  по
всему вооруженную длинным, тонким кинжалом.
   Вскочив на ноги, я атаковал их прежде, чем они успели  сообразить,  что
происходит. Столкнувшись лбами, убийцы отлетели к дальней стене и  рухнули
на глиняный пол. В то же мгновение я уже был рядом с ними и, заломив руку,
державшую кинжал, за  спину,  заставил  нападавшего  выпустить  оружие  из
ослабевших пальцев. Ребром левой руки я изо всех сил ударил моего  второго
противника в адамово яблоко. За своей спиной  я  услышал  испуганный  крик
проснувшейся  Аглы.  Раздумывать  было  некогда.  Первый  воин  уже  успел
подняться на ноги и тянулся к сабле, висевшей у  него  на  боку.  Я  нанес
убийце удар кулаком в область сердца, сломав ему несколько ребер. Когда он
согнулся от боли, я ударил его коленом в лицо. Не издав больше  ни  звука,
он сполз по стене на землю и затих. Повернув голову, я краем глаза  увидел
нагую Аглу, стоявшую у стены с кинжалом в руке. Спору нет, зрелище  весьма
эффектное, хотя вид у нее был скорее испуганный, чем воинственный.
   - С тобой все в порядке? - спросили мы в один голос.
   Несмотря на драматичность  ситуации,  у  нее  хватило  сил  улыбнуться.
Набросив на голые плечи одеяло, она присела на  корточки  рядом  со  мной,
пока я обследовал тела своих недавних противников. Оба они уже  умерли.  У
одного была свернута шея, у другого, судя по всему, сломанные  кости  лица
проникли в головной мозг. Агла с благоговейным страхом уставилась на меня.
   - Ты убил их двоих голыми руками?
   Я автоматически кивнул.
   - По правде говоря, у меня и в мыслях не было этого делать. Я предпочел
бы, чтобы хотя бы один из них остался в живых  и  рассказал  мне,  кто  их
послал.
   - Я смогу сказать тебе это сама. Они были посланы Темным человеком.
   - Да, я тоже так думаю, но предпочел бы знать наверняка.
   Наш разговор  был  прерван  появлением  одного  из  стражей  порядка  с
обнаженной саблей в руке.
   - Я слышал крик...
   Он остановился  на  половине  фразы,  заметив  тела  двух  неизвестных,
распростертых на земле. Я опасался, что он не удержится от соблазна тут же
на  месте  отомстить  за  убийство  двух  своих   соплеменников,   и   уже
приготовился к новой схватке, но он только недоуменно уставился на меня.
   - Ты один убил их обоих?
   Я меланхолично кивнул головой.
   - Один? Без оружия? - недоверчиво спросил он.
   - Да, -  огрызнулся  я.  -  А  теперь,  будьте  добры,  уберите  отсюда
ассасинов.
   - Подожди, - вмешалась Агла, придерживая одной рукой одеяло, то и  дело
норовившее соскользнуть с ее плеч. - Ты, кажется,  хотел  узнать,  кто  их
послал?
   Прежде чем я успел что-то ответить, она опустилась на колени,  выставив
на всеобщее обозрение пышные ягодицы, и  подняла  опущенные  веки  мертвых
воинов. Несколько минут она молча вглядывалась в  глаза  мертвецов,  затем
вздрогнула и поспешно закрыла их снова. Пока она проделывала эту операцию,
я наконец сообразил, что продолжаю стоять в чем  мать  родила.  Утро  было
довольно прохладным, а возбуждение битвы уже успело покинуть меня. Так или
иначе, я задрожал то ли от холода, то ли от естественного  чувства  стыда,
присущего цивилизованному человеку, оказавшемуся обнаженным в  присутствии
постороннего. Агла поднялась на ноги, едва не потеряв при этом  непокорное
одеяло.
   - Их действительно послал Темный человек. Я прочла это в их глазах.
   - Что можно прочитать по глазам мертвецов? - недоверчиво спросил я.
   - Все, что угодно, если знаешь, как это делается, - отвечала она.  -  У
каждого из нас свой дар.
   При всем моем доверии к  Агле  я  с  сомнением  отнесся  к  ее  словам.
Вероятнее всего, она прочла то, что ей хотелось увидеть.  С  равной  долей
вероятности, что это мог быть Ариман, Хулагу или сам Великий  хан.  Но  на
стража порядка ее  слова  произвели  ошеломляющее  впечатление.  Одинаково
потрясенный  и   моей   физической   силой,   и   ее   сверхъестественными
способностями, он послушно вытащил трупы на площадь и  поспешно  удалился,
предупредив нас, чтобы мы не покидали хижины, пока его начальник не придет
допросить нас.
   Какими бы дикарями ни были монголы, они жили по строгим законам и имели
свою полицию, не менее эффективную, чем у более цивилизованных народов. Во
всяком  случае,  гораздо  более  оперативную.  Мы  едва  успели   одеться,
занавеска нашей хижины снова распахнулась и на пороге  возник  вооруженный
монгол, явившийся, чтобы получить наши объяснения по  поводу  злополучного
происшествия. Полностью игнорируя Аглу, он адресовал все свои  вопросы  ко
мне.  Я  рассказал   ему,   что   произошло,   опустив   только   описание
специфического исследования глаз мертвецов, произведенного моей подругой.
   - Кто мог послать к вам убийц? - прямо спросил чиновник.  По  его  виду
нетрудно было заметить, что он серьезно относится к порученному ему  делу.
Надо полагать, подобные происшествия  не  часто  случались  в  монгольской
столице. Со своей стороны я предпочел не развивать скользкую тему.
   - Откуда мне  знать?  -  возразил  я,  постаравшись,  чтобы  мой  ответ
прозвучал достаточно искренне. - Мы приехали только вчера.
   - У вас есть враги? - настаивал он.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Я чужестранец в ваших краях. И  еще  не  успел  обзавестись  врагами.
Может быть, эти люди приняли меня за кого-то другого.
   Вряд ли мои слова убедили его.
   - Может быть, - произнес он с сомнением. -  Что  же,  постарайтесь  без
крайней нужды не выходить из дома. Мои люди будут охранять вас.
   Иными словами, это означало, что  мы  должны  оставаться  под  домашним
арестом до выяснения подоплеки неприятного инцидента.  Монголы  не  хотели
лишних неприятностей в своей столице и, если таковые все-таки происходили,
старались докопаться до истинных причин случившегося. Двое воинов остались
дежурить у нашей двери. Слуги принесли нам еду и чистую одежду.  Как  я  и
ожидал, во всей монгольской столице не нашлось сапог,  подходящих  мне  по
размеру, так что по-прежнему пришлось щеголять в старых сандалиях. Они все
еще могли  служить  мне,  хотя  им  порядочно  досталось  во  время  наших
переходов через вершины Тянь-Шаня.
   - Это все происки Темного человека, - заметила Агла, едва  мы  остались
одни. - Он по-прежнему жаждет твоей смерти.
   Опасаясь за мою жизнь, она добровольно взяла на себя роль дегустатора и
пробовала  всю  пищу,  что  слуги  приносили  нам.  Более  того,  в  своей
подозрительности она зашла настолько далеко, что пожелала лично  проверить
даже мою одежду из боязни, что и она может быть отравлена.
   - Человека можно  отравить,  используя  различные  предметы  одежды,  -
пояснила она, предвосхищая тем самым приемы Борджиа и  Медичи.  -  Я  сама
знаю яд,  который  способен  убить  сильного  воина,  едва  попав  на  его
незащищенную кожу.
   Кто  слышал  о  нервно-паралитических  ядах  в  тринадцатом   столетии?
Впрочем, я  не  собирался  спорить.  Ее  знания  об  окружающем  нас  мире
определенно   намного   превышали   мои    собственные.    Мое    внимание
концентрировалось на другой проблеме. Я, как и Агла,  думал,  что  никому,
кроме Аримана, нет необходимости добиваться моей смерти. И все же сомнения
не оставляли меня. Почему мы оба оказались в этом чуждом для нас  мире?  Я
знал, что мое предназначение - убить Аримана. Несомненно, и  он  добивался
того же. По всей видимости, наше общее предназначение - следовать друг  за
другом сквозь пространство и время, пока наконец один из нас  не  падет  в
этой затянувшейся борьбе ради развлечения Ормузда  или  каких-либо  других
богов. Стыдно было  осознавать,  что  я  не  более  чем  пешка  в  чьей-то
тщательно продуманной игре. Возможно, Ариман и намеревался убить меня,  но
вряд ли он стал бы это делать из чисто спортивного интереса. Владыке  Тьмы
поневоле следовало быть прагматиком. Его цель - ни больше  ни  меньше  как
уничтожение    всего    человечества    ради    нарушения    существующего
пространственно-временного континуума, а как следствие, и самой вселенной.
Моей же задачей было помешать ему реализовать его дьявольский план, что  я
мог осуществить лишь путем физического устранения самого Аримана. Я не был
профессиональным убийцей, а  всего  лишь  солдатом,  сражающимся  за  само
существование человечества. После всего того, что произошло между нами,  я
не испытывал, да и не мог испытывать особых симпатий к своему  противнику,
но роль послушного орудия в чужих руках была также неприемлема для меня.
   Я испытывал тревогу. Слова Ормузда  о  том,  что  конечной  целью  моей
миссии на Земле является уничтожение Аримана, не  убеждали  меня.  Сколько
раз нам еще предстояло сойтись в смертельной схватке? Если я уже умирал, а
тем не менее продолжаю жить, что вообще означает  понятие  смерти?  Ариман
убил Арету в двадцатом столетии, но сейчас она  оказалась  рядом  со  мной
живая и  невредимая,  пусть  и  под  другим  именем.  Я  погиб  в  пламени
термоядерного  реактора  семь  столетий  спустя,  но  никогда  раньше   не
чувствовал себя более живым, чем сегодня.
   Под  бременем  тягостных  размышлений  я  без  сил  опустился  на  свою
подстилку, отдавая себе полный отчет в том,  что  мой  слабый  мозг  не  в
состоянии справиться с этой безумной проблемой.
   Агла как могла попыталась утешить меня.
   Наши развлечения прервал стук в дверной косяк, вежливый и  одновременно
решительный. Неохотно я подошел к занавеске, не  понимая,  кому  мы  могли
понадобиться в столь поздний час. Наступила ночь, и открытое  пространство
вокруг дворца Великого  хана  освещалось  лишь  пламенем  двух  гигантских
костров.
   Передо мной стоял пожилой  худощавый  китаец  в  традиционном  шелковом
халате, расшитом серебряными драконами. Его голову украшал высокий колпак,
из-за которого незнакомец казался почти одного роста со мной.  Рассмотреть
черты его лица не представлялось возможным.
   - Мое имя Елю Чуцай [реально  существовавший  советник  Чингисхана],  -
объяснил он мелодичным голосом. - Я советник  Великого  хана.  Могу  ли  я
войти в ваш дом?



        "14"

   При всей затруднительности  для  европейца  определить  точный  возраст
азиата нетрудно было заметить, что наш посетитель очень стар.
   "Мандарин", как я тут же  окрестил  его,  продолжал  стоять  у  порога,
вежливо  ожидая  моего  разрешения  войти  в   комнату.   Стражи   порядка
почтительно держались в нескольких ярдах  позади  него,  преданно  пожирая
глазами высокое начальство.
   - Разумеется, - произнес  я,  почтительно  наклонив  голову.  -  Будьте
добры, чувствуйте себя как дома.
   С грацией, поразительной для человека его возраста,  Елю  Чуцай  сделал
несколько шагов вперед. Агла  уважительно  приветствовала  его  и,  как  и
подобает добропорядочной монгольской женщине, опустилась на колени,  чтобы
раздуть едва тлевшие угли маленького очага. Кажется, я уже  упомянул,  что
вечер был на редкость холодным. Наш гость выглядел  настоящим  патриархом.
Длинные усы и жидкая бороденка были совершенно белы. Тонкая косичка такого
же цвета опускалась на его плечи.  Он  стоял,  чуть  сгорбившись,  посреди
нашей небольшой комнаты, спрятав руки в широкие рукава шелкового халата.
   - Пожалуйста, садитесь, мой господин, - предложил я, указывая в сторону
единственного стула в комнате.
   Он молча, с достоинством  принял  мое  предложение.  Растроганная  Агла
пыталась  сделать  его  пребывание  у  нас  чуть  более   комфортабельным,
предложив ему две имевшиеся в нашем распоряжении  подушки,  но  он  легким
жестом отклонил ее предложение, после чего мы сами уселись на  них  у  ног
нашего высокого гостя.
   - Для начала мне следует подробно объяснить  вам,  зачем  я  пришел,  -
начал он так тихо, что  я  едва  смог  расслышать  его  голос  за  треском
разгоревшихся поленьев. - Но прежде разрешите  мне  поблагодарить  вас  за
внимание. В моем возрасте приятно чувствовать тепло очага за спиной.
   - Вам нет нужды  ничего  объяснять,  -  остановила  его  Агла.  -  Всем
известно, что вы правая рука Великого хана.
   Он слегка наклонил голову в знак признательности.
   - Я служу монголам еще с того времени, как их первый Великий хан  носил
имя Темучин. Я был еще зеленым юношей, когда войска Потрясателя  Вселенной
перевалили через Великую Китайскую стену и захватили город  Янкин,  где  я
родился. Я был оставлен в живых благодаря моему умению  читать  и  писать,
хотя и стал рабом. Монголы, конечно, дикари, но их вождь  уже  тогда  умел
смотреть на много лет вперед.
   - Вы говорите о Чингисхане? - осторожно осведомился я.
   - Естественно, но сейчас среди монголов не принято упоминать ни  одного
из его двух имен. Его  называют  Великим  ханом,  Потрясателем  Вселенной,
Величайшим из Величайших и еще несколькими другими именами, хотя  все  это
не имеет прямого отношения к  предмету  нашего  разговора.  Он  был  отцом
Угэдэя, нынешнего  Великого  хана,  человеком,  завоевавшим  для  монголов
Китай, Сибирь и твердыни Хорезма. Воистину он был величайшим  человеком  в
истории человечества.
   Естественно, я  и  не  собирался  оспаривать  его  высказывания.  Седой
мандарин явно не был льстецом, не имел оснований произносить  передо  мной
хвалебные речи в адрес кого угодно. Он искренне верил в то, что говорил, и
многие его утверждения на самом деле соответствовали истине.
   - Сегодня империя монголов простирается от Китайского моря  до  Персии.
Хулагу готовится покорить Багдад. Субудай уже отправился  в  поход  против
русских и поляков. Кубилай замыслил захватить Японию.
   - Ему лучше отказаться от этого плана,  -  неосторожно  пробормотал  я,
вспомнив из курса истории, что флот Кубилая был уничтожен штормом, который
японцы с тех пор величают "Священным черным ветром" или "Камикадзе".
   Елю Чуцай подозрительно уставился на меня.
   - Что вы  хотите  этим  сказать?  -  требовательно  спросил  он.  -  Вы
обладаете даром пророчества?
   Агла бросила на меня предостерегающий взгляд.
   - Ничего похожего, - возразил я, вспомнив ее слова о том,  что  монголы
не жалуют предсказателей, и делая все возможное, чтобы мой голос звучал по
возможности более искренне. - Просто, на мой  взгляд,  монголы  прекрасные
воины, но никак не моряки. Их стихия степь, а не море.
   Китаец несколько минут изучал мое лицо.
   - Вы правы, - произнес он наконец. - Монголы лучшие воины  в  мире,  но
они не моряки. Впрочем,  они  также  не  администраторы,  не  писцы  и  не
мастеровые. Но для выполнения всех этих обязанностей у них есть  пленники.
Они найдут сколько угодно хороших моряков среди китайцев.
   В знак согласия я вежливо склонил голову.
   - Пределы империи должны постоянно расширяться, - продолжал он,  -  это
завет  самого  Чингисхана.  Он  со  всей  очевидностью  понимал,  что  его
варварские полчища должны постоянно находиться в движении, покорять  новые
народы и страны, или империя рухнет. Монголы - дети войны, они созданы для
нее. Если у них не останется внешних врагов, они начнут резать друг друга.
Темучин нашел единственно верный путь, направив энергию древних кочевников
Гоби в нужном для него русле, и создал таким образом  сильнейшую  армию  в
мире.
   - Может быть, вы и правы, - согласился я, пожимая плечами.
   - Империя должна постоянно расширять свои пределы, или  она  рухнет,  -
повторил он. - Иного пути нет. Во всяком случае пока.
   - Но это означает гибель  для  десятков  и  сотен  тысяч  людей.  Сотни
сожженных и разрушенных городов.
   Он равнодушно кивнул.
   - И вы помогаете им в этом? Но почему? Вы  же  цивилизованный  человек.
Почему вы помогаете монголам, захватившим  и  превратившим  в  руины  вашу
собственную страну?
   На секунду Елю Чуцай закрыл глаза. В мерцающем свете пламени очага  его
морщинистое лицо мгновенно превратилось в высохшую мертвую маску.
   - В мире существует только одна цивилизация, -  медленно  произнес  он,
открывая снова глаза. - Это цивилизация Катая, или Китая, как вы зовете ее
на свой западный манер. И  я  служу  Великому  хану,  чтобы  принести  эту
цивилизацию на копытах монгольских  коней  до  самых  пределов  Обитаемого
мира.
   Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать.
   - Но монголы покорили Китай. Кубилай правит в Янкине.
   Старик снисходительно улыбнулся.
   - Да, Кубилай родился в войлочной юрте, недалеко от того места, где  мы
сейчас находимся. Но  он  уже  скорее  китаец,  нежели  монгол.  Он  носит
шелковый китайский халат, рисует  изысканные  пейзажи  и  управляет  своей
империей не менее разумно, нежели представители свергнутой династии.
   Наконец-то до меня дошел смысл его слов.
   - Вы хотите сказать, что монголы только исполнители ваших  замыслов,  а
настоящие победители - вы, китайцы.
   - Совершенно верно, -  согласился  Елю  Чуцай.  -  Монголы  всего  лишь
вооруженные руки империи, а древняя цивилизация Китая - ее мозг.
   - Выходит, монголы всего лишь служат вам, - подала голос Агла.
   - О нет, клянусь священной памятью моих предков,  -  поспешно  возразил
китаец, искренне расстроенный тем обстоятельством, что у кого-то в  голове
могла зародиться столь опасная идея. - Мы все служим Великому хану Угэдэю.
Я не более чем раб, хотя мое влияние на его политику на самом деле велико.
   - Но только потому, что Великий хан расчистил  путь  вам,  китайцам,  -
настаивала Агла.
   Елю Чуцай нахмурился и замолчал. Нетрудно было понять, что  он  пытался
привести в порядок свои мысли, чтобы по возможности доходчиво изложить нам
свои аргументы.
   - Темучин, - произнес он еле слышно, словно опасаясь, что кто-то  может
услышать, как он произнес вслух имя Великого хана,  -  пришел  к  мысли  о
необходимости завоевания мира,  чтобы  помешать  различным  племенам  Гоби
уничтожить друг друга. Это было озарение  гения.  Таким  образом,  империя
должна постоянно расширять свои пределы.
   - Да, вы уже говорили об этом, - согласилась Агла.
   - Какой цели, по-вашему, должно служить это бесконечное  кровопролитие?
- в свою очередь спросил китаец. - Неужели только для того, чтобы не  дать
диким кочевникам перерезать друг друга?
   Ни Агла, ни я не смогли ответить на этот вопрос.
   - С другой стороны,  существует  цивилизация  Китая,  -  продолжал  Елю
Чуцай, - величайшая цивилизация, которая когда-либо существовала  в  мире.
Культура Китая построена на мирных началах, поэтому у нас нет другого пути
принести ее достижения другим народам.
   - Вы хотите сказать, что монголы захватили Китай, -  вставил  я,  -  но
рано или поздно это обстоятельство неизбежно приобщит к цивилизации  диких
кочевников?
   - Решение такой задачи потребует усилий одного или  двух  поколений,  -
подтвердил Елю Чуцай, - может быть, даже больше.
   - Следовательно, вы  должны  помогать  монголам  расширять  границы  их
империи, чтобы не дать ей  развалиться,  ровно  столько  времени,  сколько
необходимо китайской цивилизации для распространения по всему миру.
   Он кивнул.
   - Возникнет одно колоссальное государство, распростершееся от океана до
океана.  Подумайте,  к  чему  это  может  привести.  Конец  всем   войнам,
процветание еще недавно диких народов. Наступит вечный мир, на Земле будет
править закон, а не насилие. Вот цель всей моей жизни.
   Единая огромная империя, созданная  монгольскими  саблями,  управляемая
китайскими мандаринами и живущая по общим законам. В ней Елю  Чуцай  видел
наивысшую цивилизацию, которая способна принести мир всем народам, а  я  -
тиранию, при которой и речи не могло идти о свободе личности.
   - Я поделился с вами своими  мыслями,  -  продолжал  советник  Великого
хана, - потому что хотел, чтобы вы  поняли,  какую  проблему  создали  для
меня.
   - Проблему? - не понял я.
   Он вздохнул.
   - Угэдэй не похож на своего великого отца. Он слишком ленив, чтобы быть
хорошим правителем. Он слишком привык к роскоши, чтобы думать о  покорении
мира.
   - Но вы сказали...
   Он  остановил  меня  повелительным  жестом  узкой  руки   с   длинными,
ухоженными ногтями.
   -  К  счастью,  -  продолжал  он,  -  империя  развивается  по-прежнему
достаточно динамично. Ее мощь продолжает расти. Хулагу, Субудай, Кубилай и
другие орхоны и ханы, имеющие свои улусы  на  границах  империи,  все  еще
думают о новых завоеваниях. Сам Угэдэй предпочитает сидеть  в  Каракоруме,
позволяя другим завоевывать для него мир, и наслаждаться плодами их побед.
Это опасная позиция.
   - Какое это имеет отношение к нам? - спросила Агла.
   - Угэдэй суеверный человек, - вздохнул Елю Чуцай. - Недавно он  получил
предупреждение об угрозе, исходящей для него от человека, который прибудет
с запада, чтобы попытаться убить Великого хана.
   - Я и сам пришел предупредить его об угрозе, - напомнил я.
   - Вы пришли с запада, - повторил Елю Чуцай. - Впрочем,  существует  еще
один человек, который пришел оттуда. Некто по имени Ариман.
   - Он здесь? - воскликнул я.
   - Вы знаете его?
   - Да! Именно об угрозе, исходящей от  него,  я  и  пришел  предупредить
Великого хана.
   Китаец слабо улыбнулся.
   - Но Ариман уже успел настроить Угэдэя против вас. Против  светлокожего
могучего воина из страны, лежащей далеко на западе, за Великим океаном.
   Я принялся торопливо размышлять, пытаясь найти выход  из  положения,  в
котором неожиданно оказался.
   "Мое слово против слова Аримана? Как я мог доказать свою правоту?"
   - Есть и еще кое-что, - добавил Елю Чуцай. - Нечто, что делает проблему
особенно острой.
   - О чем вы говорите? - не понял я.
   - Угроза самому существованию империи.
   - Угроза? - повторил я.
   - Что может угрожать империи,  покорившей  половину  мира?  -  спросила
Агла.
   - Не далее как сегодня в разговоре со стражами  порядка  вы  употребили
слово "ассасин".
   - Да, после того, как двое мужчин попытались убить меня.
   - "Ассасин" - новое слово в языке монголов. Оно пришло к нам из Персии,
где и возник этот культ. К сожалению, я знаю о нем не слишком  много.  Это
секта убийц, члены которой и зовутся ассасинами.  Мне  говорили,  что  оно
происходит от названия наркотика - гашиша.
   - Но я все-таки не  понимаю,  какое  отношение  это  имеет  ко  мне,  -
возразил я.
   - Во главе секты стоит человек, который вербует молодых  людей,  обещая
им райское блаженство при безоговорочном исполнении его приказов. Он  дает
своим последователям гашиш, и под воздействием этого средства им  являются
видения рая, куда они отправятся после смерти. Неудивительно, что  молодые
люди готовы на все ради исполнения воли своего владыки.
   -  Я  знаю  о  действии  лекарственных  средств,  подобных  гашишу,   -
согласилась Агла. - Оно настолько сильно,  что,  раз  попробовав,  человек
готов на все, чтобы получить его вновь.
   Елю Чуцай наклонил голову в знак согласия.
   - Предположим, члены  секты  получат  приказ  убить  кого-то.  Они  без
колебаний  пойдут  на  верную  смерть  в  полной  уверенности,  что  после
исполнения возложенного на них поручения проснутся в раю.
   Я промолчал, хотя на личном  опыте  знал,  что  смерть  не  обязательно
означает конец земного существования.
   - Множество купцов, аристократов, имамов и даже принцесс в  Персии  уже
стали их жертвами. Страх перед представителями секты настолько велик, что,
получив предупреждение о смерти, люди готовы отдать все, что  имеют,  лишь
бы не попасть в руки ассасинов. Орден необычайно богат и могуществен.
   - Персия, - пробормотал я, -  и  есть  страна  Аримана,  Ормузда  и  их
пророка Зороастра.
   - Влияние секты распространяется далеко за пределами Персии, - возразил
Елю Чуцай. - Перед ней трепещет весь мир ислама. Я опасаюсь, что  ассасины
уже успели добраться до Каракорума и  собираются  совершить  покушение  на
Великого хана.
   - Ариман пришел из Персии, - напомнил я.
   - А он и не отрицает этого факта. Но, по его словам, вы явились  оттуда
же, хотя сами это отрицаете.
   - Ассасины едва не убили меня сегодня.
   Китаец слегка пожал плечами.
   - Возможно, вы всего лишь изобрели  хитрый  трюк,  чтобы  сбить  нас  с
толку. Убитые вами люди не были монголами, несмотря на то  что  несомненно
хотели выдать себя за таковых. Они могли быть персами. А  вы  могли  убить
их, чтобы отвести от себя подозрение.
   - Зачем мне убивать своих сообщников и для чего им убивать меня?
   Судя по всему, Елю Чуцай тревожился не на шутку.
   - Мне хотелось бы поверить вам, Орион, но я должен быть готов  к  любым
неожиданностям. Я убежден, что либо вы, либо Ариман  принадлежите  к  этой
секте, а может быть, даже и являетесь ее главой, человеком, известным  под
прозвищем Горный старец.
   - Как мне убедить вас?
   - В подобных случаях монголы не утруждают себя  особыми  размышлениями.
Они просто убьют и вас, и Аримана, а возможно, и вас, моя дорогая госпожа,
и тут же забудут об этом. Но я цивилизованный человек.  Мне  надо  сначала
решить, кто из вас ассасин, а кто нет.
   - Тогда мне нечего опасаться, - заметил я, хотя далеко не был убежден в
справедливости своего утверждения.
   - Вам нечего опасаться меня, - подчеркнул он.  -  Во  всяком  случае  в
настоящий момент. - Помолчав немного, он с сомнением добавил: - Но  Угэдэй
не слишком терпеливый человек. Он может приказать убить вас,  чтобы  одним
махом покончить с неприятной проблемой.



        "15"

   Нельзя сказать, что Агла и я оказались в роли узников в  полном  смысле
этого слова, но куда бы мы ни шли в Каракоруме,  двое  монгольских  воинов
неизменно следовали за нами по пятам. По словам Елю Чуцай, они  находились
рядом для нашей же защиты, но  их  постоянное  присутствие  тем  не  менее
действовало мне на нервы. Днем и ночью они находились  рядом  с  нами,  не
удаляясь больше чем на несколько шагов. Дисциплина в монгольской армии и в
самом деле была на высоте. Я не сомневался, что эти люди  будут  следовать
за нами до тех пор, пока они не получат приказ оставить свой пост. Если бы
нам удалось ускользнуть от них, оба они были  бы  безжалостно  казнены.  В
случае если бы одного из них убили при исполнении служебных  обязанностей,
то, по обычаю, его сын занял место своего  отца.  При  отсутствии  сына  в
возрасте воина его ближайший родственник мужского  пола  должен  исполнять
обязанности погибшего вплоть до совершеннолетия его наследника.
   Если не считать этого досадного обстоятельства, мы имели полную свободу
передвижения по городу, могли бродить где угодно,  за  исключением  одного
места, куда я и стремился попасть  больше  всего,  -  огромного  шелкового
шатра Великого хана, по иронии судьбы расположенного прямо напротив нашего
скромного жилища. Елю Чуцай строго запретил  мне  пересекать  площадь  или
предпринимать какие бы то ни было  иные  попытки  встретиться  с  Угэдэем.
Старый китаец все еще не отказался от мысли, что я могу оказаться одним из
ассасинов  или  даже  самим  главой  зловещей  секты.  Иезуитские   обычаи
китайского двора уже успели прочно укорениться среди монгольской знати,  и
я не мог сделать даже шага без ведома главного советника Великого хана.
   Но пока еще никто не запрещал мне заниматься поисками Аримана, и целыми
днями Агла и я бродили по улочкам монгольской столицы  в  поисках  Владыки
Тьмы. Каракорум был столицей огромной империи, но для самих  монголов  он,
по сути дела, оставался всего лишь  очередным  лагерем,  просто  несколько
большим, чем предыдущий. Примитивные кочевники  не  могли  понять  разницы
между временной стоянкой на несколько десятков семей  и  большим  городом,
где постоянно проживали десятки, а может быть, и сотни тысяч жителей.
   Санитарии как таковой вообще не существовало. Человеческие экскременты,
навоз и отходы домашнего хозяйства просто выбрасывались на  улицу,  хорошо
еще,  если  позади  юрты.  Воду  доставляли  на  спинах  рабов  из   реки,
протекавшей поблизости, в которую во время дождя устремлялись сточные воды
со всего города. О личной гигиене здесь тем более никто не  имел  понятия.
Рано или поздно эпидемия тифа или  какой-нибудь  другой  заразной  болезни
должна была опустошить столицу монголов. Оставалось только удивляться, что
этого до сих пор не произошло.
   Шум  повсюду  стоял  ужасный.  Похоже,  здесь  просто  никто  не   умел
разговаривать нормальным тоном, а обязательно старался перекричать  своего
собеседника. Тяжело нагруженные повозки, которые обычно  тащили  несколько
быков, едва могли разминуться на узких, кривых улочках. Проносившиеся то и
дело всадники поднимали облака пыли. В случае дождя улицы  превращались  в
бурные потоки, обычно смывавшие непрочные глинобитные хижины. Удивительно,
но юрты кочевников и роскошные шатры  местной  знати  лучше  противостояли
такого  рода  природным  катаклизмам,  нежели  так  называемые  постоянные
сооружения. После дождей в  воздух  поднимались  огромные  тучи  москитов,
которых в сухое время года сменяло не меньшее количество мух.
   Как ни странно, но никто из местных жителей, с которыми мне приходилось
разговаривать, по-видимому, ничего не слышали об Аримане.  Елю  Чуцай  при
встрече со мной признал, что виделся с Владыкой Тьмы, после чего тот  даже
имел беседу с Угэдэем. Но и он ни единым словом не обмолвился о  том,  где
мой враг находится в настоящий момент. Так что день за днем  Агла  и  я  в
сопровождении двух неизменных спутников безрезультатно блуждали по  улицам
монгольской  столицы,  с  трудом  пробираясь  сквозь   густую   толпу   ее
обитателей. Я заглядывал в каждую церковь, встречавшуюся  на  нашем  пути,
будь то маленькая хижина  христианского  проповедника  или  величественный
буддийский храм.
   После примерно недели безуспешных поисков я наконец нашел то,  что  так
долго  искал,  -  небольшое  приземистое  строение  с   глухими   стенами,
построенное из серого камня и расположенное на самой окраине города.
   Лицо Аглы скривилось в пренебрежительной гримасе.
   - Давай поскорее уйдем отсюда, - предложила она. -  Здесь  нет  ничего,
кроме смрада и грязи.
   - И Аримана, - добавил я, указывая на маленькое здание.
   - Здесь?
   - Я уверен. Кому принадлежит этот храм? - спросил  я,  поворачиваясь  к
воинам.
   Они переглянулись и пожали плечами, давая тем самым понять,  что  не  в
состоянии ответить на мой вопрос. Возможно,  им  было  приказано  так  или
иначе помешать моей встрече с Ариманом, хотя не исключено, что они  просто
боялись вступать во владения Владыки Тьмы. Для  меня  последнее  не  имело
особого значения. Не задавая больше бесполезных вопросов, я  направился  к
низкой, широкой двери, которая вела внутрь здания.
   - Лучше сюда не ходить, - нерешительно заметил один из монголов.
   - Вы можете подождать меня снаружи,  -  огрызнулся  я,  не  поворачивая
головы.
   - Постойте, - крикнул он, загораживая мне дорогу.
   - Я так или иначе войду туда. Не пытайтесь остановить меня.
   Ему явно не понравилось мое намерение, но  и  в  открытую  бросить  мне
вызов он так и не решился. Слух о том, как я расправился с двумя напавшими
на меня  убийцами,  давно  распространился  по  монгольской  столице.  Для
очистки совести он отправил своего напарника  выяснить,  существует  ли  у
здания второй выход. Как и можно  было  ожидать,  такового  не  оказалось.
Удовлетворенный тем, что  бежать  нам  не  удастся,  стражник  отступил  в
сторону.
   - Если вам будет угрожать опасность, позовите меня!  -  крикнул  он  на
прощание.
   - Обязательно, - ответила за меня Агла.
   Воин презрительно пропустил ее слова мимо ушей.
   Нам пришлось нагнуться, чтобы войти в низкую  дверь.  Внутри  помещения
было темно, как в могиле. Испуганная Агла жалась ко мне.
   - Я ничего не вижу, - прошептала она.
   Зато я видел все. Мои глаза моментально привыкли  к  темноте,  и,  хотя
помещение  по-прежнему  было  погружено  в  кромешную  тьму,  я  разглядел
каменный алтарь на слегка возвышавшейся над  полом  платформе  и  странные
символы, выбитые на стене над ним.
   - Я давно поджидаю тебя, - донесся до меня зловещий шепот Аримана.
   Я мгновенно повернулся в сторону источника  звука  и  увидел  огромную,
массивную фигуру в дальнем углу комнаты.
   - Подойди ко мне, - приказал он. - Девушка может  оставаться  там,  где
стоит. Я не причиню ей вреда.
   Агла, казалось, превратилась в мраморную статую. Она неподвижно  стояла
рядом со мной, все еще продолжая  цепляться  за  мою  руку,  и  напряженно
вглядывалась в непроницаемую темноту.
   - Она не увидит и не услышит  ничего,  -  предупредил  меня  Ариман.  -
Оставь ее и иди ко мне.
   Я осторожно освободил свою руку. Девушка была еще теплой и живой,  хотя
я не мог уловить ни ее дыхания, ни биения сердца.
   - Я просто ускорил ход времени для нас  обоих,  -  объяснил  Ариман.  -
Теперь мы сможем побеседовать совершенно  свободно.  Никто  не  подслушает
нашего разговора и не помешает нам.
   Я сделал несколько шагов в его сторону. Каменные плиты под моими ногами
казались по-прежнему массивными и реальными.  Ариман  выглядел  таким  же,
каким я запомнил его. Темное, мощное тело и красные, полыхающие ненавистью
глаза.
   - Когда ты вернешься к своей спутнице, она  даже  не  заметит,  что  ты
отсутствовал, - продолжал Ариман. - Сейчас для нее не существует времени.
   - Похоже, игра со временем ваше любимое занятие, - иронично заметил я.
   Владыка  Тьмы  стоял  широко  расставив  ноги,  уперевшись   массивными
кулаками в бедра. На нем была широкая, отороченная мехом мантия и  высокие
кожаные сапоги. Я не заметил у него никакого оружия, да и  зачем  оно  ему
при его силе?
   - Ты и сам неплохо порхаешь по времени, - заметил Ариман. - Как  прошло
твое путешествие из лагеря Хулагу до Каракорума?
   - Вам самому, надо полагать, не было нужды тащиться  сюда  с  караваном
верблюдов?
   На его широком мрачном лице появилось подобие улыбки.
   - Нет, я предпочитаю другие способы передвижения. К слову, я нахожусь в
Каракоруме уже около трех месяцев. Здесь я  играю  роль  священника  новой
религии, специально предназначенной для воинов.
   - Это вы подослали ко мне двух ассасинов?
   - Да, - не раздумывая, подтвердил он. - Я не надеялся, впрочем, что  им
удастся  добиться  успеха,  но  мне  хотелось  знать,  обладаешь   ли   ты
по-прежнему той силой, которую имел во время нашей последней встречи.
   - Когда ты попытался взорвать термоядерный реактор?
   Его густые черные брови удивленно поползли вверх.
   - Ядерный... ЧТО?
   Однако его замешательство продолжалось всего одно мгновение.
   - Ах да, конечно, - произнес он,  переведя  дыхание.  -  Ты  двигаешься
против потока времени, назад к Войне. Я следую его течению  и  поэтому  до
сих пор не достиг той точки вектора времени.
   Я тоже помнил о  том,  что  мы  путешествуем  во  времени  в  различных
направлениях. Мы встречались и раньше, и нам предстояло встретиться снова.
   - Тебе удалось... убить меня тогда?  -  Голос  Аримана  зазвучал  почти
тревожно.
   - Нет, - ответил я честно. - Вы убили меня.
   Ариман не мог скрыть своего удовлетворения.
   - Тогда я еще успею выполнить свою миссию.
   - Уничтожить человечество?
   Он презрительно отмахнулся от меня.
   - Подумаешь, люди. Посмотри, чего достигли  монголы.  Обрати  внимание,
как они без зазрения совести убивают  сотни  тысяч  себе  подобных,  а  их
помощники, считающие себя цивилизованными людьми, аплодируют им и пытаются
извлечь выгоду из кровавой бойни. Кого интересуют люди?
   - Вам больше нравится ваш собственный план? Убивать нас миллиардами?
   - Я собираюсь исправить ошибку, совершенную пятьдесят тысяч лет  назад,
- рявкнул Ариман. - Погибнет одна форма жизни, останется другая. Мой народ
будет жить, твой исчезнет. Умрет и ваш создатель, тот, кто  называет  себя
Ормуздом.
   - Война произошла пятьдесят тысяч лет назад?
   - Всему свое время, - пообещал он насмешливо. - Там  мы  и  встретимся.
Иначе чего ради Ормузд создал тебя так,  чтобы  ты  двигался  от  Конца  к
Войне? Да, только для того, чтобы оставить тебя в неведении.
   Я закрыл глаза, стараясь помешать новой лжи проникнуть в мое  сознание.
Сравнение Ормузда и Аримана было явно не в пользу последнего. Владыка Тьмы
и бог Света - носитель Жизни и Истины. Ариман назвал его моим создателем и
угрожал убить нас обоих.
   - Моя миссия - убить вас, - сказал я, открывая глаза.
   - Знаю. Но только убью тебя я. Убью с удовольствием, и  так  же  легка,
как ты раздавил бы каблуком надоедливое насекомое.
   - Так же просто, как вы убили ее?
   - Девчонку?
   - У нее было имя. Арета... так ее звали в двадцатом столетии.
   - Там я еще не успел побывать.
   - Побываете. И убьете ее. Даже если бы у меня  не  было  других  причин
ненавидеть вас, одной вполне хватило бы.
   Он пренебрежительно передернул массивными плечами.
   -  Ты  можешь  ненавидеть,  можешь  любить.  Ормузд   довольно   удачно
запрограммировал тебя.
   Я был совсем рядом с ним, и мне ничего не стоило  бы  схватить  его  за
горло. Но мне уже довелось испытать  на  себе  всю  колоссальную  мощь  не
по-человечески сильных рук его,  и  повторять  опыт  мне  не  хотелось.  Я
прекрасно понимал, что какой бы  силой  я  сам  ни  обладал,  он  способен
отбросить меня от себя так же легко, как обгоревшую спичку.
   - Монголы создали у себя неподходящие условия для поединков, -  заметил
Ариман, словно прочитав мои мысли. - У них существуют свои законы,  и  они
умеют заставлять чужаков уважать их.
   - Я добьюсь аудиенции у Угэдэя и предупрежу его о ваших планах. Вам  не
удастся добиться успеха.
   Его безгубый рот искривился в пренебрежительной ухмылке.
   - Болван! Я уже добился полного успеха. И, кстати, помог мне в этом ты.
   - Что вы хотите этим сказать?
   Он снисходительно взглянул на меня красными глазами.
   -  Интересно  узнать,  против  каких  моих  намерений  ты   собираешься
предостеречь Угэдэя? Ты полагаешь, что я явился сюда, чтобы убить его?
   - Разве вы не глава секты ассасинов?
   Его улыбка преобразилась в глумливую гримасу.
   - О нет, мой вечный противник. Я не Горный старец. Только люди  убивают
себе подобных ради денег. Владыка ассасинов такой же человек, как и ты. Он
был когда-то другом Омара Хайяма, ставшего  затем  знаменитым  астрономом.
Ты, должно быть, слышал его имя?
   - Я знаю его как поэта, - резко ответил я.
   - Да, он любил побаловаться виршами, но  дело  сейчас  не  в  этом.  Не
беспокойся, Хулагу  раздавит  осиное  гнездо  ассасинов  после  того,  как
возьмет Багдад, и уничтожит самый пышный цветок культуры ислама.
   - Вы упомянули, что уже успешно завершили свою миссию  в  Каракоруме  и
что я помог вам, - напомнил я.
   - Да, - подтвердил Ариман, и его лицо  снова  стало  серьезным.  -  Иди
сюда, я кое-что покажу тебе.
   Он повернулся ко мне спиной и подошел к массивной каменной  стене.  Еще
полный свежих воспоминаний о своих подвигах в двадцатом  столетии,  я  без
колебаний последовал за ним.
   Я  свободно  прошел  через  стену,  почувствовав  еще  раз,  как  холод
пространства на мгновение пронизал мое тело. Мы оказались в дремучем лесу,
в окружении могучих деревьев, чьи кроны  слегка  колыхались  под  порывами
ночного ветра. Не говоря ни слова, Ариман  пошел  по  тропинке,  петлявшей
среди молодого подлеска. Высоко  над  головой  я  мог  видеть  серп  луны,
плывущей среди кучевых  облаков.  Из  темноты  доносилось  уханье  совы  и
непрекращающаяся трескотня ночных насекомых.
   Мы вышли на опушку леса, к склону холма, круто спускавшегося к широкой,
поросшей травой равнине. На всем обозримом пространстве  перед  нами  были
видны шатры, подле которых паслись стреноженные лошади. Погруженный в  сон
лагерь нисколько не напоминал походные биваки монголов.
   - Цвет европейского рыцарства, - прошептал Ариман, - собрался здесь под
знаменем Белы [король Венгрии,  правивший  страной  в  середине  XIII  в.;
потерпев несколько поражений в сражениях  с  войсками  Бату-хана,  лишился
короны], короля Венгрии.
   - Где мы находимся?
   - На равнинах Венгрии, недалеко от  Токая,  известного  винодельческого
района. Там остановились на  ночь  монголы  Субудая...  Или,  вернее,  так
думает король Бела...
   В тусклом свете луны мне удалось разглядеть часовых, стоявших на страже
вокруг огромного лагеря, пересеченного небольшой рекой.
   Время близилось к утру, когда Ариман неожиданно схватил меня за  плечи,
прижимая к земле. Я начал было протестовать, но он тут  же  заставил  меня
замолчать, без лишних церемоний зажав  мне  ладонью  рот.  Я  прислушался.
Слева от меня послышалось тихое ржание лошади. Повернув голову, я  заметил
пару монгольских воинов, которые осторожно пробирались сквозь кусты,  ведя
на поводу низкорослых лошадей. За их спинами маячили многочисленные фигуры
их товарищей. Оказавшись у кромки леса, они остановились и натянули луки в
ожидании сигнала к атаке.
   Спустя несколько минут тысячи огненных стрел прочертили  серое  небо  и
обрушились на  венгерский  лагерь.  Заполыхали  шатры,  испуганно  заржали
лошади. Боевой крик монголов прорезал утренний воздух, и лавина  всадников
с трех сторон обрушилась на охваченных паникой рыцарей короля Белы.  Исход
сражения  был  практически  предрешен.  Разумеется,  застигнутые  врасплох
полусонные и безоружные европейские рыцари не  сумели  оказать  серьезного
сопротивления  яростно   атаковавшим   монголам   и   не   смогли   ничего
противопоставить воинскому  искусству  их  знаменитого  полководца.  Очень
скоро сражение перешло в настоящую  резню.  Кровопролитие  продолжалось  в
течение всего  утра.  Надо  отдать  должное  рыцарям  -  они  сражались  с
упорством обреченных, у которых не  оставалось  надежды  на  спасение  или
милосердие. Воинам, чьи шатры находились по другую сторону  реки,  повезло
несколько больше, но скоро и они один за другим пали  под  ударами  кривых
сабель монголов.
   При свете дня картина поля недавнего боя представляла  собой  ужасающее
зрелище.
   - Здесь ты можешь оценить всю прелесть человеческой  натуры,  Орион,  -
злорадно произнес Ариман. - Что ты скажешь  о  том,  с  какой  энергией  и
страстью они уничтожают себе подобных?
   Я ничего не ответил, да и что я мог ответить?! Вид  пропитанной  кровью
земли, сплошь усеянной изуродованными трупами, говорил сам за себя.
   - Итак, я уже выиграл, - продолжал Ариман. - Благодаря  тем  сведениям,
которые  ты  сообщил  Субудаю,  монголам  удалось  сокрушить   европейскую
цивилизацию. Дорога на Рейн открыта. Теперь они  продолжат  свой  победный
марш на запад, разрушая и грабя города и вырезая целые народы. Разумеется,
остаются еще французы. В свое время под предводительством  Карла  Мартелла
[майордом, а фактически некоронованный король Франции, в 732  г.  в  битве
при Пуатье наголову разбил арабов (мавров)  и  заставил  их  отступить  за
Пиренеи] им удалось остановить нашествие мавров. Но Субудай разобьет и их,
как сегодня разбил войска Белы и его  союзников.  Вся  Европа  и  Азия  от
Тихого до Атлантического океана окажется под властью монголов.
   - Это и есть ваша цель? - угрюмо спросил я,  стараясь  не  смотреть  на
несчастных, пострадавших в кровавой бойне. К сожалению, я не мог  заткнуть
себе и уши, чтобы не слышать криков и стонов умирающих людей.
   Могучая рука Аримана схватила меня за локоть.
   - Да, это моя цель, Орион. И теперь ничто и  никто  не  может  помешать
мне. Ни тебе, ни самому Ормузду не остановить меня.
   Я на секунду прикрыл глаза, чтобы не видеть  его  торжествующего  лица.
Неожиданно его хватка ослабла, а крики и стоны умирающих  растаяли  где-то
вдали. Когда я снова открыл глаза, то увидел Аглу, стоявшую рядом со мной.
Мы были снова в помещении храма, в  Каракоруме.  Ариман  в  последний  раз
насмешливо улыбнулся мне и исчез в глубине темной стены.
   - Я ничего не вижу здесь, - пожаловалась Агла, снова обретая дыхание  и
продолжая цепляться за мою руку.
   - Зато я видел более чем достаточно. Куда больше, чем мне бы  хотелось,
- отозвался я, направляя ее к двери. - Через несколько недель, может  быть
даже раньше, в Каракорум придет весть о решающей победе Субудая. В  городе
начнутся пышные торжества, но сам полководец не будет  отозван  в  столицу
для  поздравления  и  вручения  ему  награды.  По  словам  Аримана,  армия
продолжит  победное  шествие  на  запад,  чтобы   уничтожить   европейскую
цивилизацию, подобно тому, как незадолго до того войска Хулагу  растоптали
сердце мусульманского мира.
   До монгольского нашествия Персия  и  земли,  лежавшие  между  Тигром  и
Евфратом,  были,  пожалуй,  наиболее  населенными  и  цветущими  на   всей
территории планеты.  Ирригационные  каналы,  построенные  еще  во  времена
Гильгамеша,  сделали  Вавилон,   а   позднее   Багдад   центрами   мировой
цивилизации, что бы ни  думали  о  себе  высокомерные  китайцы.  Там,  где
проходили монголы, оставались только руины городов,  пересохшие  каналы  и
вытоптанные поля, на которых  трудились  жалкие  остатки  некогда  могучих
народов. Потребовались столетия, чтобы вернуть этим землям хотя  бы  часть
их былого великолепия.
   Сейчас перед войсками Субудая лежала практически не защищенная  Европа.
Участь  государств  Ближнего  Востока  еще   ожидала   Польшу,   Германию,
Балканские  страны.  Может  быть,  Италии,  защищенной  Альпами,   удастся
избежать этой страшной судьбы, но я сомневался и в этом. Воинов,  сумевших
преодолеть Крышу Мира, скорее всего  не  остановят  вершины,  не  сумевшие
оградить Древний Рим от солдат Ганнибала. Италия и Греция, и другие  цветы
средиземноморской цивилизации также будут безжалостно растоптаны  копытами
монгольских коней.
   И в том, что произойдет эта  трагедия,  была  прежде  всего  моя  вина.
Ариман имел право торжествовать.



        "16"

   Я попытался рассказать Агле о страшной опасности, нависшей  над  миром,
но она  просто  не  могла  оценить  всю  сложность  создавшейся  ситуации.
Несколько часов подряд мы просидели  в  нашей  маленькой  хижине,  пока  я
рассказывал ей об Аримане и  Ормузде,  о  других  жизнях,  в  которых  нам
довелось встречаться, о титанической борьбе между  силами  Света  и  Тьмы,
которая продолжалась уже много тысячелетий.
   - Ариман собирается уничтожить сам пространственно-временной континуум,
- заключил я громко, словно разговор на повышенных  тонах  мог  помочь  ей
лучше оценить всю важность моих слов.
   Агла терпеливо  выслушала  меня  до  конца,  но  боюсь,  что  это  было
единственным достижением, которым я мог  похвастаться.  Она  добросовестно
старалась понять меня.  И  хотя  Агла  сама  жила  в  двадцатом  столетии,
возможно, и в других временах,  она  восприняла  очень  немногое  из  моих
объяснений. В данной инкарнации она была не более чем простодушной дочерью
тринадцатого столетия.
   - Ариман - черный колдун, - высказала она свою точку зрения, - и в  его
власти показать тебе прошлое и будущее.
   - Но он показал мне, что произошло только сегодня, - запротестовал я, -
и не просто показал. Мы действительно были там, в тысячах миль отсюда.
   - Ты ни на секунду не покидал меня, - возразила она со слабой улыбкой.
   - Говорю тебе, все это произошло на самом деле. Просто время текло  для
нас с разной скоростью. Для тебя прошло одно мгновение, а я  прожил  почти
двадцать часов на равнинах Венгрии.
   - Тебе это только показалось. Он великий  волшебник,  и  в  его  власти
заставить тебя поверить во все, что угодно.
   Мне не оставалось ничего другого, как согласиться с  ней  и  прекратить
бесполезный разговор.
   Этой ночью мы  особенно  увлеченно  занимались  любовью,  так  как  оба
опасались, что больше нам никогда не  представится  такой  возможности.  Я
уснул только под утро.
   Мне приснился Ормузд, облаченный в золотые доспехи, верхом  на  золотом
коне. Он ехал по тропинке по весеннему  лесу.  Ярко  сияло  солнце,  и  на
голубом небе не было видно ни облачка. Но постепенно  лес  становился  все
гуще, а небо заволокли тяжелые тучи, закрывавшие солнце. Я уже  знал,  что
должно произойти, и хотел крикнуть, чтобы предупредить Ормузда, но не  мог
издать ни звука. Мое тело  и  язык  были  парализованы,  и  я  мог  только
наблюдать, как маленькие злобные рептилии выползли на тропинку перед конем
Ормузда и, мгновенно преобразившись в монгольских воинов,  набросились  на
него. Стащив бога Света и Истины с коня, они  начали  рубить  его  кривыми
саблями.
   - Орион, помоги мне, - прозвучал в моих ушах далекий голос  истекавшего
кровью Ормузда. - Где ты, Орион? Спаси меня!
   Внезапно свет померк и могильный холод охватил мое тело. Я  очутился  в
безжизненной и пугающей пустоте. И хотя я не мог этого видеть, я  понимал,
что в то же самое мгновение Земля и вместе с нею  человечество  прекратили
свое существование.
   Я проснулся в холодном поту и присел на  своей  подстилке.  Агла  мирно
спала рядом, безразличная ко всем катаклизмам мироздания.
   "Думай, Орион, думай, - приказал я  себе.  -  Как  ты  можешь  победить
Аримана, если даже не понимаешь его замыслов?"
   Я закрыл глаза и попытался проанализировать известные мне факты.
   Ариман намеревался уничтожить связь времени  и  пространства,  нарушить
его континуум и тем  самым  потрясти  основы  вселенной.  По  его  словам,
некогда люди уничтожили  его  народ,  и  теперь  он  был  готов  сокрушить
человечество, а тем самым  победить  и  Ормузда,  которого  называл  нашим
создателем. Многого я не знал, а еще  больше  не  понимал.  Я  раздраженно
потряс головой, пытаясь сообразить, каким  образом  я  могу  добраться  до
Ормузда и попросить его сообщить мне дополнительную информацию. Впрочем, я
подсознательно понимал, что любая подобная  попытка  заранее  обречена  на
провал. Очевидно, Ормузд полагал, что я уже знаю достаточно для  успешного
осуществления своей миссии.  Он  направил  меня  в  эту  точку  времени  и
пространства, не только  воссоздав  все  мои  прежние  способности,  но  и
позаботившись о том, чтобы я узнал монгольский язык. Более того, он послал
со мной Аглу в образе  простосердечной  туземной  девушки,  очевидно,  для
того, чтобы она служила мне проводником в  чуждом  мне  мире,  посредником
между мною  и  людьми  тринадцатого  столетия.  Это  и  было  ее  истинным
предназначением, точно так же, как назначение  Ареты  было  пробудить  мои
воспоминания и направить меня на поиски Аримана.
   Очевидно также, что Угэдэй был ключом к разрешению всей проблемы. Когда
монгольские воины схватили меня, я по какому-то  наитию  объявил  им,  что
являюсь послом к Великому хану. Кто, кроме  Ормузда,  мог  вложить  мне  в
голову эту мысль? Так или иначе, но я был совершенно убежден,  что  теперь
все зависело от моей личной встречи с Великим ханом.
   Когда лучи  солнца  пробились  сквозь  узкое  оконце  и  осветили  наше
скромное жилище, я уже принял твердое решение немедленно встретиться с Елю
Чуцаем и испросить для меня аудиенции у Великого  хана.  Агла  отправилась
вместе  со  мной.  Одетая  в  традиционную  одежду  монгольской   женщины,
чувствительная к  малейшим  нюансам  поведения  своих  соплеменников,  она
должна была послужить мне своеобразным компасом в этом мире,  который  без
ее помощи я вряд ли мог бы понять. Но помимо этого, она была еще женщиной,
которую я любил и не желал оставлять одну, чтобы  в  случае  необходимости
оградить ее от козней Аримана и других возможных опасностей.
   Нам потребовалась большая часть утра, чтобы убедить суровых  стражей  и
приторно сладкоречивого китайского чиновника в необходимости моей  срочной
встречи с Главным  советником  Великого  хана.  В  конце  концов  мы  были
допущены в маленький шатер, стоявший рядом  с  роскошным  жилищем  Угэдэя.
Обстановка внутри шатра оказалась куда более  роскошной,  чем  можно  было
предположить, глядя на него снаружи. Пол был  сплошь  покрыт  великолепным
персидским ковром, а вдоль стен  стояли  предметы  традиционной  китайской
мебели, богато инкрустированные  золотом  и  слоновой  костью.  Елю  Чуцай
появился из-за ширмы черного дерева, двигаясь, по обыкновению, грациозно и
беззвучно,  и  уселся  на  мягкий  стул  у  длинного  стола,   заваленного
рукописями и картами.  Улыбнувшись,  он  предложил  нам  присесть  на  два
небольших стула, стоявших поблизости от  его  собственного.  После  обмена
несколькими вежливыми, но ничего не значащими фразами  он  поинтересовался
целью моего визита.
   - Чтобы просить вас помочь мне получить аудиенцию у  Великого  хана,  -
отвечал я. - Уверяю вас, это крайне важно.
   Несколько мгновений он молча играл волосами своей белой жидкой бородки.
Опасаясь получить отказ, я решился на отчаянный шаг. Мобилизовав все  свои
гипнотические способности, я попытался внушить старому мандарину  мысль  о
необходимости подобной встречи. Кажется, мои  усилия  увенчались  успехом.
Его тело слегка напряглось, и, подняв голову, он  посмотрел  мне  прямо  в
глаза. На лице китайца мелькнуло легкое замешательство, которое постепенно
сменилось пониманием моих намерений.
   -  Я  пытался  защитить  вас  от  ненужной  опасности,  -  произнес  он
извиняющимся тоном. - Если вы встретитесь с Угэдэем и не  сумеете  убедить
его в своей правоте, это будет означать для вас неминуемую смерть.
   - Опасность слишком  велика,  чтобы  думать  о  сохранении  собственной
жизни, - возразил я. - Мне нужно увидеть его немедленно.
   Он послушно поднялся со своего места и снова исчез за ширмой.
   Я повернулся к Агле и улыбнулся.
   - Ты заставил его исполнить свою волю, - произнесла она с неодобрением.
   - Я убедил его в необходимости этой встречи, - возразил я.
   Агла подняла руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую ей на лоб, и в  то
же мгновение электрическая искра проскочила у нее между пальцами.
   - Ты тоже волшебник, - прошептала она с благоговейным страхом. - Почему
же ты сразу не сказал мне об этом?
   - Я уже говорил тебе, что это не так.
   - Это неправда. Ты такой же, как Ариман, и  обладаешь  огромной  силой.
Мне следовало догадаться об этом  раньше,  когда  я  увидела,  как  быстро
зарубцевались твои раны.
   - Моя сила велика, но я использую ее только ради добра, - возразил я. -
И она не имеет ничего общего с колдовством.
   - Ты даже не понимаешь, насколько велика твоя сила, - вздохнула она.  -
Страшно подумать, что ты сделал с господином Чуцаем. Не надо  больше  меня
обманывать... это бесполезно... теперь я знаю всю меру  твоей  власти  над
людьми.
   Я попытался отвлечь ее внимание от моей уловки с гипнозом, но Аглу было
невозможно обмануть.
   - Ты не должен позволить Угэдэю или его советникам догадаться  о  своем
могуществе. Все они суеверные люди и из страха убьют тебя.
   - Но они не стали убивать Аримана, - запротестовал я.
   - Только потому, что он предсказал им победу. Я слышала, что женщины  в
Каракоруме говорят об Аримане. Все боятся его темной силы, но  еще  больше
боятся вызвать его недовольство. Монголы опасаются, что в таком случае  он
может предсказать поражение их  армии.  Эти  глупцы  искренне  верят,  что
пророчества Аримана могут привести их к победе или поражению.
   - Разве подобная убежденность не грозила ему еще большей опасностью? Не
лучше ли монголам просто перерезать ему горло  и  навсегда  избавиться  от
него?
   Она отрицательно покачала головой, в результате чего прядь волос  снова
упала ей на лоб. Агла вернула ее на прежнее место,  но  на  этот  раз  без
всяких дополнительных эффектов.
   - Ариман очень умен, -  пояснила  она.  -  Я  слышала,  он  появился  в
Каракоруме как проповедник  новой  религии.  Религии  воинов.  Монголы  не
убивают священников.  Они  с  одинаковой  терпимостью  относятся  ко  всем
верованиям. Поэтому, хотя все они и боялись Аримана, Великий хан  приказал
не причинять ему вреда, пока сбываются его пророчества о победах монголов.
   "Да, он умен, - подумал я, - куда умнее меня, и прекрасно разбирается в
психологии монголов".
   - Кроме того, - продолжала  Агла  уже  более  спокойно,  -  монголы  не
проливают кровь важных людей.
   - Что? Как тогда понять...
   - Ясса запрещает проливать кровь,  хотя  и  не  отрицает  необходимости
убийства.
   Я сидел  на  жестком  деревянном  стуле,  пытаясь  переварить  то,  что
рассказала мне Агла. Против моей воли передо мной встало улыбающееся  лицо
Аримана.
   Лично я не возлагал особых надежд на справедливость Яссы, да и не питал
особых иллюзий относительно важности моей персоны.
   Мои размышления прервало возвращение Елю Чуцая.
   - Все устроено, - произнес он устало. - Великий хан примет вас  сегодня
вечером, сразу после ужина, но вам придется прийти одному.
   Я бросил вопросительный взгляд на Аглу.
   - Великий хан, - объяснил Елю Чуцай, - не станет уважать мужчину,  если
тот появится перед ним в сопровождении женщины. Таковы обычаи монголов,  и
в этом нет ничего оскорбительного ни для кого из вас.
   - Я нисколько не оскорблена, - возразила Агла, - просто я опасаюсь, что
Орион может оказаться в затруднительном положении, плохо зная  традиции  и
образ мыслей монголов.
   - Я буду рядом с ним, чтобы направлять его, - пообещал Елю Чуцай. - Ваш
друг и без того находится в сложном положении. Так что не  стоит  вызывать
неудовольствие Великого хана,  появившись  перед  ним  рядом  с  женщиной,
имеющей репутацию лекарки и, более того, колдуньи...
   Он замолчал, давая мне возможность обдумать его слова.
   - Я понимаю, - сказал я, - но тут же, вспомнив судьбу  Ареты,  поспешил
добавить: - Я прошу вас приставить к ней охрану на время моего отсутствия.
Ариман или кто-то другой может попытаться  заставить  меня  отказаться  от
моих планов, угрожая причинить вред Агле.
   Елю Чуцай слегка наклонил голову в знак согласия.
   - Это будет сделано. Вы  оба  находитесь  под  моей  защитой,  пока  не
замышляете ничего дурного. Кроме того, что касается вас,  Орион,  Великому
хану известно о письме Субудая, рекомендовавшего вас.
   - Я высоко ценю великодушие Субудая, - сказал я,  улыбаясь,  -  но  еще
более я благодарен вам, мой господин Чуцай.
   Мои слова польстили ему.
   - Запомните, любой щит хорош ровно настолько,  насколько  сильна  рука,
держащая его, - предостерег он. - У вас есть могущественный враг здесь,  в
Каракоруме. Так что будьте осторожны.
   - Благодарю вас, мой господин. Я запомню ваши слова.
   Во второй половине того же дня, когда Агла  нервно  металась  по  нашей
хижине, а я пытался  сконцентрировать  свои  мысли  на  том,  что  сказать
Угэдэю, слуга принес мне новую одежду, в которой я  должен  был  появиться
перед лицом Великого хана. Подарок от Елю Чуцая.
   Агла была восхищена.
   - Ты выглядишь в ней как хан. Прекрасный, могучий хан.
   Я улыбнулся ей, хотя движение лицевых  мускулов  и  причинило  ощутимую
боль моему свежевыбритому лицу. Бритье при помощи  каменного  ножа  и  без
горячей воды серьезное испытание для кого угодно.
   От удовольствия Агла раскраснелась, как маленькая девочка, но  все-таки
не могла скрыть от меня все усиливавшегося  беспокойства.  Мы  оба  хорошо
знали, что посетители  шатра  Великого  хана  иногда  возвращались  домой,
отягощенные золотом, рабами и даже лошадьми, но не менее часто их  уносили
оттуда мертвыми, после того как расплавленное серебро заливалось им в уши.
   - Ты должен быть очень осторожным, - в который раз  предупреждала  меня
Агла, глядя на меня грустными, испуганными глазами.
   - Обещаю, что в точности выполню все твои наставления.
   - Прислушивайся к словам Елю Чуцая. И ни в коем случае не показывай  им
свою силу, иначе ты просто испугаешь их.
   - Как ты думаешь, Ариман тоже будет присутствовать?
   Ее огромные серые глаза еще больше расширились от страха.
   - Не знаю. Может быть.
   Раздался повелительный стук в дверь.
   - В независимости от того, будет он там  или  нет,  мне  пора  идти,  -
сказал я, - пришли охранники, чтобы отвести меня в шатер Великого хана.
   - Как бы я хотела пойти с тобой, - прошептала Агла, обнимая меня.
   - Все будет хорошо, - пообещал я.
   Поцеловав ее на прощание, я открыл  дверь.  Четверо  воинов  из  личной
охраны Великого хана стояли на пороге.
   Еще раз улыбнувшись Агле,  я  последовал  за  стражниками.  Когда  я  в
последний раз оглянулся назад, она еще стояла на пороге, наблюдая, как  мы
медленно пересекали площадь.
   Я прошел между двумя кострами и терпеливо постоял перед входом в шатер,
пока воины обыскивали меня. Надо сказать,  свое  дело  они  знали.  От  их
взгляда, наверное, не ускользнула бы и булавка, окажись таковая  при  мне.
Наконец мне было разрешено войти в шатер. Четверо  воинов,  двое  впереди,
двое сзади, сопровождали меня. Так встречали либо  почетных  гостей,  либо
особо опасных пленников. Очевидно, Угэдэй и его советники так окончательно
и не решили, к какому сорту людей меня следует отнести.
   Шатер был огромен. Такого мне еще не приходилось видеть.  Персидские  и
китайские  ковры  устилали  пол.  Гобелены  и  шелковые  ткани   закрывали
войлочные  стены.  Сбоку  от  входа  находился  длинный  серебряный  стол,
заставленный сосудами с кобыльим молоком,  блюдами  с  фруктами,  мясом  и
солью - символ гостеприимства у кочевников. По всему периметру  шатра,  на
расстоянии примерно шага один  от  другого,  стояли  личные  телохранители
Великого хана. В глубине на невысоком помосте  под  балдахином  сидел  сам
Угэдэй, Великий хан монголов. Слева от него  разместились  шесть  молодых,
блиставших красотой любимых жен Кагана, а справа человек двенадцать высших
военачальников и чиновников империи, среди которых находился и Елю  Чуцай.
Одетый в роскошный голубой халат,  расшитый  золотом,  он  стоял  рядом  с
троном Угэдэя, чуть позади него. Аримана среди них не было. Это показалось
мне хорошим знаком.
   Все сидели тесным полукругом на коврах и шелковых подушках. Один Угэдэй
сидел выше других на золотом троне, вывезенном еще  его  отцом  из  дворца
китайского императора. Это был плотный, коренастый человек лет пятидесяти,
с  открытым  круглым  лицом.  В  правой  руке  он  держал  золотой  кубок,
инкрустированный драгоценными камнями. За его спиной стоял  мальчик-китаец
с золотым кувшином, полным вина.
   Воины остановились, не доходя трех шагов до помоста.  Следуя  избранной
мной роли посла, я не собирался падать ниц  перед  Угэдэем  и  ограничился
лишь низким поклоном.
   - Великий хан, - произнес Елю Чуцай, - этот человек и есть Орион, посол
из страны, лежащей далеко на западе, от которой нас отделяют горы, равнины
и Великое море.
   Угэдэй махнул рукой, и мальчик с кувшином торопливо наполнил его кубок.
Великий  хан  сделал  большой  глоток,  облизал  губы  и  бросил  на  меня
любопытный  взгляд.  Осмотрев  меня  с  ног  до  головы,   он   неожиданно
оглушительно рассмеялся.
   - Вы только посмотрите, - воскликнул он, указывая на меня пальцем, - да
на нем нет сапог.



        "17"

   Немедленно все монголы, находившиеся в шатре,  присоединились  к  смеху
своего повелителя. Не смеялся один Елю Чуцай, чье обычно невозмутимое лицо
выглядело на этот раз смущенным и расстроенным.
   На мне все еще оставались мои старые, изношенные сандалии,  выглядевшие
в глазах монголов совершенно нелепыми в сочетании с роскошной экипировкой,
которую прислал мне старый мандарин. Разумеется,  его  подарок  включал  и
кожаные сапоги, но они, по обыкновению, оказались слишком малы  для  меня.
Правда, и вся остальная одежда  была  мне  маловата,  но  путем  различных
ухищрений мне удалось кое-как напялить ее на себя. С сапогами  этот  номер
не прошел.
   Угэдэй едва не зашелся от смеха. Остальные  придворные,  в  меру  своих
способностей, старались не отстать от своего властелина. У меня  закралась
крамольная мысль, что Великий хан был уже достаточно пьян еще до того, как
я появился на пороге шатра, этот факт  и  послужил  единственной  причиной
столь неудержимого приступа веселья. Со своей стороны я  не  видел  ничего
смешного в том, что произошло.
   - Никогда мне еще не приходилось видеть колдуна в столь странной обуви,
- все еще давясь от смеха, смог наконец произнести Угэдэй.
   Это замечание Великого хана вызвало новый взрыв общего  смеха,  который
затянулся на несколько минут.
   Несмотря  на  смущение,  я   почувствовал   и   известное   облегчение.
По-видимому, Великий хан был не склонен серьезно  воспринимать  возводимые
против меня обвинения. Люди редко смеются до упаду,  глядя  на  возможного
убийцу или злого демона. Наконец Угэдэй более или менее  успокоился,  и  в
шатре вновь воцарился относительный порядок.  Телохранители,  веселившиеся
вместе с придворными,  снова  замерли.  Елю  Чуцай  продолжал  бесстрастно
смотреть в пространство мимо меня.
   - Бейбарс, - крикнул Угэдэй после того, как в очередной раз  приложился
к кубку с вином.
   Молодой человек поднялся с  ковра  и  почтительно  поклонился  Великому
хану.
   - Бейбарс, найди хорошего сапожника  и  распорядись,  чтобы  он  сделал
приличные сапоги для нашего гостя.
   - Слушаюсь, дядя.
   - Ну а теперь, человек с запада, подойди  поближе  и  раздели  со  мной
кубок доброго вина. Твой народ пьет вино, не так ли?
   Мгновенно несколько рабов выскочили из-за спинки  трона.  Меня  усадили
справа от Великого  хана,  и  в  моей  руке  оказался  драгоценный  кубок,
наполненный густым красным вином.
   - Ширазское вино, - пояснил Угэдэй. -  Привозится  из  страны,  лежащей
неподалеку от того места, где ты встретил моего племянника Хулагу.
   - Редкий букет, - заметил я, поднимая кубок за здоровье Великого  хана.
- Даже в моей далекой стране вино Шира ценится очень высоко.
   Я счел излишним уточнять, что был знаком с  этим  благородным  напитком
исключительно по книге стихов "Рубай" Омара Хайяма.
   - Меня предупреждали, что я должен  опасаться  тебя,  -  лениво,  почти
безразлично произнес Угэдэй. - Мне говорили, что ты могучий волшебник и  к
тому же еще и ассасин.
   - Я всего лишь человек, мой повелитель. Посол из отдаленной страны.  Не
волшебник и не ассасин. Я не ношу оружия...
   - Такому, как ты, оно и ни к чему, - прервал меня Угэдэй. - Ты убиваешь
вооруженных воинов голыми руками и ловишь стрелы зубами. -  Он  неожиданно
улыбнулся. - Во всяком случае, так мне рассказывали.
   - Я защищаюсь, как умею, великий повелитель. Но поверь мне,  если  воин
выпустит в меня стрелу, шансов остаться в живых у меня ничуть  не  больше,
чем у любого другого человека.
   - Мне говорили иное...
   Я перевел дыхание, мысленно прикидывая, насколько  мне  можно  доверять
чувству юмора Угэдэя.
   - Мой повелитель, - произнес я, тщательно взвешивая слова.  -  За  свою
жизнь вы наверняка слышали больше необычайных историй, чем все  остальные,
здесь присутствующие, вместе взятые. Кому, как не  вам,  знать,  как  мало
остается от истины, когда она пересказывается много раз.
   Я угадал. Он рассмеялся.
   - Еще бы! Моя собственная доблесть в битвах растет день ото дня  с  тех
пор, как я сижу на этом троне.  Армии,  которые  я  разбил,  возрастают  в
численности столь же быстро, не говоря  уже  о  врагах,  которых  якобы  я
поразил собственной рукой. Им уже вообще нет числа.
   - Мой повелитель, - сказал один из монголов, сидевший  через  несколько
человек от меня, - не следует полагаться лишь на слова чужеземца.  Позволь
нам испытать его.
   У  говорившего  был  недоверчивый   взгляд,   характерный   для   людей
определенной профессии. Не знаю,  существовала  ли  у  Угэдэя  собственная
служба безопасности, но, если она существовала, этот  человек  вполне  мог
быть ее шефом.
   - Что ты предлагаешь, Кассар? - лениво поинтересовался Угэдэй.
   - Пусть чужеземец станет там, - монгол взмахом руки указал на  открытое
место посредине шатра, - а твои телохранители выпустят  в  него  несколько
стрел. Только тогда мы доподлинно узнаем, что к чему.
   Прежде  чем  ответить,  Угэдэй  пару  минут  задумчиво  изучал   пальцы
собственных рук.
   - Но если все эти истории сплошной вздор, мы убьем посла, Кассар.
   - Мертвый посол лучше, чем живой колдун, - проворчал монгол.
   - Дадим ему саблю, и пусть он сразится с Чамукой,  -  предложил  другой
монгол. - Это будет и справедливо, и интересно.
   - Пусть поборется с кем-нибудь, - подал голос третий придворный.
   Угэдэй выслушал все три предложения,  продолжая  медленно  прихлебывать
вино.
   Елю Чуцай, серьезный и безучастный ко всему, не сказал ни слова.
   Я понимал, что, если будут выбраны первые два испытания,  мне  придется
защищаться. Тогда монголы поймут, что в историях, ходивших обо  мне,  было
не так  уж  много  преувеличений.  В  этом  отношении  третье  предложение
представлялось  мне  более  предпочтительным,  хотя  я  узнал,  что   даже
товарищеские поединки монголов нередко заканчивались смертью.  Я  заметил,
что, поднеся кубок к губам, Угэдэй бросил  на  меня  внимательный  взгляд.
Вероятно, тогда я впервые задумался над тем,  что  его  показное  пьянство
являлось своеобразным  приемом,  которым  он  пользовался,  чтобы  оценить
ситуацию и выиграть время для принятия правильного решения.
   Опустив кубок на ковер, Угэдэй поднял правую руку.  В  шатре  мгновенно
наступила тишина.
   - Ясса учит нас быть гостеприимными с чужестранцами, которые приходят к
нам в лагерь, -  произнес  Угэдэй  голосом,  вдруг  ставшим  необыкновенно
звучным и твердым. - Этот человек - посол из далекой страны. Он  не  может
быть подвергнут  испытанию,  словно  жеребенок-однолеток  или  только  что
выкованная сабля.
   - Но Ариман предупреждал нас... - начал было Кассар,  даже  не  пытаясь
скрыть недовольство.
   - Я сказал свое  слово,  -  произнес  Угэдэй  голосом,  не  допускавшим
возражений.
   Его слова положили конец дискуссии. Великий  хан  откинулся  на  спинку
трона. Он бросил взгляд на кубок, стоявший на ковре, но не  прикоснулся  к
нему. Легким кивком головы указав в  сторону  женщин,  сидевших  слева  от
него, он снова обратился ко мне:
   - Я слышал, с тобой живет женщина, лекарка. Доволен  ли  ты  ею?  Может
быть, хочешь иметь другую? Достаточно ли у тебя слуг, чтобы  удовлетворить
твои нужды?
   - Я вполне доволен своим положением, о мой великодушный  повелитель,  -
поспешно ответил я.
   Он на секунду прикрыл глаза, словно волна боли внезапно прокатилась  по
его телу.
   - Ты посол из западных земель, - продолжал он, вновь открывая глаза.  -
В послании Субудая говорится, что ты  многое  знаешь  о  странах,  лежащих
позади черноземных равнин. Какова цель твоего прибытия ко мне?
   Неплохой вопрос, особенно если знать, как на него ответить.
   Я понимал, что с моей стороны было  бы  весьма  неосторожно  попытаться
настроить Угэдэя против  Аримана,  не  имея  весомых  доказательств  своей
правоты. Елю Чуцай не зря предупреждал меня,  что  в  тех  случаях,  когда
монголы не могли или не хотели докопаться до истины, они  обычно  выбирали
простейший способ решения проблемы - казнили обоих спорщиков.
   Пришла моя очередь изучать глаза Угэдэя. Я нашел в них боль,  понимание
и, наконец, то, что меньше всего  ожидал  увидеть,  -  доброжелательность.
Этот человек без колебаний мог  приказать  сжечь  города  целой  страны  и
поголовно вырезать их население, интуитивно или из  чувства  противоречия,
не желая прислушиваться  к  мнению  своих  советников,  решил,  что  я  не
представляю для него угрозы. Опять же, по той или иной причине, он доверял
или, по крайней мере, хотел доверять мне. Но даже если я ошибался в  своих
оценках, он, во всяком случае, не был тем пьяным глупцом, каким  обрисовал
мне его Елю Чуцай.
   - Мой повелитель, Великий хан, - произнес я, понижая голос. - Не  могли
бы мы поговорить так, чтобы другие нас не услышали? То,  что  я  хочу  вам
сказать, не предназначено для посторонних ушей.
   Несколько секунд он обдумывал мои слова, затем кивнул в знак согласия.
   - Позднее. Я пошлю за тобой.
   Затем, повысив голос, чтобы все присутствующие могли  его  слышать,  он
задал мне следующий вопрос:
   - Как тебе удалось пересечь Тянь-Шань в этих сандалиях?
   Этот  вопрос  вызвал  новый  взрыв  веселья  у  монголов,  за   которым
последовало еще несколько, по мере того  как  я  в  деталях  описывал  мои
злоключения на пути от Персии до Каракорума. Наступила уже  ночь,  но  они
продолжали задавать мне вопросы о моей стране и о море,  которое  отделяло
ее от Европы. Я описал им Атлантический  океан  как  бурное,  опасное  для
плавания море, бездну, непреодолимую для монгольской конницы, что, кстати,
вполне соответствовало действительности.
   - Тогда как ты сам пересек его? С помощью колдовства?
   Наступила абсолютная тишина. Даже во взгляде Великого  хана  я  заметил
неожиданную настороженность. Я позволил им завлечь себя в ловушку.
   -   Конечно   нет,   -   возразил   я,   лихорадочно   пытаясь    найти
удовлетворительный ответ. - Вы видели китайский флот, не так ли? - спросил
я.
   Некоторые  из  присутствующих  утвердительно  кивнули.  Как   я   успел
заметить, Кассар не входил в их число.
   - Подобные суда могут пересечь океан, если им повезет и они не  попадут
в полосу штормов.
   Про себя я подумал о викингах, сумевших достичь Исландии, Гренландии  и
даже Лабрадора в открытых драккарах, но предпочел не развивать эту тему.
   - Тогда почему мы не можем пересечь океан? - крикнул Кассар.
   - Небольшое количество воинов, вероятно, сможет, - согласился я.  -  Но
чтобы переправить целую армию, потребуются  сотни  судов.  Многие  из  них
погибнут,   другие   будут   поглощены   водоворотами   или    чудовищами,
поднимающимися из морских глубин.
   Про себя я вознес молитву Господу, чтобы  эти  мои  слова  случайно  не
достигли  Испании  и  не  помешали  Колумбу  совершить  его   историческое
открытие.
   - В результате армия потеряет столько людей,  что  окажется  совершенно
небоеспособной при первом же столкновении с противником.
   - Мой племянник Кубилай мечтает направить армию для покорения Японии, -
сказал Угэдэй, нахмурившись. - Можешь ли ты  предсказать,  чем  закончится
его затея?
   Я заколебался, не желая попасть в новую ловушку.
   - Я не предсказываю будущее, Великий хан. Я посол, а не пророк.
   Угэдэй недовольно нахмурился. Вероятно, ему хотелось бы получить  более
определенный ответ, но у меня  не  было  желания  оказаться  замешанным  в
дворцовые интриги.
   Наша беседа затянулась почти до рассвета. Лишь  тогда,  когда  даже  не
принимавший в ней участия Елю Чуцай начал выказывать  признаки  утомления,
Угэдэй хлопнул в ладоши и  объявил,  что  отправляется  спать.  Придворные
вместе со мной поднялись со своих  мест  и,  поклонившись  Великому  хану,
двинулись в  выходу.  Я  заметил,  что  трое  из  присутствовавших  женщин
последовали за Угэдэем в его личные апартаменты.
   Так или иначе, но мне не удалось пройти и половины  пути  между  шатром
Угэдэя и нашей хижиной, когда посланный мне  вдогонку  воин  объявил,  что
Великий хан требует меня к себе. Я и сопровождавшие меня стражники сделали
поворот кругом и последовали за посланником в личные покои Угэдэя.
   Он сидел на лежанке настолько высокой, что его  ноги  не  доставали  до
пола. Шатер освещался всего несколькими свечами. Никаких женщин не было  и
в помине. Посыльный остановился при входе и низко поклонился. Я последовал
его примеру.
   - Человек с запада, - сказал Угэдэй, - я хочу, чтобы ты знал, что шесть
вооруженных воинов моей личной гвардии находятся  в  шатре.  Все  они  мои
личные телохранители и готовы без колебаний отдать  за  меня  свою  жизнь.
Кроме того, они глухи и немы, так что никто не узнает о нашей встрече.  Но
при первых признаках угрозы они убьют тебя, не раздумывая ни секунды.
   - Великий хан, ваша мудрость столь же  высока,  как  и  ваше  положение
среди людей.
   - Ты говоришь, как настоящий посол, - усмехнулся Угэдэй.
   Отпустив гонца, он указал мне нас стул, стоявший рядом с его ложем.
   - Садись, посол, - предложил он. -  Теперь  расскажи  мне  о  послании,
которое ты принес лично для меня, человек с запада.
   - Мой повелитель,  истина  в  том,  что  я  послан  сюда,  чтобы  убить
человека, известного тебе под именем Ариман.
   - Значит, ты не посол.
   - Я все-таки посол, Великий хан. Я принес послание из  далекой  страны,
послание, которое объяснит вам мою цель.  Оно  содержит  ключ  к  будущему
великой империи, созданной Великим Потрясателем Вселенной и вами.
   -  Были  еще  и  мои  братья,  -  проворчал  он.  -  Они  тоже  неплохо
потрудились. Куда лучше, чем я, если говорить правду.
   - Великий хан, - продолжал я, - я не только пришел из  страны,  лежащей
невообразимо далеко отсюда. Мне пришлось преодолеть семь  столетий,  чтобы
увидеть вас. Я человек из будущего. Должен сказать, что  и  семь  столетий
спустя имя твоего священного отца будет  пользоваться  огромным  уважением
среди  людей.  Монгольская  империя  так   и   останется   самым   большим
государством, когда-либо существовавшим на Земле.
   Он даже не моргнул глазом, услышав мои слова о возможности  путешествия
во времени.
   - А будет ли еще существовать наша империя в те далекие времена?
   - В определенном смысле да. Благодаря  вашей  империи  возникнут  новые
нации. Китай станет могучим государством, поскольку именно усилия монголов
помогли объединить ранее раздробленные домены  севера  и  юга.  На  западе
возникнет великая  Российская  империя,  в  состав  которой  войдут  земли
русских княжеств, Сибири и даже  Хорезма  [в  оригинале:  Московия,  земли
казаков, черноземные степи и Хорезм].
   - А сами монголы? - спросил Угэдэй с  беспокойством.  -  Что  станет  с
самими монголами?
   Вопрос поставил меня в тупик. Не мог же я ему ответить, что страна  его
потомков станет бесправным придатком Советского Союза.
   - Монголы вернутся в родные степи,  где,  сохранив  традиционный  уклад
предков, будут жить в мире и покое. У них больше не останется врагов.
   Его голова внезапно дернулась, и он издал едва различимый звук, похожий
на стон. Мне трудно было понять, чем была вызвана такая  реакция  -  моими
словами или неожиданным приступом боли.
   - Монголы будут жить в мире, - прошептал он, как бы разговаривая сам  с
собой. - Наконец-то!
   Уже не сомневаясь  в  том,  что  хотелось  услышать  Великому  хану,  я
продолжал более уверенно:
   - Не будет больше войн  между  отдельными  племенами  Гоби  и  кровавых
распрей между родами. Монголы будут продолжать жить по законам  Священного
Правителя. Его Яссы.
   Угэдэй счастливо улыбнулся.
   - Отлично! Я доволен.
   Оставалось решить, что мне еще следует рассказать, прежде чем вернуться
к вопросу об Аримане.
   - Тебя удивляет, почему я так обрадовался твоим словам о будущем  мире?
- спросил  Угэдэй.  -  Ты  недоумеваешь,  почему  неожиданно  Великий  хан
народа-воина не мечтает о новых завоеваниях?
   - Но ваши братья и сыновья...
   - Да, они еще продолжают свои походы.  Пока  впереди  лежит  земля,  на
которой растет  трава,  дающая  пищу  для  монгольского  коня,  они  будут
сражаться, чтобы покорить ее.
   Угэдэй тяжело вздохнул.
   - Всю мою жизнь я провел в войнах. Почему, ты  думаешь,  я  не  захотел
проводить испытание твоей силы минувшим вечером?
   - Возможно, потому, что на мне не было сапог, - ответил я, улыбаясь.
   - Нет, Орион, - усмехнулся он. - Просто я слишком часто  в  моей  жизни
слышал пение стрел, участвовал в слишком многих сражениях, а  о  поединках
борцов, которые мне приходилось наблюдать, и  говорить  не  приходится.  Я
мечтаю о мире, Орион. На земле и без войн более чем достаточно страданий и
боли.
   - Мудрые люди предпочитают мир войне, - вставил я.
   - В таком случае они еще более редки в этом мире, чем деревья в пустыне
Гоби.
   - Всему свое время, Великий хан.
   - Много лет пройдет, после того как я отойду к моим предкам, прежде чем
сбудется твое пророчество, Орион.
   В его словах не было горечи - просто констатация очевидного факта.
   - Мой повелитель... - начал было я.
   - Ты хочешь поговорить со  мной  о  твоем  враге  Аримане?  Какая  тень
пролегла между вами? Кровная месть? Ссора между вашими родами?
   - Можно сказать и так. У него дурные мысли, Великий  хан.  Он  враг  не
только мне, но и вам.
   - Он хорошо послужил мне за время своего пребывания в Каракоруме. Воины
боятся его, но им нравятся его пророчества о новых победах.
   - Великий хан, но это совсем нетрудно - предсказать  новую  победу  для
монголов. До сих пор они не знали поражений.
   Усталое лицо Угэдэя на мгновение озарилось улыбкой.
   - Ты прав, Орион.  Но  тем  не  менее  даже  мои  полководцы  не  прочь
послушать пророчества о грядущих победах. Это вселяет в них уверенность  в
своих силах. Ариман помогал и мне, только в другом смысле. Кстати, он  уже
на пути сюда и должен прибыть с минуты на минуту.
   - Сюда? К вам в шатер?
   - Я призываю его к себе  почти  каждую  ночь.  У  него  есть  снадобье,
которое помогает мне заснуть лучше, чем вино Шираза.
   Я  не  знал,  что  и  подумать,  пытаясь  переварить  новую  для   меня
информацию.
   - Будет лучше, если ты не встретишься  с  ним.  При  первом  угрожающем
движении мои телохранители убьют вас обоих.
   Этими словами Угэдэй вежливо давал понять, что мне  следует  немедленно
удалиться.
   Поклонившись Великому хану, я направился к выходу.



        "18"

   Я так и не смог заснуть в эту ночь, хотя говорить о ночи  как  таковой,
собственно, и не приходилось. Небо на востоке уже начало светлеть, когда я
добрался до дверей нашей хижины.
   Агла не  спала,  поджидая  меня.  Я  успел  в  деталях  пересказать  ей
большинство событий минувшей ночи, пока  наконец,  сломленная  усталостью,
она не задремала, положив голову мне на плечо. Я продолжал лежать с широко
открытыми глазами, размышляя о том, каким должен быть мой следующий шаг.
   Итак, мое появление здесь, в  эпоху  монгольского  нашествия,  в  самом
центре событий,  было  вполне  оправданным  и  закономерным.  Судьба  мира
решалась сейчас в Каракоруме. И  Ариман  был  здесь,  готовый  привести  в
действие свой  план  уничтожения  человечества.  Он  каждую  ночь  посещал
Угэдэя, чтобы дать ему некий напиток, помогавший  Великому  хану  спокойно
спать. Что это могло быть? Лекарство? Вино? Медленно действующий яд?
   Почему Угэдэй не мог заснуть без снотворного? Может быть,  его  терзали
угрызения совести? Он признался мне, что  устал  от  войн  и  бесконечного
кровопролития, но,  по  иронии  судьбы,  вынужден  продолжать  непрерывные
захватнические  войны,  чтобы  предотвратить  междоусобицу  между   самими
монголами. По крайней мере, именно так выглядела политика Великого хана  в
интерпретации Елю Чуцая.
   Я раздраженно потряс головой. Парадоксальность ситуации угнетала  меня.
Угэдэй, уже имея в своем распоряжении все богатства Азии, жаждал  мира,  а
его братья и племянники продолжали сеять смерть и разрушения  на  равнинах
Европы, Китая и Ближнего Востока. Как эти знакомые мне из истории  события
могли сказаться  на  пространственно-временном  континууме?  Что  замышлял
Ариман? Как я мог помешать ему, если не имел ни малейшего представления  о
его подлинных замыслах?
   Конечно, у меня в запасе  оставался  самый  простой  способ  разрешения
проблемы. Надо убить Аримана. Подстеречь моего противника в  его  каменном
храме и перерезать ему горло. Убить его, как он убил Арету, безжалостно  и
без колебаний. Но может быть, этого как раз  и  добивался  Ариман?  Он  не
скрывал от меня своего  местопребывания.  До  сих  пор,  если  не  считать
неудачной попытки покушения на мою жизнь, он не стремился причинить  вреда
ни Агле, ни мне. Он выжидал, не делая секрета из своих регулярных  визитов
к Угэдэю. Не исключено, что именно его насильственная  смерть  могла  дать
толчок к роковой последовательности событий, которые в  конечном  счете  и
должны были привести к реализации его зловещих планов.
   Я чувствовал себя пешкой в великой игре двух могучих противоборствующих
сил, суть  которой  я  не  понимал.  Не  оставалось  ничего  другого,  как
последовать примеру Аримана и выжидать, пока мне не  удастся  узнать  чуть
больше о замыслах моего грозного соперника.
   Мои размышления были прерваны настойчивым стуком.
   - Кто это может быть? - спросила Агла, приподнимаясь на постели.
   Набросив одежду, я подошел к порогу. Испуганная Агла снова забилась под
одеяло.
   Отогнув  кожаную  занавеску,  я  увидел  старого  монгола  в   грязной,
поношенной одежде.
   - Крепко же вы спите, - сварливо проворчал он.
   - Так или иначе, сейчас я уже не сплю, - резонно возразил я.
   - Пир, наверное, затянулся до утра, - продолжал брюзжать старик, - а  в
результате простым людям приходится вставать ни свет ни заря, хотя у них и
своих забот хватает.
   - Кто вы такой, черт побери? - не выдержал я.
   - Сапожник, кто же еще. А вы кого ждали - самого Великого  хана?  -  Он
протиснулся мимо меня в  хижину,  не  спрашивая  разрешения.  -  Посыльный
Бейбарса приказал мне немедленно явиться к вам, чтобы  сшить  пару  сапог.
Как вам это нравится? Как будто  у  меня  нет  других  дел.  Но  кого  это
волнует? Повеление  самого  Великого  хана!  Кому  охота  рисковать  своей
головой? Приходится  подчиняться,  нравится  вам  это  или  нет.  Так  что
придется потерпеть и вам. Сапоги должны быть готовы уже сегодня к вечеру.
   Он уселся на пол хижины и, все еще  продолжая  бурчать  себе  под  нос,
начал раскладывать перед собой  инструменты  и  куски  кожи.  Несмотря  на
несносный  характер,  он  оказался  настоящим  мастером  своего  дела.   В
результате к концу дня у  меня  появилась  великолепная  пара  сапог,  но,
право, за все время моего пребывания среди монголов я не встречал  худшего
тирана, чем этот сапожник.
   С этого дня я почти ежедневно  бывал  в  шатре  Великого  хана.  Угэдэю
нравилось мое общество, и наши  встречи  становились  все  более  частыми.
Однажды он пригласил меня совершить с ним поездку верхом  по  окрестностям
Каракорума.
   - Вот это и  есть  настоящий  дом  монголов,  -  сказал  он,  когда  мы
оказались посреди бескрайней степи, на которой паслись бесчисленные табуны
лошадей и стада баранов.
   Глядя на его счастливое лицо, я не мог  усомниться  в  искренности  его
слов.
   - Монгол без лошади - уже не монгол, - продолжал Угэдэй, выпрямляясь  в
седле и с наслаждением вдыхая чистый, сухой воздух.
   Наши совместные поездки скоро стали регулярными.  Первое  время  Угэдэй
еще брал с собой нескольких телохранителей, но уже после двух-трех вылазок
за город он отказался и от этой меры предосторожности. С  каждым  днем  он
все больше доверял мне, и я  отвечал  ему  полной  взаимностью.  Он  любил
слушать мои рассказы о народах и государствах Европы, об  истории  великих
империй прошлого и их правителях. Особенно его занимал Древний Рим,  и  он
был искренне огорчен, когда узнал, что коррупция, падение нравов  в  итоге
погубили Римскую империю.
   - У нас не могут появиться свои Тиберии или Калигулы, - заметил  он.  -
Наши орхоны не чета римским патрициям. Раболепие не в характере монголов.
   Со своей стороны Агла умоляла меня не слишком доверять дружбе  Великого
хана.
   - Ты играешь с огнем, - предупреждала она меня. - Ничем хорошим это  не
кончится. Рано или поздно  Ариман  натравит  его  на  тебя,  либо  он  сам
напьется и забудет все ваши доверительные беседы.
   - Это не в его характере, - пытался защищаться я.
   - Он Великий хан, - настаивала она, поднимая  на  меня  свои  бездонные
серые глаза, - от одного слова которого зависит жизнь и  смерть  миллионов
людей. Что для него значит жизнь отдельного человека, твоя или моя?
   Я  хотел  объяснить  ей,  что  она  ошибается,  но,   заглянув   в   ее
обеспокоенные глаза, полные любви ко мне, запнулся  на  полуслове  и  смог
только невнятно пробормотать:
   - Думаю, что ты все-таки ошибаешься.
   Каждый из нас остался при своем мнении.
   Время шло, а я все еще  находился  в  неведении  относительно  замыслов
Аримана. В середине лета пришла весть о победе Субудая над армиями  короля
Белы, а несколько недель спустя  в  Каракорум  начали  прибывать  караваны
верблюдов, груженные оружием и драгоценностями, военной добычей из Венгрии
и Польши.
   За все это время я ни разу не видел Аримана. Можно было  подумать,  что
мы и существуем с ним в  двух  параллельных  измерениях.  Оба  мы  жили  в
Каракоруме, регулярно появлялись при дворе Великого  хана,  но  наши  пути
никогда не пересекались.
   Наступила осень, а с ней и  сезон  дождей.  В  прежние  дни  монголы  в
ожидании зимних холодов откочевывали к южным  границам  Гоби,  но  сейчас,
когда Каракорум стал столицей, об этом не могло быть и речи.
   Помимо всего прочего, осень - традиционный сезон охоты  у  монголов,  и
однажды Елю Чуцай пригласил меня в свой шатер и объявил, что  Великий  хан
пригласил меня принять участие в этой потехе.
   Шатер Елю Чуцая был небольшим уголком Китая, перенесенным в монгольский
лагерь.   Изящная   антикварная   мебель   из   дорогих   пород    дерева,
инкрустированная  золотом,   перламутром   и   слоновой   костью,   шелка,
драгоценный фарфор. Бесчисленные рукописи и карты. Жилище малоудобное  для
обитания, но вполне способное удовлетворить запросы старого философа.
   - Великий хан, очевидно, испытывает  симпатию  к  вам,  -  заметил  Елю
Чуцай, усаживая меня рядом с собой и  угощая  чашкой  свежеприготовленного
чая.
   - Весьма неординарная  личность,  -  заметил  я.  -  Я  бы  назвал  его
необычайно деликатным человеком для властелина огромной  империи,  если  к
монголу вообще применимо подобное слово.
   Елю Чуцай сделал небольшой глоток  чая,  прежде  чем  ответить  на  мою
реплику.
   - Он мудрый правитель,  -  согласился  он.  -  Угэдэй  позволяет  своим
полководцам расширять границы империи, пока  сам  утверждает  законы  Яссы
внутри ее пределов.
   - С вашей помощью, - любезно добавил я.
   - За спиной великого правителя всегда стоял умный чиновник, -  отвечал,
улыбаясь, Елю Чуцай. - Собственно,  мудрость  владыки  заключается  в  его
способности правильно выбрать себе  помощников.  И  все  же,  несмотря  на
близость,  существующую  между  вами,  -  продолжал   китаец,   -   Ариман
по-прежнему пользуется большим влиянием при дворе Великого хана.
   - У Великого хана много друзей, - отвечал я уклончиво.
   Старый мандарин аккуратно опустил  фарфоровую  чашечку  на  драгоценный
лаковый поднос рядом с чайником.
   - Я бы не стал  называть  Аримана  другом  Великого  хана.  Скорее  его
врачом, - заметил он.
   Это известие повергло меня в легкий шок.
   - Врач? Значит, Великий хан болен?
   - Болезнь, применительно к данному случаю, не совсем подходящее  слово.
Великий хан предпочитает жить в роскоши и бездействии, вместо  того  чтобы
лично вести свои войска на завоевание новых земель.
   - Он не может сделать этого, - возразил я,  припомнив  слова  Угэдэя  о
том, что он устал от вида крови.
   - Я готов согласиться с вами. Он не может. Хулагу, Субудай, Кубилай, те
всегда находятся во главе  своих  армий.  Миссия  Угэдэя  -  оставаться  в
Каракоруме и играть роль Великого хана. Если он начнет собирать армии, это
может вызвать недоумение среди орхонов. Все земли вокруг давно  брошены  к
ногам Великого хана.
   Кажется, я начинал понимать суть проблемы, к которой осторожно подводил
меня старый мандарин. Угэдэю нечего было покорять. Китай, Европа,  Ближний
Восток уже покорились монголам.  Любой  его  шаг  мог  привести  только  в
возобновлению древней вражды между самими монголами.
   Я сразу же подумал об Индии.
   - А почему бы ему не направить свои армии в страну, лежащую  к  югу  от
Крыши Мира?
   - Надо полагать, вы говорите об  Индустане?  -  уточнил  Елю  Чуцай.  -
Стране болезней, нищих крестьян и баснословно богатых магараджей. Вряд  ли
Угэдэю понравится эта идея. Монголы никогда не пойдут туда.
   Елю Чуцай ошибался. Насколько мне было известно из истории,  монголы  в
свое время покорили Индию или, по крайней мере, какую-то  ее  часть.  Само
название  Великий  Могол  стало  официальным  титулом  императора   Индии,
синонимом мощи и богатства. Однако в  мои  планы  не  входило  спорить  со
старым мандарином.
   - К счастью, - продолжал Елю Чуцай, - приближающийся сезон охоты  может
помочь изгнать тоску из сердца Великого хана. Если это произойдет, нам  не
придется больше прибегать к услугам Аримана.



        "19"

   Монгольская охота по тщательности подготовки  и  своим  масштабам  лишь
немногим уступала небольшой военной  кампании.  В  обиходе  кочевников  не
существовало таких понятий, как спорт или тем более  экология.  Цель  была
проста и прагматична - убить как можно больше животных,  чтобы  обеспечить
род мясом на всю холодную, долгую зиму. Приготовления  к  большой  осенней
охоте начинались заблаговременно и занимали порой от двух до трех  недель.
Задолго до начала ее десятки, а то и сотни  молодых  людей  высылались  по
всем направлениям для определения мест максимального  скопления  животных,
после чего наиболее уважаемые старейшины выбирали район, обещавший, по  их
мнению, наилучшую добычу. Когда место охоты было определено, все  взрослое
население садилось в седла и рассыпалось по степи, образуя огромный круг в
несколько десятков, а то и сотен миль диаметром. Все  живое  внутри  этого
круга следовало убивать. Без исключения, без колебания.
   Охота, в которой я принимал участие, длилась больше недели. Вооруженные
всадники гнали животных к центру круга, постепенно  сжимая  кольцо.  Между
всадниками шагали  пешие  воины,  производя  невероятный  шум  при  помощи
деревянных колотушек и прочих нехитрых приспособлений. По ночам  по  всему
периметру  огромного  круга  полыхали  костры,  дабы  помешать  обреченным
животным вырваться за его пределы. Массовое избиение могло  начаться  лишь
по сигналу самого Великого хана.
   В первые два дня мне не удавалось увидеть ни  одного  живого  существа,
помимо самих загонщиков. На третий день  в  поле  моего  зрения  оказалось
несколько небольших антилоп,  волков  и  кроликов.  Животные,  не  обращая
внимания друг на друга, в  панике  стремились  к  центру  круга,  донельзя
испуганные людьми и производимым ими шумом.
   Я ехал рядом с Великим ханом вместе с двумя его племянниками. Елю Чуцай
не принимал участия в этой забаве из-за почтенного возраста и отвращения к
любым кровавым играм. Напротив, лицо Угэдэя пылало от возбуждения, хотя  я
не мог не заметить, что  нагрузки  многодневного  перехода  для  него  уже
тяжелы. На рассвете он вместе со всеми садился в седло, но уже к  середине
дня его организм  требовал  небольшого  отдыха.  По  вечерам  он  пораньше
удалялся в свой шатер, воздерживаясь от традиционных пиров, столь  любимых
им в Каракоруме. Но хотя его тело страдало от усталости и боли, настроение
у него было превосходным. Сейчас он оказался далеко от искушений  и  забот
императорского двора, в родной для себя стихии.
   Как ни странно, но его настроение постепенно передалось и мне.  Я  даже
не вспоминал об Аримане. Если я вообще думал о ком-то, то разве  об  Агле,
особенно по ночам, лежа на  голой  земле  под  шкурой,  пропахшей  конским
потом. В глубине души я понимал, что это не более чем отсрочка, но тем  не
менее вовсе не торопился вернуться в Каракорум. Проблемы никогда  сами  по
себе не исчезают. Иногда их решение можно ненадолго отложить, но не  более
того.  Так  или  иначе,  я  старался  извлечь  максимум  удовольствия   из
незапланированных каникул.
   Кстати, персидское слово "парадиз" (рай) буквально и означало охотничью
забаву.
   Первые несколько дней испуганные животные просто неслись  впереди  нас,
но по мере того как кольцо  сжималось,  они  раз  за  разом  предпринимали
отчаянные попытки прорваться сквозь линию загонщиков. В подобных  случаях,
хотя официально охота еще не началась,  в  ход  шли  копья  и  стрелы.  По
понятиям монголов, позволить добыче уйти из кольца означало бесчестье  для
охотников.
   Накануне решающего дня я ехал рядом с  Кассаром,  когда  одинокий  волк
сделал безнадежную попытку проскочить между нами. Племянник Великого  хана
пронзил его молодецким ударом копья. Я предпочел остаться  в  стороне,  не
желая вмешиваться  в  кровавую  игру.  Агонизирующее  животное  попыталось
добраться до своего убийцы, но подбежавшие на шум пешие воины  добили  его
ударами дубинок.
   Кассар довольно рассмеялся и победно взмахнул над головой окровавленным
копьем. Я поймал себя на мысли, что, будучи готовым в случае необходимости
без колебаний убить человека, я не решался первым поднять  руку  на  дикое
животное. Впрочем, последнее время  мне  в  голову  то  и  дело  приходили
парадоксальные мысли.
   В середине того же дня я оказался  наедине  с  Угэдэем.  Его  племянник
отстал, чтобы перекусить, поев вяленого мяса, и  сменить  усталую  лошадь.
Полуденное солнце приятно согревало мое тело, несмотря  на  частые  порывы
холодного северного ветра.
   - Тебе нравится охота, человек с запада? - поинтересовался Великий хан.
   -  Признаюсь,  до  сего  времени  мне  не  приходилось  видеть   ничего
подобного. Это напоминает мне военный поход.
   - Верно. - Он слегка кивнул головой. - Хорошая возможность для  молодых
людей показать свои способности  и  умение  прислушиваться  к  приказаниям
старших. Многие из моих полководцев начинали загонщиками во время  осенней
охоты.
   Я невольно улыбнулся, услышав о монгольском варианте воспитания будущих
военачальников. Рядом с нами скакал слуга Угэдэя, к  седлу  которого  была
приторочена  сума  с  вяленым  мясом,  фруктами  и  флягами  с  вином.  Мы
позавтракали, не слезая с коней. Угэдэй как раз  допивал  последние  капли
вина из серебряной фляжки, когда огромный кабан выскочил из  кустарника  в
нескольких десятках шагов от нас и ринулся в нашу сторону. Занятый фляжкой
Угэдэй не мог видеть приближавшегося вепря, но его  лошадь  сразу  почуяла
зверя.
   Дико заржав, она взвилась на дыбы. Всякий, кроме разве что монгола, тут
же оказался бы на земле.  Угэдэй  выронил  поводья,  которые  он  беспечно
держал в левой руке. Фляжка, описав  в  воздухе  широкую  дугу,  упала  на
землю. Но сам хан, ухватив лошадь за гриву, сумел удержаться в седле.
   То, что произошло, я увидел краем глаза, хотя  все  мое  внимание  было
сконцентрировано на вепре. Я видел его красные, налитые ненавистью глаза и
даже клочья пены, падавшие с кинжалоподобных клыков. Бестия неслась  прямо
на Угэдэя, стремясь расправиться с ним в отместку за все пережитые  страхи
и унижение. Моя собственная лошадь, испуганная не меньше, чем  конь  хана,
попыталась выбросить меня из седла,  поэтому  мне  не  удалось  остановить
кабана ударом копья.
   Не колеблясь ни секунды, я  соскочил  на  землю,  отбросив  бесполезное
теперь копье, и выхватил из-за пояса дамасский кинжал. В прыжке, достойном
футболиста-профессионала, я ударил животное  сбоку,  чуть  позади  правого
уха. Мы оба покатились по  земле.  Сжимая  горло  бестии  левой  рукой,  я
продолжал наносить удар за ударом. За спиной я слышал стук  копыт  и  храп
испуганных лошадей, но  у  меня  не  было  времени  обращать  внимание  на
подобные мелочи.
   Наконец вепрь вытянулся и затих, придавив меня к земле всем весом своей
колоссальной туши. Я с трудом встал на затрясшиеся от внезапно нахлынувшей
слабости ноги. Около дюжины монгольских  всадников  окружили  меня,  держа
пики наперевес, готовые добить животное, если  бы  оно  проявило  признаки
жизни. Еще несколько воинов с натянутыми луками ждали чуть поодаль.  Среди
них был и Угэдэй. Некоторое время все молчали. Я выплюнул грязь  и  траву,
набившиеся мне в рот, и отряхнулся. Побаливало правое плечо, но все  кости
были, по-видимому, целы.
   - Человек с запада, - услышал я голос Угэдэя, - так вот как твой  народ
охотится на кабанов у себя на родине?
   Напряжение разом спало. Послышался смех. Я тоже рассмеялся, хотя  и  не
понимал причины всеобщего  веселья.  Если  бы  я  был  лучшим  наездником,
вероятно, мне не пришлось бы прибегать к столь крутым  мерам  и  рисковать
без нужды собственной  жизнью.  Мальчик-монгол  подвел  моего  коня,  и  я
вспрыгнул в седло. Довольный Кассар оскалил зубы, что, по-видимому, должно
было означать у него приветливую улыбку. Убитый им ранее волк лежал сейчас
поперек седла. Я  придержал  своего  жеребца,  давая  Кассару  возможность
занять привычное место, по правую руку от его царственного дяди.
   - Нет, - остановил меня Угэдэй,  -  оставайся  рядом  со  мной  на  тот
случай, если нам встретятся другие кабаны.
   Я поклонился  в  знак  признательности  и  улыбнулся  Кассару,  который
воспринял этот жест Великого хана с очевидным неудовольствием.
   Подобно дружбе, скрепленной на поле  брани,  узы,  связывавшие  меня  и
Угэдэя, еще более окрепли в этот день. Мы оставались рядом до конца охоты,
закончившейся,  как  и  предполагалось,   поголовным   уничтожением   всех
оказавшихся внутри круга животных.
   На следующий день мы вернулись в Каракорум. Позади нас на  добрую  милю
растянулся обоз из повозок, на которых были навалены туши убитых  животных
- зайцев, белок, антилоп, кабанов и волков.
   Угэдэй становился все более мрачным, по мере того как мы приближались к
его столице. Не берусь судить, что было тому причиной, но от его недавнего
беззаботного настроения не осталось и  следа.  Когда  мы  достигли  окраин
Каракорума, он выглядел усталым и подавленным. Я, со своей стороны, не мог
не задуматься о неминуемой встрече с Ариманом, в результате чего  к  концу
пути выглядел не менее озабоченным, чем сам Угэдэй.
   - Мой повелитель, Великий хан, - обратился я к нему, когда мы  достигли
окраин Каракорума, - настало время поговорить об Аримане.
   - Ты собираешься убить его?
   - Да, если ничего другого мне не останется.
   Угэдэй отрицательно покачал головой.
   - Нет, я не допущу нового кровопролития, мой друг  с  запада.  И  прошу
тебя не вынуждать меня прибегать к крайним мерам.
   - Он так нужен вам, Великий хан?
   Если Угэдэй и был удивлен моей осведомленностью, то, во всяком  случае,
не показал этого.
   - Этот человек дает мне лекарство, помогающее уснуть, всего-навсего,  -
объяснил он, невесело усмехаясь.
   - А вы не подумали, Великий хан, что  в  его  намерения  может  входить
заставить вас уснуть навеки?
   - Ты говоришь о яде? - Угэдэй повернулся в седле, не в силах на сей раз
скрыть своего изумления.
   Он не ответил на вопрос, только посмеялся  над  моими  словами,  словно
счел их необычайно удачной шуткой.
   Я сам был, пожалуй, не менее удивлен его реакцией и попытался вернуться
к интересующей меня теме, но Угэдэй был не  склонен  продолжать  разговор.
Очевидно, хан уже принял решение и не собирался отступать от него.
   Было уже за полночь, когда мы остановили  наших  лошадей  перед  шатром
Великого хана. Многочисленные слуги кинулись освобождать от поклажи тяжело
нагруженные повозки.
   Появился Елю Чуцай с докладом  о  важнейших  событиях,  случившихся  во
время отсутствия Великого хана. Дела огромного государства не могли ждать.
   Я окинул взглядом собравшуюся толпу в надежде увидеть лицо Аглы, но  ее
нигде не было видно.
   "Вероятно, она решила подождать меня дома", - решил я.
   Огромного кабана, убитого мной,  преподнесли  мне  в  качестве  подарка
Великого Хана, и сейчас несколько слуг торопливо свежевали  его.  Учитывая
размеры животного, нам с Аглой должно  было  хватить  его  мяса  на  много
недель.
   Аримана я также нигде не увидел, но я и не рассчитывал найти его  среди
толпы праздных зевак. По моим расчетам, он скорее всего должен  попытаться
увидеть Угэдэя поздно ночью, когда простые смертные предпочитают  отдыхать
после трудного дня.
   Наконец Великий хан разрешил своей свите удалиться. Я одним  из  первых
покинул его и, добравшись до своего  жилища,  откинул  кожаную  занавеску,
ожидая найти Аглу, встречавшую меня на пороге.
   Я ошибся. Тщетно обыскав две наши маленькие комнаты, я понял: произошло
то, чего я все время опасался. Агла исчезла.



        "20"

   Я не колебался ни секунды.  События  минувших  суток  отчетливо  встали
перед моими глазами, словно я сам был их свидетелем. Выскочив из  дома,  я
бросился бежать по кривым улочкам Каракорума в направлении логова Аримана.
   Начиналась гроза. Толпа, собравшаяся, чтобы приветствовать вернувшегося
Великого хана, торопливо расходилась по домам, стремясь укрыться до начала
дождя. Я бежал, не оглядываясь, не думая ни о чем, кроме того, что на  сей
раз я должен обязательно успеть вовремя. Я не мог  допустить  того,  чтобы
Агла разделила страшную судьбу Ареты. Моя правая  рука  судорожно  сжимала
рукоятку кинжала.
   Даже в темноте  я  без  труда  нашел  храм  Аримана,  словно  невидимый
проводник направлял меня. Сырой ночной воздух был насыщен  электричеством.
Дождь обрушился на город в тот самый  момент,  когда  я  переступил  порог
зловещего здания.
   Он  стоял  перед  каменным  алтарем,  спиной  ко  мне,  воздев  руки  в
безмолвной молитве. Не  раздумывая,  я  бросился  на  него.  Он  мгновенно
обернулся и отшвырнул меня в сторону с такой  же  легкостью,  как  человек
отмахивается от досаждающего  ему  комара.  Я  отлетел  к  стене  и  упал.
Ударившись спиной о каменный пол, я выронил кинжал из рук.
   - Что тебе еще надо, болван? - прошипел Ариман, прожигая меня огненными
глазами.
   - Где она? Что вы сделали с ней?
   Он перевел дыхание и бросил на меня насмешливый взгляд.
   - Откуда мне знать? Должно быть,  рыщет  по  степи,  разыскивая  своего
милого. Кто-то, наверное, сказал ей, что ты не вернулся вместе с Угэдэем и
его свитой.
   - Ложь!
   - Тем не менее она поверила. Сейчас она скорее всего разыскивает  тебя,
точно так же, как и ты ее.
   - Я не верю вам.
   Он презрительно пожал могучими плечами.
   - Могу добавить, что она ищет тебя в одиночку. Бесстрашные  монгольские
воины, испугавшись грозы, разбежались по домам. Монголы  суеверный  народ,
как тебе должно быть известно. Впрочем, их тоже  можно  понять.  В  чистом
поле каждый из них представляет собой естественный громоотвод.
   Мне самому доводилось слышать  жуткие  истории  о  вооруженных  воинах,
застигнутых грозой в степи, и я не стал оспаривать последнего  утверждения
Аримана.
   - Я не причинял ей вреда, Орион, - повторил Ариман, - хотя  бы  потому,
что в этом нет никакой необходимости.
   Я медленно поднялся на ноги.
   - Нет, конечно. Вы просто послали ее на верную смерть.
   - Если ты так опасаешься за ее жизнь, почему бы тебе не оседлать своего
коня и не отправиться на ее поиски? Она только обрадуется,  увидев  своего
спасителя.
   -  Так  вот  чего  вы  добиваетесь?  Удалить  меня  из  города,   чтобы
отправиться к Угэдэю и без помех завершить свое грязное дело?
   На этот раз он не ответил.
   - Вы давно сознательно отравляете Великого хана, - обвинил я его.  -  Я
мешаю вам, вот вам и  пришла  мысль  подобным  способом  удалить  меня  из
города.
   Несколько секунд он никак не реагировал на мои слова. Затем  он  поднял
голову и рассмеялся жутким оскорбительным смехом.
   - Подумать только, - фыркнул он, - оказывается, ты еще  больший  идиот,
чем я предполагал. Убить Угэдэя! Надо  же  придумать  такое!  -  Он  снова
рассмеялся мерзким, скрежещущим смехом.  -  Отправляйся  на  поиски  своей
бабы, - произнес он, указывая на дверь. - Можешь быть спокоен, лично я  не
сделал ей ничего дурного. Ну а если с ней что и произойдет  в  степи,  это
уже не моя забота.
   У меня не было выбора. Я не мог сражаться с ним, он был  слишком  силен
для меня. И  хотя  я  не  слишком  доверял  его  словам,  мысль  об  Агле,
застигнутой бурей посреди дикой степи,  заставляла  меня  последовать  его
совету и направиться в сторону ближайшего загона для  лошадей  на  окраине
столицы.
   Когда я добрался до места, дождь лил как из ведра. Я  приказал  старому
конюху поймать мне коня. К этому  времени  меня  уже  достаточно  знали  в
Каракоруме, и старик без возражений отправился выполнять мое распоряжение.
Впрочем, я и так не получил бы отказа. Воровство как таковое  вообще  было
неизвестно среди монголов. Если кто-то не возвращал коня в  срок,  за  ним
посылались  воины,  которые  без  труда   улаживали   инцидент.   Как   ни
удивительно,  но  при  порядках,  существовавших  в  Монгольской  империи,
спрятаться в бескрайней степи, да еще чужестранцу, не удалось  бы  ни  при
каких обстоятельствах, и рано или поздно похититель неизбежно предстал  бы
перед лицом правосудия.
   - Но сейчас очень плохое время для поездки, - пытался  отговорить  меня
старик, пока я седлал коня. - Такая буря способна  убить  самого  сильного
мужчину...
   Я  пропустил  его  слова  мимо  ушей  и  вскочил  в  седло.  Дождь  все
усиливался, и на мне уже не оставалось ни одной сухой нитки. Раскаты грома
сотрясали степь.
   - Вы погубите лошадь,  -  прокричал  старик  мне  вслед.  Как  истинный
монгол,  он  приберег  самый  сильный,  с  его  точки   зрения,   аргумент
напоследок.
   Но  я  не  слушал.  Пришпорив  коня,  я  направил  его  прямо  в  ночь.
Разумеется, это была чистейшая авантюра. Искать Аглу в  бескрайней  степи,
ночью, да еще в такую  погоду  было  еще  более  безнадежной  затеей,  чем
пытаться отыскать иголку в  стогу  сена.  Тем  не  менее  я  не  собирался
отступать. Я не мог допустить, чтобы  Ариман  вторично  убил  ее  на  моих
глазах. О своей жизни я уже не думал.
   Раскаты грома не слишком беспокоили моего коня, но когда зигзаг  молнии
прочертил небо и ударил в землю где-то впереди меня, он взвился на дыбы  и
едва не выбросил меня из седла. Дождь превратился в сплошную стену воды, и
я не видел ничего дальше  гривы  моего  коня.  Продолжать  поиски  в  этих
условиях было чистым безумием, и все же я с упорством,  достойным  лучшего
применения, углублялся в дикую степь.
   Но мой мозг непрерывно работал. Снова и снова я анализировал  имевшуюся
в моем распоряжении информацию,  взвешивая  и  сопоставляя  известные  мне
факты. Несомненно одно, я направлен сюда, чтобы помешать Ариману  добиться
своей цели. Но как я мог осуществить свою  миссию,  если  не  знал  самого
главного - его истинных намерений? По-видимому, Ариман искренне  удивился,
когда я обвинил его в попытке убить Великого хана. Насколько  я  знал,  он
почти каждую ночь приносил Угэдэю некое снадобье. Но если это не  медленно
действующий яд, то что?
   Скоро моя лошадь выбилась из сил и перешла с галопа на медленный шаг. Я
знал, что даже самые сильные монгольские воины не отважились бы углубиться
ночью в степь при таких условиях. Знал, но не прекращал своих поисков.
   Итак, чего же добивался Ариман? Если он намеревался убить меня,  то  он
мог легко это сделать в своем храме, несколько часов назад. Никто бы и  не
узнал. Вместо того он направил меня в  степь,  прямо  в  эпицентр  ужасной
грозы. Неужели только  для  того,  чтобы  меня  убил  разряд  молнии?  Это
казалось крайне маловероятным. Тогда, может быть, чтобы на  время  удалить
меня из города? Да, пожалуй, в этом был  определенный  смысл.  Изолировать
меня от Угэдэя. Но чего ради, если  Ариман  не  стремился  убить  Великого
хана? Должна же быть какая-то причина!
   Я закрыл глаза, не столько для того, чтобы защитить  их  от  проливного
дождя, сколько затем, чтобы активизировать свою память и лучше  припомнить
все прочитанное мной  в  двадцатом  столетии  о  нашествии  монголов.  Мои
уникальные способности оказались сейчас  как  нельзя  кстати.  Я  свободно
воскрешал в памяти целые книги, страница за страницей,  словно  держал  их
сейчас в своих руках. Но, при всем желании, я не мог восстановить в памяти
того, чего  никогда  не  знал.  Как  глубоко  я  изучал  историю  в  своих
предыдущих инкарнациях? Я твердо  знал,  что  монголы  так  никогда  и  не
покорили  Европу.  Субудай  действительно  разбил  армии  Белы  и  разорил
Восточную Европу, но не пошел дальше на запад.
   "Почему?"
   Ответ на этот вопрос вспыхнул в моем мозгу так же внезапно, как молния,
что в тот же момент рассекла небосклон перед  моими  глазами.  Я  вспомнил
цитату из книги, которую читал когда-то в двадцатом столетии.
   "Ничто, казалось, уже не могло спасти  Европу  от  нашествия  монголов.
Армии государств Восточной Европы под командованием  короля  Венгрии  Белы
были уже разбиты, а  войска  Людовика  Святого  Французского  [Людовик  IX
Святой (1226-1270), король Франции] слишком малочисленны, чтобы остановить
победное шествие монголов. Но Субудаю так  и  не  удалось  воспользоваться
плодами своих многочисленных побед. Неожиданное известие о смерти Великого
хана заставило его повернуть свои армии  и  спешно  возвратиться  в  степи
Монголии".
   "Смерть Угэдэя!"
   В случае смерти  Кагана  все  орхоны  и  полководцы  должны  немедленно
собраться в Каракоруме для выборов нового Великого хана. Смерть Чингисхана
приостановила монгольскую  экспансию  более  чем  на  год.  Смерть  Угэдэя
положила конец монгольским завоеваниям.
   Ариман явился в Каракорум не для того, чтобы убить Угэдэя, напротив, он
старался продлить ему жизнь и, таким образом, дать Субудаю время полностью
покорить Западную Европу. Вслед за Субудаем туда должны  были  направиться
чиновники Елю Чуцая для наведения мира и  порядка  и  утверждения  законов
Яссы, призванных раз и навсегда поработить население Европы. Их  правление
неминуемо привело бы к  последующему  застою  в  Европе,  подобному  тому,
который поразил Китай, а затем и саму империю  монголов.  В  итоге  Европу
объединили  бы   власть   китайских   мандаринов   и   сабли   монгольских
завоевателей. Многочисленные государства были бы навсегда стерты  с  карты
Европы. Вместо них царила бы железная тирания восточных деспотов.  Крупные
города оказались бы разрушены или захирели сами по себе.  Не  было  бы  ни
Возрождения, ни расцвета науки, ни высоких технологий. Западные демократии
никогда бы не возникли. Америку открыли бы китайские  мореплаватели,  если
вообще бы открыли.
   Теперь я в точности представлял  себе  план  Аримана.  Дав  возможность
монголам завоевать Западную Европу, он мог быть уверен в дальнейшем застое
и неизбежном вырождении людей под железной пятой монгольской тирании.  То,
что Елю Чуцай называл победой  величайшей  цивилизации  в  истории  Земли,
являлось на самом деле тупиковым путем развития, ловушкой, попав в которую
человечество погибло бы.
   Если Ариману удастся осуществить свой  план,  пространственно-временной
континуум будет нарушен, Ормузд свергнут со своего трона,  а  человечество
уступит место порождениям Тьмы.
   Спасти жизнь Угэдэю! Вот чего добивался Ариман. Следовательно, я должен
помешать ему. Мое путешествие во времени  осуществлялось  не  ради  смерти
Аримана.
   "Я должен был убить Угэдэя".
   Проклиная на чем свет стоит темень  и  непогоду,  я  развернул  коня  и
поехал в сторону Каракорума.
   Где-то позади меня в бескрайней степи осталась Агла.
   Я спешил в Каракорум,  чтобы  убить  человека,  считавшего  меня  своим
другом.



        "21"

   Я  привязал  свою  лошадь  под  навесом  у  нашего  домика.  Дождь   не
прекращался ни на минуту. Площадь  перед  шатром  Угэдэя  была  совершенно
пуста. Огромные костры, день и  ночь  полыхавшие  перед  входом  в  жилище
Великого хана, погасли. Да и сам шатер, казалось, вот-вот унесет неистовый
ветер, который все продолжал усиливаться.
   Все мои мысли и чувства остались в дикой степи, рядом с затерявшейся  в
ней Аглой. Она отправилась туда, чтобы спасти мою жизнь, а я  предательски
покинул ее там, среди бури, ради убийства другого, близкого мне  человека.
Но нечто большее, чем чувство, влекло меня в противоположном  направлении.
Подобно  солдату,  поднявшемуся  в  атаку,  вопреки   страху   смерти,   я
продвигался в сторону шатра Угэдэя, борясь с  порывами  ураганного  ветра.
Вероятно,  из  меня  получился  бы  неплохой  убийца.  Вместо  того  чтобы
направиться прямо ко входу в шатер, я сделал большой полукруг и обошел его
сбоку - этот маневр гарантировал мне  в  такую  ночь  почти  стопроцентную
безопасность. Проскользнув внутрь, я оказался посреди хорошо знакомого мне
зала для аудиенций. Сейчас здесь было пусто и  темно.  Длинный  серебряный
стол стоял пустым. Убранными оказались  и  шелковые  подушки,  на  которых
отдыхала монгольская знать, входившая в свиту Великого хана.
   Пробравшись вдоль стены зала, я оказался в непосредственной близости от
входа в личные апартаменты Угэдэя. Перед занавеской, отделявшей их от зала
приемов, стояли на страже два  вооруженных  телохранителя.  Я  забрался  в
пространство между свисавшими с потолка гобеленами и внешней стенкой шатра
и затаился там, пытаясь собраться с мыслями.
   Вне зависимости от  того,  спал  Угэдэй  или  нет,  при  нем  неотлучно
находятся шесть глухонемых воинов его личной охраны.
   Я мог добиться успеха только в одном случае:  ворвавшись  в  спальню  и
убив  Угэдэя  прежде,  чем  его  телохранители  успеют   сообразить,   что
происходит. Какая судьба ожидала в этом случае меня самого, не  имело  для
меня особого значения. Я знал, на что иду, и  не  хранил  иллюзий  на  сей
счет.
   Но мне не давала покоя судьба Аглы. Подсознательно я мечтал  только  об
одном - отказаться от убийства, разыскать Аглу, бежать  вместе  с  ней  из
Каракорума и найти для нас уединенное местечко, где бы  мы  могли  жить  в
любви и покое до окончания наших дней.
   Но о каком покое можно мечтать, когда на моей совести останется  гибель
человечества? Я невольно содрогнулся.
   - Агла, - прошептал я так тихо, что сам едва мог разобрать свои  слова.
- Прости меня, моя любимая. Может быть, мы  еще  когда-нибудь,  где-нибудь
встретимся...
   Достав кинжал,  я  аккуратно  разрезал  стенку  шатра,  проскользнул  в
апартаменты Угэдэя и спрятался за шелковой занавеской.  Никто  не  заметил
моего появления. Шатер был слабо освещен.  Сквозь  шелковую  ткань  я  мог
различить только тени находившихся внутри шатра мужчин, но ничто не  могло
помешать мне слышать их голоса.  Первый  из  них  принадлежал  Ариману.  Я
прирос к полу, опасаясь малейшим движением выдать свое присутствие.
   - Вы скоро уснете, мой повелитель, Великий хан, - произнес  Князь  Тьмы
густым, низким голосом.
   - Боль особенно сильна сегодня ночью, - услышал я слабый голос Угэдэя.
   - Это все сырость, мой повелитель, - объяснил  Ариман,  -  в  дождливую
погоду боль всегда становится сильнее.
   - Поэтому ты и сделал питье более сильным?
   - Это было необходимо, Великий хан, чтобы заставить боль отступить.
   - Но она все усиливается, перс. Каждую ночь она становится  сильнее.  Я
продолжаю ощущать ее, несмотря на твое лекарство.
   - Она не оставляла вас и во время охоты?
   - Куда там. Без твоего зелья я вообще бы не смог сесть в седло. Но если
бы не Орион, я был бы уже мертв этой ночью.
   Я услышал, как Ариман издал долгий свистящий звук, похожий  на  шипение
змеи.
   - Ты по-прежнему настаиваешь, что он послан сюда, чтобы убить меня?
   - Он ассасин, Великий хан. Это его работа.
   - Я не верю тебе, перс.
   Голос Аримана, казалось, разросся и заполнил все помещение.
   - В следующий раз, когда вы  увидите  его,  он  попытается  убить  вас.
Помните, я предупреждал вас.
   - Довольно, - приказал Угэдэй. - Если бы он  жаждал  моей  смерти,  ему
надо было только позволить вепрю довести дело до конца. Он спас мою жизнь,
колдун.
   - И тем самым завоевал ваше доверие.
   Угэдэй не ответил.
   Пару минут я не слышал ничего, кроме завывания ветра и скрипа крепежных
канатов.
   - Мой повелитель, Великий хан, - продолжал Ариман, - всего через  месяц
Субудай-багатур во  главе  своей  армии  пройдет  земли  немецких  князей,
пересечет могучую реку Рейн и вступит в страну франков. Франки  могучие  и
отважные воины. Они заставили отступить сарацинов много  лет  тому  назад.
Они сегодня сражаются у стен Иерусалима против турок. Но Субудай  сокрушит
их мощь  и  разрушит  до  основания  их  города.  Он  достигнет  побережья
Последнего моря и водрузит ваш штандарт на его берегах. Тогда ваша империя
займет все пространство между двумя Великими океанами. Европа и Азия будут
принадлежать вам.
   - Ты обещал мне  это  и  раньше,  колдун,  -  произнес  Угэдэй  слабым,
полусонным голосом.
   - Верно, - согласился Ариман. - Но ничего этого не произойдет, если мой
повелитель умрет и все орхоны и военачальники вынуждены будут съехаться  в
Каракорум на выборы нового Великого хана. Орион знает это. Вот  почему  он
должен нанести свой удар  в  ближайшие  несколько  дней,  если  собирается
спасти Европу от армии Субудая.
   - Я слышу тебя, колдун, - сказал Угэдэй, с трудом выговаривая слова,  -
но я не верю тебе.
   - Я еще никогда не ошибался в своих пророчествах, Великий хан.
   - Оставь меня, колдун. Позволь мне уснуть в мире.
   - Но я...
   - Я сказал, уходи, - приказал Угэдэй неожиданно окрепшим голосом.
   До меня донеслись тяжелые шаги Аримана, он пересек  шатер,  прежде  чем
исчезнуть в ночи. Несколько минут я  продолжал  стоять  в  своем  укрытии.
Лампы, освещавшие помещение,  за  исключением  одной,  постепенно  угасли.
Ждать дальше было бессмысленно. Я вышел из своего укрытия.
   Угэдэй лежал на  своей  постели,  одетый  в  грубую  домотканую  ночную
рубашку, обратив к потолку покрытое потом, изможденное  лицо.  Он  еще  не
спал и увидел меня, едва  я  выбрался  из  своего  убежища.  Телохранители
отреагировали мгновенно. Шесть клинков одновременно сверкнули  в  воздухе.
Слабым движением руки Угэдэй остановил их. Они замерли на месте, продолжая
сжимать рукоятки обнаженных кинжалов.
   - Они видят кинжал у тебя в руке, Орион, и  опасаются,  что  ты  пришел
убить меня.
   Только сейчас я понял, что продолжаю держать в руке  оружие.  Я  разжал
пальцы и позволил клинку упасть на ковер. Угэдэй сделал новый  знак  своим
телохранителям, и они, вложив сабли  в  ножны,  один  за  другим  покинули
спальню Великого хана.
   Мы остались одни.
   Похоже, у Угэдэя уже просто не осталось сил. Он с  трудом  сфокусировал
свой взор на моем лице, и я увидел агонию в его глазах.
   - Ты пришел исполнить пророчество  Аримана  и  убить  меня?  -  спросил
Угэдэй.
   - Если это единственный выход.
   По его губам пробежала слабая улыбка.
   - Монгольский воин не может сам лишить себя жизни. Но внутри моего тела
живет дьявол, Орион. Я горю, как в огне. Он медленно убивает меня, дюйм за
дюймом.
   "Рак!"
   Так вот почему Ариман снабжал Великого хана болеутоляющими препаратами!
Но даже искусство Владыки Тьмы не могло помочь Угэдэю на последней  стадии
его болезни.
   - Мой повелитель, Великий хан...
   - Орион, друг мой. Мне уже не суждено погибнуть в сражении.  Я  слишком
болен и стар для этого. Я едва  пережил  последнюю  охоту.  Но  ты  можешь
помочь мне. Убей меня. Дай  мне  возможность  умереть  достойной  смертью,
вместо того чтобы влачить жалкое существование.
   Я с трудом перевел дыхание.
   - Как я могу убить человека, назвавшего меня своим другом?
   - Смерть всегда побеждает, рано или поздно. Она не пощадила даже  моего
великого отца. Доберется она и до меня. Весь  вопрос  в  том,  когда...  и
сколько боли мне еще предстоит испытать. Я не трус, Орион, - он на секунду
закрыл глаза, и все его тело  содрогнулось  от  нестерпимой  боли,  -  но,
поверь мне, то, что  я  уже  испытал,  более  чем  достаточно  для  одного
человека.
   Я стоял рядом с постелью хана, не в силах пошевелить даже рукой.
   - Ты верный друг, - произнес  Угэдэй,  -  ты  колеблешься  потому,  что
знаешь, если ты убьешь меня, пророчество Аримана  никогда  не  сбудется  и
монголы так и не будут править миром.
   Как я мог сказать ему, что именно стремясь предотвратить  возникновение
мировой империи монголов, я и пришел убить его?
   - Твои пророчества нравятся мне куда больше, Орион. Пусть монголы живут
в мире и согласии. Предоставим другим народам  сражаться  между  собой  за
право править миром. До тех пор, пока мы сами будем наслаждаться  миром...
и покоем...
   Его глаза снова закрылись, а тело изогнулось от приступа  боли,  как  у
человека, поджариваемого на медленном  огне.  Когда  он  открыл  глаза,  я
увидел в них слезы.
   - Я плачу, как женщина, - произнес он, улыбаясь с неописуемой  горечью,
- даже лекарство Аримана не может помочь мне сегодня.
   Моя рука невольно скользнула к пустым ножнам, висевшим у меня на поясе.
   - Не годится моим подданным видеть своего властелина  столь  слабым,  -
продолжал он, когда боль несколько  отступила.  -  Великий  хан  не  может
показаться на людях со слезами на глазах.
   Вспомнив,  что  Ясса  запрещает  пролитие  крови  среди   монголов,   я
повернулся и взял подушку, лежавшую на полу, рядом с ложем Великого хана.
   Заметив мое движение, Угэдэй улыбнулся.
   - Прощай, мой друг с далекого запада. Прощай.
   Я положил подушку на его лицо. Когда я поднял ее,  в  моих  собственных
глазах стояли слезы.
   Я медленно вышел из шатра, миновав телохранителей, все еще остававшихся
на  своем  посту.  Буря  утихла,  и  небо  очистилось  от  облаков.   Ночь
закончилась, а с нею ушла и буря. Я  добрался  до  своей  хижины,  отвязал
лошадь и вскочил в седло.
   Где-то в степи находилась моя Агла. У меня еще оставался шанс добраться
до нее прежде, чем монголы узнают о моем преступлении.
   В течение двух дней я колесил по степи, теряясь в догадках  -  пережила
ли Агла грозу, начали ли уже монголы охоту на меня  и  какие  новые  козни
замыслил против меня Ариман.
   Утром третьего дня я увидел лошадь без всадника, мирно щипавшую  траву.
Я направил коня вдоль цепочки  следов,  отчетливо  отпечатавшихся  на  еще
влажной почве. Наконец я увидел маленькую фигурку, распростертую на земле.
Пришпорив коня, я во весь опор поскакал к ней.
   Но прежде чем я успел добраться до нее, весь мир закружился прямо перед
моими глазами. Я почувствовал, что проваливаюсь в пустоту.
   - Агла, - только и успел прошептать я, прежде чем все ощущения оставили
меня.
   Не берусь судить, сколько времени я пребывал в таком  состоянии,  да  и
существовало ли само понятие времени там,  где  оказалась  моя  бесплотная
сущность. Но странное дело, мой мозг продолжал работать. Сначала я  решил,
что это очередные происки Аримана, решившего отомстить  мне.  Но  затем  я
увидел далеко впереди свет одинокой звезды и понял, что  ошибался.  Звезда
медленно увеличивалась в размерах, пока не обратилась  в  золотой  шар,  в
свою очередь преобразовавшийся в знакомую фигуру Золотого бога.
   Ормузд!
   "Ты хорошо поработал, Орион".
   Я не мог слышать его слов в пустоте, но  они  ясно  прозвучали  в  моем
сознании.
   Значит, это Ормузд, а не Ариман унес меня от Аглы  после  того,  как  я
исполнил   свое   предназначение?   Так   вот    какова    его    награда,
предназначавшаяся мне за успешное выполнение моей миссии!
   "Но твоя работа далеко не закончена, - продолжал Ормузд. -  Ариман  все
еще   угрожает   существованию   континуума.   Ты   только    приостановил
осуществление его дьявольских замыслов, но не заставил его  отказаться  от
них".
   Золотой  бог  исчез.  Я  продолжал  свое   падение   в   бесконечности,
преисполненный гнева, но не против своего врага Аримана, а против Ормузда,
моего создателя.



        "ИНТЕРЛЮДИЯ"

   Безжизненное тело Ориона медленно дрейфовало  в  вакууме  пространства.
Золотой  бог,  появившийся  словно  ниоткуда  в  уже  привычном  для  него
человеческом образе, стал придирчиво изучать творение своих рук.  Закончив
осмотр, он удовлетворенно улыбнулся.
   - Ему не пришлось умирать на  этот  раз?  -  услышал  он  обеспокоенный
голос.
   Золотой бог счел излишним даже поднять свою златокудрую голову.
   - Нет, но он до сих пор не желает откликнуться на мой призыв.
   - Он начинает ненавидеть тебя.
   -  Или  понимать,  что  его  собственные  ничтожные  желания  ничто  по
сравнению с моей волей, - возразил он. - В данный момент  он  более  всего
ненавидит богоподобное создание, известное ему под именем Ормузда. Но  это
всего лишь малая часть меня, как тебе известно.
   Серебряная небожительница, называвшая себя Аней, в свою очередь приняла
человеческий облик и появилась рядом с Ормуздом. Ее платиново-серые  глаза
с нежностью обратились к лицу Ориона.
   - Ему очень хотелось остаться там, где он был счастлив.
   - Рядом с тобой?
   - Что ж, мы были счастливы вместе.
   Золотой бог сделал неопределенный жест, который мог быть истолкован как
угодно: от выражения полной покорности судьбе до демонстрации  откровенной
досады.
   - Я посылал его в путешествие не для того,  чтобы  обрести  счастье,  -
произнес он  холодно.  -  У  него  было  задание,  которое  ему  надлежало
исполнить.
   - Ты послал его убить Владыку  Тьмы,  но  не  позаботился  одарить  его
силой, достаточной для выполнения вашего поручения.
   - В надлежащее время она у него будет. Таково мое намерение.
   - Но почему бы тебе не позаботиться об этом уже  сейчас,  -  настаивала
Аня.
   - Но тут есть и твоя вина, - усмехнулся Ормузд.  -  Тебе  не  следовало
ослаблять его.
   - Мне?
   - Ты дала ему возможность понять, насколько он одинок. Ты заставила его
искать дружбы, более того, любви.
   Аня высокомерно вздернула подбородок:
   - А тебе не приходило в голову,  что  пока  ты  играл  в  свои  игры  с
пространством и временем, изменился не только он, но и я?
   - Вздор, ты не могла...
   - Но я действительно люблю его, - прошептала она. - Там, на  Земле,  он
был просто великолепен. Иногда он напоминал мне тебя,  но  он  никогда  не
имел твоих недостатков.
   - В самом деле? - высокомерно улыбнулся Ормузд.
   - Да, он ни в чем не уступает нам, - убежденно повторила она.  -  Кроме
того... - Она запнулась.
   - Что же еще?
   - Кое в чем он даже превосходит нас. У него есть качество, которого нет
ни у тебя, ни у меня.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Способность к  самопожертвованию.  -  Голос  Ани  внезапно  стал  еле
слышным. - Неужели так трудно понять, что миссия, которую ты  возложил  на
него, ему не по силам. Но он возложил ее на  себя,  не  имея  ни  малейших
шансов на успех.
   - И преуспел, - жестко  остановил  ее  Ормузд.  -  Он  сумел  сохранить
континуум в неприкосновенности.
   - Но какой ценой!
   - Это не имеет значения, моя дорогая. Важен только результат.
   -  Но  ты  был  готов  пожертвовать  им  и  всем   человечеством   ради
собственного спасения.
   - И твоего в том числе.
   - Добавьте сюда и Князя Тьмы. Он тоже необходим вам.
   - Нет. Рано или поздно он будет сокрушен.
   - Но ты не можешь уничтожить его, не погубив нас.
   - Заблуждение. Ничто не может продолжаться вечно. Орион все сделает для
меня.
   Аня бросила недоверчивый взгляд на неподвижное тело Ориона.
   - Ты должен понимать, что он не  в  состоянии  справиться  с  Ариманом.
Орион всего лишь творение твоих рук. Ему не  сравниться  с  могущественным
Владыкой Тьмы.
   - И тем не менее он победит.
   - Это невозможно!
   - Говорю тебе, так оно и будет. Орион уже дважды сумел  нарушить  планы
Князя Тьмы. Я буду посылать его на борьбу с Ариманом столько раз,  сколько
потребуется, пока не добьюсь своей цели.
   - Неужели в своей гордыне ты не в состоянии хоть  раз  реально  оценить
ситуацию? - не выдержала она. - Неужели ты настолько  самоуверен,  что  на
самом деле веришь в то, что победишь?
   - Я все время выигрываю, - надменно возразил Золотой бог.  -  Континуум
до сих пор сохранен, вопреки всем усилиям Князя Тьмы.
   Аня подняла руку, и внезапно пустота вокруг них приобрела зримые  черты
космического пространства.
   -  Взгляни,  -  потребовала  она,  указывая   рукой   на   стремительно
расширявшуюся вселенную. - Суди сам, что происходит с твоим континуумом. И
ты все еще продолжаешь утверждать, что способен победить  в  этой  борьбе?
Выиграть в ситуации, в которой победителя просто быть не может?
   Золотой бог щелкнул пальцами, и картина  вселенной  мгновенно  исчезла.
Они снова находились в абсолютной пустоте.
   - Пусть тебя не  пугают  подобные  эффекты,  моя  милая,  -  усмехнулся
Ормузд. - Главное сражение происходит на Земле. Именно там решается судьба
мироздания.
   - Ты на самом деле веришь в то, что сейчас  говоришь?  -  не  унималась
Аня.
   - Моя вера и есть истина, - высокомерно изрек Ормузд. - Моя  вера  суть
сам континуум.
   - И сколько еще времени ты сможешь контролировать ситуацию? -  спросила
Аня иронически. - Неужели ты не  понимаешь,  что  еще  немного  -  и  тебе
придется признать свое поражение, независимо от того, хочешь ты этого  или
нет. Только слепой может не заметить, что силы Тьмы  возрастают  день  ото
дня.
   - Все переменится, когда Князь Тьмы будет уничтожен.
   - Из этого следует, что ты снова намерен послать его туда, - прошептала
Аня, бросив взгляд на своего возлюбленного.
   - Таково мое намерение, - холодно произнес Ормузд.
   - В таком случае я пойду вместе с ним.
   - Это неразумно, - заметил Золотой бог, пожимая плечами.
   - Я люблю его! - возразила она.
   - Но ты не можешь постоянно оставаться рядом с ним. Ведь он всего  лишь
игрушка. Прошу тебя, Аня, будь благоразумна.
   - Я уже говорила, что он напоминает мне тебя, - горячо возразила она. -
Пусть ему недостает твоего могущества и уверенности в себе.  Он  с  лихвой
компенсирует эти недостатки терпимостью и отвагой. И самое  главное  -  он
тоже любит меня.
   Не в силах скрыть раздражения, Ормузд круто повернулся спиной  к  своей
собеседнице и мгновенно исчез.
   Бросив последний взгляд на Ориона,  Аня  неохотно  последовала  примеру
Золотого бога...
   Даже у бессмертных бывают свои слабости.
   Возможно, поэтому они так охотно спускаются на Землю.




        "ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОТОП"


        "22"

   Когда я открыл глаза, надо мной сияло голубое  небо,  покрытое  легкими
кучевыми облаками. Воспоминания о Каракоруме, Угэдэе и  монголах  казались
такими же далекими и нереальными, как голубой свод  у  меня  над  головой.
Только Агла как живая по-прежнему стояла у меня перед глазами. Ее  нежный,
мелодичный голос все еще звучал у меня в ушах, и аромат нежной,  бархатной
кожи кружил голову.
   "Ормузд! - раздраженно  подумал  я.  -  Известно  ли  тебе,  что  такое
страдание? Осознаешь ли ты, насколько жесток в своей целенаправленности?"
   Тем не менее я ни на секунду  не  сомневался,  что  мне  снова  суждено
встретиться с Аглой - Аретой, каким  бы  ни  было  ее  настоящее  имя.  Мы
оказались связаны с ней неразрывными узами, над  которыми  бессильно  само
время, не говоря уже об Ормузде или Аримане.  Рано  или  поздно  мы  снова
отыщем друг друга.
   Приняв сидячее положение, я огляделся вокруг. Я находился  на  лужайке,
покрытой  сочной,  шелковистой  травой.  Чуть  в  отдалении   поблескивали
серебром воды небольшой реки, в которых купались ветви стоявших на  берегу
деревьев. Воздух наполнял аромат цветов. Рай, да и только. Такой, каким он
был до той поры, как Господу пришло в голову сотворить  первого  человека.
Из высокой травы выскочил кролик и уставился на меня любопытными глазками.
Он ничуть не боялся меня. Просидев  так  несколько  секунд,  он  не  спеша
повернулся и исчез в зарослях кустарника.
   Опустив глаза, я критически осмотрел свой костюм. Моя  одежда  на  этот
раз состояла из короткого килта и жилета. К плетеному поясу был прикреплен
небольшой каменный нож. Закрыв на мгновение глаза, я попытался сообразить,
где я мог оказаться на этот раз. Если принять во внимание слова Аримана, я
продолжал двигаться против потока времени.  Приоткрыв  глаза,  я  еще  раз
более внимательно осмотрел нож, который продолжал держать в руке. Сомнений
у меня не осталось. Он  был  сделан  из  обсидиана.  Итак,  я  оказался  в
каменном веке. Ормузд не стеснялся. На сей раз  речь  шла  не  о  каких-то
жалких столетиях. Меня отбросили в прошлое на десять тысяч  лет,  если  не
больше.
   Из ада термоядерного реактора  к  варварскому  великолепию  монгольской
столицы  и,  наконец,  сюда.  Ормузд  поступал  последовательно.   Чистая,
покрытая сочной травой лужайка, погожее солнечное утро. Так вот каким  был
наш мир на заре своего существования. Эдем, где люди встречались настолько
редко, что дикие  животные  еще  не  научились  бояться  их.  Девственная,
нетронутая Земля. Золотой век! Вавилон и пирамиды Египта будут воздвигнуты
много столетий спустя, не говоря уже о чудесах Эллады и Древнего Рима.
   Судя по всему, я попал сюда в  самый  разгар  весны.  В  воздухе  стоял
непрекращавшийся гул многочисленных насекомых.  Пели  птицы.  Очевидно,  я
оказался где-то в умеренных широтах, далеко за пределами холодного дыхания
отступавшего ледника. Это был прелестный уголок Земли,  безмятежный  и  на
первый взгляд совершенно необитаемый. Впрочем, на сей счет я не тешил себя
иллюзиями. Раз уж Ормузд послал меня сюда, люди здесь  наверняка  жили.  А
следовательно, где-то неподалеку находился и Ариман. Вероятно, именно этой
мирной земле предстояло в ближайшее будущее стать  ареной  новых  кровавых
событий, новым ключевым звеном в бурной истории человечества.  Князь  Тьмы
все еще не отказался от своих замыслов. Мне  предстояло  в  очередной  раз
воспрепятствовать осуществлению его зловещих планов, а  если  представится
такая возможность, то и убить его.
   "Как обычно, любой ценой!"
   Я начинал уже уставать от бесконечной игры.  Что  означала  смерть  для
Аримана или для меня? Дополнительные страдания, новые утраты? Но даже  эти
понятия оставались для нас не более чем условными,  превращаясь  в  своего
рода правила игры. Мгновение смерти и начало нового цикла,  вечная  погоня
охотника за своей жертвой.
   Выбор у меня был невелик. Убить или быть убитым. Возможно  ли  положить
этому конец? Неужели во всем мироздании нет уголка, где бы я  мог  жить  в
мире и спокойствии, как любой другой нормальный человек?
   "Но ты - Орион, - твердил голос в моем подсознании.  -  Орион  Охотник!
Твое предназначение - вечно преследовать Аримана".  О  каком  покое  может
идти речь, если  на  карту  поставлено  само  существование  человечества?
Сохранение пространственно-временного континуума! Возможно, сознание моего
высокого предназначения и должно было льстить мне, но, увы, подобная мысль
даже не приходила в мою голову. Вместе с тем я отдавал себе полный отчет в
том, что у меня нет выбора, я  должен  слепо  повиноваться  воле  Ормузда.
Просить что-нибудь для  себя,  не  важно  -  любви  или  покоя,  абсолютно
бессмысленно. В этом отношении бог Света ничуть не лучше Владыки Тьмы. Мне
оставалось только выполнить его новое  поручение,  как  бы  я  к  нему  ни
относился. Но ощущение своего полного бесправия в  извечном  соперничестве
двух противоборствующих сил вовсе не делало мою  роль  привлекательной.  Я
ничем не был обязан Ормузду. Если я и выполнял его задания, то  только  из
чувства долга перед людьми. У меня не оставалось  больше  любви  или  даже
уважения к богу Света.
   Я спустился к реке, стараясь не поранить об острые камни босые ноги. На
этот раз на мне не  было  даже  сандалий.  Мое  и  без  того  безрадостное
настроение еще более  ухудшилось,  когда  я  припомнил,  какой  ценой  мне
удалось выполнить последнее поручение Ормузда.
   "Боги всегда предпочитают оставлять грязную работу своим творениям!"
   Склонившись к воде, я с удовольствием утолил жажду  чистой,  прозрачной
влагой,  после  чего  более  внимательно  обозрел  лежавшую  передо   мной
местность.  Правильная  цепочка  крупных  камней  пересекала  русло  реки.
Кажется, это были первые следы пребывания человека,  которые  мне  удалось
обнаружить. Я переправился через реку  и  начал  медленно  подниматься  по
склону невысокого холма. Поднявшись на его  вершину,  я  в  очередной  раз
осмотрелся. К югу  от  меня  на  значительном  удалении  сверкали  вершины
двуглавой горы. Над одной из них клубился слабый дымок.
   Вулкан?
   Сколько я ни  копался  в  своей  памяти,  я  не  мог  вспомнить  ничего
определенного, хотя и был  уверен,  что  не  раз  видел  изображение  этих
величественных гор. Махнув рукой на красоты природы, я  вернулся  к  реке.
Присев на берегу,  я  собрался  немного  отдохнуть,  но  смутное  ощущение
близкой опасности заставило меня поднять глаза.
   Около тридцати человек, растянувшись в линию,  пытались  взять  меня  в
полукольцо. Если бы не отсутствие лошадей, я принял  бы  их  за  монголов,
настолько схожую тактику они применяли. Когда незнакомцы подошли  поближе,
я сумел получше рассмотреть их. Все они  были  светлокожими,  рыжеволосыми
людьми, одетыми почти так же, как и я. Их сопровождало несколько  грязных,
тощих собак, один вид которых вызывал сочувствие. Обнажив свои клыки,  они
уставились на меня, сверкая злобными глазами, не пытаясь, впрочем, подойти
поближе. Несколько мгновений туземцы молча пялились на меня, разглядывая с
выражением недоумения, смешанного со страхом.
   Рыжебородый предводитель держал в руках длинный шест, на  который  была
насажена голова дикой козы. За спинами взрослых маячили  фигуры  женщин  и
детей. Жалкий вид дикарей вызывал бы лишь сострадание, если бы все они  не
были вооружены длинными деревянными пиками с  заостренными  наконечниками.
Даже в  руках  детей  мелькали  каменные  ножи  или  дубинки.  Да  и  стая
сопровождавших их собак не внушала особенного доверия.
   Каменный век.  Палеолит  или  скорее  неолит.  Впрочем,  это  не  имело
никакого значения. Сейчас многое зависело исключительно от  того,  удастся
ли мне наладить контакт с примитивными детьми природы.
   Молодая  девушка  вышла  из  задних  рядов  и  остановилась   рядом   с
рыжебородым вождем. Она была рыжеволосой, как и  все  ее  соплеменники,  и
выглядела настоящей дикаркой. Но даже на таком  расстоянии  я  безошибочно
узнал в ней Арету - Аглу. Ее губы зашевелились, но я не смог разобрать  ее
слов.
   Прикрикнув на собак, вождь отдал распоряжение двум молодым  воинам.  По
его сигналу они начали осторожно приближаться ко мне, держа наготове  свои
длинные пики. Остальные туземцы сгрудились вокруг своего вождя, готовые  в
зависимости от развития событий  наброситься  на  меня  или  обратиться  в
бегство.
   Безбородым   рыжеволосым   подросткам,   которые   двигались   в   моем
направлении, было лет по четырнадцать. Чувствовалось, что  они  до  смерти
боялись меня, и только страх  перед  неизбежным  наказанием  заставлял  их
исполнять волю своего предводителя.
   Когда они подошли на достаточно  близкое  расстояние,  я  вытянул  руки
ладонями вперед, давая им понять, что не питаю враждебных намерений.  Даже
если они и не поняли моего жеста, то по крайней мере не могли не заметить,
что в руках у меня нет оружия. Подростки остановились ярдах  в  десяти  от
меня, продолжая держать пики на изготовку.
   - Кто ты такой? - спросил один из них ломающимся юношеским голосом.
   Меня нисколько  не  удивило,  что  я  понимал  их  язык.  Я  уже  успел
привыкнуть к методам своего создателя.
   - Я путешественник, пришедший издалека, - сообщил я.
   - Что ты делаешь на нашей земле? - спросил  второй,  угрожающе  подымая
пику. Его голос оказался чуть погуще, чем у первого, но тем  не  менее  не
позволял усомниться в том, что говорит юноша.
   Мне не составило  бы  большого  труда  разделаться  с  обоими  дерзкими
юнцами. Но противостоять одновременно целой орде оказалось бы сложно  даже
для меня.
   - Я пришел издалека, - повторил я,  повышая  голос,  чтобы  меня  могли
услышать и остальные. - Я никого не знаю в вашей стране и прошу  помощи  и
защиты.
   - Ты пришел один? - подозрительно переспросил один из юнцов.  -  Совсем
один?
   - Да.
   - Ты лжешь,  -  воскликнул  он.  -  Никто  не  может  путешествовать  в
одиночку. Духи или дикие животные убили бы тебя. Человек не отправляется в
дорогу без поддержки своего племени.
   - Я говорю правду, - настаивал я. - Я прошел большое расстояние, прежде
чем оказался в вашей стране.
   - К какому племени ты принадлежишь? - задал вопрос второй.
   Похоже, и здесь шла война. Очевидно, весы истории снова заколебались, и
мне предстояло стать песчинкой, способной перетянуть их в нужную  сторону.
Одновременно мне стало очень грустно. Даже  в  первозданном  раю  люди  не
находили ничего лучшего, чем убивать друг  друга.  Я  посмотрел  на  нагую
девушку, стоявшую рядом с вождем. Наши взгляды встретились. Как  хорошо  я
знал эти бездонные серые глаза! Но и в них я не увидел понимания. Она была
женщиной каменного века, такой же дикой и свирепой, как и ее соплеменники.
   - Я один, - устало повторил я. - У меня нет своего племени. Вот  почему
я хотел бы присоединиться к вашему племени.
   Они вопросительно оглянулись на своего вождя, но  тот,  по-видимому,  и
сам пребывал в нерешительности.
   - Ты не можешь  принадлежать  к  племени  Козы,  -  неуверенно  заметил
обладатель более низкого голоса. - Кто твои мать и отец?
   Не надо было знать психологию, чтобы разгадать ход их несложных мыслей.
Либо ты - их соплеменник, либо чужак,  а  следовательно,  враг.  Возможно,
иногда человек каменного века и мог взять себе жену из чужого племени,  но
судя по моим новым знакомым, они предпочитали своих невест. Очевидно,  они
еще не достигли того уровня, когда женщины стали товаром, предметом обмена
и залогом мира.
   - Вы правы, я не принадлежу к вашему племени,  -  согласился  я.  -  Но
человек не может жить один. Вот почему я хочу присоединиться к вам.
   Юнцы  снова  оглянулись  на  своего  вождя.  Он  все  еще  пребывал   в
нерешительности, задумчиво теребя свою рыжую  бороду.  Проблемы  подобного
рода, очевидно, в каменном веке приходилось решать не часто.
   - Я буду полезен вам, - продолжал убеждать я. - Я хороший охотник.  Мое
имя Орион.
   Очевидно, что-то в моих словах поразило их.  Они  уставились  на  меня,
широко открыв рты. Не только юнцы, говорившие со мной, но и  их  вождь,  и
вся его шайка. Даже собаки и те встали в стойку.
   - Да, - повторил я. - Орион означает "охотник". А  каковы  ваши  имена.
Что означают они?
   Что тут началось! Двое парнишек с копьями наперевес издали воинственный
клич, не рискуя, однако, отважиться на атаку. Все остальные люди  племени,
не дожидаясь знака  своего  вождя,  ринулись  вниз  по  склону,  угрожающе
размахивая своими копьями. Дальнейшее промедление могло стоить мне  жизни.
Забыв о гордости, я развернулся и побежал в противоположном направлении. У
меня не было ни малейшего желания сражаться. Тем более я не находил повода
кого-то убивать. Они попытались остановить меня своими копьями, но  делали
это на редкость неумело. Воины из них были никудышные. При желании  я  мог
бы без особых проблем свернуть  шею  парочке-другой  наиболее  настойчивых
преследователей, но мне не хотелось без крайней нужды осложнять свою жизнь
бессмысленным кровопролитием. Поэтому я бежал. Они  попытались  продолжить
свое преследование. Но у них не было ни малейшего шанса  догнать  меня.  В
жизни я не встречал более неуклюжих людей. Я легко опередил их и,  добежав
до реки, бросился в воду.
   Переправившись на противоположный берег, я отряхнулся и  бросил  взгляд
на своих преследователей. Они стояли у кромки воды, размахивая  копьями  и
выкрикивая  проклятия,  но  не  решаясь  войти  в  воду.  После  короткого
совещания они круто развернулись и двинулись вверх по склону  холма,  а  я
растянулся на траве, подставив свое тело горячим лучам утреннего солнца.



        "23"

   К исходу дня  я,  кажется,  нашел  причину  столь  странного  поведения
туземцев.
   _Мое имя!_
   Надо полагать, люди каменного века придавали именам особое значение. Да
и что говорить о них, если даже монголы, стоявшие на  куда  более  высокой
стадии развития, не  решались  произносить  вслух  имени  Чингисхана.  Для
дикаря сообщить свое имя первому встречному было столь  же  нелепо,  сколь
для современного гаитянина добровольно вручить обрезки  своих  ногтей  или
прядь волос жрецу вуду. Я по незнанию нарушил это  простое  правило,  чем,
вероятно, до смерти перепугал их.
   Когда солнце опустилось  за  горизонт,  окрасив  небеса  в  багряные  и
пурпурные тона, я вскарабкался  на  высокое  дерево  и  с  грехом  пополам
устроился на развилке двух толстых веток. Отдаленное рычание  льва  делало
такую меру предосторожности далеко не лишней.
   Я уснул с мыслями об Агле. Но не она, а Ормузд явился ко  мне  во  сне.
Собственно, это даже трудно было  назвать  сном,  настолько  отчетливым  и
реальным было мое видение. Бог Света выглядел недовольным и обеспокоенным.
   - Ты должен найти это племя, Орион, -  объявил  он,  переходя  сразу  к
делу.
   - Я уже нашел его,  -  отозвался  я,  -  но,  очевидно,  мое  поведение
испугало дикарей.
   - Тебе придется завоевать их доверие. Это необходимо.
   - Чего ради? Что у меня общего с ордой грязных туземцев?
   Ормузд старался сохранить невозмутимость, но  было  очевидно,  что  мои
вопросы раздражали его.
   - Владыка Тьмы собирается уничтожить этих... грязных туземцев,  как  ты
изволил выразиться, Орион. Твоя обязанность помешать ему.
   Я собирался резко отказаться, заявить, что не пошевелю и пальцем,  пока
он не вернет  мне  женщину,  которую  я  люблю,  но  вместо  этого  только
неуверенно прошептал:
   - Какая нужда Ариману истреблять маленькое племя,  живущее  в  каменном
веке. Каким образом  судьба  горстки  жалких  дикарей  может  повлиять  на
историю человечества?
   - Какая тебе разница? - возразил Ормузд,  бросая  на  меня  недовольный
взгляд. - Твое  предназначение  убить  Аримана.  Ты  уже  дважды  потерпел
неудачу, хотя и сумел расстроить его планы. Сейчас он собирается  погубить
этих людей, следовательно, твоя  прямая  обязанность  помешать  Ариману  и
сокрушить его. Неужели не ясно?
   - Но почему вы выбрали меня? -  настаивал  я.  -  По  какому  праву  вы
втянули меня в эту игру? Вам прекрасно известно, что  мне  не  хватит  сил
убить Аримана. Почему бы вам самому не заняться охотой  на  своего  врага?
Почему я должен умереть, когда даже не понимаю...
   - Тебе не обязательно что-либо  понимать.  -  Голос  Ормузда  прогремел
словно раскат грома. - Ты избран для  спасения  человечества.  Не  задавай
бессмысленных вопросов и делай, что тебе говорят.
   - Я имею право знать, кто я такой и почему был создан для осуществления
этой цели, - настаивал я,  прикрывая  глаза  рукой,  чтобы  защититься  от
немыслимого сияния, испускаемого лицом разгневанного бога.
   Глаза Ормузда сверкнули ярче, чем лучи лазеров,  которым  было  суждено
убить меня в далеком будущем.
   - Ты осмеливаешься сомневаться в моих словах?
   - Я доверяю вам. Но понимание - это совсем другое дело. Я имею право на
жизнь. И если я должен умереть...
   - Ты умрешь и возродишься столько раз, сколько потребуется.
   - Нет!
   - Да! Ты должен умереть, чтобы  возродиться  вновь.  Для  смертных  нет
иного пути, чтобы путешествовать во времени.
   - Но эта женщина, Агла... Арета. Что произойдет с ней?
   Несколько мгновений Ормузд молчал.
   - Владыка Тьмы угрожает и ей, - произнес он  более  мягким  голосом.  -
Собирается уничтожить ее, меня, континуум. Если ты хочешь спасти ее,  тебе
не остается ничего другого, как убить Аримана.
   - Это правда, что вы и  вам  подобные,  -  спросил  я  нерешительно,  -
некогда уничтожили весь народ Аримана, кроме его самого?
   - Он так сказал?
   - Да.
   - Тогда он еще и Князь Лжи.
   Разумеется, заявление  Ормузда  могло  быть  пустой  отговоркой.  Но  я
понимал, что другого ответа не получу.
   - Когда произошла та Война? - задал я новый вопрос. - Кто  воевал  и  с
кем? Чем она закончилась?
   -  А  это  тебе  предстоит  выяснить  самому,  -  заметил  Ормузд.  Его
изображение померкло, словно растворилось в ночном воздухе. -  Выяснить  и
рассказать мне, - добавил он неожиданно.
   - Подождите, - вскричал я. - Вы хотите сказать, что сами не знаете, что
случилось? Не знаете, чем закончилась Война? Что произошло  между  вами  и
народом Аримана?
   - Почему ты так уверен, что мы принадлежим  к  разным  народам,  Орион?
Тебе никогда не приходило в голову, что я могу быть твоим отцом?
   Ормузд исчез. Я  обнаружил,  что  сижу  на  своем  насесте,  напряженно
всматриваясь в черное ночное небо. Тысячи звезд изливали на меня свой свет
из глубин космоса.
   Я попытался отыскать среди них созвездие, имя которого носил, но его не
было видно. Так я и просидел до  самого  утра,  тщетно  пытаясь  разгадать
тайный смысл, скрытый в последних словах Золотого бога.



        "24"

   День за днем я следовал по пятам за племенем Козы, не оставляя  надежды
рано или поздно завоевать доверие дикарей. На мою беду, эти невежественные
люди питали патологическую неприязнь ко всем незнакомцам, что  существенно
затрудняло выполнение моей задачи.  Но  приказ  Ормузда  не  оставлял  мне
выбора. Мне предстояло расстроить планы Аримана, какими бы  они  ни  были.
Племя представляло  собой  естественную  приманку  для  Владыки  Тьмы,  на
которую я и собирался поймать его.
   Была еще и сероглазая красавица, остававшаяся по-прежнему желанной  для
меня,  несмотря  на  грязь,  покрывавшую  ее  тело,  и  мрак   невежества,
окутывавший ее душу. Пусть она и не узнавала меня, но я не сомневался, что
именно ее я знал в далеком будущем как Арету и Аглу.  Почему,  воссоздавая
ее рядом со мной, Ормузд неизменно стирал в ее сознании все воспоминания о
наших предыдущих встречах? Впрочем, кое-какие соображения на этот  счет  у
меня все же были. Как и в случае с Аглой, ей предстояло сыграть роль  моей
путеводной звезды в чужом для меня мире. Любовь Аглы открывала мне  доступ
к сердцам ее диких сородичей. Стоит ли говорить, с каким нетерпением  ждал
я новой встречи с прекрасной дикаркой? Но до поры до времени мне следовало
соблюдать осторожность. Страх перед всем неизвестным мог побудить  дикарей
на отчаянные действия, поэтому я предпочитал держаться в  стороне,  ожидая
подходящего случая.
   Большую часть времени люди племени проводили в  поисках  пищи.  Молодые
девушки и женщины ежедневно обшаривали заросли, не пренебрегая ничем,  что
попадалось им под руку. Взрослые мужчины проводили  все  время  на  охоте,
которая  редко  оказывалась  удачной.  Старики  оставались  в  лагере  для
присмотра за детьми. С наступлением сумерек все племя собиралось у  костра
ради скудной вечерней трапезы.
   Экологи двадцатого века любят  ставить  в  пример  своим  пресытившимся
современникам примитивные племена, жившие, по их словам, в полной гармонии
с  природой.  Понаблюдав  за  дикарями  каменного  века,  могу  с   полной
ответственностью заявить, что ничего похожего не было  и  в  помине.  Люди
племени Козы влачили жалкое существование, постоянно балансируя  на  грани
голода. Брошенные ими стоянки напоминали грязные  помойки.  Если  какое-то
равновесие и существовало, то только  потому,  что  дикарей  было  слишком
мало. Дым их жалких костров не мог загрязнить воздуха,  а  кучи  мусора  -
девственной почвы, вырубка леса еще не оказывала губительного  влияния  на
колебания уровня грунтовых вод, а массовое истребление диких животных - на
общую численность их популяций. Но то, что сходило с рук кучке первобытных
людей,  обернулось  серьезной  проблемой  для  человечества,   когда   его
численность перешагнула за несколько миллиардов.  Впрочем,  я  никогда  не
принимал всерьез нелепые потуги "зеленых" идеализировать жизнь первобытных
людей.
   После нескольких дней скрытого наблюдения я разработал  план,  который,
по моему мнению, должен был привести меня к достижению желанной цели.  Как
вы, возможно, помните при моей первой и пока единственной встрече с людьми
племени  Козы  я  заявил  о  своем   искусстве   охотника.   Если   строго
придерживаться фактов, заявление мое  было  чистейшей  воды  бахвальством.
Если не считать массового истребления  животных  в  монгольской  степи,  в
котором я принимал чисто номинальное участие,  мой  опыт  в  этой  области
практически равнялся нулю. Но моя реакция и физическое развитие давали мне
заметное преимущество перед людьми каменного века.
   Наблюдая за их методами охоты, я пришел к выводу,  что  сумею  добиться
успеха там, где они постоянно терпели неудачи. Счастье сопутствовало  мне,
и отныне я почти каждую ночь пробирался в их стойбище и оставлял у  костра
убитых мною животных. Туземцы спали  на  открытом  воздухе,  нисколько  не
думая об охране. Огонь надежно защищал их от ночных хищников, а их  соседи
кочевали  слишком  далеко  от  места  их   постоянного   обитания,   чтобы
представлять собой сколько-нибудь серьезную  опасность.  После  нескольких
неудачных попыток мне удалось изготовить примитивный  лук,  что  позволило
окончательно  решить  продовольственную  проблему.  С  этого  дня  я   мог
охотиться не только на кроликов, но  и  на  более  крупных  животных,  что
позволило мне окончательно уверовать в успех моего плана.
   Реакция самих дикарей на таинственное появление моих подарков оказалась
вполне характерной для людей с их уровнем умственного  развития.  Но  хотя
вначале они откровенно испугались, никому и в голову не пришло  отказаться
от лишней порции мяса.  Правда,  теперь  по  ночам  они  стали  выставлять
охрану. Хотя и эта мера предосторожности  была  чисто  условной;  обмануть
бдительность полусонных часовых не составляло для меня особого труда.
   Несколько раз в дневное время я позволял им увидеть меня с  добычей  на
плечах, которую ближайшей же ночью доставлял в лагерь, но сам  никогда  не
пытался подойти поближе. Очень скоро я превратился  в  живую  легенду.  Из
разговоров, подслушанных  мною  у  костра  на  стоянке,  я  узнал  о  себе
множество интересных подробностей. По словам очевидцев, головой я достигал
вершины деревьев, перепрыгивал реки и взглядом убивал диких животных. Сила
моя была настолько велика, что я мог  свободно  унести  на  плечах  целого
мастодонта.
   Эти разговоры о мастодонтах  особенно  заинтересовали  меня.  Очевидно,
подобные животные еще  водились  в  здешних  краях,  а  возможно  даже,  и
становились объектом охоты, когда несколько племен собирались вместе.
   Постепенно я узнал имена некоторых из дикарей. Рыжебородого вождя звали
Дал, а подростка с ломающимся голосом - Крало. Наконец,  девушка,  которая
интересовала меня больше всего, носила имя Ава и была женщиной  Дала.  Это
известие настолько расстроило меня, что в течение  нескольких  дней  я  не
появлялся в местах обитания племени.
   "Что же еще ты мог ожидать? - уговаривал я себя.  -  Для  этих  дикарей
было чрезмерной роскошью позволить взрослой девушке оставаться незамужней.
Неужели ты серьезно рассчитывал, что она стала бы ждать  твоего  прибытия?
Она даже не подозревала о твоем существовании всего несколько недель  тому
назад. Даже сейчас она принимала тебя за бога или демона, а  вовсе  не  за
мужчину, любящего и желающего ее".
   Тем не менее я чувствовал себя обманутым и испытывал острую неприязнь к
Ормузду, не пожелавшему считаться с моими чувствами.
   По истечении трех дней я, однако, пришел к выводу, что такое  поведение
никому не принесет пользы, и уж во всяком  случае  не  делает  мне  особой
чести. Я решил вернуться к исполнению  своего  плана.  Собственно,  ничего
другого мне и не оставалось. Я был всего лишь пешкой  в  игре  Ормузда,  а
кого интересуют чувства какой-то пешки? Тем же вечером я снова пробрался в
стойбище  людей  Козы.  Разговоры  велись  в  основном  обо  мне.  Туземцы
недоумевали, почему могучий Орион внезапно покинул  их.  Чем  они  вызвали
гнев великого охотника? Мне потребовалось  все  мое  самообладание,  чтобы
удержаться от смеха. Как быстро люди  привыкают  к  чудесному  и  начинают
принимать его как нечто само собой разумеющееся. Мои  подношения,  в  свое
время столь испугавшие их, рассматривались  теперь  как  вполне  заурядное
явление.  Напротив,  именно  отсутствие  этих  даров  теперь  более  всего
беспокоило дикарей. Я решил вознаградить их  за  пережитые  по  моей  вине
временные трудности. Люди Козы были  кочевниками  и  редко  оставались  на
одном месте более одного-двух  дней.  Прикинув  их  вероятный  маршрут,  я
определил для себя предполагаемое  место  следующей  стоянки.  Мой  расчет
оказался верным. Прибыв на место, я обнаружил  следы  старого  стойбища  -
пепел кострищ, груды обглоданных костей и сломанных каменных инструментов.
Конец этого и большую часть  следующего  дня  я  провел  на  охоте.  Удача
сопутствовала мне. С помощью лука я настрелял целую груду дичи - кроликов,
куропаток, пару оленей и даже небольшого кабана. Я перенес свою добычу  на
место старого лагеря, приняв все меры,  чтобы  уберечь  ее  от  обитателей
леса.
   Больше всего меня беспокоили дикие собаки, весьма немногим отличавшиеся
от  волков.  Они  охотились   стаями   и   были   достаточно   отважны   и
сообразительны, чтобы добраться до моих запасов. Мне пришлось  подстрелить
несколько этих тварей, прежде чем их сородичи оставили меня в  покое.  Тем
не менее я охранял свой склад ночь и большую часть  следующего  дня,  пока
уже ближе к вечеру не увидел авангард приближающегося  племени.  Это  были
двое  подростков,  которых  предусмотрительный  Дал  выслал   вперед   для
устройства стоянки. Я оставил свой пост и спрятался  в  кустах  на  другой
стороне поляны.
   Подростки сразу же заметили мой  склад  и,  издав  восторженный  вопль,
кинулись  навстречу  своим  соплеменникам,  дабы  известить  тех  о  новых
подарках Ориона. Экстаз орды невозможно было описать. Никогда до этого  им
не приходилось одновременно видеть столько свежего мяса. Из своего укрытия
я мог слышать благодарственные слова Дала.
   - Только Орион мог сделать нам столь щедрый подарок.
   - Неужели это все для нас? - спросила  Ава,  все  еще  не  смея  верить
такому счастью.
   - Мы его люди, - напомнил серьезно Дал. - Это место было нашим  лагерем
еще во времена старого Макара. Орион принес дар своему народу.  Он  больше
не гневается и вновь берет нас под свое покровительство.
   Дав им возможность соорудить огромный костер и начать  приготовление  к
ночному празднику, я неслышно покинул свое убежище и направился к реке.  У
небольшой  заводи  я  заметил  огромного  оленя,  явившегося  на  вечерний
водопой. Сняв с плеча свой лук, я стал осторожно подкрадываться к нему. Он
заметил меня, но, по-видимому, не придал особого значения моему появлению.
Я свалил его с первого выстрела  и  довершил  дело,  перерезав  ему  горло
каменным ножом. Против воли я испытывал легкие  угрызения  совести,  лишив
жизни столь великолепное творение природы, но  в  каменном  веке  не  было
места для подобных сантиментов. Исполнение моего плана вступало в решающую
фазу. Взвалив тушу на плечи, я медленно зашагал в сторону лагеря. Праздник
был в самом  разгаре.  Не  колеблясь,  я  вышел  на  середину  освещенного
пространства и сбросил тушу оленя к ногам краснобородого вождя.
   Разом наступила мертвая тишина. В течение пары минут никто не издал  ни
звука. Было так тихо, что я слышал, как  шипели  капли  жира,  падавшие  в
пламя костра.
   - Это я, Орион, - произнес я наконец. - Я принес вам новый подарок.
   Дикари  оказались  жертвами  собственных  фантазий.   Они   так   часто
рассказывали  друг  другу  истории  о  моей  силе  и  подвигах,  что   мое
неожиданное появление повергло их в ужас. Страх буквально парализовал  их.
Вероятно, они опасались, что  я  могу  испепелить  их  ударом  молнии  или
совершить какой-нибудь другой, не менее драматический поступок.
   Первой пришла в себя Ава. Медленно поднявшись на ноги, она благоговейно
протянула ко мне руки.
   - Мы благодарим тебя, могучий  Орион.  Что  мы  должны  сделать,  чтобы
доказать тебе нашу признательность?
   Выглядела  она  ужасно:  лицо  и  руки  в  крови,  на  бедрах  грязная,
отвратительно пахнущая шкура. Справедливости ради следует сказать,  что  и
мой внешний вид оставлял желать лучшего. Но когда я увидел холодные  серые
глаза,  которые  так  хорошо  знал  и  любил,  мне  понадобилось  все  мое
самообладание, чтобы тут же на месте не заключить ее в объятия.  С  трудом
переведя дыхание, я  торжественно  заговорил  глухим  голосом,  подобающим
могучему герою.
   - Мне надоело одиночество. Я хочу некоторое время пожить среди вас.
   Мои слова помогли им немного прийти в себя. Дал  поднялся  на  ноги  и,
подойдя поближе, остановился чуть позади Авы.
   - Я научу вас охотиться, - продолжал я. - У  вас  будет  столько  мяса,
сколько вы сможете съесть. Вам уже никогда не придется голодать.
   Сидевшие на земле люди встревоженно зашептались. По  выражению  их  лиц
можно было догадаться о борьбе, происходившей в их  примитивном  сознании.
Они  по-прежнему  боялись  меня,  но  отказаться  от   столь   заманчивого
предложения было явно выше их сил. Что могло победить в этой борьбе: страх
или зов их желудков?
   Ава сделала шаг вперед и вопросительно заглянула мне в глаза.
   - Ты дух или человек? - спросила она.
   Она была все такой же прекрасной, какой я запомнил ее  во  время  наших
предыдущих встреч.  Стройная,  высокая,  намного  выше  большинства  своих
соплеменников. Даже грязные шкуры не могли  скрыть  красоты  ее  сильного,
гибкого тела, а грязь и многочисленные  царапины  -  прекрасной  формы  ее
обнаженных рук. Растрепанные волосы отливали медью. Это  была  все  та  же
Арета - Агла, прекрасная, умная и отважная женщина,  которую  я  любил.  Я
заставил себя улыбнуться.
   - Всего лишь человек, - сказал я. - Обыкновенный человек.
   Дал последовал примеру Авы и тоже подошел поближе. Он не  взял  оружия,
но относительно его намерений сомневаться не  приходилось.  Он  готов  был
броситься защищать  свою  жену  при  первом  угрожающем  движении  с  моей
стороны.
   - Ты похож на человека, - согласился он. - И все же...
   - Я и есть человек, - повторил я.
   - Но ты умеешь делать вещи, недоступные обыкновенному человеку.
   - Я научу вас всему, что умею сам.
   - Где находится твое племя, Орион? - спросила Ава.
   - Очень далеко отсюда, - объяснил я.
   - И все мужчины твоего племени умеют охотиться так же, как и ты?
   - Есть и лучшие охотники, чем я.
   В первый раз на ее губах промелькнула слабая улыбка.
   - Тогда они должны быть очень толстыми, твои соплеменники.
   - Есть среди них и такие, - согласился я.
   - Почему ты пришел один? - подозрительно спросил Дал. - Что  тебе  надо
от нас?
   - Мои сородичи мудрые и благородные люди, - ответил я осторожно, -  они
послали меня показать вам, как надо охотиться и защищаться от врагов. Я не
видел их очень давно, больше дней, чем вы сможете сосчитать.  Я  устал  от
одиночества и хочу немного пожить среди вас.
   Неожиданно я понял, сколько правды заключалось в  моих  словах.  Я  был
одинок почти всю мою жизнь, за исключением нескольких счастливых  месяцев,
проведенных вместе с Аглой.
   - Мужчина не должен оставаться один, -  произнесла  Ава  с  неожиданной
теплотой. - Даже величайший охотник нуждается в сородичах и семье.
   Подобно большинству людей, поставленных перед сложной  проблемой,  люди
племени Козы в конце концов нашли  компромисс.  Дал  переговорил  с  двумя
старейшинами, а затем  со  всеми  без  исключения  взрослыми  мужчинами  и
женщинами. В итоге они согласились принять меня в свое общество и дать мне
возможность научить их приемам охоты. Однако они поставили условие,  чтобы
я спал отдельно от них,  в  стороне  от  костра.  Часть  из  них  все  еще
продолжала считать меня сверхъестественным существом,  от  которого  лучше
держаться   подальше.   Я,   не   раздумывая,   согласился.   Никому    из
присутствовавших не пришло в голову задать вопрос, как  следует  поступить
со мной после завершения периода обучения. Эти бедные люди не часто думали
о будущем, подобно диким животным, они жили лишь настоящим.
   И все же я имел право гордиться собой. Я выполнил  приказание  Ормузда.
Кроме того, теперь я мог находиться рядом с Авой.



        "25"

   Дал и Ава оставались со мной все  время,  пока  племя  продолжало  свой
неторопливый  поход  через  зеленую,  цветущую  равнину.  Рыжебородый  был
прирожденным лидером и серьезно  относился  к  своим  обязанностям.  Почти
такой же высокий, как я, он уступал мне в  ширине  плеч,  но  имел  хорошо
развитую мускулатуру. В течение всего похода  он  непрерывно  наблюдал  за
мной  живыми,  внимательными  глазами.  В  отличие  от  большинства  своих
соплеменников, он не считал меня сверхъестественным  существом,  способным
принести несчастье его сородичам. Его опасения носили  чисто  практический
характер.  Я  мог  оказаться  шпионом  враждебного  племени,  вынашивавшим
коварный план завести его соплеменников в засаду.
   Первые дни я даже не догадывался об этом. Но постоянно чувствуя на себе
его пристальный, подозрительный взгляд, я постепенно начал понимать, что к
чему. В вечернее время, когда все племя собиралось у костра  и  старейшины
принимались рассказывать свои бесконечные истории, мне  довелось  услышать
немало песен о кровавых битвах и, к сожалению, открыть для себя, что  даже
в этом райском уголке, где население столь малочисленно, соседние  племена
редко вступали в непосредственный контакт. Война  и  убийство  были  самым
заурядным событием. Если миграционные пути отдельных  племен  пересекались
между собой, нередко возникали стычки за право обладания наиболее богатыми
охотничьими угодьями. Хотя дичи было много, чтобы  обеспечить  нужды  даже
самого  небольшого  племени,  требовалась  территория  площадью  во  много
квадратных  миль.  Поэтому  подобные  конфликты  практически  никогда   не
угасали. Благосостояние кочевников зависело от охоты, и  она,  как  я  уже
говорил, редко бывала удачной.
   Как я понял со слов Дала и его сородичей, несколько  племен,  связанных
между собой родственными  узами,  проводили  летний  период  в  уединенной
долине, лежавшей среди холмов на склоне большого вулкана. В данный  момент
мы как раз и направлялись туда, где собирались оставаться в течение  всего
лета. Летние месяцы  были  для  кочевников  временем  совместной  охоты  и
веселых праздников и, наконец, заключения новых браков. Ближе к осени  они
снова расходились в разные стороны и различными  маршрутами  двигались  на
юг, чтобы провести там зиму.
   У Авы тоже имелись свои подозрения на мой счет, так же как у  ее  мужа,
связанные с родом ее занятий. Ава была шаманом  своего  племени,  выполняя
одновременно обязанности врача, жрицы и главного  советника  своего  мужа.
Это открытие немного позабавило меня, поскольку я никогда не  предполагал,
что совмещение подобных профессий восходило к самым  истокам  человеческой
истории.
   Ава обычно шагала неподалеку от меня, но, к сожалению,  ее  интерес  ко
мне имел чисто профессиональный характер. Она  задавала  мне  бесчисленные
вопросы о моем племени и стране, откуда я родом. Я не имел ничего  против,
мне нравилось находиться рядом с ней, хотя я знал, что каждую ночь,  когда
я ухожу от костра, она делит свое ложе с Далом.
   До встречи с Авой я полагал, что шаманками  или  колдуньями  становятся
исключительно старые женщины, которые  либо  пережили  своего  мужа,  либо
вообще никогда не имели такового. Поэтому  я  был  искренне  удивлен,  что
такая молодая и красивая женщина, как Ава, занимается  подобным  ремеслом,
оставаясь к тому же женой вождя племени.  Мне  понадобилось  время,  чтобы
обратить внимание на то обстоятельство,  что  в  племени  Козы  вообще  не
имелось старых женщин. Самой старшей из них было никак не  более  тридцати
лет. Двоим старейшинам-мужчинам едва перевалило за сорок, хотя  их  бороды
успели подернуться сединой. Из восьми детей только трое были девочками, из
которых одна настолько  маленькой,  что  почти  не  покидала  спины  своей
матери.
   Я обратился за разъяснениями к Аве.
   - Они умирают, - сказала она хладнокровно.
   - Умирают? - удивился я.
   Она нетерпеливо передернула плечами.
   - Многие умирают при рождении ребенка или  сразу  после  родов.  Другие
становятся  слишком  больными  или  слабыми,  чтобы  выдержать  ежедневные
переходы.
   - И вы оставляете их умирать?
   На этот раз она гневно передернула плечами и сверкнула глазами.
   - Конечно нет! Мы выпускаем им кровь, чтобы их души всегда оставались с
нами. Мы не можем допустить, чтобы дух хотя бы одной из наших  соплеменниц
скитался по миру в одиночестве.
   - Понятно, - пробормотал я, уже жалея, что затеял этот разговор.
   Мне не было  нужды  расспрашивать  ее  об  убийстве  слабых  и  больных
девочек. Я уже успел сам догадаться о существовании такого  обычая,  время
от времени просто пересчитывая детей. Женщины становились обузой в суровой
кочевой жизни. Разумеется, они были нужны для продолжения рода, но слишком
много  женщин  принесли  бы  слишком  большое  количество  детей,  которых
пришлось бы кормить. Поэтому  лишние  дети  женского  пола,  как  правило,
уничтожались.  Соответственно  женщина,  утратившая  способность   рожать,
становилась бесполезной для своих соплеменников, и они старались побыстрее
избавиться от нее. Однако следует добавить, что и мужчины жили не  намного
дольше. Болезни и несчастные случаи, не говоря уже о войнах, уносили много
жертв. Задолго до того, как люди сами научились приручать лошадей,  четыре
грозных всадника Апокалипсиса уже набросили на них свои арканы.
   Своим вмешательством в жизнь племени я невольно нарушил уже сложившийся
баланс между численностью людей и природными ресурсами равнины, на которой
они  обитали.  К  сожалению,  мне  потребовалось  немало   недель,   чтобы
догадаться об этом. Но по мере того, как я обучал их делать луки и стрелы,
ставить ловушки для диких животных, я начал смутно осознавать, что  своими
действиями поставил под угрозу хрупкий экологический  баланс  неолита.  До
моего появления люди  жили  маленькими,  разрозненными  группами,  которым
постоянно грозил  голод.  Невежество,  нехватка  необходимых  инструментов
делали их слабыми и уязвимыми. Получив необходимые познания и орудия,  они
неизбежно должны были стать полными хозяевами своего мира.
   Со временем они построят ядерные бомбы и огромные задымленные города. И
тем не менее я не сомневался, что поступил правильно. Они были  такими  же
людьми, как и я. Независимо от возможных  последствий,  я  не  вправе  был
отказать им в помощи. Как  и  я,  они  имели  право  на  жизнь,  знания  и
достойное существование.
   И все же я не мог отделаться от неприятной мысли, что все  эти  высокие
слова не более чем пустые отговорки с моей стороны.  Я  вмешался  в  жизнь
чуждого мне мира прежде всего потому, что здесь живет Ава, потому  что  не
мог смириться с мыслью,  что  когда-нибудь,  когда  она  станет  слабой  и
ненужной, ее сородичи хладнокровно вскроют  ей  вены  и  будут  равнодушно
наблюдать, как жизнь вместе с кровью покидает ее тело...
   Надо сказать, мои  познания  в  области  истории  неолита  были  весьма
смутными и неопределенными. Порой и мне самому приходилось учиться  вместе
с моими подопечными. Почти неделю  я  экспериментировал  с  новой  моделью
копья, пока не создал образец, который летел на расстояние вдвое  большее,
чем прежде. Еще столько же времени мне понадобилось, чтобы обучиться точно
поражать им цель. Дал не поверил собственным глазам, когда я  показал  ему
свое изобретение  и  продемонстрировал  его  возможности.  Все  подозрения
относительно меня у него разом  исчезли.  Он  так  и  не  сумел  до  конца
преодолеть своего предубеждения против лука и стрел, возможно, потому, что
я был никуда не годным учителем. Но копьем-то Дал владел с детства и сумел
по достоинству оценить все преимущества  нового  оружия.  В  первый  день,
когда он отправился на охоту с новым копьем, он принес  в  лагерь  крупную
антилопу, которой хватило племени на целых два дня. Сразу возник спрос  на
новое копье. Я изготовил еще три штуки под пристальным наблюдением местных
умельцев, после чего они уже сами взялись за работу. Еще через неделю  они
уже умели делать копья намного лучше меня.
   Каждую ночь я смотрел на звездное небо,  надеясь  определить,  в  какую
часть  света  меня  занесла  воля  Ормузда.  Большинство  звезд   казались
достаточно знакомыми. Я нашел созвездия Водолея, Андромеды, Персея и Малой
Медведицы.  Вне  всякого  сомнения,  я  находился  в  северном  полушарии.
Очертания Большой Медведицы имели непривычную форму, но это обстоятельство
только подтвердило мое предположение, что я оказался в далеком прошлом, за
много тысячелетий до Рождества Христова.
   Вулкан с двумя вершинами также неизменно привлекал  мое  внимание.  Его
очертания казались мне на удивление знакомыми. Но когда я спросил  Дала  о
его названии, он бросил на меня странный взгляд и ничего не ответил.  Либо
люди его племени вообще не  давали  горным  вершинам  названий,  либо  его
запрещено было произносить вслух.
   Местность становилась все более  гористой,  и  теперь  нам  приходилось
постоянно карабкаться по поросшим травой склонам, которые  с  каждым  днем
становились все круче. Через неделю непрерывного подъема склон  перешел  в
широкое плато, покрытое дремучим лесом. Величественные стволы сосен и елей
чередовались с участками, занятыми  лиственными  деревьями  -  березами  и
дубами. Подлесок почти отсутствовал, но там, где лучи  солнца  пробивались
сквозь пышные кроны, его заросли были непроходимыми. Дал  продолжал  вести
своих людей в северном направлении, уверенно ориентируясь в лесной чаще.
   Дичи здесь было еще больше, чем  на  равнине.  Каждое  утро  мужчины  и
подростки отправлялись на охоту  и  ни  разу  не  возвращались  с  пустыми
руками. Иногда они брали с собой и женщин. Другая часть  племени,  включая
меня самого, оставалась в лагере, ожидая их возвращения. Я  соорудил  себе
небольшую пращу  и  тоже  не  оставался  без  добычи.  Словом,  проблем  с
продовольствием  у  нас  не  возникало.  Место  показалось  мне  настолько
благодатным, что я заинтересовался, почему люди племени Козы не подумают о
том, чтобы навсегда остаться в этих краях. Когда я задал этот вопрос  Аве,
она  лишь  растерянно  посмотрела  на  меня,   словно   разговаривала   со
слабоумным.
   - Но мы идем в долину. Мы проводим в ней каждое лето. Там  мы  встретим
наших друзей. Будет много свадеб и праздников.
   Я сидел,  прислонившись  спиной  к  стволу  могучего  дуба,  пока  она,
опустившись на колени возле меня, сортировала собранные за  утро  травы  и
корешки растений.
   - Но почему бы вам не встречаться в лесу, - возразил я. -  Мне  еще  не
приходилось видеть места, столь богатого дичью.
   Она снисходительно улыбнулась.
   - В долине ее будет еще больше. Кроме того, там много плодов и  овощей.
Здесь же, в лесу... - Она тревожно оглянулась по сторонам и тихо добавила:
- ...живут духи Тьмы. Злобные и опасные.
   Возразить мне было нечем. Я невольно подумал об Аримане. Могло ли быть,
чтобы Владыка Тьмы находился сейчас где-то поблизости,  под  сводом  этого
угрюмого, темного леса?
   - Кроме того, здесь у нас есть и враги, которые могут напасть  на  нас,
если мы  не  будем  соблюдать  осторожность,  -  вставил  Дал,  неожиданно
появляясь из-за деревьев. -  Лес  самое  удобное  место  для  неожиданного
нападения.
   Он был явно доволен собой. На его плечах лежала туша молодого вепря.
   - Почему вы вернулись так быстро? - спросила Ава, вскакивая на ноги.
   При виде ее счастливого лица я почувствовал мгновенный укол ревности.
   - Мы нашли новое место водопоя, выше по склону холма, -  объяснил  Дал,
сбрасывая добычу на землю. - В прошлом году его не было.  Кто-то  перекрыл
ручей и соорудил небольшой пруд. Если судить по количеству следов, лучшего
места для охоты просто не найти. На заходе солнца мы снова отправимся туда
и набьем столько дичи, сколько сможем унести.
   На закате все племя, за исключением старейшин и детей, собралось  возле
пруда. Дал лично расставил охотников. Судя по всему, он  не  сомневался  в
успехе. Оставалось дождаться появления  животных.  Мы  затаились  в  своих
укрытиях, зарывшись в сухие листья и прикрывшись ветками деревьев.
   Быстро сгущались сумерки.  Передо  мной  на  земле  лежали  три  копья,
которые я готов был пустить в дело по первому сигналу Дала. Время  шло.  В
лесу стало совсем темно. Смолкли даже птицы, укрывшись  на  ночь  в  своих
гнездах. Я начал уже опасаться, что Дал ошибся в своих расчетах. Наконец я
услышал,  что  приближается  долгожданное  стадо.  Сердце  у  меня  бешено
забилось, на ладонях выступил пот. Я  был  не  менее  возбужден,  чем  мои
спутники, возможно, даже больше, чем они.
   Одно за другим животные осторожно спускались к  кромке  воды  -  олени,
кабаны, козы и один Бог знает, кто  еще.  Их  были  десятки,  может  быть,
сотни.
   С диким криком Дал вскочил на ноги и метнул копье в ближайшее животное.
Взрослые охотники последовали  примеру  вождя.  За  их  спинами  подростки
зажгли  заранее  приготовленные  факелы.  Охота   началась.   Все   словно
обезумели. Женщины не отставали от мужчин. Ава носилась среди перепуганных
животных, словно в нее вселился бес, поражая всех без разбору. Это едва не
привело к трагедии. Огромный кабан, ошалевший от криков  охотников,  света
факелов и запаха крови, бросился на нее. Ава успела воткнуть в него копье,
но сила разъяренного животного была настолько велика, что  оружие,  словно
щепка, вылетело из рук молодой женщины. Я бросился ей на помощь  и  ударом
копья пригвоздил огромную тушу кабана к  земле.  В  то  же  мгновение  Ава
вспрыгнула на спину вепря и одним взмахом ножа перерезала ему горло от уха
до уха. Соскочив снова на землю, она вскинула руки вверх  и  издала  дикий
победный клич.
   Я стоял, против воли завороженный созерцанием жуткой кровавой сцены  из
первобытной жизни. Избиение животных  все  еще  продолжалось.  Воздух  был
наполнен боевыми криками охотников  и  хрипом  умирающих  животных.  Кровь
ручейками стекала в воду пруда.
   - Теперь мы с тобой связаны узами крови, - воскликнула Ава. - Мы  убили
его вместе. Отныне мы породнены смертью.
   Я предпочел бы разделить с ней любовь, а не смерть, но место для  этого
было явно не подходящее...
   Мы с триумфом вернулись в лагерь. За последние месяцы охота стала  моей
основной профессией, но до сих пор мне не  приходилось  испытывать  ничего
подобного. Первый раз мы убили дичи больше, чем могли  съесть.  Даже  наша
одежда была насквозь пропитана кровью  животных.  По  дороге  в  лагерь  я
несколько раз чувствовал на себе угрюмый взгляд Дала. Он несомненно видел,
как Ава обняла меня, и ее порыв вряд ли привел его в восторг.
   Старейшины настаивали на том, чтобы немедленно совершить ритуал  крови,
дабы возблагодарить богов за столь неслыханную удачу. Само предложение  ни
у кого не вызвало возражений. Но они хотели, чтобы и я  принял  участие  в
празднике как представитель богов, чему Дал решительно воспротивился.
   - Орион сам сказал нам, что он человек, а не дух, - возразил он.
   - Но у нас никогда не бывало столь удачной охоты, до  того  как  он  не
присоединился к нам, - стояли на своем старейшины. - Что бы он ни  говорил
из скромности или  мудрости,  его  присутствие  принесло  нам  неслыханную
удачу.
   Я не вмешивался в спор, понимая, что лучше им самим принять решение.
   - Орион помог мне убить кабана, - напомнила Ава.  -  Я  связана  с  ним
кровью. Он должен принять участие в церемонии.
   В племени несомненно наличествовали зачатки демократии, и его вождь  не
обладал абсолютной властью. Но как часто  бывает  даже  в  демократическом
обществе,  меньшинству  и  на  этот  раз  удалось   навязать   свою   волю
большинству. Упрямство Дала подкрепляли  ревность  и  подозрительность.  У
старейшин и Авы не было столь серьезных оснований отстаивать свое  мнение.
Дал выиграл.
   Я остался один в  темноте  леса,  в  стороне  от  праздничного  костра.
Настроение у меня  было  отвратительным.  В  течение  нескольких  часов  я
издалека наблюдал за варварским танцем, не уставая повторять про себя, что
мне нечего делать на празднике дикарей, что я должен быть счастлив уже  от
сознания того, что не принадлежу к их обществу и нахожусь  сейчас  вдалеке
от них. Постепенно крики танцоров стихли, пламя костра стало угасать, и  я
смог опустить голову на груду сосновых иголок  и  закрыть  глаза.  Никогда
прежде я не чувствовал себя таким одиноким. Ко всему прочему у меня  очень
болела голова.
   В этот момент я уловил еле слышный звук ее шагов. Я ощущал запах  крови
и пота, покрывавших ее нагое тело, но не мог видеть ее лица.
   - Ты не смог прийти на праздник, -  прошептала  она  голосом,  все  еще
дрожавшим от возбуждения, - поэтому я сама пришла к тебе.
   Голова у меня пошла кругом. Мне были омерзительны ее животная похоть  и
первобытная жажда  крови.  Сама  мысль  оказаться  сейчас  в  ее  объятиях
вызывала у меня непреодолимое отвращение, и,  наконец,  я  знал,  что  Дал
никогда не простит мне близости с его женщиной. Но  вопреки  всем  доводам
рассудка, совершенно  неожиданно  для  себя,  я  преобразился  в  дикое  и
ненасытное существо, такое же, каким была она...
   По крайней мере какое-то  время  я  больше  не  чувствовал  себя  таким
одиноким.



        "26"

   На следующее утро мы возобновили поход на север, сгибаясь под  тяжестью
добытых накануне трофеев. Мы  шли,  окруженные  тучами  мух,  привлеченных
запахом гниющего мяса. Впрочем, кроме меня,  кажется,  никто  не  возражал
против подобного эскорта.
   Ава шагала во главе маленькой колонны рядом со своим мужем. Если Дал  и
догадывался о том, что произошло минувшей ночью, то виду  он  не  подавал.
Так же, как и сама Ава. Когда я проснулся рано утром, ее уже не было рядом
со мной. Надо полагать, она вернулась на свое  привычное  место,  на  ложе
Дала. В течение всего утра она даже не взглянула в мою  сторону.  Праздник
кончился, и снова начались будни,  в  которых  не  было  места  для  наших
чувств.
   Через пару дней мы вышли из леса и начали подниматься по склону  холма,
ярко  освещенного   солнцем.   Картина   была   и   впрямь   на   редкость
привлекательна. Наши ноги утопали в шелковистой  траве,  усыпанной  яркими
цветами. Дорогу пересекали чистые,  прохладные  ручьи,  бравшие  начало  в
далеких,  покрытых  снегом  горах.  Казалось,  даже  сами  люди   внезапно
преобразились. Они шагали, обмениваясь веселыми шутками, и  уже  ничем  не
напоминали тех жестоких и свирепых дикарей, какими запомнились мне в  день
кровопролитной охоты.
   Уже несколько дней меня не оставляло неприятное ощущение,  что  все  мы
находимся под чьим-то неусыпным наблюдением. По этой причине  я  постоянно
находился в арьергарде, чтобы иметь  возможность  выследить  таинственного
преследователя. Но все  мои  усилия  оказались  тщетными  -  я  так  и  не
обнаружил  его.  Местность  до  самого   горизонта   казалась   совершенно
безлюдной. Но гнетущее чувство не исчезало.
   На третьи сутки непрерывного подъема Ава неожиданно подошла ко мне.
   - Скоро мы будем в нашей долине, - сообщила она, счастливо улыбаясь.
   - Нашей? - переспросил я.
   Она кивнула.
   Вид у нее и в самом деле  был  весьма  счастливый,  словно  у  путника,
вернувшегося наконец домой после многолетних скитаний.
   - Долина и правда замечательное место, - продолжала она с  энтузиазмом.
- Чистая вода, масса дичи,  злаков  и  плодов.  Каждое  лето  здесь  живут
несколько племен. И все мы счастливы в нашей долине.
   В справедливости ее слов я  смог  убедиться  неделю  спустя,  когда  мы
достигли цели своего путешествия.
   Это был настоящий рай.
   Мы стояли на берегу тихой реки, любуясь пейзажем,  открывавшимся  перед
нашими  глазами.  Водный  поток,  низвергавшийся  в   долину   несколькими
небольшими водопадами, достигнув ее, замедлял свой бег, петляя  от  одного
края к другому, пока не исчезал среди  живописного  нагромождения  скал  в
низовьях. Эти утесы, собственно,  и  образовывали  естественное  основание
большого вулкана, две покрытые снегом вершины которого замыкали  долину  с
севера. Над одной из них подымалась к ослепительно  голубому  небу  легкая
струйка дыма.
   Нетрудно понять, почему люди чувствовали себя здесь такими счастливыми.
Долина   была   зеленой   и   солнечной.    Ее    каньонообразная    форма
свидетельствовала о том, что своим  происхождением  она  обязана  леднику,
некогда спустившемуся с древнего  вулкана,  чьи  покрытые  снегом  вершины
сейчас  сверкали  ослепительным  блеском  под  лучами  весеннего   солнца.
Труднодоступность  долины  и  удачное   расположение   превращали   ее   в
естественную  крепость,  способную  устоять  против  натиска   неприятеля.
Единственный проход в долину находился со стороны ее устья, где склон горы
прорезала гигантская трещина, игравшая роль  своеобразных  ворот,  которые
вели  в  благодатный  уголок  земли.  Глубина  каньона,  по  моей  оценке,
составляла по меньшей мере несколько сот футов  при  ширине  от  одной  до
полутора миль.
   Мы были первыми, кто добрался до долины в этом  году.  Люди,  довольные
окончанием трудного пути, с энтузиазмом принялись за устройство лагеря.  К
наступлению  ночи  они  соорудили  несколько  примитивных  хижин,  точнее,
землянок, но для соплеменников Дала они, надо думать, казались  настоящими
дворцами. День завершился общей трапезой, на приготовление  которой  пошли
остатки мяса, добытого еще в лесу.
   Эту ночь омрачило печальное событие. Умер  подросток,  поранивший  себе
ногу во  время  недавней  охоты.  Рана  была  не  слишком  серьезной,  но,
очевидно, во время перехода в нее  попала  какая-то  инфекция,  и  к  тому
времени, когда племя добралось до долины, мальчик едва мог идти. К вечеру,
несмотря на усилия Авы, у него началась сильнейшая лихорадка,  а  уже  под
утро душераздирающий крик его матери, просидевшей всю ночь  у  ложа  сына,
известил нас о том, что все кончено. Мальчика  похоронили  около  полудня.
Ава совершила погребальную церемонию. Прежде чем опустить тело  в  могилу,
туда аккуратно сложили все личные вещи, которые подросток успел накопить к
своим  четырнадцати  годам,  -  несколько   каменных   орудий,   пригоршня
разноцветных камешков, зимняя одежда. Каждый уронил в могилу цветок, после
чего ее засыпали землей. Все время церемонии несчастная мать  простояла  у
могилы сына. Она уже не могла плакать и  только  наблюдала  за  ритуальным
шествием. Позднее Ава сказала мне, что отец ребенка погиб  два  года  тому
назад и у бедной женщины, которую звали Мара, не осталось других детей. Ее
возраст не позволял ей надеяться найти себе нового мужа,  так  что  скорее
всего ей уже не суждено пережить следующую зиму.
   На следующее утро, чтобы  хоть  немного  развеяться,  я  отправился  на
экскурсию по долине и обошел ее из конца в конец. Помимо следов ледника, я
обнаружил многочисленные  признаки  недавнего  землетрясения.  Дно  долины
изобиловало многочисленными трещинами и уступами, из-за  которых  поток  в
ряде мест струился в обратном направлении, от низовья к верховью.
   По  пути  назад,  среди   зарослей   кустарника,   у   подножия   круто
поднимавшейся скалы я заметил Аву, по обыкновению собиравшую лекарственные
травы и корешки растений. Я с грустью подумал, что какими бы познаниями ни
обладала Ава, ее искусства  явно  не  хватило,  чтобы  спасти  сына  Мары,
погибшего скорее всего из-за заражения крови.
   - Ава, - окликнул я ее.
   - В чем дело? - недовольно спросила она, поднимая голову.
   - Ничего особенного, - отвечал я,  направляясь  к  ней  сквозь  заросли
карликовых деревьев. - Просто я возвращался в  лагерь  и  случайно  увидел
тебя.
   Она бросила на меня недоумевающий взгляд.  Очевидно,  идеи  прогулок  и
дружеской болтовни были совершенно чужды сознанию этих простых людей.
   - Я вижу, ты собираешь лекарственные травы, - произнес я, чтобы  как-то
начать разговор.
   - Да. - Ее улыбка сразу увяла. - Я не смогла  спасти  сына  Мары.  Бес,
вселившийся в него, оказался слишком силен для меня. Мне надо найти  более
действенное лекарство.
   Я не стал говорить, что и двадцать тысяч лет спустя медики разных стран
все еще бились над разрешением этой проблемы.
   - Ты сделала все возможное, - заметил я, желая хоть как-то утешить ее.
   - Почему ты не помог мне?
   - Я?
   - Ты  человек  огромной  силы,  Орион.  Почему  ты  не  захотел  помочь
мальчику?
   - Но я охотник, а не врач, - возразил я, смущенный ее вопросом.
   Ее  бездонные  серые  глаза,  смотревшие  в  упор  на  меня,  казалось,
проникали мне в душу.
   - Ты обладаешь гигантскими познаниями. Ты знаешь то, о чем мы не  имеем
ни малейшего понятия. Я надеялась, что твои знания  включают  и  искусство
врачевания.
   - Увы, нет, - отвечал я сокрушенно. - Мне очень жаль, но  я  ничего  не
понимаю в медицине.
   Ава отбросила прядь рыжих волос, упавшую ей на лоб. Судя по всему,  она
не поверила моим словам.
   - Я говорил тебе и раньше, - напомнил я, - я всего лишь человек.
   Женщина недоверчиво покачала головой.
   - Я не верю тебе. Ты отличаешься от всех мужчин, которых  я  когда-либо
видела.
   - Что же во мне такого особенного? - спросил я, шутливо раскинув  руки.
- По-моему, я мало чем отличаюсь от других мужчин твоего племени.
   - Я говорю не о твоем теле или твоем семени, - возразила она.
   Я  похолодел.  Итак,  наша  ночь  любви   была   всего   лишь   заранее
запланированной проверкой. Ава просто хотела лишний раз убедиться,  что  я
человек, а не демон, и избрала для этого самый простой способ.
   - Ты отличаешься от них своим духом,  -  продолжала  Ава,  -  душой  и,
конечно, своими знаниями.
   - Мне известно немало, - согласился я, - но, поверь мне, того, что я не
знаю, гораздо больше.
   - Научи меня! - вырвалось у нее. - Научи меня всему, что знаешь сам.
   Не скрою, я был удивлен. В Аве проснулась тяга к знанию.
   - Я должна научиться множеству вещей, - уговаривала она меня. - Я  знаю
так мало. Научи меня. Раздели со мной твое знание.
   - Разумеется, я могу научить тебя некоторым вещам, Ава, - согласился я.
- Но боюсь, большая часть моих знаний просто не нужна тебе. Они пригодятся
твоему племени.
   - Но ты станешь учить меня?
   - Если ты того хочешь.
   - Я хочу. - Ее глаза заблестели от возбуждения.
   - Но почему ты хочешь учиться? - поинтересовался я.
   Казалось, на мгновение она потеряла дар речи.
   - Как - почему? Чтобы знать, чтобы  понимать.  Что  может  быть  важнее
этого? Чем больше я буду знать, тем полезнее я  буду  для  моего  племени.
Если бы я больше знала о лекарственных травах, то смогла  бы  спасти  сына
Мары.
   Настала моя очередь потерять дар речи. Если не считать ее грязной  кожи
и грубой одежды, Ава мало чем отличалась от Марии Кюри  и  других  великих
естествоиспытательниц двадцатого века. Ею тоже  владела  тяга  к  знаниям.
Более того, она сознавала, что знания - ключ к власти, что понимание  мира
открывает доступ к его ресурсам и дает  возможность  использовать  их  для
своих нужд.
   Неправильно истолковав мое молчание, она смущенно добавила:
   - Но я сама ничего не могу дать тебе в обмен на твои знания...
   Слава Богу, идея предложить в качестве оплаты себя так и не пришла ей в
голову. Я невольно улыбнулся при мысли, что древнейшая  профессия  еще  не
успела утвердиться в этом мире.
   - Существуют вещи, которые ты знаешь, а я нет, - успокоил я  ее.  -  Мы
просто обменяемся нашими знаниями. По-моему, это вполне справедливо.
   - Конечно! - Она едва не задохнулась от воодушевления.
   - Хорошо, - сказал я. - Начнем с того, что ты скажешь мне названия этих
цветов и какими лечебными свойствами они обладают.
   В течение  большей  части  дня  мы  бродили  по  зарослям,  обмениваясь
всевозможной информацией. Я рассказал ей  о  металлах,  из  которых  можно
делать более надежные инструменты, чем из обломков кремня  или  обсидиана,
используемых племенем. В свою очередь,  Ава  прочла  мне  целую  лекцию  о
лечебных свойствах  дикорастущих  цветов  и  трав.  Постепенно  я  перевел
разговор на более интересующую меня тему - о других племенах, чье прибытие
ожидалось со дня на день, и о племенах, которые были их врагами.
   - У других людей цвет волос такой же,  как  у  твоих  соплеменников?  -
спросил я.
   - Нет, ничего подобного, - отвечала она. - Некоторые черноволосые,  как
и ты.
   - А цвет кожи? Они все светлокожие?
   - Да. Конечно, летом кожа у них темнее, но зимой  она  снова  принимает
естественную окраску.
   - Тебе когда-нибудь приходилось видеть мужчину, чей цвет кожи напоминал
бы пепел костра? Он почти одного роста со мной, у  него  красные  глаза  и
невероятно сильные руки.
   Она невольно отпрянула от меня.
   - Нет, - сказала она испуганно, - и надеюсь, что никогда его не увижу.
   - Может быть, ты слышала о таком человеке, - настаивал я. - Иногда  его
зовут Ариманом, иногда Владыкой Тьмы.
   Ава содрогнулась.
   - Он похож на демона. Он мужчина, но у него дьявольская сущность.
   Ава бросила на меня подозрительный взгляд.
   - Мужчина? Ты тоже сказал мне, что ты просто мужчина.
   Я предпочел перевести разговор на другую тему.  Ава  не  возражала.  Мы
заговорили о долине, в которой находились. Случайно я упомянул, что  здесь
можно  было  бы  обосноваться  и  на  постоянное   местожительство,   если
заблаговременно подготовиться к зиме. Эта мысль  заинтересовала  ее,  и  я
рассказал ей, как можно сделать теплую  зимнюю  одежду  из  шкур  и  мехов
убитых животных.
   - Это мне уже известно, - прервала она меня.  -  Скажи  лучше,  чем  мы
будем питаться, когда земля покроется снегом. Все животные перебираются  в
теплые края. Мы следуем за ними.
   - Вместо того чтобы убивать животных, - объяснил я, - вы можете поймать
несколько пар и содержать их в специальных загонах. Они принесут  приплод,
и у вас круглый год не будет недостатка в мясе.
   Ава рассмеялась.
   - А что же будут есть зимой сами животные? - спросила она.  -  Травы-то
не будет.
   - Можно собрать траву и злаки, когда они созреют, сложить  в  хижины  и
кормить ими животных в течение зимы.
   Смех прекратился. Ава не восприняла мою  идею.  Она  оказалась  слишком
новой и фантастичной для дикарки, чтобы проглотить ее в один  присест.  Но
она задумалась. Для меня это было важнее всего.
   Когда мы подошли к линии  утесов,  составлявших  основание  вулкана,  я
решил, что настало время задать ей другой интересующий меня вопрос.
   - У этой горы есть имя?
   - Да, - отвечала она, поднимая глаза к заснеженным вершинам. -  Но  имя
священной горы нельзя произносить вслух.
   Она с уважением посмотрела на меня.
   - Когда дух огненной горы гневается, земля начинает дрожать. Старейшины
рассказывают, что много-много лет назад, еще до  того  как  они  родились,
гора извергла огонь на обитателей  долины  и  заставила  их  покинуть  это
место.
   - Но они вернулись?
   - Только спустя много лет. С тех пор они боялись этой  горы  и  научили
своих детей и детей своих детей относиться с почтением к духу горы.
   Я бросил  взгляд  на  заснеженные  вершины.  Кажется,  впервые  с  того
времени, как я увидел вулкан, над ним не поднималась струйка дыма.
   - Похоже, сегодня дух отдыхает.
   Ава улыбнулась:
   - Да, иногда это случается. Но когда дух разгневается, он  снова  может
выкинуть пламя.
   - Неужели дух горы разгневается, если ты скажешь мне ее имя? -  спросил
я.
   Ава нахмурилась:
   - Почему ты хочешь его узнать?
   - Как и ты, из любви к знанию, - ответил я, улыбаясь. -  Я  хочу  знать
ответы на все вопросы.
   Кажется, мое объяснение удовлетворило ее. Подойдя ко мне вплотную,  она
еле слышно прошептала.
   - Арарат.



        "27"

   Дал выглядел явно недовольным, когда Ава и я вернулись в  лагерь  после
продолжительной прогулки. Соответственно его недовольство возрастало  и  в
последующие дни, когда мы стали проводить еще больше времени вместе.
   Иногда по вечерам я уводил Аву подальше от лагерных костров, чтобы дать
очередной  урок  прикладной  астрономии.  Я  рассказывал  ей  о   звездах,
объяснял, как по их  положению  на  небосводе  можно  предсказывать  время
разлива рек или начало сезонной  миграции  животных.  Ава  была  способной
ученицей и уже после нескольких таких уроков обратила мое внимание на  то,
что одна из звезд слегка сдвинулась со своего места.
   - Это Марс, - пояснил я. - Собственно,  это  даже  не  звезда,  а  мир,
подобный нашему, но находящийся на невообразимо большом расстоянии от нас.
   - А почему у него такой странный цвет? - спросила Ава. -  Красный,  как
кровь.
   - Все дело в том, - объяснил я, - что почва там  красного  цвета.  Даже
небо на этой планете имеет красноватый оттенок,  почти  такой  же,  как  у
твоих волос, из-за большого количества пыли, висящей в воздухе.
   - Должно быть, там живут очень воинственные люди, - заметила она, - раз
уж весь их мир окрашен в цвет крови.
   Мое сердце упало при мысли,  что  помимо  своего  желания  я  помог  ей
изобрести астрологию. Но я быстро утешил себя соображением,  что  подобные
идеи рождаются, как правило,  многократно,  в  разное  время  и  в  разных
странах. Идеи астрологии всегда были и будут популярны  среди  людей,  вне
зависимости от того, насколько соответствуют истине.
   В эту ночь мы оставались вместе до самого утра, наблюдая величественное
зрелище движения звезд. Когда на небосклоне взошла Венера, Ава восторженно
схватила меня за руку.
   - Как красиво, - прошептала она.
   Утренняя звезда и правда казалась необыкновенно  прекрасной.  Я  бросил
быстрый  взгляд  на  сидевшую  рядом  женщину,  с  трудом  удержавшись  от
искушения немедленно обнять и расцеловать ее. Очевидно, она  догадалась  о
моих мыслях, потому что тут же слегка отодвинулась от меня.
   - Я женщина Дала, - прошептала она.  -  Мне  бы  хотелось,  чтобы  было
иначе, но это так и уже ничего не поделаешь.
   Я собрался было сказать ей, что люблю ее, но с ужасом обнаружил, что  в
ее языке даже не существовало такого понятия. Галантность еще не  вошла  в
обиход людей каменного века. Ава была женщиной Даля, а в те  далекие  годы
представительницы прекрасного пола еще не меняли своих супругов.
   Мы вернулись в лагерь, когда женщины  уже  принялись  за  приготовление
завтрака. Дал с  недовольным  лицом  сидел  на  пороге  своей  хижины.  Он
выглядел несчастным, сердитым, обеспокоенным  и  полусонным  одновременно.
При виде нас он вскочил на ноги, но Ава тут же взяла его за руку  и  увела
внутрь своей хижины, даже не кивнув мне на прощание.
   Постояв несколько минут  в  одиночестве,  я  повернулся  и  поплелся  в
собственную конуру, которую  по  настоянию  Дала  его  сородичи  построили
специально для меня, на расстоянии добрых ста ярдов от  ближайшей  хижины.
Едва я нырнул в узкую щель,  заменявшую  дверь,  и  оказался  внутри  моей
единственной комнаты, я почувствовал,  что  кроме  меня  в  ней  находится
кто-то еще. В землянке не было окон, и тьма там  стояла  кромешная,  но  я
знал, что не ошибся.  Прислушавшись,  я  уловил  тяжелое,  глухое  дыхание
незваного гостя.
   - Ариман? - прошептал я.
   Сгусток  мрака  шевельнулся  в  дальнем   углу   землянки.   Моя   рука
автоматически легла на рукоятку каменного ножа, висевшего у меня на поясе.
Это было предельно глупо, но инстинкт самосохранения, как всегда, оказался
сильнее доводов рассудка.
   - Ты  ожидал  найти  меня  здесь,  не  так  ли?  -  От  его  холодного,
угрожающего голоса у меня по спине невольно побежали мурашки.
   - Это вы следовали за нами в течение многих недель? - спросил я, в свою
очередь предусмотрительно отступая в сторону, подальше от  слабой  полоски
света, проникавшей в землянку через щель в стене.
   - Да.
   - Вы собираетесь погубить этих бедных людей?
   Он слегка шевельнулся в темноте.
   - Какой вред я могу им принести? Я всего лишь  одинокий  человек,  один
против всего твоего народа.
   - Не называйте себя человеком, - оборвал я его.
   Он презрительно рассмеялся.
   - Ты глупец, Орион. Ты же называешь себя человеком. Почему  я  не  могу
поступать так же?
   - Я, по крайней мере, человеческое существо, - возразил я, - не имеющее
ничего общего с вами и вам подобными.
   - В этом ты прав. Ты не принадлежишь к моей расе, -  согласился  Ариман
угрюмо. - Твои людишки уничтожили мой народ. Я единственный, оставшийся  в
живых.
   - И теперь вы хотите отомстить?
   - Только свершить правосудие, Орион.
   -   Понятие    правосудия    не    включает    в    себя    уничтожение
пространственно-временного континуума.
   - Что делать, если это единственный  способ  его  добиться?  Необходимо
обрушить сами основы, поддерживающие  ваш  мир.  Приблизить  конец  света.
Уничтожить того, кто называет себя Золотым богом.
   - Ормузда?
   - Да, Ормузда.  Врага  моего  народа.  Твоего  хозяина,  Орион.  Твоего
творца.
   - Вы не осмелитесь бросить ему вызов. У вас недостаточно сил для этого.
Поэтому вы и хотите уничтожить бедных невежественных дикарей, - огрызнулся
я, чувствуя, как внутри меня закипает ненависть.
   - Думай что хочешь, Орион. У каждого  из  нас  свои  интересы  на  этой
планете.
   - Но здесь наш мир!
   - Временно, Орион. Только временно. Он сотворил тебя, чтобы ты  покорил
этот мир для него, но я позабочусь о том, чтобы уничтожить вас обоих.  Раз
и навсегда.
   - Ничего у вас не выйдет, - возразил я. - Я  уже  дважды  нарушил  ваши
планы. Я сумею остановить вас и на этот раз.
   Он замолчал, обдумывая мои слова.
   - Ты сказал - дважды? Мы встречались уже дважды до сегодняшнего дня?
   - Да!
   - Этого не может быть, -  пробормотал  он,  обращаясь  скорее  к  себе,
нежели ко мне.
   Я презрительно промолчал.
   - Ормузд умен, ничего не  скажешь.  Он  двигает  тебя  через  континуум
против течения времени. Следовательно,  ты  еще  не  видел  войны.  Ты  не
знаешь, что произошло тогда.
   - Я знаю, что моя миссия заключается в том, чтобы выследить и убить вас
и покончить с этим навсегда.
   Он покачал головой:
   - Навсегда. Я думаю, что ты даже не  понимаешь  значения  этого  слова.
Никто из нас, даже Ормузд, не в силах контролировать время.
   - Такова моя миссия, - упрямо повторил я.
   Он пренебрежительно ухмыльнулся:
   - Так почему же тебе не взяться за дело прямо сейчас? Убей меня.
   Я колебался.
   - Ты просто боишься.
   - Нет, - ответил я вполне правдиво. Я действительно не боялся его.  Про
себя я уже успел прикинуть, сколько у меня шансов прикончить его. Я  знал,
что физически он намного сильнее меня. Как я мог напасть на него  с  одним
каменным ножом в руке?
   - Мне надоело ждать, - заметил Ариман насмешливо.
   Без предупреждения он бросился на  меня.  Я  ударился  спиной  о  стену
хижины и почувствовал, как его  могучие  пальцы  сомкнулись  вокруг  моего
горла. Непрочная крыша обрушилась, засыпав  нас  комьями  глины  и  сухими
ветками. Я попытался дотянуться до него своим ножом,  но  он  был  слишком
силен для меня.
   Лицо Аримана находилось всего в нескольких дюймах  от  меня,  и  я  мог
отчетливо видеть насмешливую гримасу, исказившую его, звериный  оскал  его
крупных зубов, красный огонь его нечеловеческих глаз. В моих  ушах  гремел
дикий, торжествующий крик, вырвавшийся из его  глотки.  Я  начал  слабеть,
темная пелена застлала глаза. Я понимал, что долго мне не выдержать.
   Неожиданно некий предмет воткнулся в  землю  рядом  со  мной.  Затем  я
почувствовал,  как  нечто  тяжелое  ударило  в  тело  Аримана,   все   еще
продолжавшего сжимать мне горло.  Смертельная  хватка  разом  ослабла,  он
медленно откатился в  сторону.  Я  перевел  дыхание  и  приподнял  голову,
стараясь понять, что происходит.
   Ариман стоял в нескольких шагах от меня, держась одной рукой за  копье,
торчавшее из его бока. Из раны сочилась кровь.
   Другое копье просвистело в воздухе. Ариман поймал его свободной  рукой.
Повернувшись, я увидел своего спасителя. Дал  с  ножом  в  руке  готовился
нанести решающий удар. Другие люди спешили к нам. Их лица выглядели скорее
удивленными, чем испуганными. Они готовы  были  поддержать  своего  вождя,
хотя и не решались приблизиться  к  незваному  гостю  на  слишком  близкое
расстояние.
   Следовало срочно вмешаться в эту игру. Изловчившись, я  ударил  Аримана
обеими ногами. Владыка Тьмы как подкошенный рухнул  на  землю.  Осмелевшие
воины, издав воинственный клич, бросились к нам.
   Я сделал неудачную  попытку  прижать  врага  к  земле,  но  определенно
переоценил свои силы. Отшвырнув меня в сторону,  Ариман  вырвал  копье  из
кровоточившей раны и швырнул его в  сторону  приближавшихся  воинов.  Даже
брошенное из столь неудобного положения,  оно  "пробило  грудь  одного  из
людей  Дала  и  заставило  других  отступить.  Поднявшись  и  сбив  с  ног
бросившегося на него Дала, Владыка Тьмы устремился в сторону утесов.
   Я с трудом поднялся на ноги. Дал медленно принял сидячее положение.  На
его  подбородке  успел  проявиться  огромный  синяк.  Остальные   охотники
топтались на месте, не смея подойти ближе. Ариман уже достиг линии  утесов
и исчез среди скал.
   - Кто это был? - спросил Дал, с трудом двигая разбитой челюстью.
   - Враг, - коротко ответил я.
   Ава первая пришла в себя. Опустившись на  колени  рядом  с  Далом,  она
осторожно ощупала его лицо. Затем женщина повернулась ко мне.
   - Со мной все в порядке, - произнес я хриплым голосом, предвосхищая  ее
вопрос.
   - На твоем горле я вижу отпечатки пальцев твоего врага, - заметила она,
подходя поближе. - Никогда не видела такой огромной руки.
   - Так кто же это был? - повторил Дал.
   - Враг всех людей, - отвечал я. - Порождение Тьмы, чудовище,  мечтающее
убить всех нас.
   Люди мельком видели Аримана, но по просьбе Дала я еще раз  описал  его,
опустив, правда, некоторые существенные подробности. Я не хотел, чтобы они
думали о нем как о духе или демоне, с которым невозможно бороться. Попутно
я высоко отозвался об их храбрости, не забыв добавить, что они  не  только
спасли мне жизнь, но и сумели ранить Аримана и заставили его обратиться  в
бегство.
   - Мы можем выследить его и найти его логово, - добавила  Ава,  указывая
на пятна крови, оставшиеся на траве.
   Ее  предложение  не  вызвало  особого  энтузиазма.  Даже  Дал,  в  чьей
храбрости я не сомневался, слегка подался назад.
   - Нет, - ответил я за всех. - Сейчас он уже успел спрятаться в пещерах,
и нам не удастся найти его. Там темно, и ему будет нетрудно заманить нас в
ловушку. Лучше оставаться здесь. Он не вернется назад.
   "По крайней мере некоторое время", - добавил я уже про себя.
   На этом обсуждение закончилось. Охотники подняли  мертвое  тело  своего
товарища и перенесли его в хижину. Закончив эту неприятную процедуру,  они
собрались в кружок, чтобы обменяться впечатлениями.
   Дал вместе с Авой подошли ко мне.
   - Спасибо, Дал, - поблагодарил я его. - Ты спас мне жизнь.
   - Ты один из нас, - возразил он. - Я сделал только то, что  обязан  был
сделать.
   - Но ты сделал больше, чем другие.
   - Я их вождь.
   - Кому много дается, с того много и спрашивается, - припомнил я  старую
поговорку. Дал был настоящий вождь. Возможно, поэтому он  выглядел  сейчас
таким обеспокоенным. - Ариман не дух и не демон, - убеждал  я  его.  -  Он
такой же человек, как и я.
   - Он сумел выдернуть копье из своего тела, словно это какая-то колючка,
и убить им охотника, - возразил Дал.
   - Он обладает огромной силой, - подтвердил я.
   Дал машинально потрогал синяк на своей челюсти.
   - Еще бы. Он сумел проткнуть  Рэдома,  метнув  копье,  когда  лежал  на
земле.
   - Но затем убежал, - напомнил я.
   Мне не хотелось, чтобы Дал боялся Аримана больше, чем необходимо.
   - Ты не сказал мне, что тебя преследует враг, - заметил Дал.
   - Я не знал, что он находится здесь, - возразил я,  решив  ограничиться
полуправдой. - В последний раз я видел его очень далеко отсюда.
   - Пошли, Орион, поешь с нами, - вмешалась в  разговор  Ава,  интуитивно
почувствовав, что разговор принимает опасный оборот. - Солнце уже  высоко.
День обещает быть чудесным.
   Я понимал, что в голове у Дала уже успели зародиться новые  подозрения,
не сулившие мне ничего хорошего.
   Но человеку, не побоявшемуся бросить вызов Ариману и тем самым спасшему
тебе жизнь, можно простить многое, даже если он твой соперник.



        "28"

   Следующие несколько недель прошли без особых происшествий. Три племени,
общей численностью более ста человек, стали нашими соседями. Примерно  две
трети из них составляли взрослые люди, одну же - дети в возрасте от одного
года  до  четырнадцати  лет.  Жизнь  во  времена  неолита  была  короткой.
Двенадцатилетние девочки рожали детей. Сорокалетние мужчины лишались зубов
и не могли не только охотиться, но и пережевывать достававшуюся  им  пищу.
Судьба и тех и других была достаточно печальна.
   - Мы останемся в этой долине, - объяснила мне Ава, - до тех  пор,  пока
не созреют злаки. Мы соберем  их  и  унесем  с  собой.  Если,  конечно,  -
озабоченно добавила она, - зима не придет слишком рано.
   Ее слова подали мне  новую  идею.  Кажется,  я  начинал  понимать  суть
замыслов Аримана.  Приближался  очередной  критический  период  в  истории
человечества. Кочевые племена охотников должны были  уступить  свое  место
земледельцам и скотоводам и тем самым заложить первый камень  в  фундамент
человеческой цивилизации. Ариман явился, чтобы помешать этому. Если бы ему
удалось   осуществить   свои   планы,   судьба   человечества   была    бы
предопределена. Остановившись  в  развитии,  оно  само  обрекало  себя  на
гибель.
   Тем не менее я не поддавался унынию. Разве он сам не сказал мне, что мы
должны встретиться по меньшей мере еще однажды, во время великой Войны? Но
сомнения оставались. Хуже того, их было больше, чем хотелось...
   Мои  отношения  с  Далом  оставались  достаточно  сложными,  да  и  его
подозрения в мой  адрес  не  являлись  тайной  для  его  соплеменников.  Я
по-прежнему пользовался всеобщим уважением; мои предложения одно за другим
претворялись в жизнь, но я был начисто исключен из их общественной  жизни.
Фактически, несмотря на свой полубожественный статус, я  оставался  изгоем
для всех, за исключением Авы. Мы по-прежнему много часов проводили вместе.
Со своей стороны я старался  по  мере  возможности  сдержать  данные  мною
обещания и сообщил ей немало  полезных  сведений  по  основам  земледелия,
животноводства и личной гигиены. Наши отношения нисколько  не  изменились.
Каждый вечер Ава возвращалась к себе в хижину, чтобы приготовить ужин  для
мужа. Нередко она приглашала и меня разделить с ними вечернюю трапезу,  но
открытое недовольство Дала, не имевшего понятия о  законе  гостеприимства,
очень скоро заставило меня отказаться от подобных посещений. Обычно я  сам
готовил  себе  еду  и  поглощал  ее  в  одиночку  у  порога  своей  заново
отстроенной хижины. У меня даже не было  необходимости  самому  ходить  на
охоту. Обитатели долины в изобилии снабжали меня мясом и овощами  в  обмен
на-те знания, которые я давал им.
   Семена падали на добрую почву. Ученики меня радовали. К  середине  лета
по всей долине они соорудили загоны  для  скота,  а  чуть  ближе  к  осени
женщины уже пряли пряжу, чтобы обеспечить свое  племя  теплой  одеждой  на
зимний период.
   Жизнь в долине была простой и здоровой. Лето перевалило  свой  пик,  но
нам  так  и  не  пришлось  испытать  ни  угнетающей  жары,  ни  чрезмерной
влажности.  Всходы  зерновых  растений  обещали   хороший   урожай.   Ночи
становились холодными, но это обстоятельство не  мешало  проведению  наших
регулярных занятий с Авой.
   Как-то раз Дал выразил  желание  составить  нам  компанию.  Думаю,  что
первоначальной причиной такого решения  послужила  все-таки  ревность,  но
неожиданно для себя он сам заинтересовался астрономией.
   - Ты хочешь сказать, что сезонные изменения можно предсказать  заранее,
еще до того, как они на самом деле начнутся? - спросил он.
   - Конечно, - отвечал я. - Звезды подскажут, когда следует начинать  сев
и собирать урожай.
   - А что такое сев? - спросил он нетерпеливо.
   Мне пришлось на время забыть об астрономии  и  всецело  посвятить  себя
вопросам  сельского  хозяйства.  Думаю,  что  даже  учителям  ботаники   в
начальной школе не приходилось сталкиваться с  такими  трудностями,  какие
пришлось преодолеть мне.
   - Ты хочешь сказать мне, что если  мы  весной  бросим  горсть  зерен  в
землю, то получим к осени целое поле колосьев? - спросил недоверчиво Дал.
   Даже получив утвердительный ответ, он, по-моему, не поверил  мне.  Ава,
напротив, нисколько не усомнилась в моих словах, но  и  ее  пытливому  уму
требовалось какое-то время,  чтобы  сопоставить  получаемую  информацию  с
собственным жизненным опытом. Но раз задумавшись над каким-либо  вопросом,
она неизменно находила на него правильный ответ.
   Со времени памятной ночи охоты наши отношения обрели  совершенно  новый
характер. И не потому, что я не желал ее. Она была  женщиной  Дала,  и  ее
интерес ко мне был чисто практическим. Аве не нужна была  моя  любовь  или
даже дружба. Ее интересовали только мои знания.
   Однажды, когда Дал вместе с группой охотников отправился к устью долины
для отлова новых животных,  я  застал  ее  в  одиночестве  у  кромки  поля
созревавшей ржи.
   - Ты чем-то озабочена? - спросил я, подходя поближе.
   Она заметно вздрогнула, но, узнав меня, заставила себя улыбнуться.
   - Что-нибудь не так? - повторил я.
   - О нет, - произнесла она, снова обращая свой взор на колыхавшиеся  под
легким ветром колосья.
   - Но тебя что-то беспокоит, -  настаивал  я.  -  Может  быть,  я  смогу
разрешить твои сомнения?
   - Я не сомневаюсь в тебе, Орион, - отвечала она, - но скажи  мне,  если
мы... если мы  все-таки  решим  остаться  в  этой  долине,  может  ли  так
случиться, что зерна вдруг не взойдут?
   - Почему бы им не взойти? - возразил я.  -  Насколько  я  знаю,  они  с
незапамятных времен произрастают в этой долине.
   - Да, но они всегда всходили тогда, когда нас здесь не было. Ты уверен,
что, если мы останемся здесь навсегда, они будут продолжать давать всходы?
   - Конечно, - подтвердил я. - С вашей помощью они будут расти еще лучше.
   - Но разве духу зерна не надо какое-то время, чтобы  побыть  одному?  -
допытывалась она. - Не умрет ли он, если мы всегда будем рядом?
   - Конечно нет, - решительно заявил я. - Дух зерна, напротив, станет еще
сильнее, если вы будете помогать ему: рыхлить почву,  вырывать  сорняки  и
засевать новые поля в тех частях долины, где рожь еще не растет.
   Я видел, что ей очень хотелось поверить мне,  но  старые  предрассудки,
опасения вызвать гнев богов, мешали ей  отказаться  от  привычного  образа
мышления.
   - Я собирался совершить небольшую прогулку, - заметил я. - Если хочешь,
можешь пойти со мной.
   Она равнодушно кивнула, и мы направились  в  верхнюю  часть  долины,  к
месту, где мне давно хотелось побывать.  Никто  из  нас  даже  не  пытался
завязать разговор. Каждого занимали свои собственные  мысли.  Я  прекрасно
понимал, что, взяв на себя роль "двигателя  прогресса",  я  тем  самым  не
только  ускорил  развитие  человеческой  цивилизации,  но  и  принял   всю
ответственность за те проблемы, которые неизбежно должны были появиться  в
будущем. Но Аве не следовало знать о моих сомнениях, у нее  хватало  своих
забот.
   Когда мы достигли подножия утесов, я задрал голову кверху и  критически
осмотрел нависшую над нами каменную стену.
   - Давай поднимемся наверх, - предложил я.
   - Наверх? - рассмеялась Ава. - Но это невозможно,  Орион.  Ты  смеешься
надо мной.
   - Ничего подобного. Уверен, что ты сможешь добраться до вершины.
   - Взобраться по отвесной стене? Дал как-то попытался забраться  наверх,
но у него ничего не вышло. Никто не может подняться на эти утесы.
   Я пожал плечами.
   - Давай попытаемся. Может быть,  двое  смогут  добиться  того,  что  не
удалось одному человеку?
   Она с любопытством взглянула на меня.
   - Но зачем? Почему ты хочешь взобраться туда, где еще не  был  ни  один
человек?
   - Именно по этой причине, -  отвечал  я.  -  Потому,  что  до  сих  пор
побывать там не удалось никому. Я хочу быть первым. Я хочу  посмотреть  на
мир с того места, откуда его не видел еще никто.
   - Это сумасшествие!
   - Ну и что с того? Неужели у тебя никогда не возникало желания  сделать
то, что до тебя не делал еще никто?
   - Нет, - сказала она, хотя и не слишком уверенно.
   Ава в свою очередь осмотрела стену,  словно  надеясь  отыскать  на  ней
ответ на заданный мною вопрос.
   - Мы всегда только повторяем то, что делали уже до нас. По-моему, лучше
всего следовать примеру своих отцов и отцов их отцов.
   - Но кому-то приходится начинать. У всего было свое начало.
   Она бросила на меня сердитый  взгляд.  Я  позволил  себе  усомниться  в
разумности традиций ее мира, который она так любила.
   - Ты на самом деле думаешь, что  мы  сможем  добраться  до  вершины?  -
спросила она, немного поостыв.
   - Да, если возьмемся за дело сообща.
   Она еще раз с сомнением осмотрела  возвышавшуюся  перед  нами  каменную
стену. Утесы на самом деле выглядели внушительно, но, на мой взгляд,  даже
малоопытный альпинист мог при желании добраться до их вершин. Неужели я не
смогу сделать того, что по силам какому-то новичку?
   Ава  перевела  взгляд  на  поле  золотистых  колосьев.  Неожиданно  она
улыбнулась.
   - Что же, - заметила она, -  пожалуй,  я  тоже  не  прочь  увидеть  мир
сверху...
   Нам потребовалось более двух часов, чтобы добраться  до  вершины,  и  в
конце концов мы добились своего.
   Вид, открывавшийся сверху, стоил таких усилий.
   Ава была потрясена. Перед нашими глазами  лежали  бесчисленные  долины,
прорезавшие горный массив, словно гигантские трещины. Сверкавшие  серебром
на солнце реки несли воды  сквозь  золотые  поля  созревавшей  ржи.  Прямо
позади нас величественная громада  Арарата  вздымалась  в  небо.  Над  его
двуглавой вершиной расползалось облачко дыма. А далее, на север, там,  где
гора не закрывала обзор, все до  самого  горизонта  покрывал  ослепительно
белый лед. Европа переживала ледниковый период.
   - Как огромен мир! -  воскликнула  Ава.  -  Посмотри,  какой  маленькой
кажется отсюда наша долина!
   - Это только небольшая его часть, - поправил ее я.
   Женщина вздрогнула и снова обратила свой взгляд на  долину,  лежащую  у
наших ног. Постепенно ее лицо утратило счастливое выражение.
   - Что-нибудь опять не так, Ава? - осведомился я.
   - Если бы мы с тобой могли жить  отдельно  от  других,  -  начала  она,
поворачиваясь ко мне, - если бы сумели найти долину, где никто не живет...
мы могли бы остаться там вдвоем навсегда.
   У меня от удивления отвисла челюсть!
   - Что ты сказала?
   Увы, в ее языке еще не было слов, способных описать чувства.
   - Орион, - произнесла она дрожащим голосом, - я хотела бы жить с тобой,
быть твоей женщиной...
   Я привлек ее к себе, и несколько минут мы  стояли,  прижавшись  друг  к
другу, не решаясь разомкнуть наши объятия.
   - Но это невозможно, - прошептала она еле слышно.
   - Почему же невозможно? Мир велик  и  пустынен.  Мы  без  труда  отыщем
необитаемую долину и построим в ней наш собственный дом.
   Она подняла глаза, и я  поцеловал  ее.  Не  знаю,  были  ли  приняты  в
каменном  веке  поцелуи,  но  она  приняла  его  как  нечто   само   собой
разумевшееся. Но когда наши губы разомкнулись, в ее глазах стояли слезы.
   - Я не могу остаться с тобой, Орион, - произнесла  она  печально.  -  Я
женщина Дала и не должна оставлять его.
   - Все возможно, если ты этого хочешь...
   - Нет. Дал не вынесет позора. Он организует погоню за  нами.  Он  убьет
тебя, а меня уведет с собой.
   - Он никогда не найдет нас, - возразил я, - а если и найдет, ему не  по
силам убить меня.
   - Тогда тебе придется убить его ради меня.
   - Мы можем уйти очень далеко...
   Ава покачала головой и осторожно высвободилась из моих рук.
   - Дал нуждается во мне. Он  вождь  племени,  но  как  он  сможет  вести
других, если собственная женщина бросит его? Он далеко  не  так  уверен  в
себе, как кажется. По ночам, когда мы остаемся одни, он рассказывает мне о
своих страхах и сомнениях. Он  боится  тебя,  Орион.  Но  у  него  хватает
мужества  пересилить  свой  страх  ради  блага  племени.  Он  ставит  свою
ответственность  перед  людьми  выше   собственного   страха.   Я   должна
последовать его примеру и жертвовать собой, хотя я и хочу быть с тобой.
   - Что же остается делать  мне?  -  спросил  я,  чувствуя,  как  во  мне
закипает гнев. - Что прикажешь делать мне?
   Она заглянула в мои глаза:
   - Ты сильный человек, Орион. Ты обладаешь силой, которой нет  у  других
мужчин. Ты был послан сюда, чтобы помочь нам. Я знаю  это  наверняка.  Что
случится с остальными, если ты  заберешь  меня  с  собой?  Такой  поступок
погубит Дала. Разве для этого ты пришел сюда?
   При желании я нашел бы слова. Наконец,  я  мог  просто  схватить  ее  в
охапку и унести с собой. Но я знал, что Ава  убежит  от  меня  при  первом
возможном случае или, еще хуже, возненавидит меня.
   Отвернувшись от нее, я бросил взгляд  на  солнце,  низко  висевшее  над
горизонтом.
   - Пора возвращаться, - пробормотал я. - Пошли, Ава.



        "29"

   Зерно набирало силу, и все обитатели долины с возрастающим  нетерпением
ожидали дня приближающейся жатвы. Все это время я держался  в  стороне  от
них,  предоставив  им  полную  возможность  самим  решать  свои   насущные
проблемы. Я уже научил их всему, что знал, и от меня  мало  что  зависело.
Сейчас я просто ждал, так же, как и  они.  Но  не  начала  жатвы.  Я  ждал
следующего хода Аримана. Я знал, что  он  обязательно  вернется.  Я  ждал,
считая дни и часы, с трудом сдерживая собственное возбуждение.
   Первым делом я тщательно прочесал всю долину,  уделив  особое  внимание
многочисленным пещерам, скрытым в толще горного массива. Увы, я  не  нашел
ничего, кроме змей, летучих мышей и прочих представителей подземного мира.
Занятие  мое  было  далеко  не  безопасным.  Среди  обитателей  нор  могли
оказаться и опасные хищники, встреча  с  которыми  не  сулила  мне  ничего
хорошего. Несмотря на безуспешность моих поисков, я  был  твердо  убежден,
что Ариман по-прежнему  находится  поблизости  и  лишь  выбирает  наиболее
удобное время для нового, хорошо спланированного  нападения.  Ормузд  тоже
больше не появлялся, то ли считая излишним  снабжать  меня  дополнительной
информацией, то ли не придавая особого значения надвигающимся событиям.  Я
оставался в полном одиночестве, наедине со своими мыслями и сомнениями.
   Ава и та начала избегать меня. И чем реже я  виделся  с  ней,  тем  все
более частыми становились мои встречи  с  ее  мужем.  Последнее  время  он
появлялся в моей хижине чуть ли не ежедневно. Первоначально я  заподозрил,
что он просто ищет повод затеять  со  мной  ссору.  Но,  наблюдая  за  его
неуклюжими попытками завязать со мной доверительный разговор, я  пришел  к
выводу, что его намерения более серьезны и продуманны.
   - В ближайшие дни настанет пора убирать зерно,  -  заметил  он  как-то,
проходя мимо моей хижины.
   Я сидел на пороге, занятый изготовлением нового каменного ножа.
   - Если не будет дождя, - продолжал он, - то дня  через  два  мы  начнем
жатву.
   - Неплохо, - буркнул я.
   - Ты на самом деле так думаешь?
   Я отложил нож в сторону.
   - Тебя что-то беспокоит, Дал?
   - Беспокоит? О нет, - произнес он торопливо,  словно  хотел  убедить  в
этом самого себя. - И все же...
   Не окончив фразы, он присел на землю рядом со мной.
   - Могу я чем-то помочь тебе? - осведомился я.
   Он начал рисовать пальцем в пыли узоры, словно растерявшийся школьник.
   - У тебя возникли разногласия с Авой? - осторожно спросил я.
   В его глазах сверкнула молния, но он тут же сумел взять себя в руки.
   - Ты угадал, - подтвердил он.  -  Впрочем,  это  не  удивительно,  если
учесть, что ты и сам приложил к этому руку.  Ава  думает,  что  мы  должны
остаться в этой долине навсегда.
   Я предпочел воздержаться от комментариев.
   - Она считает, что нам удастся сохранить животных  в  течение  зимы,  -
быстро продолжал он, словно опасаясь,  что  у  него  не  хватит  решимости
высказать все, что у него на душе, - а следующей весной засеять зерном все
пригодные для пахоты участки долины.
   Он бросил на меня осуждающий взгляд.
   - Я говорил это и тебе, - возразил я,  -  точнее,  я  говорил  это  вам
обоим.
   - Вся беда в том, что она поверила тебе.
   - А ты нет?
   - Я не знаю, во что мне верить, Орион, - сказал он  сокрушенно.  -  Нам
здесь живется неплохо, спорить не приходится. На зиму мы можем перебраться
в пещеры. Там будет и тепло и сухо.
   - Верно, - согласился я.
   - Но наши предки никогда не поступали  таким  образом,  -  возразил  он
потерянно. - Почему мы должны отказаться от традиций наших отцов?
   - Ваши отцы тоже не всегда вели кочевой образ жизни,  -  заметил  я.  -
Много-много лет назад они жили в теплых  странах  и  питались  в  основном
фруктами, не заботясь о хлебе насущном.
   Скептическое выражение его лица недвусмысленно подсказало,  что  он  не
поверил мне.
   - Почему же они оставили свой райский уголок?
   - Они были вынуждены так поступить, когда климат изменился, -  объяснил
я. - Деревья перестали плодоносить. Им не оставалось ничего  другого,  как
покинуть обжитые места. С того  времени  они  стали  вести  кочевой  образ
жизни, следуя за стадами животных.
   - Но каждый год поголовье  животных  сокращалось,  -  пробормотал  Дал,
занятый собственными мыслями. - Старейшины  рассказывают,  что  много  лет
назад кабанов и оленей было гораздо больше, чем  теперь.  Каждый  год  нам
приходится уходить на охоту все дальше от стойбища,  а  добыча  становится
все скудней.
   - Но есть еще зерно, - заметил я, указывая  рукой  в  направлении  поля
ржи. - Да и прирученные вами животные обеспечат вас мясом и молоком,  если
вы будете хорошо ухаживать за ними зимой.
   - Урожай хорош, - согласился Дал, медленно выговаривая слова, -  у  нас
будет много зерна, еды, и еще останется кое-что для приготовления напитка,
позволяющего человеку почувствовать себя птицей.
   Хлеб  и  пиво.  Два  основных  продукта  первобытного  земледельца.   Я
задумался над тем, какой из них более важен с точки зрения Дала, и  решил,
что скорее последний.
   - Тогда почему бы вам действительно не остаться  здесь  на  зиму,  если
виды на урожай столь хороши. Вы сможете  сложить  зерно  в  пещерах  после
того, как оно будет обмолочено. А солому пустите на корм скоту.
   - Но что скажут духи наших отцов, - простонал Дал, - если  мы  отступим
от их обычаев? Как они будут чувствовать себя, если мы  изберем  для  себя
новую дорогу?
   Я пожал плечами:
   - Думаю, они будут только довольны, узнав, что вы стали жить лучше, чем
они.
   - Старейшины опасаются, что зерно не даст всходов,  если  мы  останемся
здесь на зиму.
   - А почему бы ему не взойти?
   - Дух зерна может быть недоволен тем, что мы наблюдаем за ним.
   Я  мысленно  обругал  себя  за  то,  что  в  своих  расчетах  не   учел
естественного консерватизма старшего поколения.
   -  Солнце  светит,  дождь  идет,  а  рожь  растет  вне  зависимости  от
присутствия человека, - возразил я.
   - Охота лучше, - продолжал твердить свое Дал. - Мы всегда жили за  счет
охоты.
   Я понимал его. Ведь я замахнулся ни больше ни меньше как  на  привычный
для него образ жизни. Его пугали новые идеи, над которыми я  заставил  его
задуматься. Бесчисленные поколения его предков были охотниками.  И  ничего
другого не  знали.  Я  же  предлагал  ему  начать  все  сначала,  заняться
земледелием и скотоводством.
   Переход к оседлому образу  жизни  должен  был  стать  для  человечества
первым шагом к полному покорению планеты. Но за  всякое  новое  завоевание
приходилось платить. Часто неимоверно большую цену. Но это уже  называлось
платой за выживание.
   Было ли это условие составной частью плана Ормузда и имелся ли  у  него
вообще какой-нибудь план? Или он просто хотел любой ценой оградить себя от
происков  Князя  Тьмы?  В  какой-то  момент,  наблюдая   за   озабоченным,
удрученным лицом Дала, я едва не поддался слабости и  не  посоветовал  ему
забыть все мои советы и жить так, как ему нравится. Но я вовремя  вспомнил
о мальчике, умершем от простой инфекции, о полуголодной, полной  опасности
жизни, которую приходится вести этим  людям  во  время  своих  бесконечных
скитаний, о возрасте, в котором им  приходится  умирать.  Лучшего  подарка
Ариману я, наверное, не мог бы сделать.
   - Конечно, охота всегда была основой вашей жизни, - согласился я, -  но
ведь жить можно по-разному. Хуже или лучше. Охота далеко не самый надежный
способ добывать себе пропитание.
   Боюсь, что мои слова не  убедили  его.  Прямота,  честность  и  простая
порядочность мешали Далу принять решение, в правильности которого  он  был
до конца не уверен.
   - Ава  считает,  что  мы  должны  остаться,  -  пробормотал  он,  -  но
старейшины думают иначе.
   - Поговори с людьми, - сказал я, кладя руку ему на плечо. - Посоветуйся
с представителями других племен. Расскажи им о своих планах. Если  сочтешь
нужным, я сам могу поговорить с ними.
   - Пожалуй, я так и сделаю, - сказал Дал, поднимаясь с места и  разминая
затекшие ноги. - Я передам им твои слова.
   Может показаться невероятным, но Далу потребовалось почти  трое  суток,
чтобы договориться обо всех условиях предстоящей встречи. Я был  неприятно
поражен, наблюдая воочию все прелести  древней  бюрократии.  Каждое  племя
должно было предварительно самостоятельно решить, примет ли вообще участие
в этой встрече, после чего старейшины приступали к  обсуждению  регламента
общего собрания, руководствуясь одними им известными прецедентами  вековой
давности. Согласовывалось буквально все: кто и  где  должен  сидеть,  кому
поручить сооружение общего костра и в  каком  порядке  давать  возможность
высказаться.
   Наконец  все  взрослое  население  долины  собралось  вокруг  огромного
костра, неподалеку от хижин племени Козы. Церемония растянулась  на  много
часов. Один за другим подымались и многословно повествовали  старейшины  о
героической  истории  своих  племен,   после   чего   исполнялись   песни,
прославлявшие достоинства и доблесть неустрашимых предков.
   Когда ритуальная часть собрания подошла к концу и настала очередь  Дала
изложить свое предложение, уже совсем  стемнело.  На  небосклоне  зажглись
звезды, предвещавшие скорое наступление осени. Я  отыскал  созвездие,  имя
которого носил, хотя его конфигурация заметно отличалась от той,  какую  я
помнил по другим эпохам. Воображаемая фигура охотника клонилась вправо,  а
на его плече сверкали четыре крупных звезды вместо положенных трех.
   Дал был неважным оратором; впрочем, он  и  не  пытался  убеждать  своих
сородичей, ограничившись изложением сути моего предложения.
   Его речь выслушали с  приличествующим  вниманием,  хотя  я  видел,  что
большинство старейшин отнеслись к ней скептически.
   - Если вы захотите услышать слова самого Ориона, - закончил Дал,  -  он
готов удовлетворить ваше желание. Это его идея, и, возможно, он лучше меня
сумеет рассказать вам о достоинствах своего плана.
   Человек из племени Волка вскочил на ноги, едва Дал опустился на место.
   - Мы не собираемся оставаться здесь на зиму. Изменив нашим обычаям,  мы
рискуем вызвать гнев предков. Духи уйдут из  долины,  и  зерно  перестанет
давать всходы.
   Я встал и вышел на освещенное место,  чтобы  все  присутствующие  могли
ясно видеть мое лицо. Я хотел дать им понять, что я все-таки человек, а не
сорокарукий монстр, именем которого они пугали своих детей.
   - Это я, Орион, - сказал я. - Я люблю охоту не меньше любого из вас. Но
я знаю, что существует и другая жизнь, более сытая и менее  опасная.  Если
вы решите, что...
   Больше я не успел произнести  ни  слова.  Взрыв  диких,  нечеловеческих
воплей вокруг нас, казалось, разорвал ночь. Вылетевшее  из  темноты  копье
вонзилось в землю  у  самых  моих  ног.  Освещенные  пламенем  костра,  мы
представляли  собой  превосходную  мишень.  Первые  ужасающие   результаты
внезапного нападения стали видны немедленно. Не менее двух десятков мужчин
и женщин, пронзенных копьями, уже лежали на земле около костра. Неожиданно
зарево огромного пожарища осветило местность на добрую  милю  вокруг  нас.
Перепуганные люди бросились к своим хижинам.
   Но Дала не так просто было испугать.
   - Они подожгли зерно! - крикнул он. - К оружию, братья!
   Наконец-то мне удалось рассмотреть наших  противников.  Не  менее  двух
сотен безобразных, устрашающе раскрашенных  нагих  полулюдей-полуживотных,
размахивая факелами и копьями, окружили нас.
   - Демоны, - прошептала Ава, парализованная ужасом.
   Первым опомнился Дал. Вырвав копье из тела своего умирающего  сородича,
он бросился навстречу  неприятелю.  Ава,  не  раздумывая,  последовала  за
мужем. Еще одно копье просвистело в нескольких дюймах от моей  головы.  На
моих глазах трое воинов ворвались в одну из хижин, откуда мгновение спустя
раздались крики ужаса и боли, издаваемые перепуганными детьми.
   Все произошло почти мгновенно. Ударом кулака отшвырнув двух  "демонов",
попытавшихся остановить меня, я нырнул в свою хижину и сорвал со стены лук
и колчан со стрелами. Снаружи,  перекрывая  шум  сражения,  доносился  рев
Дала, созывавшего своих воинов.
   Когда я снова выскочил наружу, еще один размалеванный чужак бросился на
меня. Хладнокровно, словно на тренировке, я сделал шаг в сторону и  ударом
ладони перебил ему шею. Перескочив через него, я бросился  в  гущу  битвы.
Несмотря  на  отчаянность  нашего   положения,   я   испытывал   радостное
возбуждение. Ожидание закончилось, пришло время сражаться. Первый  же  мой
выстрел оказался удачным. Стрела попала в  глаз  одному  из  нападавших  и
повергла его на землю. Слева от меня Дал и Ава  пытались  сдержать  натиск
четырех вооруженных копьями воинов противника. Я бросился им на помощь.  В
считанные секунды Далу и мне удалось  отправить  обратно  в  ад  еще  двух
свирепых "демонов". Ава, словно заправский  фехтовальщик,  лихо  упала  на
одно колено  и  нанесла  страшный  колющий  удар  копьем  в  живот  своего
противника. Завопив от боли, воин свалился прямо  на  нее,  но  она  ловко
вывернулась из-под упавшего тела  и  присоединилась  к  нам  в  тот  самый
момент, когда я разделался с четвертым врагом.
   Немало наших товарищей уже лежало на земле вокруг нас, но большая часть
из них продолжала сражаться. Враги почувствовали  их  решимость  и  начали
медленно подаваться назад. Отступая, они бросали свои  факелы  и  один  за
другим исчезали в темноте.
   Гнев и ненависть гнали меня вперед. Кровавая  пелена  застилала  глаза.
Выпустив все свои стрелы, я отбросил бесполезный лук в сторону  и,  подняв
лежавшее на земле копье, продолжал  преследовать  разбегавшихся  в  панике
чужаков. За своей спиной я слышал победные крики Дала и его товарищей.
   Дал, успевший собрать вокруг себя  оставшихся  в  живых  соплеменников,
первым прекратил преследование и занялся тушением пожара.  Краем  глаза  я
заметил Аву, призывавшую меня присоединиться  к  ним.  Но  я  уже  не  мог
остановиться. Я бежал  к  пещерам,  где,  по  моему  глубокому  убеждению,
находилось логово Аримана, организатора и вдохновителя коварного кровавого
набега. Я чувствовал, что должен найти и убить его, как только что  убивал
его сторонников.
   У подножия утесов было тихо и  темно.  Шум  и  огни  сражения  остались
позади. Я остановился и прислушался. До меня доносилось тяжелое дыхание по
меньшей мере пяти воинов,  судя  по  всему  намеревавшихся  взять  меня  в
кольцо. Я продолжал двигаться, делая вид, что не замечаю  их  присутствия.
Но в тот момент, когда они разом бросились на  меня,  я  резко  повернулся
вокруг своей оси, действуя  древком  копья,  как  косой.  Удары  по  ногам
сделали свое дело. Трое нападавших рухнули на землю. Пронзив копьем  грудь
одного из оставшихся на ногах воинов, я  голыми  руками  свернул  шею  его
лежавшим на земле товарищам, тогда как последний кинулся  бежать  со  всех
ног, не думая уже ни о чем, кроме спасения собственной шкуры.
   Я подобрал с земли три копья и направился к ближайшей пещере.
   Рычание пещерного медведя несколько охладило мой пыл, но именно  оно  и
спасло мне жизнь. Если бы зверь напал бесшумно из темноты, едва ли я  имел
бы хоть малейший шанс устоять против его могучих клыков и лап. Для меня он
бил только животным, защищавшим свою берлогу. Я не испытывал  ненависти  к
нему, подобно той, какую чувствовал по отношению к раскрашенным "демонам",
напавшим на наш лагерь. Но и выбора у меня не было. Мне оставалось  только
убить или быть убитым. Стоит ли говорить, что я предпочел первый  вариант?
Мне повезло. Два моих копья, брошенных одно за другим, попали в цель. Одно
из них, по-видимому,  пронзило  сердце  зверя,  поскольку  он  умер  почти
мгновенно. Перебравшись через тушу животного, я вошел в пещеру.
   Оказавшись в полной темноте,  я  остановился.  Ариман  прятался  где-то
поблизости. Я почти физически  ощущал  его  присутствие.  Возможно,  он  и
натравил на меня пещерного медведя,  как  в  свое  время  приказал  крысам
перегрызть горло беззащитной Ареты.
   Без  колебаний  я  направился  в  дальний  конец  пещеры.  Зрение  было
совершенно бесполезно в  царившей  здесь  кромешной  темноте.  Приходилось
двигаться  на  ощупь.  Внезапно  яркая  вспышка  света  ослепила  и  почти
парализовала меня. Удар тяжелым предметом по голове довершил остальное.
   Рухнув на каменный пол, я потерял сознание.



        "30"

   Вначале я почувствовал могильный холод и, открыв глаза, обнаружил,  что
нахожусь в ледяной пещере. Мерцающий бледно-голубой лед  окружал  меня  со
всех сторон. Ледяные сталактиты, свисавшие с потолка, придавали обстановке
фантастический, ирреальный  вид.  Судя  по  всему,  мы  находились  где-то
глубоко под землей.  Лучшего  места  для  убежища  Князя  Тьмы,  наверное,
невозможно было и придумать. Ариман сидел позади огромного пня, который он
использовал вместо стола или, может быть,  алтаря.  Поверхность  пня  была
настолько тщательно отполирована, что в ней, как в зеркале, отражалось его
темное, грубое лицо, толстая шея и широкие плечи.
   Я принял сидячее  положение,  прислонившись  спиной  к  ледяной  стене.
Голова гудела. Проделав несколько дыхательных упражнений, я заставил  свою
кровь циркулировать быстрее и попытался расслабиться. Боль медленно начала
отступать. Взор Князя  Тьмы  был  направлен  на  полированную  поверхность
импровизированного стола,  словно  в  глубине  его  он  мог  видеть  вещи,
недоступные взору простого смертного. Я слегка  пошевелился.  Мои  руки  и
ноги остались свободны, и, судя по тому как  мой  организм  реагировал  на
команды головного мозга, я не получил серьезных внутренних повреждений.
   Ариман поднял голову и устремил на меня грозный взгляд. На этот раз  он
предстал  передо  мной,  облаченный  в  странный   металлический   костюм,
украшенный драгоценными камнями, весьма напоминавший скафандр  космонавта.
В пещере было достаточно  светло,  хотя  я  не  заметил  здесь  ни  одного
источника света. Казалось, слабое сияние исходило прямо из стен и  потолка
пещеры.
   - Биолюминесценция, - объяснил Ариман хриплым, больным голосом, заметив
мой недоумевающий взгляд.
   Я машинально кивнул скорее для того, чтобы проверить, как функционируют
мои шейные позвонки, нежели реагируя на его слова.
   - Твои люди быстро потушили пожар, -  сообщил  он.  -  Зерно  было  еще
слишком сырым. Мне следовало бы подождать еще неделю, тогда я  добился  бы
успеха.
   - Откуда вы взяли воинов? - поинтересовался я.
   Самодовольная улыбка пробежала по его лицу.
   - Это было совсем не  сложно.  Среди  людей  всегда  найдутся  желающие
убивать и грабить. Странное понятие  о  доблести,  но  что  взять  с  этих
ублюдков? На их взгляд, связка отрубленных голов самый весомый аргумент  в
любом споре.
   - Но ведь именно вы соблазнили их совершить набег.
   - В этом не было необходимости. Убийство - неотъемлемая часть их жизни,
оно у них в крови.
   - Вы начинаете повторяться, - заметил я. - Кажется, дело идет  к  тому,
что и здесь вы потерпите очередное  фиаско.  Скажите  откровенно,  вам  не
надоели вечные неудачи?
   - Да, ты что-то такое говорил. По  твоим  словам,  мы  встречались  уже
дважды.
   - Неужели вы не понимаете, что  обречены,  Ариман?  Не  в  ваших  силах
затормозить прогресс человечества.
   Движением руки он заставил меня проглотить конец  моей  нравоучительной
сентенции.
   - Однако ты самоуверен, Орион, - заметил он глухим голосом.  -  У  тебя
нет ни малейшего сомнения в своей победе. Тем хуже будет для  тебя,  когда
настанет время подводить итоги.
   - Ормузд...
   Ариман презрительно осклабился.
   - Ормузд - даже не настоящее имя того, чьим холопом ты, по  сути  дела,
являешься. Впрочем, о чем тут говорить!  Ормузд  и  Ариман  не  более  чем
условные образы, доступные для убогого сознания людей.
   Все разраставшийся во мне гнев заставил меня забыть об осторожности.
   - Я знаю достаточно, чтобы понять вашу цель, - выпалил я.
   - По-моему, я и не скрываю, к чему стремлюсь! - небрежно бросил Ариман.
- К сожалению, мне потребуется больше времени, чем  я  рассчитывал.  Я  не
остановлюсь ни перед чем. Пусть Ормузд бьется над сохранением  континуума.
Мне нечего терять, ты понимаешь это, Орион? Мне нечего терять!
   Его красные глаза, казалось, готовы были испепелить меня. Я  чувствовал
силу его гнева,  его  ненависти  и  чего-то  еще,  чего  я  не  мог  точно
определить. Может быть, это  была  скорбь,  вечная,  непреходящая  скорбь,
страшная в своем нечеловеческом величии?
   - Вы никогда не добьетесь своего, - резко заявил я.  -  Что  бы  вы  ни
делали. Ваша песенка спета.
   - Неужели? - с иронией осведомился он.
   - Вы обречены, -  упрямо  повторил  я.  -  Никому  не  дано  остановить
прогресс человечества.
   Он положил свои могучие руки на деревянный  столик-алтарь  и  угрожающе
наклонился вперед.
   - Ты глупец, Орион.  Что  ты  знаешь  о  времени?  Из  того,  что  тебе
удавалось выиграть, когда мы встречались раньше в других местах и  эпохах,
- продолжал он, прежде чем я успел ответить, - отнюдь не следует, что ты и
здесь обязательно добьешься успеха. Пойми же наконец, время  подобно  реке
или скорее океану. Оно вечно находится в движении, поглощая одни  земли  и
создавая другие. Оно способно  меняться.  Если  я  добьюсь  успеха  здесь,
эпохи, в которых мы уже встречались,  обратятся  в  первозданный  хаос,  а
события, свидетелями которых ты был, никогда не произойдут.
   Он замолчал и несколько минут задумчиво созерцал свои пальцы.
   - Я не верю вам, - с трудом выдавил я.
   Ариман равнодушно пожал плечами.
   - У меня неплохие шансы победить, Орион. Думаю,  на  сей  раз  мне  это
удастся. И тогда все твои аргументы обратятся  в  ничто.  Мы  никогда  уже
больше не встретимся, о чем я, кстати, ничуть не жалею.
   Тут наши чувства полностью совпадали.
   - И ты понимаешь это не хуже меня. Все  рано  или  поздно  приходит  на
круги своя. Я уничтожу вас. Хомо сапиенс перестанет существовать. Никто не
пожалеет об этом. Вы канете в небытие, словно вас никогда и не  было.  Мой
народ займет ваше место.
   - Никогда, - вырвалось у меня,  но  так  тихо,  что  я  сам  едва  смог
расслышать собственные слова.
   - Твои протеже не перейдут к оседлому образу жизни, - продолжал Ариман.
- Люди останутся жалкой горсткой  бродячих  охотников,  которые  рано  или
поздно уничтожат сами себя в межплеменных войнах.  Мне  даже  не  придется
прилагать особых усилий, чтобы все  устроить.  Достаточно  позаботиться  о
том, чтобы пути  нескольких  племен  пересеклись  во  время  их  скитаний.
Врожденная кровожадность твоих сородичей довершит остальное.
   - Племена далеко не всегда воюют между  собой,  -  возразил  я.  -  Они
отлично уживаются вместе здесь, в долине.
   - Только потому, что у них нет причин ссориться. Сейчас хватает еды для
всех. Но долго так продолжаться не может. Популяция  животных  сокращается
день ото дня. Твои сородичи подохнут с голоду, даже если предварительно не
перережут глотку друг другу.
   - Они займутся сельским хозяйством.
   - Не тешь себя иллюзиями, Орион. Я позабочусь, чтобы этого  никогда  не
произошло. Люди обречены.
   - Вы не сможете уничтожить всех.
   - А мне и не надо так напрягаться. Холод сделает все лучше меня. Ледник
еще покрывает значительную часть северного полушария. Мест, пригодных  для
обитания, не так уж и много.  Мне  некуда  спешить.  В  моем  распоряжении
сколько угодно времени. Подумай об этом, Орион. Признай свое поражение.
   Я промолчал, мрачно прикидывая  свои  шансы  заставить  его  подавиться
собственными словами.
   - И в конце концов, - продолжал Ариман, очень довольный собой, -  когда
с людьми будет "окончено, континуум рухнет  сам  собой  и  ваша  вселенная
превратится в черную дыру.
   Такого я уже не мог вынести. Я  прыгнул  на  него.  Он  ждал  этого,  а
возможно, и специально провоцировал меня на очередной  безумный  поступок.
Удар в лицо остановил меня прежде, чем я успел добраться до его горла.
   Первое, что я  услышал,  когда  снова  очнулся,  был  равномерный  звук
падавшей воды. Я лежал на холодных камнях в абсолютной темноте. Если я еще
и не умер, то  не  слишком  многим  отличался  от  покойника.  Попытавшись
принять сидячее положение, я тут же больно ударился головой. Ощупав  камни
вокруг себя, я убедился, что нахожусь на узком  карнизе,  не  больше  двух
футов шириной и меньше фута высотой.
   Ариман исчез. Впрочем, я не ожидал ничего  другого.  Мой  противник  не
хуже меня знал цену времени. Игра вступала в решающую  фазу,  где  ставкой
было само существование человечества.
   Перевернувшись на живот, я попытался определить глубину пропасти  слева
от меня. После нескольких  минут  поисков  мне  удалось  найти  подходящий
камень. Швырнув его вниз, я стал ждать.  Прошло  довольно  много  времени,
прежде чем я услышал всплеск воды.  Пропасть  была  страшно  глубока.  Мне
ничего не оставалось делать, как только ползти в единственно доступном для
меня направлении. Температура вокруг  меня  заметно  повысилась.  Судя  по
всему,  я  находился  недалеко  от  места,  где  бурлила  магма   вулкана.
Остановившись, я попытался обдумать положение, в котором оказался.
   Что  собрался  предпринять  Ариман?  Ответ  был  достаточно   очевиден.
Уничтожить племя Козы. Но каким образом? Набег не принес успеха, и вряд ли
следовало ожидать его повторения. Люди Дала будут теперь более  осторожны.
Но Ариман не мог не предусмотреть запасной вариант.  Умел  ли  Князь  Тьмы
контролировать силы природы? Если да, то землетрясение стало бы  для  него
наилучшим выходом.
   Звук падавшей воды навел меня на новую мысль. Если  Ариману  с  помощью
огня магмы удастся растопить ледник Арарата, поток воды сметет  все  живое
на  своем  пути.  Долина   уже   никогда   не   станет   центром   будущей
земледельческой цивилизации. Судя  по  нараставшему  гулу,  поток  на  дне
пропасти становился все более бурным. Похоже, пока я размышлял, Ариман уже
начал воплощать свой план в жизнь. Если я не  приму  срочных  мер,  вполне
вероятно, мне придется стать первой его жертвой.
   Смерть всегда страшила, сколько бы раз ни  приходилось  смотреть  ей  в
лицо. Ормузд, вероятно, смог бы еще не раз воскресить меня, но чем  больше
я узнавал о Золотом боге, тем меньше уважения испытывал к нему. Обладай он
достаточным могуществом, чтобы самому справиться с Ариманом, вряд  ли  ему
потребовалась бы моя помощь. Спору нет, ему дважды удавалось вернуть  меня
к жизни и переместить в нужную для него  точку  пространственно-временного
вектора, но он никогда не помогал мне. Обычно я оказывался один на один со
своими проблемами. Ждать помощи от  Ормузда  было  не  менее  нелепо,  чем
рассчитывать на милосердие  Аримана.  В  этом  отношении  все  боги  очень
похожи. Что мне оставалось делать?
   Нащупав рукой край расщелины, я опустил в  нее  ноги  и,  оттолкнувшись
обеими руками от края карниза, соскользнул в пустоту. Слава Богу,  глубина
потока оказалась вполне достаточной, чтобы  я  не  переломал  себе  кости.
Вынырнув на поверхность, я перевел дыхание и позволил течению самому нести
меня туда, куда ему заблагорассудится.  Через  некоторое  время,  точно  я
определить затруднялся, течение  принесло  меня  к  скале,  загораживавшей
выход из туннеля. Подземная река уходила здесь в толщу горы, и одному Богу
было известно, где находилось ее устье.
   Но выбора у меня не оставалось. Долго не раздумывая, я,  набрав  полные
легкие воздуха, поднырнул под скалу  и  позволил  течению  увлечь  меня  в
бездну. Туннель оказался длиннее, чем я  предполагал.  Почувствовав,  что,
если я немедленно не приму срочных мер, мне придется умереть от удушья,  я
заставил свое сердце замедлить ритм, пока не впал в состояние,  близкое  к
каталепсии.
   Сколько я пробыл в таком состоянии, не берусь судить. Когда я  очнулся,
то обнаружил, что лежу на узкой полоске песчаного пляжа в огромной пещере,
где подземная река выходила на поверхность. Но я был слишком  слаб,  чтобы
должным образом оценить все последствия этого маленького чуда.



        "31"

   Несколько часов я оставался в неподвижности,  безразлично  наблюдая  за
узкой полоской солнечного света, пробивавшейся сквозь трещину в  скале.  Я
был слишком слаб,  чтобы  просто  думать,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы
отважиться на какие-либо активные действия. Но даже в своем полуобморочном
состоянии я не мог не заметить, что уровень воды в естественном резервуаре
у моих ног понемногу повышался, а ее  температура  становилась  все  более
высокой.
   Наконец, собравшись с силами, я поднялся на ноги и с трудом выбрался из
пещеры.
   Картину, представшую  перед  глазами,  при  всем  желании  трудно  было
назвать  обнадеживающей.  Воды  подземной  реки,  заполнявшие   гигантский
отстойник, сдерживались лишь узкой перемычкой из глины, валунов  и  песка,
способной прорваться в любую  минуту.  Огромная  масса  воды  готова  была
обрушиться на долину, мирно дремавшую у моих ног.
   Ариман рассчитал все предельно точно. У людей не оставалось ни малейших
шансов на спасение. Нельзя было терять ни минуты. Спотыкаясь  и  падая  на
каждом шагу, я с трудом добрался до  стойбища.  Люди,  собиравшие  урожай,
первыми заметили меня.
   - Но это же Орион! - воскликнул один из жнецов. - Похоже, он восстал из
мертвых.
   Они бросили  работу  и  собрались  вокруг  меня,  предпочитая,  однако,
держаться на почтительном расстоянии. Я  намеревался  предупредить  их  об
опасности, но усталость взяла свое. Я осел на землю и на  несколько  минут
провалился в небытие.
   Миловидное лицо Авы было первым, что я увидел, когда открыл глаза.
   - Ты жив, - прошептала она.
   - Да, - прохрипел я. - Но если не принять срочных мер, то скоро умру от
голода.
   Оглянувшись вокруг, я обнаружил, что  нахожусь  в  собственной  хижине.
Кучка зевак толпилась у входа, ожидая моего пробуждения. Несколько горшков
с зерном и тушеным мясом стояло у моего ложа.
   - Где Дал? -  спросил  я,  проглотив  несколько  кусков.  -  Мы  должны
немедленно убираться отсюда.
   - Поешь еще немного,  -  взмолилась  Ава.  -  Ты  слишком  слаб,  чтобы
вставать.
   Она попыталась было силой заставить меня прилечь, но я понимал, что  не
могу позволить себе такую роскошь.
   - Мне надо увидеть Дала, - повторил я.
   - Где ты был, в царстве мертвых? - спросила одна из женщин.
   Я раздраженно потряс головой, словно отгоняя назойливую муху, но она не
унималась.
   - Ты видел там моего сына? Его звали  Микка,  и  вот  уже  четыре  лета
прошло с тех пор, как он умер от лихорадки.
   Ава увела ее прочь, после чего снова подошла ко мне.
   - Ты в самом деле был в стране мертвых, Орион? - спросила она.
   Я не имел ни времени, ни желания переубеждать ее.
   - Я должен немедленно видеть Дала, - повторил я. - Нам  необходимо  как
можно быстрее убраться отсюда.
   - Уйти из долины? Зачем? Ты сам все время утверждал...
   - Ава, ради Бога, делай то, что я тебе говорю. С минуты на минуту здесь
начнется светопреставление. Мы все утонем. Найди Дала  и  приведи  его  ко
мне. Немедленно!
   Она  пожала  плечами,  но  повторила  мои  слова  стоявшим   поблизости
мужчинам.
   - Дал ранен и уже три дня не встает с постели, - пояснила она.
   - Серьезно?
   - У него повреждена нога. Рана не слишком тяжелая. Но у  него  началась
лихорадка.
   "Опять инфекция", - подумал я.
   Я вскочил со своего места и направился  к  двери.  Стоявшие  на  пороге
мужчины в панике разбежались. Репутация человека, вернувшегося  из  страны
мертвых, сослужила мне хорошую службу. Я направился в сторону хижины Дала,
понимая, что, если немедленно  не  принять  мер,  очень  скоро  многим  из
присутствующих и правда придется отправиться в ту страну.
   По дороге я обратил внимание на то, что обычно спокойная  река  грозила
выйти из берегов. Струйка дыма над Араратом превратилась в  столб  пламени
угрожающих размеров. Время от времени отчетливо  ощущались  слабые  толчки
почвы. Женщины, как всегда первыми, почувствовали  признаки  надвигавшейся
беды. Их молчание и страх были красноречивее всяких слов.
   Двое подростков, находившихся в хижине, помогли Далу подняться на ноги,
когда я появился на пороге. Его нога распухла, но явных признаков гангрены
я не заметил.
   - Усадите его на место, - распорядился я, - и уходите.  Нам  необходимо
поговорить наедине.
   - Мы все думали, что ты погиб, -  произнес  Дал,  грустно  улыбнувшись,
едва мы остались одни.
   - Как видишь, пока я еще жив, - сухо произнес я. - Но если мы  хотим  и
дальше оставаться в живых, нам надо срочно убираться отсюда.
   Дал недоуменно уставился на меня.
   - Уйти из долины, сейчас? Но я думал...
   - С минуты на минуту начнется наводнение, - объяснил я. -  Сель  сметет
все на своем пути. В нашем распоряжении часы, может быть, даже минуты.
   - Но ничего подобного никогда еще не происходило.
   - Дал, - возразил я, стараясь говорить по возможности спокойно, - разве
я когда-нибудь лгал тебе? Наводнение  неизбежно.  Лава  растопила  ледники
Арарата. Мы все погибнем. Нам необходимо бежать. Немедленно! Сейчас!
   Он бросил вопросительный взгляд на Аву.
   - У нас нет времени для дискуссий, - предупредил  я.  -  Передай  своим
людям и пошли кого-нибудь к вождям других племен сказать,  чтобы  все  они
немедленно покинули долину. В нашем распоряжении не больше часа.
   - Тогда мы не успеем добраться даже до устья долины, - напомнила Ава. -
Поток сметет нас, когда мы будем спускаться по склону.
   Пару секунд я обдумывал ее слова.
   - Ава права, - согласился я. -  У  нас  нет  времени.  В  таком  случае
остается только один выход. Нам придется взобраться на утесы.
   - Никто не может взобраться на утесы, - возразил Дал.
   - Я покажу тебе, как это можно сделать.
   - Но утесы неприступны. Мы не умеем летать.
   - Мы сможем подняться, - вступила в разговор Ава. - Орион и я проделали
это еще месяц назад.
   Дал начал было  возражать,  но  очередной  мощный  толчок  вынудил  нас
прекратить препирательства. Одновременно он заставил и меня  более  трезво
взглянуть на наше положение. С раненой ногой Дал и правда  имел  не  много
шансов подняться на вершину утеса. Раздался глухой взрыв, и  над  Араратом
взметнулся огромный столб пламени. Ариман не бросал слов на ветер.
   - У нас нет времени на размышления, - произнес я твердо.  -  Мы  должны
бросить все и уйти немедленно, если хотим остаться в живых.
   Дал больше не колебался.
   - Ава, собери старейшин, -  приказал  он.  -  Пошли  людей  в  соседние
селения. Не тратьте времени на сборы. Берите только самое необходимое.
   - Но я не могу оставить тебя.
   Дал указал на свою распухшую ногу.
   - Мне никогда не подняться на утесы. Оставь меня.
   Я понимал, что он прав. Передо  мной  стояла  практически  невыполнимая
задача: заставить более сотни мужчин, женщин и детей, не знакомых  даже  с
основами скалолазания, подняться по почти отвесной скале на  высоту  более
трехсот футов. Что было говорить о человеке,  едва  способном  передвигать
ноги? Но я не мог оставить его умирать в одиночестве хотя бы ради  Авы.  Я
на секунду задумался. При своей храбрости Дал явно  испугался  и  даже  не
пытался скрыть этого. Он без колебаний пожертвовал бы  жизнью  ради  своих
соплеменников, но перспектива умереть в одиночку пугала его.  Выбирать  не
приходилось. Подойдя вплотную, я заставил его подняться на ноги.
   - Положи правую руку мне на плечо, - приказал я, обхватив его за талию.
   - Ты не можешь...
   - Помолчи, - посоветовал я. - Это самое лучшее, что  ты  можешь  сейчас
сделать. У нас нет времени на споры.
   Спотыкаясь, мы вышли из хижины. Подростки предупредили о  надвигающейся
опасности людей других племен. Женщины  собирали  остатки  еды  и  одежду,
мужчины - оружие и инструменты.
   - Но что будет с нашим зерном? - воскликнула Ава.
   - Поток смоет его.
   - Нет!
   От страшного подземного толчка она упала на землю, что и положило конец
пререканиям.  Арарат  зашатался.  Мутный  ручей  мгновенно  превратился  в
стремительный поток, сметавший все на своем пути.
   - За мной, - крикнул я  собравшимся  вокруг  перепуганным,  растерянным
людям.
   - Слушайте Ориона, - повторил Дал. - Только он может сейчас спасти нас.
   Мы направились к утесам, прочь от бурного потока,  угрожавшего  нам.  Я
взвалил Дала на  плечи  и  понес  его,  твердо  решив  или  спастись,  или
погибнуть вместе с  ним.  Испуганные  люди  из  других  племен  постепенно
примкнули к нам.
   К моим заботам прибавилась еще одна. Я потерял из виду Аву.  Добравшись
до подножия утесов, я послал двух подростков за  лианами,  после  чего  мы
втроем начали медленно карабкаться по отвесной стене. К счастью,  мальчики
были слишком юными,  чтобы  оценить  грозившую  им  опасность.  Поднявшись
наверх, я  бросил  взгляд  на  столпившихся  внизу  людей.  Связав  вместе
несколько лиан, мы соорудили некое подобие лестницы,  способной  облегчить
подъем раненых, женщин и детей.
   Приказав мальчишкам оставаться на месте, я быстро спустился вниз,  дабы
помочь  пребывавшим  в  нерешительности  людям.  Дал,  со  своей  стороны,
пытался, как мог, вдохнуть мужество в души своих испуганных соплеменников.
   - Когда ты последний раз видел Аву? - крикнул я.
   Он беспомощно развел руками. Но в ту же  минуту  я  увидел  ее  и  двух
молоденьких девушек, которые несли на спине огромные мешки с  зерном.  Все
трое были обнажены и представляли собой весьма соблазнительное зрелище.  К
сожалению, у меня  не  нашлось  времени  даже  полюбоваться  их  стройными
фигурками.
   - Мы взяли с собой столько зерна, сколько  смогли  унести,  -  сообщила
Ава, не обращая никакого внимания на свой внешний вид. - Семена,  корешки.
Мы посеем их будущей весной.
   Я не  мог  не  порадоваться  за  нее  при  виде  такого  спокойствия  в
критическую минуту. На что мог рассчитывать Ариман, воюя  против  подобных
людей? Не Ной и не его дети,  а  невежественная  дикарка  спасла  то,  что
должно было обеспечить процветание ее потомков в ближайшее столетие.
   Вершина Арарата стала неузнаваемой. Собственно, вершины как таковой уже
не существовало, кратер раскололся с  восточной  и  южной  стороны,  а  из
разломов  непрерывно  изливалась  раскаленная  лава,  стекая  вниз   двумя
отдельными потоками. Над огромной воронкой висело  облако  дыма  и  пепла.
Раскаты грома сливались с грохотом извержения вулкана.  Из  жерла  кратера
периодически вылетали раскаленные каменные глыбы и, взорвавшись в облаках,
разлетались тысячами осколков, словно картечь.
   Дал сидел на обломке скалы у основания каменной стены, наблюдая за тем,
как его люди один за другим поднимаются на утес и оказываются в безопасном
месте. Грязевой поток пронесся у самых его  ног,  сокрушая  все  на  своем
пути. Ариман постарался на совесть, но  он  недооценил  мужества  и  жажды
жизни своих противников.
   -  Торопитесь,  торопитесь,  торопитесь,  -  не  уставал  повторять  я.
Впрочем, в этом не было особой необходимости. Люди понимали, что речь идет
об их спасении, и старались вовсю.
   Когда большинство из них наконец достигло вершины, произошло то, чего я
давно ожидал  и  опасался.  Земля  дрогнула,  и  чудовищный  взрыв  потряс
окрестности. Вершина горы исчезла в облаке пламени. Люди в ужасе попадали.
В поле моего зрения оказался Дал. Сидя на  обломке  скалы  и  опираясь  на
копье, он молча наблюдал за чудовищным катаклизмом. Его люди  были  уже  в
безопасности, а что произойдет лично с ним, его не слишком волновало.
   В моих ушах нарастал гул приближавшейся стеной кипящей воды.



        "32"

   С отчаянным криком я бросился к нему на помощь. Он  протестующе  поднял
руку, но я, не слушая его  возражений,  обвязал  его  под  мышками  концом
лианы, свисавшим с утеса.
   - Используй копье как костыль, -  заорал  я  во  весь  голос,  стараясь
перекричать нарастающий шум потока. - Ни в  коем  случае  не  опирайся  на
больную ногу!
   - Мне никогда не забраться  туда,  -  крикнул  он  в  ответ.  -  Спасай
собственную жизнь, Орион!
   - Если мы спасемся, то только вместе! Вперед!
   Я подтащил его к основанию  каменной  стены  и  подсадил  на  ближайшую
скалу. Кто бы ни был в тот момент у другого конца  каната,  он,  очевидно,
догадался о моих намерениях и стал понемногу выбирать веревку. Я оставался
рядом с Далом, стараясь по мере возможности облегчить  ему  подъем.  Скала
была скользкой от дождя, и несколько раз мне лишь чудом  удалось  избежать
падения.
   Мы успели проделать только четверть  пути,  когда  поток  кипящей  воды
достиг основания стены, обдав нас ливнем горячих брызг. Дал выронил  копье
и закачался на конце веревки. Не обращая внимания на  боль  от  ожогов,  я
поймал его одной рукой и помог удержаться. Дюйм за дюймом  мы  карабкались
вверх по стене, все больше удаляясь от котла, бурлившего у наших ног.
   Неожиданно  до  меня  донесся  голос  Авы,  отдававшей  команды   своим
сородичам. Натяжение каната усилилось, и  мы  стали  подниматься  быстрее.
Оставалось только надеяться, что проклятая лиана не лопнет  от  чрезмерной
нагрузки. Наконец мы добрались до вершины утеса и бессильно  свалились  на
камни у ног наших спасителей.
   - С вами все в порядке? - раз за разом повторяла Ава. - С  вами  все  в
порядке?
   Разумеется, она обращалась к Далу, но, во всяком случае, вопрос касался
нас обоих. Я присел на камни  и  осмотрел  свои  ноги.  Они  покраснели  и
покрылись волдырями, но повреждения не показались мне слишком  серьезными.
Ава опустилась на колени возле своего мужа  и,  достав  сумку  с  травами,
пыталась облегчить его страдания.
   Дал повернулся ко мне.
   - Ты спас мне жизнь, Орион, - произнес он.
   - Так же, как ты однажды спас ее мне.
   - Я обязан тебе жизнью, - повторил он.
   - Ты обязан ею в первую очередь своим соплеменникам, - возразил я. - Да
и им повезло с  вождем.  Найдете  себе  новую  долину  и  обоснуетесь  там
навсегда.
   - Мы так и сделаем, Орион, - подтвердила Ава. - Мы начнем новую  жизнь,
как ты и советовал нам.
   Мне следовало обрадоваться их словам, но я не чувствовал ничего,  кроме
тупой боли в груди. Ведь Ава уйдет с Далом, и я  снова  останусь  один.  Я
нагнулся над краем утеса и заглянул в зияющую бездну. Как мне  показалось,
уровень воды продолжал повышаться.
   - Тебе лучше собрать своих людей, Дал,  и  уйти  на  более  возвышенное
место, пока вода не начнет спадать, - посоветовал я.
   - Мы поднимемся выше в горы, - согласился Дал.
   - Но горы шатаются и пылают, - возразила Ава.
   - Гора не сможет причинить нам вреда,  -  произнес  Дал,  успевший  уже
обрести былую уверенность, - а когда потоп закончится,  мы  отправимся  на
поиски новой долины.
   - Хорошо, - сказал я. - Дождь начинает понемногу стихать, так  что  вам
лучше всего отправляться не мешкая.
   - А ты, Орион? - спросила Ава.
   - Я останусь здесь. Вы больше не нуждаетесь в моих советах.
   - Но...
   - Идите, - приказал я.
   Она неохотно повиновалась. Охотники задержались совсем ненадолго, чтобы
соорудить носилки для Дала и произнести короткие молитвы за души тех,  кто
навсегда остался в долине.
   Я остался в одиночестве в ожидании события, которое, по моим  расчетам,
неизбежно должно было произойти.  От  некогда  цветущей  долины  мало  что
осталось.  Внизу  по-прежнему  бушевал  поток,  освещавшийся  заревом   от
истекавшей из кратера  лавы.  Ариман  неплохо  поработал,  но  все  же  не
достаточно хорошо, чтобы осуществить задуманное.
   - Ты думаешь, что победил? - донесся до меня из темноты знакомый голос.
   - Я знаю, что победил, - подчеркнул я, поворачиваясь в его сторону.
   Могучая фигура Аримана появилась из мрака и нависла надо мной.
   - В этой долине еще долго ничего не сможет расти,  -  продолжал  он.  -
Твои жалкие людишки никогда не посмеют вернуться сюда.
   - Им и незачем это делать, - прервал я его. - Они взяли семена с собой.
   Его красные глаза гневно сверкнули.
   - Что ты сказал?
   - Я объяснил  им  принципы  земледелия.  Вы  снова  проиграли,  Ариман.
Охотники выживут, превратившись в скотоводов и земледельцев.
   Он не стал оспаривать справедливость моих слов. Он даже не рассердился.
Несколько  минут  он  стоял  молча,  обдумывая  и  просчитывая   возможные
последствия того, что произошло.
   - Вы получили мат, Владыка Тьмы, - произнес я. - Вам уже не  остановить
их. Вы сделали все, что могли, но они выстояли.
   - С твоей помощью.
   Я кивнул, соглашаясь.
   - В последний раз, Орион!
   Наклонившись надо мной, он обхватил меня могучими руками и  поднял  над
головой.
   - В последний раз! - прокричал он, собираясь швырнуть  меня  в  кипящую
воду.
   Но в последнюю долю секунды мне все-таки удалось  обхватить  его  бычью
шею руками и, напрягая все силы, удержаться в таком  положении.  Несколько
секунд мы балансировали на краю утеса, затем вместе  рухнули  в  пропасть.
Адская боль пронзила мое тело, когда мы окунулись в кипяток.
   "Но мы победили, - успел подумать я, прежде чем пойти ко дну. - И может
быть, на этот раз навсегда!"
   Я испытал все ощущения человека, заживо брошенного в  котел  с  кипящей
водой. Последней мыслью, промелькнувшей у меня в  голове,  было  страстное
желание, чтобы на сей раз  наша  встреча  с  Владыкой  Тьмы  действительно
оказалась последней.



        "ИНТЕРЛЮДИЯ"

   Сероглазая богиня, называвшая себя Аней, вновь  принявшая  человеческий
облик, стояла на вершине ледяного утеса. Только ее  божественная  сущность
могла защитить ее от страшного холода, царившего вокруг.  Далеко  внизу  у
своих  ног  она  видела  множество  людей  и  роботов,   трудившихся   над
сооружением металлических башен, которые высоко вздымались к черному небу.
Над ее головой висел величавый шар Сатурна. Она без труда могла  различить
три его небольших спутника, не говоря уже о грандиозных кольцах,  особенно
прекрасных на фоне беспредельного пространства космоса.
   Аня почувствовала присутствие Золотого бога еще прежде, чем  он  принял
человеческий облик. Она подождала, пока он не закончил трансформацию и  не
предстал  перед  ней  на  ледяном  уступе  в  своем  обычном,   нестерпимо
сверкавшем костюме.
   - Ты не позволил мне остаться с ним, -  воскликнула  она,  не  в  силах
больше сдерживать свой гнев.
   Ормузд даже не взглянул на нее. Вместо этого  он  с  любопытством  стал
разглядывать строителей, находившихся на огромном расстоянии от него.
   - Подумать только, мои творения  сами  стали  творцами,  -  заметил  он
презрительно. - Но насколько несовершенны и как неуклюжи их роботы.
   Аня знала, как он упрям, но не собиралась сдаваться.
   - Ты заставил меня держаться  в  стороне  от  него,  -  произнесла  она
раздраженно. - Мне пришлось прожить всю жизнь с дикарями.
   - Ну и как ты наслаждалась ею? - Золотой бог  насмешливо  улыбнулся.  -
Помнится, ты говорила, что полюбила их и готова прожить не одну,  а  сотни
жизней рядом с ними.
   - С ним! С Орионом!
   - Никогда! - твердо объявил Ормузд. - Ты слишком привязалась к нему.  И
он к тебе. Я предупреждал тебя, что  твое  присутствие  делает  его  более
уязвимым. Я не могу допустить ничего подобного.
   - Ты бессердечен, - воскликнула она. - Быть рядом  с  ним  и  не  иметь
возможности любить его... Это безжалостно по отношению к нему и ко мне!
   - У него есть миссия, для осуществления которой я и сотворил его. Я  не
могу позволить ему отступить только потому, что  гормоны  переполняют  его
тело.
   Аня хотела было возразить, но заколебалась и так  и  не  произнесла  ни
слова. Золотой бог продолжал созерцать, как трудятся люди и роботы.
   - Они называют этот мир Титаном, хотя и не испытывают  особой  любви  к
нему. Если бы не их смешные шлемы и скафандры, они бы мгновенно умерли  от
холода.
   - Но ты сам заставил их явиться сюда, чтобы построить башни.
   - Да, и когда они  закончат  работу,  я  дам  им  возможность  изменить
атмосферу планеты, чтобы сделать ее непроницаемой.  Мои  башни  не  должны
быть обнаружены до поры до времени.
   Аня в недоумении уставилась на него.
   - Эти создания принадлежат к  поколению,  более  близкому  к  Концу,  -
объяснил Ормузд. - Они - далекие предки тех людей, которым предстоит найти
башни и поломать голову над их назначением.
   - Так для чего же эти башни? Почему они строятся?
   - Такова моя воля, конечно.
   Она бросила на него разгневанный взгляд.
   - Ваше самомнение становится совершенно невыносимым. Вы на  самом  деле
возомнили себя богом, Ормузд.
   Его улыбка слегка поблекла.
   - Машины, находящиеся в башнях, способны произвести некоторые изменения
в климате Земли. Планета переживет катаклизм, который люди  потом  назовут
ледниковым периодом. Это часть моего плана.  Князь  Тьмы  умеет  управлять
реками и вулканами. Я могу изменить излучение Солнца  и  климат  Земли  на
сотни тысяч лет.
   - И ты собираешься сохранить в тайне от людей эти знания?
   - Да, они еще не готовы.
   - Потому, что такова твоя воля, - закончила она за него.
   - Взгляни, - прервал он ее. - Начинается прилив.
   Аня  знала,  что  он  сознательно  переменил  тему   разговора,   чтобы
прекратить спор. Но, вопреки собственному  желанию,  она  была  заворожена
видом моря, состоявшего из жидкого аммиака, вздыбившегося, как  гигантский
зверь, и  ринувшегося  на  ледяную  равнину.  Подчиняясь  чудовищной  силе
притяжения Сатурна, оно покатилось в сторону равнины, где  люди  и  роботы
строили свои  сооружения.  Ормузд  и  Аня  наблюдали,  как  волны  аммиака
докатились до огромного каменного  мола,  построенного  людьми  для  своей
защиты, и, словно истощив свои силы, медленно отхлынули назад.
   - Я отправляюсь к нему, - объявила Аня, нарушив затянувшееся  молчание.
- Ты не сможешь помешать мне.
   - Я не позволю тебе ослабить его, - повторил Ормузд. - Его назначение -
убить Аримана.
   - Я помогу ему.
   - Каким образом? Судя по всему, ты собираешься увлечь его  за  собой  в
некий придуманный тобой рай, где вы будете наслаждаться любовными утехами,
пока Владыка Тьмы не уничтожит всех нас.
   - Я помогу ему найти Аримана и убить его.  Ты  не  дал  ему  достаточно
силы, чтобы он мог один справиться с такой задачей. Но  вдвоем  мы  сможем
победить Владыку Тьмы.
   Золотой бог некоторое время размышлял.
   - Я могу отправиться туда и без твоего разрешения, - пригрозила она.
   - Даже если ты решишься на столь безумный поступок, в  моей  власти  не
допустить, чтобы вы были вместе.
   - Позволь мне помочь ему, - прошептала она, испуганная этой угрозой.
   - Мне не нравится твоя привязанность к нему.
   - Я вернусь к тебе, - пообещала она, - после того, как мы убьем Владыку
Тьмы, если таково твое желание.
   - Это мое требование.
   - Следовательно, у меня нет выбора.
   - И никогда не будет.
   - Позволь мне вернуться к нему, - продолжала Аня умолять Золотого бога.
- Прожить рядом с ним еще одну жизнь.
   - Я допущу это только в том  случае,  если  ты  поможешь  ему  победить
Владыку Тьмы.
   - Обещаю.
   - И затем вернешься ко мне.
   Она молча кивнула.
   Золотой бог сложил руки на груди  и  растворился  в  пространстве.  Аня
последовала его примеру. А далеко внизу тысячи людей и роботов  продолжали
трудиться  над  сооружениями,  об  истинном  назначении  которых  даже  не
подозревали.




        "ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЙНА"


        "33"

   Ощущение было такое, словно из  чана  с  крутым  кипятком  я  мгновенно
погрузился  в  могильный  холод.  Открыв  глаза,  я  обнаружил,  что  стою
согнувшись в три погибели, стараясь противостоять напору  ледяного  ветра.
Тысячи острых снежинок кололи мое лицо. Почву покрывал толстый слой  льда.
Сугробы, один выше другого, окружали меня со всех сторон. Ветер завывал  с
такой силой, что невозможно было расслышать собственный  голос.  Мое  лицо
начало покрываться тонкой корочкой льда, с ресниц свисали сосульки.
   Спотыкаясь и скользя по  льду,  я  двинулся  к  единственному  укрытию,
которое  я  мог  разглядеть  в  этом  белом  аду,  -  огромному   сугробу,
возвышавшемуся  над  снежной  равниной  в  нескольких  метрах   от   меня.
Добравшись до укрытия,  я  присел  на  корточки,  прислонившись  спиной  к
твердому насту. От холода мне некуда было спрятаться, но по  крайней  мере
здесь я спасся от порывов штормового ветра. Осмотрев  себя,  я  обнаружил,
что облачен в  наряд,  напоминавший  доспехи  средневекового  воина,  хотя
материал, из которого он был  сделан,  скорее  напоминал  пластик,  нежели
металл.  Только  тут  до  меня  дошло,  что,  если   не   считать   слегка
обмороженного лица, остальное мое тело находилось в  относительном  тепле.
Тонкие перчатки  настолько  плотно  облегали  руки,  что  могли  сойти  за
дополнительный  слой  моей  собственной  кожи,  но  тепло  они   сохраняли
замечательно. Вероятно, мне полагался и защитный шлем, но  искать  его  на
покрытой снегом безбрежной равнине не имело смысла.
   Так я просидел довольно долго. Путем обычных  для  себя  манипуляций  я
усилил прилив крови к тканям лица, чем только отсрочил  неизбежный  конец.
Мне предстояло либо найти себе настоящее убежище, либо погибнуть.
   Но куда идти? Пурга все усиливалась, и я ничего не мог разглядеть далее
чем в нескольких футах от себя. Куда меня на этот раз занесло?  Исходя  из
собственного опыта, я  знал,  что  двигался  против  течения  времени,  от
будущего к прошлому, к Войне. В лучшем случае  я  находился  в  палеолите.
Климатические   условия   как   будто   говорили   в   пользу   последнего
предположения, следовательно, я оказался  в  ледниковом  периоде.  Но  что
означала  моя  странная  одежда?  Уровень  технологии,  требуемой  для  ее
изготовления, без  сомнения  достаточно  высок.  В  разных  местах  своего
костюма я обнаружил карманы, набитые  электронными  приборами,  назначения
которых я не мог  даже  понять.  До  сих  пор  мое  обмундирование  всегда
соответствовало времени, в котором я оказывался. В ледниковом периоде  мне
следовало носить меха.
   Где же в таком случае я находился?
   В принципе об этом можно было подумать  и  позднее.  Сейчас  на  первом
плане  стояла  проблема  выживания.  Я  обследовал   несколько   различных
приборов, прикрепленных к  моему  поясу.  Один  из  них  смутно  напоминал
переговорное устройство, нечто среднее между радиотелефоном и  миниатюрным
видео. Я попробовал нажать  кнопки  на  пульте  управления,  окрашенные  в
разные цвета. Не произошло ровным счетом ничего.  Я  обследовал  и  другие
предметы,  но  не  нашел  ни  одной  мало-мальски  знакомой  вещи.   Кроме
последней. Ее назначение было очевидным. Пистолет, хотя и неизвестной  мне
модели. Дуло заменял кристаллический стержень  в  металлической  оболочке.
Весило оружие немало, во всяком случае по стандартам двадцатого  столетия.
Очевидно,  силовая  батарея  или  какой-нибудь  другой  источник   энергии
находились внутри. Я поднял пистолет к  небу  и  спустил  курок.  Из  дула
вырвался кроваво-красный столб пламени, настолько  яркий,  что  в  течение
последующих нескольких  секунд  я  вообще  был  не  в  состоянии  что-либо
разглядеть вокруг. Я выстрелил вторично, на этот раз предварительно закрыв
глаза.  Мощь  моего  оружия  говорила  сама  за  себя.  У  меня  создалось
впечатление, что выстрел из него легко бы прожег меня  насквозь,  а  может
быть, напрочь снес бы небольшой утес.
   Когда я засунул пистолет в кобуру, мое внимание  привлек  слабый  звук,
напоминавший свист. Снова достав пистолет, я сразу обнаружил, что  свистит
не он. Сначала я решил, что у меня просто звенит в ушах, но, бросив взгляд
на предметы, разложенные на  снегу  вокруг  меня,  заметил,  что  аппарат,
напомнивший мне телефон, неожиданно ожил.  Помимо  звука,  исходившего  из
миниатюрного микрофона,  светилась  и  красная  лампочка.  Кто-то  пытался
связаться со мной. Я поочередно нажал все кнопки, но не добился  желаемого
эффекта. Убедившись в бесплодности своих попыток, я обошел вокруг сугроба,
полагая, что ледяной барьер может экранировать связь. Звук  то  ослабевал,
то возрастал до пронзительного свиста.
   "Направленный луч", - решил я.
   Скорее всего в моих руках находился своеобразный пеленгатор.
   Я собрал остальные приборы и двинулся в том  направлении,  откуда  звук
слышался сильнее всего. Идти пришлось довольно долго, во всяком случае мне
показалось, что я шел много часов. Волосы  покрыла  сплошная  корка  льда.
Лицо скорее всего было обморожено. Каждый новый  шаг  давался  мне  все  с
большим трудом. Ветер все более крепчал. Но постепенно сквозь пургу  стали
проступать смутные очертания нагромождения скал. Направленный луч вел меня
прямо к ним. Порывы ветра сорвали весь снег с обрывистых  склонов,  и  они
возвышались мрачной черной массой на фоне серого зимнего неба.
   Каждые несколько  минут  я  проверял  правильность  направления  своего
движения. Сбейся я сейчас с пути, и мои шансы добраться до цели  оказались
бы равны нулю. Мои ноги наливались свинцом. Больше всего мне хотелось лечь
в мягкий, пушистый снег, закрыть глаза и  забыться  сном.  Мне  пришли  на
память  изображения  эскимосских  собак,  пережидающих  пургу,   зарывшись
глубоко в снег. Как мне хотелось последовать их примеру!
   Даже теплые перчатки больше не спасали меня от холода. Несколько раз  я
ронял пеленгатор, и приходилось  прилагать  дополнительные  усилия,  чтобы
откопать его из глубокого снега. Дышать с каждой минутой  становилось  все
труднее. Ледяной ветер обжигал легкие. Наконец когда  я  в  очередной  раз
уронил пеленгатор, то понял, что не смогу больше сделать ни шагу.
   - Мне необходимо отдохнуть, - сказал я, обращаясь к  лежавшему  у  моих
ног прибору. Мне показалось, что его рубиновый зрачок насмешливо подмигнул
мне. - Ладно, - проворчал я,  подождав  несколько  секунд,  -  сделаю  еще
десять шагов. Затем, если ничего не обнаружу, вырою себе  яму  в  снегу  и
немного посплю.
   Я сделал десять шагов. Потом еще десять. Наконец, еще  пять.  Гранитный
массив казался таким же  далеким,  как  и  прежде.  Пурга  превратилась  в
настоящий ураган.
   - Делать нечего, - пробормотал я. - Придется остановиться.
   В ту же секунду кроваво-красный столб пламени едва не снес мне  голову.
Я инстинктивно плюхнулся  в  снег,  пытаясь  извлечь  собственное  оружие.
Прозвучал второй выстрел.
   "Кто там? Друзья или враги?"  -  спросил  я  себя  и  тут  же  невольно
рассмеялся, осознав нелепость своего вопроса. Моими  врагами  были  сейчас
мороз, ветер, снег и лед. Любой человек, даже  вооруженный,  автоматически
попадал в разряд друзей.
   Я достал собственный пистолет и  выстрелил  в  воздух.  Столб  пламени,
несмотря на буйство урагана, можно было увидеть на расстоянии в  несколько
миль. Всмотревшись в гранитный массив, я увидел, что  кто-то  выстрелил  в
ответ. Собрав все силы, я направился в ту сторону.
   Наконец на поверхности гранита я разглядел черное пятно, вход в пещеру.
Несколько человек, одетых в ту же форму, что  и  я,  стояли  у  наклонного
лаза. Они тоже увидели меня  и  замахали  руками,  стараясь  привлечь  мое
внимание, хотя и не покинули своего укрытия.
   - Вы сумеете дойти, - крикнул один.
   - Вам осталось всего несколько ярдов, - добавил другой.
   Спотыкаясь, я побрел в их сторону, стараясь понять, какого черта  никто
из них не попытался помочь мне  одолеть  эти  проклятые  несколько  ярдов.
Впрочем, даже ощущение обиды и недоумения не шло ни в  какое  сравнение  с
той радостью, которую я испытывал.  Поскользнувшись  в  последний  раз,  я
съехал по твердой корке льда прямо в протянутые мне навстречу руки.
   Они подхватили меня с обеих сторон и  повели  в  глубь  пещеры,  весело
переговариваясь  между  собой.   Пещера   была   заполнена   разнообразным
оборудованием, но лично меня больше всего обрадовал большой  электрический
обогреватель.
   - Однако, - сказал один из хозяев, - он не из нашего соединения.
   Смех разом  умолк,  от  былого  радушия  не  осталось  и  следа.  Затем
посыпались недоуменные вопросы.
   - Кто, черт побери, вы такой?
   - К какому подразделению вы принадлежите?
   - Первый раз слышу, что кто-то еще оперирует в нашем секторе!
   - Отвечай, приятель, кто ты такой и откуда взялся?
   Готовых ответов на их вопросы у меня, конечно, не было и быть не могло.
Но в моем теле уже не осталось  энергии  даже  для  того,  чтобы  хотя  бы
задуматься об этом.
   Мои глаза закрылись, и я провалился в темноту.



        "34"

   Когда я снова  открыл  глаза,  то  увидел  высоко  над  собой  потолок,
сложенный из  необработанных  гранитных  плит.  Я  пошевелил  пальцами  и,
убедившись, что с ними все в порядке,  слегка  повернул  голову.  Все  мое
снаряжение исчезло. На мне не осталось ничего, кроме коротких трусов.
   Но мне было тепло! Изумительное ощущение. Я  наслаждался  им  несколько
секунд, после чего приподнялся на локте и более внимательно осмотрелся.  Я
лежал на походной кровати, свободно висевшей  в  воздухе.  Она  напоминала
гамак, но я не мог обнаружить никаких подпорок, поддерживавших ее в  таком
положении. Мои гостеприимные хозяева находились в глубине пещеры,  занятые
своими делами. Со своего места я видел только их спины. Большинство из них
успели снять свои скафандры. Я насчитал семь мужчин и пять женщин,  одетых
в серые комбинезоны. Еще один человек сидел за столом, но  его  лицо  было
скрыто от меня спинами его товарищей.
   - Как вы себя чувствуете?
   Я так резко повернулся, услышав звук женского  голоса,  что  мой  гамак
почти коснулся пола пещеры.
   - Со мной все в порядке... я думаю.
   Моя  собеседница  была  красивой  женщиной  с  белокурыми  волосами   и
маленьким вздернутым носиком. Она приветливо улыбнулась мне.
   - А вы счастливчик. Вначале, когда вы вломились сюда, я посчитала,  что
у вас тяжелое обморожение. Представьте  себе,  я  ошиблась.  Компьютер  не
обнаружил ничего подобного.
   - Конечно счастливчик, - подтвердил  я,  что,  на  мой  взгляд,  вполне
соответствовало  действительности.  Мне  было   тепло,   я   находился   в
безопасности и не испытывал даже чувства голода.
   - Я ввела вам питательный раствор, пока вы спали, - улыбнулась женщина,
словно прочитав мои мысли. - Что случилось с вашим  шлемом?  Вам  повезло,
что у вас при себе оказался  аварийный  коммуникатор.  Да  и  идея  подать
сигнал бедствия при помощи пистолета оказалась весьма  удачной.  К  какому
соединению вы принадлежите?
   Подняв руку, я попытался остановить град ее вопросов.
   - Я думаю, что мог бы встать, если вы на секунду придержите эту штуку.
   Она рассмеялась и ухватилась  одной  рукой  за  упорно  раскачивающуюся
кровать.
   - Эта штука очень практична. Все, что необходимо - гравитационный  диск
и кусок материи. Вся беда в  том,  что  никто  из  штабных  крыс  даже  не
попробовал сам хоть разок поспать в ней.
   Я выбрался из проклятого гамака, искренне радуясь тому  обстоятельству,
что снова оказался на твердой почве.  Непосредственно  под  моим  недавним
ложем лежал на земле маленький металлический диск. Очевидно, он и  являлся
тем самым гравитационным прибором, который позволял куску материи свободно
парить в воздухе.
   -  Меня  зовут  Рена,  -  представилась  женщина,  протягивая  руку.  -
Специалист по биологическому оружию. Кроме того, в нашей группе я выполняю
еще и обязанности врача.
   Мы обменялись рукопожатием.
   Невысокая - едва мне до плеча -  Рена  имела  тонкую,  хрупкую  фигурку
эльфа и прозрачные голубые глаза, мерцавшие словно горные ледники.
   - Мое имя Орион, - сообщил я.
   - Подразделение, специальность?
   - Понятия не имею, - честно признался я, беспомощно разведя руками.
   Улыбка на ее лице сменилась озабоченным выражением.
   - Может быть, нам еще раз следует прибегнуть к помощи  диагностического
компьютера? У нас есть психоаналитическая программа.
   - Рена, ради Бога, позволь ему одеться.
   К нам  подошел  мужчина.  На  воротнике  его  комбинезона  поблескивали
серебряные знаки отличия, а на рукаве сияла эмблема с изображением молнии.
На табличке на груди я прочитал его имя. Кедар. У него  было  мощное  тело
атлета, хотя, как я заметил, он слегка прихрамывал на левую ногу.
   - Слушаюсь, сэр, - сказала Рена, вытягиваясь в струнку  и  отдавая  ему
честь.
   Впрочем, подчеркнутое ударение на слове "сэр" придало ее словам  слегка
насмешливый оттенок. Женщина указала рукой  в  дальний  угол  пещеры,  где
стояли стеллажи с пластиковыми коробками.
   - Комбинезоны в первом ряду, шлемы и снаряжение во втором. Берите,  что
вам понравится. Правда, выбор небольшой. О размере не беспокойтесь:  он  у
нас на всех один.
   Я подыскал себе пару комбинезонов. На вид они были явно  малы  мне,  но
после примерки  выяснилось,  что  эластичный  материал,  из  которого  они
сделаны,  растягивается  как  угодно,  оставляя  человеку  полную  свободу
движений.
   Рена достала табличку из прозрачного карманчика на груди и написала  на
ней мое имя.
   - Будьте осторожны с Кедаром, - прошептала она, возвращая ее мне. -  Он
у нас специалист по энергоносителям, но почему-то вообразил о себе невесть
что.
   Я поблагодарил ее за информацию, и мы  вместе  занялись  подборкой  мне
нового скафандра и шлема. Закончив  с  экипировкой,  мы  присоединились  к
Кедару, который находился в центре пещеры.
   - Ну что же, теперь вы по крайней мере похожи на  человека,  -  заметил
он, окидывая меня критическим взглядом с ног до головы.
   - Идите за мной, Адена хочет задать вам несколько вопросов.
   Я на пару секунд замешкался, не зная, что делать с  грудой  снаряжения,
которое я продолжал держать в руках. Рена пришла мне на помощь, без лишних
слов просто забрав его у меня. Вещи едва уместились в  ее  руках,  но  это
обстоятельство нисколько  ее  не  смутило.  Дружески  подмигнув  мне,  она
понесла их в сторону спального отделения пещеры.
   Кедар подвел меня к столу, где по-прежнему толпилось большинство членов
команды. В центре спиной ко мне стояла женщина,  изучая  карту  на  экране
монитора.
   - Познакомься с нашим гостем, Адена, - объявил Кедар.
   Она повернулась в мою сторону, и сердце у меня екнуло.  Это  была  она!
Все такая же молодая и прекрасная, какой я впервые  увидел  ее  в  далеком
будущем, разве что волосы ее оказались коротко  острижены.  Зато  огромные
серые глаза ничуть не изменились. Она бросила быстрый взгляд на  табличку,
висевшую у меня на груди.
   - Орион? - произнесла она своим мелодичным, столь хорошо  знакомым  мне
голосом.
   Я кивнул, не в состоянии произнести ни слова.
   Эмблема на плече Адены изображала сжатый кулак.
   - Что вы делали в этом секторе? К какому подразделению вы принадлежите?
   - Не знаю, - честно признался я. - Когда я очнулся, то лежал на ледяном
плато в нескольких километрах отсюда. Я не могу припомнить ничего из того,
что произошло со мной до этого момента...
   "Если не считать других эпох, мест и жизней", - добавил я про себя.
   Она нахмурилась.
   - По-видимому, он не принадлежит к транспортной команде,  -  вступил  в
разговор Кедар.
   - Надо думать, нет, - согласилась Адена. - Какая у вас специальность? -
спросила она, снова поворачиваясь ко мне.
   Я молча пожал плечами.
   - Биотехника? Химия? Энергетика? Связь? - спросила она, слегка  повышая
голос.
   - Но у вас должна быть какая-то специальность, солдат, - рявкнул Кедар.
   - У меня специальное задание, - услышал я свой собственный голос.  -  Я
ассасин.
   - Кто? - не понял Кедар, бросив недоуменный взгляд на Адену.
   - Мое задание найти Аримана и убить его, - объяснил я.
   - Ариман? Но кто, черт побери, этот Ариман?
   - В нашей команде нет никого с таким именем, - сказала Адена чуть более
мягким голосом.
   - Ариман не  принадлежит  к  человеческому  роду.  Он  разумен,  но  не
настоящий человек. Темный, могучего сложения... -  Я  постарался  дать  им
наиболее точный словесный портрет моего врага.
   Чем дальше я говорил, тем больше  возрастало  их  недоумение.  Когда  я
умолк, Адена задала мне следующий вопрос:
   - И ваше специальное задание состоит в том, чтобы найти его и убить?
   - Да. Поэтому я был послан сюда.
   - Кем?
   - Ормуздом.
   Они переглянулись. Очевидно, это имя им тоже ничего не говорило.
   - Вы знаете Аримана, Владыку Тьмы? - спросил  я.  -  Или  хотя  бы  его
местонахождение?
   Кедар кисло улыбнулся.
   - Подождите еще денек, Орион. Как только пурга прекратится, вы  увидите
столько существ, подобных тому, которое сейчас  описали,  что  впечатлений
хватит на всю оставшуюся жизнь.
   - Я не понимаю вас.
   - Разве вы не знаете, что мы находимся в  состоянии  войны  с  ними?  -
спросила Адена.
   - Война? Но с кем?
   - С существами, похожими на то, которое вы только что описали.  Это  их
планета. Мы находимся здесь для того, чтобы уничтожить их.
   - Но сейчас мы оторваны от наших основных сил, - добавил Кедар,  прежде
чем я успел перевести дыхание. - Сейчас они собираются в  снегах.  Там  их
сотни, может быть, тысячи. Как только ураган закончится, они атакуют  нас.
У них схожая с нами цель: мы хотим истребить их, а они - уничтожить нас.
   Я пропустил все его слова мимо ушей. В  голове  у  меня  гудело  только
одно:
   _Война! Война! Война!_



        "35"

   Адена и Кедар скоро потеряли ко мне всякий интерес. Много  ли  им  было
проку от  человека,  который  либо  спятил,  либо  притворялся,  чтобы  не
принимать участия в новом  сражении.  Все  их  внимание  переключилось  на
подготовку предстоявшей баталии и организацию защиты пещеры от  вражеского
нападения, которое, по их расчетам, должно произойти, как  только  утихнет
ураган.
   Однажды я рискнул выбраться наружу. Никто не препятствовал мне, хотя  я
и чувствовал колючие взгляды солдат, направленные мне  в  спину.  Впрочем,
непрекращавшийся ураган заставил меня быстро ретироваться  и  вернуться  в
комфорт - тепло пещеры.
   Рена еще раз попробовала  взять  меня  под  свое  покровительство.  Она
пригласила меня на  небольшую  пирушку,  где  несколько  мужчин  и  женщин
взялись приготовить мясные полуфабрикаты в  некоем  подобии  микроволновой
печи. Увы, из ее затеи  ничего  не  вышло.  Мы  ели  в  угрюмом  молчании.
Покончив с едой, один за другим солдаты вернулись  к  своим  гамакам,  где
занялись проверкой оружия.
   Единственной более или менее добродушной личностью в отряде  был  самый
молодой из его участников, некто Марек, специалист по средствам связи.  Он
по  собственной  инициативе  вызвался   показать   мне   всю   аппаратуру,
находившуюся в его ведении.
   - Эти твари ухитряются каким-то образом экранировать все наши передачи,
- пожаловался он мне  тихим,  приятным  голосом,  которым  совсем  недавно
объяснял основные принципы работы своей аппаратуры.  -  Не  знаю,  как  им
удается, но делают они это чертовски хорошо.
   - Твари? - переспросил я.
   Кивнув головой в знак того, что я понял его правильно, он продолжал:
   - А как их еще называть? Ребята с серой шкурой и красными глазами!
   Он согнулся, свесив голову на грудь и опустив плечи, после чего  сделал
несколько шагов в мою сторону, придав своему лицу по возможности угрюмое и
одновременно зловещее выражение. Он совсем неплохо изобразил Аримана,  что
было удивительно для худенького парнишки чуть больше восемнадцати  лет  от
роду.
   - Тем не менее, - продолжал  Марек,  принимая  нормальный  вид,  -  они
успешно глушат наши передачи, так что мы даже  не  можем  сообщить  нашему
командованию на орбите, в каком положении оказались.
   - Итак, мы отрезаны, - констатировал я.
   Он повесил голову, словно именно на нем лежала вся  ответственность  за
перебои в работе радиоаппаратуры.
   - Слава Богу, мы еще можем принимать практически все передачи сверху, -
он многозначительно указал пальцем в потолок, -  сводки  погоды  и  всякое
такое. Ну,  конечно,  самое  главное  для  нас  -  это  мультиспектральное
сканирование,  с  помощью  которого  мы  можем   определить,   где   твари
концентрируют свои силы.
   Он указал  на  экран  монитора  и  нажал  несколько  клавиш  на  пульте
управления. На  экране  вспыхнул  сделанный  со  спутника  мелкомасштабный
фотоснимок,  на  котором   были   отчетливо   видны   скопления   облаков,
определявших область распространения мощного циклона.
   - А вот здесь находимся мы. -  Марек  указал  в  левый  нижний  участок
экрана.
   Нажав  клавишу,  он  резко  увеличил  масштаб  изображения.  Мои  глаза
невольно расширились  от  удивления.  Несмотря  на  то  что  часть  экрана
скрывали от наблюдателя густые облака, там, где поверхность  планеты  была
доступна  наблюдению  со  спутника,  я  мог  различить   очертания   суши,
показавшиеся мне до боли  знакомыми.  Длинный  полуостров,  имевший  форму
сапога, уходил в море.  Без  сомнения,  я  видел  Италию,  хотя  очертания
береговой линии несколько отличались от тех, которые я  помнил  по  картам
двадцатого столетия. Между Апеннинским полуостровом и Сицилией протянулась
узкая  полоска  земли,  которой  предстояло  исчезнуть  лишь  через  много
тысячелетий.  На  север  от  Италии   весь   материк   представлял   собой
однообразную белую поверхность.  Ледник  покрывал  большую  часть  Европы.
Итак, я не ошибся в своих расчетах и находился в ледниковом периоде.
   Марек слегка подтолкнул меня локтем.
   - Насмотрелся? Ну, а теперь приготовься к худшему.
   Он еще поиграл клавишами, и картинка на экране снова изменилась. Теперь
на ней был изображен сравнительно небольшой участок покрытой  льдом  суши,
над поверхностью которого возвышалось несколько серых гранитных пиков.
   - Вот здесь наша пещера, - подсказал Марек, указывая на горный  массив,
расположенный ближе к центру  экрана.  -  А  теперь  смотри  внимательнее.
Сейчас увидишь позиции тварей.
   На  экране  вспыхнуло  скопление  красных  точек,  охвативших   плотным
полукольцом фронтальную часть гранитного массива. По самой приблизительной
оценке, их насчитывалось никак не меньше тысячи.
   Мы были отрезаны  от  наших  основных  сил,  противник,  во  много  раз
превосходивший нас  численностью,  по-видимому,  ожидал  лишь  подходящего
момента, чтобы начать массированную атаку.
   Люди, собравшиеся в пещере, несмотря на свою молодость,  уже  принимали
участие во многих сражениях. Они не тратили времени на  пустые  разговоры,
отдавая предпочтение более полезным занятиям: ели, проверяли свое  оружие,
некоторые даже спали.
   - Неплохо бы и нам поспать немного, пока  на  это  есть  еще  время,  -
предложил Марек беззаботным тоном. - Ураган продлится еще никак не  меньше
шести часов. Твари не посмеют атаковать нас, пока он не закончится.
   - Почему вы так уверены в этом?
   На его лице появилось выражение крайнего изумления.
   - Сколько лет вы служите? Можете ли вы  припомнить  хоть  один  случай,
чтобы они решились атаковать в подобную погоду?
   Поскольку я не знал,  что  ответить,  то  ограничился  тем,  что  пожал
плечами.
   - Кроме того, вся территория  перед  пещерой  находится  под  контролем
сканеров. При проявлении малейшей активности противника мы  будем  тут  же
извещены об этом.
   Несмотря на столь успокаивающее заявление,  после  того  как  я,  поняв
намек, удалился, Марек остался на своем  посту,  манипулируя  клавишами  в
надежде  тем   или   иным   способом   сообщить   командованию   о   нашем
местонахождении и сложившейся угрожающей обстановке.
   По дороге я заметил Адену, в одиночестве стоявшую у входа в пещеру. Она
уже успела надеть свое боевое  снаряжение  и,  по-видимому,  не  разделяла
спокойствия  большинства  своих  товарищей,  которые  либо   спали,   либо
притворялись спящими. В пещере  стояла  тишина,  нарушаемая  лишь  треском
электронной аппаратуры да завываниями ветра, доносившегося снаружи.
   Кедар также находился на своем посту, рядом с целой батареей  массивных
зеленых цилиндров. Нетрудно было догадаться, что они  и  являлись  силовой
установкой, обеспечивавшей энергией боевое снаряжение отряда. Он бросил на
меня подозрительный взгляд, когда я поднялся со своего места и  направился
к Адене, но не сказал ни слова.
   - Вам бы лучше отдохнуть, - посоветовала  Адена,  прежде  чем  я  успел
открыть рот.
   - Я вообще мало сплю, - возразил я, - и совсем не нуждаюсь в отдыхе.
   - Нет ничего хуже ожидания, - вздохнула она. -  Если  бы  у  меня  было
побольше сил, я бы сделала вылазку и атаковала их прямо сейчас,  пока  они
готовятся к нападению.
   - Вы не помните меня? - прямо спросил я, посчитав излишним прибегать  к
дальнейшим уловкам.
   Она повернулась в мою сторону.
   - Разве мы встречались раньше?
   - И не один раз.
   - Вряд ли. - Она с сомнением покачала головой. - Я никогда  не  забываю
своих друзей. Хотя...
   - ...Мое лицо кажется вам знакомым, - закончил я за нее фразу.
   - Верно, - согласилась она.
   - Думайте, - приказал я, мобилизуя всю свою волю. - Мы  встречались,  и
не один раз. Правда, очень давно... В будущем...
   - В будущем?
   - Вспомните племя дикарей, цветущую долину у подножия  горы...  Столицу
варварской  империи  посреди  бескрайней   степи...   Огромный   город   с
многоэтажными зданиями, стоящий на берегу полноводной реки.
   Адена была явно смущена.
   - Вы сошли с ума, - прошептала она. - Ваши так называемые  воспоминания
- не более чем результат шока, полученного во время  урагана,  или,  может
быть, последствия старого ранения.
   - Думайте! - настаивал я.  -  Закройте  глаза  и  сконцентрируйте  свое
внимание на том, что приходит вам на ум, когда вы видите меня.
   Она бросила на меня недоверчивый  взгляд,  но  тем  не  менее  послушно
закрыла глаза. В свою очередь я удвоил свои усилия.
   - И что же вы видите? - спросил я спустя пару минут.
   - Водопад, - произнесла она неуверенно.
   - Что еще?
   - Ничего... степь, странно одетых людей... и... каких-то необыкновенных
животных. Я еду на спине одного из них, а рядом...  рядом...  вы...  едете
рядом со мной...
   - Продолжайте.
   - Тварь. Очень крупный экземпляр. В пещере... нет, скорее туннеле...
   Она замолчала, и ее тело напряглось.
   "Крысы", - подумал я.
   Адена дрожащей рукой коснулась своего горла.
   - Это ужасно... они... они...
   - Тогда мы оба умерли, - сказал я. -  Но  мы  прожили  не  одну  жизнь.
Теперь вы знаете об этом.
   - Кто же вы?
   - Я Орион Охотник. Я ищу Аримана, Владыку Тьмы,  того  самого,  который
натравил на вас крыс. Я обязан его убить.
   - Кто же послал вас?
   - Ормузд, - ответил я.
   Адена снова закрыла глаза, и мне  показалось,  что  воздух  вокруг  нас
засветился холодным серебряным светом. Краем глаза я мог видеть  замершего
Кедара, словно превратившегося  в  мраморную  статую.  Когда  Адена  снова
открыла глаза, передо мной была уже другая женщина.
   - Спасибо тебе, Орион, - произнесла она. - С  моих  глаз  словно  спала
пелена. Я вспомнила все теперь. Я знаю даже больше тебя.
   И снова мы оказались одни, вне  времени  и  пространства,  до  которых,
впрочем, мне не было никакого дела.
   - Адена, - сказал я, - я солгал тебе.
   - Ты? Мне? Но это невозможно. - Она недоверчиво улыбнулась.
   - Или, иными словами, я не сказал тебе всей правды. Я говорил тебе, что
послан сюда найти и убить Аримана.
   - Я помню и знаю.
   - И все-таки это далеко не главное. Хотя Ормузд действительно  направил
меня сюда  выследить  и  убить  Владыку  Тьмы,  подлинной  причиной  моего
появления здесь было желание найти тебя. Много раз  я  встречал  тебя,  но
Ормузд каждый раз разлучал нас.
   - На этот раз все будет иначе, Орион.
   - Я люблю тебя, Адена...  Арета...  Странно,  я  даже  не  знаю  твоего
настоящего имени.
   - Пусть будет Адена. Оно ничуть не хуже любого другого и  больше  всего
подходит для того времени, в котором мы находимся. Зато ты  всегда  Орион,
постоянный и верный.
   - Каким же мне быть еще, Адена?
   - А я и люблю тебя таким и буду любить всегда.
   Я готов был выбежать из пещеры и прокричать на весь мир о моем счастье.
Чтобы и Ормузд знал, что, вопреки всему его могуществу, я  нашел  женщину,
которую любил и сумел завоевать ее  любовь.  Я  хотел  заключить  Адену  в
объятия и никогда не выпускать ее из рук.  Постоянно  ощущать  теплоту  ее
любви.
   Вместо этого я просто  стоял  рядом  с  ней,  парализованный  сознанием
свалившегося на меня счастья. Не посмел даже коснуться ее  руки.  Впрочем,
мне было достаточно и того, что я наконец обрел ее.
   - Орион, - сказала Адена, - ты многого еще не знаешь и еще большего  не
понимаешь. У того, кого ты знаешь под именем Ормузда,  были  свои  причины
действовать так по отношению к тебе.
   - И, несомненно, по отношению к тебе тоже, - перебил я ее.
   По ее губам скользнула легкая улыбка.
   - Тем не менее я настояла на том, что должна быть здесь, рядом с тобой.
Я  добровольно  приняла  человеческий  образ  и  стала  обычной   смертной
женщиной. Я приняла его условия, и мне некого винить, кроме себя.
   - А Ариман? Что ты скажешь о нем?
   Ее лицо сделалось серьезным.
   - Орион, любовь моя, поверь мне, знание всей  правды  не  сделает  тебя
счастливым.
   - Я хочу знать, - настаивал я. - Я имею право знать,  кто  я  такой  на
самом деле и почему создан для подобной роли.
   Она, соглашаясь; кивнула.
   - Я понимаю тебя. Но не жди, что поймешь сразу.
   - Скажи хоть что-нибудь, умоляю.
   Адена указала на ледяную равнину, начинавшуюся у наших ног.
   - Хорошо. Начнем с того, для чего мы находимся здесь. Наш отряд  входит
в  состав  ударной  армии,  целью  которой  является  полное   уничтожение
противника. Мы должны очистить планету от тварей.
   - И что будет потом?
   - Всему свое время, любимый. Но прежде чем ты и я встретимся у подножия
Арарата, прежде чем посетим Каракорум и увидимся в  Нью-Йорке,  мы  должны
уничтожить всех тварей.
   Я глубоко вздохнул:
   - Ариман находится среди них?
   - Конечно. Он один из их наиболее влиятельных вождей. И ему не хуже нас
известно, что, если ему удастся помешать нам выполнить поручение  Ормузда,
он одержит полную и окончательную победу.
   Несколько секунд я не мог произнести ни слова.
   - Ты хочешь сказать, что если мы потерпим неудачу, то мы, все люди,  ты
и я, перестанем существовать?
   -  Ты  угадал,  Орион.   На   карту   поставлено   само   существование
человечества.
   - Континуум будет разрушен? Наступит коллапс  времени  и  пространства?
Вселенная погибнет?
   - Так думает Ормузд. И у него есть основания предполагать это.
   - Предполагать?! - взорвался я. -  Мы  взялись  за  уничтожение  целого
народа из-за каких-то предположений?
   Адена печально улыбнулась в ответ.
   - Орион, я уже объясняла тебе, что ты пока многого не можешь понять.  Я
бы не стала просить тебя участвовать в этой войне, если бы не была уверена
в ее необходимости. Прости меня, если можешь.
   Ее улыбка угасила мой гнев, но не уничтожила моих сомнений.
   - Кто же тогда ты? И Ормузд? - спросил я напряженно.
   Она заставила меня замолчать, приложив кончики пальцев к моим губам.
   - Я тоже человек, и я смертна, как и ты, Орион. Я не всегда была такой,
но я избрала свой путь. Я могу чувствовать боль и умереть.
   - Но в отличие от остальных ты будешь жить снова и снова.
   - Так же, как и ты, Орион.
   - А они?
   - Каждый человек обладает способностью  продолжить  свое  существование
после смерти, но очень немногие догадываются о такой  возможности.  И  еще
меньше людей могут добиваться этого.
   - Ты можешь?
   - Конечно. Но не ты. Без вмешательства Ормузда ты прожил бы только одну
жизнь и умер бы, как и другие, подобные тебе.
   - Подобные мне, - повторил я горько. - Но тогда ты не подобна  мне.  Ты
упомянула, что сама решила принять человеческий образ. Из  этого  следует,
что ты - другая.
   Печальная улыбка Адены сказала мне все,  прежде  чем  сама  она  успела
произнести хотя бы одно слово.
   - Я одна из тех, кого люди в будущем нарекут своими богами, Орион.  Они
построят храмы в мою честь. Но я сама хочу быть простой женщиной.  Я  хочу
остаться с тобой... если только Ормузд разрешит мне сделать это.



        "36"

   Я стоял и смотрел в ее бездонные серые глаза и одновременно видел  весь
мир в его бесконечном разнообразии, миллиарды звезд и  галактик,  атомы  и
электроны, саму суть материи, находившейся в процессе вечного созидания  и
изменения. Я не понимал и не мог понять всего,  что  видел,  как  Адена  и
предупреждала меня, но тем не менее верил каждому ее слову.
   Я любил богиню, которой много тысячелетий спустя человечество  поставит
величественные храмы. Благодарное человечество, сотворенное руками богов.
   Пусть будет все так, как ей угодно. Пусть существуют циклы творения,  а
колесо жизни продолжает совершать  свой  известный  бег.  Пусть  континуум
мироздания остается  таким,  как  он  есть,  если  она  этого  хочет.  Что
оставалось мне, кроме  безоговорочного  признания:  я  не  могу  позволить
Ариману разрушить чертов континуум.
   Серебристая аура, окружавшая  нас,  медленно  погасла.  Холодный  ветер
заставил меня содрогнуться. До меня донеслись  приглушенные  голоса  наших
солдат. Рука Кедара наконец опустилась на клавиши пульта управления. Время
снова потекло как обычно.
   - Направление ветра изменилось, - заметила  Адена.  -  Через  несколько
часов  он  совсем  стихнет.  У  нас  есть  еще   какое-то   время,   чтобы
подготовиться к обороне.
   - Сколько  же  мы  сможем  продержаться?  -  поинтересовался  я,  снова
возвращаясь к реальности.
   - Сколько сможем...
   - Но где же ваша армия? - не выдержал я. - Почему она не придет нам  на
помощь?  Если  ваши  генералы  видят  с  орбиты  район  концентрации   сил
противника, им нетрудно догадаться, где мы находимся.
   - Увы, это последнее сражение, Орион, - ответила Адена после  недолгого
колебания. - Твари, собравшиеся на равнине, последние из живущих здесь.
   - А мы? Ты хочешь сказать, горстка бойцов в пещере - все, что  осталось
от нашей армии?
   - Мы единственные люди на Земле, - подтвердила она.
   - А космические корабли на орбите? Почему они не могут  высадить  новый
десант?
   - Никаких кораблей нет, Орион. Нет ни кораблей, ни солдат, ни офицеров.
Передачи, принимаемые Мареком, отправляются Ормуздом. Он не  хочет,  чтобы
мы знали о том, что одиноки. Помощи не будет.
   - Тогда я опять ничего не понимаю.
   Горькая улыбка появилась на ее губах.
   - Ты и не можешь понять, Орион.  Я  уже  и  так  сказала  тебе  намного
больше, чем разрешил мне Ормузд.
   Адена замолчала и вернулась в пещеру. Сейчас она уже была не богиней, а
всего  лишь  командиром  последней  горстки  солдат  разгромленной  армии,
загнанных в гибельную ловушку.
   Я остался стоять у входа в пещеру, позволяя  холодному  ветру  освежать
мое разгоряченное лицо и почти наслаждаясь его  ледяными  укусами.  Голова
моя шла кругом, но из  всех  мыслей,  бродивших  в  ней,  сейчас  реальное
значение имела только одна. Где-то там среди ледяных  полей  затаился  наш
смертельный враг. В руках  крошечной  группы  мужчин  и  женщин  находится
судьба континуума, судьба человечества.  Победитель  в  предстоящей  битве
получит все: Землю, вселенную, право на жизнь.
   - Орион!
   Я резко повернулся и увидел Рену, стоявшую в нескольких шагах от  меня.
Ее лицо показалось мне озабоченным. Надо отдать ей должное, она попыталась
улыбнуться.
   - Приказано надеть скафандры и проверить оружие.
   Я кивнул головой и последовал за ней. Большинство солдат уже успели, по
крайней мере частично, выполнить распоряжение своего командира. Рена  и  я
начали торопливо одеваться. Защитные стекла  шлемов  были  изготовлены  из
специального сплава, не позволявшего видеть лицо  человека,  находившегося
внутри скафандра, и теперь каждый из нас  мог  различать  своих  товарищей
лишь по именным табличкам да знакам отличия.
   Одевшись, мы  направились  в  энергетический  отсек,  где  Кедар  лично
пристегнул нам на спины силовые батареи, после чего  мы  присоединились  к
остальным защитникам пещеры, которые выстроились в шеренгу  для  получения
оружия.  Адена,  командир  группы,  наблюдала  со   стороны,   как   Огун,
исполнявший обязанности заведующего складом  боеприпасов,  вручал  каждому
солдату длинноствольные ружья и пистолеты,  работавшие  от  энергетической
системы обеспечения скафандра.
   Когда очередь  дошла  до  меня,  он  на  секунду  замешкался  и  бросил
вопросительный взгляд на командира.
   - Выдай ему пистолет, - приказала Адена. - Он поможет мне  вести  огонь
из тяжелого орудия.
   Полученный мною пистолет был точной копией того, с  которым  я  впервые
появился в пещере.
   - У него есть собственная батарейка, -  пояснила  мне  Рена,  -  но  по
правилам требуется, чтобы вы подсоединили его к  энергосистеме  скафандра.
Это увеличит его дальнобойность и продолжительность действия.
   Я  добросовестно  выполнил  все  ее  рекомендации.  Она  выглядела   на
удивление мило в своих доспехах, словно ребенок, решивший вдруг поиграть в
войну. Но сейчас речь шла далеко не  об  игре,  и  каждый  из  нас  хорошо
понимал это.
   Все наши ребята были испытанными солдатами, что становилось  ясно  хотя
бы по тому, с какой тщательностью каждый из них выбирал позицию.
   Я стоял в нерешительности у входа в пещеру,  весьма  слабо  представляя
себе, что мне надлежит делать. Между тем Рена, нажав несколько  кнопок  на
пульте металлического ящика, стоявшего чуть в стороне от входа  в  пещеру,
поднялась в воздух на высоту  нескольких  дюймов  от  пола  и  полетела  в
сторону выхода. Я как послушная собачка последовал за ней.
   - Останьтесь, - остановил меня строгий голос Огуна. - Идите за мной,  -
добавил  он,  направляясь  в  глубину  пещеры.  -  Рена  -  специалист  по
бактериологическому оружию, - объяснил он, не дожидаясь моего  вопроса.  -
Ее оборудование позволяет определить,  каким  образом  микробы  и  вирусы,
носителями которых являются скоты, могут повредить нам.  Мы  уже  потеряли
немало хороших ребят, прежде чем поняли, чего нам следует опасаться.
   - Их вирусы действуют мгновенно? - не веря своим ушам, переспросил я.
   - Быстрее, чем вы успеете подумать об угрожающей вам опасности. Так что
во избежание неприятностей загерметизируйте свой  скафандр  и  пользуйтесь
только воздухом из кондиционера, пока Рена не даст отбоя. Поняли?
   - Слушаюсь, сэр!
   По  его  лицу  скользнуло   некое   подобие   улыбки.   Вопреки   своей
неприветливой внешности Огун был одним  из  самых  заботливых  офицеров  в
нашем отряде.
   - Ну что же, - рявкнул он, когда мы пришли  на  место,  -  заберем  эту
штуку и вытащим ее на поверхность.
   "Штука"  оказалась  огромной  махиной,  представлявшей  собой  странное
сочетание трубок и спиралей и имевшей весьма отдаленное сходство с  боевым
орудием.  Активировав  гравитационные  диски,  Огун   заставил   громадину
приподняться над каменным  полом,  после  чего  передвинуть  ее  в  нужном
направлении уже не составило особого труда.
   - Вы уверены, что у пещеры только один выход? - осведомился я, пока  мы
толкали это фантастическое сооружение к выходу из пещеры.
   - Вне всякого сомнения. Мы находимся здесь уже шесть дней,  и  командир
лично проверила все туннели, которые идут из центральной пещеры.  Все  они
заканчиваются  тупиками,  за  исключением  одного,  который  спускается  к
подземному озеру. Никто не сможет подобраться к нам оттуда.
   Он был абсолютно уверен в  своих  словах,  но  его  уверенность  только
усилила мои опасения. Я  слишком  хорошо  помнил  о  способностях  Аримана
свободно проходить сквозь толщи горных пород и воды.
   - Может быть, нам все же следует установить сенсор  в  том  туннеле,  -
осторожно предложил я. - Скорее всего вы  правы,  но,  если  они  все-таки
найдут проход, прибор предупредит нас о нападении с тыла.
   Мы подтащили орудие  к  установке  Кедара.  Отсалютовав  офицеру,  Огун
предоставил тому полную возможность самому подсоединить орудие  к  силовой
установке.
   - Я всего лишь завскладом, а не командующий, - заявил Огун хмуро.  -  Я
не думаю, а повинуюсь приказам. Кроме того, если они сумеют подобраться  к
нам с тыла, мы все одно  обречены,  сколько  бы  мер  предосторожности  ни
приняли.
   Услышав слова товарища, Кедар бросил на него вопросительный взгляд.
   - Орион предлагает установить сенсор в туннеле, выходящем к  подземному
озеру, - объяснил Огун.
   Энергетик внимательно посмотрел на меня, и на  какое-то  мгновение  мне
показалось, что он - Дал, успевший сбрить свою рыжую бороду.
   - Я поговорю с командиром на эту тему, - решил он. - Мне кажется, в его
словах есть определенный смысл.
   - Какой еще  такой  смысл?  -  недовольно  проворчал  Огун,  достаточно
громко, чтобы я смог расслышать.
   Втроем мы подтащили орудие к выходу из пещеры. Находившиеся  поблизости
солдаты тут же начали сооружать перед ним  бруствер  из  валявшихся  рядом
камней. Я взялся помогать им, пока Кедар и Огун возились с аккумуляторами.
Рядом со мной трудился Марек. У нас получалось неплохо, хотя большую часть
работы, естественно, приходилось делать  мне.  Даже  в  столь  напряженный
момент Марек ничуть не утратил своей обычной доброжелательности.
   - Внимание,  офицеры!  -  предупредил  он  меня,  когда  Огун  и  Кедар
оказались поблизости от нас.
   Я с трудом удержался от смеха. Все армии мира похожи  одна  на  другую.
Одни напрягают мускулы, другие работают мозгами. Впрочем,  если  позволяет
обстановка,  и  те  и  другие  охотно  уклоняются  от   исполнения   своих
обязанностей. И всегда существует некто, стоящий над всеми. В нашем случае
это была Адена.
   - Ветер стихает, -  предупредила  она  нас.  -  Приготовиться  к  атаке
противника.
   Адена стояла в нескольких ярдах  от  входа  в  пещеру,  одетая  в  свои
доспехи с откинутым защитным стеклом-забралом, точная копия средневекового
полководца.
   Я огляделся вокруг и понял, что снег наконец перестал идти. Возле входа
в пещеру глубина снежного покрова не превышала двух-трех футов, но вниз по
склону она была намного больше. Небо почти  очистилось  от  облаков,  хотя
солнце еще не появилось.
   - Всем занять свои места, - приказала Адена. - Атака последует с минуты
на минуту.
   Солдаты, как и положено, тут же выполнили приказание.
   "Вымуштрованы что надо, - подумал я, - хотя в данном случае нам  и  это
вряд ли поможет".
   Огун дал мне необходимые инструкции по управлению тяжелым  орудием.  На
поверку оно оказалось мощным лазером, перед которым знакомые мне  аналогии
двадцатого столетия казались не более чем детскими игрушками.
   "Хорошенькое дельце, - подумал я, наклоняясь над пультом управления.  -
Откуда такая штука могла оказаться в ледниковом периоде?" Допустим, Ормузд
умеет манипулировать временем и пространством. Без  сомнения,  в  той  или
иной  степени  подобные  фокусы  под  силу  Ариману.  Но  откуда  у  людей
плейстоцена, за сотню тысяч лет до  сооружения  пирамид  Египта,  подобная
военная  техника?  Насколько  мне  было  известно,   археология   отрицала
возможность существования на Земле высокоразвитой протоцивилизации.
   И кто же такие  наши  противники?  Против  кого  мы  собирались  сейчас
сражаться? Полулюди-полуживотные. Народ Аримана. Откуда они  появились  на
нашей планете?
   Я действительно не знал многого. Адена же предупредила меня, что я вряд
ли почувствую себя счастливым, узнав всю  правду.  Что  скрывалось  за  ее
словами? Была ли наша небольшая группа частью армии, которую Ормузд послал
в ледниковый период из какого-нибудь далекого будущего? Надо полагать,  он
прислал   их   сюда,   чтобы   помешать   дикарям-агрессорам    уничтожить
человечество? Но Марек в разговоре со мной упомянул о космическом  корабле
на орбите. Чего ради Ормузду понадобилось прибегать к подобным мерам, если
он свободно оперировал временем и пространством?
   Неожиданно страшная мысль пришла мне в голову. "А что, если  сами  люди
были  захватчиками,  а  твари,  народ  Аримана,  -  исконными  обитателями
планеты, защищавшими сейчас свои родные дома?" Мне едва не стало плохо  от
подобного  предположения.  Слава  Богу,  у  меня   не   осталось   времени
рассуждать. Холодный голос Адены заставил меня позабыть обо всем.
   - Они приближаются. Оружие к бою!



        "37"

   - Опустить щитки!
   Вместе со всеми я повиновался приказу Адены и опустил  забрало,  слабый
щелчок замка подтвердил, что я надежно изолирован от внешнего мира.
   Небо уже очистилось от облаков, и его нежная  голубизна  соперничала  с
девственной белизной снега. Вокруг меня простиралась  бесконечная  ледяная
пустыня. Ни дерево, ни  скала  не  нарушали  первозданной  чистоты  белого
безмолвия. Я встал во весь рост, чтобы  лучше  рассмотреть  поле  грядущей
битвы. У входа в пещеру Адена склонилась над экраном монитора, наблюдая за
передвижениями  неприятеля.  Легкие   вспышки   на   дисплее   фиксировали
перемещения приближавшихся к нам животных и тварей.
   - Они поставили в авангард медведей, -  бесстрастно  информировала  нас
Адена. - Похоже, нам придется иметь  дело  и  с  волками,  хотя  на  таком
расстоянии нетрудно и ошибиться.
   Я решил, что ослышался, и только какое-то время спустя до  меня  дошло,
что колонны, маршировавшие в нашем направлении,  состояли  преимущественно
из животных. Лисицы, волки  и  даже  медведи  шли  четким  строем,  словно
заправские солдаты. Небо почернело  от  огромного  количества  пернатых  -
орлов, ястребов и другой более мелкой птицы. Скоро  я  смог  разглядеть  и
более мелких животных - росомах, барсуков и енотов.  Казалось,  вся  фауна
планеты  ополчилась  против  нас.  В  задних   рядах   шагали   гуманоиды,
мускулистые мужчины с серой кожей, одетые в звериные шкуры. В одном ряду с
мужчинами шли женщины, более миниатюрные, но не  менее  страшные  в  своей
мрачной решимости. Все они были вооружены тяжелыми длинными копьями.
   - Будьте наготове,  -  предупредила  Адена.  -  Сейчас  начнется  самое
интересное.
   Я  скорчился  позади  прозрачного  пластикового  щитка,   прикрывавшего
фронтальную часть лазера. Зрелище на самом деле было необычайное. На  моих
глазах  строй  животных  неожиданно  рассыпался,  и  они   живой   лавиной
устремились в нашу сторону.
   - Огонь! - скомандовала Адена.
   В мановение ока ледяная равнина обратилась в кромешный ад. Луч  лазера,
словно гигантская коса, сметал все на своем пути, оставляя небольшие  лужи
воды и обугленные туши  животных.  К  мощному  гудению  силовой  установки
добавился треск разрозненных выстрелов. Солдаты как  могли  отстреливались
от пикировавших им на головы птиц. Несмотря на безусловное преимущество  в
вооружении, наше положение следовало назвать незавидным.  Нападавших  было
слишком много. Часть животных сумела  незаметно  обойти  нас  с  фланга  и
обрушилась на нас в тот момент, когда мы меньше всего  ожидали  нападения.
Огромный  пещерный  медведь  буквально  смял  наши  ряды,  и  одному  Богу
известно, чем бы все кончилось, если бы мне в последнюю минуту не  удалось
разнести ему голову выстрелом в упор. К  моему  глубокому  сожалению,  мое
вмешательство  не  спасло  бедняжки  Рены,  оказавшейся   первой   жертвой
затянувшейся баталии. Все пространство вокруг входа в пещеру было завалено
трупами животных. Казалось, еще немного, и нам не выдержать, но неожиданно
я обнаружил, что сражаться, собственно, больше не с кем.  Наши  противники
разом исчезли, словно повинуясь неведомому сигналу.
   - Всем вернуться в пещеру! - распорядилась Адена.
   Я поднял свое забрало и перевел дух. Насколько я мог судить,  состояние
остальных моих товарищей было ничуть не лучше.
   - Ну и денек, - заметил я, увидев Адену, сидевшую без сил в двух  шагах
от меня. - Надеюсь, на сегодня все кончено?
   Она устало покачала головой.
   - Мы отбили только первую атаку, Орион. Они  вернутся  через  несколько
минут.
   - Но это была настоящая бойня. Мы уничтожили несколько сотен врагов.
   - Пока мы убиваем только животных, - поправила меня Адена. - Война идет
на полное уничтожение, Орион. Твари послали  против  нас  животных,  чтобы
заставить нас истощить энергоресурсы. Только после того, как они  добьются
своего, последует настоящая атака.
   Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать смысл  сказанных  ею
слов.
   - Ты хочешь сказать, что они будут снова  и  снова  направлять  на  нас
послушных им животных, пока наши батареи окончательно не истощатся?
   - По крайней мере именно так они всегда поступали раньше.
   - Тогда мы обречены?
   - Это зависит от того, что иссякнет раньше: их запас пушечного мяса или
наши энергетические мощности. Люди Аримана находятся в столь же  отчаянном
положении, что и мы. Ставка слишком велика. Мы или они. Других уже нет. От
победы в этой последней битве зависит, кто будет править миром.  Отныне  и
навсегда.
   Наш разговор был прерван возгласом часового.
   - Они возвращаются!
   Все поспешили занять позиции. Тело Рены  осталось  лежать  на  каменном
полу пещеры. Я поднял ее ружье и занял освободившееся место.
   Четыре раза животные атаковали, и каждый раз мы отбрасывали  их  назад.
Воздух вокруг нас пропитался запахом горелого мяса и шерсти. Над  равниной
висело облако дыма и пара. Силы обеих сторон были на  исходе.  Итог  битвы
зависел от того, кто дрогнет первым.
   В середине дня Марек обошел строй  солдат  и  вручил  каждому  по  паре
таблеток пищевых концентратов, которых вполне хватало, чтобы  поддерживать
силы человека в течение  двенадцати  часов.  Я  с  трудом  сумел  подавить
приступ истеричного  смеха.  Вокруг  нас  лежало  столько  мяса,  сколько,
вероятно, мы  не  смогли  бы  съесть  за  всю  жизнь,  а  нам  приходилось
поддерживать свои силы какими-то таблетками. Взяв себя в руки, я подошел к
Адене.
   - Сколько атак мы сможем еще отразить? - спросил я.
   - Две наверняка. Может быть, три. У них хватит животных по меньшей мере
на три, - уточнила она, бросив взгляд на экран сканера.
   - Тогда мы должны изменить тактику.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Вместо того чтобы тратить энергию на убийство бессловесных  животных,
мы должны сами атаковать неприятеля.
   - Интересно, какими силами? - вмешался в  разговор  Марек,  не  скрывая
своего скептического отношения к моей идее.
   -  Мы  можем  послать  двух  или  трех  добровольцев,  чтобы  атаковать
неприятеля в его логове.
   - Но это безумие! Их разорвут на части еще  до  того,  как  они  успеют
приблизиться.
   - Этого можно избежать, если незаметно покинуть пещеру  и  зайти  им  в
тыл.
   - Как ты собираешься это сделать? - спросила Адена.
   - Я прокрадусь вдоль подножия горного массива и обойду их с фланга.
   - На это уйдет несколько часов, даже если они сразу не засекут  вас,  -
возразил Марек.
   - Знаю, - согласился я. - Мы не доберемся до их лагеря  до  наступления
темноты.
   - Может быть, будет лучше, если мы проделаем это  ночью,  -  предложила
Адена, - и атакуем их на рассвете?  Мы  можем  использовать  лазер,  чтобы
отвлечь их внимание от тебя.
   - У них все преимущества, -  возразил  Марек.  -  Не  забывай,  что  их
животные способны видеть и в темноте.
   - У нас  есть  сенсоры,  -  заметила  Адена,  -  что  по  меньшей  мере
уравнивает наши шансы. Ты сам знаешь, они никогда не  воюют  по  ночам.  В
темноте преимущество будет все-таки на нашей стороне.
   - Сомневаюсь.
   -  Оставь  свои  сомнения  при  себе.  Орион,  я  принимаю  твой  план.
Приходится идти на риск. Я подберу еще двух ребят, которые пойдут с нами.
   - С нами?
   - Конечно. Я иду с тобой.
   - Ты не имеешь на это права, Адена, - вмешался в разговор Кедар.  -  Ты
наш командир.
   - У меня нет выбора. Орион еще чужой среди нас, и солдаты не пойдут  за
ним. За мной они последуют в огонь и в воду.
   - Но все одно это слишком опасно...
   - Знаю, но я не посылаю солдат  на  задание,  которое  не  решилась  бы
выполнить сама, - отрезала Адена.
   Переубеждать ее было бесполезно.
   - Но что будет с нами, если ты погибнешь?
   - Ты останешься за старшего на  время  моего  отсутствия.  На  рассвете
начнете обстрел. Не жалей энергии. К этому времени мы достигнем позиций, с
которых сможем атаковать неприятеля с тыла.
   - А если вы не успеете?
   - Тогда... тогда думайте только о себе, - усмехнулась Адена. - Если  мы
не сумеем выполнить наш план до рассвета, это будет означать, что либо  мы
уже погибли, либо нам всем осталось жить всего несколько часов.



        "38"

   Насколько хорош или плох мой план, нам так и не  суждено  было  узнать.
Твари атаковали нас прежде, чем мы начали его осуществление.  Их  действия
оказались  для   нас   полной   неожиданностью.   Адена   подобрала   двух
добровольцев, готовых идти за ней на край света, - могучего Огуна и  Лизу,
высокую пышнотелую красавицу, специалиста по взрывчатым веществам.
   - Если нам удастся незаметно подобраться к лагерю, - объяснила мне свой
выбор Адена, - Лиза сумеет уничтожить врагов одним ударом.
   Когда солнце опустилось за горизонт, Адена приказала  нам  лечь  спать,
хотя сама не меньше любого из нас нуждалась в отдыхе. Возбуждение долго не
давало мне уснуть, но, понимая всю сложность задания,  которое  предстояло
выполнить, я заставил себя расслабиться и  на  какое-то  время  забылся  в
беспокойной, тяжелой дремоте. Если кто из нас и видел сны в эту  ночь,  то
наверняка не смог бы припомнить ни одного из них. Я проснулся от странного
запаха, заставившего  меня  открыть  глаза.  Потянув  носом,  я  попытался
принять сидячее положение. К моему удивлению, мускулы не повиновались мне,
и я тут же рухнул на каменный пол рядом с Аденой,  лежавшей  в  нескольких
шагах от меня. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся  вокруг.  Все  мои
товарищи, включая часовых, спали.
   "Газ!" - понял я. Тем или иным способом твари сумели  наполнить  пещеру
газом, и лишь счастливый случай спас  нас  от  уготованной  нам  печальной
судьбы.
   Спотыкаясь на каждом шагу о распростертые на полу тела моих  товарищей,
я кое-как выбрался наружу и еще  долго  лежал  на  снегу,  с  наслаждением
вдыхая чистый холодный воздух. Стояла тихая  ночь.  Когда  я  снова  обрел
возможность что-либо соображать, то пробрался обратно в пещеру и,  отыскав
в темноте свой шлем, водрузил его на голову. По крайней мере теперь  лично
я был в безопасности.  Следовало  подумать  об  остальных.  Газовая  атака
являлась всего лишь прелюдией  к  настоящему  нападению.  Загерметизировав
скафандры моих товарищей, я вернулся к выходу из пещеры,  чтобы  в  случае
необходимости в одиночку встретить первый натиск неприятеля.
   - Что случилось? - спустя несколько минут услышал я в наушниках  слабый
голос Адены.
   - Твари атакуют нас с минуты на минуту,  -  сообщил  я,  но,  увы,  мое
предупреждение уже запоздало.
   Несколько массивных тварей выскочили из глубины пещеры и устремились  в
нашу сторону. Выхватив пистолет, я наугад выстрелил.  Один  из  нападавших
рухнул у ног Адены, видимо не ожидая такого отпора, остальные в беспорядке
отступили в спасительную темноту туннеля.
   Адена подобрала лежавшее рядом ружье и  выпустила  целую  обойму  вслед
отступавшим. Ей повезло даже больше, чем мне. Четыре трупа остались лежать
на земле в нескольких шагах друг от друга.
   - Они все-таки нашли путь и напали на нас с  тыла,  -  воскликнул  я  с
досадой.
   - Или, скорее, сделали его, -  хладнокровно  отозвалась  Адена.  -  Мне
следовало раньше прислушаться к твоим советам, но довольно об этом. У  нас
нет времени на сожаления. Они вернутся.
   Мы оказались в ловушке. Пещера не была  больше  надежным  укрытием.  Из
естественной крепости она превратилась в мышеловку. Винить в  этом  я  мог
только себя. Почему я поступил как полный идиот? Кому, как  не  мне,  было
судить о возможных шагах Аримана? Подземная  камера  двадцатого  столетия.
Храм в Каракоруме. Наконец, лабиринт у  подножия  Арарата.  Пещеры  всегда
были излюбленным прибежищем Владыки Тьмы.  И  сейчас  он  снова  прибег  к
старому, испытанному средству. Как  я  мог  позволить  ему  захватить  нас
врасплох?
   - Твари рассчитывали застать нас лежащими без сознания  и  не  ожидали,
что мы окажем сопротивление, - заметила Адена. - Теперь они поняли, что их
план провалился. В следующий раз они атакуют нас сразу с двух сторон.  Это
их последний шанс. А для нас последнее испытание.  Через  несколько  часов
решится, кто - мы или они - будет править миром.
   Сенсоры, расположенные у входа в пещеру, известили  нас  о  приближении
новой армии диких животных, двигавшихся  под  прикрытием  темноты  в  нашу
сторону.
   Адена заняла место у пульта управления большого лазера.
   - Орион, - распорядилась она. - Ты, Огун и Лиза прикройте нас  с  тыла.
Надеюсь, противников у вас будет немного. Подземный ход не слишком  велик,
да и сил у них уже мало. В случае чего - зовите на помощь.
   Щиток скрывал лицо Огуна, но я  легко  представил  себе,  какую  кислую
гримасу он скорчил при этих словах своего командира. Что касается Лизы, то
она, напротив, была в восторге от нового задания.
   - У меня достаточно взрывчатки, чтобы в случае необходимости похоронить
всех тварей, - заявила она.
   - Боюсь, что, если мы используем ее здесь, - возразил я мрачным  тоном,
- пещера станет нашей общей могилой.
   - Кажется, вы правы, - согласилась она, немного поразмыслив.
   Не тратя времени на  разговоры,  мы  углубились  в  лабиринт  туннелей,
которые вели к подземному озеру.
   - Мы только напрасно теряем время, - заметил недовольно Огун. - Мы  уже
не менее десятка раз обследовали все переходы. Здесь не может быть  выхода
наружу... Черт возьми, а это что такое?
   Заглянув  через  его  плечо,  я  обнаружил  узкую  шахту,   вертикально
уходившую в недра горы.
   - Клянусь, вчера ее еще не было! - растерянно произнес он, опускаясь на
колени и обследуя стенки узкого лаза. - Наверное, они прокопали его  в  то
время, когда их подручные атаковали нас с фронта.
   - Но сейчас здесь никого нет, - заметила Лиза.
   Я  наклонился  и  в  свою  очередь  осмотрел  шахту,  показавшуюся  мне
бездонной.
   - Они вернутся, - объявил Огун уверенно. -  Иначе  чего  ради  им  было
проделывать такой колоссальный труд.
   Возможно,   именно   безапелляционность   Огуна   породила    во    мне
дополнительные сомнения.
   - Давайте вернемся и обследуем боковые туннели, - предложил я.
   - Вернуться? Зачем?  -  возразил  Огун.  -  Адена  ясно  приказала  нам
защищать пещеру с тыла.
   - Я могу заминировать шахту, -  предложила  Лиза.  -  По  крайней  мере
отсюда на нас не нападут.
   - Мне кажется, что это ловушка, - предположил я. -  Может  быть,  ее  и
использовали до недавнего  времени,  но  думаю,  сейчас  они  ведут  новый
подкоп, где-то между нами и пещерой.  Они  хотят  отрезать  нас  от  наших
товарищей. Лиза, ставь свою мину, и возвращаемся как можно быстрее.
   Мы вернулись в центральный туннель,  где  на  земле  еще  лежали  трупы
четырех тварей. Почувствовав себя в  относительной  безопасности,  я  снял
шлем и приложил ухо к стене. Моя  догадка  подтвердилась  незамедлительно.
Характерный  стук  инструментов,  крушивших  твердую  породу,  был  слышен
совершенно отчетливо. От наших противников нас отделяло  в  лучшем  случае
несколько футов.
   Адена, успевшая передать пост у лазера своим солдатам,  встретила  меня
хмуро.
   - Твари ведут новый подкоп, - объяснил я. - Они атакуют нас, как только
он будет готов.
   Бросив на меня недоверчивый взгляд, она тем  не  менее  отправилась  за
мной.
   - Ты прав, - согласилась она,  приложив  ухо  к  стене.  -  Боюсь,  они
нападут даже раньше, чем я предполагала.
   Сенсоры у входа в  пещеру  свидетельствовали  о  концентрации  большого
количества  животных  в  нескольких  сотнях  ярдов  от  нас.   Сейсмограф,
установленный Мареком неподалеку от точки, где, по  нашим  предположениям,
враги рыли лаз, позволял с точностью до нескольких футов определить  место
появления незваных гостей. Мы не  знали  только  одного:  когда  последует
новая атака. Нервы у нас были напряжены до предела.
   "Как же они должны ненавидеть нас, - закралась мне в голову  крамольная
мысль, - если готовы послать на смерть сотни своих бессловесных союзников?
И  все  для  того,  чтобы  уничтожить  жалкую  кучку  людей,   оказавшихся
заложниками амбиций своего создателя".
   Неожиданно стрелка сейсмографа замерла на нуле. Твари  прекратили  свою
работу.
   "Почему?" - мелькнула у меня тревожная мысль.
   Ответ на мой немой вопрос последовал незамедлительно.
   - Они атакуют, - раздался голос часового, стоявшего у входа в пещеру.
   В то же мгновение оглушительный взрыв едва не разорвал наши  барабанные
перепонки. Каменная стена рухнула, и примерно полсотни тварей бросилось на
нас. В рукопашной схватке все преимущества были на  их  стороне.  Я  успел
выстрелить пару раз и уложить первых нападавших, благо  даже  целиться  не
пришлось. Огуну повезло меньше. Удар копья сорвал его шлем и отбросил  уже
бездыханное  тело  к  противоположной  стене.  Лиза,  занявшая  позицию  в
нескольких шагах от меня, стреляла не переставая, и через пару минут перед
нами выросла баррикада из волосатых тел. Улучив момент, она отложила ружье
в сторону и швырнула связку гранат в гущу наседавших на нас противников.
   Мощный взрыв едва не похоронил нас вместе с врагами, но  положил  конец
беспощадной бойне. Мы поспешили  на  выручку  своим  товарищам,  с  трудом
отбивавшимся от лавины животных, успевших  прорваться  к  самому  входу  в
пещеру. Гигантский серый медведь, поднявшись на задние лапы, едва не  снес
мне  голову.  Выстрелы,  прозвучавшие  одновременно   с   разных   сторон,
остановили его в нескольких футах от меня.
   Адене  наконец  удалось  привести  в  действие  свой  лазер,  и  воздух
мгновенно наполнился запахом горелого мяса.  Несколько  саблезубых  тигров
были застигнуты  в  момент  их  последнего  прыжка.  Если  бы  им  удалось
ворваться в пещеру, исход битвы  решился  бы  сразу  же.  Воспользовавшись
секундной передышкой, я обернулся к Лизе, сидевшей на полу спиной к  груде
еще не успевших остыть трупов. Заметив мой взгляд, она  указала  рукой  на
две последние связки гранат, лежавшие у ее ног.
   - Надо обрушить туннель, - крикнула она, - пока они еще не опомнились.
   План был рискованным, но  выбора  мы  не  имели.  Два  взрыва  потрясли
пещеру,  но  наше  убежище  устояло.  Об  атаке  с  тыла  уже  не   стоило
беспокоиться. Завалы каменных глыб надежно защитили нас.
   Присоединившись к нашим товарищам у входа в пещеру, мы  вместе  с  ними
встретили новую атаку  обезумевших  от  ярости  животных.  Мы  уже  устали
убивать, но битва еще продолжалась. Сами  твари  больше  не  показывались,
предоставив право умирать  своим  бессловесным  и  безропотным  союзникам.
Лазер уже не извергал  свое  смертоносное  пламя  (энергия  батарей  давно
иссякла), постепенно смолкли и залпы ружей, и  только  вспышки  пистолетов
время от времени еще разрывали темноту ночи.
   К утру исход сражения был ясен. Мы потеряли пятерых товарищей, еще трое
получили серьезные ранения.  В  строю  оставалось  одиннадцать  смертельно
усталых людей.
   - Они бегут, - сообщила Адена, протягивая мне бинокль.
   - Следовательно, мы победили?
   - Мы победим тогда, когда убьем последнего из  них,  -  жестко  сказала
она.
   Подняв бинокль к глазам, я взглянул  в  указанном  направлении.  Восемь
оставшихся в живых тварей поспешно отходили в южном направлении.  При  них
не осталось ни одного животного. Даже собак.
   - Думаю, мы навсегда отбили у них желание сражаться,  -  заметил  я.  -
Почему не предоставить их своей судьбе?
   - Нет, Орион. Мы выиграли сражение, но война еще не  закончилась.  Наша
задача уничтожить всех до единого.
   - Но их всего восемь!
   - Тем не менее мы должны последовать за ними и убить их.
   - Таков приказ Ормузда? - спросил я презрительно.
   Адена окинула меня холодным взглядом с ног до  головы.  Уголки  ее  губ
скривились в недоброй гримасе.
   - Это мой приказ, Орион, - произнесла она твердо.



        "39"

   Адена быстро  отдала  необходимые  распоряжения.  Кедар  и  два  других
солдата  должны  были  остаться  в  пещере  с  ранеными.  Всем   остальным
предстояло  преследовать  отступавших,  не  думая  об  отдыхе.   Торопливо
проглотив несколько таблеток  пищевых  концентратов,  мы  двинулись  через
ледяную пустыню.
   - Восемь против восьми, - произнес я горько. - Ормузду  не  откажешь  в
справедливости.
   Адена бросила на меня сердитый взгляд.
   - Не надо думать, что Ормузд поступает так для своего  удовольствия,  -
резко возразила она. - Речь идет о  судьбе  мироздания,  о  судьбе  твоего
собственного народа, наконец.
   - Но не устраивать же ради этого охоту на восьмерых обессиленных людей?
   - Это люди Аримана, - поправила она меня  строго.  -  Наши  смертельные
враги.
   - Враги, вынужденные сражаться копьями против лазерных ружей.
   - Ты предпочел бы схватиться с ними врукопашную? - усмехнулась  она.  -
Не исключено, что у тебя еще  появится  такая  возможность.  Наши  батареи
вот-вот иссякнут. А энергетическая установка, оставшаяся в пещере,  и  без
того на нуле. Ты доволен?
   Я вынужден  был  признать,  что  перспектива  драться  с  тварями  мало
обрадовала меня.
   - Мы должны истребить их, - без  устали  повторяла  Адена.  -  Всех  до
единого,  включая  Аримана.  Его  следует  уничтожить  в  первую  очередь.
Надеюсь, ты это понимаешь.
   Я рассеянно кивнул головой.
   - Мне известна воля Ормузда. Понимаю, что и Ариман не пощадит  нас.  Но
мне не нравится наше задание.
   - Орион, - возразила она, - мы находимся здесь не для  развлечения.  Мы
должны это сделать. У нас нет выбора.
   Я не нашел ответа и  счел  за  благо  прекратить  бесполезный  спор.  В
течение всего  дня  мы  шли  по  следам  врагов.  Адена  возглавляла  нашу
небольшую колонну. Я старался держаться недалеко от нее. Ближе к вечеру на
горизонте появились первые деревья - гигантские сосны. Вид их густых  крон
порадовал наши утомленные глаза.
   - Удобное место для внезапного нападения, - заметил я.  -  Нам  следует
быть поосторожнее.
   - Ты прав, но пока у нас  есть  пистолеты.  Нападение  станет  для  них
самоубийством.
   - В лесу у них достаточно союзников.  Они  могут  прибегнуть  к  старой
тактике и бросить в атаку животных.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Обойти лес. Если они устроили нам засаду, а я в этом  не  сомневаюсь,
мы вынудим их выйти на открытое место.
   - Но в таком случае мы потеряем половину дня. Может быть, даже больше.
   - Зато сохраним людей.
   - Мы не можем позволить им уйти от нас.
   - Если мы пойдем через лес, то почти наверняка  нарвемся  на  засаду  и
скорее всего погибнем.
   - Какое это имеет значение?
   - Для тебя никакого, да и для меня тоже. Но подумай о них, -  я  указал
через плечо на шагавших следом солдат. - Они-то уже не воскреснут.
   - Я не подумала об этом, - согласилась она.
   - Если уж мы обречены перебить людей Аримана,  то  попытаемся  хотя  бы
спасти жизни наших товарищей.
   - Ты не хочешь понять меня, Орион.
   - А ты меня. Вы оторвали этих людей от их близких, забросили  в  другую
эпоху, обрекли на смерть, чтобы потешить тщеславие Ормузда. Отнеситесь, по
крайней мере, к ним как к людям, а не как к пешкам.
   - Но они и есть пешки, Орион.  Иногда  приходится  жертвовать  пешками,
чтобы выиграть партию.
   - Они люди, которые имеют право на жизнь.
   - Нет, Орион, ты ошибаешься, - возразила Адена печально.
   - Тогда объясни, в чем моя ошибка.
   Несколько минут она молчала.
   - Я боюсь, - прошептала она, - что ты возненавидишь меня, если  узнаешь
всю правду.
   - Возненавижу тебя? - повторил я, не веря своим ушам. - Да как ты могла
даже подумать об этом?
   Она опустила глаза.
   - Орион, мы все только шахматные фигуры в этой игре. У каждого  из  нас
своя судьба.
   - А Ормузд шахматист?
   - Нет. Все гораздо сложнее. У Ормузда тоже есть своя роль. Как у  тебя,
у меня и у них. - Она указала в сторону солдат.
   - Ты не пешка, - заметил я.
   - Так же, как и ты, - ответила она с печальной улыбкой. - Если  хочешь,
можешь сравнить себя с офицером, а меня с ладьей.
   - Почему же не с королевой?
   - Я недостаточно могущественна для этого.
   - Следовательно, Ормузд - король, - догадался я, - и  если  он  получит
мат...
   - Мы все умрем. Навсегда. Игра закончится.
   - Но мы можем хотя бы попытаться спасти этих людей.
   - Как я сказала, все они только пешки. У них никогда не было семей  или
друзей, равно как и другой жизни. Ормузд создал их с  единственной  целью:
уничтожить Аримана и его народ.
   Я не был даже удивлен ее словами, словно  не  узнал  ничего  нового.  Я
чувствовал только глубокую печаль и страшную пустоту внутри.  Обернувшись,
я через плечо взглянул на наших солдат. Они безропотно шли за  командиром,
с каждым шагом приближаясь к своей смерти. Лиза брела  следом  за  мной  с
тяжелым рюкзаком за  плечами,  доверху  набитым  взрывчаткой.  Уловив  мой
взгляд, она улыбнулась в ответ. Я припомнил, с какой безумной отвагой  она
сражалась бок  о  бок  со  мной  в  темноте  пещеры.  Невольно  мои  мысли
обратились в прошлое. Я вспомнил жажду убийства, сверкавшую в глазах людей
племени Дала в ночь большой  охоты;  кровожадность  монголов,  безжалостно
вырезавших воинов короля Белы, и даже агрессивность молодых  демонстрантов
перед воротами лаборатории в Мичигане.
   - Ты прав, - подтвердила Адена, словно прочитав мои мысли. - Жестокость
была изначально заложена в их сознание.
   - Кто же они? Машины? Роботы?
   Она слегка пожала плечами.
   - Они люди из плоти и крови, как ты и я.  Но  Ормузд  сотворил  их  для
войны. Их мозг запрограммирован на убийство.
   "Так же, как и у меня", - устало подумал я.
   - Теперь ты знаешь всю правду, - грустно закончила Адена.
   - Я был создан Ормуздом с единственной целью убить Аримана?
   - Да.
   - Теперь я понимаю, почему я  не  помнил  свое  прошлое,  когда  жил  в
двадцатом столетии. У меня его просто не  существовало.  Я  -  всего  лишь
марионетка в руках Ормузда. Или машина. Мы все -  машины,  построенные  из
органики. Пусть сложные,  но  все-таки  машины,  повинующиеся  чужой  воле
биороботы, запрограммированные на убийство.
   - Орион, - откуда-то издалека донесся до меня голос Адены. -  Орион,  -
повторила она, - не терзай себя. Какая  тебе  разница,  для  чего  ты  был
когда-то создан, если ты сумел давно выйти из-под контроля творца.
   - В самом деле? - усмехнулся я. - Почему же тогда я здесь? Разве не  по
воле своего хозяина?
   - Но ты сам недавно назвал мне настоящую причину. Ты здесь, чтобы найти
меня.
   - Теперь ты еще и смеешься надо мной.
   -  Ничего  подобного.  С  самого  начала   ты   действовал,   повинуясь
собственной воле. Ты такой  же  человек,  как  Сократ,  Эйнштейн  или  хан
Угэдэй.
   - Как это может быть?
   - А ты взгляни на себя со стороны. Подумай, как  я  могла  бы  полюбить
тебя, если бы ты не был человеком.
   Я с благодарностью взглянул на нее.
   - Ты любишь меня?
   - Достаточно, чтобы разделить твою судьбу, какой бы она ни была.
   - Мы скоро умрем, не так ли?
   - Если это произойдет, мы встретим смерть вместе.
   - А другие?
   - Они всего лишь пешки, Орион. У них нет памяти, нет прошлого.  Убивать
- их профессия.
   - Даже пешки имеют право на жизнь.
   - Наше предназначение  -  уничтожить  Аримана  и  его  народ.  Если  мы
потерпим неудачу, то умрем, словно никогда не существовали.
   Я знал, что она говорит правду, но от этого мне было не легче.
   Неожиданно Адена резко остановилась и обеими руками обхватила  меня  за
плечи.
   - Орион, если  ты  любишь  меня,  ты  должен  быть  готов  пожертвовать
пешками.
   Я заглянул ей в глаза, потом перевел взгляд на угрюмый лес  впереди,  а
затем и на цепочку людей позади нас. Они стояли, ожидая нашей команды.
   - Я совсем не хочу их смерти, - сказала Адена, понижая голос, - но если
мы промедлим, Ариман и его люди уйдут от погони.
   - Если мы пойдем напрямик, то попадем в засаду, - буркнул я.
   - Из этого не следует, что все мы погибнем. У нас оружие лучше,  чем  у
наших врагов.
   - Ты сама говорила, что батареи на исходе.
   - Придется идти на риск. Мы  рискуем  нашими  жизнями,  так  же  как  и
жизнями наших людей.
   - Мы знаем, ради чего идем на смерть, а они нет.
   Адена  отвернулась  и  посмотрела  на  солнце,   низко   висевшее   над
горизонтом.
   - Приготовить оружие, - приказала она.  -  Мы  идем  через  лес.  Твари
скорее всего атакуют нас. Будьте наготове.
   Приказы не обсуждаются. Через несколько минут наша колонна  возобновила
движение.
   "Я сделал все, что мог, - уговаривал я себя. - Адена права:  все  мы  -
лишь фигуры в  большой,  космических  масштабов,  игре,  и  каждый  обязан
сыграть отведенную для него роль".
   Я оставался рядом с Аденой, держа оружие наготове.
   Густые тени окутывали лес. Тем не менее цепочка следов  на  снегу  была
видна совершенно отчетливо, словно наши враги сознательно решили облегчить
нам задачу. Огромная белка сердито застрекотала, когда  мы  проходили  под
деревом, на котором  она  сидела.  Я  поднял  голову  и  заметил  какое-то
движение среди ветвей.
   - Они на деревьях, - прошептал я. - Сейчас начнется.
   Противник прибег к испытанной тактике,  бросив  в  бой  свои  последние
резервы. Адена не успела даже отдать нужные приказания, но  солдаты  и  не
нуждались в ее указаниях. Изменив  строй,  они  заняли  круговую  оборону.
Положение было серьезным, хотя все мы понимали, что худшее еще впереди.
   - Дай мне гранаты, - крикнул я Лизе. - Не рассуждай!
   Не рассуждая, она перебросила мне целую связку. Выбрав одну, я поставил
механизм на пятисекундную задержку и швырнул в крону ближайшего дерева.
   Сообразив, что обнаружены, твари бросились в решающую атаку.  Используя
зверей как живой щит, они без труда смяли наш строй. Обе стороны сражались
с отчаянием обреченных. Мы просто оказались счастливее.
   Когда битва кончилась, на снегу лежало четверо наших людей, семь тварей
и несколько десятков животных.
   Ариману опять удалось перехитрить нас.
   - Мы должны догнать его, - крикнула Адена.
   - Я пойду за ним, - предложил я.
   - Нет, - возразила она. - Мы сделаем это вместе.



        "40"

   Два дня мы шли по следам Аримана, пока  новая  буря  не  заставила  нас
сделать остановку.  Я  убедил  Адену  вернуться  под  прикрытие  деревьев.
Батареи, обеспечивавшие теплом наши костюмы, окончательно  сели,  да  и  с
едой у нас было туго. На открытом  месте  мы  бы  неминуемо  замерзли.  Мы
соорудили небольшой шалаш  из  сосновых  веток  и  разожгли  костер.  Наше
снаряжение больше не работало,  и  мы  в  буквальном  смысле  оказались  в
каменном веке.
   Буря продолжалась трое суток, и, когда она закончилась, мы двинулись  в
обратный путь к пещере, где оставались наши раненые. По настоянию Адены  я
принял на себя обязанности ведущего. Припомнив свой опыт, приобретенный за
время жизни в племени Дала, я изготовил примитивные копья, и иногда,  пока
мы шли к пещере, мне  удавалось  пополнить  наши  скудные  запасы,  удачно
поохотившись. Я обучил своих спутников добывать огонь  трением,  свежевать
туши убитых животных и готовить пищу на открытом огне.
   После того как мы вернулись к нашим товарищам, по ночам,  когда  другие
спали, я охранял лагерь, обдумывал дальнейшие планы  и  пытался  осмыслить
события последних дней. Постепенно я пришел  к  выводу,  что  в  намерения
Ормузда  отнюдь  не  входило  сохранение  жизни  людей.  Они  должны  были
выполнить свою миссию и погибнуть  в  ледяной  пустыне.  Пешкам  следовало
вовремя сойти со сцены.
   - Ормузд, - шептал я, обращая взгляд к далеким звездам, - где бы ты  ни
был, я предлагаю тебе сделку. Я найду Аримана и убью его, если смогу. Но в
награду я прошу тебя дать мне возможность спасти этих людей  и  обеспечить
им достойное существование.
   - Ты пытаешься торговаться со своим творцом?
   Я обернулся и увидел улыбающуюся Адену.
   - Я не могу оставить этих людей умирать здесь. А ты?
   - Если того потребуют обстоятельства.
   - Но в их смерти нет необходимости. Мы можем отвести их на  юг,  и  они
получат шанс на спасение. Я обучу их правилам выживания.
   Ее улыбка стала шире.
   - Ты и так сделал  уже  немало.  Их  дети  будут  рассказывать  о  тебе
легенды. Они назовут тебя своим богом. Ты хочешь этого?
   - Я хочу найти место на земле, где бы мы смогли жить в мире и покое.
   - И сколько ты собираешься так прожить?
   - Всю оставшуюся жизнь.
   - А затем?
   Я пожал плечами.
   Непохоже было, что она  вышучивала  меня.  Но  тогда  что  означала  ее
улыбка?
   - Орион, когда ты обретешь новую жизнь, тебе придется научиться  видеть
намного дальше срока человеческой жизни.
   - Но у меня не будет другой жизни. Я знаю. Ормузду  незачем  воскрешать
меня, после того как я убью Аримана.
   Ее серые глаза властно влекли меня.
   - Ты думаешь, любимый, что я соглашусь провести вечность без тебя?
   - Что же ты собираешься сделать?
   - Я позабочусь о том, чтобы  сдержать  свое  обещание.  И  если  Ормузд
откажет мне, я останусь и умру вместе с тобой.
   - Я не могу просить тебя о подобной жертве.
   Она приложила палец к моим губам.
   - У тебя нет необходимости просить меня. Я сама приняла решение.
   Я обнял и поцеловал ее с таким чувством, словно эта ночь была последней
в нашей жизни.
   - Веди их, Орион, - прошептала она. - Отведи их в место, где они смогут
жить в мире и покое.
   На следующее утро мы начали долгий  путь  на  юг.  Присутствие  раненых
сильно затрудняло наше передвижение. В остальном путешествие проходило без
особых происшествий. Если Ариман  и  находился  поблизости,  он  ничем  не
выдавал своего присутствия. Мы превратились в  племя  бродячих  охотников,
которые вели вечную борьбу за существование. Постепенно мы расставались  с
нашим снаряжением, ставшим теперь просто обузой.
   Через неделю мы вышли к потоку, бегущему к югу, и двинулись  вдоль  его
берега. Снежный покров становился все тоньше, а  воздух  теплее.  Один  из
раненых умер, и мы похоронили его на берегу безымянной  реки.  Наконец  мы
достигли страны невысоких холмов, покрытых сочной травой  и  изобиловавших
дичью. Однажды нам преградило дорогу стадо мамонтов. Скоро мы нашли  сухую
пещеру, которую сделали нашим домом. Мужчины охотились,  женщины  собирали
злаки и ягоды.
   - Вы можете остаться здесь на время, - предложил я.
   Адена сидела рядом со мной - задумчиво смотрела в пламя костра.
   - А ты возобновишь поиски  Аримана?  -  спросила  она,  не  поворачивая
головы.
   Я молча кивнул.
   - Ты думаешь, он далеко отсюда? - спросила она.
   - Нет, скорее всего он где-то поблизости. И еще не отказался  от  мысли
уничтожить нас.
   - Когда ты отправляешься?
   Я взглянул на заходящее солнце.
   - Завтра, если только не начнется гроза.
   Адена улыбнулась и положила голову мне на плечо.
   - Тогда я буду молиться, чтобы пошел дождь, - прошептала она.



        "41"

   Дождь действительно начался. С  наступлением  темноты  ветер  усилился,
небо заволокли тучи, и разразилась настоящая буря. Охотники один за другим
вернулись в пещеру. Последним приплелся Кедар, промокший до нитки.
   Пока женщины жарили на костре добычу, прислушиваясь к  раскатам  грома,
мужчины обсуждали перспективы охоты на крупную дичь - антилоп или бизонов,
которые в изобилии встречались ниже по реке. Со своей стороны  я  старался
рассказать им то, что знал  сам  о  флоре  и  фауне  ледникового  периода,
отдавая себе отчет в том, что мне уже недолго оставаться вместе с ними.
   - А здесь водятся и волки, - заметил Кедар. - Я сегодня  видел  парочку
этих бестий на обратном пути в пещеру.
   - Думаю, есть и медведи, - вставил второй охотник.
   - Они не станут докучать нам  в  пещере,  если  по  ночам  поддерживать
огонь, - сказал я.
   - Да, но только в том случае, если твари снова не натравят их на нас, -
возразил третий.
   - Наши враги погибли. Остался только один, - продолжал я, когда мы  уже
сидели за ужином, - да и того я собираюсь выследить,  как  только  утихнет
буря.
   Ни один из присутствовавших не сказал ни слова. Их лица,  перепачканные
грязью  и  сажей,  стали  серьезными.  Затем  Кедар  снова   заговорил   о
предстоявшей охоте на антилопу.
   Я  подсел  к  Адене,  предоставив  мужчинам  возможность  самим   вести
разговор. Последнее время они больше думали о  своих  желудках,  нежели  о
продолжении войны.
   К середине ночи буря разыгралась вовсю. Нам пришлось перенести костер в
глубину пещеры, подальше от залетавших снаружи  мокрых  листьев  и  капель
дождя.
   Гром грохотал всю ночь, не давая мне уснуть.
   "Ариман, - подумал  я.  -  Эта  гроза  его  рук  дело.  Он  вернулся  и
подбирается к нам".
   Адена лежала на каменном полу в нескольких шагах от  меня  и,  судя  по
всему, мирно спала. Я улыбнулся моей спящей богине, принявшей  ради  любви
ко мне человеческий облик, но  мысли  мои  раз  за  разом  возвращались  к
Ариману. Как ему удалось стать равным богам?
   Надо думать, он начал жизнь, подобно другим своим  сородичам.  Впрочем,
на этот раз он пока еще не показал всех своих способностей. И все же в чем
источник его могущества? Как он его обрел и когда?
   При свете молнии, осветившей на мгновение равнину, я  разглядел  фигуру
своего давнего врага не далее чем в сотне ярдов от входа в  наше  убежище.
Рядом с ним стоял пещерный медведь, грузно опираясь на четыре лапы.
   Подчиняясь желанию Аримана, хищник мог  без  труда  перебить  спящих  и
безоружных людей. Раздумывать было некогда. Выхватив из костра две большие
пылающие ветки, я бросился к выходу. Медведь зарычал, поднялся  на  задние
лапы и двинулся на меня.
   Вместо того чтобы немедленно отступить, я заорал на него изо всех сил и
ткнул одной из веток прямо в морду чудовища. Концом другой я ударил его  в
живот.  Мобилизовав  все  свои  физические  возможности,  я   двигался   с
максимальной быстротой, стараясь вовремя увернуться от  могучих  клыков  и
когтей дикого зверя. Краем глаза я видел, что  мои  спутники,  разбуженные
шумом схватки, успели повскакивать  со  своих  мест  и  теперь  с  помощью
факелов и копий  пытались  отогнать  пещерного  медведя.  Возможно,  он  и
отступил бы, но не мог этого сделать, повинуясь железной воле Аримана.
   Затянувшаяся схватка не сулила нам  ничего  хорошего.  Силы  были  явно
неравны. Внезапно пылающее полено пролетело у меня над головой  и  угодило
медведю в плечо.
   - Гоните его прочь, - донесся до меня голос Адены.
   К  сожалению,  ее  приказ  не  так   просто   было   исполнить.   Издав
оглушительный рев ярости и боли, зверь  двинулся  прямо  на  меня,  словно
забыв о других противниках, атаковавших его со всех сторон.
   Могучий медведь навис надо мной. Ветки же, которые я  держал  в  руках,
догорели, и защищаться мне стало нечем. Я отпрыгнул назад, едва не  угодив
в костер, но зверь продолжал надвигаться на меня. Я  попытался  проскочить
под его поднятой лапой и почти достиг успеха. Тяжелая  лапа  медведя  лишь
задела мою голову, но  для  меня  и  этого  оказалось  достаточно.  Я  как
подкошенный рухнул на землю. Перед глазами у меня  все  плыло.  Между  тем
зверю удалось сбить с ног еще двух наших охотников, и он снова  повернулся
ко мне. Его огромные, как ножи, клыки были не более чем в  двух  футах  от
моего лица, а я даже не мог пошевелиться.
   Я слышал, как у меня затрещали кости, когда зубы чудовища  вонзились  в
мое плечо и он оторвал меня от пола. Страшная боль пронзила все мое  тело.
Сбив по дороге еще одного охотника, зверь выскочил из пещеры, волоча  меня
в зубах, словно тряпичную куклу. Адена попыталась броситься мне на помощь,
но двое мужчин заступили ей дорогу.
   Медведь мчался тяжелым галопом, унося меня все дальше от пещеры. Вскоре
огонь нашего  костра  превратился  в  маленькую  звездочку  на  горизонте.
Наконец,  остановившись,  он  бросил  меня  в  лужу  и  отошел  в  сторону
зализывать собственные раны. Я  лежал  на  спине,  подставив  лицо  дождю,
тщетно пытаясь справиться с адской болью. Мое правое  плечо  и  рука  были
превращены в месиво сломанных костей и разорванной плоти.
   "Так вот как возникла легенда о Прометее, - успел подумать я. - Титане,
подарившем людям огонь и жестоко наказанном за это богами".
   Очередная вспышка молнии озарила  холмы,  и  я  увидел  грозную  фигуру
Аримана, стоявшего в нескольких футах от меня.
   - Теперь тебе конец, - произнес он зловещим шепотом, едва слышным из-за
завываний ветра.
   - Вы убили меня, - согласился я.
   - И остальные тоже скоро умрут без оружия и  энергетических  установок.
Они не выдержат такой жизни.
   - Ну нет, - возразил я. - Они сумеют приспособиться к новым условиям. Я
успел научить их. У них есть оружие. Очень скоро они завоюют Землю.
   В темноте не видно было его лица, только огненно-красные  глаза  пылали
ненавистью и гневом.
   - В таком случае я нанесу свой удар в другом месте, - прошептал  он.  -
Слабых точек в структуре континуума еще достаточно.
   Мне потребовалось собрать все оставшиеся  у  меня  силы,  чтобы  слегка
приподнять голову из грязи.
   - Ничего не выйдет, Ариман, - выдохнул я. - Вы пытались уже не  раз,  и
все напрасно.
   Пару минут он молчал.
   - Тогда я дойду до начала начал. Я убью тебя, Орион, и Ормузда вместе с
тобой.
   Мне хотелось рассмеяться ему прямо в лицо, сказать ему, что он  глупец,
но для этого тоже нужны были силы, а они у меня  иссякли.  Мне  оставалось
только молча лежать в грязи, под дождем, чувствуя, как вместе с кровью  из
меня уходит жизнь.
   Ариман  поднял  свои  могучие  руки  к  небу  и  издал  грозный   крик,
перекрывший раскаты грома. Словно в ответ на его призыв, недалеко  от  нас
появилось странное  скопление  энергии,  напоминавшее  шаровую  молнию.  В
воздухе запахло озоном. Черный силуэт Аримана отчетливо  вырисовывался  на
фоне ослепительно белого шара. Владыка Тьмы стоял в прежней позе, время от
времени издавая ужасающие крики.
   Очередной удар молнии невероятной силы, казалось, расколол землю у моих
ног. К грозовому небу взметнулся столб пламени.
   И сразу наступила темнота.




        "ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ЦИКЛЫ ВЕЧНОСТИ"


        "42"

   И все-таки я не потерял сознания. Я ничего не  чувствовал,  словно  все
мое тело вдруг оцепенело. Я лежал в коконе из прозрачной паутины, которая,
хотя и не позволяла мне двигаться, надежно защищала от всякого воздействия
извне - жары, холода, давления и даже эмоций.
   Но я мог  все  видеть.  Ночная  буря  и  ландшафт  ледникового  периода
бесследно исчезли, подобно замку из песка, смытому приливом. Рядом со мной
все еще находился Ариман, но  заключенный  в  свой  энергетический  кокон,
такой же неподвижный, как и я. Его огненные глаза  смотрели  на  меня,  но
сейчас кроме уже ставшего привычным выражения  ненависти  и  гнева  в  них
появился еще и страх.
   Стемнело.  Я  перестал  что-либо  видеть  и  не   имел   ни   малейшего
представления о том, где я нахожусь или куда направляюсь.
   Как ни странно, я не испытывал ни страха,  ни  тревоги.  Впрочем,  даже
ничего не видя, я знал, что Ариман по-прежнему находится рядом со мной.  Я
верил, что Адена и  ее  соратники  переживут  холод  ледникового  периода,
вырастят детей и расскажут  им  о  Прометее,  подарившем  людям  огонь.  Я
понимал, что Дал и его племя, да и все  другие  племена  были  отдаленными
потомками этой небольшой горстки  людей,  покинутых  своим  творцом  после
последней битвы в развязанной им же войне.
   Я знал, что и Ормузд где-то поблизости, а с ним  и  сероглазая  богиня,
которую я любил и которая любила меня.
   Мрак вокруг меня стал  постепенно  рассеиваться.  Свет  и  тепло  смыли
опутывавшую  меня  паутину.  Я  снова  обрел   способность   двигаться   и
чувствовать.
   Но Ариман по-прежнему оставался в энергетическом коконе, способный  все
видеть, хотя и беспомощный, как новорожденный младенец. Казалось, я должен
был радоваться унижению своего заклятого врага, но вместо того я испытывал
к нему чувство, похожее на жалость.
   - Ничем не могу помочь, - сказал я, хотя и  понимал,  что  он  осознает
ситуацию не хуже меня, и выразительно развел руками.
   Затем я отвернулся  от  него,  чтобы  подробнее  рассмотреть  место,  в
котором оказался.  Больше  всего  оно  напоминало  колоссальное  скопление
облаков. Под ногами я ощущал твердую субстанцию, но, присмотревшись  более
внимательно, обнаружил, что она ничем не отличается  от  окружающего  меня
вещества.
   - Выходит, я на небесах, - усмехнулся я. - Ормузд, я не верю  этому!  -
крикнул я во все горло. - Наверняка  вы  смогли  бы  придумать  что-нибудь
получше.
   Я снова повернулся к Ариману. Он сохранял  неподвижность,  как  статуя.
Единственный реальный предмет в непонятном заоблачном мире.
   Из зенита, прямо к месту, где я стоял, направилась маленькая звездочка,
на моих глазах превратившаяся в сверкающий  золотой  шар,  который  спустя
несколько  мгновений  трансформировался  в  Ормузда,  явившегося  в  своем
обычном великолепии.
   - Славно сработано, Орион, - произнес он одобрительно.  -  Ты  преуспел
наконец.
   Неожиданно для себя я испытал глубокое  удовлетворение,  услышав  слова
Золотого бога.
   - Моей задачей было убить Аримана, - возразил я скромно.
   Ормузд величественным движением руки отмел мои оправдания.
   - Его смерть уже не имела значения. Важно только то, что он  больше  не
сможет причинять нам вред.
   - Тогда моя миссия выполнена?
   - Да. Полностью.
   - Что теперь ожидает меня? Что произойдет с ним?
   Улыбка на лице Ормузда поблекла.
   - Ариман останется здесь навсегда, в таком состоянии. Отныне у него  не
появится ни единой возможности разрушить континуум.
   - А я? - повторил я.
   На лице Ормузда появилось легкое выражение недовольства.
   - Твоя миссия закончена, Орион. Какую бы дальнейшую  судьбу  ты  выбрал
себе сам?
   В горле у меня пересохло. Я не мог вымолвить ни слова.
   - Чего же ты хочешь? - повторил Ормузд.  -  Какую  награду  ты  желаешь
получить за свою верную службу?
   Он открыто насмехался надо мной. А у меня  не  хватало  смелости  прямо
сказать ему, что я хочу ее - Арету, Аглу,  Аву,  Адену.  Откуда  мне  было
знать ее настоящее имя? Сероглазую  богиню,  которую  я  любил  и  которая
любила меня.
   У меня даже мелькнула крамольная мысль: а  не  была  ли  и  она  частью
хитроумного плана Ормузда, своеобразной приманкой для меня, гарантией моей
верности?
   - Я жду, Орион, - напомнил  Золотой  бог  нетерпеливо.  -  Чего  же  ты
хочешь?
   - Она... действительно существует? - осторожно спросил я.
   - Кто - она? О ком ты спрашиваешь?
   - Женщина, называвшая себя Аденой. Та, что командовала вашими солдатами
в войне?
   - Конечно, существует, - подтвердил Ормузд. - Она столь же реальна, как
и ты. И она человек.
   - Ава?.. Агла?..
   - Все они существуют, Орион. Каждая в своей эпохе. Все они человеческие
создания, которым предстоит прожить свою  жизнь  и  умереть  в  положенное
время.
   - Тогда она не...
   Воздух рядом с Ормуздом начал медленно пульсировать. Золотой бог сделал
шаг в сторону, и рядом  с  ним  появилась  высокая  прекрасная  женщина  в
серебряном платье.
   - Прекрати свои недостойные игры, Ормузд, - произнесла она твердо. -  Я
действительно существую, Орион, - добавила она, поворачиваясь ко мне. -  Я
реальна.
   Я не знал, что сказать. Но Золотого бога нелегко было смутить.
   - Так вот о ком ты говорил, Орион? - произнес он со смехом. - Итак,  ты
влюбился в богиню?
   - Вам смешно, что  ваше  собственное  творение  может  любить  меня?  -
оборвала его она. - Тогда сейчас вы посмеетесь еще больше,  узнав,  что  и
богиня сумела полюбить человека.
   - Это невозможно, - возразил Ормузд, давясь от смеха.
   - Почему вы так думаете?
   - Скажите мне, как вас зовут? - вскричал я, вновь  обретая  способность
говорить. - Скажите мне ваше настоящее имя!
   - Я и есть та самая женщина, которую ты любил в разные эпохи, Орион,  -
сказала она мягким голосом. - Ты знал меня под разными именами,  но  здесь
меня зовут Аня.
   - Аня!
   - Да, и хотя мое признание так насмешило твоего создателя, я  на  самом
деле люблю тебя, Орион.
   - А я люблю тебя, Аня!
   - Абсурд! - взорвался Золотой бог. -  Может  ли  человеческое  существо
полюбить червя? Конечно нет. Так и богиня  не  может  полюбить  ничтожного
человека.
   - Я стала одной из них. Я научилась быть человеком, - возразила она.
   - Но ты же не человек, - настаивал Ормузд, -  не  больше,  чем  я  сам.
Покажи ему твою настоящую сущность.
   Аня отрицательно покачала головой.
   - Ты отказываешься? Тогда взгляни на меня,  Орион,  хотя  ты  уже  имел
такую возможность.
   Тело Ормузда потеряло свои очертания и постепенно  обратилось  в  сферу
золотистого цвета, излучавшую нестерпимо яркий свет.
   - Я Ормузд, бог Света, творец человечества! - провозгласил он.
   Золотой шар по яркости не уступал солнцу.
   - На колени, создание! Воздай почести своему творцу!
   Я готов был повиноваться и, если бы  не  Аня,  взявшая  меня  за  руку,
наверняка бы исполнил его приказание.
   - Он хорошо послужил тебе, Ормузд. Как ты можешь так обращаться с ним?
   Ормузд снова принял человеческий облик.
   - Я всего лишь хотел дать ему понять, - сказал он холодным тоном,  -  с
какой силой он имеет дело.
   - И вы должны понять, бог Света, с какой силой вы имеете дело. Я видела
его храбрость. Даже вам не под силу испугать его.
   - Я вложил эту храбрость в него! - загремел Ормузд.
   - Тогда тем более перестаньте пытаться потрясти его своим могуществом.
   - Подождите, - взмолился я, - слишком многое мне до  сих  пор  остается
непонятным.
   - Еще бы, - бросил Золотой бог презрительно.
   Я кинул взгляд на Аримана, наблюдавшего за  этой  сценой  полными  боли
глазами.
   - Вы создали меня, чтобы я выследил и убил Аримана, - напомнил я.
   - Да, но теперь,  как  я  уже  говорил  тебе,  это  не  имеет  никакого
значения. Ариман мой пленник и останется им навсегда.
   - В каждую эпоху, куда бы вы ни посылали меня, я неизменно находил одну
и ту же женщину, хотя она и носила разные имена.
   - Ну и что с того? - нетерпеливо подгонял он меня.
   - Но вы сказали мне, что все они были земными женщинами, - напомнил  я,
- женщинами, которым суждено прожить всего одну жизнь.
   - Он не понимает простейших вещей, - пренебрежительно  заметил  Ормузд,
обращаясь к Ане.
   - Тогда мы должны объяснить ему их, - отвечала она.
   - Чего ради?
   - Потому, что я хочу этого, - сказала она решительно.
   - Еще чего! С  какой  стати  я  должен  что-то  объяснять  собственному
созданию, в услугах которого уже не нуждаюсь? - фыркнул Золотой бог.



        "43"

   Итак, я был больше не нужен Ормузду. Но если он сумел создать  меня,  а
затем неоднократно возвращать к жизни, уничтожить меня ему проще простого.
Уничтожить и навсегда забыть о моем существовании.
   - Так вот какую награду вы приготовили мне, - усмехнулся я. - Смерть!
   - Орион, постарайся понять, - произнес он более миролюбиво, -  то,  что
ты просишь, я не могу тебе дать. Так же как и  я,  Аня  не  человек,  хотя
иногда, ради удобства, мы и принимаем человеческий облик.
   - Но Адена... Агла...
   - Они люди, - объяснила Аня. - Что касается Адены,  то  она  гостья  из
далекого будущего...
   - Пятьдесят тысяч лет  после  двадцатого  столетия,  -  пробормотал  я,
вспомнив слова Ормузда, которые он сказал во время нашей первой встречи.
   - Верно, - подтвердила Аня, - она было сотворена в одно время с тобой.
   - А остальные?
   - Другие же, Арета, Ава, Агла, были рождены от земных  женщин,  так  же
как  и  все  остальные  люди,  с  того  времени  как  отряд  Адены   сумел
приспособиться к условиям жизни в ледниковом периоде.
   - Но все они были тобой! - запротестовал я.
   - Да, я пользовалась их телами, когда жила на Земле. На какое-то  время
я сама становилась человеком.
   - Ради меня?
   - Первый раз нет. Сначала мной руководило просто  любопытство,  желание
увидеть собственными глазами, на что способны творения Ормузда.  Но,  став
земной женщиной, я научилась испытывать те же чувства, что и все  люди,  -
боль, страх и, наконец, любовь.
   - Итак, вы  намерены  помешать  нам  оставаться  вместе?  -  спросил  я
напрямик, поворачиваясь к Золотому богу.
   Привычная высокомерная улыбка давно  исчезла  с  его  лица.  Сейчас  он
показался мне скорее озабоченным.
   - Я могу дать тебе  целую  жизнь,  Орион.  Несколько  жизней,  если  ты
хочешь. Но не проси у меня невозможного.  Я  не  могу  превратить  тебя  в
одного из нас.
   - Почему же вы не сделаете это возможным? - спросил я с горечью.
   - Это выше моих сил. Даже я не могу сделать из  бактерии  птицу,  а  из
человека бога.
   - Он говорит правду?  -  Я  боялся  услышать  утвердительный  ответ.  -
Неужели ничего нельзя сделать?
   - Увы, Орион, - отвечала Аня тихо. - Постарайся понять и нас.
   - Чего уж тут  понимать,  -  пожал  я  плечами,  чувствуя,  как  ярость
начинает закипать во мне.
   Случайно мой взгляд упал на неподвижное тело  Аримана,  и,  кажется,  в
первый раз я познал, какие чувства руководили его поступками.
   - Разве вы с самого начала не  отказали  мне  в  этой  возможности?  Вы
сотворили меня для исполнения определенной работы, а когда я ее  исполнил,
то, естественно, стал вам больше не нужен.
   - Нет, - возразила Аня твердо, - ты ошибаешься.
   Но Ормузд тут же оборвал ее.
   -  Смирись  с  неизбежным,  Орион.  Признаю,   ты   хорошо   поработал.
Человечество будет восхищаться тобой на протяжении всей своей истории.  Со
временем оно забудет обо мне, но всегда будет помнить подвиг Прометея.
   - Но зачем создали меня,  создали  человечество?  Для  чего  надо  было
уничтожать народ Аримана? Кому понадобилось устраивать эту кровавую бойню?
   Ормузд промолчал. Он опустил голову и,  судя  по  всему,  не  собирался
отвечать на мой вопрос.
   Внезапно серые глаза Ани сверкнули  серебряным  пламенем.  Золотой  бог
неохотно поднял голову.
   - Орион заслуживает ответа, Ормузд, - произнесла она.
   Бог Света отрицательно покачал головой.
   - Тогда я сама ему скажу, - настаивала она.
   - Ну и к чему это приведет? - вздохнул Ормузд, глядя на Аню. - Он уже и
так ненавидит меня. Ты хочешь, чтобы он возненавидел и тебя?
   - Я хочу, чтобы он понял! - воскликнула она.
   - Ты глупа.
   - Может быть. Но он достоин знать всю правду.
   Ормузд ничего не ответил.  Его  тело  утратило  человеческую  форму  и,
превратившись в золотой шар, исчезло в небе над нашими головами.
   Я повернулся к Ане.
   - Ты готов к тому, чтобы узнать всю  правду,  Орион?  -  спросила  она,
поднимая на меня печальные глаза.
   - Из нашего разговора я понял, что обречен потерять тебя?
   - Увы, но это неизбежно. Ормузд прав. Ты не можешь стать одним из нас.
   Мне хотелось сказать ей,  что  я  готов  умереть  прямо  сейчас,  чтобы
никогда уже не испытывать боли, но вместо этого я спросил:
   - Если мне все одно суждено расстаться с тобой, объясни  мне  хотя  бы,
для чего я был создан?
   - Чтобы убить Аримана, конечно.
   - Это я уже знаю. Объясни, зачем вам потребовалось убивать  его?  Я  не
верю  в  историю,  которую  мне  рассказал  Ормузд.  Ариман  не   способен
уничтожить мироздание. Это абсурд.
   - Нет, любимый, - вздохнула Аня, - к сожалению, это правда.
   - Тогда объясни мне. Я хочу понять.
   Ее прекрасное лицо стало еще более  печальным,  но  тем  не  менее  она
кивнула.
   - Но прежде тебе снова придется вступить в поток  времени,  Орион.  Без
этого мое объяснение  не  будет  полным.  Ты  должен  все  увидеть  своими
глазами. Мне придется послать тебя в эпоху,  предшествовавшую  ледниковому
периоду, когда человечество как таковое еще не существовало.
   - Очень хорошо. Пошли меня. Я готов.
   - На сей раз я не смогу отправиться вместе с тобой. Поверь мне, это  не
просто каприз. - Она вздохнула. - Ты  будешь  там  совсем  один,  если  не
считать...
   Она запнулась.
   - Не считать кого?
   - Ты сам все увидишь. Достаточно будет, если я скажу тебе, что тогда на
Земле еще не существовало даже предков современных людей.
   - Ормузд еще не успел создать их?
   - Ты угадал.
   - Но там будут _другие_, - произнес я, осененный  ужасной  догадкой,  -
_народ Аримана_! Я должен встретиться с ними.
   Аня ничего не ответила, но по ее глазам я понял, что мое  предположение
оказалось правильным.
   Я перевел взгляд на Аримана, заключенного  в  энергетический  кокон,  и
увидел в его глазах  столько  ярости,  что  ее  вполне  могло  хватить  на
уничтожение многих миров, если только  когда-нибудь  ему  представился  бы
случай обрести свободу.



        "44"

   Аня попросила меня закрыть глаза и не открывать их до тех пор,  пока  я
не почувствую дыхание ветра на своей коже.  Несколько  секунд  я  простоял
неподвижно, не в силах отвести взгляд от ее милого печального лица.
   Я понимал, что вижу ее в последний раз.  Надежды  вернуться  из  нового
путешествия во времени у меня практически не было.
   Я мечтал прижать ее к груди, поцеловать и сказать, что  люблю  ее  куда
больше собственной жизни. Но она была богиней, а  не  земной  женщиной.  Я
знал ее как Аглу, колдунью; Аву, охотницу; немного как Арету  и,  наконец,
как  Адену,  командира  отряда  карателей.  Но  серебряная   богиня   была
недоступна для простого смертного, и мы оба понимали это. Ормузд был прав:
бактерия не может превратиться в птицу, а богиня - полюбить обезьяну.
   Я опустил веки.
   - Не открывай глаза, пока не почувствуешь веяния ветра, - напомнила мне
она.
   Я кивнул, давая понять, что не забыл ее наставлений, хотя сердце у меня
разрывалось  от  боли.  В   следующий   момент   я   почувствовал   слабое
прикосновение ее губ или, быть может, кончиков пальцев к  моей  щеке.  Что
это было на самом деле, я так и не узнал. Мне хотелось рвануться к ней, но
мое тело не повиновалось мне. Я не мог сжать кулаки,  не  мог  сделать  ни
шагу. Наверное, я не смог бы и  открыть  глаза,  даже  если  бы  осмелился
нарушить ее наказ.
   - До свидания, любовь моя, - прошептала Аня, а я даже  не  мог  разжать
губ.
   Несколько  мгновений  я  пребывал  в  ледяной  пустоте,  лишенный  всех
ощущений. Я не мог ни слышать, ни видеть, ни осязать.
   Слух вернулся ко мне  первым.  Я  услышал  мягкий  шелест  листьев  под
дуновением легкого  ветерка.  Почувствовав  слабое  прикосновение  струйки
воздуха к коже лица, я открыл глаза. Я находился посредине леса гигантских
деревьев, скорее всего секвой, насколько я мог судить по их внешнему виду.
Стволы у основания были размером с хороший дом,  а  кроны  находились  над
землей на расстоянии по меньшей мере в пятьдесят футов.
   Сначала лес показался  мне  совершенно  пустынным,  но  вскоре  я  стал
различать пение птиц, крики и рычание животных, шум падавшей воды.
   Я попал в удивительный мир. Далу и Аве наверняка понравилось бы  здесь.
Даже суровый Субудай, да и сам Великий хан  не  отказались  бы  поселиться
среди деревьев-великанов.
   Здесь было все, за исключением людей.
   Я шел через лес несколько часов, утоляя на ходу голод лесными ягодами и
запивая  их  ключевой  водой.  Полное  отсутствие  следов  разумной  жизни
наводило на тревожные размышления. В голову  невольно  закралась  грустная
мысль: а не отправила ли Аня меня сюда вполне сознательно, чтобы  навсегда
избавиться от назойливого поклонника. Я поспешно отогнал свои  подозрения.
Она не стала бы лгать мне.
   Солнце опускалось за далекие холмы, но  я  еще  не  чувствовал  холода,
несмотря на то что  был  одет  довольно  легко.  На  сей  раз  моя  одежда
выглядела вполне обыденно: шорты, рубашка с короткими  рукавами  и  легкие
сандалии.  Почувствовав  усталость,  я  прилег  прямо  на  голую  землю  и
мгновенно уснул. Во сне я увидел  Землю,  какой,  наверное,  созерцали  ее
боги: сверкающий голубой шар,  подернутый  пеленой  атмосферы,  на  черном
бархате космоса. Я без труда  узнал  очертания  Европы,  Азии,  Америки  и
Африки. Но имелись и определенные различия. Атлантический океан  показался
мне уже, чем на современных географических картах, да и Австралия  еще  не
была полностью изолированным континентом, каким мы привыкли  ее  видеть  в
двадцатом веке, так же как и Арктику, полностью  свободную  ото  льда.  Не
существовало ни городов, ни дорог и других признаков человеческой жизни.
   Правда, я и не рассчитывал найти настоящих людей. По словам Ани,  здесь
жили предки Аримана, но вот их-то следов я никак и не мог обнаружить.
   Утром, встав со своего ложа, я умылся в прозрачном ручье и с  аппетитом
позавтракал сырыми птичьими яйцами и ягодами. Я не  захватил  с  собой  ни
оружия, ни инструментов и не имел желания изготавливать их. Позавтракав, я
отправился вверх по реке  в  сторону  холмов.  Обитатели  леса  совсем  не
боялись меня. На противоположном берегу потока я  заметил  самку  оленя  с
двумя оленятами. Они не убежали прочь при виде меня, а лишь  наблюдали  за
моим приближением. Убедившись, что я не представляю для  них  угрозы,  они
продолжали мирно пастись как ни в чем не бывало.
   Вероятно, в этом лесу должны были жить и хищники, но пока они ничем  не
выдавали своего присутствия. Травоядных животных становилось  все  больше.
Берега реки буквально кишели ими. Еще больше было  птиц,  но  опять  же  и
среди пернатых я не заметил хищных видов - ни  ястребов,  ни  соколов,  ни
орлов.
   Некоторые участки земли  вдоль  берега  были  обнесены  подобием  живых
изгородей,  которые   напоминали   мне   искусственные,   но,   если   мое
предположение и было верным, я так  и  не  нашел  прямых  доказательств  в
пользу своей гипотезы.
   Вероятно,  мне  пришлось  бы  еще  долго  удивляться,  глядя   на   эту
идиллическую картину, если бы я неожиданно не заметил оживления  пернатых.
Проследив за направлением их  движения,  я  увидел  нескольких  человек  с
мешками, которые выкладывали на небольшой поляне принесенный с собой  корм
для птиц.
   Люди! Аня заверила меня, что здесь я не встречу  человеческих  существ,
но, так или иначе, четверо из них сейчас стояли футах в сорока от  меня  и
кормили лесных птиц.
   Я медленно направился в их сторону, стараясь на всякий случай держаться
в тени деревьев.
   Когда я подошел поближе и сумел лучше их  рассмотреть,  сердце  у  меня
упало. Вне всякого сомнения, это были сородичи  Аримана,  те  самые,  кого
солдаты Адены презрительно называли тварями.
   Они имели массивные черепа с невысоким, круто скошенным  лбом  и  резко
выступавшими надбровными дугами. Привлекали внимание широкие  у  основания
носы и полное отсутствие подбородка.
   _Неандертальцы!_
   Одна из  двух  групп  разумных  приматов,  живших  на  Земле  во  время
ледникового периода.
   Закрыв глаза, я постарался припомнить, что я знал об этих существах.
   Неандертальцы рассматриваются антропологами двадцатого века как  особый
подвид современного человека, получивший название  хомо  неандерталис,  по
аналогии с нашим собственным подвидом хомо сапиенс.
   Неандертальцы  происходили  от  появившихся   раньше   человекообразных
обезьян, живших на Земле около четырех миллионов лет назад.  С  появлением
предков современного человека неандертальцы внезапно исчезли, хотя до того
времени были наиболее распространенным подвидом гуманоидов.
   В отличие от антропологов, я знал причину их  внезапного  исчезновения,
но особой радости от этого не испытывал.
   И все  равно  концы  с  концами  в  моих  рассуждениях  определенно  не
сходились. Аня не послала бы меня сюда только  для  того,  чтобы  показать
ужасы  доисторического  геноцида.  Даже   Ормузд   не   мог   быть   столь
бесчувственным. Что-то пока было сокрыто  от  меня,  и  это  нечто  мне  и
предстояло обнаружить.
   Меня до сих пор никто не упрекал в  недостатке  храбрости,  но  все  же
должен признаться, что и мне не просто было решиться на то, чтобы выйти из
своего укрытия и предстать перед четырьмя молодыми неандертальцами.
   Все четверо в принципе были еще мальчишками, в возрасте от четырнадцати
до пятнадцати лет, и, судя по их  поведению,  довольно  беспечными.  Птицы
заметили меня первыми и кинулись во все  стороны,  под  прикрытие  густого
кустарника.
   Я протянул руки ладонями вперед, давая понять, что пришел без оружия.
   - Мое имя Орион, - крикнул я, - я пришел  с  миром.  Они  переглянулись
между собой, более удивленные, нежели испуганные. Бежать, по крайней мере,
они не собирались. Язык их более всего напоминал  пересвист  лесных  птиц,
если это вообще можно было назвать языком. Подойдя ближе, я опустил руки и
задал свой первый вопрос. - Вы живете поблизости? Не проводите ли вы  меня
в свою деревню?
   По их реакции я догадался, что они не поняли моих  слов,  а  я  уж  тем
более не мог разобрать их свиста, но первый шаг  к  налаживанию  отношений
был сделан.
   Осмотрев меня с ног до головы, подростки сверх того обошли меня кругом.
Все эти маневры они проделали в полном молчании. И тем не  менее  меня  не
оставляло смутное чувство, что они каким-то образом переговариваются между
собой.
   Самый высокий из них был на целую голову ниже  меня,  но  все  четверо,
несмотря на возраст, имели широкие плечи и длинные мускулистые руки. В  их
глазах не было страха или недоверия, одно нескрываемое любопытство.  Затем
они молча уставились на меня. Казалось, я почти мог слышать их недоуменные
вопросы:
   "Кто ты такой? Откуда ты взялся? Чего тебе надо?"
   - Меня зовут Орион, - повторил  я,  ткнув  для  большей  убедительности
пальцем себя в грудь.
   - Хо-рае-ун, - произнес один из них тем же самым неприятным  для  слуха
шепотом, столь памятным мне по встречам с Ариманом.
   - Где ваша деревня? - продолжал твердить я.
   Никакого ответа, естественно, не последовало.
   Я решил изменить тактику.
   - Ариман, - нараспев произнес я. - Вы знаете Аримана? Где он сейчас?
   Подростки переглянулись, и я снова уловил в моем мозгу  слабые  отзвуки
их мыслей.
   "Ариман... Ариман..."
   Спустя минуту-другую один из подростков уставился мне прямо в глаза.
   "Телепатия,  -  догадался  я.  -  Эти  существа  общаются  между  собой
посредством телепатии".
   Я попытался, в свою очередь, сконцентрировать все свое внимание, но без
всякого успеха.
   Пожав плечами совсем как человек,  мальчик  прекратил  свои  попытки  и
обернулся к приятелям.
   Посовещавшись с ними, он снова повернулся ко  мне  и  жестом  предложил
следовать за ними. Мы пересекли  поляну,  вышли  на  проторенную  тропу  и
углубились в заросли.



        "45"

   Жилища неандертальцев размещались внутри стволов  гигантских  деревьев,
на высоте нескольких десятков футов от  поверхности  земли.  Нижние  этажи
отводились под кухни и кладовые, выше находились собственно жилые комнаты,
а на самом верху, там,  где  от  ствола  секвойи  отходили  первые  ветви,
строились веранды. Подняться в такие квартиры  можно  было  по  лестницам,
сплетенным из виноградных лоз.
   Судя по первому впечатлению, уровень развития  туземцев  был  удручающе
низок. Они не производили ничего более сложного, чем примитивные  каменные
инструменты, которые изготавливались из тонких  сколов  кремня  и  кварца.
Огонь добывали трением. Однако интеллектом они ничуть не  уступали  людям.
Телепатические  способности  позволяли  им  жить  в  полной   гармонии   с
окружающим миром.
   Там, где человек применял тонкие технологии, неандертальцы использовали
естественные свойства и возможности растений и животных. Причем делали это
с удивительным искусством. Даже лестницы для подъема в жилые  комнаты  они
делали из живых виноградных  лоз,  корни  которых  оставались  в  земле  и
поэтому растения продолжали плодоносить.
   Неандертальцы не охотились и  не  занимались  земледелием.  Воздействуя
телепатически на мозг диких животных, они всегда имели достаточно мяса, но
использовали для еды лишь старых и слабых особей, да и тех нечасто.  Кроме
того, они прекрасно знали свойства диких  растений,  которые  использовали
практически во всех случаях жизни.
   У неандертальцев не существовало языка как такового. Их горло  не  было
приспособлено для речи. Для общения между собой они использовали все ту же
телепатию, дополняя ее, в случае необходимости, свистом и  жестами.  После
нескольких недель, проведенных среди этих гостеприимных и доброжелательных
созданий, и долгих тренировок  мне  удалось  освоить  некоторые,  наиболее
простые способы установления мысленного контакта.
   Войны  и   конфликты   были   неизвестны   неандертальцам,   а   посему
отсутствовало  и  чувство  страха  перед  незнакомцами.  Именно  благодаря
высокоразвитому искусству телепатии им  удалось  научиться  гораздо  лучше
понимать  друг  друга,  чем  людям.  Навыки  подобного   способа   общения
развивались  с  раннего  детства.  В  силу  этой  же  причины  у  них   не
существовало тайн друг от друга и соответственно  горе  и  радость  каждой
особи являлись достоянием всей общины.
   Я поселился в семье самого  высокого  из  четырех  подростков,  которых
встретил первыми. Семья состояла из четырех человек: отца  -  Тахона,  его
жены - Хайяны, сына - Туну и пятнадцатилетней дочери - Йоки.  Они  приняли
меня на правах гостя после собрания общины,  насчитывавшей  несколько  сот
человек.
   Это было жуткое испытание для меня. Мне пришлось стоять среди  огромной
толпы неандертальцев, зная, что они говорят обо мне, и не имея возможности
услышать  хотя  бы  одно  слово.  Если   не   считать   нескольких   редко
раздававшихся свистков, вся дискуссия происходила в полной тишине.
   Поскольку я был лишен возможности слушать их речи,  мне  не  оставалось
ничего другого, как наблюдать за их  лицами.  Они  мало  походили  на  тех
волосатых дикарей, какими их изображали в двадцатом столетии.  Правда,  их
лица были более широкими, чем  у  меня,  надбровные  дуги  более  мощными,
подбородки менее выступали вперед, но в целом  не  слишком  отличались  от
моих собственных. Да и волос у них было не больше, чем у меня.
   Надо полагать, решение собрания оказалось в мою пользу, так как тут  же
на месте отец Туну пригласил меня в свой дом.
   Последующие несколько недель ушли  у  меня  на  знакомство  с  бытом  и
обычаями моих хозяев и на усиленные занятия телепатией. В эти дни я  очень
мало думал об Аримане и еще меньше об Ормузде. Если что и тревожило  меня,
так только мысли об Ане. Далеко не всегда они были приятными  и  еще  реже
утешительными. Я терялся в догадках, как долго она собирается держать меня
среди неандертальцев и закончится ли вообще когда-нибудь моя  затянувшаяся
ссылка.
   Жизнь в деревне протекала достаточно однообразно,  и  скоро  я  потерял
счет дням. Но если я почти перестал думать  об  Аримане,  то  этого  никак
нельзя было сказать о самих неандертальцах.
   Однажды утром, когда я собирался на прогулку, меня догнал  запыхавшийся
Туну.
   "Ариман!" - возбужденно передал он.
   Я  не  поверил  своим  ушам,  точнее,  тому,  что  я  правильно   понял
телепатическое сообщение.
   "Он что, собирается прийти в деревню?"
   "Он уже в пути!"
   Я был возбужден не  меньше  Туну,  поэтому  в  первый  момент  даже  не
удивился, что на этот раз улавливаю его мысли совершенно отчетливо.
   Почти все население деревни уже собралось на центральной поляне.  Гость
запаздывал, и я воспользовался подходящим моментом, чтобы узнать как можно
больше об интересующем меня человеке.
   Ариман был мудрецом, поэтом и  философом,  чье  имя  гремело  по  всему
древнему миру.
   Разумеется, мне и в голову не приходило, что  он  может  оказаться  тем
самым Ариманом, с которым я сражался большую часть моей жизни. Но когда  я
увидел его входившим на центральную площадь  деревни,  меня  поразило  его
невероятное сходство с моим врагом.
   Ариман! Ошибиться  было  невозможно.  Он  был  выше  большинства  своих
соплеменников и более мощного телосложения. Его глаза светились  умом,  но
это были еще  не  те  огненно-красные,  полные  ненависти  глаза  Аримана,
поклявшегося уничтожить континуум, которые я привык  видеть.  Передо  мной
предстал счастливый человек, переживавший лучшую пору своей жизни, еще  не
научившийся ненавидеть, еще не помышлявший о мести. Для нее  еще  не  было
повода.
   Насколько я мог  понять,  все  собравшиеся  настойчиво  просили  его  о
чем-то, пока он шел к центру площади.
   Наконец  он   улыбнулся   и   кивком   выразил   свое   согласие.   Все
присутствовавшие немедленно уселись на землю, один я остался стоять.  Наши
глаза встретились. Его улыбка не  исчезла.  В  глазах  не  появилось  даже
намека на гнев или враждебность. В них не было  удивления.  Очевидно,  его
уже успели предупредить, что в деревне  находится  чужестранец.  Возможно,
даже сказали мое имя. Но определенно ни мое имя, ни  наружность,  ни  даже
мое странное появление пока еще ни о чем не говорили  ему.  Он  не  боялся
меня. Пожалуй, единственным  чувством,  отразившимся  на  его  лице,  было
легкое любопытство.
   Присев на землю между Туну и другим молодым парнишкой, я закрыл глаза и
сконцентрировал все свои телепатические способности, чтобы  лучше  уловить
слова своего будущего врага.
   Как сразу выяснилось, в этом не было абсолютно  никакой  необходимости.
Без  сомнения,  он  оказался  самым  сильным  телепатом,  с  которым   мне
когда-либо доводилось иметь дело. Я понимал каждое его слово без малейшего
напряжения с моей стороны. Но  последующий  сюрприз  не  шел  ни  в  какое
сравнение с первым.
   Он пел!
   Естественно, назвать то, что он делал, пением можно было лишь  условно,
но  по  силе  своего  воздействия  на  сердца   слушателей   оно   намного
превосходило исполнение самых ярких звезд вокала.
   Ариман практически не оперировал мелодией  и  словами,  как  принято  у
людей. Он проецировал целые картины непосредственно в мозг, но зато  какая
это была гармония! Цвет и форма в  них  переплетались  с  размышлениями  о
жизни, философские концепции с  поэтическими  отступлениями,  исторические
воспоминания с хроникой недавних событий. Он  был  одновременно  поэтом  и
путешественником, философом и трубадуром, мечтателем и вестником.
   Я повидал все места, где он успел побывать со времени своего последнего
посещения деревни: от крайнего севера до знойного юга.
   Он поделился с нами своими мыслями, радостями и сомнениями...
   Он  рассказал  о  красоте  Земли,  музыке  планет,  гармонии  звезд,  о
бескрайних просторах космоса...
   Неандертальцы не умели плакать. Но когда  Ариман  закончил  "петь",  по
моим щекам текли слезы.



        "46"

   У неандертальцев не принято аплодировать.  Подобные  шумные  проявления
одобрения совершенно не в их  духе.  Но  даже  я,  с  моими  ограниченными
телепатическими способностями, не мог не ощутить мощной волны восхищения и
благодарности, взметнувшейся над поляной. Ариман несколько раз  поклонился
в знак признательности, после чего толпа медленно разошлась.  Мы  остались
одни.
   "Вы Орион?" - мысленно спросил меня Ариман.
   Его взгляд, направленный на меня, по-прежнему не выражал ничего,  кроме
любопытства. Было очевидно, что он никогда не видел меня до  сих  пор.  Из
нас двоих только я знал будущее. Я вспомнил, какие чувства обуревали меня,
когда я впервые беседовал с  ним  в  его  подземном  бункере  в  двадцатом
столетии. Тогда я не знал ничего, а он - все. Теперь мы поменялись ролями.
И тем не менее меня одолевали сомнения.
   "Я в восхищении от вашего пения", - передал я.
   "Благодарю вас".
   Я нервничал, не зная, что сказать дальше. Насколько глубоко он способен
прозондировать мой мозг? Насколько я понял, жители  деревни  могли  читать
мои мысли и тем более воспоминания. Это было весьма удобно из  соображений
безопасности, хотя и создавало  определенные  трудности  при  каждодневном
общении. Но телепатические способности Аримана не шли ни в какое сравнение
с возможностями его сородичей.
   "Откуда вы?" - спросил он, еще больше усилив мои сомнения.
   Либо он не мог проникнуть в мой мозг, либо был слишком деликатен, чтобы
без моего согласия решиться на такую попытку.
   "Издалека, - ответил я уклончиво, - хотя наши страны  разделены  скорее
временем,  чем  пространством.  Я   из   будущего,   отделенного   многими
тысячелетиями от вашего времени".
   Его удивление было неподдельным.
   "Из будущего?" - мысленно переспросил он.
   "Нетрудно заметить, что я принадлежу к другому народу".
   "В этом я и не сомневался".
   "Мое время отделено от вашего периодом больше чем в сто тысяч лет".
   Он с сомнением посмотрел на меня, очевидно приняв меня за сумасшедшего.
   "Я говорю правду, - улыбнулся я, - хотя и не знаю,  как  осуществляются
такие путешествия. Меня отправили в ваше время".
   "Отправили? Кто? И с какой целью?"
   "Тот,  кто  умеет  это  делать,  -  отвечал  я   уклончиво,   полностью
проигнорировав его третий вопрос. - Нам с вами предстоит  встретиться  еще
ни один раз в разных эпохах".
   "Мне предстоит путешествие в будущее?" -  Он  был  явно  захвачен  этой
идеей.
   "Да".
   "Вместе с вами?"
   Я отрицательно покачал головой.
   "Нам не придется путешествовать вместе, но встретимся мы еще не раз".
   Он широко улыбнулся.
   "Подумать только! Совершить  путешествие  в  будущее!  Неужели  течение
времени можно менять по своему усмотрению, как воды в ручье?"
   "Ариман! - Я был просто обязан предупредить его об этом. - Дело в  том,
что в будущем мы станем врагами".
   Его улыбка погасла.
   "Что? Но как это мажет произойти?"
   "Каждый раз, когда мы будем встречаться  в  будущем,  я  буду  пытаться
убить вас, а вы меня".
   "Но это невозможно!"
   Я не сомневался в искренности его слов.  Мысль  о  насилии  была  столь
ненавистна  ему,  что  я  невольно  содрогнулся,  почувствовав  силу   его
отвращения.
   "Мне бы очень хотелось ошибаться, - передал я, - но это уже  случалось.
Несколько раз вам удавалось убить меня".
   Он заглянул мне в глаза. Я понял его вопрос.  Утвердительно  кивнув,  я
расслабился,  предоставив   ему   возможность   самому   получить   нужную
информацию.  Война.  Потоп  в  неолите.  Варварская  роскошь   Каракорума.
Технологическое совершенство ядерного реактора.
   "Нет! - прошептал Ариман, и его лицо исказилось от невыносимой муки.  -
Нет!"
   Он задрожал. Сейчас я улавливал его мысли так же отчетливо,  словно  он
выкрикивал их в мегафон.
   "Этого не может быть... это не могу  быть  я...  только  не  я...  тот,
другой безумен... ни один человек не может... ужас...  убийство...  не  я.
Только не я!"
   Ариман круто повернулся и быстро зашагал, точнее, побежал с поляны.
   Я закрыл глаза и попытался собраться с мыслями. Когда  я  снова  открыл
их, Аримана нигде не было видно. Несколько жителей деревни стояли  у  края
поляны, с тревогой глядя в мою сторону.  Уловили  ли  они  мои  мысли  или
почувствовали реакцию Аримана, не берусь судить. Какая бы  судьба  ожидала
меня, если бы они узнали, что я создан специально для того, чтобы убить их
кумира?
   Погруженный в свои мысли, я вернулся в дом Тахона.
   Туну стоял у подножия дерева, служившего ему домом, и  разговаривал  со
своими друзьями. Он одарил меня обычной добродушной улыбкой и сообщил, что
отец  отправился  в  реке   собирать   фрукты   для   ночного   праздника,
устраиваемого в честь Аримана.
   Поблагодарив его кивком, я поднялся в дом. Хайяна хлопотала  на  кухне.
Поздоровавшись с ней, я прошел в свою комнату и немедленно уснул.
   Проснулся я от легкого прикосновения к моему плечу. Туну стоял  у  моей
постели. Заметив, что я проснулся, он указал  на  окно.  Было  уже  совсем
темно.
   "Праздник", - мысленно передал он.
   Я был далеко не уверен, что  после  случившегося  сегодня  днем  Ариман
появится на празднике, но послушно поднялся со своего ложа и последовал за
моим проводником.
   Однако когда мы достигли поляны, Ариман уже  сидел  на  почетном  месте
среди старейшин. В центре полыхал огромный костер, бросая красные отблески
пламени на лица людей.
   Подсознательно я подготовился к грохоту барабанов, варварской музыке  и
танцам у костра. Ничего этого не было и  в  помине.  Неандертальцы  сидели
вокруг костра, поглощая пищу. Гигантские стволы  секвойи,  словно  колонны
храма поднимавшиеся к ночному небу, придавали обстановке  торжественный  и
даже мрачноватый характер.
   Разумеется, так только казалось. Даже  без  особого  напряжения  я  мог
принимать обрывки разговоров, песен и веселых шуток молодежи.
   Но когда я повернулся в сторону Аримана, то  не  уловил  ничего,  кроме
тяжелого, угрюмого молчания. Его бесстрастное лицо было словно высечено из
камня. Однако старейшины, сидевшие по обе стороны от него,  не  показались
мне особенно обеспокоенными.  Очевидно,  наш  недавний  разговор  все  еще
оставался для них тайной. Просто, с присущим им тактом,  они  уважали  его
право  на  уединение.  Несомненно,  они   рассчитывали   и   на   ответную
благодарность с его стороны, но предпочитали не торопить события.
   Костер имел чисто обрядовое значение. Вся пища  уже  была  приготовлена
женщинами на домашних кухнях.  Неандертальцы  ели  преимущественно  овощи,
яйца, ягоды, орехи и запивали их фруктовым соком  или  холодной  водой  из
ближайшего источника. Небольшие кусочки жареного мяса рассматривались  как
деликатес, приготовленный специально в честь почетного гостя.
   Ариман несколько раз в течение вечера бросал взгляды в мою сторону,  но
ни разу мне не удавалось уловить даже самого короткого послания. Лицо  его
было мрачным. Я не сомневался, что он уже  принял  решение  на  мой  счет.
Ариман знал, что я не сумасшедший, и  рассказал  ему  всю  правду.  Вопрос
сводился к тому, что он собирался делать.
   Когда с едой было покончено, лица всех  присутствовавших  обратились  в
сторону гостя. У меня в мозгу зазвучали  многочисленные  просьбы  о  новой
песне. Долгое время он оставался глух к их призыву, но жители  деревни  не
унимались. Им не хотелось отпускать поэта, не услышав его очередной саги.
   Наконец он поднял голову, и хор просьб мгновенно стих. Ариман бросил на
меня угрюмый взгляд и медленно поднялся со своего  места.  Жители  деревни
дружно вздохнули в предвкушении нового удовольствия.  Для  многих  из  них
этот глоток воздуха оказался последним в их жизни.
   Тонкий красный всполох лазерного ружья вырвался из  темноты  и  пронзил
воздух в нескольких дюймах от  головы  Аримана.  Закрыв  лицо  руками,  он
бросился в сторону. Еще несколько выстрелов из  лазерных  ружей  разорвали
тишину поляны, и я  услышал  крики  солдат,  поднявшихся  в  атаку.  Среди
деревьев замаячили белые формы легионеров Ормузда.
   Вспышки выстрелов из лазерных ружей следовали одна за  другой,  поражая
без разбору мужчин, женщин и  детей.  Мирный  праздник  в  одно  мгновение
превратился в кровавую бойню.
   Оказалось, неандертальцы тоже умеют кричать. Дикие вопли ужаса  и  боли
разорвали привычную тишину.
   Солдат  было  не  более  дюжины,  но  действовали  они   решительно   и
беспощадно. Неандертальцы пытались спастись бегством,  но  лучи  настигали
их, прожигая насквозь или разрезая на  куски.  Тахон,  сидевший  рядом  со
мной, рванулся к своей дочери в тот момент, когда один из солдат  повернул
голову в нашу сторону. Заметив меня, он на мгновение заколебался.
   Я  продолжал  оцепенело  сидеть  на  земле,  потрясенный  хладнокровным
истреблением мирных, добрых созданий, свершавшимся у меня на глазах.
   Подхватив Йоки на руки, Тахон сделал  попытку  спастись.  Это  движение
решило его судьбу. Отбросив колебания, солдат поднял ружье. Еще две жертвы
упали на землю.
   - Нет! - крикнул я, сбрасывая оцепенение. - Прекратите стрелять!
   Размахивая руками как безумный, я бросился к убийце. Он сделал  попытку
отступить в сторону, продолжая целиться  в  Хайяну,  стоявшую  над  телами
дочери и мужа. Я схватился за ствол ружья и сделал попытку вырвать его  из
рук моего противника. Между нами завязалась  борьба.  Подоспевший  мне  на
помощь Туну решил ее исход, сбив негодяя с ног.
   Я поднял ружье в ту секунду, когда  подросток,  с  пылавшими  от  гнева
глазами, размозжил шлем солдата  обломком  скалы.  Он  продолжал  наносить
удары и тогда, когда безжизненное тело врага замерло у его ног.
   Повернувшись, я бросил взгляд в сторону поляны, где продолжалась бойня.
Несколько десятков мертвых неандертальцев лежали в  лужах  крови  по  всей
поляне.  Солдаты,  снова  отошедшие  под  прикрытие  деревьев,  продолжали
хладнокровно расстреливать свои жертвы.
   Машинально я поднял ружье к плечу, уже готовый стрелять. Но у  меня  не
хватило духу нажать на курок. Там, за непрозрачными щитками шлемов,  могли
быть Марек, Лиза или сама Адена. Я  не  мог  стрелять  по  ним  даже  ради
спасения беззащитных неандертальцев.
   Да и были ли они столь беззащитными?  Еще  один  солдат  уже  лежал  на
земле, и две собаки рвали его тело. Выскочивший из  темноты  Ариман  сзади
напал на третьего и заломил ему руки за спину, тогда как  его  соплеменник
сорвал с солдата шлем и одним ударом размозжил ему голову. Ариман поднял с
земли ружье и начал стрелять по отступавшим людям.
   Скоро на поляне остались только ее хозяева. Несколько минут  мы  просто
стояли, приходя в себя и испытывая  страх  и  гнев.  Я  насчитал  тридцать
восемь трупов неандертальцев и три человеческих  тела.  Отбросив  ружье  в
сторону, я склонился над телом солдата, лежавшего у  моих  ног.  Это  была
женщина. Ее белокурые волосы пропитались кровью.
   Я долго не мог отыскать тело Хайяны, но в конце  концов  нашел  и  его,
вернее, то, что от него осталось.
   Ариман пересек поляну смерти, держа в руке лазерное  ружье.  Его  глаза
пылали от гнева и боли.
   - Это были ваши люди, Орион,  -  произнес  он,  остановившись  напротив
меня. - Объясни мне, зачем они это сделали.
   Что я мог ему ответить?
   Я круто повернулся и, оставив за собой деревню неандертальцев,  скрылся
в темноте леса.



        "47"

   Я скрылся в лесу, и меня окутала тьма ночи.  Я  дрожал  не  столько  от
холода, сколько от переполнявшего меня ужаса. Тишина стояла такая, что  от
нее ломило в ушах.
   Не знаю, долго ли я так шел один куда глаза глядят. Я не мог  вернуться
в деревню и ощутить  на  себе  обвиняющие  взгляды  ее  жителей,  наблюдая
растушую ненависть и жажду убийства в глазах Аримана.
   Наконец я заметил свет, мерцавший прямо впереди  меня.  Деревья  вокруг
внезапно расступились и исчезли неизвестно куда, и я снова оказался в  уже
знакомой мне заоблачной стране без конца и края.
   В отдалении я заметил одинокую  фигуру  женщины,  поджидавшей  меня.  Я
знал, что это - Аня. Но у меня не было ни сил, ни  желания  ускорять  свой
шаг.
   Когда я подошел ближе, я увидел еще одну фигуру, темную  и  угрожающую.
Фигуру Аримана, все еще томившегося в  своем  энергетическом  коконе.  Его
пылавшие ненавистью огненно-красные глаза были направлены прямо  на  меня.
Сейчас он выглядел много старше, чем тот человек, которого я покинул всего
несколько часов тому назад. Ненависть и боль состарили  его  куда  больше,
чем годы.
   Лицо Ани было печально.
   - Теперь ты знаешь все, - вырвалось у нее.
   - Я знаю почти все, - поправил я ее, - кроме самого важного. Зачем  все
это понадобилось?
   - Об этом ты должен спросить у Ормузда.
   - Где же он?
   Аня слегка пожала плечами и сделала неудачную попытку улыбнуться.
   - Здесь, где же еще? Он видит и слышит нас.
   - Но ему стыдно встретиться со мной лицом к лицу, - вставил я.
   Она не могла скрыть своего крайнего изумления.
   - Стыдно? Ему?
   Я поднял голову к золотому шару, висевшему у нас над головой.
   - Явись, Ормузд.  Пришло  время  подводить  итоги.  Покажи  свое  лицо,
убийца!
   Золотой шар спустился чуть пониже.
   - Я здесь, - прозвучал голос.
   - Явись в облике человека, - потребовал я, - я хочу видеть  твое  лицо,
его выражение.
   - Ты берешь на себя слишком много, Орион! - произнес Ормузд угрожающе.
   - Я служил достаточно долго и могу рассчитывать на небольшую поблажку.
   Золотой шар исчез и вместо него передо мною  возникла  знакомая  фигура
Ормузда. На его губах играла насмешливая, чуть презрительная улыбка.
   - Ну что же, если это доставит тебе удовольствие, Орион, -  заметил  он
пренебрежительно.
   Я бросил взгляд на Аню.  Сейчас  ее  лицо  не  выражало  ничего,  кроме
страха.
   - Объясните мне,  зачем?  -  потребовал  я.  -  Зачем  было  устраивать
бессмысленную бойню? Эти люди никому не могли причинить вреда.
   - Возможно. Безвредные.  Миролюбивые.  Превосходно  приспособившиеся  к
окружающим условиям. - Он насмешливо развел руками.
   - Зачем было уничтожать их? Зачем было развязывать эту войну?
   - Они являлись тупиковой ветвью эволюции,  Орион.  Они  никогда  бы  не
поднялись выше того уровня, которого уже достигли.
   - Кто вы такой, чтобы судить?
   Он рассмеялся мне прямо в лицо.
   - Ты  жалкое  создание,  Орион.  Я  знаю  все!  Я  проанализировал  все
возможные варианты сохранения континуума. Неандертальцы прожили  бы  своей
идиллической жизнью отпущенное им время, а потом все одно вымерли бы,  как
динозавры.
   Лицо Аримана выражало невыносимую муку. Он слышал  каждое  наше  слово,
хотя  не  имел  возможности  пошевелить  хотя  бы  одним  мускулом,  чтобы
добраться до нас.
   - Поверь мне,  Орион,  -  продолжал  Ормузд  авторитетным  тоном.  -  Я
проверил  все  возможные  пути  эволюции.  Я  пошел  даже  на  то,   чтобы
переправить часть неандертальцев  на  другие  планеты,  надеясь  выяснить,
способны ли они эволюционировать. Но результаты всегда оказывались  близки
к нулю.
   - Но даже это не оправдывает массового убийства.
   - Ты так думаешь? - рявкнул он. - Они бы все равно  вымерли.  Рано  или
поздно. С природой шутки плохи. Я всего лишь немного ускорил этот процесс.
Я помог им выбраться из того убожества, в котором  они  прозябали.  Причем
куда менее безболезненным путем, чем сделала бы это сама природа.
   - Они не жили в убожестве.
   Ормузд презрительно отмахнулся.
   - Я могу позволить себе небольшое преувеличение.
   - Кто дал вам право совершать геноцид? Кто дал вам право  распоряжаться
жизнью и смертью людей?
   Ормузд поднял руку, превратился в шар,  и  золотое  сияние  вокруг  нас
внезапно померкло и пространство пронзили зигзаги молний.
   - Право сильного! - прогремел он.
   Аня в свою очередь подняла вверх обе руки, и молнии исчезли.
   Золотой бог снова принял человеческий облик.
   - Я не отрицаю, что и  другие  имеют  какую-то  силу,  -  произнес  он,
отвешивая в ее сторону шутовской  поклон,  -  но  никакая  сила  не  может
сравниться с моей.
   Аня перевела взгляд с Ормузда на меня.
   - Спроси его, почему он решил уничтожить неандертальцев, Орион. Не  дай
ему возможности уйти от ответа. Спроси его снова.
   - Да, - согласился я. - Я хочу знать, почему вы это сделали.
   - Потому, что я так решил, - высокомерно произнес он.
   - Это не ответ, - возразил я.
   - Ваши ученые уже больше столетия спорят о путях эволюции,  Орион.  Так
знай. Эволюция - это я! Я  решаю,  кому  жить,  а  кому  умереть  в  вашем
маленьком мире.
   Я бросил быстрый  взгляд  на  Аню,  и  она  кивком  выразила  мне  свое
одобрение.
   - Возьмем многообещающую  маленькую  планету  под  названием  Земля,  -
продолжал Ормузд. - Она была заселена смышлеными двуногими существами. Они
выработали  в  себе  способность  прямого  мысленного  общения,  научились
контролировать  животных  и  растения,  в  совершенстве  адаптировались  к
местным условиям. Какая скука, Орион. Скука и полная бессмысленность.  Они
бы никогда не смогли развиваться дальше.
   - Зачем им было...
   Он не дал мне закончить мой вопрос.
   - Поэтому я просто стер всякое  упоминание  о  них  с  моей  грифельной
доски. Возможно, кому-то это покажется излишне грубым,  но  мне  следовало
так поступить. Я создал расу солдат и воинов и поручил им грязную работу -
очистить Землю от туземцев. Ты тоже принадлежишь к их  числу,  Орион.  Все
вы, люди, созданы для убийства. Оно у вас  в  крови.  Вы  находите  в  нем
удовольствие. А когда у вас не  отыскивается  подходящего  повода  убивать
себе подобных, вы истребляете беззащитных животных, живущих вместе с вами.
Вы все могучие охотники, Орион, каждый из вас.
   При этих словах я вспомнил, с какой легкостью, без особых  раздумий,  я
убивал своих и чужих врагов, оказываясь с ног до головы в крови. Я чуть не
задохнулся от стыда и гнева на бога, который сотворил меня таким.
   - Поэтому я поручил вам истребить неандертальцев. У меня были и  другие
творения, подобные вам, которым я дал задание построить огромные машины на
Титане,  спутнике  Сатурна.  Машины,  способные   изменить   интенсивность
излучения Солнца настолько, чтобы  вызвать  на  Земле  ледниковый  период.
Ледники должны были  довершить  начатую  работу  и  окончательно  очистить
планету от туземцев, а заодно и от остатков карателей,  которых  я  создал
для их истребления.
   - Но получилось ведь совсем по-другому.
   - Ты прав. - Ормузд даже развеселился. - Ты помог им выжить. Ты  научил
кровожадных воителей, как приспособиться к жизни на  Земле.  Вместо  армии
убийц, обреченных на самоуничтожение, я получил человечество, способное  к
развитию и самоусовершенствованию. И все благодаря тебе, Орион.
   Итак, предполагалось, что все мы должны погибнуть в течение ледникового
периода. У меня было такое ощущение, словно я вывалялся в грязи.
   - Конечно. Я собирался расселить на Земле расу сверхлюдей.  У  тебя  не
хватит  воображения,  чтобы  представить  себе  всю  грандиозность   моего
замысла.  Ангелы,  которых  сотворила  ваша  убогая  фантазия,  ничто   по
сравнению с теми существами, которых я намеревался создать.
   - Но люди выжили, - прервала его Аня голосом, твердым  и  холодным  как
сталь, - и завоевали Землю. И вы сами  сделали  их  такими  замечательными
воинами, что теперь вам не удастся избавиться от них.
   - Да, -  согласился  Ормузд,  бросая  на  меня  оценивающий  взгляд.  -
Примерно в то же время мне стало известно о существовании еще и  этого,  -
он кивнул златокудрой головой в сторону  капсулы  с  Ариманом,  -  который
сумел не только спастись, но и  каким-то  образом  обрести  власть,  почти
равную моей.
   - И тогда вы сотворили меня, - вздохнул я.
   - Я создал тебя для охоты за Ариманом, дабы ты обезвредил  его  прежде,
чем  он  найдет  способ  уничтожить  мое  творение.  Пожалуй,  я   немного
перестарался.
   Голова у меня шла кругом.
   - Но если вы знали это все,  если  просчитали  все  возможные  варианты
континуума, то вам заранее было известно, что должно произойти?
   - У тебя линейное мышление, Орион, - остановила  меня  Аня.  -  События
совершаются параллельно, а не в прямой последовательности. Из вашего опыта
следует, что время течет от прошлого через настоящее к будущему. На  самом
деле все происходит одновременно. Завтра и вчера сосуществуют.
   - Я до сих пор не понимаю...
   - Тебе и не обязательно понимать, - оборвал меня Ормузд.  -  Важно,  ты
сумел, хотя и с ошибками, сделать то,  что  от  тебя  требовалось.  Ариман
оказался в ловушке и останется в ней навсегда. Континуум в безопасности.
   - Это ты в безопасности, - поправила его Аня.
   - И вы, - усмехнулся он.
   Аня снова повернулась ко мне.
   - Ты так и не получил ответа на свой главный вопрос, Орион.  Почему  он
сделал это? Ормузд постоянно уходит от ответа на него.
   Я почувствовал свою полную беспомощность.
   - Должна я сама сказать ему? - спросила Аня Ормузда.
   Он величественно скрестил руки на груди.
   - Ты так или иначе сделаешь это, что бы я ни посоветовал.
   Улыбка Ани была вызывающей и одновременно горькой.
   - Он сотворил тебя, все человечество потому, что без вас,  людей,  _мы,
боги, никогда бы не могли существовать!_
   Я слышал ее слова, но их смысл оставался для меня туманным, словно  она
не сказала ничего.
   - Ормузд понимал, что если неандертальцы так или иначе  вымрут,  то  он
останется ни с  чем.  Поэтому  он  сотворил  людей,  чтобы  они  истребили
неандертальцев и расчистили путь для новой расы...
   - Еще лучшей, чем ангелы, - пробормотал я.
   - ...Но сами люди внесли коррективы в его планы, -  продолжала  Аня,  -
они научились направлять собственную эволюцию,  перестраивать  гены  своих
клеток. Они уже готовы взять на себя заботу о  собственной  судьбе.  Через
много тысячелетий вы  измените  себя  настолько,  что  _превратитесь...  в
богов_.
   - Мы станем богами?
   - Вы эволюционируете в существ, подобных нам, - поправила меня  Аня,  -
существ, которые состоят из чистой энергии  и  способны  за  счет  полного
контроля над ней принимать любую форму по своему желанию, которые понимают
суть континуума и способны перемещаться по времени и пространству  так  же
свободно, как сейчас вы пересекаете лес.
   Я повернулся к Ормузду.
   - Что вы скажете на это?
   Он нахмурился:
   - Мы сотворили вас.
   -  Теперь  ты  понимаешь,  почему   Ормузду   понадобилось   уничтожить
неандертальцев? Если бы они  продолжали  жить,  если  вы,  люди,  не  были
созданы, _мы сами никогда бы не могли существовать_.
   - Но вы уже существуете!
   - Да, но все мы связаны безжалостными  законами,  которые  диктует  нам
континуум. Ормузд должен был сделать то, что он  сделал,  иначе  континуум
уже бы разрушился.
   В голове у меня стоял полный хаос.
   Прошлое и будущее, жизнь и смерть, планеты, звезды,  галактики,  черные
дыры... Никогда еще за один раз на  меня  не  обрушивалось  столько  новой
информации сразу.
   - Все это правда, Орион. - Холодный голос Ани вернул меня к реальности,
если так можно назвать то, что я видел вокруг.
   - Теперь ты понимаешь, что все мои действия были оправданны? -  услышал
я голос Ормузда.
   - Неандертальцы должны были умереть, чтобы мы могли жить и со  временем
превратиться в вас?
   Ормузд мрачно кивнул.
   - Все получилось несколько не так, как я планировал. Но  думаю,  что  и
этот вариант должен сработать.
   У меня не хватило духу посмотреть на капсулу, в  которой  был  заключен
Ариман. Вместо этого я задал следующий вопрос:
   - И что же теперь произойдет со мной?
   Лицо  Ормузда  неожиданно  просветлело.  Он  снова  почувствовал   себя
всесильным и милосердным творцом.
   - Я подарю тебе новую жизнь, Орион. В любой эпохе по твоему выбору.
   - А затем смерть?
   -  Будь  благоразумен.  Чего  тебе   еще   надо?   Если   ты   выберешь
соответствующую эпоху, твоя жизнь может продлиться несколько столетий!
   - А ты? - спросил я Аню.
   - Да, мы эволюционировали из людей, Орион, - ответил вместо нее Ормузд,
- но мы уже не люди, как и вы - не человекообразные обезьяны.
   - Следовательно, мне предстоит прожить жизнь без вас?  -  продолжал  я,
игнорируя слова Ормузда.
   - Я могу дать тебе больше, чем одну жизнь, - продолжал уговаривать меня
Ормузд. - Ты сможешь прожить несколько тысячелетий, если тебе захочется.
   Аня продолжала молчать, и мое сердце упало.
   - Одна жизнь или  несколько,  какая  мне  разница,  если  мне  придется
прожить их без вас?
   Она сделала шаг ко мне, но я уже повернулся к вечной темнице Аримана.
   - И ради этого я помог вам уничтожить целый народ? Ради этого  я  обрек
Аримана на вечные страдания?
   - Ты спас человечество, - резко возразил Ормузд.
   - Я спас вас и вам подобных. Освободите его! Насколько я понимаю, это в
вашей власти, - взмолился я, поворачиваясь к Ане.
   Она непонимающе уставилась на меня.
   - Что ты сказал? - яростно крикнул Золотой бог.
   - Освободите Аримана, - повторил я. - Убейте меня, если я вам больше не
нужен, но верните ему его жизнь и его народ.
   - Никогда! - рявкнул Ормузд.
   - Даже если это означает  конец  всего,  освободите  его,  -  продолжал
умолять я. - Позвольте ему  и  его  народу  жить  на  Земле.  Верните  ему
свободу, а им жизнь.
   - Это уничтожит всех нас, - взревел Золотой бог. - Я не допущу этого.
   - Если уж мы не можем жить вместе, - закончил я,  обращаясь  к  Ане,  -
давай хотя бы умрем вместе.
   Ее глаза сверкнули.  Она  посмотрела  на  меня,  затем  на  Ормузда  и,
наконец, перевела взгляд на Аримана.
   - Нет! Не делайте этого, - крикнул Золотой бог. - Телепатия...  Он  уже
знает все то, что известно нам... даже о континууме.
   - Конечно, - согласилась Аня, - он знает все.
   - Он использует  свое  знание,  чтобы  уничтожить  континуум!  -  Голос
Ормузда звучал уже на грани истерики.
   - Орион прав, -  возразила  Аня  так  же  спокойно,  как  если  бы  она
обсуждала проблемы абстрактной философии. - Народ Аримана имеет  право  на
жизнь. А мы... и без того существовали слишком долго.
   - Я не допущу этого! - завопил Ормузд, вновь преображаясь в  сверкающий
золотой шар.
   Но Аня, продолжавшая оставаться в человеческом  облике,  уже  протянула
руки в сторону кокона Аримана.
   Раздался взрыв. Все вокруг нас мгновенно превратилось  в  огненный  ад.
Освобожденный поток энергии был настолько велик, что, казалось,  само  мое
тело взорвалось, словно чудовищная термоядерная бомба.
   Лишенный физической оболочки и, естественно, глаз, я  каким-то  образом
сумел увидеть, что наша вселенная превратилась в черную дыру, в которой  в
один момент исчезли планеты, звезды и целые галактики...
   Но тут же, вслед за чудовищным взрывом, где-то в  глубине  черной  дыры
возник бесконечно малый зародыш нового мироздания.



        "ЭПИЛОГ"

   (Эпилог первой книги из тетралогии об Орионе
   одновременно является прологом ко второй)

   Я не  супермен,  но  обладаю  способностями,  превышающими  возможности
обыкновенного человека. Однако во всем остальном я такой же,  как  все,  и
смертен, как любой другой житель Земли.
   Но я одинок. И прожил так всю свою  жизнь.  Сны  мои  туманят  странные
видения;  а  когда  я  пробуждаюсь,  их  сменяют  неясные  воспоминания  о
загадочных    событиях    и    таинственных    происшествиях,    настолько
фантастических,  что  породить  их  может  лишь  измученный  одиночеством,
углубившийся в подсознание разум.
   В тот день я, по обыкновению, предпочел оттянуть мой  ленч  по  меньшей
мере на час и направился в небольшой ресторанчик, где обедал почти  каждый
день. В одиночестве. Я сел за свой любимый столик и не  торопясь  принялся
за еду, нисколько не сожалея о том, что скорее всего это последний ленч  в
привычной для меня обстановке.
   Мой столик находился прямо напротив входа в ресторан,  и  я,  при  всем
желании, не мог не заметить ее, хотя и сомневаюсь, что нашелся бы мужчина,
способный на такую рассеянность.
   Она была прекрасна: высокая и грациозная,  с  волосами  черными  словно
полночь  и  огромными  серыми  глазами,  в  которых  будто  бы  притаилась
загадочная бесконечность.
   - Аня, - прошептал я, хотя минуту  назад  не  имел  представления,  кто
передо мной. И тем не менее нечто в глубине  моего  сознания  подсказывало
мне, что я знал ее целую вечность.
   Я ничуть не удивился, когда она, улыбаясь, подошла к моему  столику,  и
поднялся, ощущая одновременно и радость, и смущение.
   - Здравствуй, Орион, - сказала она, протягивая мне руку.
   Я галантно склонился, чтобы поцеловать ее изящные пальчики, и предложил
ей сесть. Приблизился робот-официант, и она заказала бокал красного вина.
   - Мне кажется, что я знаю вас всю жизнь, - пробормотал я.
   - Больше, чем одну, - поправила она меня голосом мягким  и  мелодичным,
от которого повеяло летним теплом. - Неужели ты опять все забыл?
   Я  озабоченно  уставился  на  нее,  пытаясь  сосредоточиться...   Вихрь
воспоминаний закружил меня столь внезапно, что у меня перехватило дыхание.
Я  увидел  сверкающий  золотой  шар,  черного  и  грозного  человека,  лес
гигантских  секвой,  пустыню,  исхлестанную  ветрами,  мир  вечных  льдов,
окутанный бесконечным мраком, и ее, эту женщину  в  блестящем  серебристом
костюме.
   - Я помню... смерть. - Голос мой сорвался. -  Пространственно-временной
континуум перестал существовать. Земля...  вся  вселенная  превратилась  в
черную дыру.
   Она серьезно кивнула.
   - Ты видел конец старого и начало нового  цикла  расширения  вселенной.
Случилось то, чего не  предвидели  ни  Ормузд,  ни  Ариман.  Континуум  не
разрушился, он только видоизменился.
   - Ормузд, - повторил я, - Ариман.
   Эти два имени вызвали у меня новую  цепь  ассоциации.  Я  ощутил  гнев,
смешанный со страхом и скорбью, но не мог вспомнить, кем были  те,  о  ком
упомянула Аня, и почему их имена вызвали во мне столь сильные чувства.
   - Они до сих пор враждуют,  -  сказала  она.  -  Но  теперь  они  знают
благодаря тебе, Орион, что континуум так просто не уничтожить...
   - Я вспомнил все свои прошлые жизни, - произнес я  с  торжеством.  -  И
тебя в каждой из них.
   - А теперь я буду с тобой и в этой.
   - Как я любил тебя тогда!
   Ее лицо озарила улыбка.
   - А сейчас ты меня любишь?
   - Да! - ответил я совершенно искренне, чувствуя, что  и  в  самом  деле
люблю ее всем сердцем.
   - Я тоже люблю тебя, Орион. Всегда любила и буду вечно любить.  Даже  в
смерти и бесконечности...
   - Но я скоро улетаю, - произнес я в полном отчаянии.
   - Я знаю.
   Над  ее  плечом,  за  окном  ресторана,  я  видел  низко  висевший  над
горизонтом тонкий полумесяц Сатурна. Узкая линия колец наискось  рассекала
его. У самой поверхности Титана  как  всегда  клубилась  оранжевая  дымка.
Высоко  в  небе  кружил  звездолет  нашей  экспедиции,  ожидавший   только
разрешения на старт.
   - Полет продлится около двадцати лет, - грустно сказал я.
   - Я знаю. Вы летите в систему Сириуса.
   - Это долгий путь.
   - Не более долгий, чем те, что мы уже прошли, Орион, - возразила Аня, -
или те, которые нас еще ожидают.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Я объясню тебе во время путешествия, - усмехнулась она. - У нас будет
сколько угодно  времени,  чтобы  строить  планы  на  будущее  и  вспомнить
прошлое.
   - Значит, ты тоже летишь? - Сердце мое подпрыгнуло от радости.
   - Конечно. - Она весело рассмеялась.  -  Орион,  мы  с  тобой  пережили
гибель и возрождение нашей вселенной, разделили не одну жизнь и  смерть...
Неужели после всего этого я соглашусь расстаться с тобой хотя бы на миг?
   - Но я не видел тебя ни на одном из собраний экипажа. Твоего имени даже
нет в списках!
   - Уже есть. Мы вместе полетим к звездам, любимый, впереди у нас  долгая
интересная жизнь. Быть может, и не одна. И помни, что бы ни случилось,  мы
всегда будем рядом.
   Я  встал  и,  перегнувшись  через  стол,  поцеловал  ее  в  губы.   Мое
одиночество кончилось. Теперь меня ничто не могло испугать в этом мире.  Я
готов был бросить вызов всей вселенной.



        Бен Бова.
        Месть Ориона

   -----------------------------------------------------------------------
   Ben(jamin) Bova. Vengeance of Orion (1988) ("Orion" #2).
   Пер. - Ю.Соколов. М., "Армада", 1996.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 July 2002
   -----------------------------------------------------------------------


               Любезным, внимательным, приветливым, всегда готовым помочь
               сотрудникам библиотеки Западного Хартфорда с благодарностью


                   Цивилизацию  бронзового  века  погубили   два   великих
                вторжения.  С  северо-запада  пришло   множество   племен,
                именуемых в Египте "народами моря",  они  же  совершали  и
                набеги на восточное побережье Средиземного моря... К  1200
                году  до  Рождества  Христова   была   разрушена   империя
                хеттов... Но когда эти, пришедшие с северо-запада, племена
                захватчиков волной проносились по  Греции,  Малой  Азии  и
                побережью Средиземного моря, с юго-востока шли другие орды
                Аравийской  пустыни...   Все   это   произошло   на   заре
                человечества: израильтяне пришли в Палестину еще  до  1220
                года до Рождества Христова.
                                    Из "Колумбийской истории мира" 1972 г.


        "ПРОЛОГ"

   Я не  супермен,  но  обладаю  способностями,  превышающими  возможности
обыкновенного человека. Однако во всем остальном я такой же,  как  все,  и
смертен, как любой другой житель Земли.
   Но я одинок. И прожил так всю свою  жизнь.  Сны  мои  туманят  странные
видения;  а  когда  я  пробуждаюсь,  их  сменяют  неясные  воспоминания  о
загадочных    событиях    и    таинственных    происшествиях,    настолько
фантастических,  что  породить  их  может  лишь  измученный  одиночеством,
углубившийся в подсознание разум.
   В тот день я, по обыкновению, предпочел оттянуть мой  ленч  по  меньшей
мере на час и направился в небольшой ресторанчик, где обедал почти  каждый
день. В одиночестве. Я сел за свой любимый столик и не  торопясь  принялся
за еду, нисколько не сожалея о том, что скорее всего это последний ленч  в
привычной для меня обстановке.
   Мой столик находился прямо напротив входа в  ресторан,  и  я  при  всем
желании не мог не заметить ее, хотя и сомневаюсь, что нашелся бы  мужчина,
способный на такую рассеянность.
   Она была прекрасна: высокая и грациозная,  с  волосами  черными  словно
полночь  и  огромными  серыми  глазами,  в  которых  будто  бы  притаилась
загадочная бесконечность.
   - Аня, - прошептал я, хотя минуту  назад  не  имел  представления,  кто
передо мной. И тем не менее нечто в глубине  моего  сознания  подсказывало
мне, что я знал ее целую вечность.
   Я ничуть не удивился, когда она, улыбаясь, подошла к моему  столику,  и
поднялся, ощущая одновременно и радость и смущение.
   - Здравствуй, Орион, - сказала она, протягивая мне руку.
   Я галантно склонился, чтобы поцеловать ее изящные пальчики, и предложил
ей сесть. Приблизился робот-официант, и она заказала бокал красного вина.
   - Мне кажется, что я знаю вас всю жизнь, - пробормотал я.
   - Больше, чем одну, - поправила она меня голосом мягким  и  мелодичным,
от которого повеяло летним теплом. - Неужели ты опять все забыл?
   Я  озадаченно  уставился  на  нее,  пытаясь  сосредоточиться...   Вихрь
воспоминаний закружил меня столь внезапно, что у меня перехватило дыхание.
Я  увидел  сверкающий  золотой  шар,  черного  и  грозного  человека,  лес
гигантских  секвой,  пустыню,  исхлестанную  ветрами,  мир  вечных  льдов,
окутанный бесконечным мраком, и ее, эту женщину  в  блестящем  серебристом
костюме.
   - Я помню... смерть. - Голос мой сорвался. -  Пространственно-временной
континуум перестал существовать. Земля...  вся  вселенная  превратилась  в
черную дыру.
   Она серьезно кивнула.
   - Ты видел конец старого и начало нового  цикла  расширения  вселенной.
Случилось то, чего не  предвидели  ни  Ормузд,  ни  Ариман.  Континуум  не
разрушился, он только видоизменился.
   - Ормузд, - повторил я, - Ариман.
   Эти два имени вызвали у меня новую  цепь  ассоциаций.  Я  ощутил  гнев,
смешанный со страхом и скорбью, но не мог вспомнить, кем были  те,  о  ком
упомянула Аня, и почему их имена вызвали во мне столь сильные чувства.
   - Они до сих пор враждуют,  -  сказала  она.  -  Но  теперь  они  знают
благодаря тебе, Орион, что континуум так просто не уничтожить...
   - Я вспомнил все свои прошлые жизни, - произнес я  с  торжеством.  -  И
тебя в каждой из них.
   - А теперь я буду с тобой и в этой.
   - Как я любил тебя тогда!
   Ее лицо озарила улыбка.
   - А сейчас ты меня любишь?
   - Да! - ответил я совершенно искренне, чувствуя, что  и  в  самом  деле
люблю ее всем сердцем.
   - Я тоже люблю тебя, Орион. Всегда любила и буду вечно любить.  Даже  в
смерти и бесконечности...
   - Но я скоро улетаю, - произнес я в полном отчаянии.
   - Знаю.
   Над  ее  плечом,  за  окном  ресторана,  я  видел  низко  висевший  над
горизонтом тонкий полумесяц Сатурна. Узкая линия колец наискось  рассекала
его. У самой поверхности Титана, как всегда,  клубилась  оранжевая  дымка.
Высоко  в  небе  кружил  звездолет  нашей  экспедиции,  ожидавший   только
разрешения на старт.
   - Полет продлится около двадцати лет, - грустно сказал я.
   - Я знаю. Вы летите в систему Сириуса.
   - Это долгий путь.
   - Не более долгий, чем те, что мы уже прошли, Орион, - возразила Аня, -
или те, которые нас еще ожидают.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Я объясню тебе во время путешествия, - усмехнулась она. - У нас будет
сколько угодно времени,  чтобы  строить  планы  на  будущее  и  вспоминать
прошлое.
   - Значит, ты тоже летишь? - Сердце мое подпрыгнуло от радости.
   - Конечно. - Она весело рассмеялась.  -  Орион,  мы  с  тобой  пережили
гибель и возрождение нашей вселенной, разделили не одну жизнь и  смерть...
Неужели после всего этого я соглашусь расстаться с тобой хотя бы на миг?
   - Но я не видел тебя ни на одном из собраний экипажа. Твоего имени даже
нет в списках!
   - Уже есть. Мы вместе полетим к звездам, любимый, впереди у нас  долгая
интересная жизнь. Быть может, и не одна. И помни: что бы ни случилось,  мы
всегда будем рядом.
   Я  встал  и,  перегнувшись  через  стол,  поцеловал  ее  в  губы.   Мое
одиночество кончилось. Теперь меня ничто не могло испугать в этом мире.  Я
готов был бросить вызов всей вселенной.




        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРОЯ"


        "1"

   Хлесткий удар кнута по голой спине привел меня в чувство.
   - Шевелись, тупой бык! Ты уснул среди бела дня,  проснись,  или  молнии
Зевса обрушатся на твои плечи!
   Я сидел на грубой деревянной скамье в  длинном,  качавшемся  на  волнах
судне, держа в руках тяжелое весло, похожее на лопату. Мы гребли изо  всех
сил, нещадно  палило  солнце.  По  ребрам  и  хребту  человека,  сидевшего
впереди, текли струйки пота, его загорелую кожу пересекали рубцы.
   - Навались! - заревел человек с кнутом. - Держи ритм.
   Мои бедра едва прикрывала грязная кожаная  повязка.  Пот  разъедал  мои
глаза; ныли спина и руки с грязными мозолистыми ладонями.
   Судно напоминало гавайское военное каноэ. Нос его  высоко  вздымался  и
оканчивался  гротескной  резной   фигурой:   головой   свирепого   демона,
призванного защищать лодку и экипаж. Опуская весло во вздымавшуюся  волну,
я торопливо огляделся и успел насчитать  сорок  гребцов.  Посреди  корабля
между скамьями были навалены товары, при  каждом  движении  палубы  блеяли
связанные овцы и визжали свиньи.
   Безжалостно пекло солнце. Над единственным  свернутым  на  рее  парусом
лодки дул легкий ветерок.  Воняло  навозом.  На  корме  мускулистый  лысый
мужчина  мерно  отбивал  большой  колотушкой  ровный  ритм  на  изношенном
барабане. Следовало вовремя опускать свое весло в  воду,  иначе  полагался
удар кнутом.
   Там же на корме теснились другие мужчины, прикрывая  глаза  ладонями  и
переговариваясь, они указывали на что-то друг другу. Они были  облачены  в
длинные, до колен, полотняные  туники  и  в  красные  или  голубые  плащи,
доходившие до середины лодыжек. Изящные кинжалы у их поясов с  отделанными
серебром рукоятями годились скорей для украшения,  чем  для  битвы;  плащи
скреплялись золотыми застежками. Молодые люди,  стройные,  с  редкими  еще
бородками... но с печатью заботы на суровых лицах. Их явно смущало  что-то
впереди. Посмотрев в том направлении, я увидел мыс, лишенный  деревьев,  и
скалы, встававшие над песчаной полоской берега. Видимо, мы плыли туда...
   Где я и как сюда попал? Я отчаянно пытался это понять, но мог вспомнить
лишь прекрасную высокую сероглазую  женщину.  Мы  любили  друг  друга.  Мы
были... Горечь утраты помрачила мое сознание: она умерла.
   Голова кружилась - мысли мои завертелись,  словно  водоворот  в  темном
море, куда меня неумолимо затягивало. Она умерла. Тогда мы тоже находились
на корабле, однако совершенно непохожем на этот, и  путешествовали  не  по
водам, а по просторам космоса. Но звездолет взорвался, и она  умерла.  Нас
убили. Мы погибли вместе.
   И все же я снова жил: потный,  грязный,  и  спина  моя  еще  болела  от
ударов...  Я  плыл  на  громадном   примитивном   каноэ,   приближаясь   к
неизведанным землям под медным безоблачным небом.
   "Кто я?" Внезапно испугавшись, я осознал, что  не  знаю  ничего,  кроме
своего имени.
   "Меня зовут Орион", - сказал я себе, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить.
Однако в памяти моей был провал, все  воспоминания  исчезли  начисто,  как
будто с классной доски стерли мел.
   Я зажмурил глаза, стараясь думать лишь о любимой когда-то женщине  и  о
сказочном корабле, мчавшемся среди звезд. Но теперь я  не  мог  припомнить
даже ее имени. Перед глазами полыхало пламя, в ушах звенел крик. Я обнимал
ее, защищая от обжигавшего нас адского пламени, железные стены вокруг  уже
раскалились докрасна.
   - Орион, он победил, - сказала она. - Мы умрем вместе. Другого утешения
нам не осталось, любовь моя.
   Я вспомнил боль, терзавшую рассекаемую и раздираемую плоть,  дымившуюся
и лопающуюся от жара, -  но  куда  сильней  была  мука  разлуки,  прощания
навеки; она исчезла, единственная во всех вселенных... женщина, которую  я
любил.
   Кнут вновь ожег мою спину, ужалил голову.
   - Греби сильнее! Налегай на весло, сукин сын, или,  клянусь  богами,  я
заколю тебя вместо бычка, как только мы высадимся на берег!
   Покрытое шрамами лицо надсмотрщика побагровело от гнева. Он пригнулся и
еще  раз  полоснул  меня  по  плечам  кнутом.  Я  не  почувствовал   боли,
механически отключившись от нее, потому что всегда в  совершенстве  владел
своим телом. Стоило мне захотеть, я бы  мог  переломить  корявое  весло  и
вогнать его расщепленный конец прямо  в  череп  жестокого  кнутобойца.  Но
разве  можно  сравнить  боль  от  удара  кнутом   с   муками   смерти,   с
безнадежностью тяжкой утраты?
   Мы  обогнули  скалистый  мыс,  он  прикрывал  тихую  бухту,  где  вдоль
изогнутого песчаного берега, вдали от волн, выстроились  дюжины  кораблей,
подобных нашему. Клочками бумаги,  принесенной  издали  ветром,  жались  к
черным судам палатки и хижины; над очагами и тут и там поднимались  тонкие
серые струйки. Под густым покровом черного дыма в  отдалении,  примерно  в
миле от берега, на холме, виднелся город или  какая-то  крепость.  Высокие
каменные стены  с  квадратными  башнями  вздымались  над  склонами.  Вдали
зеленели поросшие лесом склоны, они постепенно сменялись  горами,  вершины
которых дрожали в голубом мареве.
   Заметив городские стены, молодые люди на корме,  казалось,  напряглись.
Голоса их зазвучали приглушенно, но  различить  слова  мне  не  составляло
труда.
   - Вот она, - мрачно обратился один из них к своим спутникам.
   Стоявший рядом молодой человек кивнул и вымолвил одно только слово:
   - Троя.



        "2"

   Мы не причалили - приземлились в буквальном смысле этого  слова:  судно
ткнулось килем в песок, днище заскрежетало, и мы остановились. Надсмотрщик
завопил, и все попрыгали за борт: взяв в руки веревки, с руганью  напрягая
мышцы плеч и рук,  мы  поволокли  на  берег  просмоленный  черный  корпус;
наконец только корма и руль остались в воде. Я знал, что здесь  не  бывает
приливов. Эти люди узнают о них, только когда  сумеют  наконец  преодолеть
Столбы Геракла и выйти в Атлантику.
   Я удивился, гадая, откуда мне это известно, но времени на  раздумья  не
оставалось. Кнутобоец позволил нам слегка перевести дух, а потом  заставил
разгружать судно.  Надсмотрщик  ревел  и  ругался,  потрясая  многожильным
кнутом, тряс, выпучив  глаза,  спутанной  огненно-рыжей  бородой,  на  его
багровом лице белел шрам. Слушая  его  вопли,  я  таскал  тюки,  переносил
блеявших овец и визжавших вонючих свиней.  А  знатные  господа  в  плащах,
льняных туниках и изящных сандалиях спускались по трапу;  за  каждым  один
или два раба несли вещи, в основном оружие и панцири.
   - Вот и свежая убоина для войны, - буркнул мужчина,  оказавшийся  рядом
со мной, кивнув в  сторону  знати.  Грязный,  как  я,  жилистый  старик  с
загорелой и морщинистой кожей, загрубевшей от ветра. Редкие  седые  волосы
его повлажнели от пота, борода была взъерошена и неопрятна. Как и на  мне,
кроме набедренной повязки, на нем ничего не было; худые ноги  и  узловатые
колени на первый взгляд казались хрупкими и едва ли могли выдержать  груз,
который он переносил.
   На берегу толпились люди, столь же неопрятные и грязные, как и мы.  Они
принимали от нас тюки и живой провиант с видимой радостью. Возвращаясь  на
лодку и вновь спускаясь по трапу, я  заметил,  что  узкая  полоска  берега
огорожена земляным валом, гребень которого был густо  усажен  заостренными
кольями. Когда мы  наконец  закончили  работу,  сгрузив  сотню  или  более
массивных с двумя ручками сосудов с  вином,  солнце  спустилось  к  самому
мысу, который корабль обогнул днем. Утомленные,  с  гудящими  мышцами,  мы
распростерлись у очага, получив деревянные плошки с дымящейся похлебкой из
чечевицы и зелени.
   Солнце  скользнуло  за  горизонт,  с  севера  повеяло  холодом,   ветер
разбросал искры от нашего маленького костерка, взметнул их к  потемневшему
небу.
   - Вот уж не думал, что попаду на равнину Илиона, -  проговорил  старик,
работавший рядом  со  мной.  Он  поднес  плошку  к  губам  и  с  жадностью
отхлебнул.
   - Откуда ты? - спросил я его.
   - Из Аргоса. Меня зовут Политос. А тебя?
   - Орион.
   - Ах! Значит, тебя назвали в честь Звездного Охотника.
   Я кивнул, во мне шевельнулся слабый отголосок  воспоминания.  "Охотник.
Да, я был охотником.  Когда-то...  Давным-давно".  Или...  наоборот,  если
считать от нынешнего дня? Будущее и прошлое смешались  в  моей  голове.  Я
вспомнил!
   - Откуда ты, Орион? - спросил Политос, расколов тремя словами  хрупкие,
едва наметившиеся очертания воспоминаний.
   - О! - Я неопределенно махнул. -  Я  попал  сюда  с  запада.  С  самого
далекого запада.
   - Это даже дальше от Аргоса, чем Итака?
   - Много дальше - за морем, - пояснил я, сам не ведая зачем  и  понимая,
что более правдивого ответа просто не существует.
   - А как ты попал сюда?
   Я пожал плечами:
   - Я скиталец. А ты?
   Подобравшись ко мне поближе, Политос наморщил лоб  и  почесал  редеющую
шевелюру.
   - А я - нет. Я сказитель, и дни мои счастливо проходили на Аргосе,  там
сплетал я истории и вглядывался в лица внимавших  мне  людей,  особенно  в
огромные глаза детей. Но война положила конец моей счастливой жизни.
   - Как так?
   Он утер рот тыльной стороной грязной ладони.
   - Мой господин Агамемнон [царь Микен, предводитель греческого войска  в
Троянской войне; коварно убит женой Клитемнестрой] нуждается в  воинах,  а
его блудливой жене нужны феты.
   - Рабы?
   - Ха! Хуже, чем рабы. Куда хуже, - буркнул Политос. Он махнул в сторону
истощенных людей, распростершихся вокруг умиравшего костра.  -  Погляди-ка
на нас - на людей, не имеющих ни дома, ни надежды. У раба есть хозяин,  на
которого можно положиться, раб кому-то принадлежит; он член дома. А фет  -
ничей, он ничто; у него нет ни земли, ни крова, только печаль и голод.
   - Но в Аргосе ты был чьим-то домочадцем. Не так ли?
   Политос склонил  голову  и  изо  всех  сил  зажмурил  глаза,  чтобы  не
предаваться горьким воспоминаниям.
   - Да, - отвечал  он  негромким  голосом.  -  Был.  Пока  челядь  царицы
Клитемнестры не выкинула меня из города, когда  мои  уста  повторили,  что
царица завела любовника, пока ее царственный муж сражается здесь,  у  стен
Трои, а это известно в Аргосе любой бродячей собаке или кошке.
   Я пригубил быстро остывавший отвар и попытался найти подходящий ответ.
   - По крайней мере, ты жив. - Другого утешения я не сумел придумать.
   - Да уж лучше б убили! - с горечью отвечал Политос. - Тогда я  уже  был
бы мертв, попал бы в Аид, и все мои муки закончились бы. Но вместо этого я
здесь и, словно осел, спиной зарабатываю на пропитание.
   - Это все-таки кое-что, - пробормотал я.
   Он взглянул на меня:
   - Орион, ты уже съел все, что заработал.
   - Значит... больше нам ничего не дадут?
   - Это все, что положено за день работы. Если ты увидишь фета с  монетой
в мошне, знай: это вор.
   Я глубоко вздохнул.
   - Мы, Орион,  хуже  рабов,  -  продолжал  Политос  шепотом,  в  котором
угадывалась приближающаяся  сонливость.  -  Мы  -  черви,  которых  топчут
ногами, мы - псы. Так они к нам относятся.  Пусть  мы  все  передохнем  от
непосильных трудов, - нас даже не  похоронят,  наши  кости  просто  бросят
гнить в придорожной канаве.
   С тяжелым вздохом Политос отставил пустую плошку и растянулся на песке.
Стемнело настолько, что я едва мог видеть его лицо,  от  жалкого  костерка
давно остались одни уголья. С моря дул холодный ветер, и, чтобы согреться,
я автоматически подрегулировал кровообращение. Не то что одеял, даже куска
холстины не было у истощенных  фетов,  чтобы  прикрыть  усталые  тела.  Не
имевшие крова люди повалились спать в одних набедренных повязках.
   Я лег возле старика и задумался: сколько же  ему  лет  на  самом  деле?
Может быть, сорок. Но тут же усомнился, - в это варварское время мало кому
удавалось дожить до столь преклонного  возраста.  Пара  дворняг  сцепилась
из-за каких-то костей  возле  очага,  потом  псы  успокоились  и  улеглись
рядышком, защищенные от ночного холода лучше людей.
   Прежде чем  закрыть  глаза,  я  обратил  взор  к  башням  Трои,  грозно
черневшим на фоне темно-фиолетового неба. Агамемнон... Троя. Как  я  попал
сюда? И сколько мне  удастся  продержаться  здесь  в  положении  человека,
который ничтожнее раба?


   Я заснул и сразу очутился в другом мире, там шла совершенно иная  жизнь
- в иной плоскости существования.
   Я оказался там, где не было ни времени, ни пространства... ни земли, ни
неба, ни моря. Даже горизонт исчез в безбрежном золотистом сиянии, которое
окружало меня, простиралось  во  все  стороны,  текло  в  бесконечности...
Теплое, яркое, оно ослепляло, я не видел ничего, кроме этого света.
   Не знаю, почему я пошел, поначалу  медленно,  но  потом  заторопившись;
словно знал, куда направляюсь и зачем. Время не имело значения, но я шагал
целую вечность, и босые мои ступни прикасались к  чему-то  твердому,  хотя
глаза видели только все тот же золотистый свет.
   Наконец вдалеке я заметил свет, который затмил сияние вокруг. Пятнышко,
точка, что пламенела чистым  золотом,  влекла  меня  к  себе,  как  магнит
притягивает кусок железа, как жгучее солнце - комету.
   И я побежал... да что там - полетел  к  этому  обжигающему  золотистому
источнику света. Чуть дыша, я мчался к нему,  хотя  глаза  мои  слезились,
гулко стучало сердце, дыхание перехватывало в груди.
   Вдруг я замер. Невидимая стена преградила  мне  путь.  Тело  как  будто
парализовало.
   Остановившись, я рухнул на колени - передо мной, покоясь на  золотистом
свете, испускаемом им самим, восседал некто  в  облике  человека.  Зрелище
казалось невыразимо прекрасным. Мне обжигало глаза, и  все  же  я  не  мог
оторваться от созерцания чуда.
   Он был велик и красив: густые золотые волосы ниспадали на плечи,  глаза
сияли золотистыми искрами, кожа  испускала  животворный  свет.  Безупречно
совершенное лицо его не имело в себе ничего женственно мягкого; он казался
спокойным и уверенным, губы изгибались в некоем подобии улыбки. Он  явился
мне обнаженным по пояс, я видел широкие плечи и могучую безволосую  грудь,
- ниже тело его окутывали складки ткани, сияющей золотом.
   - Мой бедный Орион. - Его улыбка превратилась  в  ухмылку.  -  Попал  в
переделку.
   Я не знал, что ответить... Не мог говорить, - слова застревали в горле.
   - Ты не забыл своего создателя? - спросил он насмешливо.
   Я тупо кивнул.
   - Конечно, ты помнишь. Образ этот заложен в  самой  твоей  сути.  Кроме
окончательного разрушения, ничто не может стереть его.
   И я преклонил колени перед создателем, в голове снова  бурлили  смутные
воспоминания, я старался облечь их в  слова,  чтобы  заговорить,  спросить
его...
   - Ты помнишь мое имя? - продолжил он.
   Вспомнить я не смог.
   - Не важно. Сейчас  можешь  звать  меня  Аполлоном.  Твои  собратья  на
равнине Илиона зовут меня так.
   Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще - бог музыки, медицины...
или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все
время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там
существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил.
   - Я жестоко обошелся с тобой, потому что ты ослушался  меня,  освободив
Аримана. Ты намеренно изменил континуум, поддавшись своим чувствам.
   - Да, потому что любил. - Мой голос еле звучал, я задыхался, но все  же
мог говорить.
   - Орион, ты тварь, создание, - фыркнул он. -  Что  можешь  ты  знать  о
любви?
   - Женщина, - умолял я. - Богиня...
   - Она мертва.
   От его голоса, холодного и невозмутимого, как  судьба,  кровь  стыла  в
жилах.
   - Ты убил ее, - выговорил я.
   Насмешливая улыбка превратилась в мрачную и торжественную.
   - В известной мере, Орион, ты сам сделал  это.  Ты  осмелился  полюбить
богиню и обрек ее на смерть, так как из-за тебя она  приняла  человеческий
облик.
   - Ты обвиняешь меня...
   - Обвиняю? Бог не обвиняет, Орион. Бог наказывает.  Или  вознаграждает.
Сейчас тебя наказывают... Смирись, и искупление придет.
   - А потом?
   И вновь лицо его озарила лучезарная улыбка.
   - Как только троянцы отразят натиск варваров-греков, для тебя  найдутся
другие дела. Не бойся: я не хочу  твоей  смерти...  Не  хочу  -  тебе  еще
столько предстоит пережить в этом времени.
   Я попросил объяснить, но обутая в сандалию нога пнула меня по ребрам. Я
открыл глаза: вокруг лежали греки, осаждавшие Трою, я был  нижайшим  среди
низших.
   - Живо на ноги! Вставайте! Работать! - закричал кнутобоец.
   Глядя на него, я видел лишь ослепительный свет восходившего  солнца,  а
потом зажмурился и наклонился.



        "3"

   Нам дали по плошке жидкой ячменной каши, а затем заставили  деревянными
лопатами укреплять вал, огораживавший лагерь.
   Воины тем временем лениво жевали жареную баранину и плоские хлебцы,  их
оруженосцы запрягали лошадей в колесницы, точили мечи и  копья.  Мы  вышли
наружу через  ворота  в  приземистом  валу  вокруг  лагеря.  День  выдался
солнечный,  и  с  утра  нам  следовало  углублять  ров  перед  насыпью,  а
выкопанный грунт высыпать на вершину рва.  Пешему  войску  троянцев  и  их
колесницам теперь станет труднее добираться до кораблей.
   Мы  проработали  почти  все  утро.  Потрясающе  ясное   небо   сверкало
безоблачной синевой, белыми точками в нем, стеная, метались чайки. Но море
казалось кобальтовым, с темными валами  волн.  Серо-бурые  глыбы  островов
горбились у далекого горизонта. А на суше смеялись неприступные башни Трои
и ее гордые стены, вздымавшиеся на  холме.  За  городом  высились  далекие
горы, заросшие темным лесом, вершины их терялись в тумане.
   Ветер крепчал, налетая порывами и принося прохладу, солнце  поднималось
все выше, и ветер приносил прохладу; мы копали и ссыпали песок в  плетеные
корзины, другие феты уносили их на вершину вала.
   Я работал, потел и вспоминал то, что  видел  ночью:  это  был  не  сон,
сомнений у меня не оставалось. Золотой  бог  действительно  существовал  и
носил имя Аполлон или другое, которое я,  наверное,  знал  прежде.  Я  уже
почти вспомнил, каким видел его в иные  времена,  и  кроме  того,  в  моей
памяти возник темный и зловещий силуэт.
   "Это был тот, кого Золотой бог называл Ариманом", - подумал я.
   "Богиня... женщина, которую я любил. Та, которая умерла".
   Золотой бог  сказал,  что  я  виновен  в  ее  смерти.  Но  мне-то  было
совершенно ясно - он сам разворачивал цепь событий, закончившихся  взрывом
звездного корабля. Он убил ее, вернее, нас обоих. А потом  оживил  меня  и
забросил в эти края, в жуткую эпоху - вновь одинокого и лишенного памяти.
   Но я помнил... помнил,  хотя  и  немного.  Впрочем,  достаточно,  чтобы
осознать: я ненавижу Золотого бога за все, что он сделал. Я стиснул лопату
мозолистыми руками, негодуя от гнева и  сердечной  тоски.  Остальные  феты
работали с прохладцей, видимо, потому, что надсмотрщики, позабыв про  нас,
оставались  на  вершине  вала,  дабы  потешить  свой  взор,  наблюдая   за
благородными воинами в великолепных бронзовых панцирях.
   Меня  окружали  ахейцы.  Так  назывались  люди,  работавшие   рядом   и
осаждавшие Трою. Теперь они  казались  встревоженными,  они  боялись,  что
троянцы сумеют прорвать оборону и напасть на лагерь.
   "Несладко придется ахейцам", - подумал я.
   Да, Золотой бог утверждал, что троянцы отразят натиск. Политоса послали
таскать наверх корзины  с  землей,  которую  мы  выкапывали  со  дна  рва.
Поначалу мне казалось,  что  подобный  груз  окажется  слишком  тяжел  для
старика, но корзины оказались невелики, земли  мы  насыпали  понемногу,  и
надсмотрщики в небрежении дозволяли носильщикам не торопиться,  поднимаясь
по склону.
   Заметив меня среди копающих, старик подошел ко мне.
   - Неладно сегодня среди высокородных и могущественных, -  прошептал  он
мне,  явно  обрадованный  раздором.  -  Утром  поссорились  мой   господин
Агамемнон и Ахиллес - великий мужеубийца.  Поговаривают,  что  Ахиллес  не
выйдет сегодня из своего шатра.
   - И копать не поможет? - усмехнулся я.
   Политос ухмыльнулся:
   - Великий царь Агамемнон послал делегацию к Ахиллесу с  просьбой  выйти
на поле брани, но вряд ли его ждет удача. Ахиллес юн и нахален и к тому же
считает, что даже его дерьмо пахнет розами.
   Тут уже я рассмеялся шутке старика.
   - Эй! - крикнул нам надсмотрщик с вершины вала. - Если вы немедленно не
займетесь делом, я подыщу вам лучший повод для смеха!
   Политос взвалил наполовину наполненную корзину на свои хрупкие плечи  и
побрел вверх по склону. Я вернулся к лопате.
   Солнце стояло высоко на безоблачном небе, когда  невдалеке  со  скрипом
распахнулись деревянные ворота и наружу хлынул  поток  колесниц...  Копыта
коней стучали по утоптанной насыпи, пересекавшей  ров.  Все  остановились.
Надсмотрщики кричали, приказывая выбираться из рва, и мы ретиво полезли на
склон, обрадованные отдыхом и предстоящим зрелищем - битвой.
   Поблескивая на солнце  бронзовой  броней,  колесничие  выстраивались  в
линию. В колесницы запрягали по паре  коней,  изредка  по  четыре.  Лошади
ржали, нервно били копытами, словно предчувствуя сумятицу битвы.  Колесниц
(я сосчитал их) было семьдесят пять - о тысячах, воспетых поэтами, и  речи
не шло.
   На каждой колеснице стояло двое мужей,  один  правил  лошадьми,  другой
держал оружие - несколько копий различной длины и веса. Самое  длинное  из
них в два  раза  превышало  рост  воинов,  вместе  с  бронзовыми  шлемами,
увенчанными гребнями из конских волос.
   Воинов защищали бронзовые кирасы, шлемы и поручни. Ног их я  не  видел,
но и они, конечно же, были покрыты поножами. Большая  часть  колесничих  в
левой руке несла небольшие округлые щиты. Воины же защищали себя  большими
восьмиугольными щитами, закрывавшими стоящих от лодыжек до подбородка.  На
перевязях,  висевших  через  плечо,  висели  мечи.  Я  успел  заметить  на
рукоятках блеск золота и серебра. За спиной некоторых колесничих болтались
луки, другие прицепили их к колесницам. Когда последняя повозка выехала за
ворота и покатила по укатанной насыпи, пересекая  ров,  раздались  громкие
крики. Великолепная четверка вороных коней, стройных и лоснившихся,  несла
колесницу как на крыльях. Находящийся в ней воин казался крепче и  сильнее
остальных, его панцирь, искусно украшенный, блестел на солнце.
   - Сам великий царь, -  сказал  Политос,  Голос  его  едва  слышался  за
гомоном толпы. - Агамемнон.
   - А Ахиллес вместе с ними? - спросил я.
   - Нет, зато вон тот гигант - могучий Аякс, - указал  он,  взволнованный
зрелищем. - А вот Одиссей, а...
   Со стен Трои послышался ответный рев. Справа от ворот поднялось  облако
пыли, на равнину ринулись колесницы.
   Наши ворота теперь распахнулись, пропуская пеших воинов, которые  несли
луки, пращи, топоры, дубинки. Изредка виднелись кольчуги,  но  по  большей
части их тела  защищали  кожаные  куртки,  иногда  с  нашитыми  бронзовыми
бляхами.
   Обе армии сошлись лицом на  обдуваемой  ветром  равнине.  Широкая  река
естественным образом ограничивала арену  сражения;  справа  от  нас  ручей
помельче охватывал левый фланг. Песчаные берега  поросли  высокой  зеленой
травой, но поле  боя  было  уже  вытоптано  ногами  воинов  и  утрамбовано
колесами повозок.
   Первые  полчаса  ничего  не  происходило.  Обе  армии  лишь  обменялись
посыльными и ограничились переговорами; ветер унес поднятую пыль.
   - Сегодня никто из героев не хочет вызывать соперников на  поединок,  -
пояснил Политос.  -  Посыльные  обмениваются  предложениями  о  перемирии,
которые каждая сторона высокомерно отвергает.
   - И так каждый день?
   - Мне рассказывали - так, когда нет дождя.
   - А война действительно началась из-за Елены? - спросил я.
   Политос пожал плечами:
   - Это официальное объяснение. Правда, царевич Александр похитил  царицу
Спарты, пока ее муж отсутствовал. Но с ее согласия или против воли,  знают
только боги.
   - Александр? А я думал, его зовут Парисом.
   - Так его иногда называют, но имя царевича - Александр. Один из сыновей
Приама. - Политос расхохотался. - Я слыхал, что несколько дней назад они с
Менелаем, законным мужем Елены, сошлись в поединке  и  Александр  постыдно
бежал... Укрылся за своими пехотинцами! Можно ли в это поверить?
   Я кивнул.
   - Менелай - брат Агамемнона, -  продолжал  Политос  более  приглушенно,
чтобы его не услышали. - Великий царь с радостью сровнял бы Трою с землей.
Тогда корабли его беспрепятственно проходили бы через  Геллеспонт  в  море
Черных вод.
   - А зачем ему это?
   - Речь идет о золоте, мой мальчик, - шепнул Политос. -  Это  не  всегда
только металл, которым украшают себя цари. На далеких берегах  этого  моря
растет золотое зерно, земля там  сплошь  покрыта  колосьями.  Но  туда  не
попасть; невозможно миновать пролив, не заплатив Трое дань.
   - Ага. - Теперь мне становились понятными истинные причины войны.
   - Александра послали договориться о мире в Микены.  Ему  предписывалось
заключить новое торговое соглашение от имени своего отца  Приама  с  царем
Агамемноном. Царевич остановился в Спарте, но  вместо  того,  чтобы  вести
переговоры, украл Елену. Агамемнону только это и  было  нужно.  Ведь  если
царь сумеет победить Трою, то получит доступ к богатствам дальних  земель,
что лежат за проливом.
   Я уже собирался спросить, почему бы троянцам не вернуть Елену законному
мужу, когда тишину на равнине нарушили трубные звуки.
   - Ну вот, началось, - мрачно сказал  Политос.  -  Опять  глупцы  рвутся
проливать кровь.
   Колесничие защелкали  кнутами,  и  на  наших  глазах  лошади  рванулись
вперед, увлекая ахейцев и троянцев навстречу друг другу.
   Я  попытался  сосредоточиться,  наблюдая  за  ближайшей  колесницей,  и
заметил, что стоявший в ней воин уже упирается ногой, обутой в сандалию, в
стенку, чтобы тверже метнуть копье. Тело его  прикрывал  огромный  щит,  в
руке он держал легкое короткое копье.
   - Диомед, - заметил Политос, не дожидаясь вопроса. - Царевич Аргосский.
Прекрасный юноша.
   Приближавшаяся к нему колесница вдруг вильнула, воин, стоявший  в  ней,
метнул копье... оно пролетело мимо.
   Диомед же своим копьем угодил прямо в круп  самой  дальней  из  четырех
лошадей,  запряженных  в  колесницу  противника.  Животное,  дико  заржав,
взвилось от боли, остальные три сбились с аллюра, и колесница беспорядочно
заметалась, выбросив воина на пыльную землю. Возница  или  упал  вместе  с
ним, или свалился на дно, укрывшись за борт колесницы. На истоптанном поле
в клубящемся облаке  пыли  продолжалось  сражение.  Колесницы  съезжались,
копья пронзали воздух, пронзительные крики и проклятия звучали повсюду.  В
первые минуты битвы пехота держалась поодаль, не мешая  знатным  всадникам
биться с противниками.
   Перекрывая  шум  битвы,  над  полем  брани  раздался  странный   вопль,
напоминавший крик обезумевшей чайки.
   - Боевой клич Одиссея, - проговорил Политос. -  Царь  Итаки  выехал  на
поле битвы.
   Я же не сводил взгляда с Диомеда. Его возница осадил упряжку, и царевич
спрыгнул на землю. Держа в левой руке два копья, он прикрывался  массивным
восьмиугольным щитом, постукивавшим о шлем и поножи.
   - О! Муж менее великодушный пронзил бы врага прямо  с  колесницы!  -  с
восхищением воскликнул Политос. - Диомед же воистину благороден.  Если  бы
только он был в Аргосе, когда люди Клитемнестры выгнали меня!
   Диомед приблизился к  упавшему  воину,  тот  уже  поднялся  на  ноги  и
выставил перед  собой  щит,  выхватывая  длинный  меч  из  ножен.  Царевич
Аргосский взял в правую руку  копье  подлиннее  и  потяжелее  и  угрожающе
потряс им. Я не мог разобрать, какими  именно  словами  обменивались  двое
мужей, но они что-то кричали.
   А потом вдруг побросали оружие, бросились навстречу друг другу и  затем
обнялись, как недавно расставшиеся братья.
   Я был ошеломлен.
   - Должно быть, выяснили, что они родственники, - пояснил Политос. - Или
один из них гостил когда-то в доме другого.
   - А как же война?
   Старик покачал седой головой:
   - Ну и что? Разве здесь некого убивать?
   Оба воина обменялись мечами, а потом вернулись  к  своим  колесницам  и
разъехались в разные стороны.
   - Не удивительно, что война продлилась десять лет, - пробормотал я.
   Впрочем,  если  Диомед  в  этот  день  свою  первую  схватку   закончил
бескровно, больше ничего подобного я не заметил. Колесницы  наезжали  друг
на друга, копейщики разили четырнадцатифутовыми копьями своих врагов,  как
это будут  делать  пиками  средневековые  рыцари  через  две  тысячи  лет.
Бронзовые наконечники копий достигали длины в локоть. И когда вся  энергия
мчавшейся четверки лошадей  концентрировалась  на  блестящем  острие,  оно
разило цель подобно выпущенному из пушки  снаряду.  Встречая  такой  удар,
мужи в тяжелых панцирях мячиками вылетали из повозок и  падали  на  землю.
Бронзовая броня не в силах была защитить от этой сокрушительной мощи.
   Воины предпочитали встречаться с врагом не сходя с повозок, хотя тут  и
там я видел сброшенных на землю всадников -  они  дрались  пешими.  Пехота
по-прежнему  держалась  в  арьергарде,  бойцы  щурясь  угадывали  знакомые
силуэты в облаках пыли, пока благородные воины сходились  в  единоборстве.
Может быть, они ждали сигнала? Или  эта  неразбериха  отдельных  поединков
свидетельствовала  об  искусной  военной   тактике?   Впрочем,   возможно,
пехотинцы знали, что не смогут противостоять бронированным знатным воинам,
вооруженным смертоносными копьями? Вот съехались две  колесницы,  один  из
возничих ударом копья пробил голову противнику, а вот  пара  облаченных  в
панцири знатных воинов  сражаются  в  пешем  бою,  нанося  удары  длинными
копьями. Один из них вдруг резко развернулся и ударил тупым концом  своего
копья противника сбоку. Тот повалился на  землю,  и  хитрый  враг  пронзил
копьем его открывшуюся шею. Кровь хлынула на жаждущую землю.
   Но вместо того, чтобы подняться в колесницу и вновь ринуться на  врага,
победитель опустился на колени и торопливо  начал  расстегивать  ремни  на
панцире убитого.
   - Богатый трофей, - объяснил Политос. - Если продать только меч, вина и
пищи на месяц накупишь.
   Тут с обеих сторон  вперед  повалила  пехота,  одни  стремились  помочь
соратнику обобрать труп, другие защищали убитого. Свалка вскоре  переросла
в серьезное столкновение; в ход  пошли  ножи,  топоры,  дубинки.  Впрочем,
исход боя решил закованный в броню знатный воин. Орудуя мечом, он пошел на
пехоту противника, отсекая конечности и пресекая жизни; редкие  пехотинцы,
оборонявшие труп, поспешно спаслись бегством. Потом люди его приступили  к
грабежу, а он охранял их, покинув сражение так же бесповоротно,  как  если
бы его убили.
   К этому времени колесницы в основном либо  уже  вышли  из  строя,  либо
оказались пустыми. Воины бились пешими, орудуя длинными копьями и  мечами.
Я видел, как защищенный броней знатный колесничий подбирал камни и, удачно
целясь, швырял их точно в цель. Колесничие-лучники,  прикрываясь  стенками
своих повозок, наносили урон пехоте, беспрерывно пуская стрелы.  Я  видел,
как тяжеловооруженный воин вдруг выронил копье и, взвыв от боли, схватился
за свое могучее плечо, в которое вонзилась стрела... Промчалась колесница,
и стоявший в ней воин поразил лучника, сбросив затем наземь мертвое тело с
зазубренного наконечника копья.
   Диспозиция   изменилась   мгновенно;   не   зная   тактических   планов
полководцев, можно было подумать, что положение воюющих  сторон  никем  не
контролируется.  Благородные  воины,  сражавшиеся  один  на  один,   более
интересовались грабежом, чем победой  над  вражеским  войском.  Словно  бы
вокруг шла игра, а не война. Но игроки поливали землю густой алой  кровью,
а воздух был полон криками боли и ужаса.
   Выходило - и это, конечно же, самый важный вывод,  -  что  ретироваться
опасней, чем встретить врага лицом к лицу в честной схватке. Я видел,  как
развернулась упряжка, чтобы удрать от двух колесниц,  разом  наехавших  на
нее. Один из нападавших поразил пытавшегося  убежать  воина  копьем  прямо
между лопаток. Лошади отступавших взвились, и пока стоявший в повозке воин
пытался перехватить вожжи из рук  убитого  и  обуздать  лошадей,  подъехал
другой копейщик и убил его - тоже ударом в спину.
   Бежавшие  пехотинцы  получали  стрелы  в  спины  или  же   падали   как
подкошенные от ударов мечами бойцов-колесничих.
   Все, что творилось на поле боя, скрывалось  за  густыми  клубами  пыли.
Вновь раздался яростный клич, ему вторил рев  множества  мужских  голосов.
Громом сотрясли землю лошадиные  копыта.  Из  пыли  вынырнули  три  дюжины
колесниц, мчавшихся прямо к тому месту земляного вала, где стояли мы.
   - Царевич Гектор! - воскликнул Политос с трепетом в голосе. -  Погляди,
как он рубит ахейцев.
   Гектор либо перегруппировал свое войско, либо придержал часть  колесниц
в резерве вдали от развернувшейся битвы. Как бы там ни  было,  теперь  они
неслись сквозь войско ахейцев, кося врагов  налево  и  направо.  Массивное
длинное - едва ли не четырнадцатифутовое - копье Гектора до половины  было
покрыто кровью. Он орудовал  им  легко,  словно  жезлом,  пронзая  панцири
всадников  и  кожаные  куртки  пехотинцев;   колесница   его   неотвратимо
приближалась к валу, который защищал  песчаную  косу,  лагерь  и  корабли.
Какое-то время ахейцы еще  пытались  сопротивляться,  но  когда  колесница
Гектора прорвала неровную линию бойцов, оборонявших берег, и направилась к
воротам, греки бежали: знать и простые воины,  конные  и  пешие  -  все  с
криками бросились под защиту земляных валов.
   Гектор и колесницы троянцев сеяли ужас среди бежавших в панике ахейцев.
Они убивали, убивали и убивали. Копьями, мечами,  стрелами.  Бойцы  бежали
хромая, спотыкаясь, истекая кровью... Стоны и вопли наполнили воздух.
   Громыхая и подскакивая, к воротам мчалась ахейская колесница, проносясь
мимо бегущих пехотинцев и иногда сбивая их наземь. Я различил великолепную
броню на широкоплечем приземистом воине; это был Агамемнон, великий  царь.
Теперь он уже не казался столь великолепен и  величествен,  как  в  начале
битвы. Исчез его гребнистый шлем с  плюмажем.  Золото  брони  покрыл  слой
пыли. В правом плече царя торчала стрела, кровь текла по руке.
   - Мы обречены! - взвизгнул он неожиданно высоким голосом. - Обречены!



        "4"

   Ахейцы бежали под защиту вала,  за  ними  по  пятам  гнались  колесницы
троянцев, далее следовали  пехотинцы,  угрожающе  размахивавшие  мечами  и
топорами. То тут, то там пеший троянец замирал на мгновение, чтобы метнуть
из пращи камень в спину бегущего ахейца, или  припадал  на  колено,  чтобы
выпустить стрелу.
   Мимо меня пролетела стрела. Я обернулся и увидел, что мы с Политосом  в
одиночестве  остались  на  гребне  вала,  все  остальные  феты  вместе   с
надсмотрщиками уже спустились в лагерь.
   Шумная схватка  завязалась  у  ворот  шаткого  деревянного  сооружения,
сколоченного из досок, взятых с одного из кораблей.
   Горстка бойцов отчаянно пыталась закрыть ворота, другие  же  стремились
оставить их открытыми, пока не вернутся последние бегущие ахейцы, чтобы те
могли попасть внутрь лагеря. Я видел, что Гектор и его  конница  достигнут
ворот через минуту-другую. И если они попадут в лагерь, то убьют  каждого,
кто там окажется.
   - Оставайся здесь, - сказал я Политосу. И, не проверив,  послушался  ли
он, направился к воротам, проскользнув  среди  кольев,  заграждавших  верх
насыпи.
   Краем глаза я  заметил  летевшее  в  меня  легкое  копье.  Чувства  мои
обострились, мир вокруг словно застыл  на  мгновение,  а  тело,  казалось,
рассекало пространство. Копье медленно плыло в воздухе, слегка  подрагивая
в полете. Я шагнул в сторону, оно вонзилось в землю у моих ног  и,  дрожа,
застыло. Вырвав его, я бросился к воротам.
   Колесница Гектора уже громыхала вверх по песчаной  насыпи,  прорезавшей
ров перед валом. Времени на раздумье у меня уже не оставалось,  поэтому  я
спрыгнул с гребня вала - прямо перед взмокшими лошадьми, - вскинул руки  и
завопил.  Перепуганные  лошади  с  негодующим   ржанием   остановились   и
попятились.
   На мгновение окружающий мир перестал для меня существовать, застыв  как
рисунок на вазе. Позади ахейцы пытались закрыть ворота,  чтобы  преградить
троянцам путь в лагерь. Впереди вздыбились кони Гектора, некованые  копыта
которых били по воздуху в дюйме от моего лица. Я стоял  чуть  пригнувшись,
выставив  перед  собой  легкое  копье,  готовый  нанести  удар   в   любом
направлении.
   Лошади метнулись в сторону, их выкатившиеся глаза побелели  от  страха,
колесница едва не свалилась с утоптанной насыпи. Воин в ней устоял;  одной
рукой он держался за поручень, другую же занес над  головой,  направляя  в
мою грудь длиннейшее, омытое кровью копье.
   Я заглянул в  лицо  Гектора,  царевича  Трои.  Карие  глаза  оставались
спокойными и невозмутимыми, без признаков гнева или жажды крови.  Холодный
и расчетливый воин, единственный мыслящий человек  среди  толпы  жаждавших
мести мужланов. Я заметил у него маленький округлый щит, почему-то царевич
не пользовался  длинным,  какие  носила  остальная  знать.  На  щите  была
изображена летящая цапля, - через тысячелетия такой стиль рисунков назовут
японским.
   Он приготовился метнуть копье в меня. Я отступил и, отбросив  дротик  и
перехватив кленовое древко, свалил Гектора, перетащив  его  через  поручни
колесницы. Вырванное у него копье  я  метнул  в  голову  возницы,  который
мгновенно  рухнул  по  другую   сторону   повозки.   Обезумевшие   лошади,
спотыкаясь,  бились  на  узком  пространстве;   внезапно   одна   из   них
соскользнула с откоса, остальные с испуганным ржанием попятились назад,  а
потом повернули и,  растоптав  бедного  возницу,  рванулись  к  лагерю,  в
сторону далекого города, катя за собой опустевшую колесницу.
   Гектор поднялся на ноги и, угрожая мечом, направился ко мне;  я,  держа
копье словно дубинку, отразил удар и вновь сбил царевича с ног.
   К этому времени на насыпь прибежали  троянцы  -  пешие,  без  колесниц,
потому что взбесившаяся упряжка Гектора распугала нападавших.
   Я огляделся. Теперь ворота уже  закрыли  и  ахейские  лучники  целились
через ее щели. Некоторые воины успели подняться на насыпь и бросали оттуда
камни и копья. Подняв над головой свой щит, стараясь укрыться от  летевших
снарядов, Гектор отступил. Что касается меня,  то  я  легко  уклонялся  от
троянских стрел.
   Троянцы отступили, но только на расстояние полета стрелы,  пущенной  из
лука. Там Гектор и приказал им остановиться.
   Осада лагеря ахейцев,  огражденного  валом  и  рвом,  в  тылу  которого
спокойно плескалось море, продолжалась. Троянцы оставили за собой покрытое
трупами поле боя.
   Я залез на ворота, перебросил ногу через край, затем помедлил  секунду,
обратив взор на  поле  битвы.  Должно  быть,  многие  из  молодых  господ,
приплывших сюда на нашем судне, теперь лежали там, лишившись  великолепной
брони, мечей с драгоценными  рукоятками,  богатой  одежды,  своих  молодых
жизней... Высоко в безоблачной небесной голубизне  кружили  птицы,  теперь
уже не чайки, а стервятники.
   Политос обратился ко мне:
   - Орион, должно быть, ты сын самого  Ареса!  Лишь  великий  воин  может
сразить царевича Гектора!
   К его похвале присоединились и другие; я перелез через шаткие ворота  и
легко спрыгнул на землю. Меня  окружили,  принялись  хлопать  по  спине  и
плечам, улыбаясь и крича, кто-то предложил мне деревянную чашу с вином:
   - Ты спас весь наш лагерь!
   - Твоя рука остановила коней царевича, словно десница самого Посейдона!
   Даже надсмотрщик посмотрел на меня ласково.
   - Фет  так  поступить  не  может,  -  сказал  он,  может  быть  впервые
внимательно взглянув на меня своими  выпученными  лягушачьими  глазами.  -
Почему воин оказался среди работников?
   Ничуть не задумавшись, я ответил:
   - Я должен был выполнить обет перед богом.
   Ахейцы расступились с  благоговейными  улыбками.  Лишь  у  надсмотрщика
достало храбрости оставаться на месте. Он кивнул и сказал спокойно:
   - Понимаю. Значит, твой бог сегодня доволен.
   Я пожал плечами.
   - Об этом мы узнаем достаточно скоро.
   Ко мне подошел Политос:
   - Пойдем, я отыщу тебе хороший очаг и горячую пишу.
   Я позволил старому сказителю увести меня в сторону.
   - Я догадывался, что ты человек необычный, - сказал  он,  пока  мы  шли
среди шатров и палаток. - Таких плеч у рабов не бывает.  Да  и  ростом  ты
почти равен великому Аяксу. Видимо, знатный юноша, сказал я себе, если  не
бог.
   Он болтал без умолку, рассказывая мне, какими представились мои  деяния
его глазам, и вспоминая дневное кровопролитие, словно намереваясь навсегда
запечатлеть его в своей памяти, чтобы воспевать  в  будущем.  Мы  миновали
множество людей, и  каждый  предлагал  нам  пищу;  женщины,  завидев  меня
издали, улыбались. У некоторых хватало смелости подойти к нам и предложить
свежее поджаренное на вертелах мясо с луком.
   Политос всех отгонял в сторону.
   - Лучше накормите своих господ, - резко отвечал  он.  -  Перевяжите  их
раны и умастите целебным бальзамом. Утолите голод, напоите вином, а  потом
как следует поморгайте  своими  коровьими  ресницами,  чтобы  привлечь  их
внимание.
   Мне же он сказал:
   - Орион, все зло в мире от женщин. Остерегайся их.
   - Эти женщины рабыни или феты? - поинтересовался я.
   - Женщины не бывают фетами. Чтобы женщина работала за плату?!  Об  этом
никто никогда не слыхивал!
   - Даже блудницы?
   - Ха! Но они в городах, там - конечно да. Однако храмовые  блудницы  не
являются фетами, это вовсе не одно и то же.
   - Значит, женщины здесь...
   - Рабыни и пленницы. Дочери или жены врагов, захваченные  в  городах  и
деревнях.
   Мы подошли к группе мужчин, сидевших  возле  одного  из  самых  высоких
походных  очагов  среди  тех,  что  пылали  возле   чернобоких   кораблей.
Внимательно посмотрев на нас, они расступились.
   Сверху с борта судна  спустили  большую  холстину,  образовавшую  нечто
вроде навеса; возле нее стоял воин в шлеме и  с  собакой.  Я  взглянул  на
ухмылявшуюся дельфинью морду, украшавшую нос корабля,  четко  выделявшуюся
на синем, как море, фоне.
   - Это лагерь Одиссея, - негромко  пояснил  Политос,  когда  мы  сели  и
приняли большие плошки с жареным мясом и кубки подслащенного медом вина. -
Перед тобой жители Итаки.
   Прежде чем выпить, он пролил на землю несколько капель  вина  и  жестом
велел мне сделать то же самое.
   - Почтим богов, - проговорил Политос, удивленный тем,  что  я  не  знаю
обычая.
   Люди восхваляли мой подвиг у ворот, а потом  принялись  спорить,  какой
именно бог подвиг меня на героические деяния. Здесь предпочитали Посейдона
и Ареса, впрочем, не забывали Афину, да и самого Зевса поминали  время  от
времени. Греки разговорчивы до самозабвения, и никто  из  них  не  подумал
спросить меня самого.
   Болтовню ахейцев я слушал с радостью, поскольку из их слов многое сумел
узнать о войне. Конечно, они не сидели десять лет под стенами Трои, просто
столько лет ахейцы каждое лето приплывали сюда воевать: Ахиллес,  Менелай,
Агамемнон и прочие цари грабили восточное побережье Эгейского  моря,  жгли
города, брали пленников, пока наконец не набрались смелости и силы,  чтобы
осадить саму Трою. Но как все предполагали, без Ахиллеса, самого  могучего
ахейского воина, ничего хорошего их  не  ждет.  Случилось,  что  Агамемнон
наградил Ахиллеса молодой пленницей и тут же забрал ее обратно.  Подобного
оскорбления великий воин не мог снести даже от самого царя.
   - Самое смешное в этом,  -  сказал  один  из  мужей,  бросив  тщательно
обглоданную баранью кость псам, бродившим возле нас,  -  то,  что  Ахиллес
всем женщинам предпочитает своего друга Патрокла.
   Все закивали и одобрительно зашумели. Ахиллес с Агамемноном поссорились
не из-за женщины, дело было в оскорбленной  гордости  и  попранной  чести.
Причем с обеих сторон, насколько я смог разобраться.
   Пока мы ели и разговаривали, небо потемнело, над сушей прокатился гром.
   - Отец Зевс взывает с горной вершины, - сказал Политос.
   Один из  пехотинцев  в  кожаной  куртке,  заляпанной  жиром  и  кровью,
поглядел на облачное небо:
   - Зевс, может быть, позволит нам отдохнуть сегодня после полудня.
   - Нельзя же драться в дождь? - откликнулся кто-то.
   И в самом деле, дождь начался через несколько минут. Все разбежались по
укрытиям, кто какое сумел найти. Мы с Политосом устроились у борта корабля
Одиссея.
   - Великие вожди теперь встретятся и заключат перемирие, чтобы женщины и
рабы вышли и забрали тела  погибших.  Сегодня  их  сожгут,  а  над  прахом
насыпят курган. - Он вздохнул - Так начали этот вал - с  кургана,  который
укрыл останки погибших героев.
   Я уселся и принялся следить за дождевыми  каплями,  прибивавшими  пыль,
образовавшими лужи на песчаном берегу, барабанившими по волнам. Порывистый
ветер гнал серую пелену дождя через залив, стемнело, и  теперь  я  уже  не
видел  мыса.  Стало  прохладно,  делать  было  нечего,  оставалось  только
бездумно ждать, пока не вернется солнце.
   Я  вжался  в  борт  лодки  насколько  мог,  ощущая  холод  и  полнейшее
одиночество. Я с тоской размышлял о том, что мне не место в этом времени и
в этих краях, куда забросила меня  беспощадная  сила,  которая  убила  мою
любовь.
   "Я служу богу", - так мне пришлось сказать доверчивым  ахейцам.  Служу,
но против желания.  Бедный  безумец,  заблудившийся  в  дремучем  лесу,  я
покоряюсь силам, недоступным моему пониманию.
   "Кто толкнул меня на подвиг?" - размышлял  я.  Золотой  бог  моего  сна
называл себя Аполлоном. Но по  словам  греков,  окружавших  очаг,  Аполлон
поддерживал в этой войне троянцев, а не ахейцев. Я боялся  уснуть,  потому
что знал: стоит мне закрыть глаза  -  и  опять  придется  предстать  перед
этим... богом. Иначе назвать его у меня язык не поворачивался.
   Отвлекшись на мгновение от  своих  дум,  я  заметил,  что  передо  мной
появился дюжий, плотно  сбитый  мужчина  с  поседевшей  темной  бородой  и
угрюмым выражением лица. Подняв глаза, я разглядел волчью шкуру, накинутую
на его голову и плечи, по которой барабанил дождь, тунику до колен, меч на
бедре, ступни и лодыжки  в  грязи,  кулаки  размером  с  хорошие  окорока,
упертые в бедра.
   - Это тебя зовут Орионом? - выкрикнул он, пытаясь перекрыть шум дождя.
   Поднявшись на ноги, я увидел, что на несколько дюймов выше  пришедшего.
И все же он не из тех, кого можно одолеть.
   - Да, я Орион.
   - Пойдешь за мной, - отрезал он и повернулся.
   - Куда?
   - Мой господин Одиссей хочет видеть человека, который сумел  преградить
путь царевичу Гектору. Живее! - бросил он через плечо.
   Под проливным дождем мы с Политосом направились к веревочной  лестнице,
спущенной с палубы.
   - Знал я, что здесь лишь у Одиссея хватит ума, чтобы прибегнуть к твоим
услугам, - хихикнул старик. - Да-да, я знал это!



        "5"

   - Какому богу ты служишь? - спросил Одиссей.
   Я замер перед лицом царя Итаки, сидевшего на деревянном табурете. Рядом
с  ним  расположились  знатные  воины.  На  первый  взгляд  царь  выглядел
низкорослым: ноги его были коротковаты, плечи  широки,  а  мощная  грудная
клетка такова, какой и должна быть у человека, плававшего  с  мальчишеских
лет. Его крепкие накачанные руки охватывали кожаные браслеты на запястьях,
а над левым локтем - бронзовое кольцо, поблескивавшее полированным ониксом
и ляпис-лазурью даже во мраке корабля. На темной коже  царя  белели  шрамы
старых ран, разделявшие черные волосы обеих рук, словно дороги в лесу.
   Из свежей раны на правом предплечье сочилась кровь.
   Дождь барабанил по холсту в паре дюймов над моей головой. В шатре пахло
собаками, мускусом и сыростью. Несмотря на холод, Одиссей был в тунике без
рукавов, ноги царя оставались босы, а широкие плечи согревало овечье руно.
   Лицо украшала густая темная вьющаяся борода,  в  которой  лишь  изредка
мелькала седина. Курчавые волосы спускались на  плечи  и  лежали  на  лбу,
доходя почти до  самых  бровей.  Глаза,  серые  словно  море  в  дождливый
полдень, искали, выпытывали, судили.
   Он начал с вопроса, едва мы с Политосом переступили  порог  его  шатра,
без каких бы то ни было фамильярных приветствий и вежливых фраз:
   - Какому богу ты служишь?
   Я поспешно ответил:
   - Афине.
   Не знаю, почему я выбрал богиню-воительницу.  Однако  Политос  говорил,
что она держала сторону ахейцев в этой войне.
   Одиссей буркнул что-то и пригласил меня сесть на единственный свободный
табурет. Двое мужчин, сидевших по обе стороны царя,  выглядели  почти  как
он. Один из них казался  ровесником  Одиссея,  второй  был  много  старше:
волосы и борода его полностью побелели, а конечности  иссохли  до  костей.
Старик кутался в синий  плащ.  Все  они  после  утренней  битвы  выглядели
усталыми и изможденными, - впрочем, кроме  Одиссея,  свежих  ран  не  имел
никто. Одиссей как будто бы только что заметил Политоса.
   - Кто это? - спросил царь.
   - Мой друг, - отвечал я, - спутник и помощник.
   Он кивнул, разрешая сказителю  остаться.  Позади  Политоса,  почти  под
дождем, стоял офицер, который привел нас к царю Итаки.
   - Сегодня утром ты сослужил нам великую службу, - проговорил Одиссей. -
За подобную службу следует наградить.
   Худощавый старик, сидевший справа  от  Одиссея,  заговорил  удивительно
сильным глубоким голосом:
   - Нам сказали, что  прошлой  ночью  ты  прибыл  среди  фетов  на  борту
корабля. Но нынешним утром ты бился как подобает  человеку,  рожденному  и
вскормленному для войны. Клянусь богами!  Глядя  на  тебя,  я  вспомнил  о
собственной молодости. Тогда я не ведал страха. Меня  знали  в  Микенах  и
Фивах! Позволь мне сказать...
   Одиссей поднял правую руку:
   - Прошу тебя, Нестор, оставь на мгновение воспоминания.
   С видимым неудовольствием старик умолк.
   - Какую награду ты попросишь? - спросил меня Одиссей. - Я охотно  дарую
тебе все, что угодно, если это в моей власти.
   Я раздумывал самую малость - полсекунды, а потом ответил:
   - Я прошу у тебя позволения биться среди воинов царя Итаки. И чтобы мой
друг мог прислуживать мне.
   Одиссей ненадолго задумался, Нестор же энергично качал белой головой, а
молодой воин, что сидел слева от царя, улыбался мне.
   - Но вы оба - феты, не имеющие дома? - спросил Одиссей.
   - Да.
   Царь погладил бороду, и лицо его медленно озарилось улыбкой.
   - Дом царя Итаки приветствует тебя. Твое желание выполнено.
   Я не знал, что делать, но Нестор нахмурился слегка  и  взмахнул  обеими
руками, обратив ладони книзу. Я склонился перед Одиссеем.
   - Благодарю тебя, великий царь, -  сказал  я,  надеясь,  что  правильно
избрал тон смирения. - Я буду служить тебе, не жалея своих сил и жизни.
   Одиссей снял кольцо со своего бицепса и защелкнул его на моей руке.
   - Вставай, Орион. Твои смелость и мужество усилят наши ряды. - Офицеру,
стоявшему при входе в шатер, он скомандовал: - Антилокос, пригляди,  чтобы
его одели как подобает и дали оружие.
   Потом  он  кивнул,  отпуская  меня.  Я  повернулся  и  встретил  улыбку
Политоса. Антилокос смотрел из-под мокрой волчьей шкуры,  скорее  оценивая
мои бойцовские качества, чем размышляя, во что бы меня одеть.
   Когда мы оставили шатер и вышли под проливной дождь, я услышал дрожащий
голос царя Нестора:
   - Очень мудрый поступок, Одиссей! Ты  пустил  его  в  свой  дом,  чтобы
заручиться милостью Афины, которой он служит. Я и сам не мог бы  совершить
более мудрого поступка, хотя за долгую жизнь мне  пришлось  принять  много
тонких решений, позволь напомнить тебе об этом. Что же, я помню то  время,
когда флот царя Миноса был  поглощен  огромной  волной,  пираты  совершали
набеги на берега моего царства и  никто  не  мог  остановить  их.  Однажды
пираты захватили торговое судно, везшее груз меди с Кипра. Это было  целое
состояние. Ты ведь знаешь - без меди бронзы  не  получишь.  Никто  не  мог
сказать, что делать! Медь была...
   Сильный голос его наконец  утонул  за  гулом  тяжелых  капель  дождя  и
порывами ветра.
   Антилокос провел нас мимо  итакийских  кораблей  к  навесу  из  бревен,
сплетенных вместе и  промазанных  той  же  самой  черной  смолой,  которой
пропитывали судна. Крупней сооружения в лагере я не видел, там  вполне  бы
могли поместиться целых две дюжины  воинов.  Единственный  невысокий  вход
защищала от дождя и ветра большая холстина.
   Внутри помещение напоминало нечто среднее между  складом  и  оружейной.
Политос даже присвистнул от удивления. Здесь хранились и колесницы,  дышла
которых торчали вверх. Шлемы и доспехи аккуратно выстроились  возле  одной
стены, возле другой - копья, мечи, луки, между ними стояли сундуки, полные
одежды и одеял.
   - Сколько всего! - воскликнул Политос.
   Антилокос, который не умел смеяться, отвечал с угрюмой ухмылкой:
   - Все отобрано или снято.
   Политос кивнул и прошептал:
   - Неужели так много!
   Из-за  стола,  заваленного  глиняными  табличками,  поднялся  старик  и
направился к нам по песчаному полу.
   - Что еще? Неужели нельзя хоть на минуту оставить меня в  покое?  Зачем
ты опять тащишь сюда  незнакомцев?  -  жаловался  худой  ворчун  с  кислым
выражением лица.  Ладони  старца  были  согнутыми,  как  клешни,  а  спина
сгорблена.
   - Я привел к тебе  новичка.  Мой  господин  Одиссей  хочет,  чтобы  его
облачили как подобает. - Проговорив это, Антилокос повернулся и нырнул под
низкую притолоку входа.
   Шаркая ногами, старик приблизился настолько, что  мог  прикоснуться  ко
мне, и поглядел прищурясь:
   - Ты огромен, как критский бык! С чего это  царь  решил,  что  я  сумею
найти одежду на такого бугая? - Бормоча под нос, он повел меня и  Политоса
мимо  столов,  уставленных  бронзовыми  кирасами,  поручнями,  поножами  и
шлемами. Я остановился и потянулся к шлему с красивым гребнем.
   - Не этот!  -  взвизгнул  вредный  старикашка.  -  Такие  не  для  тебе
подобных!
   Одной клешней он впился мне в предплечье и потащил к  груде  одежды  на
земле, валявшейся возле входа под навесом.
   - Вот, - сказал он. - Погляди, может, подыщешь что-нибудь подходящее.
   Мне пришлось потратить много времени, но наконец я оделся в запачканную
льняную тунику, кожаную юбку, которая доходила мне  до  колен,  и  кожаный
жилет, не стеснявший движений. Старик хмурился и  ворчал,  но  я  настоял,
чтобы и Политос отыскал тунику и шерстяную  куртку.  Из  оружия  я  выбрал
простой короткий меч и прикрепил кинжал к поясу справа под курткой. Ни  на
мече, ни на кинжале  не  было  ни  драгоценных  металлов,  ни  самоцветов,
впрочем, по перекрестью бронзового меча змеился сложный рисунок.
   Старик так и не смог подыскать мне подобающий  шлем,  пришлось  наконец
остановиться на бронзовом колпаке. Сандалии  и  подбитые  бронзой  кожаные
поножи завершили  мое  облачение,  впрочем,  большие  пальцы  ног  все  же
выступали за края подошв.
   Старик противился изо всех сил, однако, настояв на своем,  я  взял  два
одеяла. Он визжал, спорил и пугал, грозя позвать самого  царя,  чтобы  тот
убедился, какого прислал нахала. И лишь  когда  я  поднял  его  в  воздух,
ухватив за ворот туники, он успокоился и позволил забрать  одеяла.  Но  от
выражения его лица скисло бы и парное молоко.
   Когда мы покинули склад, дождь  уже  прекратился  и  заходившее  солнце
быстро сушило песчаный берег. Политос шел первым назад к очагу, к людям, с
которыми мы делили в полдень нашу пищу. Мы снова  ели,  пили  вино,  затем
разложили свои новые одеяла, готовясь ко сну.
   Неожиданно Политос упал на свои костлявые колени и сжал мою правую руку
своими ладонями с силой, которой я в нем не ожидал.
   - Орион, господин мой, ты сегодня дважды спас мне жизнь.
   Я хотел высвободиться.
   - Ты спас весь лагерь от Гектора и мстительных троянцев, но кроме того,
ты возвысил меня из жизни,  полной  позора  и  несчастий.  Я  всегда  буду
служить  тебе,  Орион.  И  всегда  буду  благодарен  тебе  за  милосердие,
проявленное к бедному старому сказителю.
   Он поцеловал мою руку.
   Я поднял старика на ноги, взяв за хрупкие плечи.
   - Бедный старый болтун, - сказал я непринужденно. - Среди всех, кого  я
знал, ты первый благодарен за то, что стал рабом.
   - Твоим рабом, Орион, - поправил он. - Я рад сделаться им.
   Я покачал головой, не зная, что сказать и сделать. Наконец буркнул:
   - Ну что ж, хорошо, давай спать.
   - Да. Конечно. Пусть Фантастос пошлет тебе счастливые сны.
   Я не хотел закрывать  глаза,  не  хотел  снова  видеть  своего  творца,
который называл себя Аполлоном, если моя встреча с ним и правда  произошла
во сне. Я лежал на спине, смотрел в черноту неба,  усеянного  звездами,  и
гадал  -  к  которой  из  них  устремлялся  наш  корабль  и  появится   ли
когда-нибудь в ночных небесах Земли вспышка его взрыва. Я снова увидел  ее
неописуемо прекрасное лицо. Темные волосы блестели  в  звездном  свете,  в
серых глазах искрилось желание.
   Он убил ее, он - я не сомневался в этом. Золотой бог Аполлон. Он  убил,
а обвинил меня. Ее убил, а меня сослал сюда.  Сохранил  мне  жизнь,  чтобы
потешиться.
   - Орион? - прошептал кто-то рядом.
   Я сел и инстинктивно потянулся к мечу, лежавшему на земле подле меня.
   - Царь хочет видеть тебя. - Надо мной склонился Антилокос.
   Я поднялся на ноги, взял меч. Стояла черная  ночь,  и  света  от  почти
угасшего очага едва хватало на то, чтобы различить лицо воина.
   - Бери шлем, если он у тебя есть, - сказал Антилокос.
   Я нагнулся и прихватил бронзовый колпак. Глаза Политоса открылись.
   - Царь хочет говорить со мной, - сказал я старику. - Спи.
   Он блаженно улыбнулся и завернулся в свое одеяло.
   Я проследовал за Антилокосом  к  корме  корабля  Одиссея,  мимо  спящих
воинов.
   Как я и предполагал, царь был намного ниже меня. Даже  гребень  на  его
шлеме едва достигал моего  подбородка.  Он  кивнул,  приветствуя  меня,  и
сказал просто:
   - Следуй за мной, Орион.
   Втроем мы безмолвно прошли по спящему лагерю  и  поднялись  на  гребень
вала, невдалеке от ворот, где я сегодня завоевал уважение ахейцев. Там  на
страже стояли воины, державшие длинные копья  и  нервно  вглядывавшиеся  в
темноту. За чернильной  тенью  рва  на  равнине  виднелись  многочисленные
костры троянцев.
   Одиссей вздохнул. Не подобало исторгать подобные звуки из столь могучей
груди.
   - Ты видишь, царевич Гектор оставил за собой равнину. Завтра войско его
бросится на штурм вала, чтобы прорваться в лагерь и сжечь наши корабли.
   - Можно ли воспрепятствовать этому? - спросил я.
   - Боги решат, когда взойдет солнце.
   Я молчал, сообразив, что Одиссей  пытался  что-нибудь  придумать,  дабы
побудить богов помочь ему.  Сильный  высокий  голос  обратился  к  нам  из
темноты сверху:
   - Одиссей, сын Лаэрта, ты пересчитываешь костры троянцев?
   Одиссей мрачно улыбнулся:
   - Нет, Большой Аякс. Их чересчур много, чтобы имело смысл считать.
   Он махнул  мне,  и  мы  вернулись  назад.  Аякс  действительно  казался
гигантом: он возвышался над всеми и был даже выше меня на дюйм или  два...
У него были громадные плечи и руки,  как  молодые  деревья.  С  непокрытой
головой стоял он под звездами, одетый только в тунику и кожаный жилет.  На
его широком лице с высокими скулами и крохотной пуговкой носа росла редкая
борода, еще совсем жидкая, не то  что  густая  курчавая  поросль  на  лице
Одиссея и прочих вождей. Невольно потрясенный, я  понял,  что  Аякс  очень
молод, видимо, ему всего лет девятнадцать или двадцать.
   Возле него стоял  человек,  казавшийся  старше,  волосы  и  борода  его
побелели, он кутался в темный плащ.
   - Я взял с собой Феникса, - сказал Большой  Аякс.  -  Может  быть,  ему
удастся убедить Ахиллеса скорее, чем нам.
   Одиссей коротко кивнул в знак одобрения.
   - Я учил Ахиллеса, когда он был еще  юношей,  -  сказал  Феникс  слегка
подрагивающим голосом. - Он вел себя гордо и заносчиво уже тогда.
   Аякс пожал мощными плечами. Одиссей проговорил:
   - Ну что ж, попробуй убедить его присоединиться к войску.
   Мы направились в дальний конец лагеря, где  на  берегу  лежали  корабли
Ахиллеса. С полдюжины вооруженных людей охраняли трех  знатных  воинов,  я
шел среди них. Дул ветер с моря, резкий и холодный, он пронзал словно нож.
Я почти завидовал Политосу, закутавшемуся в одеяло, и уже  жалел,  что  не
выпросил у прижимистого старика еще пару одеял.
   Прежде чем попасть в стан войска Ахиллеса, пришлось миновать караульных
в доспехах и при оружии, со шлемами на головах и копьями в руках, одетых в
плащи. Ветер теребил ткань, и она волнами трепетала на бронзовых панцирях.
Они узнали гиганта Аякса и приземистого могучего царя Итаки  и  пропустили
всех беспрепятственно.
   Наконец  нас  остановила  пара  стражей,  в  блестящей  броне   которых
отражались даже слабые звездные  блики,  в  нескольких  ярдах  от  большой
хижины, сооруженной из досок.
   - Нас прислал великий царь, - проговорил Одиссей глубоким  и  серьезным
голосом. - Мы хотим увидеть Ахиллеса, царевича мирмидонян.
   Страж отсалютовал, приветствуя нас, и ответил:
   - Царевич Ахиллес ожидает вас и просит войти.
   Он отступил в сторону и жестом пригласил нас внутрь.



        "6"

   Могучий воин Ахиллес наслаждался комфортом. Его  жилище  было  украшено
богатыми тканями, пол  устилали  ковры,  в  просторном  помещении  повсюду
стояли ложа,  лежали  подушки.  В  углу  мерцали  красные  угольки  очага,
изгонявшие холод и сырость. Ветер выл в проделанной в крыше дыре, а внутри
было достаточно уютно и тепло.
   Возле очага сидели три женщины, стройные и молодые,  в  скромных  серых
платьях без рукавов  и  разглядывали  нас  большими  темными  глазами.  На
треножниках над  очагом  стояли  железные  и  медные  горшки,  из  которых
тянулись тонкие струйки пара. Пахло мясом и чесноком.
   Сам Ахиллес восседал на широкой кушетке у дальней стены хижины,  спиной
к великолепному гобелену, на котором  кто-то  запечатлел  кровавую  битву.
Ложе его стояло на возвышении  подобно  царскому  трону.  Увидев  великого
воина, я удивился. Передо мной сидел не гигант с  мощным  телом,  подобный
Аяксу. Не походил он и на могучего  Одиссея.  Ахиллес  оказался  невысоким
юношей, почти мальчишкой, на его тонких обнаженных ногах и руках  не  было
даже волос. Подбородок он выбривал дочиста, а серебряная  цепочка  на  лбу
удерживала колечки длинных черных волос.  Великолепную  тунику  из  белого
шелка с пурпурным узором по подолу перехватывал пояс из сцепленных золотых
полумесяцев.
   На первый взгляд казалось, что Ахиллес безоружен, однако возле  него  к
ковру прислонили с полдюжины длинных копий таким образом, чтобы  он  легко
мог дотянуться.
   Но более  всего  потрясало  его  лицо:  уродливое  почти  до  гротеска.
Сверкали бусинки глаз, губы кривились в  оскале,  нос  изгибался  крючком,
кожу изрыли  оспины  и  прыщи.  В  правой  руке  Ахиллес  держал  усеянную
самоцветами чашу с вином; скорее всего царевич уже успел как следует к ней
приложиться.
   Возле  ног  его  восседал  молодой  человек  удивительной  красоты,  не
смотревший ни на кого, кроме Ахиллеса. Патрокл - я  понял  это  без  слов.
Крупные завитки его волос отливали рыжиной, что делало  его  непохожим  на
черноволосых греков. Я подумал даже,  не  красит  ли  он  волосы.  Подобно
Ахиллесу, Патрокл не носил бороды. Впрочем, он явно был  слишком  молод  и
еще не имел потребности бриться. Возле него стоял золотой кубок с вином.
   Я вновь  взглянул  на  Ахиллеса  и  понял,  какие  демоны  сделали  его
величайшим воином своего времени. Маленький уродливый мальчик,  рожденный,
чтобы быть царем, чтобы править, и  вместе  с  тем  обреченный  оставаться
вечным объектом для  шуток  и  слушать  наглые  смешки  за  спиной.  Юноша
научился внутренним огнем гасить смех,  утихомиривать  любых  насмешников.
Его тонкие руки и ноги были тверды как сталь,  в  глазах  не  мелькало  ни
искры смеха. На мой взгляд, этот юноша,  без  сомнения,  способен  одолеть
Одиссея или могучего Аякса одной только силой воли.
   - Приветствую тебя, хитроумный  Одиссей,  -  сказал  он  ровным  чистым
тенором, в котором слышалась легкая насмешка. - И тебя, могучий Аякс, царь
Саламина и вождь ахейского войска. - Затем голос его смягчился. - И  тебя,
Феникс, мой любимый учитель.
   Я взглянул на старика. Тот склонился  перед  Ахиллесом,  но  взор  свой
обратил к прекрасному Патроклу.
   - Мы принесли тебе приветствие, царевич Ахиллес, - сказал Одиссей, - от
Агамемнона, великого царя.
   - От нарушителя своего слова, хотите сказать, - отрезал Ахиллес.  -  От
Агамемнона - похитителя собственных даров.
   - Он наш великий царь, - сказал Одиссей. По тону его можно было понять,
что все по горло сыты Агамемноном, но, увы, с ним приходится ладить.
   - Да, это так, - согласился Ахиллес. - Его любит и  отец  наш  Зевс,  я
уверен.
   Итак, становилось ясно, что переговоры предстоят нелегкие.
   - Возможно, наши гости голодны, - негромко предположил Патрокл.
   Ахиллес взлохматил его кудрявые волосы:
   - Заботливый ты наш...
   Он предложил нам сесть и приказал служанкам накормить гостей и принести
чаши с вином. Одиссей, Аякс и Феникс сели  на  ложа,  расположенные  возле
возвышения, на котором  разместился  Ахиллес.  Патрокл  наполнил  чаши  из
золотого кувшина, мы смиренно уселись на полу у входа. Женщины  передавали
нам блюда с вареной ягнятиной, перемешанной  с  луком,  и  наполняли  чаши
вином, подслащенным медом и приправленным пряностями.
   После того как чаши  завершили  круг  и  все  вежливо  похвалили  вино,
Ахиллес проговорил:
   - Дошло до меня, что могучий Агамемнон рыдал сегодня  как  женщина.  Не
правда ли, он слезлив?
   Одиссей чуть нахмурился:
   - Великого царя сегодня ранили. Трусливый троянский лучник поразил  его
в правое плечо.
   - Плохо, - проговорил Ахиллес. - Вижу, что  и  ты  сегодня  не  избежал
раны. Однако неужели она заставила тебя рыдать?
   Аякс взорвался:
   - Ахиллес, если Агамемнон плачет, то не от боли  и  не  от  страха.  От
позора! Потому что троянцы сумели  осадить  наш  лагерь.  Потому  что  наш
лучший воин сидит на мягком ложе, пока Гектор со  своими  воинами  убивает
его друзей.
   - В позоре этом виноват сам Агамемнон! - закричал в ответ Ахиллес. - Он
ограбил меня! Он обошелся со мной как с рабом или того хуже. Он зовет себя
великим царем, но ведет себя как вор и содержатель притона!
   Разговор оказался долгим. Ахиллеса разъярило то, что Агамемнон  отобрал
у него доставшуюся при разделе добычи пленницу. И уверял всех,  что,  пока
он воевал, царь трусливо отсиживался в тылу, но после  битвы  забрал  себе
самые лучшие трофеи и даже отнял у него, Ахиллеса,  то,  что  принадлежало
ему по праву.
   - Я взял штурмом больше городов и доставил ахейцам больше  пленников  и
добычи, чем любой из мужей, здесь сидящих, и никто из вас не  может  этого
опровергнуть, - горячо утверждал он. - Но  толстозадый  Агамемнон  захотел
отобрать честно заслуженную мною награду, а  все  вы  позволяете  ему  так
поступить. Неужели никто не мог защитить меня на совете? Или  вы  думаете,
что я в долгу перед кем-нибудь из вас? Почему должен я  проливать  за  вас
кровь, если вы не хотите защитить меня даже словом?
   Патрокл попытался утихомирить его, но безуспешно:
   - Ахиллес, эти мужи не враги тебе. Они пришли сюда мириться. Хозяин  не
должен кричать на гостей.
   - Я знаю, - отвечал Ахиллес, чуть улыбаясь молодому человеку. - Это  не
ваша вина, - сказал он Одиссею и остальным. - Но  я  клянусь,  что  скорее
попаду в Аид, чем вновь помогу  Агамемнону.  Он  недостоин  доверия.  Надо
подумать о том, чтобы избрать нового предводителя.
   Одиссей попытался тактично уговорить Ахиллеса, превознося его храбрость
в битве и подчеркивая  ошибки  и  недостатки  Агамемнона.  Аякс,  тупой  и
прямолинейный, все твердил Ахиллесу, что  тот  просто  помогает  троянцам.
Старик Феникс взывал к совести своего бывшего ученика и напоминал  эпизоды
из его детства.
   Ахиллес не проявлял раскаяния.
   - Честь? - возмутился он, обращаясь  к  Фениксу.  -  Разве  я  не  буду
обесчещен, если встану в ряды войска человека, который ограбил меня?
   Одиссей спокойно предложил:
   - Если ты хочешь именно эту девушку, мы вернем тебе ее.
   Ахиллес вскочил на ноги, Патрокл поднялся рядом. Я не ошибся: герой был
маловат ростом, хотя невероятно мускулист и жилист. Даже худощавый Патрокл
оказался выше его на несколько дюймов.
   - Я буду защищать свои корабли, когда Гектор ворвется  в  лагерь,  -  в
ярости ответил Ахиллес. - Но до тех пор, пока Агамемнон не придет ко  мне,
пока не принесет извинений, пока не попросит меня вернуться на поле брани,
я останусь здесь.
   Одиссей поднялся, понимая, что разговор окончен. Феникс встал,  и  Аякс
сообразил, что пора уходить.
   - Что же воспевать поэтам  будущих  поколений?  -  обернулся  у  выхода
Одиссей, выпуская  последнюю  стрелу,  еще  надеясь  растревожить  гордого
воина. - То, как Ахиллес отсиживался в шатре,  пока  троянцы  убивали  его
друзей?
   Стрела отскочила  от  укрывшегося  панцирем  безразличия  Ахиллеса,  не
возымев действия.
   - Пусть поют... Зато скажут, что я не забыл о собственной  чести  и  не
стал служить человеку, который унизил меня.
   Мы направились к двери, на ходу прощаясь. Феникс держался  сзади,  и  я
слышал, как Ахиллес пригласил старого наставника  переночевать  у  него  в
шатре.
   Выйдя на воздух, Аякс устало покачал головой:
   - Мы ничего не смогли сделать, он просто не стал нас слушать.
   Одиссей хлопнул по его широкому плечу:
   - Мы старались  как  могли,  друг  мой.  А  теперь  пора  готовиться  к
завтрашней битве, учитывая, что Ахиллес не примет в ней участия.
   Аякс побрел в темноту, следом шли его люди. Одиссей обернулся ко мне  и
задумчиво произнес:
   - У меня есть к тебе дело. Ты можешь закончить  эту  войну,  если  тебе
будет сопутствовать удача.
   - А если нет?
   Одиссей улыбнулся и положил руку на мое плечо:
   - Орион, никому не суждено жить вечно.



        "7"

   Словом, менее чем через час я оказался  во  рву,  который  огибал  наши
укрепления. Я направлялся в лагерь троянцев; белая тряпка, повязанная  над
левым локтем, свидетельствовала о том, что я являюсь парламентером. Тонкая
ивовая ветвь в правой руке заменяла жезл вестника.
   - С ними ты сможешь пройти мимо часовых троянцев, не рискуя собственным
горлом, - сказал мне Одиссей без улыбки, без ободрения в голосе. -  Ступай
прямо к царевичу Гектору и ни с кем больше не разговаривай, - приказал  он
мне. - Скажи ему,  что  Агамемнон  предлагает  так  закончить  эту  войну:
троянцы  возвратят  Елену  законному  мужу,   а   удовлетворенные   ахейцы
отправятся в родные края.
   - Разве этого еще не предлагали? - спросил я.
   Одиссей улыбнулся моей наивности:
   - Предлагали, но при этом  требовали  огромный  выкуп,  и  кроме  того,
желали забрать все, что прихватила с собой Елена. Тогда  мы  бились  прямо
под стенами Трои. Приам и его сыновья так и не поверили, что мы  прекратим
осаду, не попытавшись ворваться в город. Но сейчас все  переменилось,  нас
осаждает Гектор, и, быть может, они поверят,  что  мы  готовы  отправиться
восвояси и нуждаемся лишь в том, чтобы сохранить лицо.
   - Разве для того, чтобы сохранить лицо, нам нужно  обязательно  вернуть
Менелаю Елену? - недоумевал я.
   Он взглянул на меня с любопытством:
   - Безусловно, она только женщина, Орион. Или ты  думаешь,  что  Менелай
проводил ночи в  одиночестве  с  той  поры,  как  эта  сучонка  сбежала  с
Александром?
   Я недоуменно заморгал, не находя ответа. И  подумал:  "Неужели  Одиссей
так же думает о собственной жене, ожидающей его дома в Итаке?"
   Он заставил меня повторить все наставления и  затем,  удовлетворившись,
проводил к вершине вала, почти к тому самому месту, где сегодня  произошла
схватка, принесшая мне славу. Я вглядывался во тьму: в серебристом  лунном
свете сгущался туман, равнину затянула призрачная дрожащая дымка, медленно
вздымавшаяся и опадавшая, словно от дыхания какого-то живого существа. Тут
и там виднелись отблески троянских костров; подобные далеким звездам,  они
мерцали в тумане.
   - Помни, - произнес Одиссей, - ты  будешь  говорить  лишь  с  царевичем
Гектором, и ни с кем другим.
   - Ясно, - ответил я.
   По склону я спустился в чернильную  темень,  скрывавшую  ров,  и  через
щупальца тумана, протянувшиеся по равнине, направился к  лагерю  троянцев,
держа путь к кострам, мерцавшим и  пламеневшим  в  тумане,  и  холодея  от
неприятных  предчувствий.  Вглядываясь  в  посеребренную  луной  дымку,  я
заметил костер, который казался ярче и выше, чем все остальные.
   "Наверное, возле него шатер Гектора", - подумал я и направился  вперед,
ожидая в любой момент услышать окрик стража. Оставалось только  надеяться,
что меня окликнут прежде, чем  бросят  мне  в  спину  копье.  Чувства  мои
обострились; я мог бы услышать шорох кинжала, выскальзывающего  из  ножен,
казалось, я увидел бы затылком крадущегося за мной... Но я ничего не видел
и не слышал: лагерь словно утонул в  тумане,  приглушившем  все  звуки,  и
никого не было между кострами, кроме меня самого.
   Огонь впереди разгорался, в него словно бы подкладывали дрова, и вот из
скромного походного костерка превратился в огромный манящий маяк.  Он  уже
мерцал, как подобает огню, пылал яростно и ярко, с  каждым  шагом  делаясь
все более ослепительным. Скоро он стал настолько ярким, что  мне  пришлось
прикрыть глаза рукой, чтобы защитить  их  от  жгучего  света.  Жара  я  не
ощущал, но в яркости заключалась иная сила. Ослепительный свет придавливал
меня к земле и наконец заставил  опуститься  на  колени  перед  всесильным
золотым сиянием.
   Тут я услышал смех и сразу понял, кто передо мной.
   - Встань на ноги, Орион! - сказал Золотой  бог.  -  Или  тебе  нравится
ползать подобно червю?
   Я медленно поднялся на  ноги.  Золотой  бог  стоял,  купаясь  в  теплом
сиянии, которое словно отделяло нас от погруженной в туман и мрак равнины.
Миром правила ночь. Никто в лагере не шевелился. Троянцы не видели  нас  и
не слышали.
   - Орион, - сказал он насмешливо. - Вечно тебе удается прогневать  меня.
Вот и опять - ты спас лагерь ахейцев.
   - И тем вновь не угодил тебе? - спросил я.
   Вполне человеческим  жестом,  странным  для  богоподобной  персоны,  он
почесал подбородок.
   - Здесь я зовусь Аполлоном, богом Солнца, несущим свет и красоту людям.
Я добиваюсь победы троянцев над варварами из Ахеи.
   - А остальные... - я подыскивал подходящее слово, - боги?  Неужели  все
они поддерживают Трою? Едва ли...
   Улыбка его исчезла.
   - Ведь ты же не один, наверное, есть  и  другие?..  -  продолжал  я.  -
Богоподобные существа вроде тебя?
   - Есть, - признался он.
   - Они сильнее тебя? Например, Зевс, Посейдон?
   - Существ, подобных  мне,  несколько,  Орион,  -  сказал  Золотой  бог,
помахивая рукой. - Но имена, которыми их называют эти примитивные люди, не
имеют абсолютно никакого значения.
   - Но разве они не более могущественны, чем ты? Ведь среди  них  Зевс!..
Ваш царь?!
   Он рассмеялся:
   - Ты пытаешься найти способ перехитрить меня!
   - Я пытаюсь понять, кто ты и что из себя представляешь,  -  ответил  я.
Так оно и было на самом деле.
   Золотой бог внимательно разглядывал меня - едва ли не с опаской.
   - Ну, хорошо, -  проговорил  он  наконец,  -  если  ты  хочешь  увидеть
других...
   Ночной туман словно начал  медленно  испаряться  под  лучами  утреннего
солнца, и я увидел вокруг себя еще нечеткие силуэты.
   Медленно  возникали  они,  обретая  плоть,   цвет   и   материальность.
Окружившие меня живые осязаемые мужчины и женщины смотрели  на  меня,  как
ученый разглядывал бы какую-нибудь букашку или бактерию.
   - Опрометчивый поступок, - сказал один из них глубоким сильным голосом.
   - Он - мое творение, - ответил Золотой бог. - Я с ним справлюсь.
   "Да, - подумал я. - Ты  можешь  справиться  со  мной.  Но  до  поры  до
времени".
   Ко мне было обращено множество лиц: на меня смотрели прекрасные женщины
с безупречной кожей, глаза которых сверкали как яркие самоцветы; в  словах
молодых на вид мужчин слышалась мудрость тысячелетий... и строгость  самой
вечности.
   Я казался себе мальчишкой,  ребенком  в  окружении  взрослых,  карликом
среди гигантов.
   - Я доставил его  с  равнины  Илиона,  -  сказал  Золотой  бог,  словно
оправдываясь.
   -  Ты  храбришься,  -  сказал  заговоривший  первым.   Темноволосый   и
темноглазый, он потрясал своей скрытой мощью, словно могучая гора  посреди
равнины. Я понял, что вижу Зевса, хотя никаких  молний  в  его  кулаке  не
было, а  аккуратно  подстриженная  борода  оказалась  лишь  чуть  тронутой
сединой.
   Золотой бог беззаботно рассмеялся. Я пытался разглядеть среди величавых
и строгих ликов знакомое лицо... лицо богини, которую я любил, или хотя бы
черного Аримана, с которым когда-то боролся  и  которого  победил.  Но  не
отыскал их.
   Заговорила одна из женщин:
   - Ты все еще хочешь, чтобы троянцы выиграли?
   Золотой бог улыбнулся:
   - Да, пусть даже тебе это не по вкусу.
   - Грекам есть что противопоставить твоим любимцам, - продолжала она.
   - Тьфу! Варвары.
   - Они не всегда  останутся  такими.  Настанет  время,  и  они  создадут
прекрасную цивилизацию, если ты им не помешаешь.
   Тряхнув дивными золотыми волосами, он возразил:
   - Обещаю тебе, цивилизация Трои окажется еще прекраснее.
   - Я изучал пути времени, - сказал один  из  мужчин.  -  Победу  следует
отдать грекам.
   - Нет! - выкрикнул Золотой бог. -  Проклятые  пути  времени!  Я  создаю
новый путь; он всем нам доставит радость, если вы перестанете мне мешать.
   - Но мы тоже имеем право манипулировать этими созданиями... как и ты, -
сказала женщина. - И я слабо верю в разумность твоих планов.
   - Потому что ты их не понимаешь, - настаивал Золотой  бог.  -  Я  хочу,
чтобы Троя победила. Тогда этот город сделается самым  важным  центром  на
данной стадии  истории  человечества.  Вокруг  города  образуется  могучая
империя, которая объединит Азию и  Европу.  Подумай  об  этом!  Энергия  и
доблесть европейцев  сольются  с  мудростью  и  терпением  людей  Востока!
Богатства  обоих  миров  сольются  воедино,  возникнет  единая   Илионская
империя, которая протянется от Британских островов до Индии!
   - И что хорошего получится из этого? - спросил один из мужчин,  который
подобно прочим был идеально прекрасен. Черты его лица  казались  настолько
безупречными, насколько это вообще возможно для  человека.  -  Когда  твои
любимцы вздумают делить свою империю, единство среди  них  может  принести
гораздо больше вреда, чем здоровое соперничество.
   - Да, - согласилась женщина.  -  Вспомни  тот  путь,  где  доминировали
неандертальцы. Ты разрушил его руками вот этого своего создания. Все  едва
не кончилось нашей гибелью.
   Золотой бог бросил на меня яростный взгляд:
   - Подобная ошибка не повторится.
   - Нет, дело не в Аримане и его соплеменниках, которые пребывают ныне  в
собственном континууме. Кризис мы пережили, - проговорил тот,  которого  я
назвал Зевсом. - Вопрос в том, что делать с Троей.
   - Троя должна победить, - настаивал Золотой бог.
   - Нет, победят греки...
   - Победят троянцы, - перебил его Золотой бог. - Они победят, потому что
я заставлю их победить.
   - Чтобы ты мог создать Илионскую империю,  которая  так  дорога  твоему
сердцу? - проговорил Зевс - Так?
   - Почему это настолько важно? - спросила женщина.
   - Она объединит всю Европу и большую часть Азии, -  проговорил  Золотой
бог. - Не будет разделения между Востоком и Западом, не  будет  раздвоения
человеческого духа. Не будет Александра Македонского с его полуварварскими
стремлениями,  не  будет  Римской  империи,  не   будет   Константинополя,
разделившего Азию и Европу, не будет христианства и ислама,  не  будет  их
долгой двухтысячелетней вражды.
   Они слушали и  кивали.  Все,  за  исключением  скептически  настроенной
женщины и Зевса.
   "Для них  это  игра,  -  понял  я.  -  Они  манипулируют  человеческими
судьбами, словно шахматист,  двигающий  фигурки  по  доске.  Пусть  гибнет
цивилизация, для них она словно пешка или ладья, сброшенная с доски".
   - Неужели разница настолько велика?  -  спросил  один  из  темноволосых
мужчин.
   - Конечно же! - отвечал Золотой бог. - Я хочу объединить  человечество,
соединить многочисленные положительные качества своих созданий в  гармонии
и единстве...
   - Чтобы они помогли  нам  встретить  кризис  пространственно-временного
континуума, - едва ли не шепотом пробормотал Зевс.
   Золотой бог кивнул:
   - Такова моя цель. Нам потребуется  любая  помощь,  которой  мы  сумеем
заручиться.
   - Не уверен, что ты предлагаешь наилучший вариант, - продолжил Зевс.
   - А я уверена - вариант, безусловно, не лучший, - добавила женщина.
   - Я буду действовать, что бы вы ни говорили, - возразил Золотой бог.  -
Люди - мои творения, и я должен изменить их так, чтобы  они  действительно
смогли помочь нам.
   Тут заговорили  все  разом,  кто-то  одобрял  его  решение,  кто-то  не
соглашался с ним. Среди них не было единства. И  на  моих  глазах  силуэты
начали  тускнеть,  расплываться,  растворяться...  Наконец  остался   лишь
Золотой бог и с ним - я, со всех сторон окруженный  золотым  светом,  там,
где не было ни пространства, ни времени... в мире  ином,  отличавшемся  от
тех, которые я знал.
   - Вот, Орион, ты увидел других творцов. Во всяком случае, некоторых.
   - Ты сказал, что мы твои творения, - сказал я. -  А  у  остальных  тоже
есть собственные, как у тебя?
   - У некоторых - есть. А другим, похоже, интереснее  возиться  с  моими,
чем создавать свои.
   - Выходит... это ты сотворил... мужчин и женщин Земли?
   - Ты был одним из первых, Орион, - отвечал он. - А  потом  в  известном
смысле сотворил нас.
   - Что? Я не понимаю.
   - Ты и не сможешь.
   - Ты создал человечество для  того,  чтобы  мы  могли  помочь  тебе,  -
повторил я услышанное, - когда  настанет  конец.  Пусть  остальные  творцы
думают, что люди помогут им. На  самом  деле  ты  собираешься  повести  их
против богов. - Я вдруг отчетливо осознал это.
   Он молча смотрел на меня.
   - И тогда ты станешь самым могущественным среди богов, не так ли?
   Он немного помедлил, прежде чем ответить:
   - Я и так самый  могущественный  из  всех  творцов,  Орион.  Остальные,
возможно, не согласятся с этим, но тем не менее...
   Я чувствовал, как мои губы изогнулись в сардонической ухмылке.  Он  все
понял.
   - Ты  решил,  что  я  страдаю  манией  величия.  И  мечтаю,  чтобы  мне
поклонялись существа, которые я сам же и создал?  -  Он  печально  покачал
головой. - Плохо же ты нас  понимаешь.  Разве  тебе  хочется,  чтобы  твои
сандалии поклонялись тебе, Орион? Разве для счастья  твоего  нужно,  чтобы
твой меч или нож, спрятанный под короткой юбкой, провозгласил  тебя  самым
великим из всех, кого они знали когда бы то ни было?
   - Не понимаю...
   - И не поймешь... Разве ты сможешь представить себе, даже во сне,  все,
с чем нам приходится иметь дело? Орион, я создал человечество, да,  но  по
необходимости, а не для того, чтобы мне поклонялись! Вселенная  огромна  и
таит  в  себе  множество  опасностей.  Я  хочу  защитить  этот  континуум,
сохранить его, защитить от сил, сущности которых ты даже  не  можешь  себе
представить. Остальные трясутся и ссорятся, а  я  действую.  Я  создаю.  Я
повелеваю!
   - И для того, чтобы  ты  достиг  своей  цели,  необходимо,  чтобы  Троя
победила в этой войне?
   - Да.
   - Именно для этого тебе потребовалось уничтожить звездолет, на  котором
мы летели? Понадобилось убить женщину, любимую и любящую?
   На миг он показался мне почти смущенным.
   - Ты помнишь это?
   - Помню звездолет, взрыв. Как она умерла у меня на руках, как мы умерли
оба.
   - Я оживил тебя, вдохнул в тебя жизнь.
   - А ее?!
   - Орион, она была богиней. Я могу оживлять лишь тех, кого создал сам.
   - Если она была богиней, почему же она умерла?
   - Боги и богини смертны, Орион. Россказни о нашем бессмертии  несколько
преувеличены. Так же как и благочестивые хвалы нашей доброте и милосердию.
   Я услышал, как сердце заколотилось в моей груди, как зазвенело в  ушах,
и почувствовал, как закипела кровь в жилах. Голова кружилась, я  задыхался
от ненависти к нему - Золотому богу, самоуверенному богу-убийце. Ненавидел
его каждой клеточкой своего существа.
   "Он утверждает, что сотворил меня, - сказал я себе,  -  пусть  так.  Но
погублю его я".
   - Я не хотел убивать ее, Орион,  -  сказал  он,  и  голос  его  звучал,
пожалуй, искренне. - Но не мог ничего изменить. Она знала, чем рискует,  и
ради тебя пошла на все.
   - И погибла. - Убийственная ярость пылала  в  моей  душе.  Но  когда  я
попытался шагнуть в его сторону, то понял, что не могу даже  шевельнуться.
Я застыл  на  месте,  неподвижный,  неспособный  даже  стиснуть  в  кулаки
бессильно повисшие руки.
   - Орион, - сказал ненавистный бог, - ты не можешь винить  меня  в  том,
что она сделала сама.
   "Как он лжет!"
   - Ты обязан служить мне, хочешь ты этого или нет,  -  настаивал  он.  -
Тебе не избежать своей  участи.  -  И  добавил  негромким  голосом,  почти
обращаясь к самому себе: - Нам обоим не уйти от собственной судьбы.
   - Я могу перестать служить тебе, - сказал я упрямо.
   Он приподнял одну золотистую бровь и посмотрел на меня.  Высокомерие  и
насмешка вновь зазвучали в его голосе:
   - Пока ты жив, мое гневное создание, ты будешь играть ту роль,  которую
я отвел тебе в своих планах. Ты  не  сможешь  отказаться,  потому  что  не
знаешь, какими поступками послужишь мне, а какими нет.  Ты  слепо  бредешь
вперед в своем линейном времени,  проживая  один  день  за  другим,  я  же
воспринимаю пространство и время в объеме всего континуума.
   - Слова. - Я плюнул. - Ты велеречив, как старый Нестор.
   Глаза его сузились.
   - Но я говорю правду, Орион. Ты воспринимаешь время  в  виде  прошлого,
настоящего и будущего. А я создаю время и манипулирую им, чтобы  сохранить
континуум. И пока ты жив, ты будешь мне помогать в этом великом деле.
   "Пока я жив", - отметил я.
   - Это угроза?
   Он улыбнулся снова:
   - Я не угрожаю, Орион, мне это просто ни к чему. Я создал тебя  и  могу
уничтожить. Ты даже не помнишь, сколько раз погибал, не так ли? И  все  же
раз за разом я оживлял тебя, чтобы снова  и  снова  ты  мог  служить  мне.
Такова твоя судьба, Орион: быть Охотником.
   -  Я  хочу  быть  свободным!  -  закричал  я.  -  Не  хочу   оставаться
марионеткой!
   - Я понапрасну трачу время,  пытаясь  объясниться  с  тобой.  Свободных
людей нет, Орион. Ни одно создание не может  быть  свободным.  По  крайней
мере, пока мы живы.
   Он скрестил руки на груди и внезапно исчез, словно пламя свечи, задутой
порывом ветра. Неожиданно я очутился один, на окутанной  тьмой  и  туманом
равнине, перед стенами Трои.
   "Покуда живу, - думал я, - я буду бороться,  буду  стремиться  схватить
тебя за горло. Ты совершил ошибку, сказав мне,  что  не  бессмертен.  Я  -
Охотник и теперь знаю, кто моя жертва. Я убью тебя, золотой  Аполлон,  мой
творец, каково бы ни было твое истинное имя и обличив. И  покуда  живу,  я
буду стремиться только к одному - убить тебя... Я убью тебя за то, что  ты
убил ее".



        "8"

   - Эй, кто идет? Стой!
   Я вновь находился в лагере троянцев. Резкий порыв ветра с моря разорвал
туман, покрывавший равнину. Тьма казалась еще более плотной из-за огоньков
костров, а вдали на фоне залитого лунным светом неба чернели грозные башни
Трои.
   Ноги мои подкашивались, я брел  не  разбирая  пути,  подобно  человеку,
который выпил слишком много вина, подобно слепцу, выставленному за  дверь,
которую он даже не  сумел  разглядеть.  Золотой  бог  и  остальные  творцы
исчезли, даже не оставив следа, словно пригрезились мне во сне. Но я знал:
они существуют... где-то там, в другом мире, они  играют  нами,  спорят  -
какой стороне отдать победу в этой  проклятой  войне.  Я  стиснул  кулаки,
вспоминая их равнодушные лица и надменные слова, которые  только  разожгли
бушевавшую в моем сердце ярость.
   Выставив вперед тяжелые  копья,  ко  мне  осторожно  приближались  двое
часовых. Чтобы успокоиться, я глубоко вдохнул прохладный ночной воздух.
   -  Меня  послал  великий  царь  Агамемнон,  -  произнес  я  медленно  и
осторожно, - чтобы говорить с царевичем Гектором.
   Часовые оказались непохожими друг на друга: один - невысок и приземист,
с  густой  клочковатой  бородой  и  упитанным  брюшком,   выпиравшим   под
кольчугой; другой - болезненно худ и  либо  чисто  выбрит,  либо  чересчур
молод, чтобы отрастить бороду.
   - Он хочет видеть царевича  Гектора,  укротителя  коней,  -  проговорил
толстопузый и рассмеялся отрывисто. - Я бы тоже хотел!
   Молодой ухмыльнулся, демонстрируя дырку во рту на месте переднего зуба.
   - Посланец, а? - Пузатый  подозрительно  рассматривал  меня.  -  Это  с
мечом-то у бедра и в доспехах? Нет, это соглядатай. Или убийца.
   Я поднял жезл вестника:
   - Меня послал великий царь не для того, чтобы биться. Берите мой меч  и
доспехи, если они настораживают вас.
   Я мог поразить обоих прежде, чем они поняли бы, что к чему, но я пришел
не для этого.
   - А чего? Проще проткнуть ему пузо копьем, и все,  конец,  -  предложил
толстопузый.
   Молодой остановил его жестом:
   - Ты знаешь, Гермес защищает вестников. Не хотел бы я прогневить его.
   Бородатый хмурился и ворчал, но наконец удовлетворился тем, что отобрал
мой меч и бронзовый колпак.  Он  не  стал  обыскивать  меня  и  потому  не
обнаружил кинжала, подвязанного к левому  бедру.  Его  больше  интересовал
грабеж, чем собственная безопасность. Как только толстопузый  повесил  мой
меч через плечо и закрепил мой бронзовый колпак  под  своим  подрагивающим
подбородком, они повели меня к предводителю.
   Это оказались дарданцы, союзники троянцев, которые обитали на берегу  в
нескольких милях отсюда и явились, чтобы  отразить  вторжение  ахейцев.  В
течение следующего часа  или  около  того  вождь  дарданцев  передал  меня
троянскому офицеру, тот в свою очередь отвел  меня  в  палатку  одного  из
помощников Гектора, и, наконец, меня провели  к  небольшому  шатру  самого
царевича Гектора, мимо колесниц и сооруженного на скорую руку  загона  для
коней.
   При каждой остановке мне приходилось заново  объяснять,  кто  я  и  как
здесь оказался. Дарданцы и  троянцы  разговаривали  на  греческом,  как  и
ахейцы. Их речь несколько различалась, но не  настолько,  чтобы  сделаться
непонятной. Я узнал, что защищать город пришли войска из многих  областей,
расположенных по обе стороны  побережья.  Ахейцы  годами  нападали  на  их
территории, и теперь все собрались, чтобы под  предводительством  троянцев
отразить вторжение варваров.
   Этого и  добивался  Золотой  бог;  он  хотел,  чтобы  троянцы  отразили
нападение  ахейцев  и  распространили  свою  власть  над  всем  побережьем
Эгейского моря. А потом создали империю,  которая  объединила  бы  Европу,
Средний Восток и Индию.
   Но если он стремится к этому, значит, я должен противодействовать  ему.
Если Одиссей предлагает компромисс, который позволит  ахейцам  уплыть,  не
испепелив Трою дотла, я  должен  противодействовать  своему  господину.  Я
ощутил мгновенный укол совести: Одиссей доверился мне. "Или же, -  спросил
я себя, - он послал меня с дипломатической миссией, потому что предпочитал
потерять новичка, чем кого-либо из своих собственных людей?"
   И пока такие думы обуревали меня, я незаметно для себя  очутился  перед
Гектором.
   Палатка едва вмещала царевича и слугу.  Двое  знатных  воинов  в  броне
стояли около костра у входа в палатку, их бронзовые панцири поблескивали в
ночи. Над костром метались и жужжали насекомые. Не видно было ни рабов, ни
женщин, сам же Гектор ждал у входа в  шатер.  Рослый  -  чуть  ниже  меня,
царевич стоял без панциря, и ничто не указывало на его высокое  положение.
Мягкую  чистую  тунику  перехватывал  кожаный  ремень,  на  котором  висел
изукрашенный кинжал. Царевич не стремился потрясать  великолепием:  Гектор
обладал той сдержанной внутренней силой, которая не нуждается  во  внешнем
блеске.
   Какое-то время он безмолвно изучал меня в  мерцающем  свете  костра,  я
вновь увидел его серьезные карие глаза, красивое умное  лицо,  с  усталыми
морщинами у глаз и на широком челе. Густая борода  скрывала  впалые  щеки.
Тяготы войны сказывалась и на нем.
   - Ты тот воин, что встретил меня у ворот, - сказал  он  наконец  ровным
голосом, в котором не было ни удивления, ни гнева.
   Я кивнул.
   Он снова внимательно оглядел меня:
   - Как тебя зовут?
   - Орион.
   - Откуда?
   - С самого далекого запада... Я  пришел  из-за  морей,  из  краев,  где
садится солнце.
   - Из-за океана? - спросил он.
   - Да.
   Хмурясь от удивления и помедлив, спросил:
   - А что привело тебя на равнину Илиона? Почему ты на стороне ахейцев?
   - Я исполняю обет перед божеством, - проговорил я.
   - Перед каким?
   - Перед Афиной.
   - Значит, Афина послала тебя сюда поддержать ахейцев? -  В  голосе  его
слышалось беспокойство, почти тревога.
   Покачав головой, я ответил:
   - Я попал в лагерь ахейцев прошлой ночью.  Прежде  мне  не  приводилось
видеть Трою. Оказавшись в самом пекле боя, я повиновался порыву. Не  знаю,
что толкнуло меня... Все случилось как-то мгновенно и помимо моей воли.
   Гектор сдержанно улыбнулся:
   - Лихорадка боя. Бог подчинил себе твой дух, друг мой, и  вдохновил  на
деяния, которые смертный не мог бы совершить без посторонней  помощи.  Так
бывает... Подобное не единожды случалось и со мною.
   Я улыбнулся в ответ:
   - Да, быть может, именно это со мной и произошло.
   - Не сомневайся. Арес или Афина овладели твоим духом и  наполнили  твое
сердце боевой яростью. В таком состоянии ты мог бы  бросить  вызов  самому
Ахиллесу.
   Из темноты появились рабы, вынесли кресла, крытые  натянутыми  шкурами,
принесли фрукты и вино. Следуя за Гектором, я сел и понемногу попробовал и
того и другого. Троянское вино оказалось куда лучше ахейского.
   - В твоей руке жезл вестника. Ты говоришь, что явился  сюда  как  посол
Агамемнона, - сказал Гектор, устало  откидываясь  на  спинку  скрипнувшего
кресла.
   - Я пришел предложить мир.
   - Мы уже слышали подобные речи. Быть может, Агамемнон решил  предложить
что-то новое?
   Я заметил, что оба его помощника подступили поближе, стараясь  услышать
мои слова. Я вспомнил об Одиссее, надеявшемся на меня, но ответил:
   - Великий царь повторяет свои прежние предложения. Если  ты  возвратишь
Елену вместе с богатствами, которые  она  увезла  с  собой  из  Спарты,  и
оплатишь расходы ахейцев, Агамемнон уведет свои корабли от Илиона и Трои.
   Гектор взглянул на своих помощников, оба сурово  насупились.  А  потом,
обращаясь ко мне, царевич сказал:
   - Мы не приняли эти условия, когда ахейцы зажали нас  внутри  городских
стен, отрезали от союзников. Теперь же мы превосходим их числом, и уже они
окружены в своем лагере. Зачем нам принимать столь оскорбительные  условия
теперь?
   "Следует добавить убедительности своим словам", - подумал я.
   - С точки зрения ахейцев, царевич Гектор, твоему  нынешнему  успеху  во
многом способствовало то, что Ахиллес не вышел сегодня на бой.  Но  он  не
будет вечно оставаться в стороне.
   - Это всего лишь один человек, - возразил Гектор.
   - Лучший воин во всем ахейском войске, - заметил я. - А его мирмидоняне
внушают трепет на поле боя.
   - Действительно, - признал царевич. - И все же новое  предложение  мира
ничем не отличается от прежних, хотя удача теперь на нашей стороне.
   - И что же должен я сказать великому царю?
   Гектор поднялся на ноги:
   - Решать не мне. Я командую войском, но правит Троей все-таки мой отец.
Ответ на твое предложение даст он и его совет.
   Я тоже поднялся:
   - Царь Приам?
   - Полидамас, - позвал он, - доставь к царю этого вестника. Эней, донеси
до вождей: мы не будем вступать в бой, пока царь Приам не рассмотрит новое
предложение мира, полученное от Агамемнона.
   Чувство облегчения охватило меня. Троянцы не нападут на ахейцев, пока я
веду переговоры с их царем! По крайней мере, Одиссей и его  бойцы  получат
дневную передышку.
   Тут я понял - именно этого и добивался Одиссей. Царь Итаки  пожертвовал
героем - пусть Гектор узнает своего противника,  даже  убьет  его,  боевая
мощь ахейцев от этого не пострадает, - но троянцы на день прекратят битву,
и ахейцы в течение дня отдохнут после вчерашнего неудачного сражения.
   В голове пронеслось: "Пусть я предаю Одиссея, но царь Итаки  перехитрил
и Гектора и меня".
   Пытаясь сохранить подобающую  моменту  серьезность  и  не  выдать  свои
чувства, я последовал за знатным троянцем к стенам Трои.



        "9"

   В сказочную Трою я вступил глухой ночью. Как ни странно, при свете луны
было настолько темно, что я практически ничего не  видел,  лишь  зловещими
тенями высились над моей головой стены. Я заметил тусклые фонари у  ворот,
едва мы миновали могучий старый дуб,  точно  скрипевший  и  вздыхавший  от
ночного ветра: постоянные ветры Илиона согнули старое дерево.
   К воротам мы приближались по дороге, тянувшейся вдоль стен. Прямо перед
воротами, по другую сторону дороги, поднималась еще одна стена так,  чтобы
любого приближавшегося к Трое можно было обстрелять с обеих сторон,  а  не
только спереди.
   Оказалось, ворота защищает лишь небольшой отряд.
   "Наверное, все  силы  троянцев  сейчас  сконцентрированы  в  лагере  на
берегу", - подумал я. В открытом проеме стояли трое молодцов,  их  длинные
копья были прислонены к каменной стене. Еще несколько человек держались за
ними и стояли на стене сверху.
   Широкая немощеная улица проходила между двухэтажными  домами.  Холодный
бледный свет луны бросал глубокие темные тени  на  закрытые  окна.  Ни  на
главной улице, ни в боковых переулках не видно было ни души, даже бродячая
кошка ни разу не перебежала дорогу.
   Полидамас оказался человеком молчаливым. Ни слова не говоря, он  подвел
меня к низкому сооружению  и  впустил  в  крошечную  комнатку,  освещенную
желто-голубым огоньком, мерцавшим над небольшой медной масляной лампой  на
трехногом деревянном столе.  В  комнатушке  стояло  узкое  ложе,  покрытое
грубым шерстяным одеялом, сундук из кедра и больше ничего.
   - Тебя призовут к царю нынче же утром, - сказал Полидамас.
   Произнеся самую длинную фразу за всю ночь, он  оставил  меня,  тихонько
прикрыв за собой деревянную дверь и заперев ее на  засов.  Мне  ничего  не
оставалось делать, как раздеться, откинуть колючее одеяло и растянуться на
пружинившей постели с тонким перьевым матрасом, лежавшим на  переплетенных
веревках.
   В полудреме меня вдруг осенило, что Золотой бог вновь может вторгнуться
в мой сон.  Какое-то  время  я  пытался  заставить  себя  пробудиться,  но
усталость победила волю, и глаза мои закрылись. Я успел  лишь  подумать  о
том, что неплохо бы в этом сне пообщаться с другими  творцами;  скажем,  с
Зевсом, явно сомневавшимся в разумности планов Золотого бога,  или  с  той
женщиной, которая открыто противостояла ему.
   Но если что-то и снилось мне в ту ночь, пробудившись, я ничего  не  мог
вспомнить. Меня разбудил грохот засова. Я резко сел и потянулся к кинжалу,
лежавшему на постели рядом со мной около стены.
   В комнату вошла служанка. Она принесла корзину с едой и кувшин с козьим
молоком. Повернувшись ко мне, она увидела, что я сижу обнаженный и  потому
чувствую  себя  беззащитным;  улыбнувшись,  женщина  с   легким   поклоном
поставила завтрак на кедровый сундук, а  потом  попятилась  и  закрыла  за
собой дверь. Снаружи донеслось дружное хихиканье нескольких женщин.
   Коротко стукнув в дверь, в комнату вошел  троянец.  Он  казался  скорее
придворным, чем воином: высокий, но с  округлыми  плечами,  мягкотелый,  с
большим брюшком... Седобородый и лысый, он был одет  в  тунику  с  богатой
вышивкой и длиннополый плащ темно-зеленого цвета.
   - Я должен доставить тебя в тронный зал  царя  Приама,  как  только  ты
завершишь утреннюю трапезу.
   Я  вовсе  не  хотел  торопиться  и  обрадовался  тому,   что   услышал.
Троянец-придворный проводил меня до уборной за домом, потом мы вернулись в
комнату, и я умылся. Завтрак состоял из фруктов, сыра и лепешек, я запивал
еду козьим молоком. Завтракали мы  в  большой  кухне  перед  домом.  Почти
половину  комнаты  занимал  большой  круглый   очаг,   расположенный   под
отверстием в крыше. Сейчас он выглядел  холодным  и  пустым,  серый  пепел
покрывал уже долгое время не разжигавшиеся уголья.
   Через открытое окно я разглядывал мужчин  и  женщин,  занятых  обычными
утренними делами. Служанки, приставленные к нам,  поглядывали  на  меня  с
нескрываемым любопытством. Придворный не обращал  на  них  внимания,  лишь
беспрестанно посылал за фигами и медом.
   Наконец  мы  вышли  из  дома  и  двинулись  по  главной   улице   Трои,
поднимавшейся  к  величественному  сооружению   с   изящными   каннелюрами
[вертикальные желобки на колоннах] на колоннах и круто изогнутой крышей.
   "Дворец Приама, - догадался я. - Или главный храм города. А может, и то
и другое".
   Солнце еще только поднималось, но  все  же  идти  по  улице  было  куда
приятнее, чем по продуваемой ветрами равнине.
   - Нам туда? - указывая на дворец, спросил я.
   Придворный едва заметно кивнул:
   - Да, конечно, во дворец царя. Более великолепного сооружения на  свете
нет, разве что в Египте.
   Я удивился тому, насколько маленьким  оказался  город  и  насколько  он
переполнен людьми. Дома и лавки жались друг к другу. Не вымощенная камнями
улица в середине имела желоб, чтобы вода стекала по нему во  время  дождя.
Колеса телег прорезали в ней глубокие колеи. Спешившие по делам мужчины  и
женщины казались любопытными и любезными. Они улыбались и  кланялись  мне,
пока я шел во дворец.
   - Царевичи Гектор и Александр живут во дворце.  -  Придворный  исполнял
роль проводника. Он показал вдаль: - Там, возле Скейских ворот,  находятся
дома младших царевичей и знати. Отличные дома, таких не увидишь в  Микенах
и даже в Милете.
   Теперь мы шли по рыночной площади. Перед высокими  двухэтажными  домами
располагались навесы, впрочем, я не  увидел  там  товара:  немного  хлеба,
сушеные фрукты, скорбно блеявший ягненок. И все  же  торговцы,  женщины  и
мужчины, радостно улыбались.
   - Ты принес нам перемирие, -  объяснил  придворный.  -  Сегодня  селяне
смогут доставить продукты на рынок. Дровосеки отправятся в лес и  привезут
топливо. Люди благодарны тебе за это.
   - Значит, люди уже устали от осады? - пробормотал я.
   - Конечно, в некотором роде. Но паники нет. В царских хранилищах  зерна
хватит на целый год!  А  водой  город  снабжается  из  источника,  который
находится под покровительством самого Аполлона. Когда же нам действительно
необходимо топливо  и  скот  или  еще  что-либо,  наше  войско  устраивает
вылазку. - Он чуть вздернул свою седую бороду. - С голоду мы не умрем.
   Я ничего не ответил.
   Мое молчание он принял за нежелание в открытую возражать ему.
   - Погляди на эти  стены!  -  с  воодушевлением  воскликнул  троянец.  -
Ахейцам никогда не взять их.
   Я взглянул на могучие стены,  вздымавшиеся  над  домами;  высокие,  они
действительно казались крепкими и неприступными.
   - Строить их старому царю Лаомедону помогали сами Аполлон и Посейдон, с
тех пор они выдержали все приступы.  Правда,  Геракл  однажды  взял  город
штурмом, но ему помогали боги. Однако он не попытался штурмовать  город  с
западной стороны, где стоят самые старые стены... Впрочем, это было  очень
давно.
   Я  насторожился.  "Итак,   старые   стены   слабее?"   Сообразив,   что
проговорился, проводник мой покраснел и умолк.  Остальную  часть  пути  до
дворца мы прошли  молча.  Вооруженные  воины  развели  копья  перед  нами,
пропуская в тень колоннады, и мы вошли  в  прохладное  помещение,  которое
вовсе не было выложено  мрамором,  что  сильно  удивило  меня.  Колонны  и
прочные   стены   дворца,   видимо,   высекли   из   сероватого   гранита,
отполированного до блеска, пол  покрывала  яркая  мозаика.  Оштукатуренные
стены были раскрашены в желтые и красные цвета,  вдоль  потолка  бежал  то
синий, то зеленый бордюр.
   Солнце припекало, но внутри царила  прохлада.  Прочные  каменные  стены
надежно скрывали от жгучих  лучей  светила  внутренние  помещения  дворца.
Росписи на стенах завораживали: очаровательные женщины и стройные  мужчины
разгуливали по зеленым полям и среди высоких деревьев. Никаких битв, охот,
сцен,  подчеркивающих  величие  царской  власти  и  ее  жестокость.  Вдоль
коридора стояли  статуи,  то  в  рост  человека,  то  поменьше,  некоторые
настолько огромные, что головы их  или  воздетые  руки  едва  не  касались
полированных балок высокого потолка.
   - Боги нашего города, - объяснил мой провожатый. - Перед  войной  почти
все эти изваяния стояли за его пределами, у каждых  из  четырех  городских
ворот. Мы доставили их сюда, чтобы спасти от грабителей ахейцев.
   - Естественно, - согласился я.
   Статуи оказались мраморными и, к моему удивлению,  ярко  раскрашенными.
Волосы и бороды чернели вороным крылом, отливая синевой.  Туники  и  плащи
светились  чистым  золотом,  украшали  их  настоящие  драгоценные   камни.
Анатомические   подробности   целиком   совпадали   с   человеческими,   а
нарисованные глаза были выполнены столь выразительно, что казалось, словно
на самом деле следили за мной.
   Боги  почти  не  отличались  друг  от  друга:  мужчины  -   на   подбор
широкоплечие и бородатые, богини же  -  стройные  и  прекрасные.  В  конце
концов, я узнал мощного курчавобородого Посейдона  с  трезубцем  в  правой
руке.
   Из продуваемых сквозняками коридоров мы вышли на теплый солнечный двор.
Перед нами высилась гигантская статуя, слишком огромная, чтобы  уместиться
где-либо под крышей. Я запрокинул голову, чтобы разглядеть лицо колосса на
фоне кристально голубого утреннего неба.
   И ноги мои подкосились.
   На меня смотрел Золотой бог. Точно такой, каким я его видел, словно  он
позировал  местному  скульптору.  Существовало  единственное   отличие   -
художник-троянец сделал его волосы черными, как у остальных богов. Но  это
презрительное лицо... едва заметный изгиб губ и глаза, взиравшие на меня с
легким  удивлением  и  скукой!  Я  затрепетал,  похоже  было,  что  фигура
шевельнется и заговорит.
   - Аполлон, - проговорил провожатый. - Он - защитник нашего города.
   Если троянца и поразило впечатление, которое произвела на меня  статуя,
то из вежливости он постарался не показать этого,  а  может  быть,  просто
воспринял мою реакцию как должное.
   Я оторвал свой взгляд от раскрашенных глаз Золотого  бога.  Внутри  все
клокотало  от  бессильного  гнева  и  тщетного  негодования.  Как  я   мог
противиться  его  желаниям,  как  мог  возмечтать  о  том,  что  в   силах
противостоять ему или даже убить?
   "И все-таки я сделаю это", - решил я про себя.
   "Я поклялся, что низвергну Золотого бога".
   Мы направились через залитый солнечным светом  двор,  полный  цветов  и
пышных  кустов.  Квадратный  бассейн  посреди  двора  окружали  деревца  в
горшках. В воде лениво скользили рыбы.
   - У нас есть  и  статуя  Афины,  -  произнес  придворный,  указывая  на
небольшую фигурку на золоченом пьедестале едва ли трех футов  высотой,  по
другую сторону бассейна. - Очень древняя и весьма почитаемая.
   Мы миновали двор, направляясь в другое крыло дворца, статуя осталась  в
стороне, и как только мы вступили в полумрак просторного  приемного  зала,
сразу сделалось холодно.
   Вход  охраняли  воины,  скорее  ради  поддержания  престижа,  чем  ради
безопасности. Придворный привел меня в небольшую палату,  в  которой  было
множество удобных стульев, обтянутых звериными  шкурами,  и  расставленных
вокруг блестящих полированных столов, богато украшенных слоновой костью  и
серебром. Единственное окно  выходило  в  небольшой  дворик,  кроме  того,
имелась массивная дверь, окаймленная бронзой, правда, сейчас закрытая.
   - Царь скоро примет тебя, - сказал мой провожатый,  нервно  взглянув  в
направлении двери.
   Я  сел  в  кресло,  приказал  своему  телу  расслабиться.   Не   стоило
представать перед царем  троянцев  смущенным  или  скованным.  Придворный,
бесспорно проведший здесь большую часть  своей  жизни,  обнаруживал  явное
беспокойство. Он озабоченно расхаживал по маленькой комнате. Я  представил
его себе с сигаретой в зубах, нервно попыхивающего дымком.
   Наконец он взорвался:
   - Ты действительно  пришел  с  предложением  мира  или  ахейцы  затеяли
очередной обман?
   Так оно и было. И хотя троянец  верил  в  неприступность  стен  города,
воздвигнутых богами, и не сомневался в том, что  войско  добудет  дрова  и
провиант, а уж тем  более  не  иссякнет  источник,  который  охраняет  сам
Аполлон, он явно мечтал  о  конце  войны,  надеялся,  что  в  город  вновь
вернется мир и спокойствие.
   Но прежде чем я успел ответить, тяжелую дверь со скрипом распахнули два
стража. Старик  в  зеленом  плаще,  похожем  на  плащ  моего  провожатого,
приказал мне войти.  Он  устало  опирался  на  длинный  деревянный  посох,
увенчанный звездой, лучи которой расходились во все стороны.  Бросилась  в
глаза его словно пеплом посыпанная борода  и  почти  полностью  облысевшая
голова. Я шагнул в проем,  затем  приблизился  к  нему.  Старик  близоруко
прищурился:
   - Как зовут тебя, вестник?
   - Орион.
   - Чей?
   Я заморгал, не понимая, чего он хочет от меня, но потом догадался.
   - Я принадлежу к Итакийскому дому.
   Он нахмурился, потом обернулся и, пройдя несколько  шагов  по  тронному
залу, три раза ударил в пол своим посохом. Я заметил, что камни  сильно  в
этом месте истерты.
   Старик возвестил голосом, некогда бесспорно могучим и глубоким, ныне же
подобным кошачьему визгу:
   - О, великий  царь,  сын  Лаомедона,  Лев  Скамандра,  слуга  Аполлона,
возлюбленный богов, хранитель Геллеспонта, защитник Троады, западный оплот
Хеттского  царства,  спаситель  Илиона!  Явился  посланник   ахейцев,   по
прозванию Орион, из дома Итаки.
   Тронный зал оказался просторным и широким,  потолок  возносился  высоко
над головой, посреди него над округлым очагом, в котором дымились багровые
уголья и взмывала вверх спираль серого дыма,  зияло  отверстие.  С  другой
стороны очага стояло множество мужчин и женщин - троянские вельможи, решил
я, или те из городской знати, кому возраст не позволяет служить в  войске,
вместе с женами. На их богатых  одеждах  искрились  драгоценные  камни.  Я
шагнул  вперед  и  предстал  перед  царем  Трои  Приамом,  восседавшим  на
великолепном  резном  троне  из  черного  дерева,  украшенном  золотом   и
возвышавшемся на трехступенчатом подножии. К моему  удивлению,  справа  от
него  я  увидел  Гектора,  которому,  для  того  чтобы  присутствовать  на
переговорах, пришлось оставить стан, разбитый на  берегу.  Слева  от  царя
сидел симпатичный молодой человек, а позади него...
   Елена действительно была прекрасна и соответствовала  своему  описанию.
Золотые кудри ниспадали ей на плечи. Точеную  фигуру  невысокой  красавицы
изящно обрисовывала тонкая рубашка, перехваченная золотым поясом.  Даже  с
противоположного конца обширного тронного зала я видел ее  лицо:  огромные
глаза, чувственные губы и вместе  с  тем  выражение  невинности  -  против
такого сочетания ни один мужчина не устоит.
   Она  опиралась  рукой  о  спинку  украшенного  дивной  резьбой   кресла
Александра, - только им мог быть молодой царевич, сидевший по  левую  руку
от Приама.  Александр  казался  более  темноволосым  и  темнобородым,  чем
Гектор, и был красив едва ли не до приторности. Елена опустила руку ему на
плечо, царевич поднял глаза, и она одарила его  ослепительной  улыбкой.  А
потом, когда я оказался перед троном, они оба взглянули на меня. От улыбки
на лице Елены не осталось и следа, едва только  Александр  отвернулся.  На
меня смотрели холодные расчетливые глаза.
   Приам выглядел значительно старше  Нестора  и  заметно  дряхлее.  Белая
борода царя поредела и разлохматилась,  как  и  длинные  волосы...  Должно
быть, его неожиданно постигла  болезнь.  Окутанный  царственным  пурпуром,
несмотря на раннее утро, он сгорбился на  украшенном  золотом  троне,  как
будто у него не осталось сил сидеть прямо или опереться на руку.
   На стене за троном было изображено море, синева его  вод  переходила  в
лазурь.  Изящные  лодки  скользили  между  играющими  дельфинами.   Рыбаки
забрасывали сети в глубины, изобиловавшие всякой рыбой.
   - Мой повелитель и царь, - проговорил Гектор, одетый в простую  тунику,
- перед тобой вестник, посланный Агамемноном с новым предложением мира.
   - Давайте же выслушаем его, - еле слышно выдохнул Приам.
   И все обернулись ко мне.
   Я взглянул на собравшихся  вельмож  и  увидел  на  их  лицах  выражение
ожидания и надежды, каждый мечтал услышать предложение,  которое  положило
бы конец войне; в особенности  -  женщины,  от  них  просто  веяло  жаждой
мира... Впрочем, и старики уже устали от войны.
   Я отвесил низкий поклон царю, затем коротко поклонился Гектору, за  ним
- Александру. Кланяясь, я почувствовал на себе взгляд Елены; она как будто
чуть заметно улыбнулась.
   - О, великий царь, - начал я, - я принес тебе приветствие великого царя
Агамемнона, предводителя войска ахейцев.
   Приам кивнул и шевельнул пальцами, словно бы приказывая  мне  покончить
со вступлениями и переходить к делу.
   Так я и сделал. Умолчав о  предложении  Одиссея,  готового  отправиться
восвояси, вернув одну Елену Менелаю,  я  добавил  свои  условия  -  отдать
Елену,  возвратить  увезенные  ею  ценности  и  выплатить  дань,   которую
Агамемнон мог бы раздать войску.
   Я ощутил, как переменилось настроение в зале. Исчезла надежда, на  лица
пала тень уныния.
   - Но Агамемнон не предлагает ничего нового, - прошелестел Приам.
   - И мы уже отказывались принять подобные условия, - добавил Гектор.
   Александр расхохотался:
   - Если мы  отвергли  столь  оскорбительное  предложение,  когда  ахейцы
стучали в наши ворота, почему же мы должны рассматривать его теперь, когда
варвары загнаны в свой лагерь на берегу? Пройдет день или два, и мы сожжем
их корабли, а воинов перережем как тупую скотину, от которой ахейцы  ничем
не отличаются.
   - Я недавно прибыл на войну, - проговорил я. - И не знаю ничего о ваших
обидах и правах. Мне поручили предложить вам мир на  условиях,  которые  я
перечислил. Вы же должны их обдумать и ответить.
   - Я никогда не отдам мою жену, - отрезал Александр. - Никогда!
   Елена улыбнулась ему, и он потянулся к ее руке.
   - Так ты недавно на этой войне? - переспросил Приам,  и  в  глазах  его
зажглось любопытство. - Как же ты  можешь  говорить,  что  принадлежишь  к
Итакийскому дому? Ты едва не задел головой  притолоку  нашей  двери,  и  я
подумал, что ко мне прислали вашего Аякса, которого зовут Большим.
   Я спокойно ответил:
   - В свой дом Одиссей принял меня недавно, он мой повелитель и  царь.  Я
очутился на этих берегах лишь несколько дней назад...
   - И в одиночку преградил мне путь в лагерь ахейцев, - с  легкой  обидой
продолжил Гектор. - Жаль, что Одиссей уже принял тебя в  свой  дом.  Лучше
иметь столь мужественного воителя на своей стороне.
   Удивленный его предложением, не зная, что и думать, я просто отвечал:
   - Боюсь, что теперь это уже невозможно, мой господин.
   - Да, - согласился Гектор. - Очень жаль.
   Приам пошевельнулся на троне, болезненно закашлялся, а потом произнес:
   - Благодарим тебя за присланную весть, Орион из дома Итаки. А теперь мы
должны подумать, прежде чем дать ответ.
   Слабым движением руки он приказал мне удалиться. Я вновь поклонился ему
и вернулся в небольшую палату, где ожидал  аудиенции.  Стражи  закрыли  за
мной тяжелую дверь.
   Я оказался один, - придворный, который меня привел,  куда-то  исчез.  Я
подошел к окну и посмотрел на очаровательный  садик,  пестревший  цветами,
над которыми жужжали трудолюбивые пчелы.  Тут  невозможно  было  думать  о
жестокой, кровавой войне, лишь о бесконечном круговороте рождения,  роста,
смерти и возрождения.
   Я вновь подумал о словах Золотого бога: так сколько же раз я  умирал  и
возрождался? И зачем? Ему хотелось, чтобы Троя выиграла эту войну  или  по
меньшей мере уцелела после осады. Поэтому я стремился к  тому  же,  что  и
Агамемнон, - разрушить Трою, сжечь ее, перебить людей, оставить от  города
лишь пепелище.
   Но тогда придется погубить и этот  сад?  Сжечь  и  этот  дворец?  Убить
Гектора, старика Приама, а с ними и всех остальных?
   Я сжал кулаки и плотно зажмурился.
   "Да! - сказал я себе. - Иначе  Золотой  бог  убьет  Одиссея  и  старого
Политоса... как убил мою любовь".
   - Орион из Итаки?
   Я оторвался от окна. В дверях появился воин  в  кожаной  рубахе,  какие
носят под панцирем, и с коротким мечом у бедра.
   - Следуй за мной.
   Он повел меня по длинному переходу, вверх по лестнице,  через  анфиладу
безлюдных комнат с богатой мебелью и роскошными коврами...
   "Вот уж запылают так запылают", - подумалось мне.
   Мы поднялись по следующей лестнице  еще  выше  в  уютную  гостиную  без
занавесок... Открытая дверь вела на  террасу,  вдали  синело  море.  Стены
украшали дивные фрески, на которых  в  мире  и  спокойствии  среди  нежных
цветов и ручных зверей разгуливали мужчины и женщины. Воин закрыл дверь, и
я остался один, впрочем, ненадолго. Буквально  через  мгновение  появилась
прекрасная Елена.



        "10"

   Бессмысленно  отрицать  -  от  ее  красоты   захватывало   дух.   Елена
приближалась ко мне, и ее голубая, отороченная бахромой юбка,  переливаясь
всеми  цветами  радуги,  нежно  позвякивала  золотом.  Накидка  голубизной
превосходила Эгейское море, сквозь  тончайшую  белую  тунику  проглядывали
темные соски. Шею красавицы  украшало  тройное  золотое  ожерелье,  золото
горело  на  запястьях  и  в  ушах,  а  пальцы  были  унизаны  перстнями  с
самоцветами.
   Невысокая, хрупкая, с осиной талией и тяжелыми  бедрами,  она  казалась
изящной статуэткой, чудесным произведением искусства.
   Ее нежная кожа - белее, чем сливки, не знала загара, в отличие от  кожи
женщин, которых я видел в лагере ахейцев. Ее глаза небесной синевы  сияли,
полные сочные губы таили улыбку, медово-золотые волосы кольцами  ниспадали
на дивные плечи и струились по спине. Упрямый завиток свернулся на лбу. От
Елены пахло цветами: это был волнующий, нежный и обманчивый запах.
   Елена улыбнулась мне  и  пригласила  сесть.  Когда  она  опустилась  на
кушетку с подушками, разместившись спиной к открытым окнам,  я  тоже  сел,
ожидая, что она заговорит первой. А сам тем временем разглядывал красавицу
на фоне голубого неба и синего моря, просто пожирая ее глазами, -  словами
нельзя было выразить мой восторг.
   - Итак, ты впервые в этой  стране,  -  певуче  произнесла  она  грудным
голосом.
   Что ж, теперь мне стало ясно, почему Александр  -  да  и  любой  другой
мужчина - мог пойти на что угодно, чтобы заполучить ее... и удержать подле
себя.
   Я кивнул, сознавая, что в горле пересохло, и не сразу сумел заговорить:
   - Моя госпожа, я прибыл сюда на корабле лишь несколько  дней  назад.  А
прежде знал о Трое лишь по рассказам бывалых людей.
   - Значит, ты моряк?
   - Не совсем, - проговорил я. - Я... путешественник и скиталец.
   Чистые глаза ее обратились ко мне с подозрением.
   - Ты не воин?
   - Время от времени приходится браться за меч, но это не мое дело.
   - Тогда война - твоя судьба.
   Мне нечего было ответить.
   Елена сказала:
   - Ты служишь богине Афине. - Она  произнесла  это  с  уверенностью:  ей
безусловно доносили обо всем происходящем.
   Кивнув, я ответил:
   - Да, именно.
   Она закусила нижнюю губу:
   - Афина презирает меня и враждует с Троей.
   - Но здесь ее почитают...
   - Нельзя не чтить  столь  могущественную  богиню,  Орион.  Пусть  Афина
ненавидит меня, но жители этого города должны  ей  поклоняться.  Иначе  их
постигнет несчастье.
   - Однако Аполлон обороняет ваш город, - возразил я.
   Она кивнула:
   - И все же я страшусь  гнева  Афины.  -  Елена  смотрела  сквозь  меня,
пытаясь что-то разглядеть в собственном прошлом, а возможно, и в будущем.
   - Госпожа моя, ты хочешь, чтобы я что-то сделал для Трои?
   Она вновь обратила ко мне  взор.  Слабая  улыбка  заставила  проступить
ямочки на щеках.
   - Ты хочешь узнать, зачем я призвала тебя?
   - Да.
   Улыбка красавицы сделалась игривой и кокетливой.
   -  Неужели  я  не  могу  познакомиться  поближе  со  столь  симпатичным
незнакомцем... высоким, широкоплечим? В одиночку преградившим путь Гектору
и его колесницам?
   Я слегка поклонился:
   - А можно ли тебе задать вопрос, моя госпожа?
   - Можешь... но дать ответ я не обещаю.
   - Весь мир гадает: в самом ли деле похитил тебя Александр или же ты  по
своей воле оставила Спарту?
   Улыбка не исчезла с ее губ. Напротив, она сначала сделалась шире, затем
Елена перестала сдерживаться, откинула голову  и  расхохоталась  от  всего
сердца.
   - Орион, - сказала она наконец с явным интересом.  -  По-моему,  ты  не
понимаешь нас, женщин.
   Должно быть, я покраснел, соглашаясь с нею:
   - Возможно.
   - Знаю лишь одно,  -  чуть  помолчав,  продолжала  Елена.  -  Не  имеет
значения, как и почему я последовала за Александром в этот великий  город,
но по своей воле я в Спарту не вернусь. - И прежде чем  я  сумел  что-либо
сказать, она торопливо добавила: - Нет, я ничего не имею  против  Менелая,
моего первого мужа. Он был добр ко мне.
   - Но Александр добрее?
   Она развела руками:
   - Оглянись, Орион! Если у тебя есть глаза, раскрой  их!  Какая  женщина
согласится  оставаться  женой  ахейского  царька,  если  она  может  стать
супругой царевича Трои?
   - Но, Менелай - царь...
   - О, цари ахейцев ценят своих цариц куда меньше, чем собак или лошадей.
Женщина в Спарте - рабыня; жена ты или  наложница...  разница  не  велика.
Неужели ты думаешь, что  женщину  пускают  в  величественный  тронный  зал
дворца в столице Спарты, когда является вестник с посланием царю?  Или  же
иначе бывает в Микенах у Агамемнона... или  у  Нестора  в  Пилосе,  или  у
Одиссея на Итаке? Конечно же нет, Орион. А в Трое женщин  считают  людьми.
Цивилизация.
   - Значит, госпожа, ты выбрала Трою, а не Александра? - отвечал я.
   Она приложила  палец  к  губам,  словно  обдумывая  те  слова,  которые
намеревалась произнести.
   - Меня выдали за Менелая, - я не выбирала  его.  Все  молодые  ахейские
господа добивались меня... моего наследства.  Решил  за  меня  отец.  Если
волей богов ахейцы выиграют эту войну и мне придется вернуться в Спарту  к
Менелаю, я вновь сделаюсь вещью.
   - А ты согласишься возвратиться к Менелаю, если  такой  же  ценой  Троя
избегнет разрушения?
   - Пустое! Или ты думаешь, что Агамемнон защищает  честь  своего  брата?
Ахейцам нужно сокрушить этот город, а я - всего лишь предлог  для  ведения
войны.
   - Я слышал такую версию... в лагере ахейцев.
   - Приаму долго не протянуть, - продолжила Елена. -  Гектор  погибнет  в
бою... Так ему предсказано. Но Троя, возможно,  и  устоит  даже  в  случае
гибели Гектора.
   Я задумался: "Если Гектора убьют, Александр станет царем... а  Елена  -
царицей Трои".
   Она строго посмотрела на меня и закончила свою речь словами:
   - Орион, передай Менелаю: если  он  хочет,  чтобы  я  вернулась,  пусть
завоюет меня в бою. Я не стану добровольно повиноваться тому, кто проиграл
войну, чтобы утешить его в поражении.
   Я глубоко вздохнул. Итак, Елена гораздо мудрей,  чем  я  полагал.  Сама
она, вне сомнения, мечтает, чтобы в войне  победила  Троя...  Елена  хочет
остаться здесь и когда-нибудь сделаться царицей. И все же просит  передать
бывшему мужу, что вернется  к  нему,  если  он  победит.  С  моей  помощью
предупреждает, что возвратится в Спарту и будет смиренной ахейской  женой,
если... если Трою сожгут дотла.
   Умнейшая женщина! Ей безразлично,  кто  победит,  в  любом  случае  она
сохранит свою очаровательную шкуру.
   Мы поговорили еще  некоторое  время,  но  стало  ясно,  что  Елена  уже
исполнила свое намерение: сообщила свое решение, которое я должен передать
ахейцам. Наконец она поднялась, давая понять, что наша встреча окончена. Я
в свою очередь отправился к входной двери. Снаружи меня  ожидал  стражник,
чтобы проводить обратно в тронный зал.
   Просторное помещение пустовало - там не было никого, кроме придворного,
проводившего меня утром. Между колоннами разносилось гулкое эхо.
   - Царь, царевичи и их приближенные размышляют над твоим предложением, -
прошептал он. - Придется еще подождать.
   Ничего другого не оставалось. Миновав несколько залов и  палат  дворца,
мы оказались во дворе,  который  пересекали  утром.  Горячие  лучи  солнца
коснулись моих обнаженных  рук.  Прогуливаясь  в  саду,  я  приблизился  к
небольшой статуе Афины. Древняя фигурка, пострадавшая от дождей и  ветров,
была чуть выше моего плеча. В отличие от огромных изваяний, она  оказалась
нераскрашенной. Впрочем, скорее всего, краска просто давно сошла и  с  тех
пор не обновлялась. Афина, богиня-воительница, стояла  в  длинном  до  пят
одеянии, держа в руках  копье;  шлем  с  гребнем,  сдвинутый  на  затылок,
открывал лицо.
   Увидев его, я  едва  не  испустил  дух.  Это  было  лицо  моей  любимой
женщины... богини, которую убил Золотой бог.



        "11"

   Итак, мой творец не лгал мне - боги действительно смертны.  Значит,  не
обманул он меня и в остальном:  ни  он,  ни  подобные  ему  не  испытывают
жалости и милосердия к людям.  У  богов  свои  игры...  Они  устанавливают
правила, а мы, жалкие, лишь пытаемся  осознать  их  деяния  и  угадать  их
желания.
   Я пылал благородным гневом. Если они смертны, значит, бога можно убить.
   "Я убью Аполлона. Обязательно", - вновь пообещал я себе. Но как и когда
сделаю это - я еще не знал, даже представления не имел. Однако я  поклялся
тем святым огнем мести, что пылал в моей душе, уничтожить  Золотого  бога,
сколько бы времени ни ушло  на  это  и  какую  бы  цену  ни  пришлось  мне
заплатить.
   Я еще раз взглянул на садовые цветы, росшие в сердце дворца Приама. Да,
отсюда я и начну. Аполлон хочет,  чтобы  я  спас  Трою,  чтобы  сделал  ее
центром империи, которая в будущем объединит  Европу  и  Азию.  Значит,  я
уничтожу этот город, сровняю с землей, перебью жителей и испепелю их дома.
   - Орион.
   Я заморгал, словно очнувшись ото сна. Возле меня  стоял  Гектор.  Шагов
его я не слышал.
   - Царевич Гектор, - проговорил я.
   - Пойдем, выслушай наш ответ Агамемнону.
   Я последовал за ним на другую половину дворца. На Гекторе была  все  та
же  простая  туника,  почти  ничем  не   украшенная...   Ни   оружия,   ни
драгоценностей - ничего, что говорило  бы  о  его  высоком  положении.  Но
благородство его ощущалось буквально во всем,  и  любой,  кто  видел  его,
инстинктивно понимал, что перед ним  человек,  исполненный  достоинства  и
чести. Шаг за шагом следуя за Гектором по залам дворца, я  вновь  заметил,
как иссушила его долгая война. Бородатое лицо осунулось, морщины залегли в
уголках губ и глаз. Лоб перечеркнула тревожная складка.
   Мы прошли через весь дворец и  начали  подниматься  по  узким  ступеням
винтовой лестницы в  сумраке,  который  рассеивался  лишь  слабым  светом,
проникавшим сквозь редкие  щели  окон.  Все  выше  и  выше  вились  крутые
ступени: восстанавливая дыхание,  совершая  круг  за  кругом,  мы  наконец
добрались до низкой квадратной двери и вышли  на  помост  на  верху  самой
высокой из башен Трои.
   - Скоро подойдет Александр, - проговорил Гектор, приближаясь к  зубцам,
которые, как клыки великана, охватывали площадку. День был  в  разгаре,  и
припекало яркое солнце, но холодный ветер с  моря  трепал  нашу  одежду  и
ерошил каштановые волосы Гектора.
   Отсюда  сверху  я  видел  лагерь  ахейцев,  дюжины   черных   кораблей,
вытащенных на берег за песчаной насыпью... Перед ней тянулся ров -  его  я
помогал углублять всего лишь двое суток назад. Войско троянцев рассыпалось
по равнине, шатры и повозки повсюду стояли на  вытоптанной  земле,  тонкие
струйки дыма змеились над очагами, исчезая в кристально чистом небе. С юга
равнину ограничивала широкая река, впадавшая в бухту, на  севере  протекал
ручеек. Лагерь ахейцев флангами расположился по обеим речным руслам.
   Небольшие волны набегали на берег. Вдали у горизонта огромной  каменной
глыбой вставал остров, дальше синел в далекой туманной дымке другой.
   - Ну, брат, ты уже сообщил?
   Я обернулся, - к нам торопился Александр, в отличие от Гектора в тонкой
дорогой тунике, которую сверху покрывал вполне подобающий царевичу голубой
плащ, с мечом на украшенном драгоценностями поясе. Золото и камни сверкали
и на его пальцах, и на шее. Тщательно подстриженные и расчесанные кудри  и
борода поблескивали, умащенные ароматным маслом. На лице Александра  я  не
заметил морщин, хотя он был не намного младше своего брата.
   - Я дожидался тебя, - сказал Гектор.
   - Хорошо! Тогда я сам сообщу новость.  -  С  наглой  улыбкой  Александр
обратился ко мне: - Скажи жирному Агамемнону, что царь Приам отвергает его
оскорбительное предложение. А сам знай: завтра в это же самое  время  наши
колесницы будут разъезжать по вашему лагерю, и мы  будем  жечь  корабли  и
убивать бледных от страха ахейцев, пока на  берегу  не  останется  ничего,
кроме костей и пепла. Наши псы завтра вечером попируют.
   Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
   Гектор едва заметно кивнул и положил руку на плечо брата, сдерживая его
пыл.
   - Отец наш стар и чувствует себя не столь хорошо, чтобы снова удостоить
тебя  свиданием.  Пусть  горячие  речи  моего  брата  не  покажутся   тебе
оскорбительными, ибо все мы ответим Агамемнону: на таких условиях мира  не
будет.
   - Мы отвергнем любой мир, если при этом вы требуете, чтобы я  возвратил
свою жену варварам! - отрезал Александр.
   - Итак, завтра утром мы продолжим войну, - подвел я итог.
   - Конечно, мы продолжим ее, - подтвердил Александр.
   - Ты на самом деле полагаешь, что у тебя хватит  сил,  чтобы  пробиться
через войско ахейцев и сжечь их корабли?
   - Боги решат... - отвечал Гектор.
   - В нашу пользу, - перебил его Александр.
   Этот молодой бахвал определенно мне не нравился.
   - Одно  дело  бой  колесниц  на  равнине,  -  я  показал  на  площадку,
ограниченную морем, двумя реками и  холмом,  на  котором  стоял  город,  -
другое - пробиться в лагерь ахейцев и в пешем строю  воевать  со  всей  их
армией. Это не  схватка  героя  с  героем.  Каждый  ахеец  будет  отчаянно
защищать свою жизнь.
   - А мы, выходит, не защищаем собственные жизни, - возразил Александр, -
и жизни наших жен и детей?
   - Едва ли вы сумеете уничтожить ахейцев, - настаивал  я.  -  Во  всяком
случае, теми силами, что на равнине.
   Александр расхохотался:
   - Ты глядишь не в ту сторону, варвар. Посмотри туда.
   И он указал на материк, на лесистые холмы и встававшие за ними горы.
   - Видишь, там раскинулось царство  хеттов,  -  продолжил  Александр.  -
Земля их тянется отсюда на восток и на юг. Великий царь хеттов воевал даже
с египтянами, Орион. И добился победы! Он наш союзник.
   Я сделал очевидный вывод:
   - Вы ожидаете от него помощи?
   - Войско хеттов уже в пути. С набегами  ахейцев  на  ближние  города  и
селения мы справлялись сами, но когда напыщенный  Агамемнон  высадился  со
своим войском, мы отослали послов к великому царю хеттов, в  столицу  его,
Хаттусас.
   Гектор негромко заметил:
   - Орион, я видел этот город еще мальчишкой.  В  нем  поместятся  десять
Трои. Отличная крепость, а мощь хеттов делает ее много сильнее.
   Я ничего не сказал.
   - Пока мы сдерживали ахейцев только с помощью своих соседей - дарданцев
и прочих народов Троады, - подвел  итог  Александр,  -  но  хетты  вот-вот
пришлют войско, чтобы помочь нам, и раздавят армию Агамемнона.
   - Зачем ты рассказываешь об этом мне? - спросил я.
   Прежде чем Александр успел ответить, вмешался Гектор:
   - Потому что мы решили  предложить  Агамемнону  другое.  Орион,  мы  не
искали этой войны. Мы  предпочитаем  мир  и  спокойствие,  нам  по  сердцу
торговля, а не кровопролитие или опьянение битвы.
   - Но мы не страшимся войны! - настаивал Александр.
   Гектор суровым взглядом заставил брата замолчать и продолжал:
   - Царь Приам предлагает следующие условия мира. Если  Агамемнон  вернет
свое войско в Ахейю, отец мой, царь, согласен заключить  новый  договор  о
дружбе и торговле, который позволит микенским купцам  свободно  пересекать
Геллеспонт.
   - Микенским? - спросил я. - А как насчет торговцев  остальных  ахейских
городов? Итаки, Пилоса, что принадлежит Нестору, Тиринфа...
   - Только микенским, - повторил Гектор. -  Великий  царь  Агамемнон  сам
договорится  с  остальными  городами  ахейцев.  Пусть  торгуют   микенские
корабли. Троя не будет возражать.
   Какой  дипломатический  ход!  Сунуть  морковку  под   нос   Агамемнону,
предложить свободный проход через проливы ему  одному,  возвышая  его  тем
самым над прочими вождями  ахейцев.  Уже  одно  это  предложение  способно
вызвать раздоры среди ахейских царьков и подорвать  их  единство  в  войне
против Трои... Словом - шедевр дипломатии.
   - Я передам ваши условия Агамемнону, - солгал я.
   - Да уж, будь добр, - отрезал Александр. - Только скажи своему  жадному
царю: если к завтрашней заре он не примет наше предложение, на закате тело
его будут грызть псы.
   Я посмотрел на царевича. Он попытался выдержать мой взгляд, но все-таки
отвернулся.
   - Завтра на восходе мы ждем ответ ахейцев, - заключил Гектор. - Если вы
отвергнете наше предложение, мы нападем на ваш лагерь.  Даже  если  мы  не
достигнем успеха, через несколько дней  сюда  все  равно  прибудет  войско
хеттов.
   - Да-да, нас уже известили дымовыми сигналами, - похвастался Александр.
- Их армия в трех дневных переходах от стен Трои.
   Я взглянул на Гектора, тот кивнул; пришлось поверить словам Александра.
   - Хватит кровопролития, - произнес Гектор. - Пора и мириться. Агамемнон
сможет с честью  вернуться  в  Микены.  Благородное  предложение  с  нашей
стороны.
   - И Елена останется со мной! - добавил Александр.
   Я улыбнулся. Разве можно упрекать его... Кто захотел  бы  расстаться  с
такой женщиной?
   С почетной охраной - Гектор предоставил мне четверых воинов - я миновал
те же Скейские ворота, через которые входил в город прошлой ночью.  Теперь
я видел массивные стены Трои ближе. Что ж, нетрудно  поверить  в  то,  что
твердыню эту возвели  боги.  Огромные  блоки  из  обтесанного  камня  были
уложены друг на друга, стена  поднималась  более  чем  на  девять  метров,
высокие квадратные башни возвышались у главных ворот и по углам. Широкие у
основания, наверху стены сужались.
   Город стоял  на  холме,  царившем  над  равниной  Илиона,  и  атакующим
приходилось подниматься к подножию стен.
   Я вернулся в лагерь ахейцев. Старый Политос дожидался меня около ворот.
   - Какие новости ты принес? - торопливо поинтересовался он. Его тонкий и
скрипучий голос тем не менее не  казался  шелестевшим  от  дряхлости,  как
голос Приама.
   - Ничего хорошего, - произнес я. - Завтра битва возобновится.
   Худые плечи Политоса опустились под изношенной туникой.
   - Дураки, кровожадные дураки.
   Я-то знал, что он ошибается, но  не  стал  ничего  объяснять.  Сражению
быть: я не позволю ни тем, ни другим узнать, что они согласны на  мировую.
Я отправился прямо к Одиссею.  Политос  последовал  за  мной,  худые  ноги
быстро несли его тощее тело. Простые воины и вельможи смотрели нам  вслед,
пытаясь угадать по моему суровому виду новости, которые я принес из  Трои.
Женщины мгновенно отворачивались, поняв, что завтра вновь  грядет  тот  же
ужас, снова разыграется побоище и прольется кровь. Многие из них  родились
в этих краях и надеялись на освобождение. Но каждая из них,  должно  быть,
знала, что скорее погибнет от рук ярого и опьяненного битвой  воина,  став
жертвой насилия, чем получит свободу и вернется в родной дом.
   Одиссей ждал на палубе своего корабля. Он  принял  меня  один,  отослав
помощников и слуг, чтобы никто не  слышал  моих  известий;  царь  предстал
передо мной нагим, его  тело  еще  не  обсохло  после  утреннего  купания.
Обтираясь грубым полотенцем, он сидел  на  треногом  табурете,  прислонясь
спиной к единственной мачте корабля. Холст,  служивший  пологом  во  время
дождя, теперь был свернут, светило яркое солнце, но бородатое лицо Одиссея
осталось темным и зловещим, как облако, сулившее бурю, когда я сказал ему,
что Приам и сыновья его отвергли предложение ахейцев.
   - А сами они ничего не предложили? -  спросил  он  после  того,  как  я
закончил речь.
   Я солгал не колеблясь:
   - Ничего. Александр заявил, что не отдаст Елену ни при каких  условиях.
И еще: он и царевич Гектор  заявили,  что  на  выручку  Трое  идет  войско
хеттов.
   Глаза Одиссея расширились:
   - Что? Как далеко они отсюда?
   - В нескольких дневных переходах, как сказал Александр.
   Одиссей теребил бороду с неподдельным ужасом на лице.
   - Не может быть, - пробормотал он. - Просто не может быть!
   Я ждал, в молчании оглядывая ряды кораблей. На всех стояли  мачты  так,
что можно было немедленно поднять паруса. Вчера еще мачт не было.
   Наконец Одиссей вскочил на ноги.
   - Пойдем со мной, - резко проговорил он. - Агамемнон  должен  знать  об
этом.



        "12"

   - Итак, хетты идут  на  помощь  Приаму?  -  высоким  писклявым  голосом
произнес Агамемнон. - Невозможно! Не может быть!
   Великий царь казался озадаченным, пожалуй даже испуганным. Он сидел  на
почетном  месте  среди  собравшихся  военачальников,  правое   плечо   его
перетягивали полосы  ткани,  запачканные  кровью  и  какой-то  маслянистой
жидкостью.
   Агамемнон,  широкоплечий  и  коренастый,  напоминал  приземистую  башню
одинаковой ширины от шеи до бедер. Одет он был в раззолоченную кольчугу  с
серебряными пряжками, на его поясе висел  богато  украшенный  драгоценными
камнями меч,  а  ноги  закрывали  красивые  бронзовые  поножи,  отделанные
серебром на щиколотках. Он тем не менее, казалось, готовился к битве, а не
к совещанию со своими главными помощниками, царями  и  князьями  различных
ахейских племен.
   Быть может, прекрасно  зная  ахейцев  и  их  склонность  к  спорам,  он
надеялся поразить всех роскошью своего одеяния. Или же не исключал, что  с
совета придется отправиться прямо в  бой.  Тридцать  два  человека  сидели
вокруг небольшого очага посреди хижины предводителя  войска  ахейцев.  Все
союзники Агамемнона и брата его Менелая находились здесь, лишь  мирмидонян
представлял Патрокл, а не Ахиллес. Я сидел  за  Одиссеем,  расположившимся
третьим по правую руку царя, и потому имел возможность хорошо  рассмотреть
Агамемнона.
   Черты широкого и тяжеловесного с коротким тупым носом и густыми бровями
лица великого царя вовсе  не  казались  благородными.  Глубоко  посаженные
глаза смотрели на мир подозрительно и недоверчиво. Волосы  и  борода  царя
лишь  начинали  седеть,  их  недавно  расчесали  и  только  что   умастили
благовонным маслом, таким пахучим, что даже у меня свербило в ноздрях.
   В левой руке он держал бронзовый скипетр, правая же покоилась на бедре.
Единственное правило, которого придерживались на этом  безумном  собрании,
заключалось в том, что право держать речь  предоставлялось  тому,  в  чьих
руках находился скипетр.
   - Мне дал слово сам Хаттусили, великий царь хеттов. Он обещал,  что  не
станет вмешиваться в нашу войну против Трои, - возмутился Агамемнон.  -  В
письменном виде! - добавил он.
   - Я видел соглашение, - подтвердил его брат Менелай.
   Несколько князьков и  царей  закивали  в  знак  согласия.  Но  огромный
туповатый  Аякс,  сидевший  на  противоположной   стороне   круга,   вновь
возмутился:
   - А я вот и многие из нас никогда не видели обещания, присланного царем
хеттов.
   Агамемнон по-девичьи вздохнул и обратился к слуге,  стоявшему  за  ним.
Тот немедленно отправился в дальний угол хижины, где, образуя нечто  вроде
кабинета, размещались стол и несколько сундуков.
   Хижина великого царя оказалась просторнее, чем у  Ахиллеса,  однако  не
была столь роскошно  убрана.  На  бревенчатых  стенах  ничего  не  висело,
впрочем, постель Агамемнона покрывали  богатые  ковры.  Более  того,  трон
Агамемнона не имел подножия, царь сидел на одном  уровне  со  всеми  нами.
Кое-где стены хижины  украшали  трофеи,  захваченные  ахейцами  во  взятых
городах.  Панцири,  украшенные  драгоценностями,  мечи,  длинные  копья  с
блестящими бронзовыми  наконечниками,  железные  и  бронзовые  треножники,
сундуки, в  которых  могло  поместиться  много  золота  и  драгоценностей.
Великий царь изгнал из хижины женщин и рабов. Присутствовали только цари и
князья, собравшиеся на совет, а еще доверенные писцы и слуги.
   Слуга подал царю табличку из  обожженной  глины,  усеянную  клинописью,
Агамемнон  передал  ее  членам  совета.  Табличка  пошла  по  кругу,   все
внимательно разглядывали ее, хотя вряд ли кто-либо мог разобрать текст.  И
словно в подтверждение моих подозрений, Агамемнон  приказал  слуге  громко
прочесть надпись вслух, едва табличка возвратилась ему в руки.
   Документ  являлся   образцом   дипломатической   фразеологии.   В   нем
признавался титул Агамемнона.  Я  заметил,  как  тот  горделиво  расправил
грудь, услышав это. Великий царь хеттов, смиренно полагавший себя владыкой
всех земель Эгейского побережья до древних  стен  Иерихона,  соглашался  с
тем, что претензии ахейцев к Трое справедливы, и обещал не  препятствовать
восстановлению   справедливости.   Конечно,   формулировка   была    более
обтекаемой, но смысл оставался достаточно  ясным.  Любой  троянец  мог  бы
заключить из него, что Хаттусили пообещал Агамемнону не помогать Трое.
   - И все же троянцы утверждают, что войско хеттов находится в нескольких
днях пути и готово выручить их, - сказал Одиссей.
   - Прости меня, царь Итаки,  -  сказал  старый  Нестор,  сидевший  между
Одиссеем и Агамемноном. - Скипетр не у тебя, значит, ты говоришь не в свою
очередь.
   Одиссей улыбнулся белобородому старцу.
   - Как и ты, царь Пилосский, - возразил он спокойным голосом.
   - Что они говорят? - закричал один из князьков на другой стороне круга.
- Я не слышу их!
   Агамемнон  передал  скипетр  Одиссею,  тот  встал   и   повторил   свое
утверждение громким голосом.
   Аякс взорвался:
   - Откуда мы знаем, что это правда?
   Они принялись спорить и обмениваться аргументами  и  наконец  приказали
мне слово в слово передать то, что  я  услышал  от  троянцев.  Я  встал  и
повторил слова Александра и Гектора.
   - Александр сказал? - Менелай сплюнул на утоптанный песчаный пол. -  Он
царевич лжецов.
   - Но Гектор не отрицал, - проговорил Нестор, поспешно  отбирая  у  меня
скипетр. И когда я сел, царь Пилосский поднялся и произнес:
   - Если бы наш вестник узнал об армии хеттов из  уст  Александра,  я  бы
согласился с царем Менелаем... - И, пользуясь тем, что скипетр оказался  в
его руках, Нестор пустился  в  пространные  рассуждения.  Смысл  его  речи
сводился к тому, что Гектор - человек достойный, и  если  уж  сказал,  что
войско хеттов приближается к Трое, то так и есть. - Гектору можно верить в
отличие от его брата.
   - Но это опасно для всех нас! - завопил Агамемнон со слезами на глазах.
- Армия хеттов может уничтожить нас и троянцев одновременно!
   Никто не спорил.
   - Они воевали с египтянами, покорили Аккад  и  осаждали  даже  Вавилон!
Хаттусили осаждал Милет, и город открыл перед ним ворота, чтобы войско  не
сокрушило стены.
   Страх холодом пополз по кругу совета, словно  ветерок,  который,  задув
свечу, оставляет тебя в темноте.
   Никто не знал, что делать. Все трепетали, словно  стадо  антилоп  перед
львами, не зная, куда бежать и где искать спасение.
   Наконец Одиссей вновь потребовал скипетр. Встал и проговорил спокойно:
   - Быть может, Гектор и наш враг - его брат  -  ошибаются,  считая,  что
хетты помогут им?  Что,  если  войско  хеттов  явилось  сюда  по  каким-то
причинам, не имеющим никакого отношения к нашей войне против Трои?
   Раздались одобрительные возгласы и невнятные возражения.
   - Слишком уж хорошо, чтобы быть правдой, - выделился один голос из хора
недовольных.
   - Я предлагаю послать вестника навстречу хеттам  и  узнать,  каковы  их
намерения. И пусть он возьмет с собой копию соглашения между  Хаттусили  и
нашим великим царем, чтобы предводитель хеттов знал, что царь  его  обещал
не вмешиваться в нашу войну.
   - Ну и что же получится? - Агамемнон простер руки, дернулся и схватился
за плечо.
   - Если они скажут, что хотят воевать с нами, мы можем поднимать  паруса
и отправляться домой, - шумно согласились все.
   Но Одиссей приподнял скипетр, и собравшиеся снова умолкли.
   - Если хетты идут помогать Трое, зачем Гектору завтра нападать  на  наш
лагерь? - сказал он.
   Сидевшие  кружком  вожди  начали  озадаченно  переглядываться,  скрести
бороды.
   Одиссей продолжил:
   - Он собирается напасть на нас, как нам известно,  но  зачем  рисковать
жизнями своих людей  и  собственной  головой,  если  армия  хеттов  готова
вступить в бой на его стороне?
   - Ради славы, - возразил Патрокл. - Гектор похож  на  моего  повелителя
Ахиллеса и не признает ценностей выше, чем честь и слава.
   Покачав головой, Одиссей возразил:
   - Возможно, но я не уверен в  этом.  Итак,  следует  послать  вестника,
чтобы полководец хеттов узнал о договоре,  который  связывает  их  царя  с
нами. И чтобы вестник выяснил, действительно ли хетты стремятся на  помощь
Трое.
   Спор затянулся, однако в конце концов все согласились с планом Одиссея.
Впрочем,  другого  выхода  не  оставалось,  разве  что  немедленно   плыть
восвояси. Конечно же, вестником выбрали меня.
   Когда совет  закончился,  я  попросил  у  Одиссея  разрешения  передать
Менелаю весточку от жены.
   Царь Итакийский бросил на меня  грустный  взгляд,  обдумывая  возможные
последствия моего сообщения. Но, кивнув,  подозвал  к  себе  Менелая,  уже
собиравшегося выходить из хижины Агамемнона.
   - У Ориона новости для тебя от Елены, - проговорил он  негромко,  чтобы
остальные члены совета не услышали.
   - Как она? - спросил  царь  Спарты,  схватив  меня  за  руку,  едва  мы
очутились на берегу.
   Благоразумный Одиссей остался в хижине, а мы  с  Менелаем  сделали  еще
несколько шагов по песку, прежде чем  я  заговорил.  Симпатичный  царь,  с
густой черной бородой и вьющимися волосами, выглядел намного моложе своего
брата, и если лицо Агамемнона казалось тяжелым и грубым, то черты  Менелая
несли отпечаток силы и благородства. Царь Спартанский был худощав  и  явно
не привык к пирам и возлияниям.
   - Твоя жена приветствует тебя, - сказал я.  -  И  говорит,  что  охотно
возвратится с тобой в Спарту... - Лицо его просветлело. - Но  только  если
ты  победишь  Трою.  Она  сказала,  что  не  оставит  город   в   качестве
утешительного приза побежденным.
   Менелай глубоко вздохнул и запрокинул голову.
   - Клянусь, - пробормотал он, - Аресом  и  Посейдоном,  клянусь  могучим
Зевсом, я смогу подняться на высокие стены  Трои,  я  сумею  отбить  ее  у
Париса, как бы много крови ни пролилось.
   После встречи с Еленой я понимал его чувства, но в сердце своем  ощущал
злобное удовлетворение. Я сделал все, чтобы ахейцы продолжали войну.  Мира
не будет, пока я не захочу его.
   А потом я вспомнил об армии хеттов, которая подступала к Трое, и о том,
что мне придется отыскать ее и остановить.



        "13"

   Политоса я прихватил с собой. Мы дождались темноты, а потом направились
к южной оконечности лагеря, где широкий Скамандр огибал наш правый фланг и
войско троянцев, стоявшее на равнине.
   Одиссей  позаботился,  чтобы  нам  предоставили  хрупкую   тростниковую
лодочку. Я греб, борясь с сильным  течением  реки,  а  Политос  правил.  Я
всерьез  подумывал,  не  потонет  ли  хлипкое  суденышко  прежде,  чем  мы
достигнем далекого берега. Но все обошлось.
   Ночь выдалась темной, луна еще  не  взошла.  С  моря  наплывали  клочья
тумана.
   - Замечательная ночь для демонов и призраков, - шепнул Политос.
   Но я смотрел  на  противоположный  берег,  на  котором  мерцали  костры
троянцев.
   - Забудь о нечисти, - посоветовал я. -  Бойся  лазутчиков  и  фуражиров
троянцев.
   На моем поясе висел новый меч, темно-синий плащ окутывал плечи. Политос
взял с собой лишь небольшой охотничий нож, он - по собственному  признанию
- не владел оружием. Спутник мой также облачился в плащ, спасавший его  от
ночной прохлады, прихватил с собой мешочек с  сушеным  мясом  и  хлебом  и
кожаный бурдючок с вином. Мою левую  руку  стягивала  медная  полоска,  на
которую нанесли копию соглашения между великим царем хеттов и Агамемноном.
Она напоминала обычный браслет, однако  ее  покрывали  клинописные  знаки.
Стоило прокатить его по куску мокрой глины, и на ней отпечатается договор.
   Все самые темные ночные часы мы шли вдоль  берега  реки,  углубляясь  в
Илионскую равнину и оставляя позади Трою. Ветки цеплялись за  наши  плащи,
мешая  идти.  Мы  старались  передвигаться  незаметно,  но   нередко   нам
приходилось прорубаться сквозь густые ветви. И когда луна  показалась  над
далекими горами, мы уже поднимались по ровному склону к подножию холмов. Я
различал впереди безмолвные могучие дубы и клены,  березы  и  лиственницы,
серебрившиеся в лунном свете. Выше по склону темнели сосны  и  ели.  Кусты
поредели, и мы пошли быстрее.
   Политос тяжело дышал, но старался не отставать. Когда мы  углубились  в
чащобу, над головой моей, словно окликая нас, прокричала сова.
   - Афина приветствует нас, - выдохнул Политос.
   - Что?
   Он схватил меня за плечо. Я остановился и  оглянулся.  Он  согнулся  и,
опершись руками на узловатый ствол, попытался отдышаться.
   - Не надо... к лесным демонам, - с трудом вымолвил он.  -  Тебе  хватит
собственного демона... который внутри.
   Я почувствовал укол совести.
   - Извини, - попросил я. - Я забыл, что ты не можешь быстро идти.
   - Разреши мне... отдохнуть здесь?
   - Да.
   Он сбросил мешок с плеча и рухнул на  покрытую  мхом  землю.  Я  полной
грудью вдыхал свежий горный воздух,  напоенный  колючим  запахом  сосновых
игл.
   - Так что ты сказал об Афине? - поинтересовался я, опускаясь возле него
на колени.
   Политос неопределенно повел рукой:
   - Сова... птица Афины. Крик ее означает, что  Богиня  приветствует  нас
под пологом леса, теперь мы под ее защитой.
   Я стиснул зубы:
   - Нет. Афина не может теперь защитить даже себя. Она мертва.
   И во тьме увидел, как округлились его глаза.
   - Что ты говоришь? Это богохульство!
   Я пожал плечами и опустился на корточки.
   - Орион, - уверенно проговорил Политос, приподнимаясь на локте. -  Боги
не умирают. Они бессмертны!
   - Афина мертва, - сказал я, ощущая скорбь всем своим существом.
   - Но ты служишь ей!
   - Я служу ее памяти. И живу, чтобы отомстить ее убийце.
   Он недоверчиво покачал головой:
   - Это невозможно, Орион: боги и богини не умирают никогда.  О  подобном
не помнит ни один смертный. Афина жива, пока ты поклоняешься ей и служишь.
   - Быть может, и так, - вымолвил  я,  чтобы  успокоить  его  и  рассеять
страхи. - Наверное, ты прав.
   Мы вздремнули несколько часов, закутавшись в плащи.  Я  боялся  закрыть
глаза и лежал, прислушиваясь к ровному шуму ночного леса, мягкому  шелесту
деревьев, обдуваемых холодным ветром, стрекотанию насекомых, редким крикам
сов.
   "Афина мертва, - сказал я себе. - Она умерла на моих руках. И за это  я
убью Золотого бога".
   Луна сияла сквозь покачивавшиеся ветви деревьев.
   "Артемида, сестра Аполлона, - спрашивал я мысленно,  -  примешь  ли  ты
сторону своего брата в борьбе против  меня?  Или  выступишь  против  него?
Будут ли боги биться со мной, или мне удастся найти среди  них  союзников,
чтобы отомстить Золотому богу?"
   Кажется, я снова заснул, потому что мне  приснилась  Афина,  высокая  и
стройная, в сверкающем серебристом одеянии,  ее  длинные  волосы  отливали
полированным черным деревом, а прекрасные серые глаза серьезно глядели  на
меня.
   - Это сейчас ты один, Орион, - сказала она, - но рядом с тобой  есть  и
союзники. Твоя задача отыскать их и повести к своей цели.
   Я потянулся к ней и обнаружил, что  сижу  на  покрытой  мхом  земле,  а
первые косые лучи солнца бросают на траву золотистые пятна. Птицы  щебетом
встречали новый день.
   Политоса даже не потребовалось будить. Мы поели холодного мяса,  запили
теплым вином, а потом вновь отправились в путь.  Теперь  мы  повернули  на
север к главной дороге, уводившей от Трои в глубь  суши.  Мы  одолели  две
гряды поросших лесом холмов и, когда  достигли  гребня  третьего,  увидели
перед собой  широкую  долину,  состоявшую,  словно  лоскутное  одеяло,  из
обработанных полей.  Посередине  плавно  извивалась  река,  а  на  берегах
теснились крохотные деревеньки.
   Уродливый столб черного дыма поднимался над одной из них.
   - Там будем искать войско хеттов.
   Мы поспешили вниз, сперва пробираясь между деревьями, а потом по полям,
в высокой по грудь пшенице, словно потерпевшие кораблекрушение мореходы по
золотистому морю, приближаясь к неведомому берегу.
   - А зачем союзникам Трои сжигать деревни троянцев? - спросил Политос.
   Я не знал, что ответить ему,  и  с  преувеличенным  вниманием  принялся
рассматривать дымный столб над жалкой кучкой горящих хижин. Теперь я видел
там повозки и лошадей, людей в  панцирях,  поблескивавших  на  солнце.  Мы
добрались до края поля. Политос потянул меня за плащ:
   - Быть может, лучше залечь и выяснить, что происходит?
   - На это нет времени, - проговорил я. - Что, если Гектор уже  напал  на
лагерь? Если перед нами войско хеттов, мы должны выяснить их планы.
   Я поспешил вперед и оставил позади возделанное поле. Теперь я отчетливо
видел воинов-хеттов: светловолосые и высокие, они были одеты  и  вооружены
лучше ахейцев: в кожаных доспехах с металлическими чешуйками и  шлемах  из
полированного черного железа. Их длинные мечи, выкованные из железа, а  не
из бронзы, оставались в ножнах. Небольшие квадратные щиты  воины  закинули
за спины, поскольку никакой опасности не ожидали.
   Шестеро дюжих хеттов выгоняли  из  хижины  хозяина,  его  жену  и  двух
девушек - дочерей. Селяне трепетали от ужаса, точно  кролики,  попавшие  в
силки.  Упав  на  колени,  земледельцы  с  мольбой  протягивали   руки   к
безжалостным грабителям. Один из воинов забросил факел на  крытую  соломой
крышу, остальные, обнажив мечи, с жестокими улыбками окружили  плачущее  и
умоляющее семейство.
   - Прекратите! - завопил я, бросаясь вперед. Позади послышался шелест...
Политос прятался среди колосьев.
   Солдаты обернулись на мой крик.
   - Проклятье, кто тут еще? - закричал их предводитель.
   - Я вестник великого царя Агамемнона, - проговорил я, делая шаг  в  его
сторону.
   Стройный и крепкий воин оказался  чуть  ниже  меня,  его  лицо  и  руки
покрывали  многочисленные  шрамы.  Жестокое  и  свирепое  лицо  напоминало
профиль ловчего сокола: подозрительные глаза, крючковатый  нос.  Его  рука
сжимала меч. Свой я оставил в ножнах.
   - Что это еще за великий царь... Скажи мне во  имя  девяти  повелителей
Земли... Агам... Как там дальше?
   Я поднял левую руку:
   - Я принес договор о дружбе и мире  с  Агамемноном,  подписанный  твоим
великим царем.
   Воин-хетт кисло улыбнулся.
   - Говоришь, мир и дружба, так? - Он плюнул на землю передо мной. -  Вот
чего стоят твой мир и дружба. - И приказал пятерым  своим  подчиненным:  -
Перережьте горло мужику, женщин возьмите, а с этим я сам справлюсь.
   Реакции моего тела мгновенно ускорились,  все  чувства  обострились.  Я
видел, как медленно пульсирует жилка на его шее, как раз под ухом;  слышал
легкий свист железного клинка, вспоровшего воздух.
   За спиной предводителя один из  воинов  схватил  стоявшего  на  коленях
земледельца за волосы и запрокинул назад его голову, открывая горло.  Жена
и дочери, разом охнув, готовы были разразиться воплями.
   Я легко увернулся  от  опускавшегося  клинка  и  набросился  на  воина,
который  приготовился  убить  земледельца.   Прыгнув,   я   повалил   его,
распрямился и ногой пнул хетта в голову. Потеряв сознание,  тот  откинулся
навзничь.
   Все  произошло   невероятно   быстро,   я   действовал   автоматически,
бессознательно и успел разоружить тех двух воинов, которые оказались возле
меня прежде, чем их спутники  сумели  просто  пошевелиться.  А  когда  они
начали   двигаться   -   замедленно,   словно   преодолевая   безграничное
сопротивление воздуха, - я угадывал их намерения  по  выражению  глаз,  по
напряжению бицепсов. Одному я влепил  кулаком  в  солнечное  сплетение,  а
левой рукой раздробил челюсть другому.
   Я остановился перед коленопреклоненной семьей. Пятеро  хеттов  валялись
позади меня, а их предводитель замер, не выпуская меча из правой  руки,  с
раскрытым ртом и выпученными глазами.  На  лице  его  не  было  страха,  в
изумлении он словно забыл о дыхании.
   Мгновение мы стояли лицом к лицу, готовые к битве. А потом  с  ревом  и
проклятиями он занес меч, намереваясь одним ударом расправиться со мной.
   Но задача оказалась для него невыполнимой. Я увидел острие уже напротив
своей груди и успел шагнуть в сторону. И когда  меч  пролетел  мимо  моего
бока, я, чуть повернувшись, ухватил его рукоять. Когда я вновь обернулся к
воину-хетту, его меч уже сжимала моя рука.
   Хетт словно врос в землю. Не сомневаюсь - он пустился бы  наутек,  если
бы только мог передвигаться. Потрясение буквально пригвоздило его к месту.
   - Собери отряд и отведи меня к своему господину, - проговорил я,  делая
ему знак мечом.
   - Ты... - Он не смел взглянуть мне в лицо.  -  Ты  не  человек.  Должно
быть, ты - бог.
   - Он служит Афине! - Кривя в ухмылке беззубый  рот,  из-за  моей  спины
возник Политос, выбравшийся из укрытия. -  Никто  не  может  противостоять
Ориону, слуге богини-воительницы.
   Я протянул воину его оружие:
   - Как тебя зовут?
   - Лукка, - ответил он и только с третьей попытки сумел опустить  меч  в
ножны, настолько тряслись его руки.
   - Лукка, у меня нет вражды ни к тебе, ни к кому-либо из хеттов.  Отведи
меня к полководцу: у меня есть для него новость.
   Лукка выглядел донельзя потрясенным. Он собрал своих изувеченных людей:
одного с разбитой челюстью, остальных еще не пришедших в себя  после  моих
ударов. Земледелец и его семейство на четвереньках подобрались  ко  мне  и
упали к ногам. Я грубо поднял мужчину за плечи и велел женщинам встать.
   - Пусть  хранят  тебя  боги!  Да  исполнят  они  все  твои  желания!  -
проговорил поселянин.
   Жена и дочери склонили головы, не смея поднять глаза  от  земли,  но  я
видел слезы, которые текли по их щекам.
   Горло перехватило. "Пусть боги хранят  меня!"  В  невежестве  своем  он
полагал, что боги действительно заботятся о людях, что  их  можно  тронуть
молитвой или приношением. Что бы сказал этот простак, зная, каковы они  на
самом деле? И все же, поглядев в наполнившиеся слезами глаза, я не решился
избавить его от иллюзий: пусть не страдает понапрасну.
   - Да хранят боги тебя самого, земледелец! Ты извлекаешь жизнь из  чрева
матери-земли... Это призвание благороднее, чем войны и убийства.
   Поблагодарив меня, они бросились к хижине и  принялись  сбивать  пламя.
Следом за Луккой и его  отрядом  я  шел  по  горевшей  деревне  в  поисках
военачальника хеттов. Политос шел  возле  меня,  воспроизводя  -  удар  за
ударом  -  все,  что  случилось,  запоминая  подробности,   чтобы   суметь
рассказать об этом.
   Я уже понял, что отряд слишком мал, чтобы назвать его армией хеттов, но
других здесь не было, вдалеке тоже, -  мы  с  Политосом  видели  с  холма.
Неужели это и есть войско, от которого Гектор и Александр ждут помощи?
   Если сюда пришли союзники троянцев, зачем им жечь деревню своих друзей?
По деревенской площади - простой поляне посреди жалких домишек,  сложенных
из сырцового кирпича, - солдаты вереницей тянулись к фургонам и  повозкам.
Командир  хеттов  стоял  на  одной  из  колесниц,  разделяя  добычу  между
офицерами  и  воинами.  Пришельцы   забирали   жалкий   скарб   обитателей
деревеньки. Они грузили на колесницу двуручные кувшины  с  вином,  цыплят,
кудахтавших и  бивших  крыльями,  глиняные  лампы,  даже  сапоги.  Поселок
оказался небогатый.
   Поодаль раздавались крики и плач женщин. Солдаты  не  собирались  брать
пленниц с собой, их отводили в  сторону,  насиловали,  а  потом  оставляли
жаловаться на судьбу. Распоряжался  грабежом  крепкий  коротышка,  гораздо
более похожий на ахейца, чем Лукка и его люди. Его жгучей черноты волосы и
густая борода отливали синевой. Всю левую щеку рассекал жуткий белый шрам.
Как и остальные воины-хетты, он носил кожаные с  металлическими  чешуйками
доспехи,  но  более  хорошей  выработки,   а   рукоять   его   меча   была
инкрустирована костью.
   Лукка остановился на почтительном расстоянии от него, я последовал  его
примеру, за мной жался  Политос.  Пятеро  воинов,  хромая,  отошли,  чтобы
заняться своими синяками и ранами.
   Командир  вопросительно  взглянул  на  нас,  продолжая  делить  добычу.
Половину воины складывали возле колесницы, другую половину забирали  себе.
Я ожидал, сложив руки на груди. Запах гари терзал мои ноздри, крики женщин
стояли в ушах.
   Наконец поделили последние глиняные горшки и блеявших коз,  и  командир
махнул двум босоногим мужчинам, одетым в грубые куртки, чтобы они  забрали
его долю добычи и погрузили в ближайший фургон.
   "Рабы, - подумал я. - Да-да. Возможно, и феты".
   Военачальник устало сошел с повозки и пальцем  поманил  к  себе  Лукку.
Взглянув на меня, он заметил:
   - Судя по всему, перед нами не деревенщина.
   Лукка прижал кулак к своей груди и ответил:
   - Он  заявляет,  что  пришел  с  вестью  от  какого-то  великого  царя,
господин.
   Командир окинул меня взглядом:
   - Меня зовут Арца. А тебя?
   - Орион, - ответил я.
   - Ты больше похож на воина, чем на вестника.
   Я тронул браслет на моем левом запястье:
   - Я принес тебе договор великого царя хеттов о мире и дружбе с  великим
царем ахейцев.
   Арца посмотрел на Лукку, затем обратил глубокие карие глаза на меня:
   - Великого царя хеттов? Тогда твоя весть не стоит той глины, на которой
написана: у хеттов больше нет  великого  царя.  Вообще  нет  царя.  Старый
Хаттусили умер. А великая крепость Хаттусас пылала, когда  я  в  последний
раз видел ее.
   Политос охнул:
   - Значит, царство хеттов пало?
   - Вельможи Хаттусаса воюют  друг  с  другом,  -  отвечал  Арца.  -  Сын
Хаттусили, наверно, погиб, но пока это только слухи.
   - Тогда что вы здесь делаете? - спросил я.
   Он фыркнул:
   - Поддерживаем свою жизнь, вестник... Насколько возможно. Собираем дань
с этой земли и отбиваем нападения мародеров, которые пытаются отнять у нас
наше добро.
   Я оглядел деревню. Грязный черный  дым  все  еще  пятнал  чистое  небо.
Вокруг трупов, устилавших землю, роились полчища мух.
   - А сами вы кто?.. Та же шайка мародеров, - ответил я.
   Глаза Арцы сузились.
   - Жестокие слова говоришь...  вестник,  -  с  насмешкой  он  подчеркнул
последнее слово.
   Но я в своих мыслях уже несся далеко вперед:
   - Не хочешь ли поступить на службу к великому царю ахейцев?
   Он расхохотался:
   - Зачем мне служить царю  каких-то  там  варваров?  Мне  хватит  своего
отряда! Мы идем куда захотим, берем что захотим.
   - Могучие воины, - фыркнул  я  пренебрежительно.  -  Сжигаете  деревни,
насилуете беспомощных женщин. Доблестные деяния.
   Уголком глаза я увидел,  как  побледнел  Лукка,  отступая  от  меня  на
полшага. Я почувствовал, что и Политос тоже попятился.
   Арца положил руку на инкрустированный слоновой костью эфес меча.
   - Ты похож на солдата, - резко сказал он. - Быть может, тебе захотелось
защитить то, что осталось от этой деревни?
   Лукка вмешался:
   - Господин, я обязан предупредить тебя. Такого бойца, как этот человек,
я не видел никогда. Он служит Афине и...
   - Богине-шлюхе? - расхохотался Арца. - Той самой,  о  которой  твердят,
что она, мол, девственница? Я поклоняюсь Тару,  богу  бури  и  молнии.  Уж
он-то запросто уложит твою хилую  богиньку!  Если  она  посмеет  выступить
против Тару - девой не останется!
   Он пытался раздразнить меня, чтобы  я  вступил  в  схватку.  Я  покачал
головой и отвернулся.
   - Лукка, - громко проговорил он. - Вспори этому трусу брюхо.
   Прежде  чем  застывший  в  нерешительности  Лукка  сумел  ответить,   я
развернулся и, встав перед Арцей, ответил:
   - Попробуй сделать это сам, победитель женщин.
   Широко ухмыляясь, он извлек меч из заношенных ножен:
   - С удовольствием, вестник.
   Я тоже достал свой меч, и Арца снова расхохотался:
   - Бронзовый! Безмозглый дурак, я надвое разрублю  твою  жалкую  игрушку
железным клинком.
   Выставив меч, он шагнул мне навстречу.  Движения  мои  вновь  сделались
молниеносными. Мир вокруг застыл, как бы во сне.  Я  видел,  как  медленно
вздымается и опадает грудь хетта. Видел, как медленно выступают капли пота
на его лице и, сливаясь, катятся по щеке. Лукка стоял словно  истукан,  не
зная, останавливать своего начальника или же помогать ему. Политос  застыл
с вытаращенными глазами и приоткрытым ртом.
   Арца сделал несколько шагов вперед и вернулся  назад  к  колеснице,  не
отводя от меня глаз, потянулся левой рукой и извлек из груды добычи щит. Я
оставался на месте и позволил ему взять щит в руку. Он  вновь  ухмыльнулся
и, заметив, что я стою на месте  и  не  нападаю,  схватил  железный  шлем,
отполированный до блеска, и  надвинул  его  на  голову.  Шрам  в  точности
повторял очертания одного из железных выступов, защищавших лицо.
   Этот  живущий  войной   солдат,   конечно   же,   воспользуется   любым
преимуществом,  которое  я  предоставлю  ему.  Сам  я  не  горел  желанием
непременно убить его. Но, должно быть, Арца  полагал,  что  уважать  может
только того, кто победил его в битве. Я был более чем готов к ней.
   Слегка пригибаясь, он уверенно шагнул вперед, поглядывая на меня сквозь
узкую щель  между  козырьком  шлема  и  краем  щита,  на  котором  посреди
натянутой шкуры красовалась грубо намалеванная молния.
   Я выжидал, наблюдая. Щит закрывал большую часть согнутого тела хетта, и
я не мог наблюдать за его движениями. И все же я ждал.
   Он сделал выпад, целясь щитом в мое лицо, и одновременно  направил  меч
мне в живот.
   Я отразил удар воина бронзовым клинком, а затем попал  в  металлический
край  щита,  отчего  меч  мой  переломился.  С  восторженным  воплем  Арца
отшвырнул разбитый щит и бросился на меня. Я мог легко вспороть ему  брюхо
иззубренным обломком клинка,  но  вместо  этого  отступил  и  левой  рукой
остановил занесенное над моей головой оружие, затем коротко ударил хетта в
лоб рукоятью моего обломившегося  меча.  Арца  упал  на  колени  и  затряс
головой. На полированной поверхности шлема появилась вмятина.
   Предводитель хеттов поднялся на ноги и вновь атаковал меня. Я  отбросил
обломок меча и, остановив занесенную для удара руку, вырвал из нее оружие,
которое немедленно отбросил в сторону.
   С яростным воплем он сорвал кинжал с пояса и вновь набросился на  меня.
Я отступал с пустыми руками.
   - Я не хочу убивать тебя, - проговорил я.
   Он пригнулся и подобрал свой меч с земли.  Нас  окружала  целая  дюжина
воинов, замеревших с раскрытыми ртами.
   - Все равно я убью тебя, вестник, невзирая на  твои  фокусы,  -  рыкнул
Арца и опять подскочил  ко  мне  с  мечом  и  кинжалом,  изрыгая  страшные
ругательства.
   Я легко уклонился, гадая, сколько же еще продлится эта игра.
   - Защищайся! - завопил он.
   - Без оружия-то? - улыбаясь, поинтересовался я.
   Он снова рванулся вперед. На этот раз я не  стал  увертываться,  нырнул
ему в ноги и повалил наземь.
   Арца поднялся, злобно оскалившись:
   - Я убью тебя.
   - Не сумеешь, - ответил я.
   - Убью. Эй, люди, хватайте его!
   Солдаты медлили, и этого мгновения хватило мне, чтобы решить: если я не
уничтожу эту разъяренную тварь, Арца прикажет им убить меня.
   И пока они раздумывали, я подобрал обломок  своего  бронзового  меча  и
направился к предводителю хеттов. Со злобной ухмылкой он  взмахнул  мечом,
держа наготове кинжал, чтобы пронзить  меня,  если  я  попытаюсь  отразить
удар. Но я просто шагнул в сторону и вогнал обломок, оставшийся от клинка,
в его грудь.
   На лице воина отразилось недоумение, рот  открылся,  и  хлынула  кровь.
Несколько секунд я удерживал тело, потом вырвал обломок из груди врага,  и
Арца упал на пыльную землю, не выпуская из рук ставшие бесполезными меч  и
кинжал.
   Я взглянул на Лукку. Тот перевел взгляд со своего  упавшего  начальника
на меня... Одно только слово - и весь отряд набросится на меня, но я сумел
его опередить и крикнул воинам:
   - Этот человек вел вас к маленьким победам над жалкими деревушками. Кто
хочет пойти за мной, чтобы поучаствовать в  грабеже  огромного  города,  в
котором полным-полно золота? Кто пойдет за мной к стенам Трои?
   Подняв руки, они завопили. Все сразу.



        "14"

   Хеттов оказалось сорок два.  Я  повел  отряд  назад  через  Скамандр  к
берегу, на котором должны были  стоять  ахейцы,  если  их  войско  еще  не
уничтожил Гектор со своими троянцами.
   Лукка принял как должное,  что  я  возглавил  отряд.  Его  хищное  лицо
оставалось бесстрастным,  но  в  темных  глазах  хетта  виделся  трепет  и
восхищение моим умением драться. Остальные реагировали точно так же. Никто
не испытывал большой симпатии к убитому Арце. Он командовал отрядом, когда
разразилась гражданская война, и хетты разделились на партии.  Как  бывает
повсюду, профессиональные воины последовали за своим командиром, хотя и не
любили его. И пока он удерживал их вместе, обеспечивая их жизнь  грабежом,
все подчинялись его ничтожной тирании и мирились с вздорным нравом.
   - Мы жили как псы, - сказал мне Лукка, когда мы поднимались на заросший
лесом гребень, разделявший дорогу и реку. - И каждый из нас поднимал  руку
на другого. В стране хеттов не стало порядка с тех пор, как умер  царь,  а
его сына изгнали вельможи.  А  теперь  они  дерутся  за  власть,  а  армия
распалась на тысячу маленьких отрядов вроде нашего - не знающих дисциплины
и чести... Нам не на что жить, поэтому-то и приходится грабить поселян.
   - Когда мы вернемся в лагерь ахейцев,  -  посулил  я,  -  царь  Одиссей
охотно примет вас в свое войско.
   - Мы согласны, если командовать будешь ты, - проговорил Лукка.
   Я взглянул на него. Он говорил совершенно серьезно и явно не сомневался
в том, что человек, способный убить Арца, должен командовать отрядом.
   - Да, - согласился я. - Под моим началом.
   Он по-волчьи оскалил зубы:
   - Там полно золота, это я знаю. Нам доводилось сопровождать  караван  с
данью из Трои в Хаттусас. Из нее везли много золота.
   Так шли мы  к  равнине  Илиона.  Теперь  я  стал  предводителем  отряда
профессиональных  воинов,  мечтавших  добраться  до  золота  Трои.  Армии,
которую ждал Гектор, более не существовало. Помочь троянцам  было  некому,
войско хеттов распалось на тысячи банд мародеров, занятых лишь грабежом  и
разбоем.
   Лукка сразу же сделался моим помощником, он-то знал  своих  людей  куда
лучше меня. Ко мне он относился, пожалуй, почти с таким же уважением,  как
к богу. Я чувствовал себя неловко, но в данном случае  это  было  полезно.
Сильный и умелый воин,  немногословный,  от  пронзительных  глаз  которого
ничего не могло укрыться, пользовался у своих людей абсолютным  уважением.
Мы заночевали в том самом лесу, где вместе с  Политосом  накануне  провели
ночь. Я распростерся на земле,  положив  с  одного  бока  меч,  с  другого
кинжал, и пожелал вступить в контакт с  богами.  "Нет,  не  с  богами",  -
напомнил я себе самому. Пусть они и творцы наши, но не боги.
   Я закрыл глаза и собрал воедино всю  свою  волю,  стремясь  увидеть  их
снова, завязать разговор. Но я лишь перенапряг мышцы, отчего спина  и  шея
начали болеть, и большую часть ночи я не мог уснуть.
   На следующее утро  мы  обнаружили  брод  и,  перебравшись  через  реку,
направились к морю.
   Уже далеко за полдень мы увидели над холмом могучие стены  Трои.  Шатры
троянцев исчезли с равнины. Все истоптанное поле между лагерем  ахейцев  и
стенами Трои усеивали разбитые колесницы,  остатки  шатров.  Под  палящими
лучами солнца облаченные в черное женщины и полуобнаженные рабы медленно и
скорбно ходили от тела к телу  среди  сотен  раздетых  трупов.  В  воздухе
настойчиво кружили коршуны. Повсюду лежали трупы людей и животных.
   "Свирепая битва", - подумал я.
   Но корабли ахейцев, как и прежде, стояли  вдоль  берега,  и  их  черные
корпуса остались  невредимы,  огонь  не  тронул  ни  один  из  них.  Итак,
Агамемнон, Одиссей и все остальные сдержали натиск Гектора.
   Политос смотрел на поле битвы затуманенными от слез  глазами.  Лукка  и
другие воины-хетты озирали следы побоища со спокойствием профессионалов.
   - Вот и Троя, - сказал Лукка, показывая на противоположный берег.
   - Да, - согласился я.
   Он оценивающе смотрел на высокие  стены,  которые  не  так-то  легко  и
одолеть.
   - А реально ли это вообще? - Лукка мрачно усмехнулся. -  Впрочем,  если
пали даже великие стены Хаттусаса, можно взять и этот город.
   Мы подождали в тени прибрежных деревьев, пока Политос вместе с одним из
воинов-хеттов, выловив из реки маленькую камышовую лодочку, поплыли в  ней
к лагерю ахейцев. Я приказал Политосу донести обо всем только Одиссею.
   Прошел час... За ним другой. Море тихо блестело  под  солнцем,  полдень
выдался спокойный и жаркий.  Наконец  от  берега  в  нашу  сторону  плавно
скользнула  галера,  украшенная  головой  дельфина;  весла   ее   ритмично
вздымались. По грудь зайдя в прохладную  воду,  мы  поднялись  на  военный
корабль итакийцев.
   Лукка настоял, чтобы я поднимался первым, а сам пошел замыкающим.
   Политос стоял в носовой части судна. Протянув худые руки, он помог  мне
подняться на борт. Его бородатое лицо было угрюмо.
   - Какие новости? - спросил я.
   - Вчера произошла великая битва, - проговорил он.
   - Вижу.
   Он взял меня за локоть и отвел на корму, подальше от гребцов.
   - Гектор и его братья прорвали оборону и ворвались в лагерь. Но и тогда
Ахиллес отказался биться. Надев золотой панцирь своего господина,  Патрокл
повел мирмидонян в бой, и они отогнали ошеломленных троянцев из  лагеря  к
самым стенам Трои.
   -  Наверное,  решили,  что  Ахиллес  действительно  вышел  на  бой,   -
пробормотал я.
   - Может, и так. Бог наполнил Патрокла  боевой  яростью.  Все  в  лагере
ахейцев считали, что он слишком нежен для того, чтобы быть ратником, но он
прогнал троянцев к своим  воротам  и  сразил  не  одну  дюжину  их  воинов
собственноручно.
   Я прищурился, услышав про "дюжину". Война  порождает  массу  легенд;  а
здесь, похоже, мифотворчество началось уже через сутки после боя.
   - Но потом Боги обернулись против  Патрокла,  -  со  скорбью  в  голосе
промолвил старый сказитель. - Гектор  пронзил  его  своим  копьем  и  снял
золотые доспехи Ахиллеса с мертвеца.
   Я ощутил, как мое лицо окаменело.
   "Боги играют в  свои  игры,  -  подумал  я.  -  Они  подарили  Патроклу
мгновение славы и тут же потребовали плату за нее".
   - И теперь  Ахиллес  рыдает  и  посыпает  голову  пеплом.  Он  клянется
отомстить и Гектору, и всей Трое.
   - Значит, он примет  бой,  -  решил  я,  гадая,  не  подстроил  ли  это
кто-нибудь из тех, кто противостоял  Золотому  богу;  не  они  ли  послали
Патрокла на смерть, чтобы вернуть Ахиллеса на поле брани?
   -  Завтра  утром,  -  сообщил  мне  Политос,  -  Ахиллес   сойдется   в
единоборстве с Гектором. Так договорились через  парламентеров,  до  этого
битвы не будет.
   Итак, поединок. Опытный боец Гектор, сохраняющий хладнокровие  даже  во
время схватки. Ахиллес, вне  сомнения,  быстрее,  хотя  и  меньше  ростом;
движет же им та самая ярость, что  посылает  людей  на  самые  невероятные
подвиги. Лишь один из них уйдет живым с поля боя. Я знал это.
   Когда наше судно приблизилось к берегу, я услышал  плач  и  причитания,
доносившиеся из стана мирмидонян. Я  знал,  что  этого  требует  этикет  и
Ахиллес приказал рыдать своим женщинам. Но с женскими голосами  сплетались
мужские, барабан отбивал медленный и скорбный ритм.  В  том  конце  лагеря
пылал громадный костер, взметавший к небу дымные клубы черной сажи.
   - Ахиллес оплакивает друга, - проговорил Политос.
   Однако я видел, что его слегка смутили подобные излишества в проявлении
скорби.
   Но, невзирая на траур в  стане  мирмидонян,  в  лагере  ахейцев  царило
оживление: все ждали поединка между Ахиллесом и  Гектором  едва  ли  не  с
радостью. Мужчины бились об заклад, прикидывали шансы,  смеялись,  шутили,
словно предстоящая схватка не окончится кровью и смертью. В конце концов я
понял, что они пытаются  заглушить  ощущаемый  всеми  ужас.  Тем  временем
мирмидоняне скорбели, и от их стенаний по коже  ползли  мурашки.  До  меня
дошло: все надеялись, что битва между двумя героями решит исход  войны.  И
кто бы ни пал - война закончится и все смогут вернуться домой.
   Одиссей встречал войско хеттов на берегу. Лукка провел перед  ним  свой
отряд, выстроив по двое, а я стоял рядом  с  царем,  и  бой  погребального
барабана и вопли плакальщиков подобно холодной  руке  смерти  простирались
над нами.
   Царь Итакийский старался не обращать внимания на шум. Он улыбнулся мне:
   - Орион, ты вернулся с собственным войском?
   - Господин мой, Одиссей, - отвечал я, - как и сам я, люди эти стремятся
служить тебе. Перед тобой опытные воины, они будут полезны.
   Он кивнул, пристально разглядывая отряд:
   - Я приму их, Орион, но сперва следует переговорить с  Агамемноном.  Не
стоит пробуждать зависти или опасений в сердце великого царя.
   - Изволь, - согласился я.
   Политические тонкости ахейцев Одиссей знал гораздо лучше меня.  Не  зря
его прозвали Хитроумным. Я объяснил  ему,  что  нет  более  армии  хеттов,
которая могла бы выручить Трою, рассказал, что, по словам  Арцы  и  Лукки,
старый великий царь хеттов  скончался  и  царство  хеттов  теперь  терзает
гражданская война.
   Задумчиво поглаживая бороду, Одиссей пробормотал:
   - Я подумал, что великий  царь  хеттов  теряет  власть,  уже  когда  он
позволил Агамемнону войной разрешить свою ссору с  Приамом.  Прежде  хетты
всегда защищали Трою и выступали против любого, кто угрожал ей.
   Я приглядел, чтобы моих воинов-хеттов накормили, разместили в шатрах  и
выдали им одеяла. Они  обособленно  уселись  вокруг  собственного  костра.
Итакийцы и остальные ахейцы смотрели на хеттов  с  трепетом.  Они  оценили
одинаковые доспехи и тщательную выработку кожаного снаряжения. Ведь  среди
самих ахейцев невозможно было найти двух воинов,  одетых  или  вооруженных
одинаково. Так что видеть целый отряд из более чем сорока человек, имеющих
столь схожее снаряжение, им еще не приходилось.
   К моему удивлению, железные мечи хеттов  не  произвели  впечатления  на
ахейцев... Даже не заинтересовали их. Я взял клинок, прежде принадлежавший
Арце, поскольку успел убедиться в том,  что  железный  клинок  превосходит
бронзовый.
   Солнце уже садилось, превращая воды моря в  темно-красное  вино,  когда
Лукка подошел ко мне. В стороне  от  людей  я  ужинал  с  Политосом.  Хетт
остановился у очага, нервно теребя завязки куртки, лицо его  хмурилось.  Я
решил, что вопли мирмидонян проняли и его.
   - Господин мой, Орион, - начал он. - Не могу ли я  поговорить  с  тобой
откровенно?
   - Конечно, Лукка, говори все начистоту. Я не хочу,  чтобы  ты  таил  от
меня свои мысли, не хочу, чтобы между нами пролегла тень непонимания.
   Он облегченно вздохнул:
   - Благодарю тебя, господин.
   - Ну так что же?
   - Господин... Разве это осада? - Он почти негодовал. - Войско заперлось
в лагере, воины пьют и едят, а горожане открыли ворота и выходят за едой и
хворостом. Где машины у стен города,  где  тараны  возле  ворот?  Странная
какая-то осада!
   Я улыбнулся. Гибель Патрокла  ничуть  не  взволновала  его.  Но  потуги
любителей раздражали профессионала.
   - Лукка, - сказал я. - Ахейцы не умеют воевать. Завтра утром  на  наших
глазах два воина съедутся биться на колесницах,  и  исход  поединка  может
решить судьбу всей войны.
   Он покачал головой:
   - Едва ли. Троянцы не позволят варварам войти  в  город...  сколько  бы
героев ни пало у стен его.
   - Наверное, ты прав, - согласился я.
   - Погляди-ка  сюда.  -  Он  указал  на  город  на  холме,  утопавший  в
красно-золотистом сиянии  заходившего  солнца.  -  Видишь  участок  стены,
который ниже, чем все остальные?
   Он  показывал  на  восточную  стену  города,  где,  по  словам  болтуна
придворного, укрепления были слабее.
   - Мои люди могут соорудить осадные башни и подкатить их к  этому  месту
так, чтобы воины ахейцев могли сойти прямо на  стены  с  верхнего  помоста
башни.
   - А не попытаются ли троянцы разрушить башни, когда они  приблизятся  к
стене?
   - Чем? - фыркнул он. - Копьями и  стрелами?  Пусть  даже  горящими.  Мы
укроем башни мокрыми конскими шкурами.
   - А если они сумеют собрать сюда всех своих людей и отбить натиск?
   Он поскреб в густой черной бороде.
   - Такое случается. Но обычно мы нападаем одновременно в двух  или  трех
местах. Лучше заблаговременно заставить их разделить свои силы.
   - Неплохая идея, - одобрил  я.  -  Придется  переговорить  с  Одиссеем.
Интересно, как это ахейцам не пришло в голову ничего подобного?
   Лукка скривился:
   - Какие они вояки, мой господин? Пусть их  цари  и  князьки  воображают
себя великими воителями, на самом деле они  просто  великие  забияки.  Мой
отряд справится с ахейцами, в пять раз превосходящими нас численностью.
   Мы еще немного поговорили, и он отправился проверять, как устроились на
ночь его люди.
   Политос, терпеливо выслушавший весь разговор, поднялся на ноги.
   - Этот муж слишком стремится  победить,  -  заметил  он  почти  гневным
шепотом. - Он хочет, чтобы победа сопутствовала ему повсюду, и  ничего  не
желает оставить на волю богов.
   - Люди воюют ради победы, не так ли? - спросил я.
   - Люди бьются ради славы и добычи и чтобы было о чем  рассказать  своим
внукам. Муж идет в бой, чтобы  доказать  свою  смелость,  чтобы  встретить
героя и испытать свою судьбу, а этот хочет воспользоваться хитростью  ради
победы. - Политос в сердцах сплюнул на песок.
   - Но ведь ты сам ругал воинов ахейцев и троянцев, презрительно  называя
их кровожадными дурнями, - напомнил я.
   - Так оно и есть! Но они бьются честно, как подобает мужам.
   Я расхохотался:
   - Там, откуда явился я, старик, есть поговорка: в любви и на войне  все
средства хороши.
   На этот раз Политос лишь что-то буркнул себе под нос, а я встал, отошел
от костра и пустился на поиски Одиссея. Обнаружив царя Итаки в сумраке под
навесом, я стал рассказывать ему об осадных башнях.
   - Их можно поставить  на  колеса  и  подкатить  к  стенам?  -  удивился
Одиссей, который не слышал ничего подобного прежде.
   - Да, мой господин.
   - Твои хетты умеют возводить такие машины?
   - Да.
   Глаза Одиссея заблестели, будто в них отразилось мерцание медной лампы,
стоявшей на рабочем столе. Царь принялся обдумывать варианты. Он рассеянно
похлопывал по мохнатой шкуре пса, улегшегося у его ног.
   - Ну что ж, - проговорил  наконец  Одиссей,  -  надо  посоветоваться  с
Агамемноном!


   Великий  царь  дремал,  когда  нас  впустили  в  его  шатер.  Агамемнон
развалился в походном кресле, сжимая в правой руке усыпанный  драгоценными
камнями кубок с вином. Очевидно, рана на его плече затянулась,  и  он  мог
уже сгибать локоть. В хижине находились лишь  две  рабыни,  темноглазые  и
молчаливые, из-под их тонких накидок выглядывали обнаженные руки и ноги.
   Одиссей сел лицом к великому царю. Я уселся на корточках у его ног. Нам
предложили вина. Оно пахло медом и ячменем.
   - Движущаяся башня? - засомневался Агамемнон, когда  Одиссей  два  раза
повторил объяснение. - Невозможно сдвинуть каменную башню...
   - Мы сделаем ее из дерева, сын Атрея, и покроем шкурами для защиты.
   Агамемнон посмотрел на  меня  мутными  глазами,  уронив  подбородок  на
широкую грудь. Лампы отбрасывали длинные  тени,  и  его  лицо  с  тяжелыми
бровями казалось зловещим и даже грозным.
   - Пришлось отдать пленницу Брисеиду наглому щенку, - буркнул  он.  -  И
целое состояние в придачу. Несмотря на то что его обожаемый  Патрокл  убит
рукой Гектора, этот гаденыш  отказался  вступать  в  битву,  пока  ему  не
возместят  нанесенный...  якобы  несправедливо,  ущерб.  -  Пренебрежение,
вложенное в последние слова, материализовавшись, могло бы ободрать кожу.
   - Сын Атрея, - успокаивал его Одиссей, - если план  мой  сработает,  мы
захватим наконец Трою и добудем столько богатств, что хватит даже  придире
Ахиллесу.
   Агамемнон ничего не сказал. Он слегка шевельнул кубком, и один из рабов
поспешил наполнить все чаши. Одиссей держал в руках золотой кубок,  как  и
великий царь. Мне дали деревянный.
   - Еще три недели, - проговорил Агамемнон и  припал  к  кубку,  проливая
вино на уже запятнанную тунику. - Мне нужно еще три недели.
   - Господин?
   Агамемнон выронил кубок на покрытый коврами земляной пол и  наклонился,
лукаво улыбаясь:
   - Через три недели мои корабли повезут зерно из моря Черных  вод  через
Геллеспонт в Микены. И ни Приам, ни Гектор не сумеют остановить их.
   Одиссей только охнул. Тут я понял, что Агамемнон далеко не дурак.  Если
царь не мог захватить Трою, то ничто не мешало ему провести  свои  корабли
через проливы и подождать, пока они не вернутся нагруженные зерном, прежде
чем снять осаду. И если ахейцам придется оставить  стены  Трои,  Агамемнон
запасет на год зерна в амбарах родных Микен. А потом либо воспользуется им
сам, либо продаст соседям, если это окажется выгоднее.
   Одиссею дали здесь  прозвище  хитроумного,  но  я  понял,  что  итакиец
попросту  осторожничал,  заранее  рассчитывая  все  варианты,  прежде  чем
сделать  ход.  Однако  по-настоящему  лукав  был  не  он,  а  Агамемнон...
изворотливый, эгоистичный и жадный.
   Быстро оправившись от изумления, Одиссей проговорил:
   - Но сейчас нам представилась возможность полностью  разрушить  Трою...
Не только ограбить город, увести женщин, но  и  оставить  за  собой  право
плавать через Геллеспонт, пока ты будешь властвовать.
   Агамемнон откинулся в кресле.
   - Хорошая мысль, сын Лаэрта. Очень хорошая мысль. Я  подумаю  и  созову
совет, чтобы все обсудить... Но после завтрашнего поединка.
   Кивнув, Одиссей ответил:
   - Да, после того как мы увидим, останется ли Ахиллес среди нас  или  же
умрет от копья Гектора.
   Агамемнон широко улыбнулся.



        "15"

   В ту ночь я спал хорошо.
   Теперь у меня был собственный шатер, как подобает предводителю  отряда.
Я рассчитывал, что густое, подслащенное медом  вино  подействует  на  меня
словно снотворное. Но этого не произошло. Я крутился на  своем  соломенном
ложе и каждый раз, ненадолго забываясь, видел своим внутренним взором лики
творцов. Они ссорились, препирались и заключали пари, споря, кто победит в
предстоящей схватке.
   А потом я увидел Афину, мою возлюбленную. Безмолвная и одинокая, стояла
она вдалеке  от  беззаботно  смеявшихся  богов,  игравших  жизнями  людей.
Серьезно, без улыбки она смотрела на  меня,  но  не  проронила  ни  звука,
словно каменное изваяние. И только пристально вглядывалась  в  мои  глаза,
словно пыталась передать какую-то весть.
   - Ты же мертва, - сказал я ей.
   Ответил мне скрипучий голос Политоса:
   - Афина жива, пока ты поклоняешься и служишь ей.
   "Отлично сказано, -  подумал  я,  -  но  эти  слова  не  позволяют  мне
заключить ее в свои объятия, ощутить теплоту ее тела и любовь".
   Но я готов был так крепко обнять Золотого  бога,  чтобы  исторгнуть  из
него жизнь. Так могло случиться - некогда...
   Я вспомнил кое-что еще... Темноволосого грузного гиганта с серой  кожей
и горящими красным огнем ненависти глазами, которого я преследовал  сквозь
века и тысячелетия. Ариман! Он как наяву предстал перед моими глазами.
   И вдруг я услышал его скрипучий голос.
   - Ты глуп, - шепнул он. - Ты ищешь силу, а обретешь только слабость.
   Я подумал, что уже проснулся... Мне показалось, что  я  приподнялся  на
локте и провел усталой рукой по слипавшимся глазам. Но тут раздался  голос
Золотого бога, я слышал его столь отчетливо, как если бы  он  стоял  возле
меня:
   - Перестань сопротивляться мне, Орион. Если может умереть даже  богиня,
подумай, как легко мне обречь на окончательную гибель одно из  собственных
созданий.
   Сквозь складки шатра пробивались золотые лучи,  и  я  вскочил.  Схватив
меч, я бросился обнаженным наружу. Но увидел, что это  всего  лишь  солнце
занимавшегося дня.
   Начиналось утро, ясное и ветреное.
   Поединка между героями ждали все - на равнину вышли оба войска. Отчасти
потому, что единоборство  всегда  перерастало  в  битву.  Впрочем,  многие
надеялись, что все закончится поединком.
   Я приказал Лукке держать людей подальше от поля боя.
   - Такой бой не для вас, - объявил я. - Незачем рисковать людьми.
   - Тогда мы  могли  бы  начать  валить  деревья  для  осадных  башен,  -
предложил он. - Я заметил за рекой подходящие.
   - Давай подождем с этим до окончания поединка, - сказал я.  -  Находись
возле ворот лагеря и будь готов защитить их, если троянцы прорвутся.
   Он поклонился, прижав кулак к груди.
   Наконец все ахейское  войско  ряд  за  рядом  выстроилось  на  продутой
ветрами равнине перед лагерем. Возле  стен  города  разместились  троянцы:
колесницы впереди, пехота позади. Безоблачное небо заволокло пылью.
   Я  видел  флажки  на  городских  стенах  и  как  будто   даже   заметил
золотоволосую Елену на самой высокой из башен Трои.
   Одиссей велел мне находиться по левую руку от его колесницы.
   - Будешь защищать моего возницу, если мы начнем сражаться.
   Он приказал, чтобы мне выдали восьмиугольный щит, защищавший  воина  от
подбородка  до  пят,  который  оттягивал  левую  руку,  обнадеживая  своей
тяжестью: пять слоев бычьей  шкуры  с  бронзовыми  нашлепками  на  прочном
деревянном каркасе могли остановить любое оружие - кроме копья,  пущенного
с мчащейся колесницы.
   Политос находился на верху крепостного вала с рабами и фетами. Напрягая
старые глаза, он будет следить за сражением, а потом не  даст  мне  покоя,
выспрашивая о том, что я видел сегодня, - так уже случалось.
   "Но все это произойдет, - подумал я, -  лишь  если  мы  оба  выживем  в
сегодняшнем бою".
   Итак, я стоял  на  равнине,  продуваемой  ветром,  прикрывая  глаза  от
солнца, поднявшегося над  войском  троянцев.  Наконец  из  Скейских  ворот
появилась колесница, влекомая четверкой дивных белых коней. Вздымая  клубы
пыли, она покатила в передние ряды войска, на ней ехал  горделивый  рослый
Гектор. Огромный щит и четыре длинных копья возвышались над нею.
   Время  шло,  и  ничего  пока  не  происходило.  Среди  ахейской  пехоты
послышался ропот. Я взглянул на Одиссея, тот терпеливо улыбнулся. Ахиллес,
подобно заносчивой знаменитости, заставлял всех ждать своего появления.  Я
подумал, что такой метод может смутить кого  угодно,  только  не  Гектора.
Этот воин воспользуется предоставленной паузой,  чтобы  разглядеть  каждый
камень и кочку на поле. Он не дитя, которого может смутить ожидание.
   Наконец в волнение пришли  и  ряды  ахейцев,  раздались  приветственные
возгласы. Повернувшись, я увидел четверку черных как ночь коней. Фыркая  и
запрокидывая головы, они мчались через ров по земляной насыпи.  Их  черные
шкуры лоснились, колесницу Ахиллеса  украшало  черное  дерево  и  слоновая
кость, а запасные доспехи -  самые  лучшие  Гектор  снял  с  тела  убитого
Патрокла - блестели полированным золотом. Шлем с гребнем прикрывал голову,
и лица Ахиллеса почти не было видно. И только когда  колесница  проскочила
мимо меня, я увидел, что губы царевича мирмидонян сурово  сжаты,  а  глаза
мечут искры.
   Он не остановился ради обычных предварявших битву  формальностей.  Даже
не замедлил бега коней. Его колесничий щелкнул кнутом над ушами вороных, и
скакуны изо всех сил рванулись вперед.  Потрясая  копьем,  Ахиллес  громко
кричал - и его крик отразился эхом от стен Трои:
   - ПАТРОКЛ! ПА... ТРО... КЛ!
   Его колесница катила прямо на Гектора. Возница-троянец тронул  с  места
коней, и благородный воин поднял одно из своих копий.
   Колесницы  мчались  навстречу  друг  другу,  и  герои   метнули   копья
одновременно. Ахиллес попал в  щит  Гектора,  тот  пошатнулся  и  едва  не
вылетел из колесницы, но  восстановил  равновесие  и  потянулся  за  новым
копьем. Посланное твердой рукой,  оно  пролетело  между  Ахиллесом  и  его
колесничим и вонзилось в деревянный пол колесницы.
   По коже моей прошел мороз: мирмидонянин даже  не  поднял  своего  щита,
когда троянец метнул копье в его сторону, и не уклонился, когда наконечник
едва не задел его щеку, поросшую молодой бородой.  Или  собственная  жизнь
Ахиллеса не волновала, или же в безумии своем он счел себя неуязвимым.
   Колесницы вновь проскочили мимо друг друга,  и  воители  опять  метнули
копья. Оружие Гектора отскочило от бронзового наплечья панциря Ахиллеса, и
снова ахеец даже не шевельнулся, чтобы защититься. Но его  копье  поразило
возницу Гектора прямо в лицо. С жутким  криком  тот  повалился  на  спину,
обеими руками сжимая древко оружия,  превратившего  его  лицо  в  кровавые
клочья.
   Взвыв, ахейцы сделали  несколько  шагов  вперед.  Понимая,  что  нельзя
править  лошадьми  и  биться  одновременно,  троянец  легко   соскочил   с
колесницы, прихватив левой рукой два копья. Почуявшие свободу кони понесли
колесницу к городским стенам.
   Теперь у Ахиллеса появилось преимущество, и, оказавшись перед Гектором,
он принялся кружить вокруг спешившегося воина, пытаясь  отыскать  уязвимое
место. Но троянец крепко держал щит перед собой и постоянно  передвигался,
не давая противнику прицелиться. Бронзовый шлем, щит и поножи  делали  его
почти неуязвимым.
   Ахиллес метнул другое копье, оно пролетело мимо. Гектор, как  казалось,
топтался на месте. Но я успел  заметить,  что  каждый  раз,  поворачиваясь
лицом к колеснице Ахиллеса, он делал шаг-другой к рядам своих воинов.
   Мирмидонянин, должно быть, тоже заметил это и выпрыгнул  из  колесницы.
Вздох прокатился по обоим войскам. Герои сходились лицом к лицу  пешими...
Через несколько мгновений их разделяла только длина копья.
   Рослый Гектор  уверенно  приближался  к  невысокому  мирмидонянину.  Он
что-то  сказал  Ахиллесу,  тот  сплюнул  перед  тем,  как  ответить.   Они
находились слишком далеко от меня, и я не мог  разобрать,  какими  словами
они обменялись. А потом Ахиллес сделал такое,  от  чего  ахейцы  буквально
застонали. Он отбросил щит, загремевший по земле, и замер перед Гектором с
копьем в руках.
   "Глупец,  -  подумал  я,  -  неужели  он  действительно  считает   себя
неуязвимым?"
   Сжимая обеими руками копье, Ахиллес стоял  лицом  к  противнику  -  без
щита.
   Выбрав из двух оставшихся копье подлиннее, Гектор отбросил  короткое  и
пошел прямо на противника. Его рост, сила и опыт давали ему  преимущество.
Он знал это. Невысокий и быстрый  Ахиллес  словно  обезумел.  Он  даже  не
попытался отбить выпад копьем  или  отбежать  в  сторону.  Ахиллес  просто
нырнул и, пропустив копье Гектора буквально  в  дюйме  от  лица,  направил
собственное в глаза троянца.
   В любом виде рукопашной нельзя  атаковать  и  защищаться  одновременно.
Удачливый воин может мгновенно переходить от атаки к  защите  и  наоборот.
Троянец  понимал  это  и  явно  намеревался  вынудить  противника   только
обороняться. Но тот не желал защищаться и только отбивал  выпады  Гектора.
Смысл происходившего начал доходить до  меня:  скорость  и  отвага  давали
огромные преимущества Ахиллесу. Тяжелый щит лишь мешал бы его маневрам.
   Он отступал перед  троянцем,  и  вскоре  я  заметил,  что  мирмидонянин
увлекает Гектора ближе и ближе к нашим рядам.
   Пока они оба потели и пыхтели  под  палящим  солнцем,  я  заметил,  что
Ахиллес улыбается, словно маленький мальчик,  с  удовольствием  отрывающий
крылышки у мухи, как будто он уже вогнал копье в грудь своего врага...  Он
напоминал безумца, задумавшего коварное убийство.  Мне  доводилось  видеть
такую улыбку на лице Золотого бога.
   Гектор понял, что инициатива перешла к противнику. Он изменил  тактику,
пытаясь активнее действовать копьем, стремясь за счет преимущества в  силе
заставить соперника опустить оружие и вогнать наконец  заостренную  бронзу
наконечника в незащищенное щитом тело врага.
   Ахиллес сделал выпад,  и  Гектор  опоздал  на  какую-то  долю  секунды.
Предводителю  мирмидонян  этого  хватило.  Подпрыгнув,  он  обеими  руками
направил со всей силой копье в Гектора.  Наконечник  ударил  о  защищенную
бронзой грудь героя, я услышал, как он со скрежетом скользнул по  металлу,
не пробив его, и соскочил, попав Гектору  под  подбородок.  Удар  отбросил
троянца назад, но он не упал. И на  мгновение  оба  воина  застыли  рядом;
Ахиллес давил на копье  с  такой  силой,  что  пальцы,  сжимавшие  древко,
побелели, глаза его пылали ненавистью и жаждой крови, а  на  губах  играла
жестокая улыбка. Руки Гектора, не  выпуская  длинного  копья  и  огромного
щита, медленно потянулись вперед, словно он хотел  обнять  своего  убийцу.
Конец копья погружался все глубже в его горло, проникая в мозг.
   И вот тело Гектора  обмякло  и  повисло  на  острие  копья  противника,
который тотчас же вырвал из горла врага свое  оружие,  и  мертвый  царевич
покатился в пыль.
   - За Патрокла! - вскричал Ахиллес, потрясая окровавленным копьем.
   Ахейцы издали радостный вопль, троянцы же застыли в ужасе.
   Ахиллес отбросил копье, извлек меч из ножен и несколько раз рубанул  по
шее Гектора, голове которого суждено было стать трофеем.
   Я бежал за колесницей Одиссея, зная: те самые люди, которые  надеялись,
что схватка между героями покончит с войной, мчатся  теперь  в  битву,  не
думая ни о чем;  подобно  леммингам,  которые  выбрасываются  на  берег  в
стремлении  к  самоубийству,  повинуясь   таинственному   зову   безумного
инстинкта.
   "Так ты наслаждаешься битвой? - вспомнил я давние слова Золотого  бога.
- Что ж, я заложил в свои создания страсть убивать".
   Но времени на размышления уже не  оставалось.  Моя  рука  сжимала  меч,
враги бросились на меня, сверкая налитыми кровью, сулящими смерть глазами.
Следуя примеру Ахиллеса, я сбросил с левой руки тяжелый щит. Он был мне не
нужен: реакции мои обострились, и мир вокруг меня словно застыл.
   Железный  меч  хорошо  послужил  мне,  бронзовые   клинки   трещали   и
переламывались под его ударами. Острое лезвие пробивало бронзовую броню. Я
догнал колесницу Одиссея. Он и еще несколько воинов на колесницах окружили
тело Гектора, пока Ахиллес и его мирмидоняне раздевали труп. Я увидел, как
голову храброго царевича водрузили на копье, и в  негодовании  отвернулся.
Наконец кто-то привязал лодыжки трупа к дышлу  колесницы  и  устремился  в
лагерь ахейцев, надеясь пробиться с телом сквозь ряды сражавшихся воинов.
   Видя такое варварство, троянцы разъярились. Вознегодовав  от  подобного
надругательства, они отчаянно стремились отбить  тело  Гектора,  чтобы  не
позволить ахейцам увезти его в лагерь.
   И пока борьба разгоралась, я заметил, что никто из троянцев не защищает
подхода к городу, они даже не  подумали  охранять  ворота,  через  которые
вышли.
   Я бросился к колеснице Одиссея и закричал, перекрывая проклятия и  стук
оружия:
   - Ворота! Троянцы оставили их без охраны!
   Глаза Одиссея вспыхнули, он поглядел на городские стены, потом на  меня
и кивнул.
   - К воротам! - закричал он, перекрывая шум битвы. - К  воротам,  прежде
чем их закроют.
   Издав яростный боевой клич, Одиссей оставил тело Гектора. Рядом с двумя
колесницами я бегом помчался вперед, расчищая себе дорогу мечом...  И  вот
уже ничто не отделяло меня от стен Трои, кроме пустого пространства.
   - К  воротам!  -  услышал  я  призыв  за  своей  спиной,  и  мимо  меня
прогрохотала колесница, кони мчались как безумные, раздувая ноздри,  глаза
их побелели и выкатились.
   О теле Гектора немедленно забыли, битва прекратилась, все устремились к
Скейским воротам. Войско троянцев потоком текло назад, стараясь  оказаться
под защитой городских стен, пока не закрыли ворота.
   Вновь вскочив в колесницу, Ахиллес прорубил кровавую просеку  в  войске
троянцев; он разил мечом направо и  налево,  а  пешие  воины  и  знать  на
колесницах расступались перед ним. Потом он  выхватил  кнут  у  возницы  и
погнал лошадей отчаянным галопом к городским воротам.
   Я видел, как Одиссей метнул копье в грудь троянца, охранявшего  вход  в
город. Возле ворот появились седобородые старики и мальчишки,  вооруженные
легкими метательными копьями.  Со  стен  стреляли  лучники,  бросали  вниз
камни. Одиссею пришлось остановиться, но Ахиллес  мчался  дальше  прямо  к
воротам,  не  обращая  внимания  на  сыпавшиеся  градом  снаряды.   Стражи
бросились врассыпную, прячась  за  массивными  деревянными  створками,  на
которые кто-то навалился, закрывая. Увидев, что щель уже слишком мала  для
колесницы, Ахиллес соскочил на землю и бросился вперед, потрясая  огромным
окровавленным копьем. Воины у ворот попытались преградить ему  дорогу,  но
он легко разогнал их.
   Одиссей и другой знатный ахеец Диомед, как я узнал позже, поспешили  на
помощь; переброшенные за спину огромные щиты  с  головы  до  пят  защищали
обоих воинов от камней и стрел, которые летели  на  них  сверху.  Основная
часть троянского войска невдалеке от нас вступила в  отчаянную  схватку  с
войском ахейцев, которые стремились преградить им путь к городским стенам.
Я  встал  между  Одиссеем  и  Ахиллесом,  мечом   отражая   удары   копий,
высовывавшихся из щели между створками. Левой рукой я  выдернул  копье  из
рук испуганного мальчишки, бросил на землю и потянулся за другим.
   В глубине души я недоумевал: почему я убиваю  троянцев,  зачем  мне  их
смерть? Эти люди такие же творения Золотого бога, как и я. Они идут в бой,
как им велит их создатель; он управляет ими так же, как и мной. На  это  я
ответил себе: все умирают, но некоторым приходится умирать не единожды.
   Жизнь все равно окончится смертью.  Но  если  троянцы  служат  Золотому
богу, пусть и не понимая его планов, тогда они враги мне.  И  я  убью  их.
Ухватившись за копье, я притянул к себе так и не  выпустившего  оружия  из
рук старца... Когда я уже мог дотянуться до него мечом, он выпустил копье,
закричал и воздел руки над головой, стараясь защититься воплем. Клинок мой
разбросал руки старца и погрузился в его череп.
   Пока я извлекал меч из раны, стоявший рядом юнец швырнул в меня  легкое
копье.
   Я легко уклонился и ткнул храбреца  обагренным  кровью  клинком.  Я  не
хотел его смерти. Сперва он испугался, но все-таки шагнул вперед.  Второго
шанса сохранить жизнь я ему не подарил.
   Схватка у ворот затянулась, как  казалось,  на  час.  Конечно,  здравый
смысл подсказывал,  что  она  закончилась  через  несколько  минут,  когда
подошло отступившее войско  троянцев,  отчаянно  сопротивлявшееся  натиску
главных сил ахейцев. Колесницы и пешие  метались,  воины  кололи,  рубили,
повсюду  раздавались  проклятия,  вопли,  вой,  визг,  предсмертные  крики
пронзали воздух в узком коридоре, который вел к  Скейским  воротам.  То  и
дело летели стрелы и камни, пыль смешивалась  с  кровью.  Троянцы  спасали
свои жизни и в отчаянии стремились под защиту городских стен так  же,  как
бежали  ахейцы  всего  несколько  дней  назад,  пытаясь  избежать   ударов
смертоносного копья Гектора.
   Невзирая на все наши старания, троянцы удерживали ворота открытыми,  но
не позволяли нам пробиться в город. Противостоять натиску целого войска  в
узком проходе могут несколько доблестных воинов,  а  троянцев  переполняла
решимость - пусть из чистого отчаяния. Они понимали, что,  как  только  мы
ворвемся в ворота, с городом будет покончено. Они  лишатся  всего:  жизни,
близких, родного дома. И поэтому они сдерживали нас, новые мужчины и юноши
сменяли убитых. Главные силы их войска просачивались в  ворота,  отбиваясь
от ахейцев на  пути  к  спасению.  Тут-то  и  был  нанесен  удар,  которым
закончилась  битва.  Все  вокруг  меня  словно  застыло.  Стрелы  медленно
двигались в воздухе, я мог легко схватить любую. Я угадывал, куда  целится
очередной представший передо мной воин, - по выражению глаз  и  напряжению
мышц. Подступая к сужавшейся щели между  створками,  я  повернулся  к  ней
боком,  чтобы  отразить  натиск  троянцев,  пробивавшихся  к   вожделенным
воротам, и заметил Ахиллеса. В глазах его  светилась  жажда  крови,  дикий
хохот  рвался  с  губ,  он  рубил  любого  троянца,  который   осмеливался
приблизиться к нему на длину меча. И  тут  красавец  с  длинными  золотыми
кудрями склонился со стены с луком в руках и  выпустил  стрелу,  оперенную
серыми соколиными перьями, в незащищенную спину Ахиллеса.
   Словно в кошмарном сне я закричал, желая предупредить  храброго  воина,
но мои слова утонули в проклятьях, стонах и шуме битвы. Отбросив со своего
пути полдюжины разъяренных воинов, я  бросился  к  Ахиллесу,  пока  стрела
медленно и точно летела в его спину. Я успел опустить руку на его плечо  и
отбросить вперед.
   Почти успел.
   Стрела ударила его в икру левой ноги, как раз над пяткой. Ахиллес упал,
взвыв от боли.



        "16"

   На  мгновение  мир  как  будто  замер.  Непобедимый   Ахиллес,   доселе
неуязвимый герой, корчился в пыли от боли, и стрела торчала в его ноге.
   Я встал над ним и снес мечом  головы  первым  подвернувшимся  под  руку
троянцам. Одиссей и Диомед присоединились ко мне, и битва  сразу  поменяла
свое направление и цель.  Мы  уже  не  стремились  проникнуть  в  Скейские
ворота, следовало сохранить жизнь Ахиллесу и доставить его в лагерь.
   Мы медленно отступали, и, честно говоря, заметив это, троянцы  оставили
нас в покое. Они бросились в ворота и захлопнули массивные створки. Я взял
Ахиллеса  на  руки,  Одиссей  и  все  остальные  окружили  нас...  Так  мы
направились в лагерь.
   При всей свирепости и силе царевич был легок, как  дитя.  Нас  окружили
мирмидоняне, которые, не скрывая потрясения, смотрели на  своего  раненого
вождя круглыми от  испуга  глазами.  Некрасивое  лицо  Ахиллеса  вспотело,
побелевшие губы сжались. Я нес его уже мимо громадного, обдуваемого  всеми
ветрами дуба, высившегося неподалеку от ворот.
   - Боги предоставили мне выбор, - пробормотал он сквозь стиснутые  зубы,
- между долгой жизнью и славой. Я выбрал славу.
   - Ну, это не серьезная рана, - ответил я.
   - Боги решат, насколько она опасна, - отвечал Ахиллес голосом настолько
слабым, что я едва его расслышал.
   Среди обагренной кровью равнины  нас  встретили  шестеро  мирмидонян  с
носилками из ремней, натянутых  на  деревянную  раму.  Я  опустил  на  них
Ахиллеса как только мог бережно. И все-таки лицо его исказилось  от  боли,
тем не менее царевич не вскрикнул и не пожаловался.
   Одиссей положил руку на мое плечо:
   - Ты спас ему жизнь. Ты заметил стрелу?
   - Да, и она летела прямо в его сердце. Как ты думаешь,  опасна  ли  эта
рана?
   - Не слишком, - отвечал Одиссей. - Но Ахиллес не скоро  сумеет  выехать
на ристалище.
   Бок о бок с царем Итаки мы устало брели  по  пыльной  равнине.  С  моря
вновь задул ветер, поднимая пыль,  летевшую  нам  в  лица.  Возвращаясь  в
лагерь, мы прикрывали глаза. Каждая мышца моего тела ныла, кровь запеклась
на правой руке и ногах, испачкав одежду.
   - Ты бился отлично, - проговорил  Одиссей.  -  Я  даже  решил,  что  мы
все-таки захватим ворота и наконец ворвемся в город.
   Я устало покачал головой:
   - Мы не можем прорваться в охраняемые  ворота.  Защитить  узкий  проход
несложно.
   Одиссей кивнул, соглашаясь:
   - Так ты полагаешь, что твои хетты  сумеют  построить  машину,  которая
позволит нам подняться на стены Трои?
   - Они говорят, что уже проделывали это в Угарите и в других краях.
   -  В  Угарите...  -  протянул  Одиссей.  Название  города,  несомненно,
произвело на него впечатление. - Надо переговорить с Агамемноном и военным
советом. Пока Ахиллес не выйдет на  поле  брани,  нечего  и  думать  вновь
штурмовать ворота.
   - Незачем делать это, даже когда он выздоровеет, - возразил я.
   Одиссей сурово взглянул на меня, но промолчал.
   Политос и в самом деле подпрыгивал на  месте,  когда  я  возвратился  в
лагерь.
   - Какой день! - повторял он. - Какой день!
   И как всегда до последней детали старик выпытал у меня все  подробности
сражения. Он следил за битвой с вершины вала, но отчаянная схватка у ворот
разыгралась чересчур далеко,  да  и  в  кипении  боя  трудно  было  что-то
различить.
   - А что тогда сказал Одиссей? - спрашивал он. - Я видел,  как  Одиссей,
Диомед и Менелай ехали бок о бок к  воротам.  Кто  из  них  добрался  туда
первым?
   Он устроил мне пир: подал густую ячменную похлебку,  жареного  ягненка,
лук, лепешки, еще горячие, прямо из глиняной печи, фляжки  неразбавленного
вина. И пока я ел, говорил со мной не умолкая.
   Не забывая про еду, я отвечал на вопросы сказителя. Время шло, и солнце
склонялось к западу, опускаясь к поверхности моря... Вершины гор  островов
сделались золотыми, пурпурными, а потом и вовсе растворились во  тьме.  На
безоблачном  фиолетовом   небе   проступила   первая   звезда,   настолько
прекрасная, что я понял, почему во все века и повсюду на Земле ее называли
именем богини любви.
   Вопросы Политоса  сыпались  как  из  рога  изобилия,  поэтому  я  решил
отдохнуть от него и послал справиться  о  состоянии  Ахиллеса.  Я  не  мог
избавиться от странного гнетущего чувства. Ахиллес  обречен,  говорил  мне
внутренний голос, он переживет Гектора лишь на несколько часов.
   Я попытался забыть о предчувствии, усматривая в нем результат усталости
и перенапряжения.
   - А еще найди Лукку и пришли его ко мне! - крикнул я уже вслед старику,
отправившемуся узнать, насколько серьезной оказалась рана.
   Представ передо мной, воин-хетт не скрывал  мрачного  удовольствия.  Он
приветствовал меня, прижав кулак к груди.
   - Ты видел битву? - поинтересовался я.
   - Немного.
   - И что же ты думаешь?
   Он даже не пытался скрыть пренебрежения.
   - Свалка подростков, передравшихся на городской площади.
   - Но кровь лилась настоящая, - заметил я.
   - Я знаю. Однако города не берут, штурмуя защищенные ворота.
   Я согласился.
   - Деревьев, что растут на том берегу, хватит на шесть осадных башен,  а
может, и больше, - проговорил Лукка.
   - Начни строить одну. Как только великий царь увидит ее и  поймет,  что
это   такое,   он   немедленно   решит   воспользоваться   представившейся
возможностью.
   - Я вышлю людей с первыми лучами солнца.
   - Хорошо.
   - Спокойной ночи, господин.
   У меня едва  не  вырвался  горький  смешок.  Ночь  будет  действительно
спокойная. Но я справился с собой и вымолвил только:
   - И тебе, Лукка.
   Скоро вернулся Политос. Лицо его было печальным, даже  умирающее  пламя
костра позволило заметить скорбь, гнездившуюся в его глазах.
   - Какие новости? - спросил я, когда он опустился на  землю  возле  моих
ног.
   - Мой господин, Ахиллес больше не воин, -  отвечал  Политос.  -  Стрела
перебила пяточное сухожилие. Он никогда не сможет ходить без костыля.
   Я стиснул зубы.
   Политос потянулся к  вину,  помедлил,  бросил  на  меня  вопросительный
взгляд. Я кивнул. Он плеснул себе побольше и разом осушил чашу.
   - Итак, Ахиллес стал калекой, - проговорил я.
   Вытирая рот тыльной стороной ладони, Политос вздохнул:
   - Что ж, у себя во Фтии он сможет прожить долгую жизнь. А  когда  умрет
его отец, станет царем и будет править всей Фессалией. Не  так  уж  плохо,
по-моему.
   Я кивнул, соглашаясь, но  усомнился  в  том,  что  Ахиллес  смирится  с
судьбой калеки.
   И словно  в  ответ  на  мои  сомнения  из  стана  мирмидонян  раздались
горестные крики. Я вскочил на ноги, Политос поднимался не столь резво.
   - Господин мой Ахиллес! - вопил кто-то жалобным голосом. - Господин мой
Ахиллес умер!
   Я поглядел на Политоса.
   - Неужели стрела оказалась отравленной? - вслух подумал он.
   Швырнув чашу с вином, я бросился к мирмидонянам. Казалось, весь  лагерь
устремился туда: передо мной маячила широкая спина Одиссея, огромный  Аякс
длинными прыжками обгонял всех.
   Вооруженные копьями воины-мирмидоняне отгоняли толпу от своего  лагеря,
пропуская только знать. Вместе  с  Одиссеем  я  миновал  стражу.  Менелай,
Диомед, Нестор и почти все предводители ахейцев  собрались  перед  хижиной
Ахиллеса.
   Явились все - кроме Агамемнона.
   Мы прошли мимо рыдавших воинов и рвущих волосы женщин, которые царапали
лица, вознося причитания к небесам.
   Постель Ахиллеса на невысоком помосте в дальнем конце хижины превратили
в смертный одр, на который и уложили молодого воина. Левая нога  его  была
обмотана пропитанными целебными мазями повязками, а  правая  рука  сжимала
кинжал... Начинавшийся от  левого  уха  свежий  разрез  на  горле  сочился
кровью.
   Невидящие глаза Ахиллеса были устремлены  к  обмазанным  глиной  доскам
потолка, рот судорожно приоткрыт то ли в последней улыбке, то ли в гримасе
боли.
   Одиссей повернулся ко мне:
   - Прикажи своим людям возводить осадную башню.
   Я кивнул.



        "17"

   Одиссей и другие вожди  отправились  в  хижину  Агамемнона  на  военный
совет. Я вернулся в свой шатер. Лагерь кипел от новостей: Ахиллес погиб от
собственной руки... Нет, это была отравленная стрела... Нет,  виной  всему
троянский лазутчик... Нет, бог Аполлон поразил героя, чтобы  отомстить  за
смерть Гектора и надругательство над его телом.
   Бог Аполлон. Я распростерся на соломенном матрасе и, сплетя  пальцы  за
головой, подумал, что на сей раз просто хочу уснуть, дабы перейти в другую
реальность и вновь встретиться с творцами. Мне было что сказать им  и  что
спросить у них; некоторые вопросы требовали ответа.
   Но как пройти в их измерение? Прежде туда меня призывал Золотой бог.  Я
не могу сделать этого сам.
   Так ли? Закрыв глаза,  я  подумал  о  снах,  которые  видел  раньше.  Я
замедлил их, остановил собственные мысли, превратил каждую секунду  в  час
и, опускаясь все глубже и глубже, заметил  отдельные  атомы,  составляющие
тело... Увидел, как  они  дрожат  и  трепещут,  повинуясь  эфирной  пляске
энергии. Мне требовалась схема. Я искал закономерности:  как  распределить
энергию, как  перегруппировать  частицы,  образующие  ворота  между  двумя
мирами. Я знал, что оба мира -  часть  единого  целого,  часть  того,  что
Золотой бог называет континуумом. Но где же связь? Как отворить ворота?
   Там, снаружи, возле моего небольшого шатра жужжали насекомые и привычно
сияли звезды. Взошла луна. Ночь началась и кончилась. А я лежал  недвижно,
как в трансе, и, закрыв глаза, вглядывался в прошлое,  когда  Золотой  бог
проводил меня через ворота, связывавшие наши миры.
   И наконец я увидел схему, восстановил  по-секундно  все,  что  было  со
мной, когда я переносился, повинуясь воле своего мучителя...  Увидел,  как
распределяется энергия между атомами. Я представил себе  все  подробности,
заморозил схему в памяти, а потом сконцентрировал все свои мысли  на  этом
изображении. Постепенно я взмок от пота и так напрягся, что мозг мой  едва
не воспламенился.
   "Не остановлюсь, - пообещал я себе, - прорвусь туда или погибну!" Иного
не дано. Адский холод сковал меня. И  вдруг  свет  погас,  а  потом  снова
вспыхнул, и я ощутил ласковое тепло.
   Открыв глаза, я увидел себя в окружении богов и богинь, с которыми  уже
встречался. Но на этот раз я сам пришел к ним. Казалось, это их потрясло.
   - Как ты осмелился!
   - Кто призвал тебя?
   - Ты не имеешь права вторгаться сюда!
   Я  ухмыльнулся,  заметив   их   удивление.   Они   были   действительно
великолепны: в красивых, богато украшенных одеждах. На мне, кроме  кожаной
юбки, ничего не было.
   - Наглая тварь! - проговорила одна из богинь.
   Я искал среди них Аполлона. Отодвинув двоих, он предстал передо мной.
   - Как ты пробрался сюда? - потребовал он ответа.
   - Ты сам показал мне путь.
   Гнев вспыхнул в его золотых глазах. Но тот, которого про  себя  я  звал
Зевсом, постарше, с густой бородой, шагнул вперед и стал возле него.
   - Ты обнаружил удивительные способности, Орион,  -  сказал  он  мне.  А
потом, обратившись к Золотому богу, произнес: - Поздравляю тебя  со  столь
одаренным созданием.
   Мне  показалось,  что  по  тонувшим  в  бороде  губам  Зевса  пробежала
ироническая улыбка.
   Золотой бог в знак благодарности склонил голову.
   - Очень хорошо, Орион, - сказал он. - Ты нашел дорогу сюда.  Но  зачем?
Чего ты хочешь?
   - Я хочу узнать вашу волю: что вы решили сделать с Троей? Выиграет  она
эту войну или погибнет?
   Не отвечая, они переглянулись.
   - Не тебе это знать, - проговорил Аполлон.
   Я окинул взглядом их лица, прекрасные,  без  малейшего  изъяна...  Боги
совершенно не умели прятать свои чувства или не хотели этого.
   - Итак, - проговорил я, - теперь я вижу, что вы  еще  не  решили  между
собой, каким будет исход. Хорошо! Тогда ахейцы вновь начнут штурм Трои.  И
на этот раз они возьмут город, чтобы испепелить его.
   - Невозможно! - отрезал Золотой бог. - Я не позволю им победить.
   - Ты решил, что  со  смертью  Ахиллеса  все  шансы  ахейцев  на  победу
исчезли? Нет, ты не прав. Мы возьмем город с первого же приступа.
   - Я уничтожу тебя! - в ярости воскликнул Аполлон.
   Странно, но я был совершенно спокоен... не ощущал ни капли страха.
   - Безусловно, ты способен погубить меня, - проговорил я.  -  Но  я  уже
кое-что знаю о вас, эгоистичных небожителях. Вы не  можете  истребить  все
свои создания. Вы можете влиять на нас, управлять нами, но у вас не хватит
сил, чтобы уничтожить всех нас. Возможно, вы действительно создали нас, но
теперь мы существуем и поступаем  по  собственной  воле.  Мы  не  в  вашей
власти... Пусть и не совсем, я это знаю. Но у нас куда больше свободы, чем
вам бы хотелось.
   Зевс отвечал негромко, однако в голосе его слышались далекие  отголоски
грома:
   - Будь осторожен, Орион. Ты толкаешь нас на жестокость.
   - Но вы нас не уничтожите, - настаивал я. И вдруг понял почему. - Вы не
можете нас уничтожить. Иначе погибнете сами!  Вы  существуете,  лишь  пока
существуют ваши создания. Наши судьбы связаны в вечности.
   Одна из богинь со злобной улыбкой на прекрасных губах шагнула ко мне:
   - Ты льстишь себе самому, наглая тварь.  Тебя-то  можно  уничтожить,  и
притом очень болезненным способом.
   Золотой бог усмехнулся:
   - Нам незачем уничтожать все свои создания. Достаточно  поразить  город
болезнью  или  послать  людям  разрушительное  землетрясение,   чтобы   вы
распростерлись перед нами в пыли... Жалкие черви!
   Жестокая богиня напомнила мне по  описанию  Геру,  жену  Зевса.  Ахейцы
говорили, что она прекрасна, но своенравна и безжалостна к своим врагам.
   - Сейчас я симпатизирую ахейцам, - сказала она, проведя ногтем по  моей
обнаженной груди, на которой сразу же выступила кровь.  -  Но  если  ты  и
впредь будешь проявлять подобную наглость,  я  охотно  встану  на  сторону
Аполлона.
   Золотой бог взял ее руку и поцеловал.
   - Ну, видишь, Орион? - сказал он мне. - Ты имеешь дело с силой,  далеко
превосходящей твою собственную. - Быть может, мне следовало бы  немедленно
уничтожить тебя... Раз и навсегда.
   - Как ты уничтожил ту, которая звалась Афиной? - резко ответил я.
   - Очередная наглость.
   - Уничтожь его поскорее, - предложил один из богов.
   Аполлон кивнул с неуверенной улыбкой на губах:
   - Полагаю, что больше ты не сможешь быть мне полезен, Орион.
   - Оставьте его в покое, - прозвучал скрежещущий  голос,  но  слова  эти
словно заморозили  богов  и  богинь,  окружавших  меня.  Они  отступили  в
стороны, пропуская коренастого  гиганта,  неторопливо  приближавшегося  ко
мне. Они, кажется, даже боялись прикоснуться  к  нему.  Его  могучие  руки
могли раздавить любого. Покатые плечи бугрились  мышцами.  Ноги  пришельца
оказались короче, чем я ожидал, но и они не уступали  торсу  в  мощи.  Под
густыми бровями на широком лице красным огнем горели глаза. В  отличие  от
остальных богов, наряженных в великолепные одежды, он носил только  черный
кожаный жилет и короткую юбку до колен цвета лесной зелени; его серое лицо
оттеняли черные волосы, зачесанные назад. Невзирая на легкую сутулость, он
возвышался и надо мной, и над всеми остальными.
   Он подошел прямо ко мне,  нависая  над  моей  головой  словно  бурлящий
гневом вулкан.
   - Помнишь меня? - спросил он хриплым скрипучим голосом.
   - Ариман, - прошептал я, ошеломленный его появлением.
   Он прикрыл на мгновение свои глаза и вымолвил:
   - Мы с тобой, Орион, враждовали давным-давно... Помнишь?
   Я заглянул в его горящие красным огнем  глаза  и  увидел  в  них  боль,
воспоминания о ненависти и охоте, затянувшихся на пятьдесят тысяч  лет.  Я
увидел  битву  в  снегах  и  льдах  ушедшей  эры...  И  другие   сражения,
происходившие в других местах и временах.
   - Все... так смешалось, - сказал я.
   - Возвращайся в свой мир,  Орион,  -  попросил  Ариман.  -  Некогда  ты
услужил мне, и теперь я отдаю свой долг. Возвращайся  в  свой  собственный
мир и более не искушай судьбу.
   - Я вернусь в свой мир, - пообещал я. - И помогу ахейцам покорить Трою.
   Боги и богини молчали,  хотя  я  ощущал  гнев,  волнами  исходивший  от
Аполлона.



        "18"

   Я проснулся, как только первые петухи  тонкими  голосами  возвестили  о
наступлении утра. Натянул серую  льняную  тунику,  заметил  царапину,  еще
кровоточащую на груди,  потом  приказал  капиллярам  сомкнуться,  и  кровь
перестала течь.
   Мое физическое тело на самом деле оказалось в  другом  мире,  сказал  я
себе. Это не причуды ума, не фантазии. Тело и правда перемещалось из одной
вселенной в другую.
   Лукка и его люди уже  шагали  к  реке,  собираясь  рубить  деревья  для
строительства осадной башни. Прежде чем он туда отправился, я  переговорил
с ним и пошел к  Одиссею  на  корабль  итакийцев.  Следовало  узнать,  что
произошло на совете.
   Троянцы прислали делегацию с просьбой вернуть изувеченное тело Гектора.
И хотя ахейцы  всячески  старались  сохранить  в  тайне  смерть  Ахиллеса,
троянцы узнали о ней, - лагерь просто гудел от этой новости. Послы явились
на совет, и после некоторых споров ахейцы решили возвратить тело  Гектора,
предложив двухдневное  перемирие,  чтобы  обе  стороны  смогли  подобающим
образом почтить память погибших.
   Забрав  останки  своего  царевича,  троянцы  отправились  восвояси,   и
Агамемнон рассказал совету об осадной башне. Ахейцы решили воспользоваться
двумя днями перемирия, чтобы втайне построить ее.
   Эти два дня я провел с хеттами на другой стороне Скамандра, прячась  от
троянцев за кустами и  деревьями,  покрывавшими  речные  берега.  Одиссей,
более всех ахейцев ценивший разведку, выслал лучших воинов  стеречь  реку;
они должны были помешать разъездам врага случайно наткнуться на нас. Я  же
рассчитывал, что, услышав стук наших топоров и визг пил - когда ветер  дул
от моря, троянцы безусловно могли слышать шум, - осажденные решат, что  мы
строим новый корабль.
   Несколько дюжин рабов и фетов послали  рубить  лес  и  таскать  бревна.
Лукка оказался прирожденным инженером; он руководил  работами  уверенно  и
разумно. Башня лежала горизонтально, мы строили ее на земле  лишь  отчасти
потому, что так было проще, - гораздо больше мы беспокоились о том,  чтобы
она не поднималась над лесом. Как только стемнело,  я  заставил  несколько
дюжин рабов и фетов с помощью рычагов  и  веревок  придать  ей  нормальное
вертикальное положение.
   Агамемнон осмотрел башню.
   - Отчего она у  вас  получилась  ниже  городских  стен?  -  укоризненно
спросил он.
   Но строил Лукка со своими  людьми,  а  замышлял  я.  Имевшегося  у  нас
времени  могло  хватить  только  на  постройку  одной   башни,   ведь   мы
намеревались пойти на приступ сразу  после  окончания  перемирия.  И  удар
следовало наносить наверняка.
   - Эта башня достаточно высока, мой царь и господин, - отвечал я. -  Она
достанет до края  западной  стены.  Там  самое  уязвимое  место  городских
укреплений... Даже сами троянцы говорят, что этот участок стены возвели не
Аполлон с Посейдоном.
   Нестор покачал седой головой:
   - Мудрое решение. Ни к чему гневить богов, иначе они все  равно  пошлют
тебе горе, даже если сначала ты добьешься удачи. Боги накажут смертного за
наглость.  Вспомните  бедного  Ахиллеса,  полного  гордыни...   Сколь   же
презренная рана погубила его!
   Нестор остановился, а я торопливо вставил:
   - Я побывал внутри города и знаю, как он расположен. Западная  стена  -
на самой высокой стороне холма. Стоит взять эту стену,  и  мы  окажемся  в
верхней части города - возле дворца и храмов.
   Одиссей согласился и произнес, обращаясь к царю:
   - Если ты не забыл, я тоже бывал в Трое послом и запомнил  расположение
улиц и сооружений. Орион прав. Если мы прорвемся, скажем,  через  Скейские
ворота, нам придется пробиваться по улицам, все время поднимаясь  в  гору.
Выгоднее взять западную стену.
   - Но как доставить эту штуку на холм к стене? - проговорил Агамемнон.
   - Склон на западе не такой крутой,  как  на  севере  и  на  востоке,  -
заметил я. - Легче всего это можно было бы сделать на юге, где расположены
Скейские и Дарданские ворота. Но южная  сторона  города  охраняется  самым
тщательным образом, там самые  высокие  стены  и  сторожевые  башни  возле
каждых ворот.
   - Знаю! - отрезал Агамемнон и направился осматривать  деревянный  сруб,
явно разочаровавшись в новой идее.
   Но прежде чем царь продолжил расспросы, я проговорил:
   - Лучше переправить башню через равнину сегодня же после заката,  когда
ночной ветер принесет туман с моря.  Через  реку  мы  перевезем  башню  на
плоту, а потом на колесах - по равнине, чтобы туман скрыл нас  от  часовых
на стенах, а когда мы поднимем ее...
   Агамемнон остановил меня небрежным движением руки:
   - Одиссей, ты собираешься возглавить этот... маневр?
   - Да, сын Атрея. Я хочу первым из ахейцев ступить на стену Трои.
   - Ну и отлично, - проговорил великий царь. - Едва  ли  у  вас  что-либо
получится, но можете попробовать. Я подготовлю  войско,  чтобы  оно  могло
выступить с первыми лучами солнца.
   В ту ночь мы не спали. Едва ли кто-то из  нас  сумел  бы  уснуть:  двое
пожилых жрецов принесли в жертву дюжину козлов и баранов,  горла  животным
перерезали старинными кремниевыми ножами, переходя от одного умерщвленного
животного к другому, еще блеявшему  на  земле,  а  затем  обмазали  кровью
деревянную раму. Они сожалели, что не могут принести в  жертву  быков  или
людей... Агамемнон не слишком верил в успех нашей попытки и  не  собирался
входить в чрезмерные расходы.
   Лукка руководил переправой через реку, к делу мы  приступили,  едва  от
моря  поползли  клочья  ночного  тумана.  Мы  ожидали,  согнувшись  в  три
погибели, таясь в холодном  мареве,  башня  возвышалась  над  нами  словно
скелет древнего титана... Наконец луна опустилась за острова, и ночь стала
темной - как ей и положено быть.
   Я надеялся на облака, но звезды следили за нами  и  когда  мы  медленно
волокли башню на больших деревянных колесах по  равнине  Илиона,  и  когда
направились вверх по склону к западной стене Трои. Одни рабы и феты тянули
веревки, другие поливали жидким жиром колеса, чтобы те не скрипели.
   Примолкший Политос, настороженно озираясь,  шел  возле  меня.  Напрягая
зрение, я тщетно пытался сквозь туман увидеть часовых Трои на стенах.  Над
головой висели оба ковша и наклонный  двойной  угол  Кассиопеи.  Созвездие
моего тезки Ориона  вставало  на  востоке  прямо  перед  рогами  созвездия
Тельца. На шее быка семью жемчужинами поблескивали Плеяды.
   Ночь  выдалась  удивительно  спокойная.  Вероятно,  троянцы,   веря   в
соблюдение перемирия, считали, что война не начнется до завтрашнего  утра.
Конечно, бой не завяжется раньше восхода  солнца,  но  неужели  у  них  не
хватило ума расставить посты? Откос становился круче, превращаясь в обрыв.
Теперь все мы налегали на веревки, подставляли  свои  спины  и  стискивали
зубы, чтобы не застонать от боли. Рядом со мной шел Лукка с искаженным  от
напряжения лицом. Сейчас он трудился как простой фет.
   Наконец мы приблизились к подножию стены и встали возле нее, ожидая.
   Я послал Политоса взглянуть на восток  и  велел  дать  мне  знать,  как
только небо начнет сереть, предвещая рассвет. Мы распростерлись на  земле,
чтобы дать отдых мускулам перед схваткой. Башня лежала на боку, оставалось
только  придать  ей  вертикальное  положение.  Я  сидел,  прислонившись  к
городской стене Трои, и отсчитывал минуты по своему пульсу.
   Вскоре в городе запел петух, ему ответил другой. Где же Политос?  Уснул
или его схватили троянцы?
   Но старый сказитель возник из тумана, едва я поднялся на ноги.
   - Восточный горизонт еще темен, но свет уже прикоснулся к горам.  Скоро
небо сделается молочно-белым, а потом розовым, как цветок.
   - Одиссей с войском уже выходит из  лагеря,  -  проговорил  я.  -  Пора
поднимать башню.
   Мы почти все приготовили, прежде чем троянцы сумели что-то понять.
   Когда мы взялись за веревки, чтобы поставить башню,  туман  уже  слегка
поредел. Сооружение стало гораздо тяжелее из-за лошадиных шкур  и  оружия,
привязанного к  помостам.  Лукка  и  его  люди  стояли  с  противоположной
стороны, подпирая башню шестами по мере того, как она поднималась. Скрип и
наше пыхтение заглушить теперь было  нечем.  Несколько  напряженных  минут
показались мне долгими часами.
   Как только башня, поднявшись, приникла к стене,  я  услышал  испуганные
голоса, раздававшиеся с другой стороны укрепления.
   Я обернулся к Политосу:
   - Беги скорее к  Одиссею  и  скажи,  что  мы  готовы.  Пусть  выступает
немедленно.
   Мы заранее решили, что Одиссей и  пятьдесят  отборных  воинов-итакийцев
пересекут равнину пешком, ведь колесницы производили так  много  шума.  Но
теперь я засомневался в том, что мы выбрали действительно  самый  разумный
способ.
   За стенами кричали. Я увидел, как из-за парапета высунулась голова,  на
мгновение четко обрисовавшаяся на фоне  серого  неба.  Я  выхватил  меч  и
бросился к лестнице, которая вела на вершину  башни.  Лукка  лишь  на  шаг
отставал от меня; остальные хетты на  площадках  опускали  конские  шкуры,
чтобы прикрыть ими бока башни от стрел и копий.
   - Что там? - донесся сверху мальчишеский голос.
   - Гигантский конь! - с ужасом ответил ему кто-то взрослый. -  А  в  нем
люди!



        "19"

   Сжимая в руке меч, я стоял на самом верху башни.  Мы  рассчитали  почти
точно: помост поднимался над стеной примерно на локоть.  Не  колеблясь  ни
секунды, я вскочил на зубец, спрыгнул на каменную платформу за ним. Передо
мной, раскрыв рты и выкатив глаза,  замерли  двое  ошеломленных  троянцев,
длинные копья ходуном ходили у  них  в  руках.  Лукка  бросился  вперед  и
страшным ударом раскроил одному из них череп.  Второй  бросил  копье  и  с
паническим воплем спрыгнул со стены на улицу.
   Небо светлело. Город, казалось, спал, однако за изгибом стены  виднелся
еще один часовой. Но, увидев нас, он не бросился навстречу, а повернулся и
побежал к квадратной каменной башне, высившейся сбоку Скейских ворот.
   - Бежит будить остальных, - сказал я Лукке. - Они появятся здесь  через
несколько минут.
   Лукка молча кивнул. Его хищное лицо не выразило ни тревоги, ни страха.
   Теперь все зависело от того, кто успеет первым - итакийцы  Одиссея  или
стража троянцев. Мы заняли участок стены, оставалось  лишь  удержать  его.
Отряд  Лукки  торопливо  хватал  луки  и  щиты,  которые  мы  привязали  к
перекладинам башни, а я перегнулся через парапет. Темную  равнину  затянул
туман, и я не мог разглядеть  Одиссея  и  его  людей...  Если  только  они
действительно вышли из лагеря.
   Троянцы выскочили из башни - более дюжины  воинов.  Тут  же  я  заметил
другой отряд,  приближавшийся  к  нам  с  опущенными  копьями  с  северной
стороны. Началась битва. Хетты были профессиональными вояками. Не  раз  им
доводилось смотреть в лицо смерти; умели они  пользоваться  и  собственным
оружием. Сомкнув щиты в единую оборонительную стену, мы превратили строй в
ежа, ощетинившегося длинными иглами-копьями. Покрепче стиснув копье правой
рукой, я прижал свой щит к щиту Лукки. Чувства мои  вновь  обострились,  и
течение времени для меня замедлилось.  И  все  же  я  ощущал,  как  бьется
сердце, как увлажняются потом ладони.
   Троянцы налетели на нас с отчаянием и яростью, они почти  бросались  на
копья, обороняя свой город. Мы же дрались за свои жизни.  Я  понимал,  что
отступать нам некуда... Или мы удержим этот клочок стены, или погибнем.
   Стена наших щитов прогибалась под их бешеным  натиском.  Нас  заставили
отступить на шаг. Тяжелый бронзовый наконечник копья ударил в  край  моего
щита и, скользнув мимо уха, погрузился в тело хетта,  оказавшегося  сзади.
Но пока он умирал, я успел вонзить свое копье  в  живот  троянца,  который
сразил моего воина. За какой-то миг его лицо отразило целую гамму  чувств:
триумф, изумление, ужас.
   По  лестнице  на  помост  поднимались  и  поднимались  троянцы,  из-под
панцирей которых виднелись ночные одеяния. Это была знать,  лучшее  войско
осажденных. Колыхались пышные плюмажи на  шлемах,  золото  поблескивало  в
лучах зари на бронзовых доспехах.
   Через стены перегибались лучники, метавшие горящие стрелы в нашу башню.
Другие стреляли в нас. По моему щиту скользнула стрела, другая поразила  в
ногу воина, стоявшего справа от меня. Он пошатнулся и упал. Копье  троянца
немедленно вонзилось в его незащищенный затылок.
   Лучники тщательно прицеливались, стараясь поразить нас,  укрывшихся  за
щитами. Вокруг летали пылавшие стрелы; люди кричали, падали, превращаясь в
огненные факелы.
   Поток стрел мог быстро нарушить  наши  ряды  -  воины  падали  один  за
другим,  и  остатки  моего  отряда  вскоре   не   выдержали   бы   натиска
многочисленных троянцев. В моем сердце поднимался гнев на тех,  кто  решил
убить нас: на богов, заставивших  людей  играть  в  смертоносные  игры.  Я
ощутил,  как  исчезают  в  моей  памяти  все  остатки  цивилизованности  и
морали... Я горел боевой лихорадкой и яростью... В душе моей осталось лишь
всепожирающее пламя  ненависти,  сделавшее  меня  кровожадным  варваром  с
копьем в руке.
   - Оставайся здесь, - приказал я Лукке.
   И, не слушая его  больше,  шагнул  вперед,  совершенно  неожиданно  для
троянцев, оказавшихся передо  мной.  Опустив  копье  и  перехватив  древко
руками, я взмахнул им и сбил с ног сразу  четверых...  А  потом  скользнул
между   остальными,   отражая   неуклюжие   удары...   Движения   троянцев
представлялись  мне  слишком   медленными,   сомнамбулическими.   Они   не
представляли для меня опасности. Я убил  двоих;  Лукка  со  своими  людьми
сразил  еще  нескольких,  и  троянцы  поспешно  перегруппировались,  чтобы
преградить путь воинам-хеттам.
   Я же бросился к лучникам. Большая часть их бежала, но двое остались  на
месте... Они пускали в меня стрелы так быстро, как только могли. Я отражал
их на бегу щитом. Первого лучника я  пронзил  копьем;  он  был  еще  очень
молод, и борода у него едва пробивалась. Второй попытался извлечь  меч  из
ножен, но я ударил его щитом, и лучник свалился вниз со стены. На какое-то
мгновение - не более - я остался один. Дюжина знатных троянцев уже  бежала
ко мне по стене, сзади спешили  другие.  Перехватив  длинное  копье  одной
рукой, я метнул его в ближайшего воина, тяжело пробив его щит,  наконечник
глубоко вошел в грудь. Троянец  покачнулся  и  упал  на  руки  подбежавших
спутников.
   Чтобы остановить их, я швырнул щит, а потом подобрал лук,  выпавший  из
рук убитого мной стрелка. Восхищаться этой прекрасной вещью, изготовленной
из гнутого рога  и  полированного  дерева,  у  меня  времени  не  было.  Я
израсходовал  все  стрелы,  оставшиеся  в  колчане  мертвого  лучника,  но
заставил знатных воинов укрыться за длинными щитами и потерять драгоценные
секунды.
   Но  когда  последняя  стрела  улетела  в  цель,  я   отбросил   ставший
бесполезным лук, и предводитель троянцев отвел свой щит...  Я  узнал  его:
передо мной стоял Александр... Кислая ухмылка исказила красивое лицо.
   - Итак, вестник все-таки оказался воином, - бросил он мне.
   Извлекая меч из ножен, я отвечал:
   - Да. А вот окажется ли воином похититель женщин?
   - Лучшим, чем ты, - отвечал он.
   - Докажи, - предложил я. - Лицом к лицу.
   Он поглядел на хеттов, сражавшихся за моей спиной.
   - Поединок с тобой доставил бы мне удовольствие, но  сегодня  не  время
для подобных забав.
   - Александр, сегодня - последний день твоей жизни, - проговорил я.
   И как раз в этот миг раздался пронзительный крик, от которого  в  жилах
застыла кровь. Одиссей!
   Александр на какое-то мгновение застыл в  изумлении,  а  затем  крикнул
сопровождавшим его знатным воинам:
   - Сбросим их со стены!
   Троянцы кинулись вперед. Добраться до Лукки и Одиссея они  могли,  лишь
миновав меня. Дюжине длинных копий я мог противопоставить только меч.  Они
приближались... Бронзовые наконечники поблескивали в  лучах  зари,  слегка
покачиваясь в руках воинов. Я заметил,  что  Александр  отстал,  пропустив
вперед остальных.
   Я шагнул к краю помоста, а потом нырнул  между  копьями  и,  оказавшись
рядом с воинами, рубанул мечом. Двое троянцев упали, остальные повернулись
ко мне. Я едва успел уклониться  от  удара,  направленного  мне  в  живот;
перебил пополам древко другого копья железным клинком. Отбил другой удар и
шагнул назад - в пустоту.
   Оступившись, я старался удержать равновесие на краю помоста, тут кто-то
из троянцев метнул в меня еще одно копье. Левой рукой я отклонил бронзовый
наконечник, но потерял равновесие и полетел вниз. Сделав полное  сальто  в
воздухе, я приземлился на ноги, но под весом доспехов  упал  на  колени  и
покатился по скользкой глине. Копье вонзилось в землю около  моего  плеча.
Обернувшись, я заметил стрелы, медленно летевшие в меня.  Я  уклонился  от
них и нырнул за угол дома.
   Александр и его отряд бросились в бой,  все  еще  кипевший  на  вершине
помоста. Мои хетты и итакийцы Одиссея сражались с троянцами, которых столь
бесцеремонно разбудили. Но требовалась помощь: необходимо  чем-то  отвлечь
внимание оборонявшихся.
   Я бросился по узкому переулку к ближайшей двери, ногой распахнул  ее...
Когда я ввалился внутрь с мечом в руке, вскрикнула женщина. Она забилась в
угол своей кухни, прижимая к себе двоих малышей.
   Когда я приблизился к ним, они с визгом бросились  вдоль  стены,  потом
метнулись в открытую дверь. Я не мешал им.
   В очаге тлел огонь. Я  сорвал  грубые  занавеси,  отделявшие  кухню  от
комнаты,  и  бросил  их  в  огонь.  Он  вспыхнул  ярче.  Деревянный  стол,
соломенный матрас и одеяло я тоже поджег.
   Я превратил в костры два дома, три, целую улицу. Люди вопили,  визжали,
бросались к пожарищам с ведрами воды, нося ее из фонтанов. Довольный  тем,
что пожар отвлечет их, я отыскал ближайшую лестницу и побежал  обратно  на
поле боя.
   Теперь  ахейцы  один  за  другим  прыгали  через   парапет...   Троянцы
отступали. Я набросился на них с тыла, выкрикивая имя  Лукки.  Он  услышал
мой зов и повел свой отряд ко  мне,  прорубая  кровавую  просеку  в  рядах
оборонявшихся троянцев.
   - К сторожевой башне у Скейских ворот, - сказал я, указывая направление
обагренным кровью мечом. - Надо взять ее и открыть ворота.
   Мы продвигались по стене, преодолевая упорное  сопротивление  троянцев.
Разожженный мною пожар уже перекидывался  на  соседние  дома.  Черный  дым
скрывал дворец. В сторожевой башне караульных оказалось немного:  основные
силы троянцев удерживали на западной стене воинов Одиссея. Мы ворвались  в
комнату стражи: хетты тупыми концами копий разнесли дверь и перебили всех,
кто находился в помещении, потом,  спрыгнув  на  землю,  начали  поднимать
тяжелые бревна, перекрывавшие Скейские ворота. Позади раздавались  визг  и
вопли, я видел,  как  Александр  во  главе  отряда  знатных  воинов  бегом
спускался по каменным ступеням со стены.
   Движения их сковывала нерешительность: если позволить Одиссею  удержать
стену, ахейцы войдут в город с запада. Но если все внимание уделить стене,
мы  откроем  ворота  и   впустим   колесницы   ахейцев.   Им   приходилось
останавливать нас сразу в двух местах, причем одновременно.
   Запели стрелы. Не обращая на  них  внимания,  хетты  толкали  массивные
створки, люди падали, но три  огромных  бревна  медленно  поползли  вверх,
освобождая засовы.
   Наложив стрелу на тетиву, я увидел бросившегося ко мне  Александра,  он
бежал через открытую площадь перед воротами.
   - Опять ты! - завопил он.
   Эти слова оказались для него последними. Приблизившись,  он  замахнулся
копьем, я уклонился и вонзил железный меч по самую рукоять  в  его  грудь,
пробив бронзовый панцирь. Когда я вырвал клинок, ярко-алая  кровь  хлынула
на золотые рельефные  узоры,  и  я  ощутил  бешеный  прилив  удовольствия,
боевого восторга - ведь мне удалось  отомстить  человеку,  вызвавшему  эту
войну своим безрассудством.
   Александр осел на землю, свет погас в его глазах. И  тут  в  мое  левое
плечо вонзилась стрела. На мгновение  меня  обожгло  болью,  но  привычным
усилием воли я приказал ей стихнуть и вырвал стрелу, несмотря на  то,  что
зазубренный наконечник разорвал мою плоть. Хлынула кровь,  но  я  заставил
сосуды закрыться, а кровь загустеть. Но пока  я  занимался  этим,  троянцы
подбежали ко мне. Скрип огромных створок остановил  их,  известив  меня  о
том, что Скейские ворота наконец отворились. За  моей  спиной  послышались
вопли, и в город устремились колесницы, они мчались прямо на меня.
   Троянцы бросились врассыпную, я отошел в сторону. На  первой  колеснице
стоял Агамемнон, кони его ударили копытами по  мертвому  телу  Александра,
колесница подскочила на трупе и  прогромыхала  дальше,  преследуя  бегущих
врагов.
   Я отступил, поднятая колесницами пыль попадала мне в глаза, оседала  на
коже, одежде,  окровавленном  мече.  Жажда  крови  угасла,  я  смотрел  на
дорожную пыль... На окровавленное тело Александра, попадавшее  под  копыта
лошадей и колеса многочисленных колесниц. Ко мне подошел Лукка, на щеке  и
обеих  руках  которого  виднелись  свежие  раны.  Впрочем,  они  не   были
серьезными.
   - Битва закончилась, - подытожил он. - Теперь начинается бойня.
   Я кивнул, почувствовав внезапную усталость.
   - Ты ранен, - заметил он.
   - Это не опасно.
   Он поглядел на рану, качнул головой и пробормотал:
   - Она как будто уже наполовину зажила.
   - Я же сказал, что рана не тяжелая.
   Нас окружили воины, на их лицах читалась тревога... Не испуг, но  явное
беспокойство.
   - Наступило время воинам собирать свою дань, - произнес Лукка.
   "Пора грабить", - следовало бы сказать ему.  Красть  все,  что  сможешь
унести, насиловать женщин, а потом предать город огню.
   - Ступайте, - вымолвил я, вспомнив, что первый пожар  в  городе  разжег
собственноручно. - Со мной все будет в порядке. До встречи в лагере.
   Лукка слегка прикоснулся кулаком к груди, а потом повернулся к остаткам
своего отряда.
   - Следуйте за мной, - приказал он. - Помните: не  рисковать.  В  городе
полно вооруженных мужчин. К тому же некоторые женщины  умеют  пользоваться
ножами.
   - Любая бабенка, которая попытается зарезать меня, пожалеет об этом,  -
с угрозой вымолвил один из воинов.
   - Любая бабенка, которая увидит твою  уродливую  рожу,  немедля  кончит
жизнь самоубийством!
   Они  расхохотались  и  отправились  прочь.  Я  насчитал  тридцать  пять
человек. Семеро погибло.
   Некоторое время я стоял возле стены и следил за колесницами  ахейцев  и
пехотой, вливавшейся теперь в распахнутые ворота. Дым становился  гуще.  Я
взглянул на небо и заметил, что солнце едва поднялось над  стеной.  Стояло
раннее утро.
   "Итак, дело сделано, - сказал я себе. - Твой город пал,  Аполлон.  Твои
планы разрушены!"
   Но я не чувствовал никакой радости, никакого восторга. Я понял - это не
месть: смерть тысячи мужчин и  юношей,  пожар  и  гибель  города,  который
строился не один век, не приносят радости. Изнасиловать женщин, увести  их
в рабство - это не триумф.
   Я медленно  побрел  прочь.  Площадь  опустела,  лишь  изувеченное  тело
Александра и трупы других воинов оставались на ней. За первым рядом колонн
храма к небу рванулось пламя, повалил дым.
   "Жертва богам", - с горечью подумал я.
   Подняв над головой окровавленный меч, я вскричал:
   - Мне нужна твоя кровь, Золотой! Не их, а твоя!
   Ответа не последовало.
   Я поглядел на останки Александра. "Все мы смертны,  царевич  Троянский;
братья твои убиты, отец твой, наверное, сейчас умирает.  Но  некоторые  из
нас умирают неоднократно. И лишь те, кому повезет, - только раз".
   А потом мне в голову точно извне пришла мысль: "А  где  же  Елена?  Где
златокудрая женщина -  причина  этой  бойни?  Где  расчетливая  красавица,
пытавшаяся воспользоваться мною как вестником?"



        "20"

   С обнаженным мечом в руке шагал я по главной улице горевшей Трои,  утро
потемнело от дыма костров и пожарищ... Порожденных огнем,  который  разжег
я. Причитания и рыдания женщин раздавались  повсюду,  мужчины  разражались
воплями и грубым хохотом.
   Рядом  обрушилась  кровля,  взметнувшаяся  туча  искр  заставила   меня
отступить на несколько шагов. Быть может, это тот самый дом, в  котором  я
переночевал; впрочем, утверждать наверняка было сложно.
   Я поднимался по улице, грязной от  пыли  и  сажи,  забрызганной  кровью
троянцев. В канаве посреди улицы алела красная жидкость.
   Двое детей с криком бросились мимо меня. Трое пьяных ахейцев со  смехом
преследовали их. Я узнал одного из них: гиганта Аякса, не выпускавшего  из
рук огромного кувшина с вином.
   - Возвращайтесь! - вопил он пьяным голосом. - Мы не причиним вам вреда!
   Но дети исчезли в дыму, свернув в переулок.
   Я поднимался  к  дворцу,  мимо  базара,  лавки  теперь  полыхали  столь
яростно, что у меня на руках даже потрескивали волоски... Мимо груды  тел,
возле которой немногие из  троянцев  еще  пытались  задержать  нападавших.
Наконец я достиг ступеней перед дворцом, которые тоже устилали поверженные
тела. На верхней ступени, припав к одной  из  массивных  каменных  колонн,
сидел Политос. Он рыдал.
   Я бросился к нему:
   - Ты ранен?
   - Да, - проговорил он, качая седой головой. - Ранена моя душа.
   Я облегченно вздохнул.
   - Взгляни: всюду смерть и огонь. Неужели для этого  живут  мужи?  Чтобы
уподобляться дикому зверью?
   - Да, - ответил я и, схватив старика за костлявое плечо,  выкрикнул:  -
Да, случается, что мужи ведут себя подобно животным. А  иногда  поступают,
как велят им боги. Люди могут построить дивные города и сжечь их. Ну и что
же с того? - говорят боги, такова наша воля, не пытайся понять нас, просто
смирись с тем, каковы мы.
   Политос поднял на меня глаза, покрасневшие от слез и дыма.
   - Итак, мы должны  смиренно  принимать  судьбу...  Покоряться  прихотям
богов... И плясать под их дудку, когда они потянут за  веревочку!  Неужели
это говоришь мне ты?
   - Богов нет, Политос. Есть только злые и жестокие  создания,  смеющиеся
над нашей болью.
   - Нет богов? Этого не  может  быть.  Наше  существование  должно  иметь
причину. Должен же быть порядок во вселенной!
   - Мы делаем то, что нам приходится делать, мудрец, - буркнул я  мрачно.
- Мы повинуемся богам, когда у нас не остается выбора.
   - Ты говоришь загадками, Орион.
   - Возвращайся в лагерь, старик. Здесь тебе  не  место.  Того  и  гляди,
какой-нибудь пьяный ахеец примет тебя за троянца.
   Но он не пошевелился, лишь прислонился к колонне.
   Я заметил, что некогда ярко-красная краска на ней  потемнела  и  кто-то
уже выцарапал острием меча имя - Терсит.
   - До встречи в лагере, - напомнил я.
   Он грустно кивнул:
   - Да, до встречи... В час, когда могучий Агамемнон будет делить  добычу
и решит, сколько женщин и сокровищ понадобится ему самому.
   - Ступай в лагерь, - сказал я еще решительнее.  -  Немедленно.  Это  не
совет, Политос, а приказ.
   Он глубоко вздохнул и выдохнул воздух, а потом неторопливо поднялся  на
ноги.
   - Возьми этот знак.  -  Я  передал  ему  браслет,  который  мне  вручил
Одиссей. - Будешь предъявлять его любому пьяному грубияну, который захочет
снести твою голову с плеч.
   Он без слов принял вещицу, она оказалась велика  для  его  худой  руки,
поэтому он нацепил браслет на тощую шею. Я расхохотался.
   - Ты смеешься в гибнущем городе, - проговорил Политос. - Господин  мой,
ты становишься настоящим ахейцем.
   Он неуверенно принялся спускаться по ступеням - похоже было, что  этому
человеку все равно, куда идти.
   Я вошел в зал, вдоль стен которого выстроились изваяния, ахейские воины
уже отдавали распоряжения слугам, приказывая им  брать  богов  и  относить
статуи к кораблям. А потом  направился  в  тот  открытый  дворик,  некогда
бывший таким очаровательным. Теперь повсюду валялись сброшенные и разбитые
горшки, затоптанные цветы; многочисленные  трупы  заливали  кровью  траву.
Крохотная статуя Афины исчезла. Огромная фигура Аполлона валялась разбитая
на куски. С мрачным удовольствием я ухмыльнулся, увидев обломки.
   Одно из крыльев дворца уже полыхало. Я видел, как огонь  вырывается  из
окон, потом закрыл ненадолго  глаза,  пытаясь  припомнить,  где  находятся
покои, в которых Елена  беседовала  со  мной...  Но  как  раз  там  теперь
бушевало пламя.
   На балконе над моей головой послышались  крики  и  проклятия.  Зазвенел
металл о металл. Битва все еще продолжалась.
   - Женщины царской семьи заперлись в храме  Афродиты,  -  услышал  я  за
спиной голос ахейца. - Живей!
   Воин говорил так, словно его пригласили на вечеринку, а он опоздал; или
же просто спешил вернуться на свое место  в  театре,  прежде  чем  занавес
откроется и начнется последний акт трагедии.
   Я выхватил меч из  ножен  и  бросился  к  ближайшей  лестнице.  Горстка
троянцев стояла насмерть в конце коридора. Они преграждали путь к  царским
покоям, отражая натиск толпы крикливых ахейцев. Там, за  дверями,  которые
защищали обреченные, находился старик Приам вместе  с  женой  Гекубой,  их
дочери и внуки.
   Значит, Елена тоже должна там находиться. Я увидел Менелая,  Диомеда  и
Агамемнона,  они  угрожали  копьями  нескольким   отчаянно   оборонявшимся
троянцам. Ахейцы хохотали и издевались над ними.
   - Зачем вам отдавать свои жизни? - прокричал Диомед. - Сдавайтесь, и мы
позволим вам жить.
   - Рабами сделаю, - ревел Агамемнон.
   Троянцы бились упорно, но их осталось очень мало,  они  были  обречены.
Храбрых воинов  уже  прижали  к  дверям,  которые  они  столь  мужественно
защищали, и все больше и больше ахейцев присоединялись ко всеобщей потехе.
Я побежал по коридору через комнаты, где  победители  рылись  в  ящиках  с
великолепными  одеяниями,  хватали  драгоценности  из  выложенных  золотом
ларцов, рвали шелковые ткани со стен.
   Скоро вспыхнет и это крыло дворца - слишком скоро.
   Я увидел балкон, перепрыгнул через его ограду и, с трудом  дотянувшись,
уперся рукой в край окна в ровной  стене  храма.  Перескочил...  Раздвинув
занавес из шнуров,  унизанных  бусинами,  я  заглянул  в  маленькое,  едва
освещенное святилище и увидел голые стены, давно истершиеся  плитки  пола,
вдоль стен небольшие статуи-вотивы [предметы,  приносимые  в  древности  в
святилища или храм и посвященные  божеству],  на  которых  еще  оставались
венки из пожухлых цветов. Пахло благовониями и свечами... А возле двери  -
спиной ко мне, - в страхе стиснув ладони, стояла Елена.
   Из-за двери до меня  доносились  звуки  битвы.  Легко  ступая,  я  тихо
направился к ней.
   - Елена, - промолвил я.
   Прикрыв рот рукой, она резко обернулась ко мне,  напрягшись  от  ужаса.
Узнав меня, Елена немного расслабилась.
   - ...посол, - прошептала она.
   - Орион, - напомнил я.
   Она  стояла  в  смятении,  облаченная  в  платье,  расшитое  золотом  и
драгоценностями; куда более прекрасная, чем положено смертной  женщине.  А
потом  подбежала  ко  мне,  сделав  три  крошечных  шажка,   и   прижалась
златокудрой головкой к моей перепачканной кровью груди. От волос ее  пахло
благоуханными цветами.
   - Не убивай меня, Орион! Умоляю! Ахейцы обезумели...  Они  жаждут  моей
крови, даже Менелай. Он снесет мне голову и принесет ее  в  жертву  Аресу.
Защити меня!
   - Поэтому-то я и пришел, - сказал я.
   И только услышав свой голос, я понял, что пришел сюда  именно  за  тем,
чтобы спасти ее. Я убил мужчину, который соблазнил эту женщину,  и  теперь
должен вернуть ее законному мужу.
   - Приам умер, - глухо проговорила она  сквозь  рыдания.  -  Сердце  его
разорвалось, когда он увидел ахейцев на западной стене.
   - А царица? - спросил я.
   - Вместе с женщинами царского происхождения  она  находится  в  главном
храме по другую сторону  этой  двери.  Стража  поклялась  защищать  их  до
последнего и погибнуть, если Агамемнону и его чудовищам суждено прорваться
сюда.
   Я обнял ее за плечи и прислушался к шуму схватки... Она  не  затянулась
надолго. Бой завершился, раздались вопли, полные злобной радости, и  дверь
загрохотала, сотрясаясь под  ударами...  Я  услышал  оглушительный  треск,
потом наступила тишина.
   - Тебе лучше выйти туда,  чтобы,  вломившись,  они  не  захватили  тебя
силой, - предложил я.
   Елена отодвинулась от меня, пытаясь собраться  с  духом,  и,  приподняв
свой точеный подбородок, как подобает царице, которой она надеялась стать,
сказала:
   - Хорошо, я готова предстать перед ними.
   Я подошел к соседней двери, снял засов и  выглянул  в  щелку.  В  храме
находились Агамемнон, его брат Менелай и еще дюжина  ахейцев.  Вдоль  стен
выстроились покрытые золотом статуи выше человеческого роста. За мраморным
алтарем  башней  возвышалась  огромная  статуя   Афродиты,   вызолоченная,
раскрашенная, убранная цветами и драгоценностями, принесенными  в  жертву.
Возле ее подножия горели сотни  свечей,  бросавших  пляшущие  отблески  на
золото и сверкавшие камни. Но ахейцы не  обращали  внимания  на  сокровища
храма - они смотрели на богато украшенный алтарь и  распростертую  на  нем
старую женщину.
   Мне не довелось увидеть Гекубу. Морщинистая старуха лежала на  алтарном
камне, сложив руки на груди и закрыв глаза. Царица была в золотом одеянии,
руки ее украшали бирюза, янтарь, рубины и сердолики. Шею обвивало  тяжелое
золотое ожерелье, голову венчала сверкающая корона.  Возле  алтаря  стояли
семь женщин, разного возраста, с  трепетом  они  взирали  на  пропотевших,
запятнанных кровью ахейцев, разглядывавших мертвую царицу Трои.
   Одна из тех, что постарше, негромко сказала Агамемнону:
   - Царица приняла яд, когда умер царь. Она знала, что Троя не  переживет
сегодняшнего дня и мое пророчество наконец свершится.
   - Это Кассандра, - шепнула мне Елена. - Старшая дочь Гекубы.
   Агамемнон медленно отвернулся от трупа седовласой царицы.  В  маленьких
глазках его горели гнев и разочарование.
   Кассандра проговорила:
   - Увы, могучий Агамемнон, ты не сможешь привезти царицу Трои  в  Микены
на своем черном корабле, она никогда не станет твоей рабыней.
   Мерзкая усмешка искривила губы Агамемнона:
   - Мне хватит и тебя, царевна. Ты  станешь  моей  рабыней  вместо  своей
матери.
   - Да, - согласилась Кассандра. - А потом мы с тобой умрем от руки твоей
неверной жены.
   - Троянская сука! - И резким ударом тыльной стороны ладони царь ахейцев
сбил царевну на мраморный пол.
   Чтобы предотвратить волну нового  насилия,  я  широко  распахнул  двери
убежища.
   Ахейцы повернулись, руки их потянулись к мечам. Елена вступила в храм с
царственной грацией,  ее  невероятно  прекрасное  лицо  хранило  абсолютно
невозмутимое выражение. Словно ожило немыслимо чарующее изваяние.
   Не говоря ни слова, Елена подошла к Кассандре и помогла ей  встать.  Из
разбитой губы царевны струилась кровь.
   Я встал возле алтаря, опустив левую руку на рукоять меча.  Агамемнон  и
все ахейцы уже узнали меня. Лица их были суровы, руки  обагрены  кровью...
Даже издали от них разило потом.
   Менелай, на какой-то миг словно окаменевший, шагнул  вперед  и  схватил
жену за плечи.
   - Елена! - Губы его дрогнули, должно быть, он хотел еще что-то сказать,
но слова не шли с языка.
   Она ответила ему пристальным и внимательным взглядом. Остальные  ахейцы
молча наблюдали за ними.
   На лице Менелая отразились  почти  все  человеческие  эмоции.  А  Елена
просто замерла в его руках, ожидая, как он решит ее  судьбу  -  убьет  или
сохранит ей жизнь.
   Молчание нарушил Агамемнон:
   - Вот, брат, мы вернули ее, как я  и  обещал  тебе!  Теперь  она  снова
принадлежит тебе... Можешь поступать с ней по своему усмотрению.
   Менелай с трудом сглотнул и наконец обрел голос.
   - Елена, ты - моя жена, - проговорил он, как мне показалось, больше для
Агамемнона и прочих, чем для нее. - Ты неповинна в том,  что  произошло...
Ведь Александр похитил  тебя.  Пленница  не  отвечает  за  то,  что  могло
случиться с ней в неволе.
   Я едва сдержал улыбку.
   Менелай  настолько  хотел  вернуть  ее,  что   готов   был   забыть   о
происшедшем... Хотя бы на время.
   Агамемнон радостно похлопал брата по плечу:
   - Жаль только, что Александру не хватило  мужества  выйти  против  меня
один на один. Я бы охотно насадил его на копье.
   - А где он? - вдруг поинтересовался Менелай.
   - Мертв, - ответил я. - Тело его валяется где-то у Скейских ворот.
   Женщины тихо всхлипывали возле  смертного  одра  царицы...  Все,  кроме
Кассандры, в глазах которой бушевала нескрываемая ярость.
   - Одиссей ищет по городу остальных  царевичей  и  знать,  -  проговорил
Агамемнон. - Живые пойдут в жертву богам - благородные будут жертвы. -  Он
расхохотался в восторге от собственного остроумия.


   Я   навсегда   оставил    догоравшую    Трою,    двигаясь    в    рядах
победителей-ахейцев, следуя за Агамемноном, уводившим в свой  лагерь  семь
троянских царевен, которых ждала участь рабынь, а Менелай выступал рядом с
Еленой, вновь объявив ее своей женой. Сбоку,  грозя  копьями  почерневшему
небу, вышагивали знатные  ахейцы.  Вокруг  раздавались  стоны  и  рыдания,
воздух наполнял запах крови и гари.
   Я держался позади и заметил,  что  Елена  ни  разу  не  протянула  руку
Менелаю. Я вспомнил ее слова: "Участь жены ахейца, даже если ты царица, не
намного лучше рабской".
   Она так и не прикоснулась к мужу... Даже не взглянула на него после  их
встречи, которая произошла в храме Афродиты возле смертного ложа Гекубы.
   Но Елена все время оглядывалась, стараясь убедиться в том, что я рядом.



        "21"

   Все в лагере ахейцев пустились в разгул.  Пьянство  продолжалось  целый
день и затянулось за полночь. Вокруг царил полнейший хаос...  Никто  и  не
пытался что-либо делать; воины бражничали, насиловали  пленниц...  Словом,
праздновали победу. Пошатываясь, ахейцы бродили по  лагерю  в  драгоценных
шелках, награбленных в горящем городе. Женщины в испуге прятались.
   Время от времени возникали драки. Ссорились из-за какого-нибудь  кубка,
кольца, а чаще всего из-за женщин. Проливалась и кровь: несколько ахейцев,
полагавших, что пережили войну, встретили смерть в самый разгар триумфа.
   - Завтра будет торжественное жертвоприношение,  ахейцы  вознесут  хвалу
богам, - сообщил Политос возле нашего вечернего очага. -  Убьют  множество
пленников  и  животных,  а  дым  костров,  на  которых  сожгут  их  плоть,
вознесется к небесам. После жертвоприношения Агамемнон разделит добычу.
   Я взглянул сначала в его скорбное, продубленное непогодой  лицо,  потом
посмотрел на затухавший пожар в городе, который еще рдел на  фоне  темного
вечернего неба.
   - Завтра ты станешь богатым, господин мой Орион,  -  проговорил  старый
сказитель. - Агамемнон обязан выделить Одиссею  огромную  долю  добычи.  А
Одиссей будет щедр к тебе... Он обойдется с тобой благороднее, чем  сделал
бы это сам Агамемнон.
   Я устало покачал головой:
   - Мне все безразлично, Политос, такие радости не для меня.
   Он улыбнулся, словно бы желая сказать:  ну  что  ж,  подождем,  что  ты
скажешь, когда Одиссей вывалит перед тобой груду золота и бронзы, железные
треножники и котлы. Тогда ты будешь думать иначе.
   Я  встал  и  отправился  искать  Лукку  и  моих   воинов-хеттов   среди
разгулявшихся ахейцев. Долго блуждать мне не пришлось.  Они  сидели  возле
костра, завалив все вокруг своей добычей:  прекрасными  одеялами,  обувью,
дивными  луками  из  кости;  друг  к  другу  жались  две  дюжины  пленниц,
смотревших круглыми испуганными глазами на своих новых господ.
   Лукка встал от костра, заметив меня в непроглядной тьме.
   - И все это вы взяли в городе? - поинтересовался я.
   - Да, господин. Обычай велит, чтобы  ты  забрал  себе  половину,  а  мы
разделили остальное. Ты хочешь сделать это немедленно?
   Я покачал головой:
   - Нет, разделите все между собой.
   Лукка озадаченно нахмурился:
   - Все?
   - Да. Хорошо, что вы держитесь вместе. Завтра  Агамемнон  будет  делить
добычу, и ахейцы могут потребовать долю и от вас.
   - Но мы уже отложили царскую долю, - проговорил он. - Речь идет о твоей
собственной...
   - Возьми ее себе, Лукка. Мне ничего не нужно.
   - Даже женщины-пленницы?
   Я улыбнулся:
   - На моей родине женщины не бывают рабынями. Они приходят к мужчине  по
своей воле... Или же не приходят.
   И впервые после нашего знакомства крепыш хетт удивился. Я  расхохотался
и пожелал ему спокойной ночи.
   Устроившись на ночлег в своем шатре, я подумал, что  вопли  и  крики  в
лагере не дадут мне заснуть. Но глаза мои закрылись, едва  я  распростерся
на ложе, и я погрузился в сон.
   И вновь оказался в золотой пустоте, в мире  творцов.  Я  вглядывался  в
струившееся отовсюду сияние и различал в нем неясные  силуэты  и  контуры,
отдаленно похожие на башни и дома далекого города, залитого  ослепительным
блеском невероятно яркого солнца.
   Я не искал творцов. Должно быть, Золотой Аполлон пожелал видеть меня.
   - Нет, Орион, он не призывал тебя. Это сделал я.
   Ярдах в двадцати от меня медленно обретали плоть  контуры  человеческой
фигуры. Передо мной возник один из творцов  -  темноволосый,  с  аккуратно
подстриженной бородой; тот, которого я  считал  Зевсом.  Вместо  золоченых
одеяний на нем был  простой  комбинезон,  застегнутый  наглухо.  Небесного
цвета ткань странным образом переливалась, пока Зевс приближался ко мне.
   - Радуйся, что призвал тебя я, а не наш Аполлон,  -  проговорил  он  со
странной смесью любопытства и серьезной озабоченности в  голосе.  -  Он  в
гневе и винит тебя в падении Трои.
   - Ну и хорошо, - проговорил я.
   Зевс качнул головой:
   - Наоборот, Орион. В ярости он может окончательно погубить  тебя.  И  я
хочу защитить тебя от него.
   - Почему?
   Он поднял бровь:
   - Орион, тебе подобает поблагодарить богов за милость, оказанную тебе.
   Я слегка наклонил голову:
   - Благодарю тебя, каково бы ни было твое настоящее имя...
   - Можешь звать меня Зевсом, - позволил он. - Какое-то время.
   - Благодарю тебя, Зевс.
   Он широко улыбнулся:
   - Столь пылкой благодарности богу мне еще не доводилось слышать.
   Я пожал плечами.
   -  Тем  не  менее  ты  действительно  разрушил  планы  Аполлона...   Но
ненадолго.
   - Едва ли я смог бы сделать это  самостоятельно  -  без  помощи  других
творцов, - признал я. - Ведь кое-кто из вас не одобрял его планов.
   Зевс вздохнул:
   - Увы, в наших рядах нет единства...
   - А  та,  которую  здесь  зовут  Герой,  в  самом  деле  твоя  жена?  -
поинтересовался я.
   Он удивился:
   - Жена? Конечно нет. Она не жена и не сестра. Подобных отношений  среди
нас нет.
   - Никаких жен?
   - И сестер, - добавил он. - Но сейчас речь о  другом.  Как  нам  теперь
продолжить свой труд, когда Аполлон в гневе? Он взбешен. А ведь среди  нас
не может быть настоящего раскола: это приведет к катастрофе.
   - И чем же вы заняты? - спросил я.
   - Едва ли ты способен понять это, - сказал  Зевс,  строго  взглянув  на
меня. - Подобными способностями ты не наделен от рождения.
   - Попробуй объяснить, быть может, я способен учиться...
   Он покачал головой, на этот раз энергичней.
   - Орион, ты не способен  представить  себе  истинный  облик  вселенной.
Когда ты освободил Аримана и позволил ему разорвать прежний континуум,  ты
не  мог  даже  заподозрить,  что  из  высвободившейся  энергии  сам  собой
образуется новый континуум, не так ли?
   Слова его затронули какую-то струну в моей памяти.
   - Да, это я освободил Аримана, - медленно проговорил я.  -  Но  сначала
выследил его - еще до ледникового периода.
   - До или после, разница не велика, - нетерпеливо сказал Зевс. - И народ
Аримана теперь мирно живет в своем  собственном  континууме,  благополучно
выпав из потока, который мы пытаемся защитить. Но ты...
   - А Золотой бог - действительно создал меня?
   Зевс кивнул:
   - И все человечество. Первоначально вас было пять сотен.
   Слабые призраки воспоминаний  затрепетали  в  моем  мозгу,  размытые  и
нечеткие, почти неузнаваемые.
   - Нас послали, чтобы погубить народ Аримана  и  приготовить  Землю  для
вашего прихода.
   Он нетерпеливо отмахнулся:
   - Теперь это уже не имеет значения. Все случилось давным-давно. -  Зевс
не хотел вспоминать об истреблении целого  народа,  осуществленном  нашими
руками по воле творцов. Он не сожалел о содеянном, просто не хотел,  чтобы
ему напоминали об этом.
   - Мы должны были погибнуть. Но  все-таки  кое-кто  из  нас  уцелел,  мы
породили на Земле людей.
   - Так, - согласился Зевс.
   - Мы развивались целую вечность, чтобы наконец породить... -  Теперь  я
вспомнил. - Чтобы наконец  породить  в  будущем  вас,  совершенных  людей,
настолько превосходящих нас... что людям вы кажетесь богами.
   - А мы во главе с Аполлоном создали тебя, -  продолжил  Зевс.  -  Потом
послали назад во времени, чтобы ты сделал Землю пригодной для нас.
   - То есть убил тех, кто населял ее, - расу Аримана.
   - Теперь они  в  безопасности,  -  сказал  он  не  без  раздражения.  -
Благодаря твоим стараниям.
   - Значит, теперь Ариман столь же могуществен, как и ты?
   - Можно сказать так.
   Теперь я почти все понял.
   - Но какое отношение ко всему этому имеет Троя? - спросил я.
   Зевс тонко улыбнулся -  свысока,  словно  гордость  не  позволяла  ему,
наделенному высшим знанием, снизойти до меня, однако ответил:
   -  Орион,  когда  мы  воздействуем  на  континуум,  возникают  побочные
эффекты. Их следует либо тщательно  контролировать...  либо  не  допускать
развития, пока  последствия  не  улягутся  сами  собой.  Аполлон  пытается
управлять событиями, вносить изменения в континуум, - когда они  позволяют
изменить ситуацию в нашу пользу. Есть среди нас и такие, кто полагает, что
такая методика  ошибочна...  Что  каждое  вносимое  нами  изменение  будет
создавать  все  новые  и  новые  побочные  эффекты,  мешая  нам  сохранять
континуум.
   Я догадался:
   - Получается, он послал меня в Трою, чтобы я помог троянцам победить.
   - Да. Большинством голосов мы  решили,  что  война  должна  закончиться
естественным образом - без нашего  вмешательства.  Но  против  нашей  воли
Аполлон послал тебя в это место континуума. Я полагаю, что в  соответствии
с его замыслами ты должен был перебить вождей ахейцев в их лагере.
   Я едва не расхохотался. Впрочем, смутное  воспоминание  заставило  меня
осечься.
   - Он говорил что-то об  опасностях,  грозящих  Земле  извне...  Ты  сам
упоминал о множестве вселенных.
   Зевс попытался скрыть удивление... страх, который  в  нем  вызвали  мои
слова. Лицо его сделалось почти непроницаемым, - но  недостаточно  быстро,
чтобы я ничего не заметил.
   - Итак, где-то вовне существуют другие вселенные? - проговорил я.
   -  На  это  мы  не  рассчитывали,  -  признался  он.  -  Наш  континуум
взаимодействует с остальными. И когда мы вносим  изменения  в  собственное
пространство-время, они влияют и на другие вселенные. В  свой  черед,  то,
что они делают у себя, воздействует на нашу вселенную.
   - Что это значит?
   Он глубоко вздохнул:
   - Значит, нам  приходится  бороться  не  только  за  целостность  этого
континуума,  но   и   защищать   его   от   пришельцев   извне,   желающих
воспользоваться им в своих собственных целях.
   - А при чем тут я?
   - Ты?  -  Зевс  взглянул  на  меня  с  откровенным  удивлением,  словно
какая-нибудь вещь -  меч,  компьютер  или  звездный  корабль  -  принялась
интересоваться его намерениями. - Ты - наше орудие, Орион;  мы  собираемся
использовать тебя там, где это необходимо. Но ты  своенравное  орудие;  ты
презрел повеление Аполлона, и теперь он хочет тебя погубить.
   - Он убил женщину, которую я любил. Она  была  одной  из  вас...  Греки
называют ее Афиной.
   - Орион, не обвиняй его в этом.
   - Нет, он виноват.
   Зевс покачал головой:
   - Жаль, что в своих бедах ты обвиняешь  богов,  считаешь  нас  причиной
твоих несчастий. Учти, ты страдаешь из-за собственных поступков... В  наши
планы это не входило.
   - Но ведь ты защищаешь меня от гнева Аполлона.
   - Потому что ты, Орион, еще можешь  послужить  нам.  Расточительство  -
уничтожать орудие, которое может еще пригодиться.
   Я ощущал, как во мне закипает  гнев.  Холодное  сухое  пренебрежение  и
безразличие якобы расположенного ко мне творца начинали раздражать меня...
Быть может, я злился лишь оттого, что понимал: Зевс  действительно  высшее
существо, куда более могущественное, чем суждено быть мне самому.
   - Тогда передай Золотому богу, - проговорил я, - что  я  учусь.  Память
возвращается ко мне. И настанет время, когда я узнаю  все,  что  знает  он
сам. И все, что умеет он, смогу сделать и я. И тогда я уничтожу его.
   Зевс снисходительно улыбнулся, как отец улыбается капризному ребенку:
   - Гораздо раньше он уничтожит тебя, Орион. А пока  считай,  что  живешь
взаймы.
   Я хотел возразить, но он исчез, словно растворившись в воздухе. А с ним
исчез и далекий город, и золотое свечение... Все испарилось как роса,  как
струйка дыма, поднимавшаяся над свечой. Я вновь оказался  в  своем  шатре,
занималось утро того дня, когда  ахейцы  разделят  добычу,  захваченную  в
Трое, а боги получат жертвы - скот и пленных.
   Жертвы, которые принесут по обету.



        "22"

   День выдался серым и хмурым.  Изнуренные  ночными  излишествами  ахейцы
держались спокойно и торжественно.  Солнце  за  облаками  медленно  ползло
вверх. Ветер с моря сулил дождь, нес холодок приближавшейся осени.
   Ни я, ни мои хетты не участвовали в жертвоприношениях. Политос  казался
озадаченным.
   - Но ты же служишь богине? - укоризненно заметил он.
   - Она мертва. И не сможет принять жертву.
   Бормоча себе под нос что-то о святотатцах,  Политос  побрел  к  высоким
кострам, которые рабы и феты складывали в  центре  лагеря  из  плавника  и
дров. Я оставался возле собственного костра у корабля Одиссея и наблюдал.
   Следом за Нестором процессия  жрецов  обошла  вокруг  лагеря,  за  ними
шествовали Агамемнон  и  прочие  вожди  ахейцев  -  все  в  самых  дорогих
доспехах, с  длинными  сверкающими  копьями,  куда  более  нарядными,  чем
подобает боевому оружию.
   Вознося гимны Зевсу и прочим  бессмертным,  они  торжественно  обходили
лагерь, тем временем к кострам сгоняли  священные  жертвы.  Стадо  козлов,
овец и быков подняло столько пыли, что потемневшие руины Трои скрылись  из
глаз. Блеяние и мычание странным образом гармонировало с хором ахейцев, то
распевавших, то выкрикивавших гимны. Сбоку стояли мужчины,  назначенные  в
жертву: богам надлежало отдать каждого, кто был старше двенадцати. Даже со
своего места я  мог  узнать  старого  придворного,  провожавшего  меня  по
дворцу. Молчаливые и мрачные, они прекрасно знали, что их ожидает,  но  не
просили пощады и не оплакивали судьбу - ничто не могло изменить их участь.
   День прошел  в  ритуальных  убийствах.  Начали  с  нескольких  голубей.
Наконец дошли до разъяренных быков, сопротивлявшихся  даже  со  связанными
ногами... даже с запрокинутыми головами... До тех пор, пока каменный топор
жреца не рассекал им горло,  откуда  немедленно  вырывался  поток  горячей
крови. Последними принесли в жертву коней - целую дюжину.
   Потом пришла очередь пленников.  По  одному  их  подводили  к  залитому
кровью алтарю, бросали на колени и пригибали головы. Счастливчики  умирали
с одного удара, но не каждому так везло. Наконец все закончилось, разожгли
костры... Жрецы  были  залиты  кровью,  а  весь  лагерь  провонял  запахом
экскрементов и внутренностей. И когда солнце село, темноту  прорезал  свет
тлевших костров, возносивших к  небу  дым,  как  считали  греки,  любезный
богам. Тогда все ахейцы отправились  к  кораблям  Агамемнона,  стоявшим  в
середине песчаной косы, где высокой грудой лежали трофеи, добытые в  Трое.
Возле основания получившейся пирамиды  теснились  сотни  женщин  и  детей,
охраняемых горсткой ухмылявшихся воинов.
   Поднявшись на  грубый  помост,  служивший  подножием  трона,  Агамемнон
уселся в прекрасное  резное  кресло,  вывезенное  из  города.  Царь  начал
оделять награбленным каждого вождя, начиная с белобородого старца Нестора.
   Ахейцы столпились вокруг, зависть и жадность сквозили в глазах каждого.
Я оставался возле корабля Одиссея и следил  издалека.  Лукка  и  его  люди
остались со мной.
   - А твоя добыча в сохранности? - спросил я Лукку.
   - У нас хотели забрать женщин, но  мы  уговорили  вестников  Агамемнона
оставить нас в покое, - недовольно буркнул он.
   Я внутренне улыбнулся, представив себе, как  ощетинился  копьями  отряд
Лукки, встречая шайку пьяных ахейских вояк.
   Церемония затянулась до глубокой ночи.  Великий  царь  делил  бронзовые
доспехи, оружие, золотые украшения, великолепные вазы, драгоценные  камни,
кухонную  медную  утварь,  железные  треножники,  одежду,  ткани,  женщин,
девушек и мальчиков.
   По праву великого царя половину он  оставил  себе.  Но  вожди  и  воины
ахейцев проходили мимо меня, унося  добычу  к  своим  кораблям,  и  многие
сетовали на жадность Агамемнона:
   - Вот это щедрость... Жук навозный. Все знают,  как  нам  досталось  на
стене. И что же мы получили за это? Меньше, чем его брат.
   - Эти  женщины  должны  принадлежать  нам,  говорю  тебе.  Жирный  царь
чересчур жаден.
   - А что можно поделать? Он забирает себе все, что хочет, а мы  получаем
остатки.
   Даже подошедший ко мне Одиссей не выказал удовлетворения.  В  отдалении
тускло чадили жертвенные  костры,  но  кострища  лагеря  золотыми  искрами
озаряли его темнобородое лицо.
   - Орион, - позвал он меня.
   Я подошел к нему.
   - Твой слуга Политос роет себе могилу, - заявил царь Итаки, -  осмеивая
щедрость великого царя.
   Я заглянул в темные глаза Одиссея.
   - Разве только он? - негромко спросил я.
   Ответная улыбка чувств его не скрывала.
   - Но никто не высказывается откровенно, если рядом  Нестор,  Менелай  и
другие - те, кто все  доносит  Агамемнону.  Сходи-ка  забери  его.  Старик
сказитель заплыл на опасную глубину.
   - Благодарю тебя, господин, я пригляжу за ним.
   И я поспешил в стан Агамемнона, постоянно встречая недовольных ахейцев,
уносивших свою добычу.
   Политос сидел на песке у небольшого костра  возле  одного  из  кораблей
великого царя, окруженный толпой  воинов...  Они  ухмылялись  и  хохотали.
Никто из них не принадлежал к знати, впрочем, чуть поодаль,  в  тени,  как
мне показалось, я заметил Нестора, который с кислой миной слушал Политоса.
   - ...А помните ли вы тот день, когда Гектор загнал нас  в  лагерь?  Тот
день, когда он явился сюда в слезах, -  а  стрела-то  едва  оцарапала  ему
кожу, - и еще выл на весь лагерь, как баба: "Мы обречены! Мы обречены!"
   Слушатели  хохотали.  Признаюсь,  старый   сказитель   почти   идеально
воспроизвел женственный тенорок Агамемнона.
   - А что  же  теперь  делать  Клитемнестре,  когда  наш  щедрый  храбрец
заявится домой? - ухмыльнулся Политос. - Интересно,  достаточно  ли  места
под ее постелью, чтобы укрыть там любовника?
   Мужчины катались по земле от хохота, из глаз у них текли слезы. Я  стал
протискиваться сквозь толпу, чтобы забрать старика.
   И  опоздал:  дюжина  вооруженных  воинов  разорвала  кольцо  слушателей
Политоса.
   Отряд возглавлял Менелай.
   - Эй, сказитель! - крикнул он. - Великий  царь  захотел  услышать  твои
побасенки... Попробуй-ка рассмешить его своей наглой болтовней.
   Глаза Политоса расширились от ужаса.
   - Но я только...
   Двое вооруженных воинов ухватили его под руки и поставили на ноги.
   - Пошли, - проговорил Менелай.
   Я встал перед ним:
   - Этот человек служит мне. Я сам позабочусь о нем.
   Но прежде чем Менелай успел ответить, вмешался Нестор:
   - Великий царь захотел видеть сказителя. Никто не может противиться его
воле!
   Более короткой речи от этого достопочтенного старца я еще не слышал.
   Слегка пожав плечами, Менелай направился к лагерю Агамемнона. Слуги его
волокли Политоса по песку, за ними следовали Нестор, я и все,  кто  слушал
сказителя.
   Жирный Агамемнон, раскрасневшийся от вина, все еще  восседал  на  троне
среди сокровищ Трои. Как  только  Политос  появился  перед  ним,  короткие
пальцы царя впились в ручки кресла. На каждом его пальце - даже на больших
- поблескивали кольца.
   Сказитель трепеща склонился перед великим царем, с гневом смотревшим на
небритого, лохматого и тощего старика.
   - Ты рассказываешь обо мне всякую ложь! - рявкнул Агамемнон.
   Политос напрягся и, оторвав взгляд от земли, обратился к великому царю:
   - Это не так, великий царь. Я старый сказитель и говорю  лишь  то,  что
видел собственными глазами или слышал своими ушами.
   -  Ты  распространяешь  грязные  домыслы,  -   пронзительно   взвизгнул
Агамемнон. - Ты врешь о моей жене!
   - Если бы твоя жена, господин, была честной женщиной, я не оказался  бы
здесь вообще. Я бы сейчас сидел  в  Аргосе  на  торговой  площади  и,  как
всегда, рассказывал повести людям.
   - Не трогай мою жену, - осадил его Агамемнон.
   Но Политос настаивал:
   - Великий царь, ты - высший  судья  в  своей  земле,  самый  честный  и
справедливый. Все знают, что происходит в Микенах...  Кого  ни  спроси.  И
твоя пленница Кассандра, царевна Трои, предсказывает...
   - Молчать! - рявкнул великий царь.
   - Правду не скроешь,  сын  Атрея.  Неужели  ты  считаешь,  что  сумеешь
избежать участи, которую уготовила тебе судьба?
   Теперь Агамемнон уже дрожал от гнева. Вскочив с  кресла,  он  сошел  на
землю и остановился перед Политосом.
   - Держите его! - приказал он, вытаскивая из-за  пояса  кинжал,  рукоять
которого была усыпана драгоценными камнями.
   Стража схватила Политоса за хрупкие руки.
   - Эй, сорока, я заставлю тебя молчать, разлучив  со  лживым  языком!  -
злобно закричал царь.
   - Остановись! - закричал я, проталкиваясь вперед.
   Агамемнон взглянул на меня, и  его  маленькие  поросячьи  глазки  вдруг
приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.
   - Этот человек служит мне, - проговорил я. - Я сам накажу его.
   - Очень хорошо, - сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у
моего бедра. - Ты собственноручно лишишь его языка.
   Я покачал головой:
   - Слишком жестоко за несколько шуток.
   - Ты противишься мне?
   - Этот человек - сказитель, - заметил я. - Если ты лишишь его языка, то
обречешь на гибель в голоде и рабстве.
   На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.
   - Сказитель, говоришь? - Он повернулся к  Политосу,  который  висел  на
руках двух крепких стражников. - Итак, ты  рассказываешь  только  то,  что
видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать...
Ничего! Никогда!
   Когда  я  понял,  что  он  намеревается  сделать,  судорога  свела  мои
внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями
окружили меня... Бронза почти касалась  моей  кожи.  На  мое  плечо  легла
чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:
   - Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем  рисковать  своей
жизнью ради слуги.
   Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к  нему,  но  царапавшие
кожу острия копий остановили меня.
   - Моя жена сказала мне, что ты помог  ей,  когда  мы  брали  дворец,  -
негромко шепнул Менелай. - Я твой должник, но не  заставляй  меня  платить
кровью.
   - Тогда беги к Одиссею, - попросил я его. - Прошу тебя. Быть может,  он
сумеет смягчить великого царя.
   Менелай только покачал головой:
   - Все закончится прежде, чем  я  успею  добраться  до  первого  корабля
итакийцев. Гляди.
   Нестор сам извлек  из  костра  дымившуюся  ветвь.  Агамемнон  взял  ее,
стражники развели шире руки Политоса, один из них  уперся  коленом  в  его
спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы  и  откинул  назад
его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.
   - Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.
   Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон  выжег  сначала  его
левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на
толстых губах Агамемнон  отбросил  ветвь,  извлек  кинжал  и  отрезал  уши
сказителя.
   Воины бросили на песок обмякшее тело Политоса.
   Великий  царь  окинул  всех  суровым  взглядом   и   громовым   голосом
проговорил:
   - Таким будет правосудие для всякого, кто посмеет искажать правду! - И,
повернувшись ко мне, ухмыльнулся: - Забирай своего слугу!
   Окружавшие меня воины расступились, держа наготове копья, чтобы сразить
меня, если я сделаю хотя бы шаг в сторону их царя.
   Я посмотрел на окровавленного Политоса, а потом на Агамемнона.
   - Я слышал, что напророчила тебе Кассандра, - сказал я. - Ей не  верят,
но она никогда не ошибается.
   Полубезумная улыбка сошла с лица царя. Он яростно жег меня  глазами.  И
на какой-то миг я даже подумал, что сейчас он  прикажет  стражам  заколоть
меня на месте. Вдруг из-за моей спины послышался голос Лукки:
   - Мой господин Орион, с тобой все в порядке? Не нужна ли тебе помощь?
   Царская стража повернулась, услышав его голос. Лукка привел  весь  свой
отряд в полном вооружении и готовым к бою - тридцать пять хеттов со щитами
и железными мечами.
   - Помощь ему не потребуется, - отвечал Агамемнон. - Только вам придется
унести раба, которого я наказал.
   С этими словами царь повернулся и поспешил к своему жилищу.  Воины  его
разом облегченно вздохнули и опустили копья.
   Я понес к нашим шатрам изувеченное тело Политоса.



        "23"

   Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его,
я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я  положил  его  в
моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка  привел  целителя  -  достойного
седобородого старца - с двумя помощницами:  они  смазали  бальзамом  раны,
кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.
   - Даже богам не под силу возвратить ему зрение, -  грустно  сказал  мне
лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. - Глаза его выжгли.
   Я знал, как страдал сказитель, - так, как меня терзал огонь ненависти.
   - Пусть будут прокляты эти боги, - прорычал я. - Будет ли он жить?
   Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.
   - У  него  сильное  сердце.  И  если  он  переживет  сегодняшнюю  ночь,
возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.
   Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил  Политоса  выпить.
Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила
чашу болтушки  и  показала  мне,  как  намазывать  ее  на  ткань,  которой
следовало покрывать глаза Политоса. Они  молчали  и  изъяснялись  со  мною
жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель
удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком,  которого  он  считал
моим рабом, однако благоразумно промолчал.
   Я просидел возле ослепленного сказителя до рассвета, меняя через каждые
полчаса компрессы и не позволяя ему притрагиваться к ожогам. Политос спал,
но и во сне дергался и стонал. Заря уже окрасила  облака  в  нежно-розовый
цвет, когда дыхание Политоса вдруг участилось, и он  потянулся  к  тряпке,
прикрывавшей его лицо. Я оказался проворнее  и  остановил  руки  сказителя
прежде, чем он успел причинить себе боль.
   - Мой господин Орион? - хрипло спросил он.
   - Да, это я, - отвечал я. - Вытяни руки вдоль туловища и не  прикасайся
к глазам.
   - Выходит, это и правда случилось... а не привиделось мне во сне?
   Я приподнял его голову и дал глоток вина.
   - Да, - подтвердил я. - Ты слеп.
   Стон, который сорвался с губ старика, заставил  бы  зарыдать  мраморную
статую.
   - Агамемнон... - сказал он  после  долгого  молчания.  -  Могучий  царь
отомстил старому сказителю, словно это может  повлиять  на  нравственность
его жены.
   - Попытайся уснуть, - посоветовал я. - Тебе необходимо набраться сил.
   Политос покачал головой, тряпка соскользнула, открывая два свежих ожога
на месте глаз. Я решил сменить  повязку,  заметив,  что  она  подсохла,  и
смазал ткань болтушкой.
   - Теперь, Орион, ты можешь просто перерезать мне горло. Более я не могу
быть тебе полезен... Ни тебе, ни кому-нибудь другому.
   - Здесь пролито уже достаточно крови, - устало сказал я.
   - Теперь я бесполезен, - упрямо повторил он,  пока  я  обрабатывал  его
раны. Потом я вновь приподнял его голову и дал выпить вина.
   Скоро Политос снова уснул.
   В шатер заглянул Лукка:
   - Мой господин, царь Одиссей хочет видеть тебя.
   Я вышел наружу и окунулся в свежесть наступающего утра. Приказав  Лукке
приставить кого-нибудь приглядывать за спавшим сказителем, я направился  к
кораблю Одиссея и полез по веревочной лестнице, спускавшейся с его борта.
   Палубу  покрывали  награбленные  в  Трое  сокровища.  Я  отвернулся  от
ослепительных трофеев и взглянул в сторону  разграбленного  города.  Сотни
крошечных фигурок маячили на укреплениях, сбрасывая  со  стен  почерневшие
камни, сравнивая с землей стены, так долго  противостоявшие  ахейцам.  Мне
пришлось осторожно передвигаться вдоль борта, чтобы не споткнуться о груды
добычи.
   Одиссей находился на корме корабля; обнажив широкую  грудь,  он  грелся
под ярким солнцем, а волосы еще отливали влагой после  утреннего  купания;
на заросшем лице царя Итаки бродила довольная улыбка. Он посмотрел  мне  в
глаза:
   - Победа полная... Спасибо  тебе,  Орион.  -  Указав  на  разрушителей,
трудившихся вдали, он добавил: - Троя никогда не возродится.
   Я мрачно кивнул.
   - Приам, Гектор, Александр... Весь царствующий дом Илиона погиб.
   - Погибли все, кроме Энея Дарданца. Утверждают,  что  он  побочный  сын
Приама. Тело его мы не нашли.
   - Труп мог сгореть во время пожара.
   - Возможно, - проговорил Одиссей. - Но едва  ли  жизнь  Энея  настолько
значима. Если он жив, значит, прячется неподалеку. Найдем и его.  Но  даже
если он ускользнет, все равно ему некуда возвращаться.
   На моих  глазах  один  из  массивных  камней  парапета  Скейских  ворот
стронулся с места, покоряясь усилию множества мужчин, налегавших на рычаги
и веревки. В густых клубах пыли он рухнул на землю. Звук донесся  до  меня
через мгновение.
   - Аполлон и Посейдон не порадуются, узнав, что  произошло  со  стенами,
которые они воздвигали.
   Одиссей усмехнулся:
   - Иногда и богам,  Орион,  приходится  склоняться  перед  волею  людей,
нравится им то или нет.
   - Ты не боишься их гнева?
   - Если бы боги не захотели, мы не смогли бы обрушить стены Трои.
   Я задумался.  Поступки  богов  всегда  сложнее  объяснить,  чем  деяния
простых смертных, к тому же у творцов долгая память. Аполлон гневается  на
меня, но в чем проявится его гнев?
   - Теперь твоя очередь  выбрать  себе  сокровища.  -  Одиссей  махнул  в
сторону огромной груды на корме  корабля.  -  Забери  пятую  часть  всего,
выбирай, что понравится.
   Я поблагодарил его и, наверное, целый час провел, копаясь  в  вещах.  Я
брал одеяла,  доспехи,  одежду,  оружие  и  драгоценности,  которые  можно
обменять на еду и кров.
   - Пленники внизу, между кораблей, возьми одну пятую и от их числа.
   Я покачал головой:
   - Рабам я предпочту лошадей  и  ослов.  Дети  для  меня  бесполезны,  а
женщины только посеют раздоры между моими воинами.
   Одиссей внимательно посмотрел на меня:
   - Ты говоришь как человек, который не собирается ехать со мной в Итаку.
   - Господин мой, - сказал я. - Ты более чем щедр со  мной.  Но  никто  в
этом лагере не шевельнулся, чтобы  защитить  прошлой  ночью  моего  слугу.
Агамемнон - не более чем животное, жестокое и злобное. Если  я  вернусь  в
твою землю, то скоро захочу начать войну против него.
   Одиссей пробормотал:
   - Глупо.
   - Конечно. Так что лучше, если наши пути разойдутся сейчас. Позволь мне
забрать людей и слепого слугу и отправиться, куда я захочу.
   Обдумывая мои слова, царь Итаки медлил, поглаживая бороду.  Наконец  он
согласился:
   - Очень хорошо, Орион. Иди своим путем. Да хранят тебя боги.
   - И тебя, благороднейший из ахейцев.
   Больше я не видел Одиссея. Вернувшись в свой шатер,  я  приказал  Лукке
послать людей за отобранной мною добычей и  прихватить  лошадей  и  ослов,
способных нести нас вместе с поклажей в долгой  дороге.  В  глазах  его  я
прочитал вопрос, но  Лукка  не  стал  спрашивать,  а  молча  выполнил  мои
поручения.
   Когда солнце начало опускаться за острова, мы собрались возле костра на
последнюю дневную трапезу. Молодой вестник подбежал ко мне, задыхаясь:
   - Мой господи Орион, благородный гость  желает  перемолвиться  с  тобой
несколькими словами.
   - Кто это? - спросил я.
   Юноша простер ко мне обе руки:
   - Не знаю. Мне приказали  передать  тебе,  что  персона  царского  рода
посетит тебя перед закатом. Приготовься.
   Я  поблагодарил  его  и  предложил  присоединиться  к  нашей   трапезе.
Казалось, его чрезвычайно обрадовала  возможность  просто  посидеть  возле
моих воинов-хеттов. Восторженный взгляд  его  все  время  обращался  к  их
железным мечам.
   "Благородный гость из царского рода". Кто-нибудь из  людей  Агамемнона?
Мне оставалось только гадать, кто хочет видеть меня и зачем.
   И когда длинные тени  заката  утонули  в  пурпурных  сумерках,  шестеро
ахейских вояк  в  полном  вооружении  подошли  к  нашему  костру,  окружая
хрупкого невысокого воина.
   "Кто-нибудь очень важный или же пленник", - подумал я.  Среди  ахейской
знати я не встречал подобных  незнакомцу.  Панцирь  его  закрывал  длинный
плащ,  а  нащечные  пластины  шлема  прилегали  к  лицу,  словно  бы  воин
приготовился к бою.
   Я встал и слегка поклонился. Небольшая процессия проследовала  к  моему
шатру и остановилась. Я подошел и откинул полог.
   - Тебя послал великий царь, - спросил я, - чтобы  проверить,  ослеп  ли
старик сказитель?
   Не отвечая, гость шагнул внутрь. Я вошел следом,  в  груди  моей  кипел
гнев. Я не спал уже два дня; ненависть к Агамемнону не утихала,  не  давая
не то что уснуть - просто захотеть спать.
   Гость взглянул на Политоса, распростертого на соломенном  ложе;  старик
спал, грязная тряпка прикрывала глаза, а раны на месте ушей уже  покрылись
запекшейся кровью. Я услышал, как мой гость охнул, и тогда  лишь  заметил,
как изящны и нежны его руки - слишком гладкие и слабые, чтобы держать  меч
или копье.
   Я взял гостя за плечи и, повернув к  себе  лицом,  снял  шлем.  Золотые
волосы рассыпались по плечам Елены.
   - Я пришла... посмотреть, - прошептала она. Глаза красавицы округлились
от ужаса.
   Я подтолкнул ее к лежавшему сказителю.
   - Смотри, - сказал я мрачно. - Смотри внимательно.
   - Это сделал Агамемнон?
   -  Собственноручно.  Твой  зять  ослепил  его  из   чистой   ненависти.
Опьяненный силой и могуществом, он отпраздновал  свою  победу  над  Троей,
изувечив этого старика.
   - А что делал Менелай?
   - Стоял рядом и смотрел. Его люди удерживали  меня  копьями,  пока  его
брат вершил свой благородный поступок.
   - Орион, я бы хотела, чтобы... Словом, когда я услышала о  случившемся,
то рассердилась. Нет, мне стало плохо...
   Но ее глаза оставались сухими, и голос  не  дрогнул.  Мне  трудно  было
угадать ее истинные чувства или мотивы, по которым она оказалась здесь.
   - Чего же ты хочешь? - спросил я.
   Она повернулась ко мне:
   - Теперь ты видишь, как жестоки ахейцы и какими варварами они бывают?
   - Но ты в безопасности, - успокоил я женщину. - Менелай  вновь  сделает
тебя царицей. Конечно, Спарта не столь  цивилизованна,  как  Троя,  однако
Троя погибла, и тебе придется довольствоваться тем, что есть.
   Она смотрела на меня, явно решая, стоит ли быть со мной откровенной.
   Мой гнев таял, растворяясь в  безмятежной  небесной  синеве  ее  дивных
глаз.
   - Я не хочу быть женой Менелая, -  наконец  произнесла  Елена.  -  Один
день, проведенный в этом ничтожном лагере, сделал меня несчастной.
   - Скоро ты поплывешь домой в Микены, а потом...
   - Нет! - проговорила она отчаянным шепотом. - Я не хочу возвращаться  с
ними! Возьми меня с собой, Орион! Возьми меня в Египет.



        "24"

   Теперь пришла моя очередь застыть с раскрытым от изумления ртом:
   - В Египет?
   - Орион, лишь Египет знает истинную цивилизацию. Там, конечно,  поймут,
что я царица, и будут обращаться со мной и моей свитой подобающим образом.
   Мне следовало бы немедленно разочаровать ее.  Но  разум  мой  уже  ткал
хитроумную паутину мести. Мне  представилась  физиономия  Агамемнона,  его
жирная рожа в тот миг, когда царь узнает, что его невестка,  ради  которой
он вел долгую кровавую войну, вновь бросила его брата и убежала с чужаком.
Теперь уже не с царевичем Трои,  похитившим  ее  против  желания...  но  с
простым воином, бывшим фетом, и по собственному желанию.
   На Менелая я не держал зла - если забыть, что он, брат  Агамемнона,  не
захотел предотвратить наказание Политоса.
   "Пусть узнают они грязь унижения, пусть корчатся во прахе беспомощности
и гнева, - сказал я себе. - Пусть весь мир хохочет, узнав, что Елена снова
бежала от них. Они заслужили это".
   Но нас будут искать и попытаются поймать. А тогда убьют  меня  и,  быть
может, Елену тоже.
   "Ну и что, - подумал я. - Зачем мне жизнь? У меня за душой нет  ничего,
кроме желания отомстить тем, кто несправедливо обошелся со  мной.  Аполлон
хочет погубить меня за то, что я помог  его  врагам  сокрушить  Трою.  Так
стоит ли страшиться мне мести двух земных царей?"
   Я поглядел на прекрасное лицо Елены без малейшей морщинки; на ее глаза,
полные надежды и ожидания... Невинные и порочные одновременно.  Она  хочет
использовать меня, чтобы сбежать от ахейских простаков, и предлагает  себя
в качестве награды за это.
   - Хорошо, - согласился я. - Политос скоро оправится.  Мы  отправимся  в
путь через одну ночь.
   Глаза Елены сверкнули, и улыбка тронула уголки губ. Я взял ее маленькую
ладонь в свою и поцеловал. Красавица поняла все без слов.
   - Через одну ночь, - прошептала она.
   И, шагнув ко мне, приподнялась на цыпочки и легко прикоснулась губами к
моим губам.
   А потом прикрыла голову великоватым для нее  шлемом,  убрала  под  него
волосы и оставила мой шатер вместе со своей свитой. Я следил за  тем,  как
они шли обратно к кораблям Менелая, а потом приказал одному из людей Лукки
привести  целителя.  Сначала  явились  его  помощницы  и  перевязали  раны
Политоса, потом прибыл сам лекарь.
   - Сможет ли он путешествовать через два дня, - спросил я, - если ему не
придется ходить?
   Целитель строго посмотрел на меня:
   - Если так надо. Он стар, и  смерть  все  равно  придет  за  ним  через
несколько лет.
   - А можно его везти на повозке?
   - Как хочешь.
   Когда они ушли, я растянулся на матрасе, положив  его  возле  Политоса.
Старик ворочался и что-то бормотал во сне. Я приподнялся на  локте,  чтобы
услышать его слова.
   - Бойся женщины, дары приносящей, - бормотал Политос.
   Я вздохнул и шепнул:
   - Теперь ты изрекаешь пророчества, забыв про свои истории, старина.
   Политос не ответил. Я уснул, едва моя голова  коснулась  соломы,  ни  в
коем случае не желая вновь угодить в мир творцов. Я  знал,  что  там  меня
подстерегает опасность, которой мне не избежать. Но или моя воля оказалась
сильнее и меня не сумели вызвать, или же Аполлон, Зевс и вся  их  компания
просто не стали затруднять  себя...  Не  знаю.  Только  в  ту  ночь  я  не
встретился с богами, гневались они или были настроены миролюбиво.
   Но мне снились сны: Египет, его плодородные земли, протянувшиеся  вдоль
широкой реки и окаймленные с обеих сторон раскаленной пустыней. Земля, где
растут пальмы и ползают крокодилы... Земля, столь древняя, что даже  время
там как будто утратило свое значение. Земля, где высятся огромные пирамиды
- загадочные монументы, что поднимаются  над  крошечными  городами,  столь
необычные и непривычные для людей.
   А внутри величайшей из этих пирамид я  увидел  свою  возлюбленную,  она
ожидала меня, молчаливая и неподвижная, как изваяние, и грезила о том, что
я возвращу ее к жизни.


   На  следующее  утро  я  сказал  Лукке,  что  мы  оставляем   лагерь   и
отправляемся в Египет.
   - Края далекие, - сказал он. - Идти придется через земли, где нас  едва
ли ожидает дружественный прием.
   - Но мне нужно в Египет, - проговорил я. - Люди последуют за мной?
   Карие глаза Лукки блеснули, он повернулся ко мне:
   - За несколько дней труда и пару часов битвы мы заработали  три  телеги
добычи. Господин, они последуют за тобой, не тревожься.
   - До самого Египта?
   Он ухмыльнулся:
   - Если мы одолеем дорогу. Я слышал, египтяне  набирают  солдат  в  свое
войско. Сами они теперь не воюют. Если мы  доберемся  до  их  рубежей,  то
легко подыщем привычную работу.
   - Хорошо, - заявил я, радуясь, что нашлась причина, способная  побудить
их последовать за мной.
   - Я прикажу людям укладываться, - сказал Лукка.
   Я положил руку ему на плечо:
   - Возможно, я прихвачу с собой женщину.
   Он улыбнулся:
   - Я все ждал, когда ты наконец одумаешься.
   - Но я не хочу, чтобы наши люди прихватили с собой здешних блудниц. Как
ты думаешь, в таком случае они могут запротестовать,  если  я  окажусь  не
один?
   Почесав бороду, Лукка ответил:
   - В лагере ахейцев они нашли себе подруг, и теперь  все  удовлетворены.
Без женщин мы пойдем быстрее, нечего сомневаться. Не думаю, что кто-нибудь
станет проявлять недовольство.
   Я понял, о чем он хочет сказать.
   - Ты прав, едва ли наш путь до Египта окажется спокойным.
   На сей раз глаза его встретились с моими.
   - Хочу надеяться, что хотя бы лагерь ахейцев мы оставим действительно с
миром.
   Я улыбнулся, - он не дурак, этот хетт.
   Через две ночи я подкупил юношу, который  отправился  со  мной  в  стан
Менелая. Его не охраняли. Те немногие воины,  что  оставались  на  страже,
прекрасно знали, что вокруг нет никаких врагов. Если  они  и  намеревались
что-нибудь охранять, так это добычу и рабов царя от воров. Мы нашли  Елену
в шатре. Служанки выскочили наружу, разглядывая меня,  словно  бы  заранее
знали, что произойдет. Одна  из  них  пригласила  меня  в  огромный  шатер
госпожи. Когда мы вошли, Елена  нервно  расхаживала  по  богато  убранному
помещению. Она отпустила служанку, и, не сказав ни слова, я  одним  ударом
лишил сознания растерявшегося юнца, раздел его и велел Елене натянуть  его
одежду поверх короткой хламиды. Она указала на простой деревянный  сундук,
который я мог  обхватить  руками,  а  когда  я  поднял  его,  взяла  ларец
поменьше.
   Мы вышли из шатра, миновали служанок и безмятежную стражу и направились
к берегу реки, где Лукка и его отряд ожидали  нас  с  лошадьми,  ослами  и
телегами.  Мы  покинули  лагерь  ахейцев  темной   ночью   подобно   банде
грабителей. Восседая на плотно сложенном одеяле, служившем мне  седлом,  я
оглянулся и посмотрел в последний раз на развалины Трои, на некогда гордые
стены, утратившие свое величие...  Они  казались  призрачными  в  холодном
серебристом свете  всходившей  луны.  Земля  дрогнула,  кони  фыркнули  и,
встрепенувшись, заржали.
   - Это голос самого Посейдона, - слабым,  но  твердым  голосом  объяснил
Политос со своей телеги. -  Скоро  земля  задрожит  от  его  гнева,  и  он
довершит разрушение Трои.
   Старик предсказывал землетрясение. Большое.  Значит,  есть  благовидный
предлог удалиться от берега как можно дальше. Мы перебрались через реку  и
направились к югу, в сторону Египта.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЕРИХОН"


        "25"

   Слова Лукки сбылись: наш путь не оказался ни мирным, ни  легким.  Почти
весь мир воевал. Мы медленно двигались по тем краям,  которые  воины-хетты
называли Ассувой и Сехой. Путь наш пролегал по берегу реки, которая  текла
вдоль горной цепи. Здесь, похоже, к обороне были готовы не только города и
селения, но  и  любой  сельский  дом.  Повсюду  бродили  банды  мародеров,
некоторые из них являлись отрядами распавшегося войска хеттов, как и  люди
Лукки, много попадалось и  обычных  разбойников.  Стычки  случались  почти
каждый день. Люди гибли за пару цыплят или десяток  яиц.  Несколько  наших
воинов  мы  потеряли,  но  приняли  в  свой  отряд   кое-кого   из   шаек,
встречавшихся на нашем пути.  Я  никогда  не  спорил  с  Луккой,  если  он
отвергал кого-то, так как знал, что он брал лишь опытных воинов.  В  нашем
отряде оставалось около тридцати воинов, это число все время колебалось.
   Я постоянно в тревоге оглядывался назад,  каждый  день  ожидая  увидеть
войско Менелая, наконец догнавшее свою беглянку царицу. Но если  ахейцы  и
преследовали нас, погоня  осталась  далеко  позади.  А  по  ночам  я  спал
спокойно и не видел никого из творцов. Быть может, они заняты. Или они уже
уготовили мне казнь, которую я должен был принять в Египте, внутри царской
гробницы.
   Настало время дождей, они превратили дороги в скользкую  липкую  грязь.
Мы замерзали. Но  распутица  затруднила  передвижение  и  для  большинства
разбойников, на время оторвав их от жестокого промысла. Впрочем, не  всех;
нам пришлось драться, угодив в засаду в горах под городом,  который  Лукка
называл Ти-Смурной.
   Сам  Лукка  едва  не  погиб  от  рук  земледельца,  решившего,  что  мы
собираемся отобрать у  него  жену  и  дочерей.  Вонючий  и  грязный  мужик
спрятался в жалком амбаре - точнее, просто пещерке, к которой он  приделал
ворота, - и едва не ударил вилами Лукку в  спину,  когда  хетт  отправился
туда за парой ягнят. Нам требовалась еда, а не женщины.  Жена  земледельца
получила за животных какой-то пустяк из того, что  мы  захватили  в  Трое.
Однако муж ее спрятался, едва завидел нас,  полагая,  что  мы  уведем  его
женщин и сожжем все, что не сможем унести.
   Он целился  в  незащищенную  спину  Лукки,  и  глаза  его,  бегавшие  и
испуганные, горели ненавистью. К счастью, я оказался неподалеку и,  шагнув
между ними, успел отвести вилы рукой.
   Земледелец ожидал, что его  изрубят  на  куски,  но  мы  оставили  его,
трепетавшего от ужаса, по колено утонувшего в  навозе.  Лукка  как  обычно
промолчал, отделавшись одной фразой,  впрочем  стоившей  многих  и  долгих
выражений благодарности:
   - Я вновь обязан тебе жизнью, мой господин Орион.
   Я, не задумываясь, ответил:
   - Лукка, твоя жизнь нужна не только тебе.
   Я не спал с Еленой. Даже не прикасался  к  ней.  Она  путешествовала  с
нами, не  ропща  и  не  жалуясь  на  трудности,  на  постоянные  стычки  и
кровопролития. На ночлег она устраивалась на конских попонах, в  отдалении
от мужчин. Но всегда держалась ближе ко  мне,  чем  к  остальным.  И  я  с
огромной радостью был ее стражем, а не любовником. Она ничем  не  выдавала
своих чувств. Никаких драгоценностей она не носила, лица более не  красила
и всегда ходила  в  простой  и  грубой  одежде,  пригодной  для  нелегкого
путешествия.
   И все же она оставалась прекрасной и без притираний, роскошных  одеяний
и украшений. Даже когда лицо ее покрывала грязь, а волосы были подобраны и
спрятаны под грязным капюшоном, ничто не могло скрыть голубизну прекрасных
широко расставленных глаз, чувственность алых губ и безупречность кожи.
   К Политосу возвращались силы, он обрел даже свою прежнюю язвительность.
Он ехал в скрипучей повозке и требовал, чтобы  возница  подробно  описывал
ему все, что видел, будь то листок, скала или облако.
   Единственный раз мы остановились  на  отдых  в  Эфесе.  Целое  утро  мы
тащились под дождем в гору, промокшие, голодные и озябшие. Почти  половина
наших людей передвигалась  верхом.  Елена  ехала  возле  меня  на  смирном
соловом коньке, укрывшись от дождя темно-синим плащом с капюшоном,  теперь
мокрым и тяжелым. Я выслал вперед на разведку троих пеших. Кроме  того,  я
всегда  отправлял  несколько  человек  в  арьергард,  чтобы  уберечься  от
вероятных нападений.
   Когда  мы  поднялись  на  вершину  горы,  я  увидел  одного  из   своих
разведчиков, ожидавшего нас на раскисшей дороге.
   - Там город, - показал он.
   Дождь приутих, и Эфес открылся под  нами  озаренный  солнечным  светом,
пробившимся через серые  облака.  Белый  мрамор  построек  искрился,  дома
манили теплом и уютом.
   Вид города приободрил нас, и мы стали спускаться по извивавшейся  между
холмами дороге к гавани.
   - Этот город посвящен Артемиде-целительнице, - проговорил Лукка. - Люди
со всех концов света  стремятся  сюда,  чтобы  исцелиться  от  хворей.  Из
священного источника струится вода, обладающая чудодейственной силой. - Он
нахмурился и, словно бы недовольный собственным  легковерием,  добавил:  -
Так мне рассказывали.
   Эфес не огораживали стены. Ни одно войско не посмело бы  захватить  его
или осадить.  По  общему  молчаливому  соглашению,  к  городу,  в  котором
Артемида явила свои магические силы, не смел подступить даже самый отпетый
головорез  из  варварских  князьков...  Невидимые  стрелы  богини   сулили
святотатцу болезнь и мучительный конец.
   Елена, прислушавшаяся к рассказу Лукки, подъехала и остановилась  между
нами.
   - Артемида - богиня Луны, сестра Аполлона.
   Сердце мое заколотилось.
   - Значит, она воевала на стороне Трои?
   Елена пожала плечами под промокшим плащом:
   - Наверное, да. Но она ничего не смогла добиться, так ведь?
   - Тогда она будет гневаться на нас, - предположил Лукка.
   "Как и ее брат!" Я не сомневался в этом, пусть на  самом  деле  они  не
родственники. Я заставил себя улыбнуться и громко сказал Лукке:
   - Неужели ты веришь, что боги и богини могут обижаться на людей?
   Хетт не ответил, но на его  недовольном  лице  не  осталось  даже  тени
радости.


   Но  какое  бы  божество  ни  властвовало  в  этом   городе,   в   Эфесе
чувствовалась культура... Даже улицы его покрывал мрамор. А  в  храмах  за
величественными колоннадами поклонялись богам и  исцеляли  больных.  Город
привык  к  паломникам,  в  нем  было  множество   постоялых   дворов.   Мы
остановились на окраине, в первом из тех, что встретился на  пути.  Народу
попадалось немного; редкие путники осмеливались странствовать в  дождливую
пору, предпочитая останавливаться в центре города или в гавани, поближе  к
своим кораблям.
   Хозяин постоялого двора обрадовался появлению тридцати гостей сразу. Он
постоянно потирал руки и ухмылялся, пока мы разгружали животных и повозки.
   - Можете положиться на меня, господин, ваше добро  будет  в  целости  и
сохранности, - заверял он, - даже если ваши сундуки набиты чистым золотом.
Постоялый двор стерегут мои сыновья, и ни один вор не сумеет добраться  до
ваших вещей.
   Я  усомнился.  Едва  ли  наш  хозяин  бы   сумел   сохранить   подобную
уверенность, если  бы  узнал,  что  сундуки,  которые  мы  внесли  в  дом,
действительно наполнены золотом.
   Мы сложили их в одной комнате, самой большой в гостинице. Я решил,  что
буду жить в ней вместе со слепым Политосом.
   В  городе  хватало  публичных  домов,  и  люди  Лукки  исчезли,  словно
унесенные ветром, как только лошади оказались в конюшне, а  наше  добро  в
надежном месте.
   - Они вернутся утром, - объяснил хетт.
   - Ты тоже можешь идти, - разрешил я.
   - Но ведь должен кто-нибудь охранять добро? - возразил он.
   - Я справлюсь, а ты ступай и посмотри город.
   Суровое лицо Лукки оставалось бесстрастным, - я понимал, что он борется
с собой, - наконец хетт произнес:
   - Я вернусь к восходу солнца.
   Я расхохотался и хлопнул его по плечу:
   -  Не  торопись  возвращаться,  мой  верный  друг.  Наслаждайся   всеми
радостями, которые может дать этот город. Ты заслужил отдых и развлечения.
   - Ты уверен, что...
   Показав на сундуки, составленные возле моей кровати, я отвечал:
   - Мне не трудно приглядеть за ними.
   - В одиночку?
   - Помогут свирепые сыновья хозяина постоялого двора.
   Мы видели этих парней; двое - рослые и крепкие, другая пара - легкие  и
гибкие; можно было предположить, что они от  разных  матерей.  После  всех
битв и опасностей они не страшны нам, но  для  вора  представляли  грозную
силу.
   - Я тоже останусь здесь, - промолвил Политос. - Пусть у меня нет  ушей,
но слух все равно лучше, чем у летучей мыши. Так  что  в  ночной  темноте,
когда твои глаза бесполезны, караульщика лучше меня тебе не найти.
   Лукка с видимой неохотой покинул нас.
   Елена расположилась в комнате по  соседству.  Она  велела  прислуживать
себе двум младшим дочерям хозяина. Я слышал, как те  болтают  и  хихикают,
поднося  по  скрипучей  лестнице  дымящиеся  ведра,  и  наливают  воду   в
деревянную ванну, которую хозяйка предоставила знатной гостье.
   Конечно, никто из них не знал, кто мы. Можно  было  не  сомневаться:  о
золотоволосой красавице  и  сопровождающем  ее  отряде  хеттов  немедленно
заговорят в городе. Но пока никто  не  свяжет  наше  присутствие  здесь  с
троянской войной и ахейцами, нам ничего не грозит.
   - Расскажи мне о городе, - попросил Политос. - На что он похож?
   Я вывел слепца на балкон и  принялся  описывать  ему  все,  что  видел:
храмы,  постоялые  дворы,  многолюдные  улицы,  гавань,  паруса  кораблей,
стоявших на рейде, великолепные дома на склонах холма.
   - В центре города должна быть  рыночная  площадь,  -  с  блаженством  в
голосе вымолвил Политос. - Завтра один из людей отведет  меня  туда,  и  я
начну рассказывать о  падении  Трои,  о  гордости  Ахиллеса  и  жестокости
Агамемнона, спою о том, как сгорел великий город, как погибли  его  герои.
Людям это понравится.
   - Нет, - негромко возразил я. - Нельзя, чтобы здесь узнали, кто мы. Это
слишком опасно.
   Он обратил ко мне свои пустые  глазницы;  шрамы,  оставшиеся  на  месте
глаз, словно осуждали меня.
   - Но я же сказитель! И здесь у меня сложилось  повествование,  которого
никто еще не слышал. -  Он  постучал  себя  по  лбу.  -  Рассказывая  свою
повесть, я наживу целое состояние!
   - Не здесь, - отвечал я. - И не сейчас.
   - Но тогда я перестану быть для тебя обузой! Я сам  смогу  зарабатывать
на пропитание. Я сделаюсь знаменитым!
   - Нет, пока Елена остается с нами, - настаивал я.
   Он гневно фыркнул:
   - Эта женщина послужила причиной множества бед, ни одной из смертных не
удалось вызвать столько несчастий.
   - Возможно, ты прав. Но пока  я  не  доставлю  ее  в  Египет,  пока  не
удостоверюсь, что она находится в безопасности, под защитой  царя,  ты  не
будешь рассказывать о Трое.
   Недовольно бурча, Политос вернулся в комнату.  Я  провел  слепца  между
сундуками с добычей.
   Когда старый сказитель опустился на перину,  я  услышал,  что  в  дверь
заскреблись.
   - Ты слышал?
   - Кто-то просит разрешения войти. Так поступают культурные люди. Они не
барабанят в дверь, словно намереваются выломать ее, как это делаешь ты,  -
ядовито объяснил Политос.
   Я взял меч со стола, разделявшего наши постели, подошел к двери и  чуть
приоткрыл ее.
   Там стояла одна  из  дочерей  владельца  постоялого  двора,  пухленькая
девушка с ямочками на щеках и смеющимися темными глазами.
   - Госпожа спрашивает, не посетишь ли ты ее, господин. Она ждет  тебя  в
комнате, - проговорила она, неуклюже кланяясь.
   Я поднял глаза и оглядел коридор - пусто.
   - Скажи ей, что я приду немедленно.
   Закрыв дверь, я подошел к постели Политоса и присел на край.
   - Знаю-знаю, - сказал он. - Ты пойдешь к ней, чтобы погибнуть в паутине
ее чар.
   - Слова истинного поэта, - парировал я.
   - Не пытайся льстить мне.
   Не обращая внимания на его раздражение, я спросил:
   - А ты сможешь постеречь нашу добычу во время моего отсутствия?
   Он буркнул, повернувшись ко мне спиной:
   - Наверно.
   - Если кто-нибудь сюда войдет, кричи громче.
   - Мой голос разбудит всю гостиницу.
   - А ты сумеешь заложить за мной дверь на засов, а потом  самостоятельно
добраться до постели?
   - Не все ли тебе равно, если я споткнусь и сверну шею? Ты ведь  думаешь
лишь о том, как разделить ложе госпожи.
   Я усмехнулся:
   - Не исключено, что  я  пробуду  там  всего  несколько  минут.  Мне  не
хотелось бы...
   - Нет, нет, конечно же нет! - воскликнул он.  -  Только  постарайся  не
вопить, как бык во время случки. Я хотел бы поспать.
   Ощущая себя повесой, который крадется в чужую спальню, я вышел, пожелав
Политосу спокойной ночи.
   - Мой сон очень чуток, - напомнил он.
   Не знаю, хотел он этими словами успокоить меня,  что  ни  один  вор  не
сумеет нас обокрасть, или же повторить, чтобы я не шумел, когда окажусь  в
постели Елены... Быть может, старик имел в виду и то и другое.
   Коридор по-прежнему оставался безлюдным, я не заметил ни одного темного
уголка или ниши, где мог бы затаиться враг. Ничего - лишь истертые  плитки
пола, оштукатуренные стены и  шесть  деревянных  дверей,  которые  вели  в
комнаты,  где  поселились  мои  люди.  Но  сегодня  ночью  все  они  будут
пустовать. С противоположной стороны коридор ограждали поручни.
   Я собирался уже постучать в дверь Елены, но, вспомнив  слова  Политоса,
скромно поскреб гладкие деревянные доски.
   - Кто там? - раздался негромкий голос царицы.
   - Орион.
   - Можешь войти.
   Она стояла в центре жалкой комнатки и сияла красотой,  как  солнце.  На
Елене было то же самое одеяние и  драгоценности,  что  и  во  время  нашей
первой встречи в ее покоях. Во дворце она казалась невыразимо  прекрасной,
здесь же, в гостинице, среди убогих  голых  стен,  она  казалась  богиней,
сошедшей на Землю.
   Я закрыл за  собой  дверь  и  прислонился  к  ней  спиной,  ослабев  от
созерцания этой красоты.
   - Господин мой Орион, ты не взял  себе  никаких  сокровищ  из  Трои,  -
проговорила она.
   - До сих пор я не хотел их.
   Она протянула ко мне руки, я шагнул к ней, подхватил на руки и отнес на
мягкое низкое ложе.  Где-то  в  глубине  моей  памяти  растаяла  тоска  по
женщине,  совершенно  непохожей  на  золотоволосую  Елену...  Я  забыл   о
темноволосой и сероглазой, высокой  и  стройной,  прекрасной  и  искренней
богине. Она умерла, а Елена пылала в моих руках огнем жизни.
   Солнце  спряталось  в  поблескивавшем  море,  длинные  фиолетовые  тени
медленно заскользили по улицам Эфеса, ночь тихо набрасывала на город  свой
покров, сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды,  и  серебряный  диск
луны-Артемиды поднялся на небо, а мы с Еленой все не могли оторваться друг
от друга; засыпали, пробуждались  и  занимались  любовью,  снова  спали  и
пробуждались и вновь предавались любви.
   И когда, предвещая рассвет, забрезжил серый сумрак, мы наконец  уснули,
обнявшись, израсходовав все силы и забыв  обо  всем  на  свете  в  сладком
любовном утомлении. И тут я вновь погрузился в золотой свет,  который  жег
мои глаза своим сиянием.
   - Итак, ты решил, что сумеешь спрятаться от меня?
   Тщетно я вертел головой и щурился, разыскивая Золотого  бога.  На  этот
раз я только слышал его голос.
   - Орион, ты спутал все мои планы. А потому не избежишь моей мести.
   - Покажись! - вскричал я. - Явись мне, чтобы я мог лишить тебя жизни!
   Я очнулся в постели. Мои руки хватали пустоту, а Елена,  отодвинувшись,
с испугом и удивлением смотрела на меня.


   Утром я повез Елену с Политосом в центр города, а верный  своему  слову
Лукка, появившийся на рассвете, остался охранять наше добро  и  завистливо
поглядывал на людей, которые по одному возвращались в гостиницу.
   В Эфесе действительно ценили комфорт и культуру. В  городе  было  много
мраморных храмов, а на улицах полно купцов, привезших товары с  Крита,  из
Египта и Вавилона и даже далекой Индии.
   Политоса интересовал только торг. Он уже учился  ходить  самостоятельно
и, завязав белой тряпкой незрячие глаза, выстукивал землю перед собой.
   - Сказители! - завопил он, когда мы подошли к маленьким группкам людей,
окружавшим стариков, что  сидели  на  корточках  и  за  несколько  монеток
сплетали повествования.
   - Не здесь, - прошептал я тихо.
   - Позволь мне остаться и послушать, - умолял он. - Обещаю  не  говорить
ни слова.
   С неохотой я согласился; я знал, Политосу  можно  верить,  -  волновало
меня его сердце. Старик был сказителем прирожденным...  До  мозга  костей.
Сумеет ли он смолчать, если в сердце его скрыта величайшая повесть,  какой
еще не знали люди, и только он может ее поведать толпе?
   Я решил предоставить ему час, а мы  с  Еленой  отправились  бродить  по
лавкам. Она блаженствовала: ощупывала тонкие ткани, разглядывала расписные
горшки, торговалась с лавочниками, а потом уходила,  ничего  не  купив.  Я
пожимал плечами, но следовал за ней, раздумывая об угрозе,  услышанной  от
Золотого бога в предрассветные часы.
   "Он уничтожит меня, если сможет", - сказал я себе. Но он  почему-то  не
осмелился показаться. Значит, другие творцы удерживают его от расправы или
же я все еще нужен ему для чего-то?
   "Или же, - промелькнула у  меня  несмелая  мысль,  -  я  обретаю  силу,
достаточную, чтобы защититься от него?"
   Тут земля дрогнула. Собравшаяся на торговой площади  толпа  разразилась
воплями. Горшки посыпались с полок и загремели, разбиваясь  о  землю.  Мир
словно бы покачнулся, поплыл  -  вызывая  головокружение.  А  потом  дрожь
утихла, и наступила тишина. На какой-то миг все вокруг  онемели.  А  потом
зачирикала птица, люди снова заговорили  с  заметным  облегчением,  словно
избавляясь от ужаса.
   "Землетрясение... Типично для этих мест, - подумал я, - или же  в  этом
следует видеть  предупреждение,  знак,  поданный  кем-нибудь  из  творцов,
которых люди сего времени считают богами?"
   Час почти  прошел.  Я  заметил  Политоса  на  другой  стороне  огромной
рыночной  площади,  он  стоял  в  толпе,  собравшейся  возле   одного   из
сказителей. Худые ноги старика, казалось, были не толще палки, на  которую
он опирался.
   - Орион.
   Я  взглянул  на  Елену.  Она  улыбалась  мне,   как   понимающая   мать
невнимательному сыну.
   - Ты не услышал ни единого слова.
   - Извини, ум мой странствовал.
   - Я сказала, что мы можем остаться здесь, в Эфесе.  Это  цивилизованное
место, Орион. А на те сокровища, что мы привезли  с  собой,  можно  купить
уютное поместье и великолепно жить в нем.
   - А Египет?
   Она вздохнула:
   - Он слишком далеко. К тому же дорога оказалась  куда  труднее,  чем  я
предполагала.
   - Наверное, мы можем добраться до Египта на корабле, - предложил  я.  -
Так быстрее и легче, чем по суше.
   Но когда мы отправились к причалам, все мысли о морском  путешествии  у
нас немедленно исчезли. В гавань входили шесть кораблей, и  у  каждого  на
парусе красовалась львиная голова.
   - Менелай! - обомлела Елена.
   - Или Агамемнон, - уточнил я. - В любом случае здесь нельзя оставаться.
Они ищут тебя.



        "26"

   Той же ночью мы бежали  из  Эфеса,  оставив  хозяина  постоялого  двора
весьма разочарованным: он рассчитывал, что мы погостим подольше.
   Поднимаясь в горы и поворачивая на юг, я размышлял, не следовало ли нам
обратиться к городскому совету за помощью.  Но  страх  перед  мощью  войск
ахейцев, только что разрушивших Трою, мог помешать эфесцам  вступиться  за
нас. У города этого не имелось не только стен,  но  и  настоящего  войска,
одна  городская  стража,  поддерживающая  порядок  в  районах,  населенных
простолюдинами. Неприкосновенностью город был обязан доброй воле  соседей.
Они не разрешат Елене остаться в городе, если Менелай и его брат Агамемнон
потребуют выдать ее.
   И мы снова отправились в путь, в дождь и холод, увозя с собой добычу из
Трои.  Странная  компания:  царица-беглянка,  оставившая  далекую  Спарту,
слепой сказитель, отряд наемных  солдат,  служивших  погибшей  империи,  и
отщепенец, вырванный из других времен.


   Мы оказались в Милете. Здесь стены  были  крепкие  и  могучие,  надежно
защищавшие процветающий торговый город.
   - Я бывал здесь однажды, - сказал  мне  Лукка,  -  когда  великий  царь
Хаттусили прогневался на город и привел свое войско к его  стенам;  жители
настолько испугались, что открыли ворота не  сопротивляясь...  Сдались  на
милость великого царя. Он проявил  великодушие:  казнил  только  городских
начальников - тех, кто разгневал его, - а  нам  не  позволил  прикоснуться
даже к куриному яйцу.
   Мы закупили свежую провизию и коней, - большой город  не  скоро  должен
был встретиться на нашем пути. Мы намеревались  углубиться  в  горы  Тавра
[горы на юге Турции], идти по равнинам  Киликии  [в  древности  область  в
Малой Азии (юг современной Центральной Турции)],  а  потом  вдоль  рубежей
Митанни [государство в Северной Месопотамии XVI-XIII вв. до н.э.]  вниз  к
сирийскому побережью.
   Но звуки и запахи эгейского города слишком много значили для  Политоса.
Он подошел ко мне, когда мы начали разворачивать  лагерь  возле  городских
стен, и объявил, что не пойдет с нами  дальше;  слепец  решил  остаться  в
Милете.
   - Здесь я могу рассказывать свои повести и зарабатывать тем свой  хлеб,
- объяснил он. - Я не хочу обременять тебя, мой  господин  Орион.  Позволь
провести мне свои последние дни, воспевая гибель Трои и доблестные  деяния
героев, совершенные возле ее стен.
   - Но ты не можешь остаться один, - настаивал я. - У тебя  нет  никакого
убежища. Как ты найдешь себе пропитание?
   Он коснулся моего плеча - движением столь точным, как будто видел его.
   - Разреши мне сесть в уголке рыночной площади и  спеть  им  о  Трое,  -
попросил он. - Я получу от них хлеб, вино и  мягкую  постель  прежде,  чем
солнце спрячется за горизонтом.
   - Ты действительно этого хочешь? - спросил я.
   - Слишком долго я зависел от тебя,  мой  господин  Орион.  Пора  самому
заботиться о себе.
   Он стоял  передо  мной  в  сером  предутреннем  свете,  на  его  пустых
глазницах белела чистая повязка, новая туника свисала с худых плеч.  Тогда
я узнал, что даже выжженные глаза умеют плакать... Как и мои.
   Мы обнялись по-братски, и, не говоря более ни слова,  он  повернулся  и
медленно побрел к городским воротам, постукивая палкой перед собой.
   Я  отправил  всех  на  дорогу,  уходившую  от  берега,  и  сказал,  что
присоединюсь к ним позже. Выждав полдня, я вошел в город  и  отправился  к
рыночной площади. Скрестив ноги, Политос восседал в центре огромной толпы,
к ней то и дело  присоединялись  новые  слушатели;  он  жестикулировал,  а
скрипучий голос неторопливо произносил:
   -  И  тогда  могучий  Ахиллес  вознес  молитву  своей  матери,   Фетиде
среброногой: "Матушка, мне отпущена столь короткая жизнь, что  бессмертный
Зевс-громовержец наградил меня вечной славой..."
   Я не стал слушать дальше - мне все стало понятно.  Мужчины  и  женщины,
мальчишки и девчонки - все спешили примкнуть к толпе. Никто не мог отвести
глаз от Политоса: он зачаровал горожан, словно змея птиц.  Богатые  купцы,
воины в кольчугах, пышно разодетые  женщины  в  ярких  одеждах,  городские
чиновники с жезлами теснились, чтобы  услышать  Политоса.  Даже  остальные
сказители, оставшиеся без слушателей, когда Политос  завел  свою  песню  о
Трое, вставали с насиженных камней и, прихрамывая, брели по площади, чтобы
послушать пришельца.
   Мне пришлось признать правоту Политоса: он нашел свое место. Здесь  его
накормят, предоставят кров и будут ценить. Вскоре мы  окажемся  далеко,  и
пусть он поет о Трое и Елене все, что хочет.
   Я вернулся к городским воротам  за  конем,  оставшимся  под  присмотром
стражников. Заплатив старшему несколько медяков,  я  направил  гнедого  по
уходившей в глубь суши дороге. Я знал, что вижу Политоса последний раз,  и
новая потеря скорбью наполнила мою душу.
   Впрочем, время и дорога смягчили мою печаль, подсластили горечь разлуки
со своенравным другом.


   Лукка вел нас по крутому, заснеженному перевалу, а потом мы  спустились
вниз на теплые плодородные равнины Киликии, где  росли  виноградная  лоза,
пшеница и ячмень, повсюду виднелись оливковые деревья.
   Киликийские города закрывали свои ворота перед незнакомцами.
   Падение империи хеттов здесь ощущалось  в  полную  силу  -  городам  не
приходилось рассчитывать на защиту законов Хеттского царства и войска  его
государя. Все  необходимое  для  путешествия  мы  выменивали  у  крестьян,
которые  относились  к  нам  с  нескрываемой  подозрительностью.  А  потом
повернули на восток по равнине и наконец  направились  к  югу,  все  время
оставляя море справа от себя.
   Елена часто оборачивалась, боясь заметить признаки погони. Мы  смотрели
на море, когда оно оказывалось неподалеку, но паруса кораблей, которые нам
попадались, не были украшены львиными головами.
   В пути мы спали порознь - чтобы не дразнить людей. И делили ложе только
в городах или поселках, где мои воины могли  подыскать  себе  женщин.  Это
помогло мне понять, что моя страсть к Елене поддается контролю и  не  идет
ни в какое сравнение с той любовью, которой я пылал к моей мертвой богине.
   Понемногу Елена начала рассказывать мне о своей прежней жизни. Едва  ей
минуло двенадцать лет,  ее  похитил  из  загородного  дома  дяди  какой-то
местный князек, решив насладиться зреющей красотой девушки.
   Ее отец выплатил выкуп седому разбойнику, и тот  вернул  ему  дочь,  не
причинив пленнице вреда. Однако случай этот натолкнул отца на мысль выдать
дочь замуж, и поскорей, пока она девственница.
   - Все ахейские князья искали моей руки, - сказала Елена  как-то  ночью,
когда мы расположились в небольшой деревеньке,  обнесенной  частоколом  из
заостренных жердей.
   Старейшина решил проявить великодушие и принял наше  небольшое  войско.
Лукка и его люди уже развлекались с несколькими женщинами,  выказавшими  к
ним интерес. Мы с Еленой  разместились  в  небольшой  хижине  из  сырцовых
кирпичей. Нам уже несколько недель не приходилось ночевать под крышей.
   Она говорила задумчиво, почти скорбно, словно бы во  всем,  что  с  ней
произошло, винила себя:
   - При таком количестве женихов мой отец мог привередничать. Наконец его
выбор пал на Менелая, брата великого царя.  Для  него  это  была  выгодная
сделка... Еще бы, породниться с самым могущественным царствующим домом!
   - Ну а твое мнение его интересовало?
   Она улыбнулась, точно ее позабавила явная нелепость моего вопроса:
   - Я не видела Менелая до самой свадьбы. Отец надежно стерег меня.
   - А затем появился Александр, - подсказал я.
   - Да, Александр...  Симпатичный,  остроумный  и  очаровательный.  И  он
обращался со мной как с человеком, как с личностью.
   - Значит, ты по своей воле отправилась с ним?
   Вновь улыбка осветила ее лицо.
   - Не спрашивай. Ему даже в голову не пришло,  что  я  могу  отказаться.
Все-таки, невзирая на блеск и обаяние,  он  вел  себя  подобно  ахейцам  и
всегда брал то, что хотел.
   Я заглянул в ее ясные голубые глаза, такие  невинные  и  вместе  с  тем
порочные.
   - Помнится, в Трое ты мне говорила...
   - Орион, -  негромко  перебила  она,  -  в  этом  мире  женщина  должна
смириться с тем, чего изменить не в состоянии. В Трое  мне  жилось  лучше,
чем в Спарте. Александр гораздо воспитаннее Менелая. Но никто  из  них  не
просил у меня руки: Менелаю меня отдал отец,  а  Александр  увез  меня  от
мужа. - И добавила застенчиво: - Единственный, кого добивалась  я,  -  это
ты. Только тебе я отдалась по своему желанию.
   Я обнял ее, и больше в ту ночь мы не разговаривали. Однако я  не  знал,
насколько можно  верить  словам  Елены.  Действительно  ли  она  воспылала
страстью ко мне или же, пользуясь своими женскими чарами, пытается сделать
так, чтобы я защищал ее до самого Египта?
   После  Киликии  наше  путешествие  стало  протекать  спокойнее.   Банды
грабителей и отряды дезертиров здесь попадались реже. Прекратились  вечные
стычки. И тем не менее каждый  вечер  Лукка  заставлял  своих  подчиненных
чистить оружие, словно бы наутро нам предстояло вступить в битву.
   -  Вот,  господин,  теперь  мы  направились  в  Угарит,  -  проговорил,
обращаясь ко мне, Лукка, когда мы вновь повернули на юг. - Много лет назад
мы осаждали этот город... Я был мальчишкой и  бежал  за  колесницей  отца,
когда мы бросились в бой.
   От могущественного некогда Угарита до сих пор  оставались  лишь  жалкие
обгоревшие руины: к почерневшим останкам стен  лепились  жалкие  навесы  и
хижины, стоявшие на месте некогда прекрасных домов и могучих башен.
   Я  увидел  свидетельство  прежней  мощи  Хеттского   царства,   некогда
настолько сильного, чтобы простирать руку  за  горы  и  сокрушать  города,
провинившиеся перед его великим царем.  Но  где  теперь  эта  сила?..  Она
исчезла, словно ветер унес ее, как песок с гребня оседающей дюны.
   Впервые после лесистых холмов Трои я увидел лес; высокие могучие  кедры
раскидывали свои ветви высоко над нашими головами,  и  мы  шли  под  ними,
словно под сводами величественного живого храма.
   Лес как-то внезапно кончился, и мы очутились в обожженной солнцем голой
пустыне. Камни так раскалились, что до них нельзя было дотронуться. Ничего
не росло здесь, только изредка попадались чахлые кусты. Змеи скользили  по
горячей земле; бегали скорпионы; над нашими головами кружили хищные птицы,
высматривая добычу.
   Мы стремились удалиться от берега и портовых городов. Здесь  нам  опять
начали попадаться банды грабителей, правда, всегда на горе себе же  самим.
Тела их мы обычно бросали стервятникам, однако все-таки потеряли и четырех
своих воинов.
   Края  эти  казались  естественным  обиталищем  разбойников,   -   среди
невысоких холмов и узких долин  отовсюду  можно  было  ожидать  нападения.
Жарища стояла адская, казалось, сама  земля  плясала  в  дрожавших  волнах
горячего воздуха, который лишал сил людей и животных.
   Елена ехала в повозке под навесом из  самых  тонких  троянских  шелков.
Жара утомляла и ее, очаровательное лицо красавицы осунулось; так же как  и
нас, серая пыль покрывала ее с ног до головы. Однако Елена не жаловалась и
не просила ехать медленнее.
   - Мегиддо [город в Палестине в IV в. до н.э.] уже неподалеку, -  сказал
Лукка. На небе не было даже облачка, пот стекал по его  морщинистому  лицу
на бороду. - Там у хеттов и египтян произошла великая битва.
   Мы обогнули большое озеро  с  разбросанными  вокруг  него  селениями  и
сумели выменять кое-какую провизию.  Вода  в  озере  горчила,  но  все  же
утоляла жажду. Мы наполнили фляжки и бочонки.
   - И кто же победил? - спросил я.
   Лукка обдумал вопрос по обыкновению серьезно и ответил:
   - Наш великий царь Муваталлис объявил, что мы  одержали  безоговорочную
победу, но войска больше не вернулись на поле боя,  и  назад  пришло  куда
меньше воинов.
   Мы обогнули озеро и направились вниз по реке,  что  вытекала  из  него.
Селений нам попадалось немного. Обрабатывать землю наверняка  было  сложно
даже возле реки. Местные жители добывали себе  пропитание,  выпасая  стада
коз и овец, щипавших редкую траву там, где ее удавалось отыскать.
   Здесь люди также вспоминали о великих битвах, что с незапамятных времен
завязывались у  стен  города.  Только  город  они  называли  по-другому  -
Армагеддон.
   Стало настолько жарко, что мы передвигались  теперь  лишь  по  утрам  и
вечерами, когда солнце садилось. Самые холодные ночные часы  мы  проводили
во сне, ежась под одеялами, и пытались отдыхать в самое жаркое  полдневное
время.
   Однажды  утром  я  опередил  наш  отряд  и  предпринял  вылазку,  желая
разведать обстановку. В тот день мы отбили  нападение  весьма  решительной
группы бандитов, непохожих на обычных грабителей. Подобно нам они казались
отрядом настоящего войска, хорошо  вооруженным  и  дисциплинированным,  их
шайка даже отступила,  не  нарушая  порядка,  когда  выяснилось,  что  они
нарвались на профессиональных воинов.
   Я поднялся повыше и, остановившись среди камней на пригорке,  приставил
ко лбу ладонь козырьком и принялся оглядываться по сторонам.
   Меня окружали только скалы, сухие кусты, побуревшая от солнца  трава...
Лишь вдоль реки тоненькой полоской тянулась зелень.
   Наверху, над скалистым холмом, я заметил  столб  серо-белого  дыма.  Он
показался мне странным. Это был  не  дым  костра,  клубы  которого  уносит
ветер. Передо мной  действительно  высился  столб:  плотный,  вращавшийся,
упиравшийся прямо в ослепительно ясное небо. Казалось, сам  дым  светился,
словно нечто подсвечивало его изнутри. Оступаясь, я побежал по  каменистой
пустыне к дымной колонне. Уже у подножия холма я ощутил легкое покалывание
в ногах. А когда поднялся на вершину, оно стало сильнее,  почти  причиняло
боль.
   Вершина горы оказалась голой; на  ней  росло  лишь  несколько  иссохших
кустов. Столб дыма вытекал прямо из  скалы...  Неизвестно  каким  образом.
Ноги мои налились огнем - словно кто-то втыкал в них сразу тысячи игл.
   - Сними сапоги, Орион, - раздался знакомый голос. - Гвозди  в  подошвах
усиливают электростатические силы, я не хочу причинять тебе лишней боли.
   Гнев и возмущение душили меня, но  я  скинул  обувь  и  отбросил  ее  в
сторону. Покалывание исчезло - пусть не совсем, однако теперь  я  мог  его
терпеть.
   Золотой бог возник из  основания  дымного  столба.  Теперь  он  казался
старше, чем когда-либо прежде, лицо его сделалось скорбным, а глаза горели
затаенным огнем. Вместо роскошных одежд, которые я видел на нем на равнине
Илиона, он был облачен теперь в простое белое одеяние  из  грубой  шерсти.
Оно слегка светилось... И столб серого дыма крутился за его спиной.
   - Следовало бы  уничтожить  тебя  за  неповиновение,  -  проговорил  он
невозмутимо.
   Руки мои тянулись к его горлу, но я не мог пошевелить ими. Я знал,  что
он во всем властен надо мной: стоит ему лишь повести бровью - биение моего
сердца остановится, стоит ему пожелать - я опущусь на колени и  припаду  к
его ногам. Ярость во мне вскипала и жгла сильнее, чем раскаленный  солнцем
камень, на котором я стоял босиком, сильнее, чем  ослепительное  небо  над
головой, сиявшее ярче расплавленной бронзы.
   Бессильно стиснув кулаки опущенных рук, я сумел сказать:
   - Ты не можешь погубить меня - не позволят другие  творцы.  Это  они  в
Трое помешали тебе. Вини их в своей неудаче.
   - Это так, Орион. Я отомщу им, но с твоей помощью.
   - Никогда!  Я  и  пальцем  не  шевельну,  чтобы  помочь  тебе.  Я  буду
противостоять тебе изо всех сил.
   Он скорбно вздохнул и шагнул ко мне:
   - Орион, мы не должны враждовать. Ты - мое создание, я -  твой  творец.
Вместе мы сможем спасти континуум.
   - Ты убил ее и сделал меня своим врагом.
   Он закрыл глаза и слегка склонил голову:
   - Я знаю. Помню. - Он вновь требовательно взглянул на меня  и  негромко
произнес: - Я тоже тоскую по ней.
   Я хотел расхохотаться ему в лицо, но только оскалил зубы.
   - Орион, я всесторонне изучил ситуацию. Возможно,  -  я  говорю  только
"возможно", учти это, - возможно, я сумею вернуть ее к жизни.
   Невзирая на то, что он  явно  старался  удержать  меня  на  расстоянии,
используя свои таинственные для меня  возможности,  я  метнулся  вперед  и
почти схватил его за плечи. Но руки мои замерли на полпути.
   - Не спеши, - попросил Золотой бог. -  Это  всего  лишь  предположение.
Риск чудовищен, а опасность...
   - Мне все равно, - проговорил я, и сердце стучало  у  меня  в  ушах.  -
Верни мне ее! Оживи!
   - Я не могу сделать этого в одиночку. А все остальные - те,  кто  мешал
мне в Трое, - вновь воспротивятся. Еще бы - тогда в континууме  произойдет
огромная сознательно организованная перемена. На подобный риск даже  я  не
шел еще никогда.
   Я слушал его, не вникая в смысл слов. Все же я не был уверен в том, что
он говорит мне правду.
   - Я никогда не лгу, Орион, - заявил он, словно прочитав  мои  мысли.  -
Чтобы    вернуть    ее    к     жизни,     нужно     воздействовать     на
пространственно-временной континуум с огромной силой, способной  разорвать
его, как случилось некогда с Ариманом.
   - Но ведь и ты, и остальные творцы уцелели, - отвечал я.
   - Некоторые из нас уцелели. Другие погибли. Я же говорил тебе - боги не
всегда бессмертны.
   - И не всегда справедливы и добры, - добавил я.
   Он усмехнулся:
   - Именно так... Именно.
   - Так ты вернешь ее к жизни? - Я почти умолял.
   - Да, - сказал он и, прежде чем сердце мое забилось в порыве  восторга,
добавил: - Но только если ты, Орион, будешь повиноваться мне абсолютно. Ее
спасение в твоих руках.
   Более мне было незачем сопротивляться ему или перечить.
   - И чего же ты от меня хочешь?
   Какое-то мгновение он молчал, словно начал строить планы только сейчас,
а потом произнес:
   - Ты направляешься на юг, в Египет.
   - Да.
   - Скоро ты встретишься с бродягами, бежавшими оттуда.  Сотни  семейств,
странствующих со стадами и шатрами. Они хотят занять эту землю  и  сделать
ее своей...
   - Эту землю? - Я показал на голые скалы и мертвые кусты.
   - Даже эту, - ответил Золотой бог.  -  Но  местные  сельские  жители  и
горожане будут сопротивляться им. Ты  поможешь  скитальцам  силами  своего
отряда.
   - Почему?
   Он улыбнулся:
   - Потому что они поклоняются мне, Орион. Они верят,  что  я  не  просто
самый могущественный бог  из  всех,  но  единственный  сущий,  и  если  ты
поможешь мне, их вера станет абсолютно твердой.
   И прежде чем я смог задать  новый  вопрос,  прежде  чем  я  успел  даже
подумать, о чем его еще спросить, Золотой бог  бесследно  исчез  вместе  с
дымным столбом.



        "27"

   Мы продвигались на юг вдоль реки. На ее берегах то  и  дело  попадались
деревни, окруженные стенами из сырцовых  кирпичей.  Среди  голых  низин  и
серых скал ярко зеленели поля, орошаемые с помощью ирригационных  каналов.
Здешние люди боялись чужаков: слишком много  грабителей  шло  этим  путем,
чтобы захватить плодородные земли, а если не выйдет - ограбить  селения  и
двинуться дальше.
   С нами торговали, но неохотно - явно стараясь побыстрей  отделаться  от
пришельцев. Я прятал  Елену  от  любопытных  глаз  в  закрытой  повозке  и
внимательно следил, чтобы не прозевать появления ахейцев.
   Наконец жарким днем, когда над сухой каменистой долиной  воздух  плясал
от зноя, я увидел передовой отряд  тех  людей,  о  которых  рассказал  мне
Золотой бог.  Среди  двадцати  пеших  воинов  не  нашлось  бы  даже  двоих
одинаково одетых и вооруженных.
   На первый взгляд сброд, невысокие, прокаленные солнцем, как и мы сами.
   Они остановились, перекрывая нам путь в горловине ущелья. Мы  ехали  на
лошадях и ослах и при необходимости могли легко прорвать эту тонкую цепь.
   Однако Лукка, опытным взглядом оценив ситуацию, произнес:
   - Перед нами оборванцы, но не дураки.
   - Ты узнал их?
   Он покачал головой, -  трудно  было  передать  отрицание  более  скупым
жестом.
   - Возможно, это и есть ябиру  [вид  аистов,  распространен  по  берегам
Нила; вероятно, предполагается, что местные  жители  дали  такое  прозвище
кочевым  племенам,  приходившим  со  стороны  Египта],   о   которых   нас
предупреждали селяне два дня назад.
   Я повернул коня в их сторону:
   - Надо переговорить с их вождем.
   Он подъехал ко мне:
   - Я могу переводить, если они разговаривают на  каком-нибудь  языке  из
тех, что распространены в здешних местах.
   - Я пойму их и так, - отвечал я.
   Лукка странно поглядел на меня.
   Пришлось объяснить:
   - Это божий дар; я понимаю все языки.
   Проехав немного вперед, я приподнял руку в знак мира. Не выпуская копья
из правой  руки,  один  из  воинов  направился  в  мою  сторону.  Пока  он
приближался ко мне, я спешился и ступил на пыльную землю. Раскалившая небо
жара отражалась от огнедышащих  скал,  мы  словно  бы  очутились  в  печи,
крохотную тень давал лишь левый склон ущелья. Но молодого  воина  жара  не
смущала.
   Звали его Бенджамин; он был старшим сыном вождя племени. Как он сообщил
мне, его народ называет себя детьми Израиля. Бенджамин был молод, строен и
мускулист. Борода его едва начала пробиваться. Зоркий взгляд не  пропустил
ничего, пока он обозревал две дюжины моих людей, их коней и ослов,  каждую
повозку. Он держался напряженно и подозрительно  и  крепко  сжимал  копье,
чтобы пустить его в ход при малейшей опасности.
   Когда я  сказал,  что  перед  ним  воины-хетты,  он  как  будто  слегка
расслабился, чуть улыбаясь.
   - Кому же ты теперь служишь? - спросил он.
   - Никому. Мы явились с великой войны,  что  свирепствовала  в  северных
краях, мы были среди тех, кто разрушил великий город Трою.
   Его лицо не изменилось: Бенджамин никогда не слышал этого названия.
   -  Возможно,  ты  знаешь  город  под  именем  Илион  или  же  слыхал  о
Геллеспонте - проливе, ведущем в море Черных вод.
   Он опять не проявил интереса. Я сдался.
   - Там шла война, эти люди помогли  ахейцам  взять  город  после  долгой
осады.
   Тут глаза юноши засветились.
   - Почему же тогда вы явились сюда, в землю Ханаанскую?
   - Мы направляемся на юг, в Египет, хотим поступить на службу к великому
царю этой страны.
   Он яростно поглядел на меня, откашлялся и плюнул на иссохшую землю:
   - Вот твоему фараону! На протяжении жизни четырех поколений  мой  народ
тщетно пытался бежать из египетского рабства.
   Я пожал плечами:
   - Перед тобой опытные наемники, а я слышал, что египетскому царю  нужны
воины.
   Он подозрительно посмотрел на меня:
   - Так, значит, сейчас вы не служите никому?
   - Нет, царство рухнуло...
   - Бог Израилев  сокрушил  хеттов,  -  пробормотал  он  и  на  этот  раз
действительно улыбнулся.
   Я взглянул на Лукку,  сидевшего  поодаль  на  коне,  и  ощутил  радость
оттого, что он, похоже, не понял язык иудея.
   - А теперь он сокрушит злых поклонников Ваала, запершихся в их городе.
   Бенджамин  окинул  оценивающим  взглядом  моих   людей,   потом   снова
повернулся ко мне. Глаза его засветились по-новому.
   - Ты будешь служить нашему богу и нашему народу. Ты поможешь нам  взять
город Иерихон, как взял ты северный город, о котором рассказывал.
   - Но мы не хотим здесь служить, - возразил я. - Наша цель - Египет.
   - Ты будешь служить богу Израилеву, -  настаивал  Бенджамин.  А  потом,
чуть смягчившись, добавил: - Во всяком случае, эту  ночь  ты  проведешь  в
нашем лагере и встретишься с нашим великим предводителем Иешуа.
   Я помедлил, усматривая ловушку в его словах.
   Молодой человек застенчиво улыбнулся:
   - Иешуа не простит мне, если я просто отпущу  тебя.  Он  опозорит  меня
перед собственным отцом.
   С этим было трудно спорить.
   - К тому же, - добавил он, и улыбка его стала лукавой, - ты не  сможешь
продвинуться к югу, не столкнувшись с каким-нибудь  из  колен  израилевых.
Нас много.
   Я покорился неизбежности и смирился с навязанным гостеприимством  столь
кротко, как только мог.
   Израильтян оказалось очень много, сотни семейств заняли широкую равнину
между рекой, которая называлась Иорданом, и  голыми,  обожженными  солнцем
невысокими горами. Их шатры виднелись повсюду, да еще  клубы  пыли,  когда
скот загоняли на ночь за небрежно сколоченные ограды.
   Когда заходившее солнце окрасило кровью небосклон и горячий ветер подул
вниз, охлаждая раскаленные горы,  вонь  стала  нестерпимой.  Но  ее  здесь
словно никто не замечал - кроме нас, пришельцев. Перед шатрами  собирались
семьи, люди разводили очаги, чтобы приготовить ужин,  переговаривались  на
своем гортанном языке... Играли дети, мальчики перекликались, вызывая друг
друга на бой, вооружившись деревянными мечами и  щитами.  Девочки  визжали
тонкими голосами.
   Но наши взгляды - мой и Лукки -  приковал  к  себе  город  за  высокими
стенами, что поднимался на холме посреди равнины. Он возвышался  над  нею,
как Троя над равниной Илиона.
   - Вот и Иерихон, - сказал я Лукке.
   - Говорят, что это самый старый город в мире, - проговорил он.
   - Неужели? Смотри, какие высокие и толстые стены. Они  прочнее,  чем  в
Трое. Израильтяне хотят, чтобы мы помогли им взять эту твердыню.
   Он недовольно хмыкнул.
   - Это можно сделать?
   Лукка поскреб подбородок:
   - Господин мой Орион, можно взять любой город. Все решает время и число
жизней, которые можно отдать ради этого.
   Мы встали лагерем подальше от загонов со скотом.  Пока  люди  разбивали
шатры, я помог Елене выйти из  крытой  повозки.  Ей  теперь  незачем  было
прятаться.
   - Люди хотят подыскать себе женщин, - сказал мне Лукка.
   Я кивнул, но предупредил:
   - Только скажи им, чтобы держались поосторожней и не  забывались.  Едва
ли здешние женщины обрадуются чужеземцам.
   Лукка слегка улыбнулся.
   - Да, мужчины  надежно  защищают  их,  -  согласился  он.  -  Но  пусть
завяжется их дружба, в этом не будет вреда.
   - Прикажи им вести себя дружелюбно, - это будет поздно делать, когда им
перережут глотки.
   Бенджамин возвратился к нам на закате солнца, когда длинные  фиолетовые
тени поползли по равнине. Он казался взволнованным и обрадованным.
   - Иешуа приглашает вас отобедать вместе с ним в его шатре.
   И  тогда  из  моего  шатра  вышла  Елена,  только  что  умытая   водой,
принесенной  с  далекой  реки,  в  длинном  пурпурном  платье,  с  золотым
ожерельем на шее и браслетами на руках.
   Бенджамин, раскрыв рот, уставился на красавицу.
   - Перед тобой Елена, царица погибшей Трои, -  проговорил  я,  решив  не
упоминать о том, что  прежде  она  царила  в  Спарте.  -  Она  согласилась
разделить нашу трапезу.
   Молодой человек закрыл рот не сразу и еще долго не мог отвести глаз  от
Елены. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
   - У нас не принято, чтобы женщины трапезовали вместе с мужчинами.
   - Твой вождь может сделать исключение для нее.
   Онемевший Бенджамин кивнул и отправился извещать  Иешуа  о  неожиданном
повороте событий.
   Елена подошла поближе:
   - Я могу остаться здесь, Орион. Не стоит затевать ссору из-за меня.
   - Мне нужно, чтобы ты пошла со мной. Я хочу, чтобы этот самый  Иешуа  -
не знаю, кто он у них, - понял, что он не будет  распоряжаться  мной,  как
слугой.
   - Понимаю. - Она улыбнулась. - А я-то решила, что ты не захотел ужинать
без меня.
   Я улыбнулся в ответ:
   - Об этом я тоже подумал.
   Бенджамин вернулся с почетной охраной, которую составляли шестеро мужей
в чистых одеждах с короткими мечами в ножнах у поясов. Они проводили нас к
широкой низкой палатке из козьих шкур. Мне пришлось нагнуться, чтобы войти
внутрь.
   Шатер оказался просторным, пол его  покрывали  потертые  ковры.  Низкий
стол был заставлен чашами с мясом, над которым  вился  парок,  и  блюдами,
полными оливок, лука и зелени, названия которой я не знал. Вокруг стола на
ярко расшитых подушках сидела дюжина старцев. Трапезу  возглавлял  человек
помоложе - его длинные волосы и бороду еще  не  посеребрила  седина,  а  в
глазах горел огонь.
   Именно глаза Иешуа предупредили меня о  том,  что  он  опасен,  как  бы
прикоснувшись прямо к моим нервам. В них  светился  фанатизм,  не  знавший
пределов. Он не  ведал  сомнений  в  том,  что  их  дело  -  правое.  Этот
решительный и отрешенный сорокалетний,  должно  быть,  мужчина  был  прям,
словно меч, и даже бремя  ответственности  за  племя,  которое  ищет  себе
отчизну, не могло согнуть его спину.
   Бенджамин представил нас. Израильтяне остались сидеть, и, услышав  наши
имена, Иешуа пригласил  нас  занять  свободные  места  за  столом.  Я  сел
напротив Иешуа, Елена - слева, Бенджамин - справа. Мужчины подчеркнуто  не
замечали ее, и я всей кожей ощущал,  насколько  возмутило  их  присутствие
женщины.
   За столом не было  вина,  лишь  слабое  перебродившее  козье  молоко  -
настолько кислое, что я предпочел ему воду. Еды, впрочем, хватало. У  этих
кочевников, оказавшихся на чужбине, еды было вдоволь - во всяком случае, у
вождей.
   Пока мы ели, Иешуа молчал, внимательно разглядывая меня в упор. Старики
засыпали меня  сотней  вопросов:  кто  я,  откуда,  действительно  ли  мои
воины-хетты и в самом ли деле бог Израилев уже погубил царство  хеттов?  Я
отвечал по возможности подробно; обед завершился финиками  и  дыней,  и  я
похвалил угощение.
   - Да, - согласился Иешуа. - Мы воистину вступили  в  землю,  истекающую
млеком и медом, как наш бог обещал нам.
   - Расскажи о своем боге, - попросил я. -  На  кого  он  похож?  Как  вы
зовете его?
   За столом охнули. Некоторые из стариков отодвинулись  -  словно  бы  от
заразы. Их примеру последовал даже Бенджамин.
   - Имя его никогда не произносится,  -  торопливо  отвечал  Иешуа,  чуть
гнусавя в явном раздражении. - Он - бог Израилев, он - Господь и Отец наш.
   - Он - самый могущественный бог из всех, - сказал один из стариков.
   - Он - единственный истинный бог, - твердо поправил его Иешуа. - А  все
прочие боги лживы.
   - Вы видите его золотым и светящимся? - спросил я.
   - Его не видел никто и никогда, - сказал Иешуа. - А делать  изображения
его запрещено.
   - А как он общается с вами?
   - Он говорил с Моисеем, - ответил старик, сидевший справа от  Иешуа.  -
Он вывел нас из пустыни и дал Моисею Скрижали Завета...
   - По божьей воле мы пересекли реку Иордан -  он  провел  Моисея  и  наш
народ посуху через Красное море. Он обещал нам, что земля Ханаанская будет
нашей. Но сперва мы должны покорить Иерихон, иначе нам  придется  остаться
скитальцами... Бродягами, чужаками в этой стране.
   - Конечно, Иерихон царит над этой равниной...
   - Иерихон господствует над всем  краем.  Тот,  кто  владеет  Иерихоном,
владеет Ханааном, - наставительно  заметил  он.  -  Вот  почему  мы  хотим
захватить город, а ты должен помочь нам.
   - Но нас всего две дюжины.
   - Вас две дюжины солдат-хеттов, - отвечал Иешуа. -  Тех  самых  хеттов,
что сокрушили Угарит. Твои воины знают осадное дело.
   - Но их так мало...
   Глаза Иешуа вспыхнули.
   - Господь послал тебя, чтобы помочь нам. Отказывая нам, ты  отказываешь
богу Израилеву. Глуп тот, кто отваживается на подобный поступок.
   Я отвечал улыбкой:
   - После оказанного нам гостеприимства будет невежливо отказать в  вашей
просьбе.
   - Итак, ты поможешь нам?  -  От  волнения,  которое  ему  не  удавалось
скрыть, он подался вперед.
   - Мои люди и я сделаем все, что возможно, - проговорил я, понимая,  что
передо мной фанатик, от которого просто так не избавишься.
   Тут все заулыбались, принялись качать головами  и  забормотали  о  воле
божьей.
   Я добавил:
   - Но когда Иерихон падет, мы отправимся своим путем в Египет.
   - Египет! - Это крамольное  слово  повторили  шепотом  практически  все
сидевшие за столом.
   - Нам надо в Египет, - невозмутимо продолжал я. - Я  помогу  вам  взять
Иерихон, но потом уйду в эту землю.
   Иешуа слегка улыбнулся:
   - Когда Иерихон падет, можешь  отправляться  в  свой  Египет  или  куда
угодно...
   Мне показалось, что даже против нашего путешествия в преисподнюю  после
удачного штурма Иерихона он бы не возражал.



        "28"

   - Это безумие, - проговорил Лукка.
   Выйдя из лагеря израильтян, мы изучали  тройные  стены  Иерихона.  Жара
становилась невыносимой. На закате  мы  объехали  весь  осажденный  город,
держась на расстоянии полета пущенной из лука  стрелы.  Стены  здесь  были
громадными, куда выше, чем в Трое,  и,  вне  сомнения,  толще.  Еще  более
затруднял приступ глубокий ров, выбитый в скалах перед стенами. Через него
перекидывали подъемный мост,  теперь  поднятый  и  прикрывавший  городские
ворота. Отчасти ров заполнял всякий мусор  и  хлам,  но  стенки  его  были
круты, и он представлял собой непреодолимое препятствие.
   - Мы никогда не сумеем подвести осадные башни к этим стенам,  -  сказал
мне Лукка.
   Я согласился с ним.  Иерихон  стоял  на  невысоком  холме,  от  вершины
которого основная стена опускалась к скалистым краям долины. Там, где  она
выходила на равнину,  ее  защищал  ров.  На  гребне  перед  ней  соорудили
дополнительные  укрепления,  создававшие  тройной  барьер.  Таким  образом
осадные  башни  нельзя  было  придвинуть  к  стенам,  усиленным   крепкими
округлыми башнями, с которых пращники и стрелки  могли  разить  нападавших
стрелами и камнями.
   - Не удивительно, что Иешуа потребовалась помощь, - проворчал я.
   Лукка сощурился, глядя против солнца.
   - Сотни поколений  жителей  Иерихона  усовершенствовали  свою  оборону,
никакая банда номадов [скотоводы-кочевники] не сумеет обрушить эти стены.
   Я ухмыльнулся в ответ:
   - Вот почему Иешуа столь рьяно проявил гостеприимство - ведь мы  должны
оставаться с израильтянами, пока город не падет.
   - Тогда нам придется надолго застрять здесь.


   Утром  мы  несколько  раз  вновь  объехали  Иерихон,  пытаясь  отыскать
уязвимые места в укреплениях, но тщетно. Впрочем, некоторые участки  стены
оказались древнее других, и кирпичи, из которых они были сложены, посерели
и расшатались.
   - Нам нужно землетрясение, - сказал  Лукка.  -  Эти  стены  сложены  из
сырцовых кирпичей. Высыхая, они твердеют, как камень. Только землетрясение
может нам помочь.
   - Землетрясение... - У меня забрезжила идея.
   - Видишь, стена состоит из отдельных частей, между  которыми  проложены
бревна, - показал Лукка - Вот почему, даже когда землетрясение  повреждает
один участок стены, другие остаются целыми.
   Я кивал, блуждая мыслями далеко.
   Той ночью, когда мы лежали в моем шатре, Елена спросила:
   - Как долго мы будем оставаться среди этих жутких людей?
   - Пока они не возьмут город, - отвечал я.
   - Но они никогда...
   Поцелуем я заставил ее замолчать.  Мы  занялись  любовью...  Потом  она
заснула. Я тоже закрыл глаза и пожелал оказаться в тех  далеких  пределах,
где  обитали  так  называемые  боги.  Сконцентрировав  устремления  каждой
клеткой своего тела, я пересек  пространство  и  время,  разделявшее  наши
миры.
   И вновь меня окутало золотистое сияние. Но на этот раз я  хорошо  видел
их город за ослепительной дымкой  -  его  башни  и  шпили  проступили  как
никогда четко.
   - Ариман, - я позвал его одновременно вслух и мысленно. -  Ариман,  мой
прежний враг, где ты?
   - Его нет здесь, смертный.
   Я обернулся и  увидел  ту  неприятную  богиню,  которую  назвал  Герой.
Золотой плащ, открывавший одно плечо,  на  груди  прихватывала  сверкавшая
драгоценностями брошь. Темные волосы кольцами ниспадали на ее плечи, карие
глаза внимательно разглядывали меня. С грозной улыбкой она заметила:
   - Что ж, теперь ты одет получше, чем во время нашей последней встречи.
   Я слегка поклонился. Самодельная туника и кожаный  жилет  были  все  же
лучше тех лохмотьев, которые мне пришлось носить в Илионе.
   - Ты опять жаждешь моей крови? - спросил я.
   Ее улыбка сделалась шире.
   - Наоборот. Быть может,  я  смогу  спасти  тебя.  Наш  Золотой  Аполлон
обезумел, как ты знаешь.
   - Он больше не называет себя так.
   Она пожала плечами:
   - Имена не имеют значения. Я говорю лишь  то,  что  может  понять  твой
прискорбно ограниченный ум.
   - Спасибо за доброту, - поблагодарил я. -  Он  отыскал  племя,  которое
поклоняется ему и видит в нем единственного бога.
   - Да. И он хочет устранить всех нас. Но кроме  того,  -  добавила  она,
подняв брови, - он хочет, чтобы ты помог ему.
   Я молча обдумывал услышанные новости.
   - Разве не так? - потребовала она ответа.
   - Я помогаю израильтянам захватить Иерихон, - признался я. - Во  всяком
случае, пытаюсь...
   - Это часть его замысла, не сомневаюсь.
   - Но я не знал, что он стремится, - я попытался припомнить ее словцо, -
устранить остальных.
   - Теперь знаешь.
   - Значит ли это, что он намеревается убить тебя?
   Она злобно усмехнулась:
   - Он охотно бы пошел на это, если б только сумел, но я не доставлю  ему
подобного удовольствия. Мы сокрушим его - и тебя тоже, если ты  осмелишься
помогать ему каким-либо способом.
   - Но...
   - Нейтралитета не может быть, Орион. Или ты перестанешь  помогать  ему,
или ты - наш враг. Понятно?
   - Да, - ответил я.
   -  Тебе  придется  хорошенько  поразмыслить  над  последствиями   своих
поступков.
   - Ты помнишь богиню, которую вы звали Афиной? Он обещал мне, что...
   - Не следует верить его обещаниям. Ты и сам это знаешь.
   - Я хочу, чтобы она ожила, - отвечал я.
   - Значит, он предложил тебе ее жизнь в  обмен  на  покорность.  -  Гера
гневно тряхнула головой. - Оставь свою мертвую богиню нам, Орион: она тебе
не ровня.
   - Можно ее оживить?
   - Это не...
   - Можно ли ее оживить? - вскричал я.
   Глаза ее расширились от страха, гнева или от чего-то еще.
   - Я не знаю. - Гера глубоко вздохнула, а  потом  ответила  спокойно:  -
Подобное возможно, но сопряжено с огромными трудностями. И не тебе мечтать
об этом.
   - А я мечтаю и не могу мечтать ни о чем другом.
   - Орион, жалкий червяк... Даже если ее действительно можно оживить, она
не захочет иметь с тобой ничего общего. Она богиня и настолько выше  тебя,
что...
   - Я люблю ее, -  отвечал  я.  -  Другого  преимущества  перед  тобой  и
подобными тебе у меня нет.  Я  умею  любить.  И  она  тоже  умела,  а  вам
неведомо, что это такое. И ты, и Золотой... да и  любой  другой  бог.  Она
умела и потому любила меня. И умерла из-за этого.
   - Ты безнадежен, -  отрезала  Гера.  Сверкнув  золотыми  одеждами,  она
отвернулась и исчезла в светившейся дымке.
   Я не сразу вспомнил, зачем явился сюда. Я должен  найти  Аримана.  Того
самого, которого ахейцы называли Посейдоном, сотрясателем Земли.
   Закрыв глаза, я вызвал в памяти его громадный  темный  силуэт,  тяжелое
серое лицо, горящие красным огнем глаза. Я позвал  его  разумом,  понимая,
что, если он сам не сможет или не захочет явиться  ко  мне,  мне  придется
искать его и найти.
   Я смутно помнил заросли гигантских деревьев, в которых обитал Ариман со
своим народом; лес этот остался в континууме,  теперь  не  существовавшем.
Как мне отыскать своего бывшего врага?
   Темная тень опустилась  на  меня.  Я  ощутил  ее  даже  с  зажмуренными
глазами. А когда открыл их, оказался в густом и мрачном  лесу.  Ни  одного
солнечного луча не проникало сквозь полог  черных  листьев.  Серые  стволы
исполинских  деревьев  вздымались  вокруг  меня  мраморными  колоннами   и
исчезали в бесконечности над головой. Почву между стволами устилала ровная
трава, короткая, как в английском саду.
   - Что тебе здесь надо?
   Из тьмы передо мной возник Ариман  -  крепкий,  могучий,  облаченный  в
цвета своего леса... Лишь глаза его светились красными угольками.
   - Я искал тебя, - ответил я.
   Он шагнул ко мне и отрывисто, с усилием прошептал:
   - Почему же ты ищешь меня?
   - Мне нужна твоя помощь.
   Он, казалось, напоминал вулкан, готовый извергнуть потоки лавы.
   - Я не буду сотрясать стены  Иерихона  ради  тебя,  Орион.  Я  не  хочу
помогать золотоволосому безумцу.
   - Это не для него, - с трудом вымолвил я.
   - Все равно. С меня довольно своих соплеменников и своего континуума. Я
не хочу участвовать в сварах самонадеянных творцов. Меня-то никто  из  них
не создавал, и моих людей тоже. Я ничего им не должен.
   - Золотой бог обещал мне оживить Афину, если я помогу ему, - отвечал я,
не обращая внимания на его слова. - Он ждет  меня  в  великой  пирамиде  в
Египте.
   - Он ждет тебя там, чтобы уничтожить,  как  только  перестанет  в  тебе
нуждаться.
   - Нет, - возразил я, - я сам уничтожу его - еще не знаю как.
   - А как же твоя мертвая богиня? - спросил он.
   Я не знал, что ему ответить.
   Ариман неторопливо покачал головой:
   - Орион, если тебе нужно землетрясение, устрой его сам.
   Я начал спрашивать, что он  хотел  сказать,  но  лес  и  темный  силуэт
Аримана начали медленно таять. Наконец я  обнаружил,  что  сижу  в  темном
шатре на соломенном матрасе возле Елены, в глазах которой застыл ужас.
   - Ты исчез... - прошептала она дрожа. - Исчез, а потом  снова  появился
рядом со мной.
   Я обнял ее и попытался успокоить:
   - Это так...
   - Это же колдовство! Магия! - Она была страшно напугана.
   Притянув женщину к себе, я ответил:
   - Елена, когда-то давно я говорил тебе, что  служу  богу.  Я  не  лгал.
Иногда я отправляюсь к богам, советуюсь с ними, прошу о помощи.
   Она взглянула на меня. Даже предрассветные тени не могли скрыть страх и
удивление, застывшее на ее лице.
   - Ты действительно переносишься на Олимп?
   - Не знаю, как называется это место, но... Я посещаю живущих там богов.
   Елена умолкла, не  находя  слов,  чтобы  выразить  потрясение,  которое
испытала.
   - Они не боги, - сказал я ей. - Во всяком случае, не такие,  какими  ты
их себе представляешь. И уж тем более это не бог Иешуа и его народа.  Наши
судьбы им безразличны, они используют нас только в собственных  интересах.
Они даже не бессмертны. Ту богиню, которую я некогда любил, убил бог... Ее
родственник.
   - Ты любил богиню?
   - Я любил женщину, но подобных  ей  ты  называешь  богами  и  богинями.
Теперь она мертва, и я хочу отомстить безумцу, убившему мою любовь.
   Женщина качнула очаровательной головкой:
   - Это как сон. И все же... Иногда сны посылают нам боги.
   - Елена, это не сон.
   - Я все же попытаюсь понять смысл его, -  промолвила  она,  не  обращая
внимания на мои слова. - Боги послали нам еще неясную весть.
   Она погрузилась в раздумья... Я решил не мешать ей. И,  откинувшись  на
ложе, обнимал ее до тех пор, пока Елена не уснула. Тогда мой  разум  вновь
обратился к Ариману и его совету.
   Я как будто понял, что он хотел сказать, и, улыбнувшись, уснул.



        "29"

   - Пробить  ход  под  стеной?  -  Лукка,  похоже,  заинтересовался  моим
предложением и спорить со мной не собирался.
   Мы смотрели на западную стену Иерихона -  там,  где  главная  городская
стена  поднималась  на  невысокий  холм.  Перед  ней   располагались   две
вспомогательные стены  пониже,  отделенные  несколькими  локтями  друг  от
друга. И перед ними не было рва.
   - Сумеешь? - спросил я.
   Он поскреб бороду. Холм, на котором высился Иерихон, поднялся на руинах
более ранних поселений,  на  многочисленных  стенах  земляных  хижин,  что
веками сменяли друг друга, рушась под  натиском  времени,  зимних  дождей,
огня или от рук врагов. Подобно всем городам в этой  части  мира,  Иерихон
отстраивался на собственных развалинах и медленно поднимался над равниной.
   - Потребуется много времени и работников, - наконец проговорил Лукка.
   - У нас хватит и того и другого.
   Но он все же казался недовольным:
   - Подземные ходы могут  оказаться  ловушками.  Как  только  в  Иерихоне
поймут, что мы роем подкоп, они спустятся со  стены  и  перебьют  нас  или
поведут контрход, чтобы захватить врасплох.
   - Тогда придется проявлять особую осторожность, - пожал плечами я.
   Впрочем, особого энтузиазма Лукка не выказал. Но глаза Иешуа вспыхнули,
когда я объяснил ему свой план.
   - Мы подведем ход под основание главной стены и разведем в  нем  огонь.
Деревянные балки сгорят, и она рухнет.
   Он расхаживал взад-вперед по своему шатру, слегка сгорбившись  и  сунув
за спину руки. Иешуа оказался  на  удивление  невысок  ростом,  но  вполне
возмещал этот недостаток расторопностью.
   И хотя израильтянами управлял совет из двенадцати вождей, возглавлявших
каждое из племен, только Иешуа единолично командовал войском.
   Наконец он повернулся ко мне и столь резко закивал, что  его  волосы  и
борода затряслись.
   - Вот наш бог и надоумил нас! Да обрушатся с громом стены  иерихонские.
Пусть  все  увидят,  что  бог  Израилев  может  уничтожить  любую   стену,
возведенную людьми.
   Какая ирония прозвучала для меня в этой  фразе.  Иешуа  каждой  клеткой
своего  существа  полагал,  что  я   посланец   бога.   Что   в   общем-то
соответствовало действительности. Но я знал,  все  мои  попытки  объяснить
ему, что бог, которому он поклоняется, не бог, а  всего  лишь  человек  из
далекого будущего, обладающий мощью, которая и отличает его  от  смертных,
бесполезны. Иешуа немедленно возмутился бы и обвинил меня в  богохульстве.
А уж если я скажу, что этот бог - убийца, безумец, изгой  и  тот,  кого  я
мечтаю убить... Иешуа прикажет немедленно уничтожить меня!
   Поэтому я промолчал: пусть верит, как привык. Его мир куда проще моего,
и ведь по-своему Иешуа прав: именно его бог послал  меня  помочь  обрушить
стены Иерихона.
   Главной ценностью города считался источник с  холодной  пресной  водой,
бивший внутри стен из земли, о котором мне рассказал Бенджамин.  Потому-то
восточная стена города опускалась к равнине - она защищала  ключ.  Большая
часть башен теснилась на этой стороне, тут находились и ров,  и  городские
ворота. Словно бы сужая осадное кольцо вокруг города, мы расставили  новые
палатки на западной стороне горы и построили  там  загон  для  лошадей  на
расстоянии полета стрелы от стены. В одной из палаток - самой просторной -
мы  начали  копать.  Иешуа   предоставил   нам   сотни   своих   свободных
соплеменников. Среди израильтян рабов не водилось. Люди работали с охотой.
Конечно, без жалоб не обошлось, они и спорили, и  ворчали,  но  копали.  А
Лукка с его хеттами - хеттянами, как называли их израильтяне, - следили за
работой.
   Гораздо труднее оказалось  избавиться  от  выкопанной  земли.  Днем  мы
наполняли шатер корзинами, а под покровом  ночи  уносили  их  подальше  от
города  и  опустошали.  Сложно  было  найти  достаточно  бревен,  которыми
приходилось укреплять стенки туннеля. В этом пустынном краю деревьев росло
немного.  Приходилось  посылать  отряды  на  север,  в  землю,   именуемую
Галилеей, там израильтяне покупали лес у крестьян. Почва легко поддавалась
бронзовым и медным мотыгам, пока мы не дошли до скал.  Слоя  рыхлой  земли
едва хватило, чтобы прорыть в  нем  ход.  Тем,  кто  работал  под  землей,
приходилось трудиться, ползая на животе. Тут я понял,  что,  когда  подкоп
достигнет оснований двух внешних стен, нас ожидают серьезные трудности.
   Ночи я проводил с Еленой. Мы оба становились все раздражительнее: время
тянулось так медленно. Она  хотела  побыстрее  оставить  эти  края,  чтобы
возобновить путь в Египет.
   - Ну, давай уйдем сегодня ночью, прямо сейчас, - приставала она ко мне.
- Вдвоем.  Тогда  иудеи  не  станут  преследовать  нас.  Лукка  следит  за
подкопом, ничего другого от тебя им не требуется. Мы можем бежать!
   Я погладил ее прекрасные волосы, отливавшие серебром  в  бледном  свете
луны.
   - Я не могу бросить Лукку  с  людьми:  они  доверяют  мне.  К  тому  же
неизвестно, что предпримет Иешуа, если мы убежим. Он - фанатик... Он может
убить Лукку и его людей, когда подкоп  будет  завершен...  Принести  их  в
жертву своему богу.
   - Ну и что? Все равно они умрут... Сегодня  или  завтра.  Они  воины  и
должны знать, что смерть всегда подстерегает их.
   - Я не могу так поступить, - повторил я.
   - Орион, я боюсь этого города: боюсь, что боги, которых  ты  посещаешь,
навеки разлучат нас с тобой.
   - Нет. Я обещал доставить тебя в Египет и не отказываюсь от своих слов,
но я смогу выполнить свое обещание только после  того,  как  рухнут  стены
Иерихона.
   - Ну почему?! Почему?! Забудем про Лукку и всех  остальных.  Скажи  им,
что боги позвали нас в Египет. Или  скажи  богам,  чтобы  они  сегодня  же
позвали нас туда!
   - Я не могу приказывать богам, - возразил я.
   - Тогда разреши мне поговорить с ними. В конце концов, я царица и  дочь
самого Зевса. Уж меня-то они послушают.
   - Иногда, - сказал  я,  -  ты  начинаешь  вести  себя  как  девчонка  -
испорченная... эгоистичная. Так и хочется тебя отшлепать.
   Тут она поняла, что терпение мое не беспредельно, и, обвив  руками  мою
шею, выдохнула:
   - Меня никогда не шлепали. Неужели ты будешь со мной настолько груб?
   - Если ты будешь настаивать на своем.
   -  А  нельзя  ли  придумать  другое  наказание?  -  Она  погладила  мой
позвоночник - Более приятное?
   Я принял игру:
   - Есть предложения?
   Остаток ночи Елена старательно демонстрировала мне возможные варианты.
   Мы с Еленой обычно ели вместе с Луккой и  его  людьми  у  нашего  очага
возле шатров, но время  от  времени  Иешуа  и  Бенджамин  приглашали  меня
отобедать с ними. Правда, израильтяне ясно дали понять, что не  собираются
ради  нас  менять  свои  традиции.  Иногда  из  вежливости  я   соглашался
трапезовать с ними.
   Иешуа всегда окружали священники и старики. Множество  слуг  ждали  его
указаний, вокруг стола суетились женщины. Шел  вечный  разговор  о  судьбе
детей Израиля, о том, как их бог избавил свой народ от рабства в Египте  и
обещал им полную власть над землей Ханаанской.
   Бенджамин, его отец и братья разговаривали на разные темы, когда с ними
обедал я. Старик вспоминал дни, проведенные в египетском рабстве;  там  он
делал кирпичи для царя - фараона. Однажды я намекнул, что Иешуа  показался
мне фанатиком.
   Старик терпеливо улыбнулся:
   - Он живет в тени Моисея. Нелегко носить бремя власти после величайшего
предводителя мужей, что отправился к Аврааму и Исааку.
   Вмешался Бенджамин:
   - Иешуа пытается создать армию из бывших рабов и научить их дисциплине,
отваге... И это из людей, не знавших ничего, кроме страха и голода!
   Я согласился, что подобное по  силам  лишь  неординарному  человеку.  А
потом взглянул на израильтян другими  глазами.  В  отличие  от  ахейцев  и
троянцев,  где  иерархическое  общество   возглавляли   воины,   наследные
грабители, израильтяне составляли единую нацию; и весь их народ - мужчины,
женщины, дети  -  со  стадами,  шатрами  и  всеми  пожитками  скитался  по
сожженной солнцем гористой земле, выискивая, где поселиться. У них не было
воинов. Единственную выделявшуюся прослойку составляли священники, но даже
они не гнушались работы. Я преисполнился уважением к этим людям и принялся
гадать, исполнится ли обещание их бога.
   Вскоре после полудня, на четвертый день после того, как мы начали  рыть
подкоп, Лукка вышел из большого шатра, болезненно сощурился,  взглянув  на
безжалостное солнце, и направился ко мне. Как всегда, невзирая на жару, он
был  в  кожаной  куртке  и  при  оружии.  Я  знал:  железный   шлем   тоже
неподалеку... Лукка всегда готов к бою.
   Я стоял на невысоком пригорке, глядя на далекую стену Иерихона. Никаких
признаков жизни. Город, казалось, подрагивал в жарком мареве, солнце  жгло
мне шею и плечи. Я обнажился до пояса.
   В то утро мы забросили в город несколько горящих стрел. Каждый день  мы
устраивали где-нибудь около западной стены  небольшую  демонстрацию  силы,
чтобы защитники города думали, что мы ищем  слабое  место.  Но  на  стенах
никто даже не появился.
   Когда Лукка очутился возле меня, он уже изрядно вспотел. Я велел своему
организму  приспособиться  к  жаре:  открыл  капилляры   и   отрегулировал
температуру тела. Но, как и всякому человеку, для  жизни  мне  требовалась
вода. Правда, в отличие от обычных людей я мог  удерживать  воду  в  своем
теле значительно дольше. И лишь небольшую долю выделял в виде пота.
   - Наверно, ты сродни верблюду, - заметил Лукка, когда я  предложил  ему
отпить из фляги, которую носил с собой. Он жадно припал к ней.
   - Как идет работа? - поинтересовался я.
   - Мы добрались до подножия внешней стены. Я приказал выдать  работникам
железные наконечники стрел, чтобы  одолеть  кирпичи.  Они  затвердели  как
камень.
   - Сколько уйдет времени, чтобы пробить ход через них?
   Он пожал плечами, слегка скрипнула кожаная куртка.
   - День на слой, но мы можем работать ночами.
   "Придется посмотреть самому", - решил я, направляясь к шатру.
   Внутри, казалось, было прохладно, но  мы  задыхались  от  густой  пыли.
Лукка приказал работникам прекратить копать и выйти из хода. Я опустился в
темноту, встав на колени, и червем пополз вперед. Ход  получился  довольно
широкий, в нем бок о бок  могли  передвигаться  двое  мужчин.  Лукка  полз
следом за мной. Мы не взяли с собой  фонарей,  но  примерно  через  каждую
дюжину футов или  около  того  работники  пробивали  в  потолке  тоненькие
отверстия к поверхности земли. Через них  в  туннель  поступал  воздух,  и
неяркий рассеянный свет разгонял тьму.
   Мы достаточно быстро достигли конца  хода,  наткнувшись  на  кладку  из
белых твердых кирпичей.
   На земле лежали две небольшие палки с железными наконечниками.  Кирпичи
были поцарапаны. Я взял одну  из  жердей  и  ударил  острием  по  кирпичу.
Раздался негромкий звук. Осыпалось несколько кусочков засохшей глины.
   - Работа будет медленной, - не мог не признать я.
   - И шумной, - добавил Лукка. - В  особенности  если  мы  будем  долбить
стену по ночам... Нас непременно услышат из города.
   Он, как всегда, был прав.
   Мы выбрались из хода - словно мыши из норы.  Невзирая  на  жару,  яркое
солнце и дневной свет теперь казались чудесными.
   - Никаких ночных работ, - сказал я Лукке - Быстрота не  стоит  риска...
Хуже будет, если нас обнаружат.
   - Но когда мы доберемся до главной стены, они услышат нас даже днем,  -
заметил он.
   - Тогда придется что-то придумать.
   Выход нашел Иешуа. Он долго мял свою бороду, а затем поглядел на нас со
свирепой улыбкой.
   - Мы устроим такой шум, что они ничего не услышат, - пообещал он. -  Мы
возрадуемся во имя Божье.
   Его предложение не показалось мне разумным,  но  Иешуа  настоял,  чтобы
всех оповестили, и велел мне продолжить работы с утра.
   Когда вечером я возвращался в свой шатер, а солнце опускалось за холмы,
наряжая небо в фиолетовые ризы, передо мной предстал незнакомец.
   - Орион, - прошептал он, - пойдем со мной.
   Длинное серое одеяние скрывало его фигуру.
   Однако я узнал его и, не говоря ни слова, последовал за ним  к  зеленым
полям у далекой реки.
   -  Мы  отошли  довольно  далеко,  -  произнес  наконец  я,  -  и  можем
остановиться здесь. Даже если  ты  засветишься,  словно  звезда,  никто  в
лагере этого не заметит.
   Он раскатисто захохотал:
   - Я не стану светиться, чтобы они не обнаружили меня.
   "Они..." Я понял, что Золотой бог имеет в виду не израильтян.
   - Итак, ты помогаешь моим людям взять Иерихон. Я доволен.
   - Смогу ли я отправиться в Египет, когда Иерихон будет взят?
   - Конечно. - Он явно удивился моему вопросу.
   - А ты оживишь Афину?
   - Попробую, Орион, попробую. Но  обещать  ничего  не  могу.  Существуют
невероятные сложности. Они пытаются остановить меня.
   - Я знаю.
   - Они вступили с тобой в контакт?
   - Это я вступил с ними в контакт. Они считают, что ты обезумел.
   Золотой бог снова расхохотался и с горечью проговорил:
   - В одиночку я стараюсь сохранить этот континуум -  их  же  собственный
мир, чтобы они могли существовать. Лишь я защищаю их от  гибели,  обороняю
Землю и свои создания всей моей силой и  мудростью.  И  это  они  называют
безумием! Глупцы.
   - Гера предупредила меня: если я  буду  помогать  тебе,  они  уничтожат
меня.
   Я не мог разглядеть выражение  его  лица,  скрытого  в  тени  капюшона.
Впервые Золотой  Аполлон  явился  передо  мной  без  привычного  блеска  и
великолепия.
   Он не сумел ответить, и я добавил:
   - Правда, ты тоже грозил мне расправой.
   - И ты, Орион, говорил мне, что стремишься уничтожить меня. Хорошенькая
ситуация.
   - Сможешь ли ты оживить Афину?
   - Если не смогу я, не сможет никто. И пытаться даже  не  будет,  Орион.
Только... безумец, подобный мне, может отважиться на подобный поступок.
   - Тогда я помогу тебе.
   - Ты расскажешь мне о ваших  разговорах,  когда  они  снова  вступят  в
контакт с тобой?
   - Как хочешь, - сказал я.
   - Не "хочу", Орион, а приказываю. Твои мысли я читаю  столь  отчетливо,
словно их огненными буквами написали на небе. Ты не можешь  ничего  скрыть
от меня.
   - Почему же ты не боишься умереть от моей руки?
   Он расхохотался, на этот раз от всего сердца:
   - Ах, Орион! Неужели ты действительно считаешь, что сумеешь  справиться
с богом?
   - Ты можешь обмануть только невежественных номадов,  подобных  Иешуа  и
его народу, но я-то знаю, что вы не боги.
   -  Конечно,  знаешь,  -  покровительственно  сказал  он.  -  А   теперь
возвращайся к своей Елене, пусть она вновь потрудится, чтобы заманить тебя
в Египет.
   "Все знает", - подумал я.
   Золотой бог замер, его улыбка угадывалась даже под капюшоном.
   - Объясни мне, - попросил я, - зачем тебе потребовался Иерихон?  Почему
народ Иешуа  так  дорог  твоему  сердцу?  Некогда  ты  утверждал,  что  не
настолько глуп, чтобы радоваться поклонению людей. Неужели это по-прежнему
верно?
   Он задумался и ответил не сразу, серьезно и тихо:
   - Да, все по-прежнему, Орион. Хотя не скрою, в  некоторой  степени  мне
приятно поклонение моих же созданий. Но вот тебе истинная  причина  взятия
Иерихона... Я привел этих людей править землей Ханаанской,  чтобы  унизить
тех, кто мешал осуществлению моих планов. В Трое  они  остановили  меня  с
твоей помощью. Но здесь они бессильны.
   У меня не нашлось возражений.
   - Итак, они считают меня безумным, верно?  Посмотрим  же,  кто  из  нас
действительно защищает континуум. Все равно они  покорятся  мне,  Орион...
Все до единого.
   Золотой бог повернулся и направился к реке. Я смотрел, как  его  фигура
растворялась в ночных тенях и звезды одна за  другой  выступали  на  небе.
Наконец силуэт его исчез.



        "30"

   - Но этот проступок  может  разрушить  все  наши  планы,  погубить  все
надежды!
   Юное лицо Бенджамина казалось очень серьезным. Он стоял  в  моем  шатре
возле Лукки. Один из хеттов, опустив  голову,  застыл  позади  него  между
двумя другими воинами, а снаружи  в  зловещем  молчании  замерла  сердитая
толпа израильтян.
   Елена сидела в глубине шатра в деревянном кресле, которое  подарил  мне
один из братьев Бенджамина. Какая-то женщина принесла ей  мягкую  перьевую
подушку, украшенную широкими красными и голубыми полосами.
   Но Бенджамин, не обращая на царицу внимания, сказал мне:
   - Этот хетт позабавился с молодой женщиной  нашего  племени,  а  теперь
отказывается поступить с ней подобающим образом.
   Я сильно удивился. Много недель мы прожили в лагере израильтян, не зная
малейших неприятностей.  Их  женщины  не  общались  с  иноземцами.  Те  же
немногие, которые решились на это, молодые вдовы  и  некоторые  незамужние
женщины, не думали о невинности, даря удовольствия Лукке и его людям.
   Но теперь  одна  из  молодых  женщин  потребовала  оплатить  ее  любовь
замужеством.
   Я  взглянул  на  бесстрастное  лицо  Лукки.  Я  видел  -  он  вооружен.
Бенджамин,  стоявший  возле  Лукки,  напоминал   ребенка   и   ростом,   и
комплекцией, и гладким, не изуродованным шрамами лицом. Тем  не  менее  он
словно олицетворял честь племени.
   - Поставьте этого человека передо мной, - приказал я.
   Лукка поднял руку:
   - С твоего разрешения, господин, я хочу сказать несколько  слов  в  его
защиту.
   Я поднял бровь.
   - Таков наш обычай, - пояснил Лукка. - Я его начальник и отвечаю за его
поведение.
   "Так вот как мы сыграем эту партию", - сказал я себе.
   Лукка стоял между мною и обвиняемым. Если бы я захотел совершить скорый
суд, сначала мне пришлось бы разделаться с Луккой.
   Бенджамин взглянул на бородатого воина и как будто понял,  что  кроется
за словами Лукки.
   - Скажи, - обратился я к Бенджамину, - этот воин силой принудил молодую
женщину спать с ним?
   Тот отрицательно качнул головой:
   - Она этого не утверждает.
   - Была ли она девственницей?
   Глаза Бенджамина округлились.
   - Конечно!
   Я обернулся к Лукке. Он слегка пожал плечами:
   - Все зависит от того, кому верить - ей или обвиняемому.
   Бенджамин побагровел:
   - По-твоему, она обманывает нас?
   Я поднял вверх обе  ладони,  чтобы  остановить  раздражение,  способное
перерасти в схватку.
   - Ни того ни другого доказать нельзя. Чего же она теперь хочет от этого
человека?
   - Чтобы он женился на ней.
   - А отец одобряет ее намерение?
   - Он требует этого!
   Я посмотрел мимо них на обвиняемого, который так низко опустил  голову,
что лица его не было видно. Обратившись к Лукке, я поинтересовался:
   - А согласен ли этот воин жениться на этой женщине?
   - Да, он женится на ней.
   Я увидел, что воин дернулся, словно в  плоть  его  вонзили  раскаленную
иглу.
   - Так в чем же дело?
   - Чтобы жениться на женщине нашего  племени,  -  пояснил  Бенджамин,  -
необходимо принять нашу веру.
   - А вот этого он не сделает, - проговорил Лукка. - Он поклоняется Тару,
богу бури, а не невидимому безымянному духу.
   Чувствовалось, что Бенджамин вот-вот взорвется. Он покраснел от  корней
волос до ногтей. Если бы при нем было оружие, он немедленно набросился  бы
на Лукку - в этом я не сомневался.
   Взяв его за плечи, я повернул молодого человека к себе лицом.
   - У каждого народа свои боги, мой друг, - вымолвил я как можно мягче. -
И ты это знаешь.
   Бенджамин глубоко, с присвистом  вздохнул.  Лицо  его  начало  обретать
нормальный цвет.
   - К тому же, - добавил Лукка, - чтобы принять  их  веру,  ему  придется
пройти обряд обрезания, а он не хочет.
   - Это необходимо? - спросил я Бенджамина.
   Тот кивнул.
   Трудно винить человека в том, что он не желает следовать чужим обычаям.
Однако хетт решил развлечься не там, где следовало. Женщина разделила  его
ложе и теперь ожидала платы.
   Израильтяне требовали, чтобы женщины племени  выходили  замуж  лишь  за
мужчин, исповедующих их собственную веру. Если хетт откажется  принять  их
веру, свирепые родственники могут перебить нас, защищая семейную  честь  и
чистоту веры. Конечно, и мы заберем многих израильтян с собой в могилу, но
все закончится нашей смертью, а Иерихон останется цел.
   Я почти возжелал, чтобы Золотой действительно оказался богом - мудрым и
милосердным, и явился бы к нам, чтобы разрешить эту сложную проблему.
   Посмотрев Бенджамину прямо в глаза, я сказал:
   - Друг мой,  по-моему,  достаточно  и  того,  что  этот  воин  согласен
жениться на молодой женщине. Он искал  у  нее  любви,  а  не  религиозного
откровения. Зачем же ему менять свою веру?
   Прежде чем он сумел найти ответ, я добавил:
   - Как тебе известно, сам Иешуа  клятвенно  обещал,  что  после  падения
Иерихона разрешит нам оставить детей Израиля и отправиться своим  путем  в
Египет. Но пожелает ли молодая женщина  сопровождать  своего  мужа  в  эту
страну? Захочет ли ее семья расстаться с ней?
   Молодой израильтянин, хмурясь, надолго задумался. А мы  стояли,  ожидая
его ответа. Он прекрасно понимал, о чем идет речь: можно  ли  пожертвовать
честью одной девушки ради покорения Иерихона?
   Молчание нарушила Елена. Она встала с кресла и медленно направилась  ко
мне, говоря:
   - Вечно у вас, мужчин, всякие  неурядицы.  Я  так  хорошо  понимаю  эту
бедную девочку.
   Бенджамин окинул взглядом простое скромное платье Елены: золотые волосы
и неземная красота делали любое ее одеяние царским.
   Она встала возле меня и сняла кольцо с указательного пальца...  Тяжелое
золотое кольцо, украшенное сверкающим рубином.
   - Передай его своей родственнице, - попросила царица, -  и  скажи,  что
кольцо это - подарок царицы. Пусть она забудет о  том,  которого  любит  и
который не может жениться на ней.
   - Но, госпожа моя...
   - Тише, - перебила Елена. -  Какого  мужа  получит  бедняжка,  если  вы
заставите его жениться на ней? Он будет злиться и  обвинять  ее  в  каждой
капле дождя, которая упадет на его голову. Это же воин, который  не  знает
ничего, кроме битв, он убежит от нее при первой возможности. Или возьмет с
собой в Египет... В страну ее рабства.  Передай  ее  отцу,  что  он  будет
счастлив, если избавится от такого зятя. Пусть  ее  считают  вдовой  после
падения Иерихона, когда мы уйдем отсюда. Кольцо это  поможет  ей  отыскать
подходящего мужа среди мужчин своего народа.
   - А как же ее честь... - настаивал Бенджамин.
   - Эту утрату не возместить, но она отдала ее добровольно, разве не так?
Она прискорбно ошиблась.  Но  не  заставляйте  ее  совершить  еще  большую
ошибку.
   Бенджамин держал кольцо в руке. Он посмотрел на Елену, потом повернулся
ко мне, поскреб голову и наконец предложил:
   - Я отнесу кольцо ее отцу и спрошу - согласится ли он с мудростью твоих
слов, госпожа.
   - Согласится, - сказала Елена.
   Бенджамин медленно вышел из шатра в глубокой задумчивости.
   Собравшиеся  снаружи   мужчины   тихо   ворчали   и   переговаривались,
возвращаясь к шатрам своего племени.
   Я улыбнулся Елене:
   - Благодарю тебя, ты сделала прекрасный жест, мудрый и благородный.
   Она отвечала легкой улыбкой:
   - Мне не жаль ничего, лишь бы приблизить тот день, когда мы оставим это
проклятое место.
   Лукка согласился. Отослав воинов, он сказал мне:
   - Ну что ж, пора заняться наконец этой проклятой стеной.



        "31"

   Иешуа сказал мне, что хочет вознести богу молитвы и  собрал  для  этого
бродячий оркестр. Он призвал всех священников своего народа,  разодетых  в
цветные одеяния и тюрбаны, и приказал им обходить городские  стены  следом
за прекрасным золоченым сундуком, поддерживаемым  длинными  шестами.  Семь
мужчин, шедших перед ним, дули в бычьи рога, за  ними  следовали  трубачи,
барабанщики и кимвалисты.
   Ящик этот служил религиозным символом, и  Иешуа  называл  его  Ковчегом
Завета. Мне так и не позволили приблизиться настолько,  чтобы  рассмотреть
его получше. Напротив, Бенджамин заверил, что одно только прикосновение  к
сундуку повлечет мгновенную смерть.  Я  подумал,  не  хранятся  ли  в  нем
какие-нибудь приборы, с  помощью  которых  обеспечивается  связь  с  миром
Золотого бога и остальных  небожителей.  Но  Бенджамин  поведал  мне,  что
внутри две каменных скрижали с законами, дарованными Моисею богом.
   Я знал,  что  о  вере  не  спорят,  и  не  стал  переубеждать  молодого
Бенджамина. Священнослужители и их оркестр производили невообразимый  шум,
весь день они ходили вокруг города, сменяя устававших, по  мере  того  как
солнце клонилось к закату. Под их песни и музыку  мы  разбивали  основание
преградившей нам путь стены.  С  помощью  железных  наконечников  хеттских
стрел мы  пробили  ход  через  внешние  стены,  а  затем  легко  прокопали
иерихонский холм. Теперь наши землекопы расширили ход: в  нем  можно  было
стоять в полный рост. А когда мы добрались  до  основания  главной  стены,
Иешуа велел своим священникам энергичней браться за дело.
   Сперва  они  расхаживали  вдалеке  от  стен,  а  воины   на   парапетах
подозрительно поглядывали на  шествие,  ожидая  какого-нибудь  подвоха.  В
течение первого дня на стенах собиралось все  больше  и  больше  женщин  и
детей, с любопытством наблюдавших за странной и живописной процессией.
   Шесть дней иудеи вышагивали, играли на инструментах и распевали,  а  мы
скребли, сверлили и разрушали массивный фундамент стены. Едва  ли  не  все
жители Иерихона вышли на стены, они размахивали руками и  смеялись.  Время
от времени  находился  шалун,  который  бросал  что-нибудь,  но  никто  не
стрелял. Должно быть, горожане считали глупым и  опасным  обращать  оружие
против жрецов... Рискуя тем самым навлечь на себя гнев бога.  Или  же  они
решили, что израильтяне решили свести их  с  ума  непрестанной  музыкой  и
песнями.
   Так думала и Елена:
   - Я больше не могу выносить этот кошмар! Уши болят!
   Стояла ночь, и за  стенами  нашего  шатра  стрекотали  насекомые,  мать
где-то баюкала ребенка.
   - Если ты действительно общаешься с богами, - спросила она, - почему ты
не можешь попросить их повалить эту стену?
   Я улыбнулся:
   - Я просил, но они велели это сделать мне.
   Невзирая на раздражение, Елена ответила мне улыбкой:
   - Выходит, боги не всегда добры к нам, не так ли?
   - Завтра все закончится, - сказал я ей. - Мы вырыли подкоп.
   Я вышел из шатра, чтобы проверить  ход,  приготовленный  к  завтрашнему
приступу. Все израильтяне, так  усердно  работавшие,  роя  подкоп,  теперь
носили  сухой  кустарник  с  полей,  протаскивали  его  через  туннель   и
обкладывали им основание главной стены.
   Как я и ожидал, сухие земляные кирпичи через  каждые  несколько  локтей
перемежались  прочной  древесиной.  Некоторые  бревна   оказались   весьма
древними:  они  высохли  как  порох,  и  я  надеялся,   что,   когда   они
воспламенятся, рухнет весь участок стены.
   Всю долгую ночь люди трудились не покладая рук. Лукка и двое его лучших
воинов следили за работой из подкопа и  пробивали  отверстия  для  воздуха
возле подножия стены, чтобы огонь не угас.
   Наконец работы были закончены.  Лукка  вышел  наружу,  когда  вдали  за
Иорданом забрезжил рассвет - над горами Галаада и Моава.
   Я спустился вниз, чтобы проверить все последний раз, и  в  полной  тьме
начал пробираться по ходу на животе, ощущая себя кротом.
   Полз я, как мне показалось, едва ли не час, а потом  почувствовал,  что
крыша туннеля поднимается; я смог выпрямиться и  ползти  уже  на  руках  и
коленях, потом - встать на ноги, как подобает человеку.
   Я прихватил факел, кремень и железо, чтобы высечь  искру.  Но  я  зажгу
его, только когда рассветет, а священники  вместе  с  Иешуа  вновь  пойдут
вокруг городских стен.
   Мы  хотели,  чтобы  защитники   Иерихона   подольше   внимали   музыке,
разглядывали процессию... И дали огню как следует разгореться,  чтобы  его
нельзя было потушить, пока не рухнет стена.
   На мой взгляд, Иешуа замыслил, чтобы стены обрушились  самым  картинным
образом - словно в результате поднятого иудеями шума.
   Он явно умел манипулировать общественным мнением, частенько  вспоминая,
как они посуху перешли Иордан, как Моисей перевел израильтян через Красное
море.
   Он также утверждал, что люди Ханаана должны своими глазами увидеть, что
бог Израилев могущественнее их собственных богов, которых  Иешуа  объявлял
ложными и несуществующими.
   Я прихватил небольшую свечу и с помощью кремня  зажег  ее,  как  только
оказался в конце туннеля. Ветки  укрывали  все  основание  стены,  сушняка
должно было хватить, чтобы огонь мог воспламенить деревянные балки.
   Притекал ночной воздух, легкая сырость проникала сквозь дыры,  пробитые
Луккой в земле. Притока воздуха  достаточно,  чтобы  питать  огонь,  когда
наступит время пожара. Все готово.
   Я погасил свечу, но свет не исчез. Напротив,  вокруг  меня  становилось
все светлее. Наконец я понял - меня вновь увлекли в мир творцов.
   Четверо богов  стояли  передо  мной  окутанные  золотым  свечением,  за
которым они скрывали свой мир от моих глаз. И все же,  напрягаясь,  я  мог
различить  очертания  каких-то   странных   предметов.   Что   это   было?
Оборудование? Приборы?
   Как будто мы находились в огромном зале, а не под открытым  небом.  Это
лаборатория...  или  какой-нибудь  центр  управления?  Я  узнал  аккуратно
подстриженную бороду Зевса. Гера стояла возле него. Остальных мужчин я уже
видел. Один был худощав и жилист, почти одного  роста  с  Зевсом.  Коротко
стриженные  угольно-черные  волосы  обрамляли  узкое  лицо  с  заостренным
подбородком.  На  губах  его  играла  сардоническая  улыбка,  а  в  глазах
искрилось плутовство. Я подумал, что передо мной  Гермес,  вестник  богов,
шутник и покровитель воров. Другой - широкоплечий крепыш с густыми  рыжими
кудрями и с глазами, полными  львиной  отваги,  был,  несомненно,  Аресом,
богом войны.
   Все они носили одинаковые костюмы из  ткани  с  металлическим  блеском,
которые  отличались  только  цветом:  на  Зевсе  -  золотой,  на  Гере   -
медно-красный, серебряный - на Гермесе, а бронзовый - на Аресе.
   - Ты по-прежнему  помогаешь  обезумевшему  Аполлону,  -  произнес  Зевс
утвердительно, словно выносил мне приговор в зале суда.
   - Я делаю то, что считаю  нужным,  потому  что  хочу  оживить  женщину,
которую люблю.
   - Тебя предупреждали, Орион. - Темные глаза Геры вспыхнули.
   Я заставил себя улыбнуться ей:
   - Ты уничтожишь меня, богиня? Отлично!
   - Ты будешь умирать долго-долго, - многообещающе ответила она.
   - Нет! - отрезал Зевс. - Мы здесь собрались не  затем,  чтобы  угрожать
или наказывать. Мы хотим отыскать Аполлона, чтобы пресечь  его  безумства,
прежде чем он погубит всех нас.
   - И это его создание, -  вступил  в  разговор  темноволосый  Гермес,  -
знает, где искать его.
   - Страж ли я ему? - спросил я.
   - Ему, безусловно, необходим надежный страж,  -  сказал  крепкий  Арес,
усмехнувшись собственному остроумию.
   - Мы можем  открыть  твой  разум,  выудить  все  твои  воспоминания,  -
пригрозила Гера.
   - Не сомневаюсь. И многие из них окажутся весьма неприятными для вас.
   Зевс нетерпеливо махнул рукой:
   - Итак, ты утверждаешь, что не знаешь, где находится Золотой?
   - Да.
   - Можешь ли ты отыскать его по нашей просьбе?
   - Чтобы вы смогли уничтожить его?
   - Судьба его не должна волновать тебя, Орион,  -  отвечала  Гера.  -  Я
знаю, как он обращался с тобой, и не сомневаюсь, что ты будешь рад увидеть
последние мгновения его жизни.
   - Можешь ли ты оживить Афину? - поинтересовался я.
   Она опустила глаза, отодвинулась  от  меня.  Остальные  тоже  выглядели
смущенными, даже Зевс.
   - Мы собрались  здесь  не  из-за  нее,  -  отрезал  рыжеволосый.  -  Мы
разыскиваем Аполлона.
   К в тот же миг мой язык опередил мой ум:
   - Я отведу вас к Золотому лишь после того, как он оживит Афину.
   - Никто не сумеет оживить ее, - взорвалась Гера.
   Все в ярости уставились на нее.
   Я ответил:
   - Тогда... Я отдам его только после того, как удостоверюсь, что  он  не
смог ее оживить.
   Со зловещей улыбкой Гермес спросил:
   - А как мы узнаем, что тебе можно доверять?
   Я пожал плечами:
   - Вы всегда можете разыскать меня. И  если  убедитесь,  что  я  нарушаю
условия нашей сделки, поступайте со мной, как сочтете нужным.  Если  Афину
нельзя оживить, мне незачем жить.
   В глазах Зевса мелькнуло искреннее  сочувствие.  Но  Гера  презрительно
фыркнула:
   - А что будет с твоей нынешней любовью, с прекрасной Еленой?!
   - Она любит меня не больше, чем я ее, - отвечал я. - До тех  пор,  пока
мы полезны друг другу.
   Зевс пригладил бороду:
   - Значит, ты выдашь нам Аполлона, когда убедишься  в  том,  что  он  не
сможет оживить Афину?
   - Да.
   - Мы не можем настолько доверять жалкой твари, -  презрительно  сказала
Гера. - Это безумие! И чем  больше  мы  ожидаем,  тем  сильнее  опасность,
которую...
   - Тише, - попросил Зевс негромко, и богиня умолкла на полуслове.
   Посмотрев на меня своими серыми глазами, он произнес:
   - Я верю тебе, Орион.  Участь  континуума  зависит  от  тебя.  Если  ты
предашь нас, погибнем не только мы, но и вся вселенная... Все пространство
и время, в котором мы существуем.
   - И вы позволите Аполлону сыграть до конца  свою  игру  в  Иерихоне?  -
Глаза Ареса недоверчиво раскрылись. - Вы собираетесь потакать его безумию?
   - Я собираюсь доверять Ориону, - ответил Зевс, - некоторое время.
   Остальные трое  заговорили  разом,  но  я  не  расслышал  о  чем.  Зевс
улыбнулся, кивнул, а потом шевельнул пальцами. И я снова оказался в полной
тьме... В конце хода, под основанием главной стены Иерихона. Я  стоял  там
трепеща, но недолго. Конец близился. Я знал это. Быть может, творцы  и  не
могли обнаружить Аполлона, но до меня-то им добраться легко. И  едва  наши
дороги пересекутся, они узнают об  этом  и  схватят  Золотого...  И  убьют
мятежного бога прежде, чем он сумеет оживить богиню, которую я любил.  Они
не  дадут  мне  возможности  попытаться  спасти  ее.   Я   заставил   себя
успокоиться. Ситуация сложилась настолько  дикая,  что  оставалось  только
смеяться. Я мечтал погубить Золотого, они тоже стремились уничтожить  его.
Но отныне я должен защищать его, во всяком случае, до тех пор, пока он  не
попробует оживить Афину.
   Едва ли мне удастся сделать это... И чем больше  я  думал,  тем  больше
сомневался в том, что он способен вернуть мне любимую.
   И все же... Золотой бог мудр  и  могуществен,  он  знал,  как  избежать
нападения сородичей. Они не сумели отыскать его, хотя знали, что он  здесь
- у Иерихона. Они боялись Аполлона. Быть может, он  действительно  сильнее
остальных? И пока боги пытались обнаружить его и  уничтожить,  он  в  свой
черед прикидывал, как расправиться с ними. А я попал между двух огней!
   Слабый звук привел меня в чувство -  гнусавый  вой  коровьих  рогов!  Я
увидел, что утренний свет уже протянул серые пальцы в подкоп. Иешуа  вновь
вывел свою процессию. Настало время нанести смертельный удар  Иерихону.  Я
высек кресалом огонь, поджег факел, а потом  сунул  его  под  груду  сухих
веток у подножия стены. Голые сучья мгновенно вспыхнули.  Я  сразу  понял,
что медлить не следует, и нырнул под низкую кровлю  туннеля.  Жар  обжигал
мою спину, и я уже опасался, что огонь воспламенит бревна,  поддерживавшие
стены подкопа, и тогда кровля рухнет и погребет меня под обломками. Я полз
на животе гораздо медленнее, чем мне бы  хотелось,  и  невольно  вспоминал
предыдущие  жизни  и  смерти.  Где  только  я  не  погибал!   И   в   лаве
извергавшегося вулкана, и в ослепительном вихре вспышки ядерного реактора.
   Дым заставил меня закашляться. Я закрыл глаза и ужом  скользил  вперед,
подгоняемый жгучим пламенем, к свежему воздуху.
   Вдруг сильные ладони схватили мои кулаки... Я ощутил, что меня  волокут
по каменистой почве. Открыв глаза, я увидел Лукку. Ругаясь, он  вытаскивал
меня к свету и спасению.
   Мы встали, окруженные воинами-хеттами, готовыми к битве.
   - Ну как, получается? - спросил я Лукку.
   Он мрачно улыбнулся:
   - Взгляни сам.
   Вместе мы вышли из шатра  посмотреть  на  город.  Тонкие  струйки  дыма
поднимались от основания стены, темнея на глазах. Дым сгущался.
   - Должно быть, загорелись крепежные бревна, - предположил Лукка.
   Вдали за изгибом стены  израильтяне  дули  в  рога,  били  в  барабаны,
звенели кимвалами. Они возносили хвалу своему богу, а люди Иерихона стояли
на стене, которой суждено было рухнуть,  и  наблюдали  за  представлением,
отпуская насмешливые замечания и хохоча.
   Я взглянул на шатры  израильтян.  Там  торопливо  выстраивались  воины,
по-разному одетые и вооруженные. Редко на ком можно было увидеть  панцирь,
но каждый держал в руках нечто вроде щита и  либо  меч,  либо  копье.  Они
приготовились к битве.
   Когда процессия обогнула стену, Иешуа приказал своим людям выступать. Я
увидел, что их несколько тысяч: в бой шли все - от  юных  до  седобородых.
Они следовали за священниками, но держались от стены намного дальше  -  на
расстоянии, превышавшем полет стрелы.
   Жрецы дошли до того места, где от основания  стены  поднимался  дым,  и
повернули назад в свой лагерь. Воины  остались  там,  словно  ожидая,  что
стена вот-вот падет к их ногам.
   Так и случилось.
   Когда армия израильтян приблизилась к  городу,  дым  повалил  чернее  и
гуще, я услышал стон, словно бы какое-то чудище заворочалось под землей  и
теперь пыталось вырваться наружу. Люди на стене жестикулировали. Я  слышал
их полные ужаса вопли. И вдруг со страшным грохотом часть  стены  осела  и
рассыпалась. Облако серо-красной пыли, поглотив дым, покатилось по равнине
навстречу нам.
   Одинокая труба запела ясным голосом, заглушая утихающий грохот и  крики
в городе. С воплем, сотрясшим землю, войско израильтян не разбирая  дороги
ринулось в брешь в стене Иерихона.



        "32"

   Полдня я удерживал возле себя Лукку и его отряд, не желая рисковать ими
в бою. Свою работу мы сделали, а битва - дело израильтян.
   Но когда солнце поднялось  над  головой,  Иерихон  уже  пылал,  и  даже
невозмутимый Лукка дрожал в предвкушении добычи.
   Я стоял возле шатра, из которого велся подкоп, и следил  за  уродливыми
клочьями белого дыма, рвавшимися в безоблачное небо.
   Хетты сидели или стояли в тени шатра, то и дело  бросая  вопросительные
взгляды в мою сторону. Наконец Лукка обернулся ко мне.
   Но прежде чем он открыл рот, я сказал:
   - К ночи возвращайтесь в лагерь.
   Лицо его расплылось в ухмылке, Лукка приказал своим людям следовать  за
собой. Волчьей стаей ринулись они в город за добычей.
   Я проводил их до пролома, чтобы взглянуть  на  дело  своих  рук.  Стена
оказалась толще девяти метров. Раскаленная груда кирпичей и обломков  жгла
ноги даже через подошвы. Огонь еще не погас и тлел глубоко  внизу.  Тонкий
серый дымок вырывался  из-под  нижних  поперечин  стены  на  дальнем  краю
пролома. Пламя будет лизать их еще много часов, а может, и дней. Я  понял:
обрушится вся стена.
   Внутри города  разыгрывались  знакомые  мне  по  войне  в  Трое  сцены,
израильтяне оказались не лучше ахейцев; они убивали, насиловали, грабили и
жгли -  как  варвары  Аргоса  и  Итаки  на  равнине  Илиона.  Жажда  крови
переполняла их. И не важно, какому  богу  они  поклонялись,  каким  именем
называли его... Там и тут люди вели себя словно звери.
   "Быть может, Елена права, - подумал я, - и только в  Египте  мы  найдем
хотя бы следы культуры, порядка и мира?"
   Я отвернулся от раскаленной осыпи и направился в свое жилище.  К  моему
удивлению, царица Елена собрала при себе  целый  двор.  Она  сидела  возле
шатра,  окруженная  двумя  дюжинами  израильтянок.  Я  приблизился,  чтобы
услышать, о чем она говорила.
   - Вернутся  они  грязными,  окровавленными  и  преисполненными  похоти.
Приготовьте им ванну, добавьте  в  воду  ароматов,  чтобы  они  омылись  и
успокоили бушующую кровь.
   - Каких ароматов? - переспросила одна женщина.
   - Как это - ванну? - удивилась другая.
   Елена ответила:
   - Да, и пусть ваши служанки искупают ваших мужей...
   - Служанки? - Тут все расхохотались.
   Елена сохраняла невозмутимость.
   - Лучше расскажи нам, как ты пользуешься краской для глаз. У  тебя  они
кажутся такими огромными. А какими  амулетами  можно  приворожить  к  себе
мужчину?
   Я отошел, удивленно покачивая головой. Пока мужчины удовлетворяли  свою
жажду крови - убивали, жгли, грабили, - женщины, следуя мудрому инстинкту,
выспрашивали у более мудрой  милые  женские  секреты,  чтобы  приручить  и
покорить собственных мужей.
   Какое-то время я бесцельно слонялся среди шатров - в лагере  оставались
только дети и старики.  Женщины  держались  вместе,  сходились  небольшими
группками, такими же, как та, что собралась возле Елены, перешептывались и
время от времени поглядывали на горящий город.
   - Орион! - окликнул меня кто-то звучным голосом.
   Я обернулся и заметил Иешуа, расположившегося в тени полосатого полога,
растянутого над входом в  его  небольшой  шатер.  Ветерок  слегка  вздымал
полотнище, надувая шерстяную ткань. Я ощущал прохладу, принесенную ветром,
сладкое благоухание финиковых  пальм.  Пожар,  бушевавший  в  городе,  уже
поглощал воздух из речной долины.
   Несколько жрецов постарше отдыхали возле  Иешуа  на  скамейках  или  на
земле. Они казались усталыми и чуть пристыженными.
   - Ты получил Иерихон, - сказал я Иешуа.
   - Благодаря воле нашего бога, - ответил он, а затем добавил: -  Спасибо
тебе.
   Я слегка склонил голову.
   - Ты сослужил великую службу богу Израилеву  и  его  народу,  -  сказал
Иешуа. - И получишь награду.
   - Мне приятна  благодарность  твоих  людей.  -  Язык  не  поворачивался
сказать, что я был рад им помочь. - Через день, но не дольше, я и мои люди
продолжим свой путь... На юг.
   Он знал, что я говорю про Египет.
   - А ты уверен, что тебе нужно идти в ту сторону?
   - Вполне.
   - Значит, это ее желание, не так ли?
   - Да.
   - Орион, зачем тебе жизнь подкаблучника? Оставайся со мной!  Будь  моей
десницей. Есть и другие города. Филистимляне, окопавшиеся на побережье,  -
могущественные враги.
   В его запавших сверкавших глазах пылал тот же огонь,  что  струился  из
глаз Золотого бога. Огонь безумия? Или величия? И того и другого, решил я,
- они не существуют порознь.
   - У меня нет вражды к филистимлянам или к кому-то еще в этих  краях,  -
отвечал я. - Но у меня есть личная причина стремиться в Египет.
   - Ты привязан к юбке женщины, - сказал он.
   Я, стремясь задеть его самолюбие, заявил:
   - В Египте я хочу отыскать бога.
   - Лживого бога, - отрезал Иешуа. - Есть только один истинный Господь...
   - Я знаю, как ты веруешь, - сказал я, прежде чем он успел продолжить. -
И быть может, ты прав. Но что, если ты поклоняешься тому богу, которого  я
ищу в Египте?
   - Зачем же тебе искать его в стране рабства и тирании?
   - Египет - цивилизованная страна, - возразил я.
   Иешуа плюнул на землю  передо  мной.  Один  из  слушавших  нашу  беседу
белобородых старцев священников с трудом поднялся на ноги и,  опираясь  на
посох, ткнул в меня костлявым пальцем:
   - Это Египет - цивилизованная страна?  Та  земля,  царь  которой  может
повелеть своим воинам поразить  всех  новорожденных  девочек  израильских,
просто услышав от своих слуг, что наш народ слишком умножился! В чем здесь
цивилизация? В том, что он  справедливо  решил,  что  избиением  мальчиков
ничего не добьется? - В старческом голосе звенел  гнев.  -  Египет  -  это
земля, где  весь  наш  народ  в  неволе  возводил  истуканов  для  тирана,
убивавшего наших детей.
   Моргая я глядел на него, не зная, как ответить.
   - Мы бежали из Египта, - продолжил Иешуа,  -  прихватив  с  собой  лишь
одежду и скромный скарб, который могли унести на  плечах  своих,  но  царь
послал войско, чтобы вернуть нас  назад;  только  чудо,  которое  сотворил
Господь наш, спасло нас, позволило ускользнуть от преследователей.  Долгие
годы мы скитались по пустыне Синайской, предпочитая страдать от  голода  и
жажды, чем возвращаться в рабство. Нет, Орион, не думай, -  в  Египте  нет
культуры.
   - Но мне нужно туда, - настаивал я.
   - Чтобы найти бога, на самом деле пребывающего среди нас?  Оставайся  с
нами, и Господь благословит тебя.
   - Богу, которого я ищу, поклоняются многие люди  и  разными  способами.
Некоторые считают его богом Солнца...
   - Есть только один истинный бог, - вмешался  старый  священник.  -  Все
прочие лживы.
   - Именно он и велел мне искать себя в Египте, - с отчаянием возразил я.
   Старец отшатнулся от меня. Лицо Иешуа побелело.
   - Господь говорил с тобой?
   - Да.
   - Во сне?
   Я указал на далекий берег:
   - Там, возле реки, несколько дней назад.
   - Богохульство! - прошипел старый священник,  перебирая  длинную  белую
бороду.
   Иешуа покачал головой с гримасой презрительного понимания:
   - Орион, ты видел не бога Израилева, а человека или призрак.
   Он знал все заранее и ни капли не сомневался в своей правоте. Я  понял,
что спорить бесполезно. Если бы они только узнали, что  их  бог,  которому
они поклоняются, и есть тот самый творец, которого я поклялся убить,  меня
бы разорвали на куски, не дав сойти с места...
   - Возможно, ты прав, - согласился я. - Однако мой путь лежит в Египет.
   Иешуа не терял надежды отговорить меня:
   - Напрасно, Орион. Лучше бы ты остался с нами.
   - Я не могу, - сказал я.
   Иешуа не смог ничего ответить и просто развел руками, отпуская меня.  И
я вышел, но по дороге к своему шатру меня не оставляла уверенность  -  так
просто он нас не отпустит.
   Когда ночь раскинула свой черный плащ над руинами Иерихона, израильтяне
вернулись в лагерь; запятнанные кровью мужчины несли в свой стан богатства
самого старого города мира. Небольшими группками возвращались они к  своим
шатрам и к ожидавшим их женщинам...  Были  они  молчаливы  и  мрачны,  ибо
память о жестоких злодеяниях уже начинала жечь их  совесть.  Женщины  тоже
молчали, понимая, что вопросов лучше не задавать.
   Лукка привел две дюжины  своих  воинов;  каждый  из  них  сгибался  под
грудами шелков, одеял, оружия,  доспехов,  украшений,  драгоценной  резной
кости.
   - В Египте мы будем богачами, - гордо  заявил  он,  когда  награбленное
сложили к моим ногам возле костра.
   Я негромко сказал ему:
   - Если нам и суждено оказаться в Египте, то лишь вопреки желанию  Иешуа
и его народа.
   Лукка взглянул на меня, и даже  в  неверном  свете  пляшущих  отблесков
костра я увидел, как изменилось его лицо.
   - Пусть люди держатся вместе; будьте готовы выступить по моему приказу,
- сказал я ему.
   Он коротко кивнул, и  немедленно  воины  принялись  собирать  добычу  и
укладывать ее на повозки.
   Сегодня Елена еще сильнее, чем обычно, стремилась оставить  израильтян,
а когда я рассказал ей о своих предчувствиях, решила:
   - Нужно бежать немедленно, этой же ночью, пока они опьянены  победой  и
уснут, не выставив часовых.
   - А что будет завтра утром, когда они обнаружат наше отсутствие?  Разве
они не сумеют догнать нас и силой вернуть обратно?
   - Тогда пусть их сдерживает Лукка  со  своим  отрядом,  а  мы  с  тобой
убежим, - предложила она.
   - Пусть они умрут, дав нам возможность опередить  погоню  на  несколько
часов? - Я покачал головой. - Мы уйдем отсюда, но сначала я уговорю  Иешуа
отпустить нас по-хорошему.
   Она рассердилась, но поняла, что другого пути нет.


   Той ночью я спал без сновидений и не  посещал  творцов.  А  утром  меня
осенило. План оказался донельзя прост, но я надеялся, что он сработает.
   Целый день ушел на церемонии, на  благодарение  и  восхваление  бога...
Звучали  скорбные  и  меланхоличные  мелодии.  Израильтяне  облачались   в
одеяния, недавно захваченные в Иерихоне, и, выстроившись рядами, воспевали
победу.
   И хотя слова гимнов посвящались невидимому богу,  я  видел,  что  глаза
иудеев смотрели на Иешуа и  хвалу  они  возносили  ему.  Иешуа  в  длинных
многоцветных одеяниях молча стоял перед ними и принимал поклонение.
   К закату люди разделились на семьи, собрались возле своих очагов, песни
их повеселели. Повсюду начинались пляски. Хороводы женщин и мужчин кружили
отдельно, и все смеялись, огибая костры и вздымая пыль.
   Бенджамин прислал  мальчика,  чтобы  пригласить  меня  к  шатру  своего
семейства, но я вежливо отклонил предложение, поскольку  не  мог  взять  с
собой Елену.
   У израильтян мужчины и женщины не только ели порознь, но и танцевали.
   Я ждал приглашения от Иешуа, и когда мы отобедали,  молодой  человек  в
новоприобретенном бронзовом панцире подошел к нашему очагу и  сказал  мне,
что их предводитель хочет поговорить со мной. Я  приказал  Елене  и  Лукке
готовиться в дорогу, а сам отправился  за  молодым  израильтянином.  Шатер
Иешуа был полон трофеев, захваченных в  Иерихоне:  прекрасных  кипарисовых
ларцов, украшенных слоновой костью, до краев  набитых  тонкими  одеяниями,
тканей,  вышитых  покрывал,  одеял...  Столы  прогибались   под   тяжестью
золоченых кубков и блюд, искусно украшенных кинжалов,  мечей,  кувшинов  с
вином, россыпей драгоценных камней.
   Я окинул сокровища одним быстрым взглядом, потом посмотрел на Иешуа.
   Он  восседал  на  груде  подушек  в  дальнем  конце  шатра,  утопая   в
великолепном наряде, как и подобает восточному владыке. Движением руки  он
отпустил служанок, которые босиком пробежали  мимо  меня,  оставив  нас  в
шатре с глазу на глаз.
   - Бери свою долю, - предложил Иешуа, показывая на добычу. -  Бери  все,
что хочешь, и  не  забудь  прихватить  какие-нибудь  украшения  для  своей
прекрасной спутницы.
   Я прошел мимо сокровищ и опустился на ковер у его ног.
   - Иешуа, я не хочу никаких трофеев. Только выполни свое  обещание  и  с
миром отпусти нас - ведь это мы отдали Иерихон в твои руки.
   Вина в шатре не было, но Иешуа казался опьяненным... Наверное, победой.
А может быть, предвкушением будущих завоеваний.
   - Сам бог послал мне тебя, Орион, - отвечал он. -  И  он  прогневается,
если я отпущу тебя.
   - Ты говоришь от лица своего бога?
   Иешуа гневно прищурился, однако ответил достаточно кратко:
   - Теперь мы нападем на  амалекитян.  Они  угрожают  нашему  флангу,  их
следует полностью уничтожить.
   - Нет, - отрезал я.
   - Ты и твои хетты слишком большая сила, чтобы я согласился  так  просто
отказаться от вашей помощи, - заметил Иешуа. -  Тем  более  сейчас,  когда
вокруг столько врагов.
   - Мы должны уйти.
   Он поднял руку, останавливая меня:
   - Уйдешь, когда в этих землях настанет мир и дети Израиля  смогут  жить
здесь, не боясь нападения соседей.
   - Но на это уйдет много лет, - возразил я.
   Он пожал плечами:
   - На все воля Божья.
   Я заставил себя улыбнуться:
   - Иешуа, кому, как не тебе, понять стремление человека к свободе? Я  не
хочу быть рабом, не хочу служить тебе и твоему богу.
   - Рабом? - Он вновь указал на добычу. - Разве раба так награждают?
   - Раб тот, кто не может отправиться, куда хочет, и  не  важно,  сколько
побрякушек навесил на него хозяин.
   Он разгладил кудрявую бороду.
   - Боюсь, что тебе придется побыть какое-то время рабом, Орион. А заодно
и твоим хеттам.
   - Это невозможно, - настаивал я.
   - Если ты будешь возражать, - пригрозил  Иешуа  кротко,  словно  бы  мы
разговаривали о погоде, - за твое упрямство заплатят твои люди...  И  твоя
красавица.
   Я ожидал именно такого разговора  и  нисколько  не  удивился  подобному
повороту событий. Встав, я посмотрел на него.
   - Бенджамин сказал мне, - ответил я, - что  твой  бог  поразил  египтян
многими казнями, чтобы их царь отпустил вас в землю обетованную. Казней не
обещаю, но если вы силой заставите нас остаться, то пожалеете об этом.
   Лицо Иешуа побагровело... От гнева или стыда, я так и  не  понял.  И  я
вышел, оставив его одного в шатре, и направился к себе.
   Лукка и Елена принялись расспрашивать меня, когда мы наконец выступаем.
   - Завтра, с зарей, - отвечал я. - А теперь - спать.  Нас  ждет  трудный
день.



        "33"

   Елена оказалась права: в эту ночь израильтяне забыли про  бдительность.
Мужчины иерихонские были убиты,  женщины  и  дети,  оставшиеся  в  городе,
прятались в обугленных руинах ограбленных домов. Некого  бояться,  незачем
выставлять стражу  и  часовых.  После  дневных  церемоний  и  праздничного
пиршества израильтяне спали крепко.
   Безмолвно пробрался я в темноте к жилищу  Иешуа.  Вокруг  рдели  черные
угли костров, а над головой во  всем  великолепии  горело  звездное  небо.
Млечный Путь пересекал небеса; взглянув вверх, я вновь принялся отыскивать
звезды, к которым вместе с моей любимой мы направлялись перед смертью.
   Впрочем, не время  вспоминать  и  горевать.  Я  вошел  в  шатер  Иешуа,
переступив через уснувших возле входа слуг.
   Я направился в том направлении, откуда  шло  улавливаемое  мной  тепло,
которое излучало тело Иешуа...
   "Как гадюка",  -  усмехнулся  я  про  себя.  Впрочем,  моя  способность
чувствовать тепло уступала острому зрению гремучей змеи, способной  видеть
в темноте.
   Иешуа лежал ко мне спиной  на  подушках,  тех  же  самых  подушках,  на
которых он восседал несколько часов  назад...  И  в  той  же  великолепной
одежде.
   Он спал один. Неплохо.
   Я нагнулся и зажал левой рукой его рот.  Иешуа  мгновенно  проснулся  и
принялся колотить воздух руками и ногами.  Тогда  я  сдавил  его  горло  и
шепнул:
   - Неужели ты хочешь, чтобы ангел смерти посетил твой шатер?
   Глаза его расширились. Иешуа узнал меня и умолк.
   Не отрывая руки от его рта, я поднял его на ноги и проговорил:
   - А теперь мы с тобой совершим небольшое путешествие.
   Я устремился мысленно к миру творцов, -  на  какой-то  момент  зажмурил
глаза и ощутил мгновенный  укол  леденящего  холода,  а  потом  нас  вновь
охватило тепло. Иешуа находился в моих руках, левой я по-прежнему  зажимал
его рот, а правой держал за плечо.
   Мы стояли над огромным городом. Все вокруг окутывало золотое сияние.  И
тут я понял, что впервые вижу здесь все достаточно отчетливо.
   Под  нами  распростерся  изумительный  город.  Дивные  башни  и   шпили
вздымались к прозрачному куполу.
   Глаза Иешуа вылезли из орбит. Я освободил его рот, но  израильтянин  не
мог вымолвить даже слова.
   - Орион! Это уж слишком!
   Передо мной стоял худощавый Гермес.
   - Мало нам тебя, так  ты  еще  вздумал  таскать  сюда  кого  попало,  -
усмехнулся он. - Если увидят остальные...
   - Ты намекаешь, что никому не скажешь? - поддел я его.
   Он ухмыльнулся:
   -  Сказать  не  скажу,  но  у  нас  нет  секретов  друг  от  друга,  мы
обмениваемся информацией независимо от того, нравится  нам  это  или  нет.
Однако если бы я был на твоем месте,  то  постарался  бы  убраться  отсюда
раньше, чем остальные решат, что ты чрезмерно обнаглел.
   - Спасибо, я так и поступлю.
   - Ну смотри. - И он исчез.
   Ноги Иешуа подкосились, и  мне  пришлось  поддержать  его.  Оглядевшись
вокруг, чтобы запомнить  все  в  подробностях,  я  вновь  закрыл  глаза  и
вернулся усилием воли туда, откуда мы прибыли. Я  открыл  глаза  в  темном
шатре. Иешуа лежал на моих руках, его тело сотрясала дрожь.
   - Когда настанет рассвет, - сказал я, - мой отряд выйдет из лагеря.  Мы
служили тебе верно, и я надеюсь, что ты не станешь  нарушать  договор;  но
если ты любым способом посмеешь воспротивиться нам, я приду к тебе ночью и
вновь перенесу тебя в ту золотую землю, но оставлю там навсегда.
   Я опустил Иешуа на подушки и вышел из шатра. Больше я никогда не  видел
его.




        "ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЕГИПЕТ"


        "34"

   И вновь Елена не ошиблась:  в  Египте  процветала  культура.  Увиденное
потрясло даже Лукку.
   - У здешних городов нет стен, - удивился он.
   Мы пересекли скалистый дикий Синай  через  горные  ущелья,  по  пескам,
пламеневшим под безжалостным солнцем, стремясь в Египет.  Редкие  племена,
населявшие Синай, подозрительно относились  к  пришельцам,  однако  законы
гостеприимства  пересиливали  страхи.  Не  сказать,  чтобы  пастухи-номады
радовались нам - нас кормили, поили и  от  всей  души  желали  счастливого
пути, лишь бы мы поскорее убирались с глаз долой.
   Я всегда оставлял хозяевам что-нибудь  ценное,  то  янтарную  камею  из
Трои, то тонкую,  с  почти  прозрачными,  как  молодая  листва,  стенками,
каменную чашу из Иерихона.
   Номады с удовольствием принимали  подобные  безделушки.  Они  знали  им
цену... Более того, наши дары говорили им, что мы  выполняем  долг  гостя,
так же как они сами не пренебрегают обязанностями хозяев. И все же жара  и
пустынный пейзаж угнетали нас. Трое наших людей умерли от лихорадки. Быки,
что тащили наши повозки, падали один за другим, не  выдерживали  дороги  и
кони. Мы заменяли их выносливыми и рослыми ослами и своенравными  вонючими
верблюдами, которых выменивали у номадов на драгоценные  камни  и  хорошее
оружие. Мы оставили грохотавшие повозки  и  перегрузили  нашу  поклажу  на
ослов и мулов.
   Елена лучше переносила дорогу, чем многие  мужчины.  Теперь  она  ехала
верхом  на  крикливом,  едва  прирученном  верблюде,   в   раскачивавшемся
паланкине  под  шелком,  прятавшим  ее  от  солнца.   Все   мы   исхудали,
безжалостное светило вытопило жир и влагу из наших тел.  И  все  же  Елена
оставалась прекрасной. Она не нуждалась  ни  в  косметике,  ни  в  изящной
одежде. Эта женщина никогда не жаловалась на тяготы пути, прекрасно  зная,
что каждый шаг приближает наш отряд к Египту.
   Я тоже не роптал... Зачем? Ведь и я стремился в Египет,  на  встречу  с
Золотым богом.
   Наконец настало утро того дня, когда  наш  крошечный  отряд  увидел  на
горизонте пальму. Она манила нас,  словно  говоря,  что  наше  путешествие
заканчивается. Мы поторопили наших животных и вскоре увидели, что прямо на
глазах меняется местность. Вокруг становилось все больше и больше зелени.
   Нас приветствовали деревья и возделанные поля. Полуобнаженные мужчины и
женщины сгибались, возделывая поля, трудились среди паутины  ирригационных
каналов. Вдалеке я увидел реку.
   - Это Нил, - произнесла Елена, сидевшая на верблюде. Его вел кто-то  из
хеттов, и она приказала воину подвести животное ближе ко мне. Я повернулся
в самодельном седле из нескольких сложенных покрывал и взглянул на нее.  -
Во всяком случае, его рукав. Должно быть, перед нами дельта.
   Крестьяне не обратили внимания на очередной вооруженный отряд - слишком
маленький, чтобы представлять для  них  серьезную  опасность,  но  слишком
большой, чтобы кто-то захотел пускаться в расспросы. Скоро мы  набрели  на
дорогу, уходившую в город Тахпанхес в дельте Нила.
   Лукку потрясало отсутствие оборонительных стен, меня же удивили размеры
города. Если Троя и  Иерихон  умещались  на  нескольких  акрах,  Тахпанхес
раскинулся почти на милю. Едва ли в нем больше жителей, чем в Иерихоне, но
они селились в просторных домах, выстроившихся вдоль широких прямых улиц.
   На  окраине  мы  обнаружили  постоялый  двор.  Несколько  строений   из
сырцового кирпича окружали центральный дворик; величественные пальмы и ивы
защищали его от вездесущего солнца. Часть двора  занимал  виноградник.  На
другой стороне реки рос сад, напротив располагались стойла. В  зависимости
от того, с какой стороны дул ветер, воздух пах лимонами  и  гранатами  или
конской мочой либо же приносил с собой докучливых мух.
   Хозяин постоялого двора был рад принять на постой  две  дюжины  усталых
путников. Этот невысокий, округлый и лысый, весьма бодрый человек  средних
лет постоянно складывал ладони на круглом брюшке.
   Кожа его была темна, как плащ Лукки, но глаза  поблескивали  огоньками,
особенно когда он занимался любимым делом -  вычислял,  сколько  взять  за
услуги.
   Помогала ему семья: жена, столь же темнокожая,  как  и  ее  кругленький
муж, - она казалась еще толще его - и дюжина темнокожих ребятишек,  самому
младшему из которых исполнилось шесть лет. Еще там жили кошки. Я  насчитал
десяток только во дворе. Прищурив глаза, они  следили  за  нами,  медленно
пробираясь по балконам или по глинобитному полу.  Дети  хозяина,  худые  и
шустрые, помогли нам разгрузиться, приглядели за животными,  показали  нам
комнаты.
   Я понял, что могу свободно изъясняться с египтянами.
   Если Лукка и удивлялся моим лингвистическим способностям, он никогда не
проявлял своего удивления. Елена воспринимала это как должное,  хотя  сама
владела только родным языком и тем его диалектом, на  котором  говорили  в
Трое.
   Как только мы разгрузили поклажу и устроились в  комнатах,  я  разыскал
хозяина в  кухне,  расположенной  снаружи  дома.  Он  покрикивал  на  двух
девушек, выпекавших круглые и плоские лепешки в печи, похожей на улей.  Их
одежда состояла только из  набедренных  повязок,  молодые  груди  чаровали
упругостью, а гибкие темные тела увлажнял пот.
   Если хозяину и не понравилось, что я увидел его дочерей  полураздетыми,
он ничем этого не показал. Напротив, когда я появился, он улыбнулся мне  и
кивнул на дочерей.
   - Жена заставляет девочек готовить, - сказал он без всяких предисловий.
- Она говорит им, что иначе не получат хорошего мужа. А  по-моему,  одного
этого умения мало, нужно уметь и другое. - Он многозначительно усмехнулся.
   Хозяин явно намекал, что он не против того, чтобы гости позабавились  с
его дочерьми. Лукка будет доволен. Но я не отреагировал  на  его  намек  и
произнес:
   - Я привел своих людей в вашу землю, чтобы предложить их услуги  вашему
царю.
   - Великому Мернепта? [тринадцатый сын фараона Рамсеса II, правил с 1225
г. по 1215 г. до н.э.] Он в Уасете, это вверх по реке.
   - Мои солдаты - хетты. Они хотят поступить на службу к твоему царю.
   Улыбка исчезла с лица хозяина.
   - Хетты? Мы враждовали с ними.
   - Хеттского царства более не существует. Эти люди остались без  работы.
Может быть, в городе есть представитель  царской  власти...  Чиновник  или
полководец, с которым можно переговорить?
   Он закивал так, что затряслись щеки:
   - Царский чиновник уже здесь, во дворе, и хочет видеть тебя.
   Ничего не сказав, я последовал за хозяином.
   Представитель власти уже прибыл, чтобы встретить гостей.
   Должно быть, хозяин постоялого двора отправил к нему  одного  из  своих
сыновей с вестью, как только мы переступили его порог.
   Несколько кошек врассыпную бросились из-под  наших  ног,  когда  жирный
хозяин повел меня между колонн коридора к боковому входу во двор.  Там,  в
тени виноградника, восседал седовласый мужчина с  худым  лицом  и  впалыми
щеками, чисто выбритый, как и положено египтянину. Он  поднялся  на  ноги,
когда я приблизился к нему, и оказался не выше хозяина  постоялого  двора.
Его макушка едва доходила до  моего  плеча.  Впрочем,  кожа  его  казалась
светлее, и он был гибок, словно клинок меча. Чиновник был безоружен;  лишь
золотой медальон на цепочке - символ власти - свисал с шеи.
   Взглянув на его легкие белоснежные одежды, я вдруг осознал, что  грязен
и немыт... И одет в кожаную  юбку  с  жилетом,  которые  не  снимал  много
месяцев.
   По давней привычке я носил под юбкой на бедре кинжал. Одежда моя сильно
истерлась после долгого странствия, мне следовало вымыться и побриться,  я
даже подумал, что лучше не вставать так, чтобы  ветер  мог  донести  запах
моего тела до этого цивилизованного человека.
   - Перед тобой Неферту, слуга царя Мернепта, Повелителя Обеих Земель,  -
представился он, держа руки вдоль тела.
   - Меня зовут Орион, - ответил я.
   Под виноградником стояли две деревянные скамьи. Неферту пригласил  меня
сесть.
   "Вежлив, - подумал я, - или же просто не  хочет  запрокидывать  голову,
чтобы поглядеть на меня".
   Наш премудрый хозяин появился из кухни с  подносом,  на  котором  стоял
каменный запотевший кувшин, две  симпатичных  каменных  чаши  и  маленькое
блюдо с морщинистыми черными маслинами. Он  поставил  блюдо  на  небольшой
деревянный стол, так чтобы Неферту мог до  него  легко  дотянуться,  потом
поклонился и, улыбаясь, исчез в кухне.
   Чиновник разлил вино, и мы  выпили  вместе.  Вино  оказалось  слабым  и
кислым, но прохладным, и это было приятно.
   - Ты не хетт, - спокойно произнес он, опуская чашу, голосом негромким и
ровным, как подобает человеку, привыкшему говорить и с теми, кто ниже  его
рангом, и с теми, кто выше.
   - Да, - согласился я, - я пришел издалека.
   Он внимательно выслушал историю о падении Трои и Иерихона,  а  также  о
том, что люди Лукки предлагают свои  услуги  его  царю.  Весть  о  падении
царства хеттов его не удивила.  Но  когда  я  заговорил  об  израильтянах,
взявших Иерихон, глаза его слегка расширились.
   - Это те самые рабы, которых наш царь Мернепта прогнал за Красное море?
   - Да, - подтвердил я. - Впрочем, они уверяют, что бежали из  Египта,  а
ваш царь пытался вернуть их, но не сумел.
   Улыбка промелькнула на тонких губах Неферту  и  мгновенно  исчезла.  Он
спросил с некоторым удивлением:
   - И неужели они сумели взять Иерихон?
   - Сумели. Они полагают, что сам бог направил их в  землю  Ханаанскую  и
отдал ее в их руки.
   Неферту улыбнулся, оценив иронию.
   - Тогда они смогут послужить заслоном на нашей границе, защищая  ее  от
азиатских племен, - сказал он. - Эта новость будет передана фараону.
   Мы проговорили несколько часов в тенистом уголке двора.  Я  узнал,  что
слово "фараон" - в  том  смысле,  который  вкладывал  в  него  Неферту,  -
означает правительство, двор царя. В течение многих лет Египет подвергался
нападениям людей моря - так здесь называли воинов из Европы и  с  Эгейских
островов, они совершали набеги на прибрежные города и даже  углублялись  в
дельту.
   С его точки зрения, Агамемнон и его ахейцы тоже  принадлежали  к  людям
моря, то есть к варварам. И в падении Трои он видел поражение цивилизации.
Я  согласился  с  ним,  хотя  и  не   стал   рассказывать   о   том,   что
воспрепятствовал Золотому богу, желавшему предотвратить разрушение Трои.
   Не стал я объяснять ему и того, что спутница моя -  не  кто  иная,  как
царица Елена, и о том, что законный муж Менелай ищет ее. Я говорил  только
о своих воинах, о том, что мой отряд стремится поступить на службу  к  его
царю.
   - Войску всегда необходимы люди, - проговорил Неферту.
   Вино мы уже выпили, от маслин осталась горстка косточек,  и  заходившее
солнце бросало длинные тени, тянувшиеся через двор. Ветер  переменился,  и
его порывы несли к нам от стойла противно жужжавших мух. И все  же  он  не
стал приказывать рабу встать возле нас с опахалом и отгонять их.
   - А возьмут ли чужестранцев в войско? - поинтересовался я.
   Ироническая улыбка вернулась на его лицо.
   - Наше войско состоит в основном из варваров. Сыны Обеих  Земель  давно
забыли про стремление к ратным подвигам.
   - Значит, хеттов примут?
   - Конечно! Мы будем рады, особенно если они  столь  искусные  инженеры,
как ты говорил.
   Он велел мне подождать на постоялом дворе, пока  он  передаст  весть  в
Уасет, столицу, расположенную на  далеком  юге.  Я  предполагал,  что  нам
придется провести в Тахпанхесе много недель,  но  уже  на  следующий  день
Неферту вернулся на постоялый двор и сказал, что приближенный военачальник
царя хочет видеть воинов из рассеявшейся армии хеттов.
   - Он здесь, в Тахпанхесе? - удивился я.
   - Нет, он находится в столице, при великом дворе Мернепта.
   Я заморгал от удивления:
   - Но каким образом ты получил весть?
   Неферту расхохотался с неподдельным удовольствием:
   - Орион, превыше всех богов  мы  почитаем  Амона,  бога  Солнца.  Он  и
передает наши вести по всей земле с помощью зеркал, улавливающих его свет.
   "Солнечный телеграф". Я тоже расхохотался.  Как  все  становится  ясно,
когда объясняют. Вести могут летать по этой стране со скоростью света.
   - Ты должен привести своих людей в Уасет, - продолжал Неферту.  -  А  я
буду сопровождать тебя. Впервые за  многие  годы  мне  доведется  посетить
столицу. Я хочу поблагодарить тебя за предоставленную возможность, Орион.
   Я слегка наклонил голову.
   Счастью Елены не было конца, когда она узнала, что  мы  направляемся  в
столицу.
   - Но никто не гарантирует, что мы встретимся с царем, -  предупредил  я
ее.
   Подобное предположение она отмела легким движением руки.
   - Как только царь узнает, что  царица  Спарты  и  Трои  прибыла  в  его
столицу, он тут же потребует, чтобы меня представили ему.
   Я ухмыльнулся:
   - Напротив, как только царь поймет, что Менелай способен высадиться  на
его побережье, чтобы найти тебя, он может потребовать, чтобы ты немедленно
вернулась в Спарту.
   Она нахмурилась. И когда мы ночью  улеглись  на  продавленную  кровать,
Елена обернулась ко мне и поинтересовалась:
   - А что будет потом, когда ты передашь меня египетскому царю?
   Я улыбнулся ей, затканной лунными тенями, погладил роскошные волосы:
   - Царь  немедленно  воспылает  страстью  к  тебе.  Или  отдаст  в  жены
кому-нибудь из сыновей.
   Она не поддержала мою шутку:
   - А ты действительно думаешь, что  он  может  отослать  меня  назад,  к
Менелаю?
   Я считал подобное возможным и постарался успокоить ее:
   - Нет, конечно же нет. Зачем? Ведь ты явилась сюда  в  надежде  на  его
покровительство. Он не может отвергнуть царицу. Египтяне  считают  ахейцев
своими врагами, они не станут принуждать тебя вернуться в Спарту.
   Елена откинулась на подушку и, глядя в потолок, спросила:
   - А что будет с тобой, Орион? Ты останешься со мной?
   Мне уже хотелось этого.
   - Нет, - сказал я, едва расслышав собственный голос. - Я не могу.
   - И куда же ты отправишься?
   - Искать свою богиню, - сказал я.
   - Но ты сказал, что она умерла.
   - Я попытаюсь вернуть ее к жизни.
   - Ты отправишься в Аид, чтобы вернуть  ее  оттуда?  -  В  голосе  Елены
слышались тревога и страх, она вновь повернулась ко мне и  прикоснулась  к
моему обнаженному плечу. - Орион, не стоит так рисковать! Даже Орфей...
   Я остановил ее, прижав палец к губам:
   - Не пугайся, Елена, я умирал много раз  и  всегда  возвращался  в  мир
живых. Если Аид действительно существует, я не видел его.
   Она взглянула на меня так, словно перед  ней  появился  призрак...  Или
хуже - богохульник.
   - Елена, - сказал я, - твоя судьба здесь, в Египте. Моя же -  в  другом
месте, в краях, где обитают те, кого вы, люди, зовете богами. Они не боги,
вы представляете их не такими, какие они на самом деле. Да, так называемые
боги могущественны, но не бессмертны, и они безразличны к людям.  Один  из
них убил женщину, которую я любил. Я пытаюсь вернуть ее к жизни. Если  мне
это не удастся, я отомщу ее убийце. Вот моя судьба.
   - Значит, ты любишь ее, а не меня?
   Этот вопрос удивил меня, и на какое-то мгновение я  растерялся.  Потом,
взяв ее рукой за подбородок, я проговорил:
   - Елена, тебе можно предпочесть только богиню.
   - Но я люблю тебя, Орион. Ты единственный мужчина, которому я  отдалась
по своей воле. Я люблю тебя и не хочу потерять!
   Печаль охватила меня, и я подумал о том, как мог бы жить с этой  дивной
красавицей в этой прекрасной стране. Но я ответил:
   - Наши судьбы ведут нас разными дорогами, Елена, а одолеть судьбу не по
силам никому.
   Она не плакала. И все  же  в  голосе  ее  слышались  слезы,  когда  она
медленно проговорила:
   - Выходит, выпало мне, Елене, быть желанной для каждого мужчины, кто бы
меня ни увидел, но только не для того, кого я действительно люблю.
   Я закрыл глаза и попытался забыть все миры,  которые  знал.  Почему  не
могу я любить эту прекрасную женщину? Почему  не  могу,  подобно  обычному
человеку, прожить одну жизнь, любя и будучи любимым,  забыть  свою  вечную
битву с силами, стремящимися разрушить  континуум?  Ответ  я  знал:  я  не
свободен: Хочу я того или нет, я - создание Золотого бога... Охотник его и
посыльный. Я могу восстать против него, но жизнь моя зависит от любой  его
прихоти. А потом я увидел ее, мою сероглазую богиню, мою настоящую любовь,
и понял: даже Елену нельзя сравнить с ней. Вспомнил наше короткое счастье,
и сердце мое  переполнилось  горечью  и  болью.  Судьбы  наши  переплетены
навеки, во всех вселенных, во всех временах и  пространствах.  И  если  ее
нельзя вернуть к жизни, жизнь - ничто для меня и пусть придет смерть.



        "35"

   На следующее утро мы отправились по реке в Уасет. Я устал - и  телом  и
духом. Долгий  путь  через  Синай  утомил  даже  меня,  а  грустные  глаза
приунывшей Елены терзали мою совесть.
   Как только наша широкая ладья отвалила от  причала  и  ее  косой  парус
наполнился ветром, виды, звуки, ароматы новой и удивительной земли  заняли
все наше внимание. Если Лукку в основном развлекало отсутствие стен вокруг
городов, нас же восхищало буквально все, что мы видели в Египте  во  время
долгого путешествия вверх по Нилу.
   Неферту играл роль хозяина, охранника  и  проводника,  он  реквизировал
сорокавесельный корабль, на палубе которого нашлись каюты для нас с Еленой
и его самого.
   Вверх по течению  могучей  реки  нас  увлекал  один-единственный  косой
парус: Гребцы не требовались. Как я понял, они были не рабами, а воинами и
подчинялись не капитану корабля, а самому Неферту.
   Я улыбался. Этот весьма цивилизованный человек прихватил с собой  сорок
воинов - чтобы мы не уклонились от избранного пути. Тонкий намек  на  силу
хозяев обеспечивал спокойствие и не  тревожил  нас,  находившихся  под  их
охраной.
   Но если Неферту был способен на подобные тонкости,  земля,  которую  мы
видели с палубы корабля,  казалась  иной:  великий  Египет  скорее  вселял
трепет.
   Жизнь в страну приносил Нил, начинавшийся за  тысячу  миль  отсюда,  на
далеком юге. Вдали поднимались утесы из песчаника и гранита,  за  которыми
виднелась пустыня. Но вдоль живописной реки тонкой лентой тянулись зеленые
поля, качались деревья, поднимались могучие города.
   Обычно через египетский город, протянувшийся вдоль Нила, мы плыли целый
день. Мимо многолюдных пристаней  и  амбаров,  мимо  царских  кладовых,  к
которым тянулись нескончаемые вереницы телег, мимо величественных  храмов,
лестницы которых спускались к каменным причалам с многочисленными лодками,
оставленными богомольцами.
   - Это еще что, - заметил Неферту однажды днем,  когда  вода  несла  нас
мимо очередного города. - Подождите, пока мы доберемся до Менефера.
   Мы лакомились финиками, фигами, тонкими ломтиками сладкой дыни. Неферту
наслаждался обществом Елены. Он прекрасно владел ахейским  и  старался  не
говорить на родном языке в присутствии красавицы.
   Она спросила:
   - Что это за строения на противоположном берегу?
   Я тоже заметил, что города  здесь  всегда  располагались  на  восточной
стороне реки.  Однако  напротив  них,  за  рекой,  обыкновенно  находились
многочисленные сооружения, иногда врезанные в толщу обрывов.
   - Это храмы? - не умолкала Елена,  не  давая  Неферту  ответить  на  ее
первый вопрос.
   - В известном смысле, моя  госпожа,  -  ответил  он.  -  Это  гробницы.
Мертвых бальзамируют, перед тем как  поместить  в  них,  чтобы  они  ждали
следующей жизни, окруженные вещами и пищей, всем, что потребуется им после
пробуждения.
   Недоверие отразилось на прекрасном лице Елены, несмотря на то, что я ей
рассказывал о себе.
   - Итак, ты считаешь, что люди могут прожить несколько жизней?
   Я молчал... Я  прожил  много  жизней,  много  раз  умирал,  каждый  раз
воскресая в новых эпохах, в неведомых краях и временах. Не все люди  живут
больше одной жизни - так говорили мне. И я понял,  что  завидую  тем,  кто
может сомкнуть свои глаза навеки.
   Неферту вежливо улыбнулся:
   - Египет -  древняя  страна,  моя  госпожа.  Наша  история  насчитывает
тысячелетия, восходя к тем временам, когда боги создали землю  и  даровали
мать-Нил нашим предкам. Ты скоро узнаешь, что наш народ  больше  думает  о
смерти и последующей жизни, чем о нынешнем существовании.
   - Я тоже так думаю, - проговорила Елена,  глядя  на  далекие  здания  с
колоннами. - У нас в Аргосе великолепные гробницы положены лишь царям.
   Лицо египтянина расплылось в улыбке.
   - Ты еще не видела истинного великолепия. Подожди до Менефера.
   Беззаботные дни сменяли друг друга, мы плыли по Нилу,  ровный  северный
ветер надувал наш парус. По ночам мы причаливали к пристаням, но спали  на
корабле. Лукке и  его  людям  позволяли  посещать  города,  в  которых  мы
останавливались  на  ночь;  стражники  Неферту  помогали   им   развлечься
традиционным способом -  с  помощью  пива  и  блудниц.  Египтяне  и  хетты
постепенно становились приятелями, - тех, кто вместе пил и  делил  женщин,
на мой взгляд, сложно стравить друг с другом, разве что силой.
   Елена подружилась с корабельной кошкой,  ослепительно  белым  животным,
расхаживавшим по палубе с истинно царским величием... Она позволяла  людям
кормить себя, но не всем, а лишь тем, кому доверяла. У египтян  все  кошки
священны, и Елена радовалась, когда кошка разрешала погладить себя.
   Однажды утром, едва солнце поднялось над утесами на востоке, я  увидел,
как вдали вспыхнул западный горизонт. На миг мое  сердце  замерло:  я  уже
ждал, что свечение расширится, поглотит меня и я предстану  перед  Золотым
богом.
   Но этого не  произошло.  Просто  над  горизонтом  словно  далекий  маяк
светился огонь.
   Я не знал, что это. С тех пор как мы оставили дымящиеся руины Иерихона,
в мир творцов меня не призывали. Сам же я не пытался в него проникнуть.  Я
знал, что снова встречусь с ними в Египте, а там либо я уничтожу  Золотого
бога, либо он погубит меня. Я приготовился ждать.
   Но что за странное сооружение встает над западным горизонтом?
   - Ты видишь?
   Я повернулся, возле Меня стоял Неферту.
   - Что это? - спросил я.
   Он медленно качнул головой:
   - Словами этого не объяснить. Увидишь сам.
   Наша лодка поплыла навстречу огням. Мы приближались к городу  Менеферу,
который длинной  цепью  величественных  каменных  строений  возвышался  на
восточном берегу Нила. Храмы и обелиски  вздымались  в  безоблачное  небо.
Рядом с огромными пристанями любой корабль казался утлой  лодочкой.  Перед
нашими глазами проплывали длинные крытые колоннады, обсаженные пальмами  и
эвкалиптовыми деревьями, дворцы и сады возле них, даже рощицы деревьев  на
крышах.
   Мы едва замечали это великолепие. Все пассажиры  невольно  смотрели  на
запад, поглощенные невероятным зрелищем, которое открылось нашим взорам.
   - Великая пирамида Хуфу, - благоговейным шепотом произнес Неферту. Даже
он испытывал трепет. - Она простояла уже более тысячи лет. И будет  стоять
до конца времен.
   Перед  нами  высилась  колоссальная  пирамида...  Ослепительно   белая,
настолько огромная и массивная, что не с  чем  было  сравнить  ее.  Вблизи
находились и другие пирамиды, а рядом  огромная  каменная  фигура  сфинкса
охраняла подход к ним. Храмы обрамляли дорогу к великой пирамиде; рядом  с
ней они казались игрушечными.
   Пирамида была облицована белым камнем, отполированным до  блеска,  -  я
мог даже различить отражение сфинкса. Верхушка, в которой  мог  уместиться
весь дворец Приама, горела в  солнечном  свете,  сделанная  из  электра  -
сплава золота и серебра. Так сказал  мне  Неферту.  Она  первой  встречала
рассвет.
   Здесь назначена наша встреча  с  Золотым  богом.  Здесь  мне  предстоит
попытаться оживить Афину. Но корабль наш скользил мимо.
   Вдруг ослепительно белая поверхность пирамиды медленно начала меняться.
На ней открылся огромный глаз, который, казалось, смотрел прямо на нас. На
борту послышались испуганные возгласы, я тоже не удержался  от  проявления
изумления. Кое-кто из хеттов  упал  на  колени.  По  моим  рукам  забегали
мурашки.
   Неферту тронул меня за плечо, впервые прикоснувшись ко мне.
   - Не пугайся, - попросил он. - На поверхности пирамиды имеются выступы,
которые отбрасывают такую тень, когда солнечные лучи  падают  на  них  под
должным углом. Как солнечные часы, на которых изображен глаз Амона.
   Я оторвался  от  созерцания  оптической  шутки,  поглядел  на  Неферту:
серьезный, почти торжественный, он  и  не  думал  смеяться  над  чувствами
испуганных воинов-варваров.
   - Как я уже говорил тебе, -  сказал  он  почти  извиняющимся  тоном,  -
никакими словами нельзя рассказать о великой  пирамиде  человеку,  еще  не
видевшему ее.
   Я тупо кивнул, так и не найдя слов.
   Огромный глаз Амона исчез - так же быстро,  как  и  открылся,  -  около
полудня. Вскоре  после  того  на  южной  поверхности  пирамиды  проявилось
изображение сокола, мы потратили целый  день,  разглядывая  пирамиду;  она
завораживала настолько, что никто из нас не мог оторвать от нее глаз.
   - Это гробница Хуфу, нашего самого великого царя, жившего более  тысячи
лет назад, - пояснил Неферту.  -  Под  этими  могучими  плитами  находится
погребальная камера фараона и другие помещения, наполненные сокровищами. В
давно прошедшие дни слуг царя также  хоронили  в  пирамиде  вместе  с  его
набальзамированным телом, чтобы они должным образом прислуживали  владыке,
когда он воскреснет.
   - Слуг замуровывали живыми? - спросил я.
   - Живыми. Они сами стремились к этому - так нам говорили - из  любви  к
своему господину и знали, что в потусторонней жизни они окажутся вместе  с
ним.
   Выражение его худощавого лица было сложно понять. Верил ли  он  тоже  в
эти россказни или просто сообщал мне официальную версию?
   - Мне бы хотелось увидеть великую пирамиду, - сказал я.
   - Ты видел ее.
   - Мне бы хотелось увидеть ее поближе. Быть может, даже войти.
   - Нет! - резко вскричал Неферту. Впервые услышал я  негодование  в  его
голосе. - Пирамида священна! Ее стерегут день и ночь, чтобы никто не  смог
осквернить гробницу царя. Никто не может  войти  в  нее  без  специального
разрешения фараона.
   Молча выражая согласие, я  склонил  голову,  размышляя...  Мне  незачем
дожидаться царского разрешения, я сам войду в гробницу  и  найду  Золотого
бога прямо сегодня.
   Наш корабль наконец-то пристал к грандиозному каменному пирсу на  южной
оконечности города. Как всегда, Лукка  и  его  люди  отправились  в  город
вместе с воинами Неферту.  Я  заметил,  что  из  города  пришла  стража  и
остановилась на краю пристани. Они  пропускали  лишь  тех,  кому  разрешал
Неферту.
   Я, Елена и наш провожатый отобедали на корабле рыбой, ягненком и добрым
вином, доставленным из города.
   Неферту рассказывал нам о великой пирамиде и огромном городе  Менефере.
Прежде он был столицей  Египта,  -  Неферту  всегда  называл  свою  страну
царством Верхней и Нижней  земель.  Именовавшийся  вначале  городом  Белых
Стен, став столицей царства, Менефер изменил свое  имя  на  Анкхтойи,  что
означает "удерживающий обе земли вместе". После того как столицу перенесли
на юг, в Уасет, город стали называть Менефер - "гармоничная красота".
   На ахейском название города звучало как Мемфис.
   С нетерпением я ждал ночи, прислушиваясь к  их  разговорам  за  обедом.
Наконец трапеза закончилась, и Неферту пожелал нам спокойной  ночи.  Около
часа мы с Еленой просто разглядывали город: огромную пирамиду за  рекой  и
другие пирамиды поблизости.
   Величественная гробница Хуфу словно лучилась даже после захода  солнца.
Огромные плиты испускали странное излучение, растворявшееся в ночи.
   - Их действительно построили боги, - жарким шепотом проговорила  Елена,
прижимаясь ко мне. - Смертные не в силах сотворить подобное чудо.
   Я обнял ее.
   - Неферту  утверждает,  что  люди  построили  и  эту  пирамиду,  и  все
остальное. Их были тысячи, и они работали как муравьи.
   - Лишь боги или титаны могут возвести рукотворную  гору,  -  настаивала
Елена.
   Я  вспомнил,  как  троянцы  и  ахейцы  рассказывали,  что  стены   Трои
воздвигали  Аполлон  и  Посейдон.  Память  об  этой  нелепости  и  упрямая
настойчивость Елены горечью отозвались в моем сердце. Почему люди не хотят
верить в собственные безграничные силы? Почему считают великими лишь своих
богов, на самом деле не более мудрых и добрых, чем любой номад?
   Мы с Еленой перешли к другому борту и принялись разглядывать город.
   - Видишь эту грандиозную пристань? Разве боги построили  ее?  Ведь  она
длиннее всех стен Трои. А обелиск в конце? А те храмы и  усадьбы,  которые
мы видели сегодня? Может быть, их тоже выстроили боги?
   Она тихо рассмеялась:
   - Орион, глупый, конечно же нет; боги не строят мирских сооружений.
   -  Если  простые  смертные  этой  земли  способны   воздвигнуть   столь
гигантские здания, значит, они могут построить и пирамиды. У  пирамид  нет
никаких страшных тайн; просто они колоссальны, а значит, на  их  постройку
пришлось затратить больше времени и труда.
   Она отмахнулась от меня, сочтя мои слова богохульством:
   - Для человека, который  утверждает,  что  служит  богине,  ты,  Орион,
выказываешь слишком мало почтения к бессмертным.
   Действительно, я не очень уважаю тех, кто сотворил этот  мир  и  людей.
Ведь они, когда того требуют их не совсем понятные цели, не считаются ни с
кем и ни с чем.
   Почувствовав мое уныние, Елена  попыталась  утешить  меня  любовью.  На
какое-то мгновение я забыл все воспоминания и  желания.  Но  даже  в  пылу
страсти, в  объятиях  своей  царицы,  закрыв  глаза,  я  видел  лицо  моей
возлюбленной  Афины,  прекрасной  настолько,  что  человеческий  язык   не
способен выразить это.
   Остыла и дерзость Елены, она сказала умоляющим шепотом:
   - Орион, не бросай вызов богам! Прошу тебя, не выступай против них. Это
не приведет ни к чему хорошему.
   Я не ответил. Слова могли только еще больше взволновать ее.
   Мы уснули в объятиях друг друга. Когда я пробудился, судно наше  слегка
покачивалось, глухо пересмеивались мужчины: возвращались Лукка с  воинами.
Приближался рассвет.
   Закрыв глаза, я сконцентрировал свои мысли на великой пирамиде Хуфу.  Я
настроился на эту массивную глыбу каждой частицей своего существа, пытаясь
проникнуть в погребальную камеру, укрытую в ее глубине. Я отчетливо  видел
пирамиду, светлую  на  фоне  темного  звездного  неба,  испускающую  свет,
которого не увидеть смертному.
   Я стоял перед великой  пирамидой,  она  пульсировала  светом,  сияла  и
манила. И вдруг  язык  яркого  синего  пламени  вырвался  из  ее  вершины,
трепетавший лучистый меч пронзил ночное небо.
   Я стоял перед пирамидой. Точнее, мое физическое тело стояло перед  ней.
Но стражи не видели меня, как  не  воспринимали  они  и  свет,  излучаемый
пирамидой.
   Я  не  мог  подойти  к  ней  ближе.  Путь  мне  словно  бы  преграждало
непреодолимое препятствие. Я не мог сделать  ни  единого  шага  в  сторону
пирамиды. И я застыл в напряжении, пот  стекал  по  моему  лицу  и  груди,
сливаясь в струйки на ногах.
   Я не мог проникнуть  в  пирамиду.  Золотой  бог  находился  внутри,  не
позволяя мне войти. От кого защищался он - от меня или от своих сородичей,
пытавшихся свести с ним счеты? Впрочем, какая разница? Я не  могу  попасть
внутрь пирамиды, не могу  заставить  Золотого  бога  оживить  Афину.  И  я
закричал,  разорвав  тишину  ночи  своим  воплем,  и  излил  свой  гнев  и
разочарование, но лишь равнодушные звезды внимали мне, а потом, обессилев,
я рухнул на каменную мостовую перед гробницей Хуфу.



        "36"

   Лицо Елены побелело от страха:
   - Что с тобой, Орион, что случилось?
   Я лежал в нашей каюте, мокрый  от  пота,  под  тонкой  простыней,  едва
прикрывавшей наши тела.
   Голос я обрел не сразу.
   - Сон... - выдавил я. - Который ничего...
   - Ты снова видел богов? - тревожно спросила она.
   Я услышал, как по палубе простучали босые ноги, в дверь забарабанили.
   - Мой господин Орион? - послышался голос Лукки.
   - Все в порядке! - крикнул я  так,  чтобы  он  услышал  через  закрытую
дверь. - Дурной сон.
   Все еще пепельно-серая, Елена вымолвила:
   - Они уничтожат тебя, Орион! Если ты не откажешься от своего  безумного
предприятия, боги раздавят тебя, как букашку!
   - Пусть, - согласился я, - но сначала я отомщу. А потом пусть делают со
мной все, что угодно!
   Елена отвернулась, выражая своей позой гнев и горечь.
   Наутро я чувствовал себя дураком. Если причина моего вопля  и  занимала
Неферту, из вежливости он не упоминал об этом. Экипаж поднялся на борт,  и
мы отчалили, продолжив путь к столице.
   Все утро, пока мы медленно  скользили  вверх  по  реке,  я  разглядывал
огромную пирамиду и следил за тем, как открывался глаз Амона, торжественно
взиравший на меня.
   "Золотой обратил пирамиду в свою крепость, - сказал я себе. - Я  должен
попасть в нее любым способом. Или же умереть".
   Шли недели, мы по-прежнему плыли по Нилу, долгие  дни  мы  видели  лишь
солнце и реку, а долгими ночами я бесплодно пытался добраться до  Золотого
бога или кого-нибудь из творцов. Неужели  они  оставили  Землю  и  куда-то
исчезли? Или спрятались? Но кого же им опасаться?
   Елена внимательно следила за мной. Она редко  говорила  о  богах,  лишь
иногда перед сном.
   Я гадал, каким моим словам она действительно  верит?  И  подумал,  что,
скорее всего, она и сама не знает этого. Дни  текли  бесконечной  чередой,
лишь постепенно менялись берега. Несколько дней мы неторопливо  проплывали
мимо руин города. Он разрушался, каменные монументы валялись на земле.
   - Здесь была война? - спросил я у Неферту.
   Впервые я увидел на его лице раздражение, почти гнев.
   - Это бывший царский город, - сдержанно произнес он.
   - Царский? Ты хочешь сказать, здесь - бывшая столица?
   - Да, недолго этот город был столицей.
   Мне пришлось вытягивать из него всю  историю  по  слову.  Он  не  хотел
говорить, но рассказ получился столь занимательный, что я засыпал  Неферту
вопросами и узнал всю повесть. Город  именовался  Ахетатон,  его  построил
царь Эхнатон более сотни  лет  назад.  Неферту  считал  Эхнатона  злодеем,
еретиком, отвергшим всех богов Египта, кроме одного - Атона, бога Солнца.
   - Он причинил стране много горя, вызвал  гражданскую  войну,  -  подвел
итог рассказчик. - А когда он наконец умер,  город  покинули.  Хоремхеб  и
наследовавшие ему фараоны обрушили монументы  и  уничтожили  храмы.  Позор
даже вспоминать о нем!
   Замечая, насколько нелегко давался рассказ Неферту, я все же мучился  в
догадках, не предусмотрена ли ересь Эхнатона на тот случай, если  одна  из
схем Золотого бога не сработает? Возможно, и я уже бывал здесь в одной  из
прежних жизней, о которой давно забыл. Или же творцы еще пошлют меня  сюда
расхлебывать заваренную ими кашу.
   "Нет, - сказал я себе. - Годы моего рабства закончатся,  как  только  я
верну жизнь Афине".
   Мы плыли и смотрели, как крокодилы выползают на заросшие  берега  реки,
как огромные гиппопотамы плещутся и ревут друг на друга, разевая  огромные
розовые пасти, утыканные обрубками зубов, производя при  этом  впечатление
одновременно и ужасающее и смешное.
   - Тут не поплаваешь, - заключил Лукка.
   - Конечно, если ты не хочешь окончить свою жизнь, попав  кому-нибудь  в
пасть, - согласился я.
   Наконец мы стали приближаться к Уасету, могучей столице  царства  Обеих
Земель. Заросшие тростником болота уступили место возделанным полям, потом
появились выбеленные здания из сырцовых кирпичей.  За  рекой  вновь  стали
видны усыпальницы, врезанные в западные утесы.
   Мы плыли вперед, и строения становились выше  и  величественнее.  Сырец
уступил место обтесанному камню.  Сельские  дома  сменились  поместьями  с
яркими фресками на фасадах. Горячий ветер колыхал ветви изящных  финиковых
пальм и цитрусовых деревьев.  Вдали  показались  огромные  храмы,  высокие
обелиски  и  гигантские  статуи  человека  великолепного  телосложения,  с
невозмутимой улыбкой и стиснутыми кулаками.
   - Все изваяния похожи, как братья-близнецы, - заметила Елена, обращаясь
к Неферту.
   - Все статуи изображают одного и того же царя - Рамсеса  Второго,  отца
нашего нынешнего фараона Мернепта.
   Колоссальные статуи рядами возвышались вдоль восточного берега реки.
   Похоже, царь извел на монументы не одну гранитную гору.
   - Рамсес был славным царем, - пояснил нам Неферту, - могучим  воином  и
великим строителем. Он поставил эти изваяния  здесь  и  во  многих  местах
вверх по течению, чтобы напоминать нам о его славе  и  потрясать  варваров
юга, - даже сегодня, после смерти царя, они страшатся его имени.
   "Глядите на великие дела рук моих и  скорбите",  -  вспомнил  я  фразу,
высеченную на статуях этого мегаломана.
   Вдоль западных утесов тянулись гробницы. Одна из них настолько поражала
своей красотой, что у меня замерло сердце,  когда  я  впервые  увидел  ее.
Низкое белое сооружение с колоннами, пропорции которого позднее возродятся
в афинском Парфеноне.
   - Гробница царицы Хатшепсут, - пояснил Неферту. - Она правила  властной
и сильной рукой, огорчая тем жрецов и собственного мужа.
   Если Менефер потрясал, Уасет ошеломлял и подавлял.
   Город  был  построен  так,   чтобы   человек   чувствовал   собственное
ничтожество. Огромные каменные здания возвышались у воды, и  мы  привязали
свою лодку к каменному причалу, располагавшемуся в их прохладной тени.  По
вымощенным камнем широким улицам рядом могли проехать четыре колесницы. На
берегу поднималось множество храмов с массивными  гранитными  колоннами  и
покрытыми металлом,  блестевшими  на  солнце  крышами.  За  ними,  повыше,
раскинулись широкие обработанные поля, где среди  садов  виднелись  уютные
усадьбы.
   Возле пристани нас встречала почетная стража  в  хрустящих  юбках  и  в
кольчугах, отполированных до блеска. Мечи и копья их  были  бронзовыми.  Я
заметил, что  Лукка  быстрым  взглядом  профессионала  окинул  вооруженных
египтян.
   Неферту встречал  чиновник,  облаченный  лишь  в  длинную  белую  юбку;
золотой медальон - символ  власти  -  блистал  на  его  обнаженной  груди,
назвался он Медеруком. Новый чиновник повел всех нас во  дворец,  там  нам
предстояло дожидаться аудиенции у царя. Нас с Еленой усадили  в  паланкин,
который несли  черные  рабы-нубийцы.  Неферту  и  Медерук  поместились  во
втором. Лукку же и его воинов с обеих сторон окружал почетный караул.
   Елена сияла от счастья.
   - Воистину в этом городе можно жить, - сказала она. - Здесь мое место.
   "Но мое-то место не здесь, а в  Менефере,  возле  великой  пирамиды,  -
подумал я. - И чем быстрее я покину Уасет, тем больше будет у меня  шансов
погубить Золотого бога и оживить Афину".
   Пока нубийцы  несли  нас  в  гору,  сквозь  щель  в  занавесках  нашего
паланкина я заметил, что Неферту и Медерук весело беседуют,  подобно  двум
старым  друзьям,   обменивающимся   свежими   сплетнями.   Они   выглядели
счастливыми;  Елена  тем  более.  Даже   Лукка   и   люди   его   казались
удовлетворенными тем, что скоро поступят на службу.  И  лишь  одного  меня
снедала тревога.
   Царский дворец в Уасете представлял собой огромный  комплекс  храмов  и
жилых помещений, казарм, амбаров, просторных двориков  и  скотных  дворов,
где откармливали животных мясных пород. Повсюду  бродили  кошки.  Египтяне
почитали этого священного зверька  и  предоставляли  ему  полную  свободу.
Должно быть, коты тут приносили огромную пользу, учитывая, сколько мышей и
прочей нечисти неизбежно привлекают подобные помещения.
   Наши покои во дворце оказались  поистине  великолепными.  Мы  с  Еленой
разместились в двух смежных огромных  комнатах  с  высокими  потолками  из
кедровых бревен; полированные гранитные полы приятно холодили босые  ноги.
Стены были разрисованы сочной зеленью и синевой, яркие красные  и  золотые
узоры очерчивали окна и двери. Окна моей комнаты выходили на реку.
   Вкус зодчего, создавшего эти покои, восхитил меня.
   Прямо напротив двери  в  коридор  располагалась  дверь,  выходившая  на
террасу. По бокам ее находились  окна,  на  противоположной  стене  висели
картины, заключенные в такие же рамы, как и  настоящие  окна,  расписанные
столь же яркими красками.
   К  нам  приставили   с   полдюжины   слуг.   Рабы   искупали   меня   в
ароматизированной воде, побрили и причесали  волосы,  переодели  в  тонкие
легкие одежды. Я отпустил всех и, оставшись в  одиночестве,  отыскал  свой
кинжал в лохмотьях, которые сбросил в изножье постели, вновь привязал  его
к бедру, теперь уже под чистой египетской юбкой. Без кинжала я  чувствовал
себя голым.
   Фальшивые окна-картины беспокоили  меня.  Я  заподозрил,  что  за  ними
скрывается тайный ход в мою комнату, но, тщательно обследовав их и  ощупав
стену, ничего не обнаружил.
   В дверь почтительно поскребся слуга, и как только я разрешил ему войти,
он доложил, что знатные господа Неферту и Медерук рады отобедать вместе со
мной и Еленой.
   Я попросил слугу пригласить Неферту ко мне.
   Пришла пора рассказать ему о моей спутнице всю правду. В конце  концов,
она  хотела,  чтобы  ей  предложили  остаться  в  Уасете  и  отнеслись   с
подобающими почестями.
   Мы уселись  с  Неферту  на  террасе  под  нежно  колыхавшимся  пологом,
укрывавшим нас от солнца. Слуга принес нам кувшин  холодного  вина  и  две
чаши.
   - Я должен поведать тебе о том, - сказал я Неферту,  как  только  слуга
вышел, - о чем умалчивал до сих пор.
   Неферту вежливо улыбался, ожидая продолжения.
   - Мою госпожу зовут Еленой, она была царицей Спарты,  а  потом  царицей
павшей Трои.
   - Вот как, - протянул Неферту, -  я  не  сомневался  в  ее  благородном
происхождении. Дело не в одной  красоте,  во  всей  ее  стати  чувствуется
царская кровь.
   Я налил нам обоим вина, немного отпил  из  своей  чаши.  Оно  оказалось
великолепным: терпким, прохладным, изысканным. Я глотнул еще  раз;  такого
вина мне не приходилось пить после Трои.
   - Я подозревал, что она знатная госпожа, - продолжил Неферту. - И  рад,
что ты доверяешь  мне.  Действительно,  я  и  сам  собирался  задать  тебе
несколько вопросов с глазу на глаз. Мой господин Некопта  хочет  узнать  о
тебе и о твоих скитаниях, прежде чем допустить пред царские очи.
   - Некопта?
   - Он Великий жрец правящего  дома,  двоюродный  брат  самого  царя.  Он
первый  советник  могущественного  Мернепта.  -  Неферту  пригубил   вина,
облизнул губы кончиком языка и бросил косой  взгляд  через  плечо,  словно
опасаясь, что нас могут подслушать.
   Склонившись ко мне, он негромко сказал:
   - Мне говорили, что Некопта недоволен ролью царского советника, что  он
и сам не прочь занять трон.
   Брови мои поднялись:
   - Дворцовые интриги...
   Неферту пожал худыми плечами:
   - Кто может сказать? Жизнь во дворце опасна и сложна.  Будь  осторожен,
Орион.
   - Благодарю тебя за совет.
   - Завтра утром мы встретимся с Некопта. Он желает поговорить с тобой  и
госпожой.
   - А что будет с Луккой и с воинами?
   - Их разместили в казарме на другой  стороне  дворца.  Командир  воинов
фараона завтра встретится с ними и, вне всякого сомнения, зачислит в  свою
армию.
   Почему-то я  ощутил  беспокойство.  Быть  может,  потому,  что  Неферту
предупредил меня о дворцовых интригах.
   - Мне бы хотелось встретится с Луккой перед обедом, - проговорил  я.  -
Чтобы убедиться, что с ним и его людьми действительно хорошо обошлись.
   - Ни к чему, - проговорил Неферту.
   - Я обязан сделать это, - настаивал я.
   Он кивнул.
   - Боюсь, я сам внушил тебе подозрения. Но, возможно, это к  лучшему.  -
Он поднялся. - Тогда  пойдем  немедленно,  посетим  казарму  и  посмотрим,
довольны ли твои люди.
   Лукку и его людей разместили действительно удобно. Конечно, казарма  не
отличалась роскошью, но для воинов она казалась почти раем.  Здесь  стояли
настоящие кровати, имелась надежная крыша над головой; рабы  подносили  им
горячую воду и чистили панцири, подавали пишу и брагу в изобилии,  а  ночь
можно было провести с девкой.
   - Утром они у меня сверкать будут, - сообщил Лукка с  жесткой  усмешкой
на хищном лице. - Завтра - смотр, нельзя, чтобы они осрамились и опозорили
тебя перед египетскими военачальниками.
   - Я буду с тобой, - сказал я ему.
   Неферту хотел возразить, но промолчал.
   Когда мы оставили казарму, я спросил его по дороге в мои покои:
   - Кажется, я завтра не смогу присутствовать на смотре?
   Он улыбнулся тонкой улыбкой дипломата:
   - Только потому, что воинов твоих проверят на рассвете, а наша  встреча
с Некопта назначена почти на это же время.
   - Но я должен находиться со своими людьми в такой ответственный момент.
   - Ты прав, - ответил Неферту, но в его тоне слышалось неудовольствие.
   Вечером мы отобедали у него. Ему  предоставили  покои  почти  такой  же
величины, что и мои, убранные подобным образом. Видно  было,  что  Неферту
рад удаче: мы так вовремя подвернулись ему.  Не  каждый  день  гражданский
чиновник  из  заштатного  городка  попадает  в  царский  дворец,  где  его
размещают с такими почестями.
   Елена поведала свою историю ему и Медеруку  -  чиновнику,  встретившему
нас у пристани. Их восхитил ее рассказ о войне между троянцами и ахейцами.
Меня совершенно не удивило то, что она поместила себя в центре событий.
   Во время  обеда  Медерук  бесстыдно  пожирал  ее  глазами.  Он  казался
человеком средних лет, но волосы его уже седели и редели, а  тело  набрало
излишний вес и стало тучным. Как все египтяне, он был смугл, глаза же  его
казались  почти  черными.  Плоское  округлое  лицо  без  единой   морщинки
напоминало младенческое. Дворцовая жизнь не оставила следов смеха, боли  и
гнева на этой  невыразительной  круглой  физиономии.  Словно  каждую  ночь
Медерук старательно стирал с него  все  пережитое  за  день,  а  по  утрам
надевал  маску  полнейшей  безмятежности,  которая  надежно  скрывала  все
эмоции.
   Но он смотрел на Елену, и бисеринки пота увлажняли его верхнюю губу.
   - Тебе нужно поговорить с Некопта, - посоветовал  он  после  того,  как
Елена закончила свое повествование. Обед  давно  завершился.  Рабы  унесли
наши  тарелки  и  блюда,  и  теперь  на  низком  столе,  за   которым   мы
располагались, оставались лишь чаши с вином и подносы с фруктами.
   - Да,  -  согласился  Неферту.  -  Не  сомневаюсь,  что  он  посоветует
пригласить тебя жить в Уасет в качестве царской гостьи.
   Елена улыбнулась, но посмотрела на меня, словно не зная, что  ответить.
Я молчал. Она знала,  что  я  уйду  при  первой  возможности,  как  только
уверюсь, что с ней все в порядке, а Лукку и его людей приняли в войско.
   - Госпожа располагает приличным состоянием и не будет вам в тягость,  -
заявил я.
   Оба египтянина оценили мой юмор и вежливо рассмеялись.
   - В тягость... - хихикнул Неферту,  который,  пожалуй,  чересчур  много
выпил.
   - Словно бы великий Мернепта экономит, - согласился Медерук, но ни один
мускул его лица не дрогнул.
   Этот-то ни разу не осушил до дна свою чашу с вином.
   Я внимательно посмотрел на него. Бесстрастное пухлое  лицо  придворного
не выдавало никаких эмоций, лишь блестящие угольно-черные глазки  говорили
о том, что владелец их лихорадочно строит планы.



        "37"

   Перед рассветом я  покинул  ложе  Елены  и  неторопливо  открыл  дверь,
которая вела в мои  покои.  Небо  едва  начинало  сереть,  и  комната  еще
оставалась темной, но что-то заставило меня замереть, задержав дыхание.
   Я уловил легкое движение его; по затылку  и  шее  побежали  мурашки.  Я
застыл, вглядываясь в темноту. В комнате кто-то был. Я знал это... ощущал.
Стараясь увидеть, кто это, я вспоминал комнату,  искал  взглядом  постель,
стол, сундуки, окна и дверь в коридор.
   Послышался негромкий скрип,  словно  дерево  и  металл  прикоснулись  к
камню. Я бросился на звук и больно  ударился  о  гладкую  стену,  отпрянул
назад, сделал один-два неверных шага и тяжело осел на пол.
   Я наткнулся на стену именно там,  где  красовалось  одно  из  фальшивых
окон. Неужели тут действительно потайная дверь, так хитроумно  устроенная,
что я не мог сразу обнаружить ее?
   Я медленно поднялся на ноги, потирая шею и копчик.
   Кто-то побывал в моей комнате -  в  этом  я  не  сомневался.  Наверняка
египтянин, не Золотой бог и не кто-нибудь из творцов. Подглядывать - не их
стиль. Кто-то шпионил за мной, за нами с Еленой. Или  же  копался  в  моих
вещах.
   Вор? Проверив одежду и оружие, я убедился, что ничего не пропало.
   Я быстро оделся, гадая, могу ли оставить Елену спящей; а если  незваный
гость хотел своим внезапным появлением заставить меня никуда не  выходить,
быть подальше от Лукки и плаца?
   Неферту предупреждал меня о дворцовых интригах, и я призадумался.
   В дверь  поскреблись.  Когда  я  распахнул  ее,  передо  мной  предстал
Неферту, улыбавшийся с обычным вежливым безразличием.
   Поприветствовав его, я спросил:
   - Можно ли выставить караул у дверей Елены?
   Он встревожился:
   - Почему? Что-нибудь не так?
   Я рассказал ему, что случилось. Он проявил легкое недоверие, но  сходил
в коридор и привел начальника стражи. Через несколько минут тот поставил у
дверей караульного, мускулистого негра в юбке из шкуры зебры  с  мечом  на
поясе.
   Почувствовав себя уверенней, я отправился к площади возле казарм.
   Лукка и две дюжины его воинов уже выстроились  в  двойную  шеренгу,  их
доспехи горели огнем, а шлемы и мечи блестели словно зеркало. Каждый  воин
держал в руках копье с железным наконечником вертикально, точно выдерживая
перпендикуляр к земле.
   Неферту   представил   меня   египетскому   военачальнику,   явившемуся
инспектировать хеттов. Звали его Расет, это был крепкий коренастый  вояка,
лысый, с могучими руками, невзирая на его преклонный  возраст.  Он  слегка
прихрамывал, видимо, с годами он стал грузным и ноги  уже  не  выдерживали
излишний вес.
   - Мне случалось биться с хеттами, - оборачиваясь к выстроенному войску,
проговорил он, ни к кому лично не обращаясь. - Помню, воины были хорошие.
   Повернувшись  ко  мне,  он  оттянул  ворот  своего  одеяния,   открывая
уродливый шрам на левом плече.
   - Вот подарочек, оставленный мне копейщиком-хеттом в Меггидо.
   Похоже, этой раной он гордился.
   Лукка возглавлял свой небольшой отряд, глаза его глядели прямо  вперед,
в бесконечность. Люди его застыли, безмолвные  и  неподвижные,  освещенные
лучами утреннего солнца.
   Расет приблизился к ним, прошел туда  и  обратно  вдоль  обеих  шеренг,
придирчиво оглядывая всех, одобрительно кивая и бормоча  себе  что-то  под
нос, а мы с Неферту стояли в стороне, наблюдая.
   Наконец Расет резко обернулся и, хромая, направился к нам.
   - Где дрались они? - спросил он меня.
   Я кратко описал осаду Трои и Иерихона. Расет понимающе кивал. Серьезный
египтянин не относился к тем военачальникам, которые шутят перед войском.
   - Мастера осадного дела,  значит.  Ну,  осады  случаются  не  часто,  -
проговорил он. - Но эти подойдут. Отличные воины. Мне они нравятся.
   Так завершилось самое легкое из дел, запланированных на день.
   От казарм Неферту повел меня через широкий двор.  Утреннее  солнце  еще
бросало тени на утоптанную землю, но уже  припекало  спину.  Вдоль  задней
стены двора я увидел  стойла;  несколько  горбатых  зебу  бродили  вокруг,
отмахиваясь хвостами от мух.
   Ветерок дул с реки, и я ощутил запах жасмина и цветущих лимонов.
   - Царские постройки. - Неферту указал на несколько сооружений,  похожих
на храмы. Впервые за время нашего знакомства я заметил, что он нервничает.
- Там нас ждет Некопта.
   Мы поднимались по отлогой горке, по краям высились изваяния Рамсеса II.
Фигуры были выше человеческого роста, и каждый могучий царь стоял, стиснув
кулаки  опущенных  рук,  со  странной  улыбкой  на   непроницаемом   лице.
Скульптуры поражали идеальными линиями.  Розовый  гранит  статуй  в  лучах
утреннего солнца казался живой плотью.
   Я чувствовал  пристальный  взгляд  живых  гигантов.  Или  богов...  Или
творцов... И, невзирая на тепло солнечных лучей, я поежился.
   После подъема среди статуй мы свернули налево и миновали ряд  массивных
сфинксов - тела отдыхавших львов венчали рогатые головы быков.  Даже  лежа
сфинксы были выше меня.
   - Лев символизирует солнце, - пояснил Неферту. - А бык - знак Амона.
   Сфинксы олицетворяли слияние богов.
   Перед передними лапами каждого из них находились фигуры... Его, кого же
еще? Но эти, по крайней мере, не подавляли своими  размерами  -  они  были
выполнены в человеческий рост.
   - А где же статуи Мернепта? - спросил я.
   Неферту улыбнулся:
   - Царь чтит своего великого отца, как и всякий живущий  в  Египте.  Кто
посмеет  низвергнуть  статую  Рамсеса,  чтобы  поставить   на   ее   место
собственную? Даже царь не вправе сделать такого.
   Мы  подошли  к  огромной  двери,  по  сторонам  которой  высились   две
колоссальные статуи Рамсеса. На этот раз царь сидел, держа в руках скипетр
и колосья пшеницы, символизировавшие изобилие.
   Я подумал, что нынешнему царю тяжело править после столь  великолепного
владыки.
   - Некопта действительно двоюродный брат царя? - спросил я,  как  только
мы вошли наконец в прохладную тень.
   Неферту натянуто, пожалуй даже угрюмо, улыбнулся:
   - Да, и оба они считают Пта своим наставником и покровителем.
   - А не Амона?
   - Они уважают Амона, как и  других  богов,  Орион.  Но  Пта  их  личный
покровитель. Пта властвовал в Менефере. Мернепта перенес поклонение ему  в
столицу. А Некопта - главный жрец Пта.
   - А можно ли увидеть изваяние Пта? На кого он похож?
   - Скоро ты все увидишь сам, - почти грубо ответил он, словно мой вопрос
задел его или же он кого-то боялся.
   Мы шли через огромный зал с  мраморным  полом  и  огромными  колоннами,
такими высокими, что потолок терялся в тени. Стражники в блестящих золотых
доспехах стояли через каждые несколько локтей, но мне  казалось,  что  они
здесь лишь ради того,  чтобы  подчеркнуть  великолепие  зала.  Присутствие
вооруженных людей в этом храме казалось излишним. Здесь человек должен был
ощутить себя карликом, осознать свое  ничтожество.  Веками  власть  имущие
пользовались подобными  приемами.  С  помощью  архитектуры  они  подчиняли
людей, вселяли в них удивление, восхищение и  страх  перед  владыками,  по
приказу которых создавалось такое великолепие...
   Два блестящих глаза загорелись в глубокой  тени.  Я  расхохотался:  это
появилась одна их бесчисленных кошек, населявших дворец.
   В конце вселявшего трепет зала оказались ступени из черного мрамора, за
которыми шел коридор, уставленный фигурами звероподобных богов: с головами
сокола, шакала, льва,  даже  броненосца.  Коридор  заканчивался  нишей,  в
которой высилась гигантская статуя: ее голова почти доставала до потолка.
   - Вот и Пта, - прошептал Неферту.
   Изваяние   было   огромным,   как    колоссальные    фигуры    Рамсеса,
располагавшиеся снаружи храма. Через просвет, в крыше  храма  над  головой
изваяния, на лицо бога падал луч солнца, освещая белый камень.
   Я увидел тело, обернутое пеленами, как у мумий,  лишь  руки  оставались
открытыми и  держали  длинный,  искусно  сделанный  скипетр.  Голову  бога
венчала шапочка, небольшая бородка обрамляла его подбородок. Лицом же, вне
всякого сомнения, он напоминал худощавого ехидного Гермеса,  с  которым  я
встречался, когда увлек Иешуа в мир творцов.
   Неферту остановился у подножия гигантской статуи.  Перед  нею  на  двух
жаровнях курились благовония. Он отвесил три поклона, а потом взял шепотку
порошка с золотого подноса и бросил на угольки жаровни. Порошок  вспыхнул,
и клубы белого дыма взметнулись к высокому потолку.
   - Ты тоже должен совершить жертвоприношение, Орион, - прошептал он мне.
   С  напряженным  лицом  я  отправился  к  ограждению  и  бросил  щепотку
благовоний на жаровню справа от меня. От них пошел черный дым. Обернувшись
к Неферту, я увидел, что он провожает взглядом клубы с постной миной.
   - Я сделал что-то не так? - спросил я.
   - Ты ни в чем не ошибся, - ответил он, не сводя глаз с облачка дыма.  -
Но священный Пта недоволен твоим приношением.
   Я пожал плечами. Неферту повел меня по узкому коридору мимо  стражей  в
золоченых панцирях к массивным дверям черного дерева, врезанным в глубокую
каменную стену. Он явно нервничал и не мог  скрыть  беспокойства.  Неужели
мой провожатый настолько опасался встречи с  Некопта  или  же  я  все-таки
что-то перепутал?
   Возле двери стоял еще один страж. Не говоря  ни  слова,  он  открыл  ее
перед Неферту.
   Мы оказались в просторном зале.  Утреннее  солнце  бросало  косые  лучи
через три окна в правой  стене.  В  помещении  было  пусто  -  лишь  голые
каменные  стены  и  ничем  не  прикрытый  пол,   как   в   тюрьме.   Возле
противоположной двери стоял длинный стол, заваленный свитками, на  котором
высились два огромных серебряных подсвечника, но свечи не горели.
   За  столом  сидел  невероятно  жирный  человек,  выбритый  наголо,  его
громадное тело прикрывало серое одеяние без рукавов, спускавшееся до пола.
Его руки - толстые, безволосые  и  розовые  -  покоились  на  полированном
дереве столешницы. Все пальцы жреца унизывали  кольца,  некоторые  перстни
так глубоко  впились  в  плоть,  словно  владелец  не  снимал  их  годами.
Подбородки его ложились один на другой отвратительными складками.  Подойдя
ближе, я поразился тому, как разрисовано его лицо:  глаза  были  подведены
черной краской и зелеными тенями снизу и сверху, щеки нарумянены,  а  губы
ярко накрашены.
   Неферту бросился ниц и стукнулся лбом о плитки пола. Я остался  стоять,
но слегка наклонил голову, выказывая уважение.
   - О великий Некопта, - проговорил Неферту, оставаясь  распростертым  на
полу. - Великий  жрец  ужасающего  Пта,  правая  рука  могучего  Мернепта,
хранитель Обеих Земель, по  твоему  повелению  я  привел  к  тебе  варвара
Ориона.
   Нарисованные пухлые губы жреца изогнулись в подобии улыбки.
   - Ты можешь встать, мой верный слуга Неферту.  Ты  хорошо  справился  с
делом, - проговорил он чистым и сочным  тенором.  Казалось  странным,  что
такой очаровательный голос может принадлежать столь уродливой туше. Тут  я
понял, что Некопта - евнух, один из  тех,  кому  с  детства  предначертано
служить богу.
   Неферту медленно поднялся и остановился возле меня. Я не знал, от  чего
он так покраснел - от смущения или от пребывания в неудобной позе.
   - А ты, варвар...
   - Меня зовут Орион, - сказал я.
   Неферту невольно охнул, Некопта же просто буркнул:
   - Ну, пусть будет Орион. Мой полководец Расет утверждает, что твои  две
дюжины хеттов вполне годятся для нашей армии.
   - Они отличные воины.
   - Ну, меня удовлетворить трудно, - сказал он, слегка повышая  голос.  -
Расет сейчас в том возрасте, когда человек  живет  прошлым.  Я  же  должен
заглядывать в будущее, поскольку  собираюсь  охранять  и  защищать  нашего
великого царя. - Он  внимательно  посмотрел  на  меня,  ожидая  ответа.  Я
промолчал. - А посему, - продолжил он, -  я  придумал  испытание,  которое
придется пройти твоим людям.
   И снова он стал ожидать, что я скажу. Но я по-прежнему безмолвствовал.
   - Ты, Орион, отведешь своих людей в дельту, где  варвары  -  люди  моря
снова разоряют наши поселения. Одна  особенно  докучливая  шайка  украшает
паруса своих кораблей головой льва. Ты  найдешь  их  и  уничтожишь,  чтобы
никто из них более не смел тревожить Нижние Земли.
   "Менелай, - понял я, - он ищет Елену и разоряет прибрежные города. Быть
может, и Агамемнон сопровождает его".
   - Сколько же таких кораблей там видели? - спросил я.
   Некопта, казалось, обрадовало уже то, что я наконец заговорил.
   - Слухи разные, но я думаю, не меньше десяти и не больше двух дюжин.
   - И ты полагаешь, что две дюжины воинов можно выслать против двух дюжин
кораблей, полных ахейских воинов?
   - Тебе предоставят войско - я пригляжу за этим.
   Я качнул головой:
   - При всем уважении к вам, мой господин...
   - Ваша святость, - подсказал шепотом Неферту.
   Я едва заставил себя произнести эти слова:
   - При всем уважении, ваша  святость,  я  не  намереваюсь  оставаться  с
хеттами после того, как их зачислят в египетское войско.
   - Твои намерения никого не интересуют, - ответил Некопта. -  Главное  -
нужды государства.
   Однако я продолжал:
   - Я прибыл сюда, сопровождая царицу Спарты Елену.
   - Сопровождая? - Он подмигнул. - До самой постели?
   Кровь прилила к моему лицу. Сделав отчаянное  усилие,  я  успокоился  и
сжал капилляры, чтобы не краснеть.
   - Так за нами шпионили...
   Некопта запрокинул голову и расхохотался:
   - Орион, неужели  ты  полагаешь,  что  первый  вельможа  царя  позволит
незнакомцам просто так остановиться во дворце? Мы следили за каждым  вашим
вздохом; я знаю даже о том кинжале, который ты прячешь под юбкой.
   Я кивнул, понимая, что за дверью, находящейся за  спиной  жреца,  стоят
вооруженные стражи, готовые броситься на защиту своего господина или убить
нас по первому же его слову. И все же Некопта не знал всего, он никогда не
видел меня в бою; я мог перерезать ему глотку прежде, чем стражи успели бы
открыть эту дверь. В случае необходимости я расправился  бы  с  тремя  или
четырьмя воинами сразу.
   - Я так долго ношу его, что кинжал словно сросся с моим телом, - кротко
ответил я. - Приношу извинения, если нарушил правила.
   Некопта махнул мясистой рукой, блеснув кольцами  в  утреннем  солнечном
свете.
   - Великий жрец всемогущего Пта не боится кинжала, - сказал он.
   Неферту нервно переступил с ноги на ногу, словно бы желая оказаться  за
тридевять земель отсюда.
   - Как я только что говорил, - продолжил я, - я прибыл сюда, сопровождая
госпожу мою, Елену, царицу Спарты и павшей Трои. Она хотела бы остаться  в
царстве Обеих Земель. Елена  достаточно  богата  и  не  будет  обузой  для
страны.
   Некопта  нетерпеливо  повел  рукой,  и  его   бесчисленные   подбородки
заколыхались.
   - Избавь меня от нудного повторения  фактов,  которые  я  уже  знаю,  -
сказал он нетерпеливо.
   И вновь я постарался смирить свой гнев.
   Указав в мою сторону коротким пальцем, Некопта проговорил:
   - Орион, царь велит тебе разыскать варваров и уничтожить их. Такую цену
заплатишь ты, чтобы мы приняли царицу Спарты в наш город.
   Итак, теперь я должен убить  еще  и  законного  мужа  Елены,  чтобы  ей
спокойно жилось в столице Египта. Не долго думая, я спросил:
   - А кто будет защищать госпожу во время моего отсутствия?
   -  Она  будет  под  надзором  и  защитой  всевидящего  Пта,   зиждителя
Вселенной, повелителя неба и звезд.
   - Всемогущего Пта, волю которого ты сообщаешь простым смертным, не  так
ли? - спросил я.
   Он вновь колыхнул подбородками в знак согласия.
   - Разрешат ли госпоже посетить царя? И жить  в  его  доме  под  охраной
царских слуг?
   - Она будет обитать в моем доме, - ответил Некопта, - под моей защитой.
Тебе незачем опасаться за нее.
   - Я обещал передать ее царю египетскому, - настаивал  я,  -  а  не  его
первому вельможе.
   И вновь Неферту затаил дыхание, словно в ожидании  взрыва.  Но  Некопта
ограничился кротким вопросом:
   - Разве ты не доверяешь мне, Орион?
   Я ответил:
   - Ты хочешь, чтобы я повел войско против  ахейцев,  вторгшихся  в  твои
земли? А я хочу, чтобы моя госпожа встретилась с  царем  и  жила  под  его
защитой.
   - Ты говоришь так, словно у тебя есть возможность торговаться, а у тебя
ее нет. Ты сделаешь так, как я прикажу. Порадуй царя, и твоя просьба будет
удовлетворена.
   - Порадовать царя я могу, - ответил я, - если  только  первый  вельможа
скажет царю, что его порадовали.
   Широкое размалеванное лицо Некопта расплылось в улыбке.
   - Именно так, Орион. Мы понимаем друг друга.
   Я тактично признал поражение:
   - И все же не позволят ли госпоже Елене увидеть царя?
   Улыбка его сделалась еще шире, и Некопта ответил:
   - Конечно, его величество собирается отобедать с царицей Спарты сегодня
же вечером. Возможно, пригласят и тебя, если мы достигнем согласия.
   Ради Елены я слегка склонил голову:
   - Мы достигнем его.
   - Хорошо! - Голос его не мог греметь, потому что звучал слишком высоко,
но тем не менее эхом отразился от стен приемной.
   Я  искоса  взглянул  на  Неферту.  На  лице  его  читалось  невероятное
облегчение.
   - Ты можешь идти, - разрешил Некопта. - Вестник призовет тебя на  ужин,
Орион.
   Мы повернулись к двери.
   Но великий жрец проговорил:
   - Кстати, еще  один  пустяк.  На  обратном  пути,  когда  вы  разобьете
пришельцев, вы должны заглянуть в Менефер и доставить мне  великого  жреца
Амона.
   Неферту побледнел, голос его дрогнул:
   - Великого жреца Амона?
   Некопта едва ли не с радостью ответил:
   - Именно так. Доставьте его сюда,  ко  мне.  -  На  толстых  губах  его
застыла улыбка, но ладони сжались в кулаки.
   Я спросил:
   - Как он узнает, что нас послал именно ты?
   Со смехом он ответил:
   - Он не усомнится в этом, не бойся. Но вам  придется  убедить  храмовую
стражу, охраняющую его.
   Он скрутил с большого  пальца  левой  руки  массивное  золотое  кольцо,
украшенное кроваво-красным сердоликом с  миниатюрным  резным  изображением
Пта.
   -  Это  кольцо  убедит  любого  в  том,  что  ты  действуешь  по  моему
распоряжению.
   Тяжелое кольцо обожгло мою  ладонь.  Неферту  посмотрел  на  него  так,
словно оно означало смертный приговор.



        "38"

   Неферту явно был потрясен нашим разговором с первым вельможей,  и  весь
обратный путь в мои покои он молчал.
   Я также не затевал разговора, пытаясь  сложить  части  головоломки.  Не
желая того, я оказался  замешан  в  какой-то  сложный  дворцовый  заговор;
Некопта  намеревался  использовать  меня  в  собственных  целях,  едва  ли
отвечавших интересам царства Обеих Земель.
   Одного взгляда на Неферту было довольно, чтобы понять - помощи от  него
ожидать нечего. Бледный, он шел рядом со мной, под  охраной  стражников  в
золоченых панцирях, по долгим коридорам, по уютным, окруженным колоннадами
дворикам, и  повсюду  в  тени  нежились  кошки.  Руки  его  тряслись,  рот
превратился в тонкую линию, стиснутые губы побелели.
   Мы добрались до моей комнаты,  и  я  пригласил  его  войти.  Он  качнул
головой:
   - Боюсь, что мне придется заняться другими делами.
   - Зайди на минуточку, - предложил я. - Мне нужно кое-что показать тебе.
   Отпустив почетный караул, он вошел в мою комнату, в глазах его  виделся
один только страх, любопытства уже не осталось.
   Я знал, что за нами следят  через  какой-то  хитроумный  глазок  шпионы
великого жреца Пта. Я отвел  Неферту  на  террасу,  выходившую  на  шумный
дворик, к шелестящим пальмам, где имелась  пара  подвешенных  на  веревках
кресел.
   Следовало выяснить, что знает Неферту о дворцовых интригах и что у него
на уме. Я понимал, что по своей воле египтянин ничего не расскажет  мне  и
его нужно заставить сделать это, -  пусть  и  против  воли.  Мне  придется
разрушить его жесткий  самоконтроль,  притронуться  к  той  части  разума,
которая наверняка ищет союзника, чувствуя опасность.
   Сложив  ладони  на  коленях,  бедняга  уселся  на  краешке  кресла;   я
пододвинул свое кресло поближе, положил руку на его худое  плечо,  ощутил,
как он напрягся.
   - Расслабься, - проговорил я голосом столь тихим, что никто не  мог  бы
подслушать меня.
   Рукой я прикоснулся к тыльной стороне его шеи и заглянул прямо в глаза:
   - Мы знакомы уже много недель, Неферту. Я  восхищаюсь  тобой  и  уважаю
тебя. И хочу, чтобы ты видел во мне друга.
   Его губы дрогнули.
   - Ты мой друг, - согласился он.
   - Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять: я не хочу тебе вреда,
как и всему народу царства Обеих Земель.
   - Да, - вымолвил он как во сне. - Я знаю это.
   - Ты должен довериться мне.
   - Я должен довериться тебе.
   Понемногу, осторожно я заставил его расслабиться.
   Египтянин спал наяву, но его  глаза  оставались  открытыми,  и  он  мог
разговаривать со мной.
   Разум и воля Неферту ослабли. Он был  испуган  и  отчаянно  нуждался  в
друге, которому мог бы довериться. И я убедил его в том, что он не  просто
может довериться мне, но и обязан рассказать обо всем, что пугало его.
   - Иначе я не смогу помочь тебе, мой друг.
   На мгновение он прикрыл глаза:
   - Понимаю, Орион.
   Постепенно я заставил его разговориться. Негромкий и ровный  голос  его
шпионы Некопта не могли подслушать. Он рассказал мне  запутанную  историю.
Как я и опасался, она  грозила  бедой  не  только  мне  -  я-то  привык  к
опасностям, - но и  Елене,  которая,  не  зная  того,  попала  в  ловушку,
подстроенную коварным Некопта. И хоть козни жреца были  направлены  против
меня, его сообразительность и находчивость, сила  и  быстрота  принимаемых
решений и последующих действий вызвали у меня невольное восхищение.
   В обоих царствах, как сказал мне Неферту, шептали, что фараон  Мернепта
умирает. Одни говорили, что царь тяжело болен,  другие  шептали,  что  его
медленно отравляют... Как бы то ни было, вся власть  находилась  теперь  в
руках первого вельможи царя, отвратительного Некопта.
   Конечно, армия оставалась верной  царю,  а  не  жрецу  Пта,  но  войско
утратило прежнюю силу. Дни воинской славы, обретенной  в  походах  Рамсеса
II,  давно  миновали.  Мернепта  допустил,  чтобы  его   войско   ослабело
настолько, что теперь состояло почти сплошь из иноземцев, а большая  часть
полководцев - стариков - жила  лишь  памятью  прошлых  побед.  И  если  во
времена Рамсеса армия уничтожала  корабли  народов  моря,  вторгавшиеся  в
дельту, теперь варвары осаждали города и наводили ужас на Нижнее  царство,
а войско не имело сил, чтобы остановить их.
   Некопта не нуждался в сильной армии - она могла помешать ему  подчинить
царя. И все же он не мог  позволить  людям  моря  грабить  дельту.  Нижний
Египет восстанет,  если  его  не  защитить.  Поэтому  верховный  жрец  Пта
придумал блестящий план: новоприбывший отряд хеттов послать  против  людей
моря в составе  нового  армейского  корпуса.  Пусть  варвары  увидят,  что
человек, похитивший Елену у победоносных ахейцев, очутился в Египте, пусть
они узнают, что их подозрения верны и царственная красавица находится  под
покровительством Повелителя Обеих Земель.
   А потом надлежало известить их через тайного вестника, что Елену вернут
мужу, если прекратятся набеги на  дельту.  Более  того,  Некопта  согласен
выделить Менелаю и его ахейцам богатые земли в дельте, если они согласятся
охранять от нападения прочих народов моря Нижний Египет.
   Но сначала Менелай должен убедиться в том, что  Елена  действительно  в
Египте, а посему Ориона вместе с его хеттами следует отослать в  дельту  в
качестве жертвенных агнцев, чтобы они пали  там  от  рук  варваров.  Более
того,  недовольство  слабостью  Некопта,   узурпировавшего   власть,   уже
ощущалось в городе Менефере, древней  столице,  где  поклонялись  Амону  у
великой пирамиды. Верховный жрец Амона, Гетепамон, возглавлял  противников
Некопта. И если Орион сумеет невредимым выбраться из дельты, ему  придется
доставить Гетепамона в Уасет либо в качестве гостя, либо - пленника.
   Конечно, если люди моря убьют Ориона,  что  вполне  возможно,  придется
посылать кого-то другого за Гетепамоном, дабы извлечь ослушника из храма и
повергнуть в прах перед могучим Некопта.
   Четкая схема говорила о несомненной изворотливости жреца.
   Я откинулся в кресле и выпустил разум Неферту из тисков моей воли.  Тот
слегка осел, потом глубоко вдохнул живительного воздуха, заморгал,  потряс
головой и улыбнулся мне:
   - Неужели я спал?
   - Ты задремал, - ответил я.
   - Как странно.
   - Утро выдалось напряженным.
   Он встал на ноги и потянулся, посмотрел через дворцовый двор и заметил,
что солнце уже садится.
   - Сколько же часов я проспал? - спросил он  с  величайшим  недоумением,
обернувшись ко мне. - Наверное, тебе было скучно сидеть возле меня?
   - Нет.
   С сомнением качнув головой, Неферту проговорил:
   - Похоже, сон пошел мне на пользу. Я чувствую себя отдохнувшим.
   Меня обрадовали эти слова. Он был  слишком  честным  человеком,  чтобы,
зная о кознях Некопта, не поделиться этим с другом.
   И все же выходил от меня Неферту слегка  озадаченным.  Я  попросил  его
позавтракать со мной на следующее утро, чтобы переговорить с ним о встрече
с царем.


   То, что я увидел на ужине, который устроил  для  нас  царь  египетский,
могущественнейший из правителей  мира,  фараон,  изгнавший  израильтян  из
своей страны, встревожило меня.
   Предстоявшая встреча с великим царем невероятно взволновала Елену. Весь
вечер  она  гоняла  служанок,  они  купали  и  умащали  ее   благовониями,
укладывали  волосы,  ниспадавшие  золотыми  кольцами,  чернили  глаза   на
прекрасном лице, румянили щеки  и  губы.  Елена  оделась  в  свою  лучшую,
расшитую золотом юбку с  позвякивавшими  серебряными  бубенцами,  украсила
себя ожерельями,  браслетами  и  кольцами,  сверкавшими  в  свете  ламп...
Наконец последние лучи заходившего солнца исчезли на фиолетовом небе.
   Я облачился в кожаную юбку, дар  Неферту,  и  хрустящую  белую  льняную
рубаху, также предоставленную мне египтянином. Разумеется, я вооружился  -
мой неизменный кинжал на сей раз был привязан к ноге.
   Елена открыла дверь между нашими комнатами, трепеща от ожидания.
   - Ну как, я не оскорблю царского взора? - поинтересовалась она.
   Я улыбнулся и ответил без колебаний:
   - Правильнее было бы спросить, достоин  ли  царь  египетский  созерцать
прекраснейшую женщину на свете.
   Она ответила улыбкой. Я подошел к Елене, но она отстранила меня рукой:
   - Не трогай! А то что-нибудь испачкаешь или помнешь!
   Я запрокинул голову и расхохотался. Больше мне смеяться не пришлось.
   Дюжина стражей в золотых панцирях  повела  нас  по  узким  коридорам  и
лестницам,  казалось  построенным  специально  для  того,  чтобы  запутать
человека, не знающего расположения покоев во дворце.
   Обдумывая утреннюю встречу с Некопта и все сведения, которые, не  ведая
того, сообщил мне Неферту, я понял, что мы с Еленой на самом деле пленники
главного жреца Пта, а не гости царя.
   Так что вместо великолепного пиршественного зала, полного  веселившихся
гостей, шутов, развлекавших всех песнями  и  плясками,  слуг,  разносивших
яства на массивных блюдах или разливавших вино  из  золотых  кувшинов,  мы
оказались в небольшой комнате  без  окон.  Затем  нас  подвели  к  обычной
деревянной двери. Слуга открыл ее и проводил нас внутрь небольшого зала.
   Мы оказались первыми. Стол был сервирован на четверых. С потолка свисал
светильник из полированной меди. Вдоль стены стояли сервировочные столы.
   И снова по моей шее побежали мурашки; я ощутил,  что  за  нами  следят.
Стены покрывали фрески с охотничьими сюжетами, на них  фараон  изображался
огромней всех и поражал львов и леопардов.
   Я заметил блеск черных глаз вместо карих - львиных, за  нами  наблюдали
через отверстие в стене.
   - Неужели и у вас в Спарте гостей встречают настолько  равнодушно,  что
могут оставить их в комнате без еды, питья и без развлечений? - спросил  я
Елену.
   - Нет, - ответила она негромко. Выглядела она разочарованной.
   Двери зала отворились, пропуская  внутрь  Некопта.  Его  белое  одеяние
струилось до пола. Он напоминал оживший стог сена.
   Как и Елена, он был просто усыпан драгоценностями, а краска на его лице
лежала куда более толстым слоем.
   Я заранее подготовил Елену, рассказав ей о Некопта и о том, что я о нем
думаю. Некопта слышал каждое мое слово,  это  подтверждало  выражение  его
лица.
   - Прошу прощения за скромный прием, -  произнес  он,  обращаясь  к  нам
обоим. - Мы примем тебя, госпожа, как подобает царице Спарты, но потом.  А
сегодня царь хочет просто познакомиться с вами.
   Взяв ладонь красавицы, он поднес ее к  губам.  Она  с  трудом  сдержала
отвращение.
   Некопта громко хлопнул в ладоши, и немедленно из дальней двери появился
слуга с блюдами и кубками.
   Мы едва пригубили сладкое красное вино - по словам Некопта, его ввозили
с Крита, - когда дверь в зал отворилась снова и глашатай возвестил:
   - Его  величество,  царь  Обеих  Земель,  возлюбленный  Пта,  хранитель
народа, сын Нила.
   Но вместо  царя  вошли  шестеро  жрецов  в  серых  одеяниях  с  медными
курильницами в руках, зал сразу наполнился дымными клубами благовоний. Они
принялись распевать что-то на  древнем  языке  и  три  раза  обошли  стол,
превознося Пта и его земного слугу Мернепта. Когда они  покинули  комнату,
их сменили шесть стражей в золотой броне, которые выстроились вдоль  стены
- по трое с каждой стороны двери - и замерли с неподвижными лицами,  держа
огромные копья в руках. А потом появились два арфиста и четыре  прекрасные
молодые женщины с  опахалами  из  павлиньих  перьев.  В  центре  шел  царь
египетский - Мернепта, мужчина средних лет, волосы которого еще не тронула
седина. Худощавый, невысокий, он двигался слегка сгорбившись,  словно  под
тяжестью возраста, забот или  страданий.  Подол  его  белого  одеяния  без
рукавов украшала вышивка золотом.  Кожа  его  была  светлее,  чем  у  всех
египтян, которых я встречал. В отличие от своего  первого  министра,  царь
почти не носил украшений, только небольшой золотой медальон  -  со  знаком
Пта - на тонкой цепочке и медные браслеты на запястьях.
   Меня насторожили его  глаза,  затуманенные,  пустые,  почти  невидящие.
Словно мысли его были обращены глубоко внутрь его собственного сознания. И
мир вокруг ничего не значил, лишь досаждал и мешал - настолько,  что  царь
мог им пренебречь.
   Я посмотрел на Елену, стоявшую возле меня. Она тоже  обратила  внимание
на странный взгляд царя.
   Оба  арфиста  и  женщины  с  опахалами  низко  склонились  перед  своим
властелином и покинули комнату. Один из стражников, остававшихся  в  зале,
закрыл дверь. Мы остались одни, если не считать шестерых стражей,  которые
подобно изваяниям застыли у стен.
   "Итак, меня посадят спиной к ним... плохо".
   Царю нас представили вежливо и формально. Елена  изящно  присела  перед
царем, который не только не обнаружил интереса к ее красоте, но, казалось,
даже толком не заметил ее присутствия.
   Я поклонился, он что-то буркнул мне насчет варваров из-за моря.
   Мы сели за стол; слуги внесли холодный суп и блюдо с рыбой. Царь  почти
не прикасался к еде, зато Некопта ел за четверых.
   Разговора не получалось. Говорил в основном Некопта, жалуясь на то, что
фанатики не хотят поклоняться Пта.
   - В особенности в Менефере, - досадовал Некопта,  прожевывая  очередной
кусок рыбы. - Там жрецы пытаются возобновить поклонение Атону.
   - Я полагал, что они почитают Амона, - проговорил я, - а не Атона.
   - Да, - поддержала Елена. - Мы видели глаз Амона на великой пирамиде  у
реки.
   Некопта нахмурился:
   - Они только говорят, что поклоняются Амону, а на самом деле они желают
оживить ересь Эхнатона. Если их не остановить,  они  вновь  повергнут  Обе
Земли в смуту.
   Царь рассеянно кивал. Я переводил. Елена  попыталась  разговорить  его,
спрашивая о жене и детях. Но царь смотрел мимо нее.
   - Супруга царя умерла в прошлом году при родах, - объяснил Некопта.
   - Ох, прошу прощения...
   - Ребенок тоже скончался.
   - Как ужасно!
   Царь усиленно пытался сфокусировать свои глаза на лице гостьи.
   - У меня остался один сын, - пробормотал он.
   -  Царевич  Арамсет,  -  вмешался   Некопта.   -   Симпатичный   юноша.
Когда-нибудь он станет прекрасным царем. - Тут взгляд его  затуманился,  и
он добавил: - Конечно же, у его царского  величества  есть  еще  множество
чудесных сыновей от царских наложниц.
   Мернепта вновь погрузился в молчание. Елена  с  яростью  посмотрела  на
жирного жреца. Он, словно не замечая этого, продолжал говорить.  Когда  мы
покончили с едой, царь пожелал нам спокойной ночи и удалился.  Я  заметил,
что Некопта едва склонил голову перед ним, правда,  при  такой  комплекции
ему и это удалось сделать с огромным трудом.
   Когда стражники вновь отвели нас в наши апартаменты, я спросил Елену:
   - Как ты считаешь, царь болен?
   На лице ее выразилось беспокойство:
   - Нет, Орион, он одурманен. Мне случалось видеть подобное.  Эта  жирная
тварь постоянно поит его травяными настоями, чтобы самому править страной.
   Я порадовался, что она разговаривала на ахейском и охранники  не  могли
понять ее. Во всяком случае, я надеялся, что не ошибаюсь.
   Ситуация  сразу  же  прояснилась.  Некопта  властвовал  в   столице   и
распоряжался царем. Он хотел воспользоваться  мною,  чтобы,  отдав  Елену,
обеспечить безопасность дельты, защитить страну  таким  образом  от  людей
моря. Заодно он намеревался сместить верховного жреца Амона, чтобы  крепко
держать в своих руках все царство.
   Ну а чтобы я не стал артачиться, Некопта  оставил  Елену  заложницей  в
столице, не зная того, что мне известно о его  намерении  вернуть  Менелаю
беглянку.
   А Золотой бог спрятался внутри великой пирамиды.
   Казалось, все безнадежно перепуталось. Но тут  я  увидел,  как  рассечь
узел одним ударом, - в моей голове сложился план, словно подсказанный  мне
богами. Когда мы с Еленой возвратились в свои покои, я уже знал, что  буду
делать.



        "39"

   Я не ожидал, что  наследник  престола  решит  присоединиться  к  нашему
отряду.
   Когда Лукка и его люди подходили  к  лодке,  подготовленной  для  нашей
поездки в Нижний Египет, на каменном причале появились носилки, окруженные
почетной  стражей;   паланкин   держали   шестеро   вспотевших   нубийцев,
остановившихся возле нашего корабля. Откинув занавески,  из  кресла  легко
шагнул  худощавый  мускулистый  молодой  человек,   светлокожий,   подобно
Мернепта и тем жрецам, которых я видел.
   Единственный законный сын царя Арамсет был  еще  настолько  молод,  что
подбородок его едва успел покрыться  пушком.  Симпатичный  парнишка,  как,
наверно, и отец его в этом возрасте. Царевич просто рвался в бой.
   Официально  главой  нашего  войска  считался   прихрамывавший,   жирный
полководец Расет. Он низко склонился  перед  царевичем  и  представил  ему
меня.
   - Мы будем убивать варваров, - со смехом проговорил Арамсет. - Мой отец
хочет, чтобы я изучил военное искусство. Пригодится, когда я буду править.
   Он казался довольно приятным юношей. Впрочем, я понимал,  что  царевича
отправил в поход Некопта. Если он случайно падет в битве, престол  лишится
законного наследника и власть жреца укрепится еще сильнее.
   Вновь я восхитился хитростью Некопта.
   Этим утром я простился с Еленой, доверив  ее  Неферту.  Она  не  совсем
понимала все хитросплетения, которыми нас опутывали, однако  ощущала,  что
замысел "жреца сулит нам разлуку.
   - Менелай все еще ищет меня, - сказала она.
   - Он далеко отсюда, - отвечал я, обнимая ее.
   Она приникла своей золотоволосой головой к моей груди:
   - Орион, иногда мне кажется, что я просто обязана  вернуться,  что  моя
судьба связана только с ним. Что бы я  ни  делала  -  он  преследует  меня
подобно паркам.
   Я молчал.
   - Он убьет тебя, если вы сойдетесь в бою, - проговорила она.
   - Едва ли, но я вовсе не хочу его убивать.
   Она слегка отодвинулась и заглянула мне в глаза:
   - Увижу ли я тебя вновь, мой защитник?
   - Конечно.
   Она покачала головой.
   - Сомневаюсь. По-моему, мы прощаемся навсегда, Орион.  -  В  глазах  ее
стояли слезы.
   - Я вернусь, - отвечал я.
   - Но не ко мне. Ты найдешь свою богиню и обо всем забудешь.
   Я умолк на мгновение, ощутив справедливость ее слов. А потом совершенно
искренне сказал:
   - Никто не сумеет забыть тебя, Елена. Слава о твоей  красоте  переживет
века.
   Она попыталась улыбнуться. Я поцеловал ее в последний раз, зная, что за
нами следят, а потом простился с ней.
   Неферту проводил меня до причалов, и я попросил старика  приглядеть  за
Еленой и защитить ее от возможных опасностей.
   - Я это сделаю, мой друг, - пообещал он. - Я сохраню ее честь и жизнь.
   Итак, когда наша лодка отошла  от  причала,  освещаемая  косыми  лучами
утреннего солнца, я на прощание помахал Неферту, в глубине  души  понимая,
что седовласый чиновник никогда не сумеет защитить даже  себя  от  грозной
мощи Некопта.  Я  рассчитывал  быстро  выполнить  поручение,  вернуться  в
столицу и разделаться с жирным жрецом еще до того, как он сумеет причинить
какой-либо вред Елене или моему новому египетскому другу.
   Пока наша лодка выплывала на середину  Нила,  туда,  где  течение  было
сильнее, я разглядывал дворец, отыскивая взглядом террасу и  золотоволосую
женщину на ней, но никого не увидел.
   - Итак, мы начинаем отрабатывать свои долги.
   Я резко обернулся, возле меня оказался Лукка, твердое лицо его  кривила
вымученная улыбка. Его радовала возможность оказаться вдали от дворца,  он
стремился в битву, на поле боя мужчина видит своих  врагов  и  знает,  как
разделаться с ними.
   Арамсет  оказался  приятным  молодым  человеком,  он  много  смеялся  -
наверное, чтобы скрыть волнение. Расет сновал по лодке, стараясь все время
держаться возле наследника. Наконец царевич намекнул ему,  что  хотел  бы,
чтобы к нему относились как к простому  офицеру.  Как  ни  странно,  юноша
подружился с Луккой, неподдельно восхищаясь  покрытым  шрамами  воином,  и
стремился выпытать у него все, что возможно. Однажды жарким вечером, когда
гребцы налегали на весла в проливе возле руин Ахетатона,  я  услышал,  как
Лукка говорил царевичу:
   - Все мои рассказы и поучения  ничто  по  сравнению  с  боевым  опытом.
Только  когда  враг  устрашающим  кличем,  целясь  копьем  тебе  в  грудь,
бросается на тебя, ты узнаешь, достаточно ли густа твоя кровь  для  войны.
Только тогда.
   Арамсет смотрел на  Лукку  круглыми  глазами  и  ходил  за  хеттом  как
привязанный. Наш корабль вмещал пятьдесят воинов, на нем же  располагалось
шестьдесят гребцов; многие из этих рабов были чернокожими нубийцами. Но мы
плыли вниз, и могучее течение Нила делало за них самую трудную работу.
   Мы приближались к дельте, и  к  нам  присоединялись  корабли  в  каждом
городе, где мы ночевали, с новыми воинами. Я начал ощущать  истинную  мощь
Египта,  способного  собрать  огромный  флот,  вооружить  могучее  войско,
нанести удар по врагу, находившемуся за сотни миль от столицы.
   Тем временем я гадал, сколько же людей  на  моем  корабле  шпионят  для
Некопта. Кто из них способен предать нас? Кому из военачальников -  в  том
числе и тех, что на прочих кораблях, - приказано  отступить  после  начала
битвы  и  оставить  меня  вместе   с   хеттами   погибать   под   натиском
многочисленных варваров? Я-то знал, что могу доверять только Лукке и  двум
дюжинам его воинов.
   Долгие дни сменялись теплыми ночами, я подружился с царевичем Арамсетом
и понял, что он очень умен.
   - Я хочу, чтобы Лукка и его хетты стали моей личной стражей,  когда  мы
вернемся в Уасет, - сказал он однажды вечером, когда мы  беседовали  после
ужина.
   Корабль стоял у пристани в очередном городе. Он  мягко  покачивался  на
волнах. Жара угнетала, и мы сидели на открытой палубе лодки, надеясь  хотя
бы на легкое дуновение ветерка. Раб медленно раскачивал пальмовый лист над
нашими головами, отгоняя насекомых. Полководец Расет уснул у стола, уронив
чашу с вином. Царевич никогда  не  пил  вина,  ограничиваясь  лишь  чистой
водой.
   - Ты, государь, не мог выбрать более верных и преданных тебе  людей,  -
одобрил я его выбор.
   - Я расплачусь с тобой за них сполна.
   Он был горд, этот молодой человек. Но я ответил:
   - Мой царевич, позволь подарить тебе мое войско. Я  знаю,  Лукка  будет
рад служить тебе, и мне хочется, чтобы оба вы были счастливы.
   Он слегка кивнул, как будто не ожидал ничего другого.
   - И все же, Орион, я не  могу  принять  столь  ценный  дар,  ничего  не
предложив в ответ.
   - Дружба наследника престола царства Обеих Земель -  дар  бесценный,  -
ответил я.
   Он улыбнулся. Я плеснул немного вина в его чашу и  предложил  царевичу.
Он отказался легким движением руки.
   - За нашу сделку! - провозгласил я.
   - Я никогда не пью вина.
   - Тебе не нравится его вкус?
   Лицо его стало недовольным.
   - Я видел, что сделало вино с моим отцом. Правда, не только оно.
   - Значит, он не болен?
   - Он скорбит. После смерти матери отец гибнет, он погрузился в себя.
   В голосе его чувствовалась горечь. Юный  царевич  отправился  в  поход,
чтобы показать отцу, какой достойный наследник получится из него.
   Самым деликатным образом я поинтересовался, что он думает о Некопта.
   Арамсет пристально взглянул на меня:
   - Великий жрец Пта, первый вельможа царя, очень могущественный человек,
Орион. Даже я обязан говорить о нем с величайшим уважением.
   - Могущество его очевидно, - согласился я,  -  но  будет  ли  он  твоим
первым вельможей, когда ты станешь царем?
   - Мой отец жив, -  ровным  голосом  отвечал  царевич  -  ни  гнева,  ни
антипатии к Некопта. Этот юноша научился хорошо скрывать свои чувства.
   - И все же, - настаивал я, - если твой отец не сможет больше править от
скорби или хвори, ты сменишь его на престоле или же править будет  Некопта
от его имени?
   Арамсет надолго замолчал. Его темные  глаза  впивались  в  меня,  точно
царевич пытался понять, насколько можно доверять чужаку из далеких земель.
   Наконец он проговорил:
   - Некопта вполне способен править страной, как он делает это  теперь  с
одобрения моего отца.
   Настаивать не имело смысла. У него хватило мудрости не сказать ни слова
против жреца, так как он был уверен, что вокруг шпионы.  Однако  я  понял,
что и царевич не испытывал  симпатии  к  жирному  вельможе.  Арамсет  сжал
кулаки, едва услышал ненавистное  имя,  и  не  разжимал  их,  пока  мы  не
распрощались, и он не сразу отправился в свою  опочивальню,  видимо  желая
успокоиться.
   Наконец мы  добрались  до  дельты  -  плодородных  возделанных  земель,
пересеченных   ирригационными   каналами,    изобиловавшими    прекрасными
длинноногими птицами - снежно-белыми и нежно-розовыми. Местные гарнизонные
военачальники переговорили с полководцем Расетом и сообщили ему, что  люди
моря захватили несколько деревень в устье западного  рукава  реки.  По  их
подсчетам, у варваров более тысячи воинов.
   В тот вечер Расет, царевич и я  обедали  вместе  в  небольшой  каюте  в
западной части палубы. Полководец, игриво  настроенный,  пожирал  отварную
рыбу с луком и запивал ее вином.
   - Следует учесть, что местные, естественно,  преувеличивают,  -  сказал
он, протягивая руку к кувшину с вином. - Скорее всего нам  придется  иметь
дело с несколькими сотнями варваров.
   - А наше войско состоит более  чем  из  тысячи  вооруженных  воинов,  -
проговорил царевич.
   Расет кивнул:
   - Остается лишь обнаружить варваров и уничтожить  их,  прежде  чем  они
разбредутся по стране или возвратятся на свои корабли.
   Я вспомнил стан ахейцев на побережье возле  Трои.  И  подумал:  неужели
Одиссей или Большой Аякс окажутся среди моих врагов?
   - Коней и колесницы скоро привезут на грузовых кораблях, - бормотал, ни
к кому не обращаясь, Расет. - Через  несколько  дней  мы  будем  готовы  к
удару.
   Я посмотрел на него:
   - И куда же мы направим удар? Неужели ты уверен, что варвары до сих пор
сидят в тех деревнях, где их видели несколько дней назад?
   Расет поскреб подбородок:
   - Хм... конечно, они могут уплыть куда угодно, не так ли?
   - Да. Спустив корабли на воду, они могут очутиться в любом месте дельты
и напасть на другие селения, пока мы будем готовиться уничтожить их тут.
   - Нужно послать  лазутчиков,  чтобы  выяснить,  где  они,  -  предложил
Арамсет.
   Расет восхитился, услышав его слова.
   - Великолепно! - взревел он. - Из царевича выйдет великий полководец.
   Потом оба обернулись ко мне. Расет проговорил:
   - Орион, ты со своими хеттами обследуешь  деревни,  где  последний  раз
видели варваров. Если их там нет, вы вернетесь сюда и известите нас.  Если
же они еще не ушли, вы будете следить  за  ними,  пока  не  подойдут  наши
основные силы.
   И прежде чем я успел что-либо добавить, царевич Арамсет сказал:
   - И я буду с вами!
   Полководец покачал головой:
   - Риск чересчур велик, на это я не могу пойти, мой господин.
   "Особенно когда меня выдадут Менелаю шпионы Некопта,  -  подумал  я.  -
Неужели Расет служит жрецу? Какие тайные приказы отданы ему?"
   Но царевича не удовлетворил ответ полководца.
   - Отец послал меня в поход,  чтобы  я  научился  воевать.  Я  не  стану
отсиживаться в тылу, пока остальные сражаются.
   - Когда начнется сражение, царевич должен находиться рядом со  мной,  -
проговорил Расет. - Так приказано... - И добавил: - Устами самого царя.
   Арамсет было отступил, но не сдался:
   - Хорошо, но уж в разведке я могу сопровождать Ориона и его людей.
   - Я не могу согласиться на это, господин, - ответил полководец.
   Молодой человек обратился ко мне:
   - Я  буду  держаться  подле  Лукки.  Он  не  допустит,  чтобы  со  мной
что-нибудь случилось.
   Я постарался смягчить свои слова:
   - А что, если  ему  придется  оборонять  тебя,  пренебрегая  остальными
своими обязанностями?
   Царевич сердито взглянул на меня и открыл рот, чтобы  ответить,  но  не
нашел нужных слов. Этот добрый молодой человек явно успел полюбить  Лукку.
Недостатком его являлась лишь молодость,  -  как  свойственно  юношам  его
возраста, он не мог представить себя раненным, изувеченным или убитым.
   Молчанием царевича воспользовался Расет:
   - Орион. - Его голос внезапно сделался властным. -  Ты  поведешь  своих
людей по суше к тем деревням, где видели варваров, и сообщишь  мне  об  их
передвижениях  с  помощью  солнечного  зеркала.  Ты  выступишь  завтра   с
рассветом.
   - А я? - спросил царевич.
   - Ты останешься со мной, мой господин. Колесницы и кони скоро прибудут.
Через несколько дней разгорится битва, которая  потешит  самолюбие  любого
воина.
   Я мрачно кивнул.


   Чернобокие  ахейские  корабли  обнаружились  на  берегу  в  однодневном
переходе от прибрежной деревни, где мы оставили свое судно.
   Вокруг раскинулась  равнина,  изрезанная  ирригационными  каналами,  но
широкие поля давали простор и для колесниц, если забыть об  урожае.  Лукка
велел своим людям  разбить  лагерь  возле  одного  из  каналов  пошире,  у
мостика, который легко было защитить силами двух смелых воинов.  В  худшем
случае его можно было поджечь, чтобы преследователи не могли перейти через
канал. До следующего моста нужно пройти милю или больше. Мы пересекли мост
и направились  через  поля,  протянувшиеся  до  самого  края  поселка,  по
невысокой пшенице, раскачивавшейся под ветерком. Селение раскинулось вдоль
берега, дюжина  небольших  рыбацких  лодок  была  привязана  у  посеревшей
деревянной пристани. Ахейские военные корабли лежали на песке.  Возле  них
ахейцы  разбили  шатры  и  устроили  самодельные  навесы.  Тонкими  серыми
щупальцами тянулся к небу дым от кухонных очагов.
   С моря дул ветерок, но утро оставалось  жарким,  и  солнце  пекло  наши
спины, пока мы лежали на краю пшеничного поля, высматривая, что  творилось
в деревне. Ни на одном из судов не оказалось  голубой  головы  дельфина  -
знака царя Итаки, и я почувствовал облегчение от того, что  Одиссея  здесь
нет.
   - Но здесь всего восемь кораблей, - проговорил Лукка.
   - Остальные либо разошлись по  другим  селениям,  либо  возвратились  в
Аргос.
   - А зачем остались эти?
   - Менелай ищет жену, - сказал я. - Он не вернется домой без нее.
   - Он не сможет победить войско египтян и  пройти  через  всю  страну  с
двумя-тремя сотнями воинов.
   - Возможно, он дожидается подкрепления, -  предположил  я.  -  Или  уже
отослал остальные свои корабли в Аргос, чтобы привезти сюда основные  силы
ахейцев.
   Лукка покачал головой:
   - Даже если здесь соберутся все воины Аргоса, им не достичь столицы.
   - Это так, - согласился я, на ходу обдумывая свои слова. - Но  если  он
примется разорять дельту, житницу Египта,  тогда,  быть  может,  и  сумеет
заставить египтян выполнить его условия.
   - Он требует выдать его женщину?
   Я помедлил:
   - Да, женщину. Этого требует гордость. Но это не все, как я полагаю.
   Лукка удивленно посмотрел на меня.
   - Сила на его стороне, - проговорил я. - Брат  его  Агамемнон  захватил
проливы, ведущие в море Черных вод. Менелай хочет получить такую же власть
над Египтом.
   Иначе быть и не могло. Весь мой план основывался на этом.
   - Но как ты узнаешь, что перед тобой действительно корабли  Менелая?  -
спросил как всегда практичный Лукка. - Их паруса свернуты, а мачты  сняты.
Быть может, это корабли другого ахейского царя или князя.
   Я согласился с ним и заявил:
   - Вот почему я сегодня ночью отправлюсь в лагерь ахейцев, чтобы узнать,
здесь ли Менелай.



        "40"

   Если Лукка и возражал против моего плана, все сомнения он  оставил  при
себе. Мы вернулись к нашему лагерю возле канала, перекусили,  пока  солнце
садилось, а потом я направился в лагерь ахейцев.
   Сельские жители как будто вполне  уживались  с  вторгшимися  варварами.
Впрочем, выбора у них не оставалось,  но,  как  я  заметил  в  темноте,  в
захваченной врагом деревне не чувствовалось никакой  напряженности.  Я  не
видел  свежих  пожарищ,  все  дома  казались  целыми,  не  наблюдалось   и
стражников. Сельские жители вернулись на ночной отдых в собственные жилища
и явно не тревожились ни за своих дочерей, ни за свои жизни.
   Словом - никаких следов битвы, даже  простой  драки.  Казалось,  ахейцы
явились сюда не для того, чтобы грабить и насиловать, а с  какой-то  более
основательной целью.
   "Хорошо", - подумал я.
   Озаряемый  светом  узкого  серпика  луны,  я  шел  вдоль  темных  улиц,
запутанных и извилистых. С суши тянуло теплым  ветерком,  шелестели  ветви
пальмовых и фруктовых деревьев. Где-то негромко залаял пес...  Ни  криков,
ни жалоб, ни воплей ужаса.  Спокойное,  мирное  селение,  а  рядом  с  ним
несколько  сотен  тяжеловооруженных  воинов,  расположившихся  станом   на
берегу. Костры горели у каждого корабля.  Выстроенные  в  линию  колесницы
вздымали дышла к звездам на  дальней  стороне  лагеря,  возле  загона  для
лошадей. Несколько воинов спали на земле,  завернувшись  в  одеяла,  но  в
основном  ахейцы  расположились  в  шатрах  или  под   грубыми   навесами,
сооруженными  у  кораблей.  Возле  единственного  еще   горевшего   костра
теснились трое часовых, не проявлявших  особой  бдительности.  Они  словно
выполняли какую-то повинность, отнюдь не считая ее необходимой.
   Я направился прямо к ним.
   Один из них заметил меня и что-то сказал  своим  спутникам.  Ничуть  не
тревожась, они неторопливо подобрали копья и преградили мне путь.
   - Кто ты и чего хочешь? - спросил меня предводитель.
   Я подошел поближе, чтобы они могли разглядеть мое лицо в свете костра.
   - Я Орион, из дома Итаки.
   Это удивило их:
   - Итака? Неужели и Одиссей здесь? А мы  слышали,  что  он  затерялся  в
море.
   Когда я приблизился, они опустили острия копий, наставив их на меня.
   - В последний раз мы с Одиссеем виделись на берегу Илиона,  -  произнес
я. - Но я с тех пор всегда путешествовал по суше.
   Один из них, кажется, что-то вспомнил:
   - Значит, это у тебя был рабом тот самый сказитель?
   - Да-да - богохульник, которого ослепил Агамемнон.
   Застарелый гнев шевельнулся в моей душе.
   - Да, - ответил я. - Его ослепил Агамемнон. Здесь ли великий царь?
   Они, смутившись, переглянулись.
   - Нет, это лагерь Менелая.
   - С ним прибыли другие знатные ахейцы?
   - Нет еще. Но скоро будут.
   - Менелай обезумел от ярости, когда жена сбежала от него после  падения
Трои. Он клянется, что не сделает ни шагу отсюда, пока она не вернется.
   - На твоем месте, Орион, - сказал третий, - я убежал бы из этого лагеря
так далеко, как только возможно. Менелай убежден, что ты и  украл  у  него
Елену.
   Я не стал обращать внимания на сделанное предупреждение.
   Главный стражник пожал плечами:
   - Насколько  я  слышал,  какой-то  важный  и  могущественный  египтянин
передал царю, что госпожа Елена сейчас в Египте, далеко на юге, в каком-то
дворце.
   - Так говорят, - подтвердил один из стражей.
   Итак, история, которую, не зная того, поведал  мне  Неферту,  оказалась
правдивой. Выходит, Некопта послал гонца с вестью к  Менелаю,  как  только
Неферту сообщил ему, что  Елена  прибыла  в  Египет.  Безусловно,  Неферту
понимал, что Елена - женщина не простая и принадлежит к ахейской знати, он
и сам в этом признавался.  А  Некопта,  этот  хитрый  негодяй,  немедленно
сообразил, как воспользоваться ситуацией,  чтобы  заставить  служить  себе
Менелая и прочих предводителей людей моря.
   Я произнес:
   - Отведите меня к Менелаю. У меня для него важные вести.
   - Царь спит. Подожди до утра. Зачем торопить собственную смерть?
   Я задумался. Быть может, настоять на том, чтобы Менелая разбудили? Пока
мне дали возможность избежать его гнева. Или лучше вернуться в  лагерь,  а
затем появиться утром? Я решил остаться  на  берегу  и  поспать  несколько
часов. Гнев Менелая не пугал меня.
   Воины косились, но подыскали мне  одеяло  и  оставили  спать  рядом.  Я
улегся на песке и закрыл  глаза.  И  тут  же  обнаружил,  что  нахожусь  в
странном помещении,  окруженный  машинами;  на  экранах  мерцали  огоньки,
змеились загадочные кривые. Потолок светился,  причем  так,  что  предметы
вокруг не отбрасывали теней.
   Я увидел творца с резкими чертами лица, которого именовал Гермесом. Как
и прежде затянутый в сверкающий серебром костюм от подбородка до  ботинок,
Гермес дернул острым подбородком, приветствуя меня.
   И без предисловий спросил:
   - Ты уже отыскал его?
   - Нет, - солгал я, надеясь, что он не сможет прочитать мои мысли.
   Он изогнул бровь:
   - В самом деле? Неужели ты не сумел  обнаружить,  где  он,  за  все  то
время, которое провел в Египте?
   - Я не видел Золотого бога и не знаю, где он находится.
   С едва заметной улыбкой Гермес произнес:
   - Тогда  я  скажу  тебе.  Загляни  в  великую  пирамиду.  Наши  датчики
обнаружили утечку энергии, сфокусированную  на  этой  постройке.  Он  явно
воспользовался пирамидой как крепостью.
   Я возразил:
   - Или рассчитывает, что вы так решили, а сам скрывается где-то  в  ином
времени или пространстве...
   Глаза Гермеса сузились.
   - Да, он достаточно хитер, чтобы одурачить нас. Вот почему  так  важно,
чтобы ты проник внутрь пирамиды и проверил, там ли он на самом деле.
   - Я пытаюсь это сделать.
   - И?
   - Я пытаюсь, - повторил я. - Есть сложности.
   - Орион, - сказал он, явно желая, чтобы я заметил, как  он  терпелив  в
разговоре со мной. - Осталось совсем немного времени. Мы должны  разыскать
Золотого, прежде чем он сокрушит весь  континуум.  Он  совсем  обезумел  и
может погубить нас всех.
   "Ну и что? - подумал я. - Быть может, дела во вселенных  пойдут  только
лучше, если все мы погибнем".
   - Ты понимаешь меня? - настаивал Гермес. - Время не бесконечно. В нашем
распоряжении осталось его слишком мало.
   - Я стараюсь, насколько это возможно,  -  проговорил  я.  -  Я  пытался
проникнуть в великую пирамиду таким же образом, как и в  ваш  мир,  но,  к
сожалению, мне это не удалось. Теперь  я  должен  попасть  в  нее  обычным
путем, а для этого мне нужна помощь царя или же великого жреца Амона:
   Гермес нетерпеливо вздохнул:
   - Выполняй свой долг, Орион, но не медли во имя континуума!
   Я кивнул и обнаружил, что вижу первые лучи солнца,  окрасившие  облака,
затянувшие небо Египта.
   Меня окружила дюжина вооруженных  стражей,  один  из  них  тыкал  тупым
концом копья мне в ребро:
   - Вставай,  Орион.  Мой  господин  Менелай  желает  поджарить  тебя  на
завтрак.
   Я поднялся. Они ухватили меня под руки и направились к шатру царя. Я не
успел прихватить меч, оставшийся на одеяле,  но  кинжал,  который  я,  как
всегда, привязал к бедру, был на месте под юбкой.
   Стража поставила меня перед царем. Менелай заметался, как лев в клетке.
Некоторые из  его  знатных  спутников,  не  проявляя  особого  энтузиазма,
держались возле шатра, мечи их оставались в ножнах, и панцирей я не  видел
ни на ком.
   Облаченный в старую тунику и кроваво-красный плащ,  Менелай  трясся  от
ярости - даже его темная борода дергалась.
   - Это ты! - завопил он, когда стражи выпустили меня из рук. - Зажигайте
костры! Я зажарю его на медленном огне!
   Знатные воины - все моложе Менелая - явно  перепугались,  увидев  столь
яростное проявление царского гнева.
   - Чего же вы еще ждете! - кричал он.  -  Перед  вами  человек,  который
похитил мою жену! И он заплатит  за  это  самой  медленной  и  мучительной
смертью, которую можно придумать.
   - Твоя жена находится в целости  и  сохранности  в  столице  Египта,  -
отвечал я. - И если ты хотя бы выслушаешь меня...
   Он в бешенстве подскочил ко мне и тыльной  стороной  ладони  ударил  по
губам.
   Я вспыхнул от гнева. Стряхнув воинов, державших меня за руки, я  ударил
их локтями в грудь. Задыхаясь, оба упали. И пока они барахтались на земле,
я выхватил кинжал и, схватив потрясенного  Менелая  за  волосы,  приставил
острие к его горлу.
   - Одно только движение, - рявкнул я, - и царь ваш умрет.
   Все застыли на месте: знатные воины, которые уже успели  схватиться  за
рукоятки мечей, простые стражники... Все раскрыли рты от изумления.
   - Так-то вот, благородный Менелай, - проговорил я прямо на ухо  Менелаю
так громко, чтобы слышали все. -  Ссору  свою  мы  разрешим  как  подобает
мужчинам, лицом к лицу, в честном поединке, я не фет и не  раб,  никто  не
посмеет связать меня и мучить тебе на потеху.  Прежде  я  считался  воином
Итаки, а теперь командую египетским войском, присланным, чтобы  уничтожить
тебя.
   - Ты лжешь! - дергаясь, огрызнулся Менелай, пытаясь вырваться  из  моей
железной хватки. - Египтяне  сами  пригласили  нас  на  свои  берега.  Они
оберегают мою жену и пригласили меня приехать за нею.
   - Верховный вельможа египетского царя устроил ловушку и  тебе,  и  всем
ахейским господам, которые явятся сюда, - объяснил я. - А Елена  в  ней  -
приманка.
   -  Снова  ложь,  -  произнес  Менелай,  но  я  видел,  что  слова   мои
заинтересовали знатных воинов.
   Я выпустил Менелая и бросил свой кинжал на песок перед ним.
   - Пусть же боги покажут, кто из нас прав, - сказал я. -  Избери  самого
сильного воина, и пусть он предстанет передо мной.  Если  он  убьет  меня,
значит, боги свидетельствуют, что я лгу. Если победа  останется  за  мной,
тогда боги желают, чтобы ты выслушал мои слова.
   Неукротимый гнев все еще  полыхал  в  глазах  Менелая,  но  собравшаяся
вокруг знать заговорила:
   - А почему бы и нет?
   - Пусть боги решат!
   - Ты ничего не потеряешь, господин.
   Менелай вскричал:
   - Я ничего не потеряю? Неужели вы не  понимаете,  что  этот  предатель,
этот соблазнитель... Что он просто пытается обрести легкую, быструю смерть
вместо той муки, которой заслуживает?
   - В таком случае, мой господин, я предлагаю другое!  -  выкрикнул  я  в
ответ. - На равнине Илиона я умолял тебя защитить  сказителя  Политоса  от
гнева твоего брата. Ты отказался, теперь старик слеп. Я не прошу тебе  той
обиды, ты знаешь. Я требую то, что причитается мне  по  праву,  -  честную
схватку. Теперь я не хочу биться с кем-нибудь из твоих воинов, который  по
глупости ринется на верную смерть. Я  хочу  встретиться  в  бою  с  тобой,
могучий воитель. И мы уладим наши разногласия мечами и копьями.
   Я добился своего. Царь невольно содрогнулся, вспомнив, как  я  бился  у
стен Трои. Но он не мог уклониться от поединка: только  что  при  всех  он
сказал, что жаждет убить меня. Значит, придется сделать это самому,  иначе
воины сочтут своего царя трусом.
   Весь лагерь собрался к месту поединка,  пока  слуги  Менелая  вооружали
его. Нам предстояло сражаться пешими. Один из стражников принес мне меч. Я
перекинул перевязь через плечо, оружие умиротворяющей  тяжестью  легло  на
бедро. Три знатных воина предложили мне на выбор несколько копий.  Я  взял
одно из них - покороче и потяжелее. Наконец Менелай вышел из толпы слуг  и
знати, с ног до головы закованный  в  бронзу,  с  огромным  восьмиугольным
щитом. В правой руке он держал длинное копье, но я увидел, что  его  слуги
оставили еще несколько копий на земле. У меня не было ни щита, ни брони  -
я не нуждался в них. Я надеялся победить Менелая, не убивая его.  Я  хотел
доказать и ему, и прочим ахейцам, что мне помогают боги, а раз так, никому
из людей не дано противостоять мне. Но для этого следовало сперва избежать
копья Менелая.
   Я чувствовал,  как  возбужденно  бурлит  круг  ахейцев.  Ничто  так  не
стимулирует пищеварение, как хорошая схватка.
   Длиннобородый и грязный старик жрец в  оборванной  тунике  выступил  из
толпы и стал между нами.
   - Во имя вечно живущего Зевса и всех могучих богов высокого  Олимпа,  -
произнес он громким голосом. - Я возношу мольбу, чтобы  эта  схватка  была
угодна богам, чтобы они послали победу тому, кто ее заслуживает.
   Он отошел в сторону. Менелай выставил тяжелый щит перед собой,  опустив
нащечные пластины шлема, и я видел лишь его гневные горячие глаза.
   Я чуть отступил вправо, уклоняясь от его копья и  отводя  назад  правую
руку с собственным оружием. Менелай коротко замахнулся  и  метнул  в  меня
копье. И, не замешкавшись  ни  на  мгновение,  он  метнулся  назад,  чтобы
подобрать остальные.
   Я настроился на бой так же, как всегда: течение времени в  мире  вокруг
замедлилось, сделавшись тягучим и плавным, словно  во  сне.  Я  следил  за
полетом копья и слегка шагнул в сторону, оно, не причинив вреда, вонзилось
в песок позади меня.
   Ахейцы охнули... Менелай уже схватил другое копье, замахнулся и  бросил
в меня. Я легко уклонился от острия. Взяв в  руки  третье  копье,  Менелай
бросился на меня с пронзительным боевым кличем. Я отбил удар  наконечником
собственного оружия и с грохотом ударил тупым концом копья  по  его  щиту.
Царь пошатнулся, отступил влево, восстановил равновесие и вновь кинулся ко
мне. На этот раз не стараясь отбить удар, я нырнул под острие  и  подцепил
противника копьем за ногу. Менелай полетел на землю. Я мгновенно  оказался
на нем и, прижав ногами к земле, приставил меч к царскому горлу.
   Он смотрел  на  меня.  В  глазах  его  более  не  было  ненависти,  они
расширились от страха и изумления.
   Усевшись на бронзовом панцире, закрывавшем грудь,  я  высоко  приподнял
меч над головой и самым громким голосом провозгласил:
   - Боги сказали  свое  слово!  Не  может  человек  победить  того,  кому
способствует в победе мощь всемогущего Зевса. - Я встал на  ноги  и  помог
Менелаю подняться.
   Обсуждая исход поединка, нас окружили ахейцы:
   - Лишь бог мог сражаться подобным образом.
   - Не может смертный победить бога.
   Они окружили Менелая и стали уверять его, что  ни  одному  из  смертных
героев, вступавших в борьбу с богами, не удалось  впоследствии  рассказать
об исходе поединка. Все держались теперь подальше от меня и поглядывали  с
несомненным трепетом.
   Наконец приблизился старый жрец, близоруко рассматривая мое лицо:
   - Скажи, не бог ли ты, явившийся в человеческом облике, чтобы наставить
нас?
   Я глубоко вздохнул и заставил себя пожать плечами:
   - Нет, старик. В этом поединке я ощущал  десницу  бога,  но  теперь  он
оставил меня, и я вновь всего лишь простой смертный.
   Уже снявший шлем  Менелай  искоса  посматривал  на  меня.  Поражение  в
поединке с богом не было позором, и он  позволил  воинам  восхвалять  свой
мужественный поступок, безусловно не испытывая ко мне ни  малейшей  любви.
Царь пригласил меня в свой шатер, рабыни подносили фиги, финики и  густой,
сдобренный пряностями мед. Я уселся на красивый резной табурет из  черного
дерева.
   "Египетская работа, -  подумал  я.  -  Таких  нет  в  обычных  рыбацких
поселках".
   Менелай сидел в кресле, перед нами стояло блюдо с фруктами и медом.
   Как только нас оставили одних, я спросил его:
   - Ты действительно хочешь, чтобы жена твоя вернулась к тебе?
   Гнев тенью мелькнул в его глазах.
   - Зачем же, по-твоему, я здесь?
   - Чтобы убить меня и тем самым услужить  жирному  гиппопотаму,  который
называет себя Некопта.
   Он изумился, услышав имя первого вельможи.
   - Хочешь, я скажу тебе все, что знаю? - проговорил я. - Если ты  убьешь
меня, Некопта обещал тебе Елену и плату из сокровищниц Египта. Так?
   Он невольно буркнул:
   - Так.
   - Подумай, зачем первому вельможе царя ахейский  воин?  Неужели  он  не
может иначе разделаться с одним человеком, варваром, скитальцем,  случайно
очутившимся в Египте, сопровождая беглую царицу?
   Несмотря на обиду, Менелай улыбнулся:
   - Орион, тебя не назовешь обычным скитальцем, убить тебя нелегко.
   - А тебе никогда  не  приходило  в  голову,  что  Елена  служит  просто
наживкой, а хочет  он  погубить  и  тебя,  и  остальных  ахейских  князей,
явившихся в Египет вместе с тобой?
   - Ловушка?
   - Я прибыл сюда не один. Египетское войско стоит в однодневном переходе
отсюда. Они осматриваются и прикидывают, как бы разом заманить всех в свою
сеть.
   - Но мне говорили...
   - Тебе велели сообщить своему брату и прочим  ахейским  царям,  что  их
ждут в Египте. И ты сделал это, как просил первый вельможа царя, - ответил
я.
   - Но мой брат мертв.
   Я изумился:
   - Агамемнон умер?
   - Жена и ее любовник убили его, а заодно и плененную  им  Кассандру.  А
теперь сын Агамемнона мстит своей собственной матери. Весь  Аргос  бурлит.
Если я вернусь туда... - Он внезапно смолк и наклонился,  спрятав  лицо  в
ладонях.
   Пророчества  Кассандры,  россказни  старого  Политоса,  за  которые  он
заплатил своим зрением,  -  все  сбылось.  Клитемнестра  вместе  со  своим
любовником убила великого царя.
   - Нам некуда деваться, - отвечал мне Менелай негромко и горестно.  -  С
севера к Афинам подступают варвары и вот-вот окажутся в Аргосе, где и  так
все вверх дном. Одиссей потерялся в море. Агамемнон убит, и ахейские вожди
собираются сюда просто от отчаяния. Нам сказали, что  египтяне  обрадуются
нам. А теперь ты утверждаешь, что все это ловушка.
   Я опустился на табурет и молча смотрел, как плачет царь Спарты. Его мир
обрушился на его же голову, и теперь ему некуда бежать. Но я знал, где  он
сможет отыскать убежище.
   - А не хотел бы ты  посрамить  того,  кто  подстроил  тебе  ловушку,  и
выпутаться из безнадежной ситуации, превратив неизбежное поражение в  свой
триумф? - спросил я его.
   Менелай поднял на меня глаза, на которые навернулись слезы, и  я  начал
объяснять.
   Мне придется отдать ему Елену. В душе я ненавидел себя за это.  Дивную,
живую  и  нежную  женщину  я  продавал,  словно  мебель,  словно   дорогое
украшение. Гнев мой был направлен на Золотого бога.
   "Это все его дела, - сказал я себе. - Это из-за его козней перепутались
наши жизни. И я только пытаюсь что-то исправить".
   Но я осознавал, что все делаю только для  себя,  чтобы  причинить  вред
Золотому, чтобы хоть на один шаг  приблизиться  к  тому  мгновению,  когда
можно будет оживить Афину и погубить его. Любовь и  ненависть  сплелись  и
слились в моей душе, сплавляясь в единую раскаленную добела силу, кипевшую
и бурлившую в моем мозгу, чересчур могущественную, чтобы  противиться  ей.
Да, я мог отказаться от царицы, которая любила меня, мог уничтожать города
и губить народы по собственной прихоти  ради  того,  чтобы  вернуть  жизнь
Афине и принести смерть Аполлону.
   Итак, я объяснил Менелаю, как  вернуть  жену  и  неплохо  устроиться  в
царстве Обеих Земель.
   Некопта придумал хороший план,  практически  безупречный.  Он  продумал
едва ли не все детали, оставалось только обратить  все  задуманное  против
него самого.



        "41"

   Несколько  следующих  недель  я  двигался  подобно  машине,  говорил  и
совершал поступки автоматически; мой разум словно  окаменел,  а  отголоски
горечи, пробивавшиеся в моей душе, не находили ответа. Я ел, спал, не видя
снов, но день за днем приближался к исполнению своих планов.  Я  испытывал
горькое удовлетворение оттого, что возможно обратить предательские замыслы
Некопта против него самого.
   Жирный жрец наконец зашел чуть-чуть дальше, чем следует, как  случается
часто в конце концов с интриганами. Отослав царевича Арамсета в поход,  он
надеялся устранить единственного соперника на пути к  царской  власти.  Но
именно на царевича и опирался мой замысел.  Я  исполнил  план  Некопта  до
последней буквы, за исключением одного: Менелай и  ахейцы  предложат  свою
верность наследнику престола, а не первому вельможе  царя.  И  Арамсет  не
обманет их.
   Месть Главному советнику приносила мне только частичное удовлетворение:
лишь полное отмщение, победа над  Золотым  богом,  принесет  мне  истинное
удовлетворение. И я приближал итог - момент, когда наконец сокрушу  своего
самого ненавистного врага.
   "Странно, - размышлял я. - Я вошел в этот мир фетом, человеком, стоящим
ниже раба. Стал воином, потом предводителем отряда, а потом  хранителем  и
любовником царицы. А теперь  я  готовлюсь  возвести  на  трон  царя  самой
богатой и могущественной страны этого мира.  Я,  Орион,  вырву  власть  из
усеянных кольцами пальцев коварного Некопта и отдам ее в надежные руки,  в
которых ей и надлежит быть, в руки наследника престола".
   Сначала Арамсет прохладно отнесся к моему плану, когда я привел Менелая
на его корабль, причаленный к берегу на расстоянии дневного  перехода.  Но
лишь только он осознал все последствия, как  сразу  же  понял,  что  таким
образом  может  не  только  справиться  с  людьми  моря,  но  и  устранить
Некопта... И стал относиться к моим планам благосклоннее.
   Лазутчиков Некопта хватало и в войске,  и  в  свите  царевича,  но  под
защитой хеттов Лукки Арамсет мог не  страшиться  убийц.  Ворчливый  старый
полководец Расет тоже по-своему был верен царевичу. А  я  знал  наверняка,
что во времена смуты подавляющее большинство войска последует за ним.
   Что ему в таком случае лазутчики Некопта? Они  бессильны,  когда  рядом
верное войско.
   Главный советник царя полагался на ловкость и хитрость  при  достижении
своих целей. Оружием его служили ложь и убийства, а  не  полки,  идущие  в
открытый бой.
   Молодой царевич принял царя Спарты торжественно и  с  достоинством.  Не
было ни обычного смеха, ни юношеской нервозности. Он восседал  на  царском
троне,  установленном  на  возвышении  посреди  палубы,  во   всем   своем
царственном величии - под ярким полосатым навесом, в великолепных одеждах,
в странной двойной короне Обеих Земель. На лице юноши  застыло  выражение,
столь же бесстрастное, как и на статуе его деда.
   И Менелай  выглядел  великолепно,  полированная  золотая  броня  тонкой
работы на нем светилась, как само солнце, темная борода и курчавые  волосы
блестели  от  масла.  Четырнадцать  ахейских  вельмож  стояли   подле.   В
сверкающих доспехах и шлемах с гребнями, темнобородые, с покрытыми шрамами
руками, они выглядели свирепыми и дикими рядом с египтянами.
   Ладья казалась  переполненной:  свита  царевича,  воины,  представители
прибрежных городов, правительственные чиновники. На египтянах были  только
юбки да медальоны - знаки ранга. Некоторые из них шпионили для Некопта,  я
понимал это, ну и пусть сообщат своему жирному  господину,  что  наследник
престола самостоятельно, без кровопролития разрешил проблему, связанную  с
людьми моря.
   Я жалел лишь об одном - о том, что не увижу,  как  исказится  от  гнева
размалеванное лицо Главного советника, когда он услышит эту новость.
   Писцы восседали у ног царевича и записывали каждое произнесенное слово.
На крышах кают разместились художники, торопливо набрасывавшие рисунки  на
листах папируса угольными  палочками.  Нас  окружали  другие  лодки,  тоже
заполненные людьми, наблюдавшими за происходящим. Берег  запрудила  толпа:
мужчины и женщины, некоторые прибыли из других городов и  даже  привели  с
собой детей.
   Лукка стоял за троном царевича, чуть в стороне, с плотно сжатыми губами
- чтобы не улыбаться... Ему нравилось ощущать себя более важной  персоной,
чем Менелай.
   Я стоял сбоку и слушал, как Менелай повторяет фразы, которые я заставил
его затвердить наизусть. Прочие ахейские вельможи, недавно оставившие свои
бурлившие смутой земли, своих жен,  семьи,  неловко  топтались  на  месте,
истекая  потом  под  лучами  жгучего  солнца.  Разговор  между  египетским
царевичем и царем-изгнанником  занял  почти  целое  утро.  Договорились  о
следующем.
   Менелай подводил к присяге в верности царевичу  Арамсету,  а  значит  и
царю Мернепта, всех ахейцев. В свою очередь и Арамсет обещал  им  земли  и
дома, именем царя, естественно. Им отходили  земли  вдоль  побережья,  при
условии, что теперь  они  станут  защищать  берег  от  вторжения  незваных
гостей. Итак, люди моря будут приглашены  царством  Обеих  Земель.  Бывшие
бандиты и грабители сделаются стражами порядка.
   - Как ты полагаешь, смогут ли они честно охранять берег? - спросил меня
Арамсет, когда слуги снимали с него церемониальные одежды.
   Мы находились у  него  в  каюте,  небольшой,  низенькой  и  тесной.  От
нещадной жары пот  стекал  по  моей  шее  и  ногам.  Но  молодой  царевич,
казалось, ничуть не страдал в этой раскаленной печи.
   - Предоставив им дома в царстве, - произнес я, повторяя  аргумент,  уже
неоднократно мною приведенный, - ты устраняешь причину для вторжения. Идти
им больше некуда, и ахейцы начнут опасаться, что  варвары  нападут  на  их
земли с севера.
   - Полагаю, отец будет доволен мною.
   В голосе звучала скорее надежда, чем уверенность.
   - Некопта не обрадуется, - возразил я.
   Царевич усмехнулся, его наконец освободили от одежд,  и  он  остался  в
одной набедренной повязке.
   - Ну, с Некопта я управлюсь, - радостно возразил царевич.  -  Теперь  у
меня есть собственное войско.
   Раздевавшие его слуги удалились, пришли другие -  с  холодной  водой  и
фруктами.
   - Или тебе вина, Орион?
   - Нет, сойдет и вода.
   Арамсет взял небольшую дыню и нож. Нарезая ее, он неожиданно сказал:
   - А теперь о тебе, мой друг. Все мои помыслы обращены к тебе.
   - Ко мне?
   Он опустился на скамейку и взглянул на меня снизу вверх:
   - Ты действительно намереваешься расстаться с этой красавицей?
   - Она законная жена Менелая.
   Арамсет улыбнулся:
   - Я видел ее, ты знаешь. Я бы ее не отдал... по своей воле.
   В явном смятении я молчал. Ну как объяснить ему все? Как  рассказать  о
творцах и богине, которую я  надеялся  возвратить  к  жизни?  Как  я  могу
говорить о том, что в сердце моем растет неуверенность и на самом  деле  я
не хочу расставаться с женщиной,  прожившей  со  мной  столько  месяцев  и
дарившей мне свою любовь? Лишь ничего не сказав, я мог уйти от ответа.
   Пожав плечами, Арамсет продолжил:
   - Если не хочешь говорить о женщинах, поговорим о наградах.
   - О наградах, мой господин?
   - Ты оказал огромную услугу. Не мне одному - всему  царству.  Какую  же
награду ты попросишь? Скажи, и все будет исполнено.
   Я ответил, почти не размышляя:
   - Позволь мне войти в великую пирамиду Хуфу.
   Арамсет долго молчал. А затем, слегка прикусив губу, он вымолвил:
   - Это может  оказаться  нелегким  делом.  Там  властвует  главный  жрец
Амона...
   - Гетепамон, - закончил за него я.
   - Ты его знаешь?
   - Некопта называл при мне имя. Я должен был доставить его в Уасет, если
бы вырвался живым из ловушки, подстроенной Менелаем.
   Арамсет порывисто вскочил на ноги и направился к сундуку,  стоявшему  в
углу крошечной каюты, откинул его крышку и, покопавшись в  грудах  одежды,
извлек небольшую плоскую шкатулку из бронзы. Открыл ее  и  достал  золотой
медальон на длинной цепочке.
   - На нем глаз Амона, - сказал он мне.
   Я увидел эмблему, вырезанную на чистом золоте.
   - Отец дал мне его, прежде чем... Прежде чем стал почитателем Пта.
   "Прежде чем успел привыкнуть к зельям, которые  дает  ему  Некопта",  -
перевел я для себя.
   - Покажи его Гетепамону, - произнес царевич, -  и  он  поймет,  что  ты
пришел от самого царя. Он не сможет отказать тебе.


   Три дня спустя наша могучая  армада  развернула  паруса  и  направилась
вверх по Нилу. Египетскую армию теперь усиливала часть  войска  Менелая  и
ахейских вельмож, связанных клятвой, данной  Арамсету.  Основные  же  силы
ахейцев  остались  на  берегу,  а   египетские   чиновники   помогали   им
разместиться в городах, которые отныне находились под их защитой.  Царевич
возвращался в столицу, неся радостное известие  о  бескровной  победе  над
людьми моря.
   Каждый день я расхаживал по палубе  или  стоял,  стискивая  поручень  и
подгоняя мыслями ветер и судно, замедляя течение, которое нам  приходилось
преодолевать, силой своей воли. Каждое утро я  напрягал  глаза  в  надежде
заметить блеск вершины великой пирамиды Хуфу.
   Каждую ночь я пытался мысленно проникнуть внутрь этой древней гробницы.
Но безрезультатно. Золотой бог чересчур хорошо укрыл пирамиду.  Умственные
усилия не могли преодолеть его сопротивление.  Оставалось  надеяться,  что
верховный жрец Амона сумеет ввести  меня  туда  через  обычную  дверь  или
какой-нибудь  ход,  ведущий  в  каменный  монумент.  В  этом  было  что-то
фатальное, может быть, даже ирония судьбы.
   "Вполне вероятно, Золотой бог, - думал я, ночь за  ночью  ворочаясь  на
ложе в каюте, вспотев после бесплодных усилий, - действительно способен не
допустить своих соплеменников-творцов к себе в крепость; однако сумеет  ли
он преградить путь обычным людям?"
   И наконец  наступил  день,  когда  мы  миновали  пригороды  Менефера  и
легендарная  пирамида  предстала  перед  нашими  глазами  во  всем   своем
ослепительном блеске и великолепии.
   Я призвал Лукку в каюту и сказал:
   - Чтобы ни случилось  в  столице,  защищай  царевича.  Теперь  он  твой
господин. Возможно, меня ты больше не увидишь.
   Его свирепый взгляд смягчился, на ястребином лице проявилась печаль.
   - Мой господин Орион, никогда прежде не приводилось мне видеть в  своем
начальнике... друга... - Он неожиданно осекся.
   Я хлопнул его по плечу:
   - Лукка, для дружбы необходимы двое. А человек со столь щедрым и верным
сердцем, как у тебя, - редкое сокровище. Мне бы хотелось оставить тебе  на
память что-либо ценное.
   Он скорбно усмехнулся:
   - Я всегда буду помнить о тебе, господин. Ты возвысил нас,  вытащил  из
грязи и осыпал золотом. Никто и никогда не забудет тебя.
   Парнишка из экипажа судна просунул голову  в  открытую  дверь  каюты  и
сообщил, что к борту привязана плоскодонка, которая готова отвезти меня  в
город. Я был рад, что нас прервали, Лукка тоже. Иначе еще минута  -  и  мы
пали бы в объятия друг друга и зарыдали подобно детям.
   Арамсет ожидал меня у борта.
   - Возвращайся в Уасет, Орион, - произнес он.
   - Я тоже хочу этого, мой господин.
   Невзирая  на  новизну  положения  -  он  чувствовал  себя  полноправным
наследником  престола,  которому  впервые   повинуется   войско,   -   его
переполняло юношеское любопытство.
   - Ты так и не сказал, зачем тебе надо в гробницу Хуфу.
   Я заставил себя улыбнуться:
   - Это самое великое диво на всем белом свете. Я  хочу  сам  увидеть  ее
чудеса.
   Но так просто отделаться мне не удалось.
   - Ты не вор, стремящийся похитить  царские  сокровища,  захороненные  с
великим Хуфу. Ты ищешь другие сокровища, не золото и не драгоценности.
   - Я ищу бога, - честно ответил я. - И богиню.
   Глаза его вспыхнули:
   - Амона?
   - Быть может, бог этот известен здесь под таким  именем.  Но  в  других
землях его зовут иначе.
   - А богиня?
   - У нее тоже много имен. Я не знаю, как она зовется в Египте.
   Арамсет ухмыльнулся, утратил на миг подобающую царевичу серьезность,  и
я увидел перед собой умиравшего от любопытства мальчишку.
   - Клянусь богами! Я испытываю желание пойти с тобой.  Хотелось  бы  мне
узнать, что ты ищешь.
   - У моего господина более важные дела в столице, - мягко напомнил я.
   - Да, пожалуй, - ответил он, разочарованно хмурясь.
   - Быть наследником престола - дело ответственное, - продолжал я. - Лишь
ничего не имеющий за душой бродяга имеет право на приключения.
   В притворной скорби Арамсет покачал головой:
   - Орион, что ты сделал со мной?
   Впрочем, грусть его казалась мне отчасти искренней.
   - Ты нужен отцу, ты нужен своему великому царству.
   Он согласился, правда, не без  колебаний,  и  мы  расстались.  Менелай,
перегнувшись через борт, проследил, как я спускался по веревочной лестнице
в ожидавшую меня плоскодонку. Я сколь мог приветливо махнул царю рукой. Он
кисло улыбнулся и кивнул.
   Единственное преимущество титанической бюрократии, подобной египетской,
заключается в том, что если она служит тебе, то  может  доставить  тебя  к
цели с немыслимой скоростью, работая как хорошо смазанный механизм.
   Наследник престола отдал приказ чиновникам  Менефера:  "Доставить  сего
Ориона к Гетепамону, верховному жрецу Амона". Так они и сделали - привычно
не раздумывая и без малейших проволочек.
   На пристани меня встретил целый комитет -  четыре  человека,  каждый  в
длинной юбке и при  медном  медальоне,  положенном  чиновникам  невысокого
ранга. Меня посадили в повозку, запряженную лошадьми, и, зацокав копытами,
кони тронули по мостовой от побережья к храму, располагавшемуся  в  сердце
огромного города.
   Потом все четверо, не сказав ни слова ни мне, ни  друг  другу,  провели
меня через лабиринт дворов и коридоров. Наконец я оказался перед маленькой
дверью и, отворив  ее,  попал  в  небольшую,  приветливо  залитую  солнцем
комнату.
   - Великий жрец скоро явится, - произнес один из чиновников.
   И они оставили меня одного, затворив за собой дверь.
   В задумчивости я смотрел по сторонам. Других дверей в комнате  не  было
видно. Зато в одной из стен имелось целых три  окна.  Я  перегнулся  через
подоконник среднего и увидел, что до сада всего сорок локтей. Другие стены
украшала живопись на религиозные темы: человекоподобные огромные  боги  со
звериными головами принимали подношения - зерно  и  животных  от  карликов
смертных. Краски сияли ярко и живо, словно  фрески  написали  недавно  или
только что подновили. Вокруг  огромного  пустого  стола  из  полированного
кедра стояло несколько кресел, больше в комнате ничего  не  было.  Наконец
дверь отворилась, и я, онемев от потрясения, уставился на жирную,  грузную
тушу, переступившую порог. "Некопта! Меня заманили в ловушку!"  Я  услышал
стук собственного сердца. Свои меч и  кинжал  я  оставил  на  корабле  под
присмотром Лукки. Кроме медальона Амона, висевшего на моей шее, я ничего с
собой не взял, разве что перстень с сердоликом в поясе.
   Он улыбнулся мне... приятной, честной и бесхитростной  улыбкой.  Тут  я
заметил, что на толстяке нет ни колец,  ни  ожерелий,  ни  драгоценностей,
равно как на лице его - краски. Он смотрел на меня дружелюбно, открыто и с
любопытством, словно видел впервые.
   - Я - Гетепамон, великий жрец Амона, - произнес он. Голос его показался
мне знакомым, впрочем, кое-какие нотки я явно слышал, впервые.
   - А я - Орион, - ответил я, чуть не онемев от  удивления.  -  Я  привез
тебе привет от наследника престола царевича Арамсета.
   Жирный, как Некопта, он настолько напоминал великого жреца Пта, что они
наверняка...
   - Прошу тебя, располагайся поудобнее, - предложил  Гетепамон.  -  Мы  с
тобой встречаемся с глазу на глаз, так что не будем церемониться.
   - Ты... - Я не знал, как выразиться, чтобы не показаться бестактным.  -
Ты похож...
   - На великого жреца Пта. Да, я знаю.  Так  и  должно  быть.  Мы  с  ним
близнецы, я старше всего на несколько сердцебиений.
   - Братья... - Я понял, что это правда. Одинаковые лица, те же черты, то
же чудовищно раздутое тело. Но если Некопта вынашивал зловещие  планы,  то
Гетепамон, казалось, находился в мире  с  самим  собой  и  жил  счастливо,
спокойно и почти радостно.
   Жрец улыбался. Но когда я подошел ближе, он внимательно вгляделся мне в
лицо. Он вдруг встревожился, побледнел и смутился. Улыбка  сползла  с  его
лица.
   - Прошу, отвернись от солнца, чтобы я  мог  разглядеть  тебя  лучше.  -
Голос жреца слегка дрогнул.
   Я повернулся, тогда он подошел ко мне, глаза его округлились,  а  потом
единственное слово вздохом сорвалось с задрожавших губ:
   - Осирис!



        "42"

   Гетепамон рухнул на колени, прижался лбом к плиткам пола:
   - Прости меня, о великий господин, за то, что я не  узнал  тебя  сразу.
Один только твой рост говорил об этом, но глаза уже отказывают  мне,  и  я
недостоин оставаться в твоем божественном обществе...
   Так он бормотал несколько минут, прежде чем мне удалось  заставить  его
подняться и сесть. Гетепамон едва не потерял сознание: лицо его  сделалось
пепельным, руки тряслись.
   - Меня зовут Орион, я странник из далеких  земель  и  служу  наследнику
престола. Я не знаю о человеке, которого зовут Осирис.
   - Осирис - это бог, - выдохнул Гетепамон, его короткопалые  руки  легли
на вздымавшуюся грудь. - Я видел  его  изображение  на  древнем  барельефе
гробницы Хуфу. Там изображено твое лицо!
   Понемногу мне удалось успокоить его и заставить понять, что я  человек,
а не бог, явившийся, чтобы наказать  его  за  несуществующие  прегрешения.
Страх постепенно оставил Гетепамона, а я утверждал, что в сходстве моем  с
Осирисом вижу божественное знамение и потому ему  следует  помочь  мне.  В
ответ он пояснил, что Осирис -  бог,  который  принимает  облик  человека,
олицетворяя тем самым жизнь, смерть и обновление.
   - Осирис - самый первый царь всего человечества, - продолжал Гетепамон,
- он поднял людей из варварства, обучил их сельскому хозяйству  и  дал  им
огонь.
   Я ощутил, как давние воспоминания всколыхнулись и  отозвались  во  мне.
Мне привиделась жалкая горстка людей, мужчин  и  женщин,  сопротивлявшихся
холоду ледникового периода; затем мозг выхватил из памяти группу охотников
неолита, с трудом учившихся выращивать урожай. Да, я бывал там... И принес
им огонь и злаки.
   - Рожденного землей и небом Осириса предательски  умертвил  Сетх,  или,
как его называли Тифон, гений зла, - говорил Гетепамон негромким  голосом,
словно бы в трансе. - Жена Осириса Асет, безмерно любившая  мужа,  помогла
вернуть его к жизни.
   "Неужели я  и  здесь  жил  когда-то?"  Я  не  помнил  этого,  но  такая
возможность не исключалась.
   Заставляя себя казаться спокойным, я сказал Гетепамону:
   - Я служу богам  своей  далекой  земли,  быть  может,  и  вы  в  Египте
поклоняетесь им же, но под другими именами.
   Все еще опасаясь смотреть мне в глаза, жирный жрец прищурился:
   - Сила и власть богов превосходят людское разумение.
   - Воистину так, - согласился я, добавив про себя, что настанет день и я
обрету их возможности... Или умру окончательно.
   Гетепамон открыл глаза и с глубоким вздохом проговорил:
   - Как же я могу тебе помочь, господин мой?
   Я взглянул в его темные глаза и увидел, что  там  отразились  настоящий
испуг и неподдельный трепет.
   Он не стал возражать мне, когда я утверждал, что я человек  и  смертен,
но сам-то явно не сомневался в том, что его посетил бог  Осирис.  Что  же,
вполне возможно.
   - Я должен попасть внутрь великой пирамиды.  Я  ищу...  -  помедлил  я.
Незачем доводить человека до сердечного приступа. - Я ищу там  собственную
судьбу.
   - Да,  -  проговорил  он,  принимая  подобное  объяснение.  -  Пирамида
действительно размещена в подлинном центре  мироздания.  В  ней  находится
судьба любого из нас.
   - Когда же можно войти в пирамиду?
   Он закусил нижнюю губу на мгновение... Его сходство с Некопта  все  еще
внушало мне неясное беспокойство.
   - Чтобы войти в великую пирамиду, необходимо  совершить  обряд,  к  ней
приходят в процессии, вознося  молитвы  и  совершая  жертвоприношения.  На
подготовку потребуются дни и даже недели.
   - Есть ли способ попасть внутрь, избежав подобных церемоний?
   Он медленно кивнул:
   - Есть, если тебе угодно.
   - Я действительно желаю этого.
   Соглашаясь, Гетепамон склонил голову.
   - Нам придется подождать до захода солнца, - ответил он.
   Весь день мы провели, пытаясь добиться  взаимного  доверия.  Наконец  я
перестал опасаться, что сижу перед Некопта,  а  Гетепамон  стал  держаться
свободнее в присутствии переодетого бога. Он показал мне  просторный  храм
Амона, где огромные колонны в зале высотой превосходили самые  высокие  из
виденных  мной,  а  на  камнях  стен  были  выбиты  картины,  изображавшие
сотворение мира и потоп, встречи богов  и  людей.  Убедиться  в  том,  что
передо мной близнец Некопта, а не он сам, помогла дурацкая привычка  жреца
- все время жевать небольшие  темные  орешки,  от  которых  на  зубах  его
постоянно  оставалась  шелуха.  Он  держал  орехи  в  небольшом   мешочке,
привязанном к поясу, перетягивавшему объемистое чрево;  жрец  периодически
запускал в этот мешочек руки.
   При всех недостатках, Некопта не имел подобной скверной привычки.
   От Гетепамона я узнал историю Осириса и его возлюбленной жены и  сестры
Асет, которую ахейцы называли Исидой. Осирис спустился в потусторонний мир
и вернулся с Асет. Безумная любовь! И теперь египтяне усматривали  явление
воли Осириса в заходе солнца по прошествии дня и в смене времен  года:  за
смертью неизбежно наступала новая жизнь.
   Я умирал множество раз,  и  каждый  раз  лишь  для  того,  чтобы  вновь
возродиться. Неужели я смогу вернуть жизнь Афине? Легенда умалчивала о  ее
смерти.
   - Перед тобой лишь лики, а не портреты богов, - сообщил Гетепамон, пока
мы  разглядывали  колоссальный  каменный  барельеф,  вырезанный  в   стене
главного храма. Голос его отдавался эхом в огромном тенистом  зале.  -  Ты
видишь образы, а не истинные черты.
   Я кивал, разглядывая невозмутимые лица богов, а рядом с ними  маленькие
изображения давно усопших царей.
   Жрец наклонился ко мне, так что я ощутил, как пахнуло орехами, и шепнул
конфиденциально:
   - Некоторые лики богов на самом деле списаны с лиц  царей.  Сегодня  мы
считаем это богохульством, но в прежние времена люди верили,  что  цари  и
являются богами.
   - Так, значит, теперь люди так не думают? - спросил я.
   Он затряс многочисленными подбородками:
   - Царь является представителем бога на земле, посредником между  богами
и людьми. Он становится богом, когда умирает и уходит в следующий мир.
   - Почему твой брат хочет, чтобы ты ему покорился?  -  спросил  я  вдруг
резко, без предисловий.
   - Мой брат... Что ты сказал?
   Достав из-за пояса кольцо с сердоликом, данное мне Некопта,  я  показал
его жрецу:
   - Он велел  мне  доставить  в  столицу.  Сомневаюсь,  чтобы  он  просто
соскучился по тебе.
   Лицо Гетепамона побледнело. Голос его надломился:
   - Он... приказал тебе...
   Я добавил:
   - Он твердит царю, что ты пытаешься возродить ересь Эхнатона.
   Мне показалось, что жрец вот-вот рухнет бесформенной грудой жира  прямо
на каменный пол храма.
   - Но это же неправда! Я предан Амону и всем богам!
   - Некопта видит в тебе угрозу, - заметил я.
   -  Он  хочет  сделать  культ  Пта  главным;  тогда  он   станет   самым
могущественным человеком во всем царстве.
   - Да, видимо, так. - Я ничего не сказал ему о царевиче Арамсете.
   -  Он  всегда  плохо  относился  ко  мне,  -  расстроенно   пробормотал
Гетепамон.  -  Однако  никогда  бы  не  подумал,  что  он  ненавидит  меня
настолько, чтобы желать... отделаться от меня. Он очень жесток.  Когда  мы
были маленькими, он наслаждался, причиняя боль остальным.
   - Он управляет царем.
   Гетепамон стиснул свои пухлые руки.
   - Тогда я обречен. Я не могу  рассчитывать  на  его  милосердие.  -  Он
оглядел огромный пустой храм, словно надеясь добиться помощи  от  каменных
изображений богов. - Все жрецы Амона погибнут от его меча. Он не  позволит
ни одному из нас бросить вызов Пта и себе самому.
   Жрец не просто растерялся, он паниковал. Видно было, что Гетепамон - не
честолюбив и не лишен совести. Я не знал, как он  сделался  жрецом  Амона,
однако нетрудно  было  сообразить,  что  мой  новый  знакомый  не  обладал
политической властью и не имел стремления к ней.
   Наконец я понял, что могу доверять этому человеку,  столь  похожему  на
моего  врага.  И  поэтому  успокоил  его,  сообщив,  что  теперь   Арамсет
возвращается в столицу  во  главе  войска,  снедаемый  страстным  желанием
защитить своего отца и  укрепить  свое  положение  в  качестве  наследника
престола.
   - Он так молод, - вздохнул Гетепамон.
   - Наследники престола мужают быстро, - сказал я. - Иначе им не позволят
вырасти.
   Мы оставили огромный храм и поднялись  по  длинной  каменной  лестнице.
Гетепамон пыхтел и потел, наконец мы поднялись  на  крышу  здания.  Из-под
колыхавшегося тента виднелся город Менефер, а за  Нилом  высилась  великая
пирамида Хуфу,  блистая  белизной...  Она  четко  вырисовывалась  на  фоне
далеких гранитных утесов.
   Слуги  принесли  нам  кресла  и  стол,  затем  артишоки  и   нарезанные
баклажаны, холодное вино, фиги, финики, дыни - все  на  серебре.  Я  вдруг
осознал, что на самом деле мы ни мгновение не оставались с глазу на  глаз,
за нами все время следили - во время пути по храму.  Впрочем,  я  полагал,
что никто  не  осмелится  приблизиться  настолько,  чтобы  подслушать  наш
разговор.
   Я с удивлением обнаружил,  что  Гетепамон  ел  немного,  вернее,  почти
ничего: пожевал несколько листочков артишока, взял фигу или две.
   Нельзя набрать такой вес, питаясь одними орешками, которые он  носит  с
собой. Значит, подобно многим толстякам, он старается есть в одиночестве.
   Мы проследили, как село солнце, и я подумал  об  их  Осирисе,  который,
подобно мне,  умер  и  вернулся.  Наконец,  когда  последние  лучи  заката
растаяли  на  западных  утесах  и  блестящая  вершина   великой   пирамиды
потускнела, Гетепамон тяжело поднялся из кресла.
   - Пора, - объявил он.
   Я почувствовал, как внутри у меня все дрогнуло.
   - Я готов.
   Мы направились вниз по лестнице через просторный  темный  зал  главного
храма, который освещался лишь несколькими лампами, свисавшими  с  консолей
гигантских каменных колонн. Гетепамон  направился  к  колоссальной  статуе
какого-то бога, голова которого находилась в тени, и провел  своим  пухлым
пальцем по шву между двумя массивными камнями в стене позади нее.
   Огромная плита бесшумно повернулась, и мы молча ступили  в  открывшийся
за ней  проход.  На  столе  возле  входа  тускло  горела  масляная  лампа.
Гетепамон взял ее в руку, и камень скользнул на место.
   Я последовал за жирным жрецом по сужавшимся коридорам, которые  освещал
лишь мерцавший огонек лампы.
   -  Будь  осторожен,  -  шепотом  предупредил  он.  -  Держись   справа,
прижимайся к стене, а то попадешь в ловушку.
   Я  следовал  его  наставлениям.  Мы  прошли  дальше,  теперь   пришлось
держаться  уже  левой  стороны.  Потом  спустились   по   длинной-длинной,
казавшейся бесконечной лестнице. Я едва мог различить ступени в  полутьме,
они казались стертыми, хотя и были густо покрыты  пылью.  Пространство  по
сторонам лестницы все сжималось: спускаясь, я  то  и  дело  задевал  стены
плечами. Потолок нависал настолько низко, что мне приходилось пригибаться.
   Гетепамон остановился, и я едва не наткнулся на него.
   - Здесь начинаются испытания. Мы должны  перепрыгнуть  через  следующую
ступеньку, потом обязательно ступить на четвертую за ней, затем пройти еще
по четырем. Наконец надо перепрыгнуть еще одну - после  этих  четырех.  Ты
понял?
   - А если я ошибусь?
   Он глубоко вздохнул:
   - В лучшем случае весь проход  лестницы  заполнится  песком.  Возможно,
существуют и другие наказания за оплошность, но я о них не  знаю,  ведь  в
старину  строители  предпринимали  различные   меры   предосторожности   и
ревностно относились к делу.
   Я постарался исполнить его указания, ступая туда,  куда  он  велел;  мы
добрались до конца лестницы и  продолжали  путь  по  чуть  более  широкому
коридору.
   Я почувствовал облегчение: худшее уже закончилось. Новых предупреждений
о ловушках со стороны жреца не последовало.
   Мы остановились, Гетепамон  толкнул  дверь.  Она  заскрипела,  медленно
открылась, и мы вошли внутрь помещения.
   Вдруг отовсюду ударил яркий свет, причинявший боль  глазам,  которые  я
поспешно прикрыл рукой, ожидая вот-вот услышать насмешливый хохот Золотого
бога.
   И тут я ощутил прикосновение руки Гетепамона:
   - Не бойся, Орион, ты в зале Зеркал. Это из-за них  мы  вынуждены  были
ждать заката.
   Я опустил  руку  и,  осмотревшись,  увидел,  что  мы  находимся  внутри
комнаты, полной зеркал.  Они  располагались  на  стенах,  на  потолке,  на
полу... Словом, везде. Зеркала не были плоскими;  напротив,  они  отражали
свет под разными углами и  располагались  повсюду,  кроме  узкой  дорожки,
зигзагом протянувшейся через пол. Свет,  ослепивший  меня,  являлся  всего
лишь отражением лампы Гетепамона от сотни полированных граней.
   Указывая вверх, жирный жрец произнес:
   - Там над нами имеется призма, фокусирующая свет солнца.  Днем  в  этом
зале погибнет любой, кто осмелится войти.
   Все еще щурясь, я проследовал за ним по полированной скользкой  дорожке
до другой скрипучей двери, которая вела в длинный узкий коридор.
   - А что дальше? - буркнул я.
   Он облегченно вздохнул:
   - Ну, самое худшее - позади.  Теперь  придется  подняться  по  короткой
лестнице, и мы окажемся под самой пирамидой  в  храме  Амона.  Оттуда  нам
надлежит подняться в погребальную камеру самого царя, и на этом  пути  уже
нет никаких ловушек.
   Я обрадовался, услышав его слова.
   Крошечный храм был глубоко укрыт под землей, места в нем  едва  хватало
для алтарного стола и немногочисленных ламп. Три стены были грубо вытесаны
из камня, четвертую покрывали небольшие барельефы. Потолок казался  единым
чудовищно огромным обтесанным блоком. Я ощущал, как  жуткий  вес  пирамиды
давит, душит, нагнетает ужас... Подобно руке гиганта  выжимает  воздух  из
легких. Затененная арка укрывала начало лестницы, едва ли  не  вертикально
поднимавшейся к погребальной камере царя Хуфу.
   Не говоря ни слова, Гетепамон поднял лампу над головой и  повернулся  к
стене, где были вырезаны фигуры.
   Указывая свободной рукой на одну из них, он шепнул:
   - Осирис.
   Это был я. А возле меня стояла моя Афина.
   - Асет, - едва слышно выдохнул я.
   Он кивнул. Итак, действительно мы с ней обитали в этой земле тысячу или
более того лет назад. А теперь она вновь находилась здесь и ожидала, что я
верну ее к жизни. Я чувствовал, что она рядом. Эта мысль заставила быстрее
забиться мое сердце.
   - Я останусь здесь, Орион,  ты  сам  поднимешься  в  гробницу  Хуфу,  -
произнес Гетепамон.
   Должно быть, я бросил в его сторону свирепый вопросительный взгляд.
   - Я не смогу преодолеть этот крутой подъем, Орион, - поспешно извинился
он. - Заверяю тебя: здесь нет больше опасностей и  можно  не  беспокоиться
относительно ловушек.
   - А сам ты бывал в погребальной камере царя? - спросил я.
   - Да-да, конечно, каждый год. - Он догадался, каким будет мой следующий
вопрос. - Процессия входит в  пирамиду  снаружи,  тем  путем  подняться  к
гробнице куда легче, чем через шахту, которую тебе сейчас придется пройти.
Но даже и там, - он улыбнулся, - меня несут восемь очень сильных рабов.
   Я закивал, понимая причины.
   - Я подожду тебя здесь и вознесу молитву Амону за благополучие царевича
Арамсета и твою удачу.
   Я поблагодарил его и, засветив одну из алтарных ламп, начал подниматься
по извивавшейся лестнице.
   Должно быть, прошел час или  более  того.  Впрочем,  я  потерял  всякое
представление о  времени,  пока  двигался  вверх  по  крутым  ступеням,  -
некоторые представляли собой всего  лишь  небольшие  выступы  в  природном
камне.
   Лампа моя лишь слегка рассеивала мглу, и наконец  мне  стало  казаться,
что я никуда не иду, а просто прилип к вертикально  бегущей  дорожке  и  с
трудом поднимаюсь,  поднимаюсь  и  поднимаюсь.  Меня  словно  лишили  всех
ощущений: я не слышал ничего, кроме собственного дыхания  и  шороха  своих
сапог, касавшихся древних камней; я ничего не видел, лишь  пыльные  стены,
освещенные тусклым светом моей лампы. Мир снаружи пирамиды мог рассыпаться
в прах, или окутаться льдом, или превратиться в пепел, но я бы  так  и  не
узнал об этом. Однако я поднимался и наконец одолел  подъем.  Я  вылез  из
отверстия в полу и обнаружил, что попал в большой  зал,  где  на  огромном
камне стоял великолепный саркофаг, по меньшей мере  десяти  футов  длиной,
сделанный из прекрасного резного кипариса,  обложенного  слоновой  костью,
золотом, ляпис-лазурью, бирюзой и бог  знает  чем  еще.  Камеру  заполняли
великолепные приношения: чаши с зерном и вазы, наполненные  -  я  даже  не
сомневался в этом - тонкими винами и чистой водой. Возможно, их  обновляли
каждый год, во время совершения обрядов, о которых говорил мне  Гетепамон.
Письменные принадлежности и оружие были аккуратно сложены у стены;  вверх,
к другим помещениям вела еще одна лестница. Здесь или поблизости хранилось
все, что могло потребоваться царю в будущей жизни. Не было  лишь  Золотого
бога.



        "43"

   Я стоял перед  ослепительным  саркофагом  Хуфу,  окруженный  предметами
тончайшей работы, на которую только способны человеческие руки,  и  сжимал
кулаки в бессильном гневе. Его здесь не было! Он солгал мне!
   В искусно выстроенной погребальной камере не было ни Золотого бога,  ни
тела Афины. Мне хотелось закричать... Разбить все, что сияло  предо  мной,
распахнуть  саркофаг  мертвого  царя,  обрушить  всю  пирамиду,  по  камню
разобрать ее.
   Но я просто стоял на месте, онемев от изумления, обманутый и униженный.
Правда, мозг мой лихорадочно работал. Золотой бог сделал из этой  пирамиды
свою крепость, закрыл ее такими защитными полями, сквозь которые не  могли
проникнуть даже творцы. Лишь обычный смертный во плоти мог попасть  в  эти
глубины по проходам пирамиды. Перенестись  духом  за  пределы  ее  нельзя:
энергетические заслоны не позволят.
   Итак, почему же Золотой бог защищал  свою  пирамиду?  Быть  может,  эта
комната в действительности лишь некая прихожая,  ведущая  в  его  истинное
убежище? Он защищает пирамиду, потому что  в  ней  находится  ключ  к  его
подлинной  обители.  Следует  поискать   какой-то   признак...   Возможно,
устройство, с помощью которого он совершает перемещения.
   Теперь  я  знал,  что  творцы  -  не  боги.  Они  не   переносились   в
пространстве, совершая при этом мистические чудеса,  они  не  генерировали
энергию своей божественной волей. Напротив - они  прибегали  к  машинам  и
хитроумным устройствам, делавшим их богоподобными в своей мощи, но вся  их
сила основывалась на человеческих руках и разуме,  истоки  ее  рукотворны,
подобно оружию и украшениям, спрятанным в этой гробнице.
   Я подумал, что если Золотой бог упрятал ключ к своему тайному убежищу в
этой титанической груде камней,  значит,  он  излучает  какую-то  энергию.
Сумею ли я ощутить ее?
   Я  закрыл   глаза   и   попытался   отключить   сознание.   Предельным,
выворачивающим наизнанку усилием воли я отключил все мешавшие  мне  сейчас
чувства, сделался слеп и глух и  погрузился  в  полное  одиночество  среди
пустой вселенной.
   Как долго я пробыл в таком состоянии, не знаю. Наконец крошечный ручеек
ощущений просочился в мое сознание... Отблеск, теплое пятнышко...  Дальнее
жужжание, подобное шуму слабого электромотора.
   Очень медленно  я  открыл  глаза  и  восстановил  все  прочие  чувства,
стараясь не потерять связь с потоком энергии, которую обнаружил.
   Подобно лунатику, я направился к резной панели в стенке  гробницы.  Она
открылась, когда я нажал на какой-то выступ, за ней оказался новый  проход
- узкая лестница вилась вверх. Я поспешил туда, минуя  новые  комнаты,  по
новым темным коридорам. Я шел, притягиваемый слабым импульсом энергии.
   Наконец я обнаружил  то,  что  искал,  -  низкую  камеру,  возле  самой
верхушки пирамиды; настолько низкую и тесную, что мне пришлось  согнуться,
чтобы войти. Подняв руку, я прикоснулся  к  гладкому  металлу,  теплому  и
вибрировавшему  от   потока   энергии.   Электронный   венец   пирамиды...
Великолепный проводник электричества  и  прочих  форм  энергии.  Здесь,  в
середине крошечной комнатки, занимая почти все ее пространство,  находился
купол из черного тусклого металла, по форме  напоминавший  яйцо  неведомой
гигантской роботоптицы. Оно жужжало. Я  приложил  руку  к  гладкой  теплой
поверхности и ощутил тепло. Но когда я попытался убрать руку,  она  словно
прилипла, как если бы я прикоснулся к еще не совсем подсохшей краске.
   Я оставил свои попытки и надавил на  купол  -  поверхность  его  слегка
подавалась. Я нажал сильнее;  моя  рука,  провалившись,  утонула  под  его
поверхностью. Мгновенно я ощутил холод, это было почти болезненно.
   Но не мог  оторвать  руку.  Изнутри  купола  что-то  притягивало  меня,
вовлекало в свои криогенные  глубины.  Закричав,  я  выронил  лампу,  меня
засасывал смертельный холод.
   Я снова ощутил холодное дыхание смерти,  несущее  муку  каждой  клетке,
каждому нерву тела. Я  падал  и  падал  в  абсолютную  тьму,  и  тело  мое
замерзало, угасавшие искорки жизни поглощались болью и  тьмой.  Последними
чувствами, которые я испытал, были  любовь  и  ненависть:  любовь  к  моей
мертвой Афине и ненависть к Золотому богу, вновь победившему меня.


   Когда же я вновь открыл глаза, оказалось, что я лежу на  мягкой  траве.
Пригревало солнце,  дул  приятный  ветерок.  Или  же  это  просто  дыхание
вырвалось из моих легких?
   Я сел. От пережитого волнения сердце громыхало в  груди.  Я  огляделся:
вокруг была отнюдь не Земля. На ярко-оранжевом небе сияли два солнца: одно
- огромное - занимало почти  половину  неба,  другое  же  крошечным  ярким
алмазом просвечивало сквозь оранжевую громаду своего огромного брата.
   Я сидел на траве густого пурпурного цвета,  переходившего  в  черный...
Цвета  запекшейся  крови.  Растительность,  пористая  и   мягкая,   скорее
напоминала плесень или живую  плоть,  чем  настоящую  траву  на  настоящей
почве. Вдали виднелись холмы, странные деревья, а за ними ручей.
   - Вот мы и встретились снова, Орион.
   Я обернулся и увидел рядом Золотого бога. Поднявшись на ноги, я сказал:
   - Или ты решил, что сумеешь спрятаться?
   - Конечно  же  нет.  Ты  -  мой  Охотник.  Я  сам  наделил  тебя  этими
инстинктами.
   В свободной рубашке золотого цвета, с  длинными  рукавами  и  в  темных
обтягивающих брюках, обутый в высокие сапоги, теперь он казался куда более
спокойным, чем когда-либо прежде. Золотой бог  уверенно  улыбался,  а  его
густые золотые волосы трепал ветер. Но, заглянув  в  его  карие  глаза,  я
заметил странные огоньки, выдававшие волнение  и  тревогу,  которые  он  с
трудом сдерживал.
   - Я передал Елену египтянам. Я обрушил стены Иерихона, как  ты  сказал.
Ахейские царьки  отброшены  -  новые  враги  вторглись  в  их  земли:  они
поплатились за покорение Трои.
   Глаза его блеснули.
   - Один ты не поплатился.
   - Я сделал то, что ты приказал, а теперь пора  и  тебе  выполнить  свою
часть сделки.
   - Бог не совершает сделок, Орион. Бог повелевает!
   - Ты такой же бог, как я,  -  огрызнулся  я.  -  Просто  у  тебя  лучше
приборы, вот и вся разница.
   - Я обладаю высшим  знанием,  тварь.  Не  принимай  инструмент  за  его
создателя... Или за его познания.
   - Возможно, ты прав, - ответил я.
   - Возможно? - Он надменно улыбнулся. - Орион, ты хотя бы представляешь,
где находишься? Нет, конечно же. Можешь ли ты  представить  себе,  на  что
направлены мои планы? Ну куда тебе!
   - Мне это не интересно...
   - Интересуешься ты ими или нет, - сказал он, и глаза его посветлели,  -
я осуществлю свои  планы,  невзирая  на  твой  дурацкий  гнев  и  обиды...
Наперекор прочим творцам.
   - Они пытаются найти тебя, - произнес я.
   - Да, конечно же, я знаю об этом. Они просили тебя помочь, не так ли?
   - Я не стал помогать.
   - Неужели? - Он вдруг подозрительно, с опаской, едва ли  не  с  гневом,
посмотрел на меня.
   - Я верно служил тебе. Поэтому сейчас ты оживишь Афину.
   - Да, ты служил мне верно, я знаю.
   - Я сделал то, о чем ты просил, - настаивал я.
   - Я тебя просил? Я никогда не прошу, Орион. Я приказал  тебе  выполнить
мое  желание.  Пока  остальные  болтают,  раздумывают  и  сомневаются,   я
действую. - Дыхание его участилось, в глазах засветился огонек безумия.  -
Они не заслуживают права на жизнь, Орион. Один я  знаю,  что  делать,  как
защитить континуум от врагов. Они не понимают этого и на самом деле служат
врагам. Глупцы,  дураки...  Они  помогают  врагам.  А  потому  заслуживают
смерти... Полного и окончательного истребления.
   Я безмолвствовал и только наблюдал за тем, как он изливал свою ярость.
   - Лишь я достоин существования!  Создания  мои  будут  служить  мне,  и
только мне. А прочие творцы погибнут, они не заслуживают иного. Я воцарюсь
на не доступной никому высоте в одиночестве - превыше всех и навсегда!
   Я устал от его болтовни.
   - Аполлон или как там тебя еще, пора оживлять Афину...
   Он заморгал, глядя на меня, и уже более привычным голосом произнес:
   - Ее зовут Аня.
   - Аня... - повторил я и вспомнил: - Аня!
   - Но она мертва, мертва. Никакого оживления не будет.
   - Но ты говорил...
   - Не важно, что я говорил, - она мертва.
   Руки мои задергались. Он смотрел на меня в упор, и  я  чувствовал,  как
силы,  ему  подвластные,  обволакивают  меня,   поглощают,   замораживают,
останавливают... Впрочем,  он  решил  не  трогать  мой  разум.  С  криком,
сотрясшим небеса, я вырвался из-под власти его  гипнотического  влияния  и
прыгнул, стремясь вцепиться в его горло. Глаза Золотого бога  расширились,
и он начал поднимать руки, чтобы защититься, но движения его были  слишком
медленны. Схватив его за глотку, я навалился на него всем телом и сбил  на
кроваво-красную траву.
   - Это ты вселил в меня жажду крови и убийства, - взревел я, еще  крепче
стискивая его горло.
   Он в ужасе хрипел и слабо отбивался.
   - Если она мертва, не жить и тебе, - сказал я, сдавливая его глотку изо
всех сил... Глаза Золотого бога выкатились, язык вывалился. -  Ты  задумал
уничтожить остальных и править в одиночестве? Не  выйдет  -  через  минуту
тебя не будет в живых!
   Но чьи-то могучие руки разорвали мою хватку и подняли меня на  ноги.  Я
безуспешно сопротивлялся и наконец понял всю бессмысленность борьбы.
   - Хватит с него, Орион! - резко бросил Зевс.
   Я обернулся в ярости и гневе, жажда крови еще кипела во мне.
   Четверо  творцов-мужчин  крепко  держали  меня  за  руки.  Другие   его
сородичи, среди которых были и женщины, стояли возле павшего Аполлона. Как
всегда, их костюмы были безупречны.
   Зевс подождал, пока я не прекратил сопротивляться. Золотой бог лежал на
пурпурной траве, кашляя и задыхаясь, подперев голову локтем, другой  рукой
он растирал горло.
   Я заметил пурпурные отпечатки моих пальцев на его коже и пожалел о том,
что мне не позволили завершить начатое.
   - Мы просили тебя только разыскать его, а не убивать, -  произнес  Зевс
со строгостью, смешанной с удовлетворением.
   - Я искал его ради себя, - отвечал я. - Но когда он  отказался  оживить
Афину... Аню... я понял, что Аполлон заслуживает смерти.
   Качнув головой в мою сторону, Зевс продолжил:
   - Орион, никто не должен умирать  насильственной  смертью.  В  убийство
вложена предельная ложь. Неужели ты не видишь, что он обезумел? Он болен.
   Новая волна ярости захлестнула меня.
   - Итак, вы намереваетесь помочь ему? Вы попытаетесь его исцелить?
   - Да, - сказал сухо Гермес. - В надлежащее время.
   Он  склонился  над  поверженным  Аполлоном   и   прикоснулся   к   нему
металлическим  стержнем,  который  извлек  из  кармана  туники.  Отпечатки
пальцев на шее Золотого бога побледнели и исчезли. Дыхание  его  сделалось
ровным.
   - Привести в порядок тело проще всего, - произнес Гермес, поднимаясь на
ноги. - Куда сложнее вылечить разум, но и это мы сделаем.
   - Он же хотел убить вас... всех, - пробормотал я.
   Гера ответила:
   - Неужели поэтому мы должны его уничтожить? Лишь тварь рассуждает  так,
Орион.
   - Он убил Аню!
   - Нет, - сказал Золотой бог, медленно поднимаясь на ноги. - Ты сам убил
ее, Орион. Полюбив тебя, она сделалась смертной и поэтому умерла.
   - Я любил ее!
   - И я! - закричал он. - Но  она  предпочла  тебя!  И  потому  заслужила
смерть!
   Я попытался вырваться из державших меня рук, но  творцов  было  слишком
много и они были слишком сильны. И все же Аполлон опасливо посторонился, и
между нами встал Зевс.
   - Орион! Бороться бессмысленно, - отрезал он.
   - Он говорил, что способен оживить ее.
   - Так говорило его безумие, - продолжил Зевс.
   - Нет, не безумие! - зло возразил Золотой бог. - Я могу оживить ее!  Но
не для него... Не для того,  чтобы  она  опять  отдалась  этой...  этой...
твари.
   - Верни ее мне!  -  завопил  я,  напрасно  стараясь  вырваться  из  рук
творцов, надежно удерживавших меня.
   Передо мной встала Гера,  ее  насмешливая  улыбка  исчезла,  сменившись
серьезной, почти сочувствующей.
   - Орион, ты хорошо служил нам, мы довольны. Но тебе следует смириться с
тем, чего изменить невозможно. Ты должен выбросить из головы все мысли  об
Ане.
   Она протянула руку и коснулась моей щеки кончиками пальцев.  Я  ощутил,
как гнев и желание мстить оставили  меня.  Мышцы  расслабились,  а  ярость
утихла.
   Я ответил Гере:
   - Скажи мне как. Для меня забыть ее - все равно что перестать дышать.
   - Я  разделяю  твою  боль,  -  негромко  сказала  она.  -  Но  то,  что
свершилось, нельзя изменить.
   - Нет, можно! - выкрикнул Аполлон и, хохоча, посмотрел на меня.
   Он  сбросил  с  плеч  руки  Гермеса,  попытавшегося   остановить   его.
Коренастый и рыжеволосый творец,  которого  я  звал  Аресом,  встал  возле
Золотого бога, готовый схватить его, если потребуется.
   - Я могу сделать это! - продолжал кричать Аполлон в бешенстве. - Я могу
вернуть ее назад. Но не для тебя, Орион! Не для того, чтобы  она  обнимала
тварь... червя... существо, которое я сотворил, чтобы оно служило мне!
   - Заберите его в город, - приказал Зевс. - Безумие его сильнее,  чем  я
предполагал.
   - Это я безумец?!  -  вопил  Золотой  бог.  -  Кроме  меня,  здесь  нет
нормальных. Вы все безумны! Глупые, близорукие, безмозглые дураки! Неужели
вы считаете, что способны без меня управлять континуумом и сохранить  свои
жалкие жизни? Безумие! Чистейшее безумие! Только я могу спасти  вас.  Лишь
мне известно, как вытащить ваши драгоценные  шеи  из  наброшенной  на  них
удавки. А ты, Орион, никогда не увидишь Аню! Никогда!
   Убийственная  ярость  оставила  меня.   Я   ощущал   лишь   пустоту   и
беспомощность.
   Гермес отвел Золотого бога в сторону, мускулистый  Арес  последовал  за
ними. Зевс и остальные начали исчезать, расплываясь в свете звезд, подобно
миражу в пустыне. Я оставался один в странном  мире  и  смотрел,  как  они
медленно растворяются  в  воздухе.  Но  прежде  чем  полностью  исчезнуть,
Аполлон повернулся и крикнул мне через плечо:
   - Смотри, Орион. Они бросили тебя, как дети - надоевшую игрушку.  Никто
не вернет ее! Это могли сделать лишь мы с тобой, но я не  стану  стараться
ради тебя, а ты сам не сумеешь! - Он взвыл,  хохоча,  и  пропал  вместе  с
остальными.



        "44"

   Смысл слов Золотого я понял не сразу. "Никто не вернет ее! Только мы  с
тобой могли это сделать, но я не стану стараться ради тебя, а  ты  сам  не
сумеешь".
   Итак, я могу вернуть Аню к жизни - вот что на самом деле сказал Золотой
бог. Или же он просто хотел подразнить меня,  нанести  последний  жестокий
удар, чтобы навеки разделаться со мной? Я затряс головой.
   "Аполлон обезумел, - сказал я себе. - Разве можно верить ему?" И все же
я не мог выбросить его слова из головы.
   Оглядев чуждый, непривычный ландшафт, я понял, что если у меня  и  есть
шансы оживить Аню, то для этого следует сначала возвратиться на  Землю.  Я
закрыл глаза и попробовал сосредоточиться, чтобы  переместиться  в  нужное
мне место. Впрочем, я как будто расслышал прозвучавший в  отдалении  хохот
Золотого бога. И едва различимый голос Зевса:
   - Да, ты можешь вернуться, Орион. Ты хорошо служил нам.
   Я ощутил жуткий холод, жгучий мороз  мечом  пронзил  меня.  А  когда  я
открыл глаза, то оказался внутри великой пирамиды в усыпальнице Хуфу.
   Совершенно измученный, я припал  к  выложенному  золотом  саркофагу.  Я
устал... Не только телом, но и разумом. Периодически оступаясь, я с трудом
спустился по спиральной каменной лестнице в  подземную  камеру,  где  меня
ожидал Гетепамон.
   Жирный жрец преклонил колени перед алтарем  Амона.  Он  зажег  лампы  в
крошечной комнатке, ароматы благовония наполнили ее, сам  же  он  бормотал
молитву на языке, уже забытом в Египте:
   - О безопасности незнакомца  Ориона,  о  Амон,  молюсь  я  тебе,  самый
могучий из богов... Защити того, кто так  похож  на  твоего  возлюбленного
Осириса...
   - Я вернулся, - устало сказал я, прислоняясь к каменной стене.
   Гетепамон обернулся так быстро, что оступился и  упал  на  четвереньки.
Наконец он с трудом поднялся на ноги:
   - Так быстро? Ты отсутствовал вряд ли более часа.
   Я улыбнулся:
   - Боги умеют торопить время, когда хотят.
   - И ты выполнил свою миссию? -  пылко  спросил  он.  -  Ты  нашел  свою
судьбу?
   - Не совсем, - отвечал я. - Но мы можем отправляться.
   - Пойдем.
   Я взглянул на статую Амона, высившуюся над алтарем. И впервые  заметил,
насколько она напоминает творца, которого я  называл  Зевсом.  Вот  только
бороды у Амона не было.


   Несколько дней мы плыли по Нилу. Гетепамон тоже отправился  в  столицу.
Там меня ожидал царевич Арамсет. Видимо, и  Менелай  с  Еленой  тоже  там,
супруги должны были встретиться до моего возвращения.
   "Что ж, - решил я, - во всяком случае, она будет  жить  в  комфорте  и,
быть может, в Египте сумеет научить мужа основам культуры,  чтобы  сделать
свою жизнь более терпимой".
   Ожидал нас и Некопта. Я не знал, как поступит с  ним  Арамсет.  Главный
советник царя не откажется добровольно от власти, а царевич еще так  молод
и не имеет опыта в ведении опасных дворцовых интриг.
   Я обрадовался, что Лукка возглавляет его личную охрану.
   Но все эти мысли лишь частично занимали меня, пока  мы  плыли  по  реке
среди сновавших туда-сюда суденышек. Я смотрел,  как  сменяют  друг  друга
города и поселки, сельские дома и  сады,  где  работали  обнаженные  рабы.
Смотрел и ничего не видел... все мои помыслы были устремлены только к  Ане
и коварным словам Золотого бога, заронившим в мое сердце надежду.
   Неужели я могу оживить ее собственной силой? Но тогда как я узнаю то, о
чем не ведает никто из творцов?
   Или они все-таки что-то знают? Я ощущал, как  ледяной  гнев  стискивает
меня стальными клешнями. Неужели они обманывали меня... Гера, Зевс  и  все
остальные? Или Аня пала жертвой в борьбе за власть, проиграла в схватке со
своими сородичами? Пусть они и утверждают, что не убивают друг  друга,  но
ведь Золотой бог сделал так, чтобы Аня погибла, и, быть  может,  никто  из
них просто не хочет вернуть ее?
   Как-то ночью я попытался вступить  в  контакт  с  творцами,  дотянуться
мыслью до золотистого города с его куполами и башнями, пребывающего где-то
в далеком будущем, но мне не ответили. Я лежал на своей узкой койке  и  не
видел ничего, кроме бликов, отбрасываемых  волнами  на  низкий  деревянный
потолок; слышал  лишь  жужжание  насекомых  и  далекие  негромкие  голоса,
распевавшие песни на берегах реки.


   Приняли нас в Уасете совсем не так, как прежде, когда мы прибыли туда с
Еленой и Неферту. Сам царевич встречал нас  с  почетной  стражей,  шины  в
ослепительных панцирях выстроились по сторонам каменного  причала.  Тысячи
людей стояли у  берега,  чтобы  посмотреть  на  юного  царевича  Арамсета,
ослеплявшего великолепием, в юбке с пурпурной каймой и  золотой  пекторали
[шейное металлическое украшение, облегающее грудь и плечи].
   Я увидел Лукку и его людей, теперь  уже  в  египетских  доспехах  гордо
стоявших в первых рядах возле царевича. Некопта, как и  других  жрецов  из
его храма, не было.
   Нас приняли по-царски, под громогласные вопли толпы Арамсет подошел  ко
мне и приветствовал, возложив мне ладони на плечи.
   - А где госпожа Елена? - спросил я царевича под шум приветствий.
   Ухмыльнувшись, он крикнул мне на ухо:
   - После радостной встречи она не разлучается с мужем  и  уже  позволяет
Менелаю ухаживать за ней на египетский манер: приносить ей дары и цветы, а
вечерами воспевать под окнами ее красоту.
   - Они еще не спят вместе?
   - Нет еще. - Он усмехнулся. -  Она  хочет  сначала  хотя  бы  чуть-чуть
приобщить его к культуре... Должен признать, царь просто  рвется  учиться,
так ему хочется вновь возлечь с ней.
   Я улыбнулся про себя.  Елена  легко  воспитает  Менелая  доступными  ей
средствами. И все же мне было жаль ее утратить -  я  чувствовал  это  куда
более остро, чем предполагал.
   Арамсет приветствовал  Гетепамона  с  царственной  торжественностью,  а
потом мы вместе отправились к повозкам,  запряженным  четверками  отборных
белых лошадей. Царский  поезд  неторопливо  двинулся  по  улицам  столицы:
царевич позволял толпам насладиться созерцанием своей особы.
   "Да, - подумал я, - он молод, но уже знает толк в  политике".  За  свою
короткую жизнь царевич успел разобраться в механике власти. Я ликовал.
   Когда мы добрались до дворца, Неферту уже встречал нас у лестницы перед
главным входом. Я был рад тому, что старик жив и здоров, несмотря  на  все
козни Некопта.
   Все сошли с колесниц, и Арамсет подошел ко мне:
   - Придется выказать особый почет верховному жрецу Амона; он куда  более
важная фигура, чем просто друг, Орион.
   - Я понимаю.
   - Через три дня состоится  величественная  церемония,  которая  скрепит
союз между ахейцами и царством Обеих Земель. Распоряжается всем  отец,  но
Некопта позволено находиться возле него.
   - Что случилось?
   -  Потом,  -  проговорил  царевич,  улыбаясь   со   всем   очарованием,
свойственным молодости. - Мне нужно многое сказать тебе, но  отложим  пока
все разговоры.
   И он направился к Гетепамону, я же  буквально  взлетел  по  ступенькам,
обращаясь с приветствиями к Неферту, ибо в первую очередь я  хотел  узнать
от него о Елене.
   Весь день до самого вечера Неферту рассказывал обо всем, что  случилось
за время моего отсутствия. Вести о нашем  удивительном  успехе  в  дельте,
конечно,  сразу  же  передали  Некопта  с  помощью  солнечного  телеграфа.
Поначалу он впал в ярость, но  потом  стал  изображать  перед  царем,  что
крайне доволен. Он даже не пытался  подступаться  к  Елене,  понимая,  что
заложница обеспечивает союз с Менелаем.
   Наконец солнце бросило на  город  длинные  тени.  Мы  сидели  в  покоях
египтянина, я - на мягкой кушетке, покрытой крашеным шелком, Неферту -  на
деревянном табурете, перед ним открывался хороший обзор пейзажа,  видимого
с террасы.
   -  Некопта  сделался  странно  молчаливым  и  пассивным,  -  проговорил
седоволосый чиновник. - Большую  часть  времени  он  проводил  взаперти  в
собственных покоях.
   - Он не откажется от власти без сопротивления, - сказал я.
   - Полагаю, что внезапное явление принца Арамсета, неожиданно  обретшего
силу, с которой следует считаться,  ошеломило  жреца  и  спутало  все  его
карты, - отвечал Неферту. - За это мы должны поблагодарить тебя, Орион.
   - Выходит, Некопта во всем винит меня?
   Он усмехнулся. Как всегда, Неферту не позволял себе лишнего.
   - А как госпожа Елена? - спросил я.
   Лицо Неферту приняло отсутствующее и безразличное выражение, подобающее
чиновнику, который не хочет вмешиваться в то, что его не касается.
   - С ней все в порядке, - отвечал он.
   - А не хочет ли она встретиться со мной?
   Опустив глаза, он отвечал:
   - Она не говорила мне этого.
   - Передашь ей, что я ее хочу видеть?
   Казалось, поручение было ему неприятно.
   - Орион,  она  позволяет  своему  мужу  вновь  завоевать  ее  любовь...
Прежнему мужу, которого ты сам послал к ней.
   Я встал с кушетки и направился к террасе. Он прав, я знал это. И все же
мне хотелось увидеть Елену в последний раз.
   - Передай ей известие обо мне, - сказал я Неферту. - Скажи царице,  что
я желаю проститься с ней, как только закончится  прием.  Мне  бы  хотелось
увидеть ее на прощание.
   Медленно поднявшись со своего кресла, старик отвечал ровным голосом:
   - Я сделаю, как ты сказал.
   Он отправился к Елене, я же остался на террасе. Тем  временем  вечернее
небо из закатно-алого сделалось фиолетовым и, наконец,  черным.  По  всему
городу замигали лампы,  и  звезды,  теснившиеся  на  чистом  темном  небе,
казались их отражением.
   Слуга царевича явился с набором коробок и приглашением на обед.
   В коробках оказалась новая одежда: египетская длинная  юбка  из  белого
полотна, короткая кожаная юбка и жилет, похожий на  тот,  что  я  проносил
столько месяцев. Я усмехнулся: великолепной работы облачение и к  тому  же
расшитое серебром. К нему прилагался плащ цвета ночной синевы и  сапоги  -
нежные, словно глаза голубки.
   Арамсет становился истинным дипломатом. Оставалось только  гадать,  что
он думал, глядя на мои старые заплатанные одежды.
   Я хлопнул в ладоши, явился слуга и подготовил ванну. Наконец, вымывшись
и умастившись благовониями, облаченный в новый жилет, юбку и плащ,  но  со
старым привычным кинжалом на бедре, я  отправился  в  покои  Арамсета.  Мы
пообедали с царевичем наедине, впрочем, дверь  в  покои  охраняли  четверо
хеттов из отряда Лукки. Слуги принесли нам подносы с едой, и царевич велел
им испробовать все, прежде чем приступить к трапезе.
   - Опасаешься яда? - спросил я его.
   Он беспечно пожал плечами:
   - Я велел воинам окружить храм Пта и приказал им  не  выпускать  оттуда
верховного жреца. Там он и засел, обдумывая свои козни. Я предложил  отцу,
чтобы Некопта вместе со своим братом присутствовали на церемонии,  которая
состоится через три дня.
   - Интересная будет встреча, - произнес я.
   - Люди увидят, что жрецы обоих богов похожи, как две горошины из одного
стручка, - улыбнулся Арамсет. - Это поможет  им  избавиться  от  излишнего
доверия к затеям Некопта, пытающегося поставить Пта выше остальных богов.
   Я впился в кусок дыни и подумал,  что  Арамсет  недурно  справляется  с
дворцовыми интригами.
   - А как... твой отец? - спросил я.
   Юношеское лицо царевича затуманилось.
   - Отцу уже никогда не станет лучше. Некопта сделал все,  чтобы  болезнь
его стала неизлечимой. Я могу лишь заботиться о  нем  и  позволять  народу
верить, что он по-прежнему правит страной.
   Арамсет полностью контролировал ситуацию, больше мне здесь делать  было
нечего. Через три дня я попробую отыскать Аню, куда бы ни завели меня  мои
попытки. И все же сначала нужно проститься с Еленой.
   Явился слуга, припал к стопам царевича, распростершись на  полированном
полу и почти уткнувшись в него носом:
   - Государь, великий жрец Пта мертв, он пал от своей собственной руки.
   Арамсет вскочил на ноги и опрокинул за собой кресло:
   - Убить самого себя? Ах, трус!
   - Кто скажет царю? - спросил слуга.
   - Никто,  -  отрезал  Арамсет.  -  Сначала  я  должен  осмотреть  место
самоубийства. - И он направился к двери.
   Я последовал за ним, прихватив с собой охранников-хеттов. Одного из них
я отослал к Лукке, чтобы тот привел остальных.
   Мы пересекли залитый звездным светом дворик и вошли в  просторный  храм
Пта. Затем поднялись по лестнице вдоль коридора, к той же  самой  комнате,
где Некопта впервые принимал меня. Он лежал на спине огромной горой жирной
плоти, глубокий кровавый разрез пересекал складки жира  на  его  горле.  В
мерцавшем свете настольной  лампы  мы  увидели  его  раскрашенное  лицо  с
пустыми глазами, уставившимися в темные деревянные балки потолка.  Золотой
медальон свесился на плечо жреца, и кровь уже запеклась на  нем.  В  свете
лампы поблескивали кольца на его жирных пальцах.
   Я поглядел на кольца.
   - Это не Некопта, - произнес я.
   - Что?
   - Погляди. - Я указал. - На трех пальцах нет колец.  А  пальцы  Некопта
настолько распухли, что никто не смог бы снять кольца, не отрезав фаланги.
   - Клянусь богами, - прошептал Арамсет. - Это его  брат,  но  подстроено
так, чтобы мы подумали иначе.
   - Некопта убил его, а сам теперь свободно передвигается но дворцу.
   - Отец мой!
   Царевич метнулся  к  двери.  Стражи-хетты  бросили  на  меня  смятенный
взгляд, но я приказал им следовать  за  Арамсетом.  Он  прав,  его  первая
обязанность  -  защитить   отца.   Некопта,   выдавая   себя   за   своего
брата-близнеца, мог пойти в любое место. Впрочем, едва ли  он  намеревался
причинить царю вред, но все же Арамсет должен был отправиться к отцу.
   Я согнулся над мертвым  телом  бедного  Гетепамона  и  через  несколько
мгновений вдруг понял, куда Некопта нанесет свой следующий удар. Я вскочил
на ноги и бросился в покои Елены.



        "45"

   Я разгадал жестокий замысел великого жреца. Он стремился разрушить союз
между ахейцами и египтянами, показать, что царевич Арамсет привел варваров
в столицу и из-за своей глупости вовлек город в беду.
   "Кто знает, - думал я, спеша в покои Елены, -  быть  может,  он  сумеет
заставить Менелая убить царевича?"
   А захватив Елену, он получит власть над Менелаем - это  ясно.  Но  даже
если жрец и не стремится избавиться от царевича, он может просто разъярить
Менелая, и тот наделает  дел  во  дворце.  Тогда  пропадет  новообретенное
влияние Арамсета на отца, а Некопта возвратится к власти и скажет: ну я же
вам говорил.
   Миновав ошеломленную стражу, я бросился вперед, так как отлично  помнил
расположение комнат дворца; возле двери Елены  охраны  не  оказалось,  она
была слегка приотворена. Я распахнул ее.
   На полу лежал Неферту, из спины его  торчала  усеянная  драгоценностями
рукоять кинжала. Я бросился к нему, еще живому,  но  жить  ему  оставалось
недолго.
   - Я думал... Верховный жрец Амона...
   Глаза Неферту остекленели. Ярко-красная кровь текла изо рта.
   - Елена? - спросил я. - Куда он увел Елену?
   - В нижний мир, на встречу с Осирисом... - Неферту едва шептал. Я знал,
как больно ему. Он старался  вдохнуть,  но  легкие  были  полны  крови,  и
дыхание не приносило ничего, кроме мук.
   У меня не было времени проявлять мягкость. Он умирал на моих руках.
   - Куда Некопта взял Елену?
   - Осирис... Осирис...
   Я встряхнул умирающего старика.
   - Взгляни на меня! - крикнул я. - Перед тобой Осирис.
   Глаза его расширились. Он потянулся к моему лицу слабеющей рукой:
   - Господин мой Осирис...
   - Куда лживый Некопта повел чужеземную царицу? - потребовал я ответа.
   - В твой храм... В Абту.
   Больше мне ничего и не нужно было знать. Я опустил седую голову Неферту
на раскрашенные плитки пола.
   - Ты хорошо поступил, смертный, теперь покойся с миром.
   Он улыбнулся, вздохнул и навеки прекратил дышать. Итак, мой путь  лежал
в храм Осириса, в Абту.
   Я отправился к царевичу Арамсету и рассказал ему, что случилось.
   - Я не могу сейчас оставить дворец, Орион,  -  ответил  он.  -  Повсюду
могут  оказаться  лазутчики  и  убийцы,  подосланные  Некопта.  Я   должен
оставаться здесь, возле отца.
   Я согласился:
   - Только скажи мне, где находится  Абту,  и  предоставь  средство  туда
добраться.
   Абту оказался в двух днях езды на колеснице к северу от столицы.
   - Я могу приказать, чтобы твоих  лошадей  меняли  через  каждые  десять
миль, - сказал царевич и предложил мне взять с собой Лукку и его воинов.
   - Нет, теперь они охраняют только тебя. Не лишай их этого. А мне хватит
колесничего и подсменных лошадей.
   - Некопта будет в Абте не один, - предостерег меня Арамсет.
   - Да, - согласился я. - Там буду и я.
   И прежде чем встало солнце, я поднялся в военную  колесницу,  легкую  и
прочную, и встал возле загорелого египтянина. Тот щелкнул кнутом и  погнал
четырех могучих коней по царской дороге на север. При мне не было  ничего,
кроме железного меча, принадлежавшего Лукке; его на прощание  подарил  мне
сам начальник хеттов. Да еще верный спутник - кинжал, который даже оставил
след на моем правом бедре.
   Мы отчаянно мчались по дороге, вздымая клубы пыли.  Кони  грохотали  по
утоптанной земле, колесничий ворчал и пыхтел, едва сдерживая четверку.
   Мы останавливались на станциях царской почты  только  для  того,  чтобы
поменять лошадей, чуть перекусить и  хлебнуть  освежающего  вина.  К  утру
следующего дня колесничий выдохся. Он едва сумел сойти с колесницы,  когда
мы остановились на половине пути. Я оставил его на станции, он  все  время
умолял, чтобы я взял его с собой, говорил,  что  царевич  запорет  его  до
смерти, если узнает, что он бросил меня. Но я давно приглядывался к нему и
теперь знал, как править лошадьми. Теперь я  взял  поводья  в  собственные
руки. Однако усталость успела подкосить и мое тело.
   Впрочем,  я  постоянно  глушил  ее  предупреждающие  сигналы,  добавляя
кислорода в собственную кровь, и гнал не  останавливаясь  четверку  свежих
коней.
   Река осталась слева, я миновал множество лодок,  спускавшихся  вниз  по
течению Нила.  Однако  в  интересах  дела  требовалось  не  медлить,  и  я
прищелкнул кнутом, чтобы кони крепче налегли  на  упряжь.  На  повороте  я
оглянулся назад. Тоненький след  пыли  вился  на  дороге  вдали  у  самого
горизонта. Кто-то торопился за мной следом? Неужели царевич послал войско,
чтобы помочь мне? Или это Менелай мчится,  чтобы  спасти  жену?  Тогда  он
поможет. А потом я вдруг подумал: что, если это кто-нибудь из  прихвостней
Некопта мчится ему на помощь?
   Уже  садилось  солнце,  когда  я  вихрем  промчался  через   деревушку,
застроенную  невысокими  домами,  распугав  редких   прохожих   и   детей,
оказавшихся  на  главной  дороге.  Последняя  миля  пути  пролегла   среди
изысканных садов, где рядами высились  деревья  и  темнели  восхитительные
пруды. Храм Осириса вырастал впереди над отлогим откосом,  опускавшимся  к
реке. У причала качалась на волнах единственная лодка.
   С полдюжины стражей в бронзовых панцирях стояли у главных ворот  храма,
когда я остановил лошадей и спрыгнул с колесницы.
   - Кто ты и что тебе здесь надо? - потребовал ответа предводитель.
   Я приготовился к драке, но легче и проще было бы избежать ее.
   - На колени, смертные! - рявкнул я громовым голосом. - Я Осирис, и  это
мой храм.
   Они посмотрели на меня и расхохотались. Я понял, что с  ног  до  головы
покрыт дорожной пылью и едва ли похож на светлого бога.
   - Врешь - ты один из тех иноземцев, которые, по словам моего  господина
Некопта, собираются осквернить священный храм, - сказал начальник охраны.
   Он извлек меч, остальные начали окружать меня:
   - Ты заслуживаешь смерти уже только за одно богохульство!
   Я глубоко вздохнул. Шестеро жилистых  невысоких  египтян,  загорелых  и
темноглазых, защищенных панцирями, с  коническими  бронзовыми  шлемами  на
головах, держали мечи наготове.
   - Осирис умирает каждый год, - произнес  я,  -  и  каждый  день,  когда
садится солнце. Мне не впервой встречаться  со  смертью.  Но  ни  разу  не
принимал я ее от рук смертных.
   И прежде чем он смог шевельнуться, я выхватил из его рук меч и, с силой
размахнувшись, зашвырнул в реку.  Бронзовый  клинок  блеснул  в  последних
лучах заходившего солнца. Стражники проводили взглядами оружие. Но  прежде
чем они начали действовать, я швырнул предводителя на землю и простер руку
к следующему воину... Тот упал, ударившись головой. Пока  их  предводитель
пытался встать, ползая на четвереньках, я уже расправился со всеми.
   Указав  на  него  пальцем,  я  вспомнил  повелительные  нотки,  которые
частенько звучали в голосе Золотого бога, когда он обращался ко мне:
   - Оставайтесь на коленях, смертные, когда  вы  находитесь  перед  лицом
бога, и радуйтесь, что я пощадил ваши жизни.
   Все шестеро хлопнулись лбами в пыль, заметно дрожа:
   - Прости нас, о могучий Осирис...
   - Верно храните дом мой,  и  вы  получите  прощение,  -  ответил  я.  -
Помните, что гневить богов - значит навлекать на себя страшную смерть.
   И я вошел в храм, на ходу вспоминая, может ли бог бежать.
   "Должно быть, может, но  не  перед  смертными",  -  решил  я.  Неплохая
карьера для человека, сосланного в  чужую  эпоху  без  прав  и  памяти.  Я
восстал из праха, чтобы возводить на трон царей и уподобиться богам.
   Я вновь жаждал мести, но на этот раз я хотел отомстить не за себя, а за
ни в чем  не  повинного  толстяка  жреца  и  честного  старого  чиновника,
лишившихся жизни только потому, что они встали на  пути  Некопта.  Обнажив
меч, я отправился разыскивать верховного жреца Пта в храме Осириса.
   Готовый к схватке, я шагал дворами, освещенными только что  поднявшейся
луной, мимо колоннад и статуй богов.
   Мне попался ряд  небольших  комнат  -  святилищ  различных  божеств.  В
святилище Пта Некопта не оказалось. Я заглянул туда в  первую  очередь.  А
потом заметил небольшую дверцу. Я распахнул ее настежь. Там оказались  все
трое - перед алтарем Осириса, освещенные прикрепленными к стене  фонарями,
- Некопта, Менелай и Елена.
   Прежний царь Спарты стоял облаченный в бронзовый панцирь, сжимая правой
рукой тяжелое копье.  Елена  в  полупрозрачном  одеянии  серебристо-синего
цвета замерла чуть поодаль.
   - Я же говорил тебе! - закричал Некопта. - Я же говорил! Он явился сюда
ради этой женщины.
   Физиономия жреца была ненакрашена, и сходство  его  с  братом  казалось
невероятным. Но Гетепамона я знал улыбчивым и добрым, а  Некопта  воплощал
злобу и ненависть. Я заметил, что руки его лишились большинства  перстней;
кольца оставались лишь на трех пальцах, там, где чересчур глубоко вросли в
плоть.
   - Да, - сказал я, обращаясь более к Менелаю, чем к Некопта. -  Я  искал
эту женщину, чтобы отдать ее мужу.
   Елена гневно взглянула на меня, но промолчала.
   - Это ты увел ее, - буркнул Менелай.
   - Он спал с ней, - произнес Некопта. - Они дурачили тебя.
   Я ответил:
   - Ты сам прогнал ее, Менелай, оттолкнул своей грубостью. А  теперь  она
решила вновь стать твоей женою, если только ты будешь любить ее и уважать.
   - И ты еще чего-то требуешь от меня? - закричал он, замахиваясь копьем.
   Я опустил меч в ножны и тихо сказал:
   - Менелай, мы с тобой уже бились.
   - Боги не всегда будут помогать тебе, Орион.
   Я быстро окинул взглядом барельефы на стенах храма.  Конечно,  там  был
изображен Осирис, а рядом с ним - Асет, моя Аня... Там же находились и все
прочие боги и богини египетского пантеона.
   - Взгляни на мое подобие, Менелай, - указал я на Осириса. - И ты  тоже,
лживый жрец Пта. Уразумей наконец, кто воистину стоит перед тобой.
   Все трое посмотрели на барельеф, изображавший Осириса.  Я  увидел,  как
расширились глаза Менелая, как открылся его рот.
   - Я Осирис, - заявил я, ощущая, что  говорю  истинную  правду.  -  Боги
всегда помогут мне, потому что я один из них.
   Теперь уже Елена от  изумления  открыла  рот.  Менелай  совсем  выкатил
глаза, только Некопта пытался спорить.
   - Это не так! - возопил он. - Ложь! Богов нет и никогда  не  было;  все
это ложь!
   Я улыбнулся, глядя в его искаженное злобой отвратительное лицо. Итак, в
сердце Некопта нет веры ни во что, худшего циника и представить трудно.
   - Елена, - сказал я. - Менелай - твой муж, ты должна принадлежать  ему,
что бы ни произошло между нами.
   Кивнув, она ответила почтительно, но с легкой улыбкой:
   - Понимаю, Орион... Или мне подобает обращаться к  тебе  "господин  мой
Осирис"?
   Я усомнился в том, что она верит мне. Впрочем, не  важно:  она  поняла,
что я хотел сказать, и ничего не имела против. Больше мы не увидимся...
   Не ответив царице, я повернулся к ее мужу:
   - Ты, Менелай, сокрушил стены Трои, ты прошел полмира,  разыскивая  эту
женщину; теперь она твоя, ты вернул  ее  своей  доблестью.  Защищай  ее  и
храни. Забудь о прошлом.
   Менелай выпрямился в полный рост и почти  по-мальчишески  посмотрел  на
Елену.
   - Дураки! - плюнул Некопта. - Я прикажу всех вас перебить.
   - Твои воины не поднимут мечей на бога, жирный жрец, - сказал я ему.  -
Веришь ты в меня или нет, но они-то поверят.
   Он знал, что я  собираюсь  убить  его.  Когда  я  шагнул  к  нему,  его
крошечные поросячьи глазки забегали. И вдруг жирной рукой Некопта  схватил
Елену за шею. Узкий кинжал блеснул в его другой руке, и он поднес лезвие к
лицу красавицы.
   - Она умрет, если вы меня не послушаетесь! - провизжал он.
   Он стоял слишком далеко от меня - я не успел бы дотянуться, если бы  он
решил перерезать ей  горло,  как  своему  брату-близнецу.  Менелай  застыл
рядом, стискивая копье в правой руке.
   - Убей его! - приказал Некопта Менелаю. - Вонзи  свое  копье  в  сердце
этого пса.
   - Я не могу убить бога.
   - Он бог не более, чем ты или я. Убей его, или она умрет.
   Менелай повернулся ко мне и поднял копье. Я стоял не шевелясь. В глазах
ахейца  мелькали  смятение,  страх,  но  только  не  ненависть  или  гнев.
Ненависть излучало лицо Некопта, глаза его полыхали. Елена  посмотрела  на
мужа, потом на меня.
   - Сделай то, что ты должен сделать, Менелай, - произнес я. - Спаси свою
жену. Я умирал много раз, и еще одна смерть не пугает меня.
   Царь Спарты занес свое  длинное  копье  над  головой,  а  затем,  резко
развернувшись,  вонзил  острие  в  жирную  шею  жреца.  Некопта  вскрикнул
сдавленным голосом, тело его содрогнулось, нож  выпал  из  онемевших  рук.
Выпустив Елену, он вцепился в древко копья,  будто  надеясь  его  вырвать.
Тело его изогнула судорога. Менелай выдернул копье из шеи Некопта,  жирный
жрец грудой плоти осел на каменный пол. Из огромного тела хлынула кровь.
   Бросив копье на пол, Менелай потянулся к Елене. Она припала к его груди
с видимым удовлетворением.
   - Ты спас меня, - произнесла она. - Ты  спас  меня  от  этого  злобного
чудовища.
   Менелай улыбнулся, в мерцающем свете настенных ламп мне показалось, что
он слегка раскраснелся.
   - Ты поступил правильно, - сказал я ему. - Этот шаг требовал мужества.
   С легкой застенчивостью он провел пальцем по темной бороде:
   - Я не новичок в битвах, мой господин. Много раз мне доводилось видеть,
что бывает, когда копье вонзается в плоть.
   - Ты избавил Египет от  великой  беды.  Возьми  жену  и  возвращайся  в
столицу. Хорошо служи царевичу Арамсету, тяжесть власти  ляжет  теперь  на
его плечи. И однажды он действительно сделается царем.
   Обняв Елену за плечи, Менелай  направился  к  выходу.  Она  обернулась,
чтобы наконец попрощаться со мной, и вдруг закричала:
   - Орион, сзади!
   Я оглянулся и увидел  залитого  кровью  Некопта.  Поднявшись  на  ноги,
пошатываясь, он держал в руках длинное копье  Менелая.  И,  рванувшись  из
последних сил, он вонзил окровавленный наконечник мне в грудь, навалившись
на древко всем телом.
   - Ты не... бог... - охнул он и, наконец упав  лицом  на  каменный  пол,
умер.
   Внезапная боль затопила  мой  мозг,  жестоко  напомнив  о  всех  прочих
пережитых мной смертях и предсмертных  муках.  Я  замер  на  месте,  копье
торчало из моей груди. Каждый нерв моего тела кричал от боли.  Сердце  мое
пыталось качать кровь, но острая бронза разрубила его на части. Я упал  на
колени и увидел собственную кровь на полу.  Елена  и  Менелай  застыли,  в
ужасе не сводя с меня глаз.
   - Идите, - сказал я им.
   Я хотел приказать, но смог лишь слабо прошептать свое пожелание.
   Елена шагнула ко мне.
   - Ступай! - произнес я уже громче, но  от  усилия  у  меня  закружилась
голова. - Оставьте меня! Делайте, как я сказал!
   Менелай обнял за плечи свою царицу, и они исчезли в проеме двери...  Их
ждала ночная дорога в столицу...  А  потом  жизнь,  возможно  лучшая,  чем
прежняя, быть может даже счастливая.
   Силы оставили меня, и я тяжело осел,  опираясь  на  копье,  которое  не
позволяло мне упасть... Тупой  конец  его  уперся  в  отвратительный  труп
Некопта.
   "Итак, пришла моя последняя смерть", - подумал я.
   - Если я не могу быть с тобой рядом в жизни, Аня, значит,  присоединюсь
к тебе в смерти, - громко произнес я и упал на спину, а черные тени смерти
закружились, окутывая меня.



        "46"

   Я лежал на спине, ожидая конца, - теперь ни Золотой бог, ни кто-либо из
его сородичей не станет оживлять меня. Как и Аню. Они были рады отделаться
от нас обоих - я знал это.
   Волна гнева победила боль,  раздиравшую  мое  тело.  Я  смирился  с  их
победой над собой и над ней... с их победой над  нами.  Нежно  заботясь  о
Золотом боге, они собирались вернуть ему разум, чтобы он,  как  и  прежде,
властвовал над человечеством, определяя его судьбу.
   Воспоминания о прочих жизнях и прочих смертях хлынули  в  мою  душу.  Я
начал понимать, что они со мной сделали и - что более важно - как.
   Из последних сил  я  медленно  протянул  руку  и  схватился  за  копье,
торчавшее у меня из груди. Обливаясь холодным потом, я отключил  рецепторы
клеток, просто кричавших от боли, и приказал своему телу забыть про  муку,
терзавшую его. А потом медленно и осторожно извлек копье из  своего  тела.
Зазубрины на острие раздирали плоть, вызывали острую боль, но я уже ничего
не чувствовал.
   Мир поплыл у меня перед  глазами,  стены  храма,  казалось,  дрожали...
барельефы на них шевелились и трепетали подобно живым созданиям в странном
мнимом танце.
   Я приподнялся на локтях и стал следить за стенами, нашел  на  них  свое
собственное изображение рядом с Аней, она  будто  шевелилась  и  таяла  на
глазах.
   Тайна времени в том, что оно течет подобно океану, огромны его потоки и
колоссальны приливы. Это лишь для  людей  время  -  река,  подобная  Нилу,
текущая от истока до устья. Нет,  время  -  обширное  и  прекрасное  море,
плещущее о множество берегов. И в разных жизнях своих я научился бороздить
это море.
   Чтобы оказаться в другом времени,  необходимо  израсходовать  силу.  Но
вселенная полна энергии, она пропитана лучистыми потоками, истекающими  из
бессчетного  количества  звезд.  Творцы  знали,  как  обращаться  с   этой
энергией, и я вспомнил, как они это делали.
   Стены  храма  Осириса  поблекли,  но  не  исчезли.  Барельефы  медленно
растаяли,  и  стены  сделались  гладкими  и  ровными,  словно  только  что
возведенными.
   Я поднялся на ноги. Рана в моей груди исчезла. Она  осталась  в  другом
времени, в тысячах лет от того  момента,  в  который  я  переместился.  За
открытой дверью я увидел колоннаду,  далее  рос  пышный  сад,  и  плодовые
деревья сгибали под тяжестью плодов ветви к земле, к  цветам,  открывавшим
свои лепестки, приветствуя первые лучи утреннего солнца.
   Я оказался в небольшом и простом храме, почти ничем не украшенном.
   У одной стены стоял грубый каменный алтарь,  на  котором  располагалась
небольшая фигурка. Человек с головой  неизвестного  мне  животного:  более
всего оно напоминало ящерицу.
   Ничто в моей душе не дрогнуло. Я увидел другую дверь с  противоположной
стороны, она вела в меньшее внутреннее святилище. Там  было  темно,  но  я
вошел без колебаний. И в смутных очертаниях узнал ее  -  распростертую  на
алтаре в длинных серебряных одеждах. Я видел ее закрытые глаза,  вытянутые
по бокам руки, она не дышала, но я знал, что она не мертва. Аня ждала.
   Я запрокинул голову и увидел,  что  потолок,  сделанный  из  деревянных
брусьев, обшитых досками и обмазанных смолой, навис прямо над  головой.  Я
протянул руку и убедился в том, что моя догадка верна, - конечно же, крыша
над алтарем имела  люк.  Открыв  его,  я  дал  утреннему  солнцу  осветить
лежавшую Аню.
   Расшитое серебром одеяние засияло мириадами крохотных звездочек. Краски
постепенно возвратились на лицо моей любимой.
   Я шагнул к алтарю, наклонился и поцеловал ее в  губы  -  уже  теплые  и
живые. Руками она обвила мою шею, глубоко  вздохнула  и  поцеловала  меня.
Глаза мои наполнились слезами... Мы долго молчали.  Просто  сидели  рядом,
прижавшись друг к другу; ни время, ни пространство - ничто  не  могло  нас
более разделить.
   - Я знала, что ты найдешь меня,  -  наконец  произнесла  Аня  низким  и
мягким голосом, полным любви.
   - Меня убеждали, что тебя невозможно оживить... Что ты исчезла навеки.
   - А я была здесь. Ждала тебя.
   Я помог Ане встать. В глазах ее отражались глубины всех вселенных.  Она
улыбнулась той самой светлой улыбкой, которую я  хорошо  помнил  по  своим
бесчисленным прошлым жизням. Но, держа ее в объятиях, я вспомнил  о  нашей
общей смерти и содрогнулся.
   - Что с тобой, моя любовь? - спросила она. - Что случилось?
   - Золотой бог убил тебя...
   Лицо ее сделалось серьезным.
   - Он обезумел от ревности к тебе, Орион.
   - Его увели с собой другие творцы. Они пытаются излечить его безумие.
   Она вновь посмотрела на меня с уважением:
   - И ты помог им поймать его, не так ли?
   - Да.
   - Я так и думала. Они бы не справились с ним без тебя, и никто  из  них
не сумел бы оживить меня.
   - Не понимаю, - отвечал я.
   Она прикоснулась к моей щеке своими мягкими чудными пальцами.
   - Тебе еще многому придется учиться, мой храбрый Орион, хотя ты  и  так
уже знаешь больше, чем предполагаешь.
   Я решился задать ей еще один вопрос:
   - Ты теперь человек или... богиня?
   Аня рассмеялась:
   - Нет ни богов, ни богинь, Орион, ты сам  знаешь.  Просто  мы  обладаем
большими познаниями, силами и способностями, чем люди, жившие до нас.
   "Да, вы намного сильнее", - подумал я.
   Словно прочитав мои мысли, Аня произнесла:
   - Твои силы растут, Орион. Ты многое познал  с  тех  пор,  как  Золотой
впервые послал тебя охотиться за Ахриманом. Ты становишься одним из нас.
   - Так вас можно убить? - взорвался я.
   Ей стал понятен мой испуг.
   - Убить можно любого,  Орион.  Например,  разрушить  весь  континуум  и
погубить все, что он в себя включает.
   - Тогда нам нигде не найти покоя? Не найти времени, где  можно  жить  и
любить, как обычные люди?
   - Нет, мой дорогой. Даже обычным смертным  подобное  счастье  достается
лишь изредка. Самое светлое - и теперь можно на это надеяться - то, что мы
будем вместе встречать радости и горести жизни,  пойдем  рядом  через  все
времена и вселенные.
   Я вновь обнял ее, ощутив при этом не  просто  удовлетворение  -  высшее
блаженство. Какое счастье - быть вместе... Все равно - где и когда, ничего
другого мне просто не нужно.



        "ЭПИЛОГ"

   Вместе с Аней мы вышли из древнего храма и окунулись в тепло солнечного
сияния зарождающегося дня. Вокруг пышно цвел сад: повсюду зеленели кусты и
деревья, ветви которых сгибались под тяжестью сочных плодов.
   Мы медленно шли вдоль берега могучего Нила, который величаво  нес  свои
воды через века и тысячелетия.
   - В каком же времени мы сейчас находимся? - спросил я.
   -  Пирамиды  еще  не  построены.  Край,  который  впоследствии  назовут
Сахарой, все еще изобилует  дичью,  здесь  буйствует  разнотравье,  вольно
кочуют племена охотников...
   - А что это за сад? Он похож на Эдем.
   -  Ничего  подобного,  -  печально  улыбнулась  она.  -  Здесь  обитает
существо, статую которого ты видел на алтаре.
   Я взглянул на маленький храм - простенькое строение из камня с  плоской
дощатой кровлей.
   - В свое время  египтяне  станут  поклоняться  ему,  считая  могучим  и
опасным богом, - сообщила Аня. - И нарекут его Сетхом. Правда,  изображать
его будут несколько иначе.
   - Он - один из творцов?
   - Нет. Он не имеет к нам никакого отношения. Это враг -  один  из  тех,
кто стремится использовать континуум для достижения своих целей.
   - Как Золотой бог, - подсказал я.
   Аня сурово посмотрела на меня:
   - Золотой, хотя и обезумел от жажды власти, по крайней мере трудится на
благо человечества.
   - Он твердит, что сам и сотворил людей.
   - Не без помощи других. -  Она  улыбнулась,  и  на  щеках  ее  заиграли
ямочки.
   - А это существо? Сетх? Создание с головой ящерицы?
   Улыбка Ани угасла.
   - Он явился из далекого мира, Орион. И хочет изгнать нас из континуума.
   - Так почему же мы здесь, в этом времени и месте?
   - Чтобы отыскать его и уничтожить, любимый, - отозвалась Аня.  -  И  мы
сделаем это. Ты и я. Охотник и богиня-воительница. В любом пространстве  и
времени.
   Заглянув в ее глаза, я осознал,  что  таково  мое  предназначение,  моя
судьба. Я Орион-Охотник. И пока моя богиня-воительница,  моя  возлюбленная
рядом со мной, все вселенные будут для меня охотничьими угодьями.



        Бен Бова.
        Орион в эпоху гибели

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2002
   -----------------------------------------------------------------------


                     Посвящается Лестеру Дель Рею, наставнику

                     Если некий разум в данный момент времени  располагает
                  знанием обо всех действующих во вселенной силах, а также
                  о местоположении всех составляющих ее вещей, - он сумеет
                  облечь в одну формулу и движение величайших тел  в мире,
                  и бег  мельчайших  атомов,  если  только  его  интеллект
                  достаточно могуч, чтобы охватить все данные анализа; для
                  него не останется ничего непредсказуемого; и прошлое,  и
                  грядущее будут открыты его взору.
                                                      Пьер Симон де Лаплас

                     А что, если бы подобная личность была не одинока?


        "ПРОЛОГ"

   Вместе с Аней мы вышли из древнего храма и окунулись в тепло солнечного
сияния зарождающегося дня. Вокруг пышно цвел сад: повсюду зеленели кусты и
деревья, ветви которых сгибались под тяжестью сочных плодов.
   Мы медленно шли вдоль берега могучего Нила, который величаво  нес  свои
воды через века и тысячелетия.
   - В каком же времени мы сейчас находимся? - спросил я.
   -  Пирамиды  еще  не  построены.  Край,  который  впоследствии  назовут
Сахарой, все еще изобилует  дичью,  здесь  буйствует  разнотравье,  вольно
кочуют племена охотников...
   - А что это за сад? Он похож на Эдем.
   -  Ничего  подобного,  -  печально  улыбнулась  она.  -  Здесь  обитает
существо, статую которого ты видел на алтаре.
   Я взглянул на маленький храм - простенькое строение из камня с  плоской
дощатой кровлей.
   - В свое время  египтяне  станут  поклоняться  ему,  считая  могучим  и
опасным богом, - сообщила Аня. - И нарекут его Сетхом. Правда,  изображать
его будут несколько иначе.
   - Он один из творцов?
   - Нет. Он не имеет к нам никакого отношения. Это враг, один из тех, кто
стремится использовать континуум для достижения своих целей.
   - Как Золотой бог, - подсказал я.
   Аня сурово посмотрела на меня.
   - Золотой, хотя и обезумел от жажды власти, по крайней  мере,  трудится
на благо человечества.
   - Он твердит, что сам и сотворил людей.
   - Не без помощи других. -  Она  улыбнулась,  и  на  щеках  ее  заиграли
ямочки.
   - А это существо... Сетх... создание с головой ящерицы?
   Улыбка Ани угасла.
   - Он явился из далекого мира, Орион. И хочет изгнать нас из континуума.
   - Так почему же мы здесь, в этом времени и месте?
   - Чтобы отыскать его и уничтожить, любимый, - отозвалась Аня.  -  И  мы
сделаем это. Ты и я. Охотник и богиня-воительница. В любом пространстве  и
времени.
   Заглянув в ее глаза, я осознал,  что  таково  мое  предназначение,  моя
судьба. Я Орион Охотник. И пока моя богиня-воительница,  моя  возлюбленная
рядом со мной, все вселенные будут для меня охотничьими угодьями.




        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РАЙ"

                                Этот райский, с ручьями журчащими край
                                Чем тебе не похож на обещанный рай?
                                Сколько хочешь валяйся на шелковой травке,
                                Пей вино и на ласковых гурий взирай!


        "1"

   Сбросив на траву просторное серебристое платье, Аня осталась в  костюме
из ткани с металлическим блеском, плотно облегавшем ее с головы до ног, от
кончиков ботинок до высокого стоячего воротника. В этом костюме она смутно
помнилась мне как видение из иного времени,  отстоявшего  от  сегодняшнего
дня на много  веков:  ослепительная  богиня.  Ее  темные  волосы  каскадом
ниспадали до лопаток, бездонные серые глаза, казалось, таили  воспоминания
о всех сущих временах.
   На мне не было ничего, кроме  кожаной  набедренной  повязки  и  жилета,
сохранившихся с  того  времени,  когда  я  жил  в  Древнем  Египте.  Рана,
послужившая причиной моей смерти, бесследно исчезла  с  груди.  К  правому
бедру под повязкой был прикреплен любимый кинжал. Одежда, кинжал  да  пара
веревочных сандалий составляли все мое достояние.
   - Пойдем, Орион, - сказала Аня. - Надо убраться отсюда поскорее.
   Я любил и люблю ее, люблю со всей страстью,  с  какой  только  способен
мужчина боготворить женщину. Я много раз умирал ради нее, а  она  снова  и
снова пренебрегала собратьями творцами, чтобы быть со мной в любой  эпохе,
куда бы они ни отсылали меня. Ни пространство,  ни  время,  ни  даже  сама
смерть не в силах разлучить нас.
   Я взял ее за  руку,  и  мы  пошли  по  широкой  аллее  среди  деревьев,
сгибавшихся под тяжестью плодов.
   Казалось, мы шли по саду не один час,  направляясь  прочь  от  древнего
Нила, плавно несущего свои воды, орошая край, который впоследствии нарекут
Египтом.  Солнце  поднялось  уже  довольно  высоко,  но   день   оставался
восхитительно прохладным, а воздух чистым и  свежим,  будто  здесь  царила
весна. Из тех мест, что в свое время станут  безжалостной  Сахарой,  веяло
ласковым освежавшим ветерком.
   Хоть Аня и опровергла мои слова, сад  напомнил  мне  слышанные  некогда
легенды об Эдеме. По обе стороны от  нас,  насколько  мог  охватить  взор,
тянулись ряды деревьев, и не было среди  них  двух  одинаковых.  Их  ветви
гнулись под тяжестью плодов; чего здесь только не  было  -  фиги,  оливки,
гранаты, сливы и  даже  яблоки.  Высоко  над  ними  покачивались  стройные
пальмы, усыпанные спелыми кокосовыми орехами. Среди деревьев  в  тщательно
продуманном порядке были высажены  шпалеры  цветущих  кустов;  от  щедрого
буйства цветов сад буквально пламенел всеми оттенками красок.
   Но нигде не было видно ни одной живой души.  Сложный  ковер  травы  был
подстрижен идеально ровно и казался чуть ли не искусственным. Среди ветвей
не порхали птицы; не слышно было даже жужжания насекомых.
   - Куда мы идем? - поинтересовался я у Ани.
   - Подальше отсюда, - отвечала она, - и чем быстрей, тем лучше.
   Я протянул руку к кусту, увешанному аппетитными плодами манго,  но  Аня
схватила меня за запястье.
   - Не надо!
   - Но я голоден!
   - Лучше потерпи, пока мы не уберемся из этого  парка.  Иначе...  -  Она
искоса оглянулась через плечо.
   - Иначе появится ангел с огненным мечом? - поддразнил я.
   Аня осталась абсолютно серьезна.
   -  Орион,  парк  является   ботанической   экспериментальной   станцией
существа, изображение которого мы видели в храме.
   - Того, которого зовут Сетхом?
   Она кивком подтвердила, что я прав.
   - Мы не готовы к встрече с  ним.  Мы  совершенно  безоружны  и  еще  не
разобрались в обстановке.
   - А что уж такого ужасного произойдет,  если  сорвать  парочку  плодов?
Можно поесть и на ходу.
   - Он очень ревниво относится к своим растениям. - Аня слабо улыбнулась.
- Когда их кто-нибудь трогает, он как-то узнает об этом.
   - И что же?
   - Он убивает тех, кто осмеливается на подобное святотатство.
   - А он не изгоняет их из рая, дабы они добывали хлеб  насущный  в  поте
лица своего? - Несмотря на свой ернический тон, я невольно пошел быстрее.
   - Нет. Он убивает их, и вернуть их к жизни невозможно.
   Я умирал неоднократно, но всякий раз творцы возрождали  меня,  чтобы  я
вновь служил им в ином времени, в ином месте. И все равно я боялся смерти,
боялся сопровождающих ее мучений,  боялся  вновь  распасться  на  атомы  и
раствориться в пространстве. Но на  сей  раз  по  мне  прокатился  холодок
ужаса: в голосе Ани прозвучал страх. Ведь она  из  творцов,  она  истинная
богиня, переходившая из эпохи в эпоху с той же легкостью, с какой я иду по
садовой аллее, - и совершенно очевидно боится какого-то ящера, чья  статуя
украшает алтарь храма на берегу Нила.
   Я на мгновение прикрыл глаза, чтобы представить статую более явственно.
Поначалу я принял ее за изображение человека в тотемической маске  -  тело
как  у  людей,  а  морда  чуть  ли  не  крокодилья.  Но  теперь,  мысленно
вглядевшись в нее, я понял, что первое впечатление было обманчивым.
   Действительно, существо обладало телом гуманоида - две ноги, две  руки.
Но  ноги  были  трехпалые,  с  острыми  изогнутыми  когтями.  Передние  же
конечности - тоже трехпалые  -  имели  два  чешуйчатых  когтистых  пальца,
противостоявших третьему, вроде клешни. Суставы плеч и бедер выглядели  по
меньшей мере странно.
   Да, и морда. Подобной морды у рептилии мне еще ни  разу  не  доводилось
видеть: пасть с заостренными зубами, вполне подходящими  для  того,  чтобы
рвать мясо и перекусывать кости;  глаза  посажены  так,  чтобы  обеспечить
бинокулярное зрение; над глазами выдаются костные  валики;  куполообразный
череп удивляет величиной.
   - Теперь ты начинаешь осознавать, с кем нам  предстоит  иметь  дело,  -
словно прочитав мои мысли, заметила Аня.
   - Золотой бог послал нас сюда выследить и уничтожить тварь,  называемую
Сетхом? Мы должны сделать это вдвоем, голыми руками, без оружия?
   - Нас послал не Золотой, Орион, а совет творцов.
   Нас отправили сюда те, кого древние  греки  называли  богами;  те,  кто
живет на собственном Олимпе в весьма отдаленном от этого времени будущем.
   - Совет, - повторил я. -  Это  означает,  что  ты  согласилась  принять
участие.
   - Чтобы быть около тебя. Они хотели послать тебя одного, но я  настояла
на том, чтобы отправиться с тобой.
   - Я-то как раз особой ценности не представляю, - возразил я.
   - Для меня представляешь.
   За эти слова я полюбил бы ее еще больше, если бы такое было возможно.
   - Ты сказала, что это творение, называемое Сетхом...
   - Он не наше творение, Орион, - быстро поправила  меня  Аня.  -  Творцы
вовсе не создавали его, как людей. Он прибыл с иной  планеты  и  стремится
уничтожить нас всех.
   - Уничтожить?.. Даже тебя?!
   От ее улыбки будто взошло второе солнце.
   - Даже меня, любимый.
   - Ты сказала, что он может ниспослать  смерть  такую,  при  которой  не
остается надежды на возрождение?
   Улыбка Ани угасла.
   - Он и ему подобные обладают безграничным могуществом. Если им  удастся
изменить континуум достаточно глубоко, чтобы  уничтожить  творцов,  то  мы
погибнем и никогда не вернемся к жизни.
   На протяжении многих эпох я считал, что смерть  освобождает  от  мук  и
тяжких трудов жизни, которая всегда проходит в страданиях и опасностях. Но
всякий раз воспоминание об Ане - богине, любящей меня  и  любимой  мною  -
заново пробуждало во мне стремление жить. И  вот  наконец  мы  вместе,  но
угроза окончательного ухода в небытие нависла над нами, будто  заслонившая
солнце туча.
   Мы шагали, пока ряды деревьев вдруг не кончились. Остановившись в  тени
широко раскинувшего ветки каштана, мы оглядели зеленое пространство  трав.
Дикое,  не   тронутое   рукой   человека   разнотравье   простиралось   до
известняковых скал, отмечавших границу прорезанной  Нилом  долины.  Порывы
ветра раскачивали траву, поднимая на ней волны, катившиеся к  нам,  словно
зеленый прибой.
   На фоне дальних скал медленно двигалось несколько  темных  пятнышек.  Я
указал  на  них.  Посмотрев  в  указанном  направлении,   Аня   вполголоса
произнесла:
   - Люди. Команда рабов.
   - Рабов?!
   - Да. Погляди-ка, кто их охраняет.



        "2"

   Я напряженно вглядывался в даль, пытаясь рассмотреть силуэты рабов и их
охранников. У меня всегда имелся дар сознательно управлять всеми функциями
своего тела, направляя волевой импульс к нервным  окончаниям  и  заставляя
любую часть организма делать именно то, что нужно.
   Теперь я сосредоточился на цепочке двигавшихся по  травянистой  равнине
людей. Но вел их не человек.
   Поначалу неведомое существо показалось мне динозавром, хоть я  и  знал,
что эти исполинские рептилии вымерли  миллионы  лет  назад.  А  может,  не
вымерли? Если творцы могут искривлять  время  по  собственной  прихоти,  а
чужак, именуемый Сетхом, не уступает им в могуществе,  почему  бы  ему  не
перенести динозавров в каменный век?
   Чудовище  плавно  вышагивало  на  четырех  стройных  ногах,  размахивая
длинным хвостом. Шея у него была тоже длинная, так что ящер достигал никак
не менее двадцати футов в длину, чуть ли не как взрослый африканский слон,
только не в пример этому тяжеловесному созданию динозавр казался подвижным
и даже грациозным. У меня сложилось впечатление,  что  бегает  он  быстрее
человека.
   Чешуйчатая  шкура  пестрила  полосками  красного,  синего,  желтого   и
коричневого цветов. Вдоль хребта шли роговые  наросты,  напоминавшие  ряды
пуговиц. На конце длинной шеи покачивалась крохотная  головка  с  коротким
тупым рылом и широко расставленными глазами  по  бокам  выпуклого  черепа.
Глаза с вертикальными щелями зрачков были лишены век.
   Монстр  выступал  во  главе  вытянувшейся   цепочкой   группки   людей,
оглядываясь на них.
   Это несомненно были рабы. Четырнадцать человек, все до  единого  одетые
лишь в изодранные набедренные повязки, практически не прикрывавшие их тел.
Мы могли даже с такого большого расстояния видеть, насколько они  истощены
- кожа да кости. Усталые,  изнуренные  люди  тяжело  дышали,  стараясь  не
отставать от своего стража - динозавра. Одна из женщин несла  привязанного
за спиной ребенка. Среди идущих я заметил двоих подростков и  лишь  одного
седовласого мужчину. Большинству вряд ли удается дожить до седых  волос  в
столь ужасных условиях.
   Спрятавшись за ствол каштана на краю райского сада, мы несколько секунд
в молчании следили за этой жалкой процессией.
   Затем я спросил:
   - Зачем ему рабы?
   - Разумеется, чтобы ухаживать за  садом,  -  шепнула  Аня.  -  А  также
выполнять любые желания Сетха и его приспешников.
   Вдруг женщина с  ребенком,  споткнувшись,  упала  на  колени.  Рептилия
тотчас же развернулась, затрусила к упавшей и нависла над  ней,  застыв  в
угрожающей позе. Даже с такого расстояния я слышал плач младенца.
   Женщина поднялась на ноги - точнее, попыталась это  сделать,  но  ящеру
показалось, что она чересчур мешкает. Его тонкий хвост яростно хлестнул ее
по спине, задев ребенка. Женщина завизжала,  ребенок  завопил  от  боли  и
ужаса.
   И  снова  хвост  кнутом  рассек  воздух,  жестоко  ударив  жертву.  Она
повалилась ничком на траву.
   Я рванулся вперед, но Аня, схватив за локоть, удержала меня на месте, с
отчаяньем прошептав:
   - Нет, ты ничего не сможешь сделать!
   Ящер застыл над  распростершейся  женщиной,  низко  склонив  голову  на
длинной шее, чтобы обнюхать недвижное тело.  Младенец  вопил  по-прежнему.
Остальные люди стояли молча, застыв, как статуи.
   - Почему они не сражаются?! - вспылил я.
   - Голыми руками против такого чудовища?
   -  По  крайней  мере,  могли  бы  разбежаться,  пока  оно   отвлеклось.
Рассыпаться...
   - Орион, они не настолько наивны.  За  ними  будут  охотиться,  как  за
дичью, и предавать очень долгой и мучительной смерти.
   Тем временем ящер присел на задние лапы и хвост, чтобы  потрогать  тело
женщины когтистой передней лапой. Та не шелохнулась.
   И тут чудовище вытащило младенца из перевязи на спине матери и  подняло
высоко в воздух, запрокинув голову. Я тотчас  понял,  что  оно  собирается
загрызть ребенка.
   Теперь ничто не могло удержать меня на месте. Я выскочил из  укрытия  и
стремглав кинулся к чудовищу, на бегу вопя во все горло. Как всегда в  час
опасности, все мои  чувства  обострились  до  крайности,  восприятие  мира
многократно ускорилось. Казалось,  все  вокруг  замедлило  свое  движение;
события развивались вяло, будто во сне.
   Я видел, что ящер держит верещавшее дитя на  весу,  поворачивая  в  мою
сторону свою длинную змеиную шею и вертя головой  туда-сюда,  будто  хотел
сказать мне "нет". На самом же деле он пытался обоими глазами взглянуть на
источник шума.
   Ящер по-прежнему сжимал  в  когтистой  лапе  младенца,  молотившего  по
воздуху  крохотными  ножками.  От  плача  личико  ребенка   сморщилось   и
покраснело. А его мать,  на  обнаженной  спине  которой  пламенели  рубцы,
оставленные  хвостом  чудовища,  приподнялась  на  локте,  тщетно  пытаясь
дотянуться до ребенка.
   Ящер выронил младенца и с шипением повернулся  ко  мне.  Из  пасти  его
выскочил язык; небольшая головка  завертелась.  Хищник  опустился  на  все
четыре ноги, и его хвост молнией рассек воздух.
   Я сжимал кинжал в правой руке. Клинок  казался  ничтожно  маленьким  по
сравнению с когтями чудовища, но другого оружия у меня не было. На бегу  я
заметил сгрудившихся за  ящером  людей;  я  отметил,  что  они  совершенно
парализованы ужасом и даже  не  пытаются  удрать  или  как-нибудь  отвлечь
чудовище. От них мне помощи ждать не приходилось.
   Ящер  двинулся  в  мою  сторону,  потом,  поднявшись  на  задние  лапы,
вздыбился, будто разъяренный медведь. Его громадное тело возвышалось  надо
мной, а головка на змеиной шее с шипением покачивалась между  разведенными
широко в стороны передними конечностями. Зубы у него оказались  мелкими  и
плоскими.   Его   нельзя   было   назвать   хищником,   скорее    машиной,
предназначенной для убийства.
   Вдруг по бокам шеи  чудовища  распахнулись  ярко-желтые  брыжи,  отчего
голова ящера словно вдвое увеличилась в размерах -  трюк  для  запугивания
противника, но я знал его предназначение.
   Подбегая к ящеру, я заметил, он  собирается  нанести  мне  удар  слева.
Будто в тягучем сне, я наблюдал устремившийся ко мне кончик хвоста. Оценив
его скорость, я подпрыгнул, и он безо всякого вреда  для  меня  просвистел
внизу. Инерция несла меня прямиком под  чешуйчатое  брюхо  чудовища,  и  я
всадил кинжал в его утробу, вложив в удар всю свою силу до капли.
   Ящер издал рык, похожий на пароходный гудок, и попытался схватить меня.
Увернувшись от когтистых лап, я снова всадил в него кинжал.
   В пылу битвы я упустил из виду его хвост, и на сей раз его удар  достиг
цели, сбив меня с ног. Застигнутый врасплох, я грохнулся на траву, зарычав
от боли. Ящер снова потянулся ко мне, но ускоренное  восприятие  позволяло
мне легко уследить за каждым его движением, и я  откатился  в  сторону  от
лязгнувших когтей.
   Хвост снова по дуге  метнулся  ко  мне.  Нырнув  под  него,  я  вспорол
чудовищу бедро, оставив кровавую рану. Клинок  наткнулся  на  кость,  и  я
начал вгонять его поглубже в надежде повредить  коленный  сустав  и  таким
образом обездвижить ящера. Но вместо этого я ощутил, что его когти впились
мне в живот, увлекая меня в воздух. Застрявший в колене кинжал вырвался из
моей ладони.
   Ящер поднял меня над головой и окинул холодным взглядом желтых  глаз  с
узкими щелями зрачков - сначала одним, потом другим. Я понимал,  что  хотя
его зубы не способны разрывать плоть, но они легко  смогут  размолоть  мои
кости. Именно так он и намеревался поступить. Его желтый  воротник  слегка
опал - монстр больше не чувствовал опасности.
   Я изо всех сил пытался вырваться из когтей чудовища, но был беспомощен,
как младенец всего несколько секунд назад.
   - Орион! Держи!
   Голос Ани заставил меня посмотреть вниз,  вывернувшись  в  мощной  лапе
ящера. Она примчалась за мной следом  и  теперь  вытащила  мой  клинок  из
колена чудовища. Не успело оно сообразить, что происходит, как Аня метнула
кинжал - точно и мощно, как и положено профессиональному воину.  Клинок  с
приятным слуху чавканьем вонзился в мягкие  кожные  складки  под  челюстью
ящера.
   Он попытался свободной лапой дотянуться до пронзившей горло стали, но я
оказался проворнее. Ухватившись за торчавшую  рукоятку  кинжала,  я  начал
вспарывать  кожу  под  челюстью  ящера  сверху-вниз,   к   брыжам,   снова
развернувшимся во всю ширину. Чудовище зарычало и выпустило  меня.  Но  я,
уцепившись за шею динозавра, вскарабкался ему на спину, вытащил кинжал  из
его глотки и всадил в основание черепа.
   Он внезапно зашатался - я перебил ему спинной мозг. Мы вместе рухнули в
траву. Я ощутил страшный удар, и свет для меня померк.



        "3"

   Открыв глаза, я будто сквозь туман  увидел  прекрасное  лицо  Ани.  Она
стояла рядом со  мной  на  коленях,  и  на  ее  прекрасном  лице  читалась
серьезная тревога. Затем она улыбнулась и спросила:
   - Ты цел?
   Боль пронзала меня с головы до ног.  Грудь  и  поясница  были  изодраны
когтями ящера, но я велением разума перекрыл капилляры,  чтобы  остановить
кровотечение,  и  отключил  центры  боли  в  мозгу.  Потом  заставил  себя
улыбнуться своей любимой.
   - Я жив.
   Аня помогла мне  подняться.  Оказывается,  прошло  всего  две  секунды.
Огромный ящер распростерся на  траве,  превратившись  в  украшенный  яркой
чешуей холм.
   Рабы же разительно  переменились.  Они  были  настолько  напуганы,  что
вместо того, чтобы выразить мне признательность за освобождение,  впали  в
ярость.
   - Вы умертвили одного  из  надсмотрщиков!  -  с  выпученными  от  ужаса
глазами заявил тощий бородатый старец.
   - Хозяева взвалят вину на нас! -  причитала  какая-то  женщина.  -  Нас
накажут!
   Я ощутил к ним чуть ли не презрение - эти люди  стали  рабами  даже  по
складу ума. Вместо того чтобы поблагодарить меня за помощь, они дрожали от
страха перед гневом хозяев. Ни слова не говоря, я подошел к сдохшему ящеру
и вытащил из его шеи кинжал.
   - Не могли же мы сложа руки наблюдать, как чудовище убивает младенца! -
сказала им Аня.
   Младенец остался жив - мать сидела на траве, молча прижимая его к своей
тощей груди. Пустой взгляд ее огромных карих глаз был устремлен  на  меня.
Если она и чувствовала  благодарность  за  мой  поступок,  то  хорошо  это
скрывала. На ее ребрах и спине красовались два длинных багровых рубца.  На
обнаженной коже ребенка тоже пламенел след от удара.
   А вот тощий старец дергал себя за спутанную седую бороду и ныл:
   - Хозяева набросятся на нас, и мы примем смерть в страшных  муках!  Они
бросят нас в вечное пламя. Всех до единого!
   - Лучше было дать ребенку погибнуть, - подхватил другой мужчина,  такой
же тощий, как старик, с такими же грязными, спутанными волосами и бородой.
- Лучше уж помрет один, чем всех нас замучают до смерти. Мы  всегда  можем
завести новых детей.
   - Если хозяева не смогут вас найти, то не смогут и наказать, - возразил
я. - Мы вдвоем смогли угробить эту ящерицу-переростка,  а  уж  все  вместе
наверняка сумеем постоять за себя.
   - Это невозможно!
   - Где можно спрятаться, чтобы они не нашли нас?
   - Они видят даже в темноте.
   - Они могут летать по воздуху и пересекать великую реку.
   - Их когти остры. А еще у них есть неугасимый огонь!
   Освобожденные рабы с гомоном сгрудились вокруг нас с  Аней,  будто  ища
защиты, они то и дело смотрели на небеса и оглядывали горизонт,  словно  с
минуты на минуту должны были подоспеть драконы-мстители, а то и кто-нибудь
похуже.
   - Что с вами будет, если мы уйдем и оставим вас на произвол  судьбы?  -
кротко осведомилась Аня.
   - Хозяева увидят, что тут произошло, и покарают нас, -  заявил  старик,
вновь дергая себя за бороду. Похоже,  он  был  вожаком  в  этой  группе  -
вероятно, просто потому, что являлся старейшим из всех.
   - Как они вас покарают? - поинтересовался я.
   - Это уж им решать, - развел он костлявыми руками.
   - Они сдерут с нас живьем кожу, - подал голос один из подростков,  -  а
потом бросят в неугасимое пламя.
   Остальные содрогнулись. В их расширившихся глазах застыла мольба.
   - Допустим, я останусь при вас, когда сюда придут хозяева, -  предложил
я. - Накажут ли они вас, если мы сообщим, что тварь убил я, а  вы  тут  ни
при чем?
   Они воззрились на нас, как на наивных младенцев.
   - Разумеется, нас покарают! Покарают всех до единого. Таков закон.
   - Тогда надо убираться отсюда, - обернулся я к Ане.
   - И уводить их с собой, - согласилась она.
   Я  огляделся  вокруг.  Нил  прорезал   широкую,   глубокую   долину   в
известняковых скалах, окружавших реку зубчатыми стенами. Как говорила Аня,
за скалами раскинулась широкая равнина, поросшая разнотравьем.  Бели  этот
район в самом деле когда-нибудь станет Сахарой, то он должен  простираться
на сотни миль к  югу  и  на  тысячи  миль  к  западу.  Унылое  однообразие
ландшафта лишь изредка нарушается одиноким холмом или неширокой  речушкой.
Не самое подходящее место, чтобы укрыться от преследования, тем более если
враг может летать по воздуху и видеть  во  тьме.  Но  уж  лучше  это,  чем
оказаться в ловушке между рекой и скалами.
   Я ничуть не сомневался в правдивости рассказов  рабов  об  их  страшных
хозяевах.  Тварь,  которую  мы  с  Аней  только  что   убили,   совершенно
определенно являлась  динозавром.  Почему  бы  в  таком  случае  здесь  не
оказаться крылатым птерозаврам или прочим рептилиям, способным  улавливать
тепло человеческих тел наподобие гадюк?
   - Тут есть поблизости лес? - спросила у рабов Аня. - Не сад,  а  дикий,
естественный лес?
   - А-а, - оживился старейшина, - вы говорите о  Рае!  Далеко  к  югу,  -
поведал он, - есть леса и реки, где в беспредельном изобилии водится дичь.
Но на тот край наложен запрет. Хозяева не позволят нам вернуться туда.
   - Ты некогда жил там? - поинтересовался я.
   - Давным-давно, - горестно промолвил он. - Когда я был моложе Крона,  -
указал он на младшего из двух отроков.
   - А далеко это?
   - Много солнц отсюда.
   - Тогда мы направляемся в Рай, - указав на юг, решил я.
   Люди не стали возражать, но совершенно очевидно  пришли  в  ужас.  Силу
духа у них отбили начисто; но даже если они и  не  желают  идти  под  моим
предводительством, выбора у них нет. Хозяева внушают  рабам  такой  страх,
что им абсолютно все равно, куда идти, - они уверены, что  так  или  иначе
будут пойманы и подвергнуты жуткой каре.
   Первым  делом  надо  убраться  подальше  от  трупа  ящера.   Тот,   кто
распоряжается садом - по-видимому, сам Сетх, - не  сразу  догадается,  что
одна из его дрессированных тварей погибла и рабы разбежались.  Пожалуй,  у
нас в запасе несколько часов, а там и ночь придет. Если мы будем двигаться
достаточно быстро, у нас есть шанс спастись.
   Мы вскарабкались по  скале;  это  оказалось  не  столь  трудно,  как  я
опасался, - потрескавшийся камень лежал террасами,  отчасти  напоминавшими
ступеньки. Я полез во главе цепочки пыхтевших и отдувавшихся людей, а  Аня
шла замыкающей.
   Взобравшись наверх, я убедился в том, что она  была  права.  Бескрайнее
море колыхавшихся трав простиралось до  самого  горизонта  пышным  зеленым
ковром. Ни малейшего следа животных я не заметил. Северные просторы Африки
представляли собой обширную безлесную  равнину,  раскинувшуюся  до  самого
побережья Атлантики. Если  верить  седобородому  рабу,  на  юге  находится
лесной край, который он назвал Раем.
   - На юг! - скомандовал я, левой рукой указывая направление.
   Я быстро зашагал вперед,  стараясь  задать  самый  высокий  темп.  Рабы
торопливо семенили следом, пыхтя и кряхтя, время от  времени  переходя  на
бег, чтобы не отставать. Но люди не жаловались - наверное, просто  слишком
устали, чтобы тратить время на болтовню. Всякий раз, взглянув через плечо,
чтобы проверить, не отстал ли кто-нибудь,  я  замечал,  как  они  боязливо
оглядывались.
   Я почти не вспотел, несмотря на жаркое солнце, клонившееся к горизонту.
Для меня солнце отождествлялось с Золотым богом - полусумасшедшим творцом,
в одну эпоху называвшим себя Ормуздом, а в другую  -  Аполлоном,  творцом,
одержимым гигантоманией, который создал меня, дабы я уничтожал, как  дичь,
его врагов, скитаясь по векам и странам.
   - Надо дать им передышку, - сказала Аня, легко шагавшая по  высокой  по
колено траве. - Они совсем обессилели.
   Я неохотно согласился. Впереди виднелся невысокий  пригорок,  не  более
тридцати футов в высоту. Дойдя до его подножия, я  остановился.  Все  рабы
тотчас же повалились на землю, судорожно, с хрипами вдыхая воздух. Пот лил
с них ручьями, оставляя борозды на покрывавшей их тела корке грязи.
   Взобравшись на вершину пригорка, я огляделся. Нигде ни деревца. Ничего,
кроме  безбрежного  моря  трав.  Есть  что-то  волнующее  в  прогулке   по
просторам, где человек еще не проторил ни дорог, ни троп. Небо  на  западе
залила пламеневшая киноварь. Выше свод  небес  потемнел,  из  синего  став
лиловым. И уже загорелась первая звезда, хотя до сумерек было еще далеко.
   Одинокая яркая звезда - такой я не видел ни в одну из эпох,  в  которых
мне приходилось жить. Она совершенно не мигала, горела  ровным  оранжевым,
чуть ли не кирпично-красным  светом  -  яркая  и  настолько  крупная,  что
наводила на мысль, будто я вижу диск, а не точку. Может,  это  Марс?  Нет,
Марс никогда не был настолько ярок, даже в прозрачных небесах Трои.  Да  и
цвет   звезды   темнее,   чем   рубиновое   сияние   Марса,   -   мрачный,
коричнево-красный, напоминающий запекшуюся кровь. Но это и  не  Антарес  -
красный гигант в сердце Скорпиона горит, как и положено всякой звезде.
   Тут раздался вопль  ужаса,  вырвавший  меня  из  глубоких  раздумий  об
астрономии.
   - Смотрите!
   - Он приближается!
   - Они нас ищут!
   Проследив направление, указанное костлявыми руками  моих  спутников,  я
заметил пару крылатых тварей, пересекавших темнеющий небосвод на севере от
нас. Почти наверняка птерозавры. Громадные кожистые крылья чудовищ  лениво
взмахивали, затем следовало плавное  скольжение.  Их  длинные  заостренные
клювы были направлены к земле. Вне сомнений, они искали нас.
   - Никому не шевелиться! - скомандовал я. - Ложитесь на землю и  храните
полнейшую неподвижность!
   Крылатые рептилии, летевшие на небольшой  высоте,  должны  были  прежде
всего полагаться на зрение. Кожа  рабов  цветом  почти  не  отличалась  от
земли. Если они не привлекут внимания движением, то птерозавры могут их не
заметить. Люди прильнули к земле, полускрытые высокой травой даже от моего
взора.
   Но мне бросилось в глаза, что металлическое одеяние Ани ярко блестит  в
лучах заходившего солнца. Я хотел было сказать, чтобы  она  перебралась  в
тень пригорка,  но  времени  на  это  уже  не  осталось  -  глазки-бусинки
птерозавров наверняка отметят движение. Поэтому  я  пластом  вытянулся  на
вершине пригорка, отчаянно надеясь, что крылатые рептилии не слишком  умны
и металлический блеск не привлечет их внимания.
   Казалось, прошли долгие часы, а гигантские бестии все парили в небесах,
выписывая зигзаги, как вышедшие  на  охоту  ищейки.  Может,  на  земле  их
вытянутые  морды  и  торчавшие  на  затылке  костяные  наросты   выглядели
уродливыми и нелепыми, но в полете птерозавры были просто великолепны. Они
парили  без  малейших  усилий,  грациозно  скользя   по   восходившим   от
травянистой равнины потокам теплого воздуха.
   Наконец они пролетели мимо и скрылись на западе. Едва  они  исчезли,  я
вскочил на ноги и зашагал на юг.  Рабы  охотно  последовали  за  мной,  не
хныкая и не сетуя. Пережитый страх придал им новые силы.
   На закате я заметил в отдалении небольшую рощицу. Мы поспешили  туда  и
обнаружили ручеек, пробивший в земле глубокое русло. Его глинистые  берега
густо поросли лиственными деревьями.
   - Сегодня заночуем здесь, под деревьями, - сказал  я.  -  Недостатка  в
питье у нас не будет.
   - А что мы будем есть? - заныл старейшина.
   Я взглянул на него сверху вниз  -  без  гнева,  но  с  отвращением.  Он
настоящий раб - ждет, когда его кто-нибудь  накормит,  вместо  того  чтобы
добыть пропитание самому.
   - Как тебя зовут? - спросил я.
   - Нох. - В глазах его вдруг плеснулся страх.
   Положив ладонь на его худое плечо, я продолжал:
   - Ладно, Нох, меня зовут Орионом. Я охотник. Сегодня  я  раздобуду  вам
чего-нибудь   поесть.   Завтра   вы   начнете   учиться   добывать    пищу
самостоятельно.
   Срезав с дерева небольшую ветвь, я заточил ее с одного конца, насколько
мог остро. Юный  Крон  тем  временем  с  любопытством  наблюдал  за  моими
действиями.
   - Хочешь научиться охотиться? - поинтересовался я.
   - Да! - Даже во мраке было заметно, как засияли глаза юноши.
   - Тогда пошли со мной.
   То, что я делал, вряд ли можно было  назвать  охотой.  Мелкие  зверьки,
жившие у ручья,  еще  ни  разу  не  видели  человека.  Животные  оказались
настолько  непугаными,  что  я  смог  просто  подойти  к  ним,  когда  они
спустились к ручью на водопой, и насадить  одного  на  самодельное  копье.
Остальные бросились врассыпную, но вскоре вернулись. Минут за пять я успел
убить двух енотов и трех кроликов.
   Крон пристально следил за мной. Потом  я  вручил  ему  копье,  и  после
нескольких промахов  он  все-таки  пригвоздил  к  земле  белку,  с  писком
испустившую дух.
   - Это была приятная часть дела, -  сообщил  я  ему.  -  А  теперь  надо
освежевать добычу и приготовить ее.
   Всю эту работу проделал я, поскольку нож был  только  у  меня  и  я  не
собирался никому его доверять. Снимая шкурки и потроша  дичь  под  алчными
взглядами всего крохотного племени, я с беспокойством взвешивал, стоит  ли
разводить костер. Если здесь есть рептилии,  способные  улавливать  тепло,
как гремучие змеи или кобры, то даже миниатюрный костерок  будет  для  них
ярче прожектора.
   Впрочем, кажется, подобных  рептилий  поблизости  не  было.  Птерозавры
пролетели мимо больше часа назад, а  других,  даже  мельчайших  ящериц,  я
здесь не видел.  Кругом  одни  лишь  мелкие  млекопитающие  да  мы,  кучка
уставших людей.
   Я решил рискнуть и развести костер - но только для приготовления  пищи,
чтобы, покончив с этим, сразу же погасить его.
   Аня изумила меня, продемонстрировав, что  способна  разжечь  огонь  при
помощи двух палочек, пролив несколько  капель  пота.  Остальные  изумленно
таращились, когда от трения палочки в ее руках сначала задымились, а потом
и затлели.
   - Помню, мой отец добывал огонь таким  же  способом,  пока  хозяева  не
убили его, а меня не забрали из Рая, - опустившись рядом с ней на  колени,
с благоговением проговорил седобородый Нох.
   - У хозяев есть неугасимый огонь,  -  подала  голос  какая-то  женщина,
скрытая пляшущими тенями, закружившимися за костром.
   Но больше  никого  огонь  хозяев  уже  не  тревожил,  поскольку  жаркое
испускало аппетитные ароматы, которые вызывали у всех урчание в животах.
   После еды, когда почти все погрузились в сон, я поинтересовался у  Ани,
у кого она научилась разводить огонь.
   - У тебя, - отвечала она. Потом, заглянув мне в глаза, добавила:  -  Ты
разве не помнишь?
   Помимо воли я сосредоточенно сдвинул брови.
   - Холод... Я помню снег и лед и небольшой отряд мужчин и женщин. На нас
была форма...
   - Так ты _помнишь_! - Вспыхнувшие глаза Ани будто озарили  тьму.  -  Ты
способен преодолеть барьеры, установленные в твоем мозгу в соответствии  с
программой Золотого, и вспомнить предыдущие жизни!
   - Я помню очень немногое, - возразил я.
   - Но Золотой стирал твою память начисто после  каждой  жизни.  То  есть
пытался. Орион, ты набираешься сил. Твое могущество растет.
   В данный момент меня больше заботили другие проблемы.
   - Неужели творцы считают, что мы должны победить Сетха голыми руками?
   - Вовсе нет,  Орион.  Теперь,  утвердившись  в  этой  эпохе,  мы  можем
вернуться к творцам и взять с собой все необходимое - инструменты, оружие,
машины, воинов... словом, все что угодно.
   - Воинов? Вроде меня? Людей, созданных Золотым или другими  творцами  и
посланных в прошлое, чтобы выполнить за них грязную работу?
   - Не надеешься же ты, что они сами отправятся  воевать?  -  со  вздохом
долготерпения проговорила Аня. - Они ведь не воины.
   - Но _ты-то_  здесь!  Сражаешься.  Не  будь  тебя,  это  чудовище  меня
прикончило бы.
   - Я атавистичная натура, - чуть ли не с удовольствием проговорила  она.
- Я воительница. Настолько глупая женщина, что влюбилась в одно  из  наших
собственных творений.
   Огонь давным-давно был погашен, и  землю  озарял  лишь  просачивавшийся
сквозь листву холодный, алебастрово-белый свет луны. Однако  его  хватало,
чтобы я мог разглядеть, как прекрасна Аня, отчего любовь к ней вспыхнула в
моей душе с новой силой.
   - Мы сможем отправиться в обитель творцов, а потом вернуться в  это  же
самое время и место?
   - Да, конечно.
   - Даже если проведем там долгие часы?
   - Орион, в мире творцов есть великолепная башня на  вершине  мраморного
утеса, мое любимое пристанище. Мы можем отправиться туда  и  провести  там
долгие часы, дни или даже месяцы, если ты пожелаешь.
   - Я желаю!
   Она легонько поцеловала меня, едва коснувшись губами.
   - Тогда мы отправляемся.
   Аня вложила свою ладонь в мою. Я  невольно  зажмурился,  но  ничего  не
ощутил. Когда же я вновь открыл глаза, мы по-прежнему находились на берегу
ручья в эпохе неолита.
   - Что стряслось?
   Аня буквально окаменела от напряжения.
   - Не получилось. Нечто - _некто_ - преграждает доступ в континуум.
   - Как преграждает? - Собственный голос показался  мне  чужим,  каким-то
писклявым от страха.
   - Орион, мы в ловушке! - Аня и сама испугалась. - В ловушке!



        "4"

   Теперь чувства бывших рабов стали мне немного ближе и понятнее.
   Легко быть отважным и уверенным в себе,  когда  знаешь,  что  дорога  в
континуум всегда для тебя открыта, когда знаешь, что пройти  сквозь  время
не труднее, чем переступить порог. Разумеется, я  мог  ощущать  жалость  и
даже презрение к этим трусливым  людишкам,  гнувшим  спины  перед  жуткими
хозяевами-ящерами, - ведь я имел возможность покинуть это время и место по
собственному желанию, особенно пока Аня остается рядом и может сопроводить
меня.
   Но теперь мы в ловушке, путь к отступлению отрезан; в  глубине  души  у
меня шелохнулся затаенный ужас  перед  могущественными  зловещими  силами,
которые грозили мне окончательной, необратимой смертью.
   Иного пути, кроме дороги на юг, у нас не было. Мы шли вперед и вперед в
надежде добраться до лесного Рая прежде, чем птерозавры - ищейки  Сетха  -
обнаружат  нас.  Каждое  утро  мы  вставали,  чтобы  продолжить   путь   к
недосягаемому южному горизонту.  И  каждый  вечер  мы  останавливались  на
ночлег под  самым  плотным  лиственным  покровом,  какой  могли  отыскать.
Мужчины учились охотиться на дичь, а женщины собирали фрукты и ягоды.
   Всякий раз, как только показывались птерозавры,  прочесывавшие  небеса,
мы падали на землю и цепенели,  будто  мыши  при  виде  ястреба.  А  после
возобновляли марш на юг. В Рай. Но горизонт оставался все таким же  ровным
и далеким, как в самый первый день нашего странствия.
   Порой вдали маячили  стада  животных  -  крупных  созданий,  под  стать
бизонам или оленям. Как-то раз мы подошли к ним достаточно  близко,  чтобы
разглядеть саблезубых  тигров,  подкрадывавшихся  к  стаду.  Даже  изящные
тигрицы воплощали угрозу, а уж  массивные  самцы  с  похожими  на  ятаганы
клыками и косматыми гривами казались еще ужаснее. Звери не обратили на нас
ни малейшего внимания, а мы предпочли обойти их стороной.
   Больше всего меня тревожила Аня. Прежде я ни  разу  не  замечал  в  ней
признаков страха, но теперь она была явно напугана. Я знал, что она каждую
ночь пытается установить контакт с  остальными  творцами  -  богоподобными
людьми из будущего, сотворившими человечество. Они создали меня, и я с все
возраставшей неохотой служил им на протяжении тысячелетий.  Мало-помалу  я
вспоминал иные времена, иные земли, иные жизни. И смерти.
   Некогда я уже побывал в неолите с иным племенем охотников-собирателей -
далеко от этой бесконечной, однообразной равнины, в  холмистом  краю  близ
Арарата. В другой  раз  я  выводил  отряд  отчаявшихся  солдат  из  снегов
ледникового периода после кровавой битвы с неандертальцами.
   Аня всегда оказывалась рядом со  мной,  часто  в  обличье  обыкновенной
женщины того времени и той местности,  где  я  находился,  и  всегда  была
готова  защитить  меня,  даже  рискуя  вызвать  неудовольствие   остальных
творцов.
   Теперь же мы шагали в Рай - быть может, представлявший собой всего лишь
полузабытую  легенду,  -  убегая  от  дьявольских  чудовищ,  скорее  всего
захвативших полный контроль над здешним отрезком континуума. И  Аня  столь
же беспомощна, как остальные.
   Иногда по ночам мы занимались любовью - спаривались, как наши полудикие
спутники, на земле, в темноте, украдкой и  молча,  будто  совершали  нечто
постыдное. Наша близость быстро оканчивалась,  не  успокоив  ни  души,  ни
тела.
   Лишь на четвертую или пятую ночь я заметил, что мать, спасенная мной от
наказания, повадилась спать  рядом  со  мной.  На  первой  ночевке  она  с
ребенком находилась  в  нескольких  шагах  от  меня,  но  с  каждым  разом
подбиралась все ближе. Аня тоже это заметила и ласково с ней переговорила.
   - Ее зовут Рива, - сообщила мне Аня утром, когда мы двинулись в путь. -
Ее муж был забит насмерть ящерами-охранниками за попытку  утащить  немного
пищи, чтобы она могла вскормить ребенка.
   - Но зачем...
   - Ты защитил ее. Ты  спас  ее  и  малыша.  Она  весьма  застенчива,  но
пытается  набраться  смелости,  чтобы  сказать,  что  будет  твоей  второй
женщиной, если ты примешь ее.
   Меня это не удивило, а привело в замешательство.
   - Но мне не нужна другая женщина!
   - Тс-с-с! - одернула меня Аня, хотя мы и говорили на языке,  непонятном
этим людям.  -  Ты  не  должен  открыто  отвергать  ее.  Она  нуждается  в
покровителе для ребенка и готова в благодарности за защиту предложить свое
тело.
   Я исподволь  бросил  взгляд  на  Риву  -  на  вид  ей  было  не  больше
четырнадцати - пятнадцати лет;  худая  как  щепка,  покрытая  многодневным
слоем въевшейся в кожу грязи, с длинными нечесаными волосами, сбившимися в
сальные космы, она выглядела ужасно. Неся  спящего  ребенка  на  костлявом
бедре, она молча, без единой жалобы следовала за всеми.
   Аню, купавшуюся всякий раз, когда нам удавалось найти достаточно  много
воды и уединенное место, сложившаяся ситуация ничуть не смутила,  а  вроде
бы даже позабавила.
   - Не можешь ли ты дать Риве понять, - чуть ли не взмолился я, -  что  я
из кожи вон лезу, чтобы защитить всех нас? И что я  не  нуждаюсь  в  ее...
нежностях.
   Моя богиня лишь ухмыльнулась, не отозвавшись ни словом.
   И каждую ночь на нас взирала незнакомая пугающая звезда, пламеневшая  в
небесах, - достаточно яркая, чтобы в  ее  свете  предметы  отбрасывали  на
землю тень; яркостью она даже превосходила полную  луну.  Она  не  угасала
даже  с  восходом  солнца  и  сияла  в  небесах,  пока  не  скрывалась  за
горизонтом. Не будучи ни одной из ведомых  мне  планет,  ни  искусственным
спутником, она просто захватила место на небосклоне  среди  прочих  звезд,
леденя душу своим немигающим, зловещим свечением.
   Однажды ночью я поинтересовался у Ани, не знает  ли  она,  что  это  за
звезда.
   Моя подруга устремила на небо долгий  взгляд;  ее  очаровательное  лицо
показалось в сумрачных лучах каким-то угрюмым и землистым. Потом глаза  ее
наполнились слезами.
   - Не знаю, - тряхнув головой, прошептала Аня, и  слова  ее  были  полны
невыразимой муки. - Я уже _ничего_ не знаю!
   Она попыталась сдержать слезы, но не сумела и, всхлипнув, припала лицом
к моему плечу, чтобы остальные не услышали ее рыданий. Я крепко прижал  ее
к себе, чувствуя растерянность и тревогу - мне еще ни разу  не  доводилось
видеть плачущую богиню.
   По моим расчетам, шел уже одиннадцатый день странствий, когда юный Крон
стрелой подлетел ко мне, радостно улыбаясь.
   - Пойдем на холм! Я видел деревья! Много деревьев!
   Юноша занимался разведкой, двигаясь чуть впереди  отряда.  Несмотря  на
утомительный марш и гнавший нас вперед страх, теперь племя выглядело не  в
пример лучше, чем при нашей первой встрече. Сказалось то, что  теперь  они
регулярно питались. Тощий Крон явно поправился и  стал  куда  бодрее,  чем
всего десять дней назад. Ребра его уже не выпирали, как прежде.
   Поднявшись с ним на вершину бугра, я действительно убедился, что ровный
травяной ковер уже не простирается до  самого  горизонта,  вдали  зубчатой
стеной вставал лес. Вершины деревьев призывно раскачивались,  словно  маня
нас к себе.
   - Рай! - воскликнул, останавливаясь  рядом  со  мной,  подошедший  Нох.
Голос его дрожал от радостного предвкушения долгожданной безопасности.
   Мы изо всех сил устремились к лесу и, хотя  потратили  на  дорогу  весь
день, все-таки вошли под его прохладную сень и устало повалились на мох.
   Нас окружали кряжистые  дубы  и  величественные  сосны,  ели  и  кедры.
Пунктирными прочерками выделялись  на  фоне  сочной  зелени  белоствольные
красавицы березки. Земля совершенно  скрылась  под  мягким  ковром  мха  и
перистыми  ветвями  папоротника.  Цветы  изящно  покачивали  головками  на
ласковом ветерке, а между могучих корней древнего дуба прятались грибы.
   Нас переполняло чувство безмерного облегчения, полнейшей  безопасности,
избавления от гнетущего ужаса, гнавшего нас  вперед,  а  теперь  бесследно
рассеявшегося и мгновенно забытого. Птицы распевали  среди  осенявших  нас
ветвей ликующую песнь, будто приветствуя нас в Раю.
   Я сел и набрал полную грудь чистого,  сладостного  воздуха,  напоенного
ароматами сосен, диких роз и корицы. Даже Аня казалась счастливой.  Где-то
поблизости журчал ручей,  скрытый  от  нас  кустами  и  молодой  порослью,
плотной стеной стоявшей среди крепких стволов деревьев.
   Из кустов грациозно выступила  лань;  она  мгновение  разглядывала  нас
своими   огромными,   влажно   поблескивающими   карими   глазами,   затем
развернулась и умчалась прочь.
   - Ну, Орион, что я говорил?! - Нох буквально лучился от счастья. -  Это
Рай!
   В тот же  вечер  мужчины  племени,  использовав  приобретенные  у  меня
начатки охотничьего искусства, сумели загнать  в  западню  и  убить  дикую
свинью, пришедшую  к  ручью  на  водопой.  Поскольку  у  них  было  больше
энтузиазма, чем умения, животное с визгом и верещанием едва не улизнуло от
охотников, пока они не ухитрились добить ее своими самодельными копьями. В
ту ночь мы пировали допоздна, прежде чем разошлись спать.
   Аня свернулась калачиком у меня в объятьях и почти мгновенно уснула.  Я
же  при  свете  дотлевавших  углей  вглядывался  в  ее  лицо,  чумазое   и
лоснившееся после  пира.  Спутанные  волосы  падали  на  ее  лоб  упрямыми
кудряшками. Как она ни старалась, ей не удалось  сохранить  облик  холеной
богини, принадлежавшей к неизмеримо более высокой цивилизации. Мне  смутно
вспомнилась иная жизнь, в другом охотничьем племени, где Аня  была  равной
среди равных - неистовой шаманкой, упивавшейся  восторгом  охоты  и  видом
крови.
   Мне вдруг пришло в голову, что не  так  уж  и  плохо  остаться  в  этом
времени. В полной изоляции от остальных творцов  есть  свои  преимущества.
Здесь мы свободны от их козней и интриг. Здесь я могу  сбросить  со  своих
плеч тяжкий груз ответственности, которую они на меня взвалили. Мы с  Аней
можем счастливо жить в Раю, как нормальные люди - не богиня  и  порождение
творцов, а обыкновенные  мужчина  и  женщина,  живущие  простой  жизнью  в
первобытные времена.
   Жить нормальной жизнью,  освободившись  от  творцов,  -  этой  мысли  я
улыбнулся во тьме  и  впервые  со  времени  прибытия  сюда  позволил  себе
полностью, ничего не опасаясь, погрузиться в глубокий, восхитительный сон.
   Но  сон  обернулся  кошмаром.  Нет,   не   сновидением   -   посланием.
Предупреждением.
   Мне привиделась статуя Сетха из небольшого каменного  храма  на  берегу
Нила. У меня на глазах статуя вдруг замерцала и  ожила.  Пустые  гранитные
глаза стали сердоликовыми, медленно моргнули  и  сфокусировались  на  мне.
Чешуйчатая голова повернулась и слегка склонилась. Волна невероятно сухого
жара выжгла из моего тела все силы,  будто  внезапно  распахнулась  дверца
исполинской топки. Легкие опалило едким серным дымом. Сетх разинул  пасть,
издав шипение, и я увидел несколько рядов заостренных зубов.
   Его присутствие ошеломляло. Он высился надо мной, стоя на  двух  ногах,
оканчивавшихся когтистыми ступнями. Его длинный хвост  медленно  дергался,
пока он разглядывал меня, как хищник, столкнувшийся с крайне беспомощной и
тупоумной дичью.
   "Ты Орион".
   Он не произносил слов - они звучали в моем мозгу. Голос Сетха буквально
источал жестокость и злобу, настолько глубокую и острую,  что  колени  мои
подогнулись.
   "Я Сетх, хозяин  этого  мира.  Тебя  послали  уничтожить  меня.  Оставь
надежды, безмозглый человечишка! Это невозможно".
   Я не мог говорить, не мог далее  шевельнуть  пальцем,  точь-в-точь  как
тогда, когда был впервые возвращен к жизни Золотым. Его  присутствие  тоже
сковывало меня по рукам и ногам - он встроил в мой мозг такой рефлекс.  Но
вопреки этому я научился отчасти справляться с подобной  реакцией.  Теперь
же чудовищный фантом поработил мое тело  так  полно  и  безраздельно,  как
Золотому богу никогда не удавалось. Я с непоколебимой  уверенностью  знал,
что Сетх способен остановить мое дыхание одним лишь  взглядом,  прекратить
биение моего сердца, просто прищурив свои пылающие глаза.
   "Твои творцы боятся меня, и они правы. Я истреблю их  самих  и  все  им
созданное, начиная с тебя".
   Я  отчаянно  пытался  пошевелиться,  сказать  что-нибудь  в  ответ,  но
совершенно не владел собственным телом.
   "Тебе кажется, что ты нанес мне удар, убив  одно  из  моих  творений  и
похитив ничтожную кучку рабов из моего сада".
   Ужас, вселяемый в меня Сетхом, перехлестывал через край, простираясь за
пределы рассудка, доводя до безумия. Я осознал, что взираю на древний ужас
человечества, на существо, которое впоследствии назовут сатаной.
   "Ты вообразил, будто можешь избегнуть  моей  кары,  добравшись  до  так
называемого Рая", - продолжал Сетх, выжигая слова в моем сознании  каленым
железом.
   Смеяться он  не  умел,  но  в  его  голосе  я  ощутил  вспышку  жгучего
злорадства, когда он провозгласил:
   "Я ниспошлю вам кару, которая заставит этих ничтожных мерзавцев  молить
о смерти и неугасимом пламени. Даже в вашем Раю я настигну  вас  темнейшей
из ночей и заставлю молить о пощаде. Не ждите этого сегодня.  Быть  может,
пройдет еще не одна ночь. Но кара неотвратима, и притом скорая".
   Я уже дрожал от напряжения, пытаясь вырваться из  мысленных  пут  -  но
совершенно молча, ибо был лишен голоса. Я далее не вспотел, хотя  вся  моя
сила до последней капли уходила  на  борьбу  со  злобной  волей  страшного
врага.
   "Не  пытайся  противиться   мне,   человечишка!   Наслаждайся   крохами
оставшейся тебе жизни. Я уничтожу вас всех до единого, и женщину,  которую
ты любишь, эту самозваную богиню, с вами заодно. Ее ждет мучительнейшая из
смертей".
   И вдруг я завопил, причем так,  что  легкие  мои  будто  выворачивались
наизнанку. Сидя на покрытой мхом земле  среди  деревьев  Рая,  я  орал  от
ужаса, заодно изливая в этом крике и ненависть к себе самому -  ненависть,
порожденную моим бессилием.



        "5"

   Все сгрудились около меня, тараща глаза, в которых застыл немой вопрос.
   - Что стряслось, Орион?!
   - Ничего, - отозвался я. - Дурной сон, и только. - Но я взмок как  мышь
и вынужден был собрать всю свою волю, чтобы удержаться от дрожи.
   Меня  попросили  рассказать   сон,   чтобы   собравшиеся   смогли   его
истолковать, я же твердил, что ничего не помню,  и  в  конце  концов  меня
оставили в покое.
   Но люди были явно встревожены. А Аня смотрела на меня испытующе. Она-то
понимала, что обычный кошмар не заставил бы меня издать ни звука.
   - Надо трогаться! - объявил я всем. Нам следует углубиться в лес,  уйти
подальше от равнины. - Подразумевая: "Как можно дальше от Сетха", - хотя и
не произнес этого вслух.
   - Это был Золотой? - осведомилась шагавшая рядом со  мной  Аня.  -  Или
кто-то другой из творцов?
   Тряхнув головой, я проронил одно-единственное слово:
   - Сетх.
   Она страшно побледнела.
   Несколько дней мы брели по лесу, следуя вдоль ручья, пока он  не  вывел
нас к речушке, которая несла свои воды на юг. Теперь уже все мужчины  были
вооружены копьями, и я научил их укреплять деревянные острия, обугливая их
в пламени костра. Мне хотелось отыскать место, где есть кремневая галька и
кварц, чтобы можно было приступить к изготовлению каменных орудий.
   Среди  зелени  ветвей  порхали  птицы,  радуя  глаз  яркими  переливами
оперенья.  Неумолчное  жужжание  насекомых  стало   привычным   и   потому
незаметным фоном. Белки и прочие  пушные  зверьки  при  нашем  приближении
взбегали  повыше  на  деревья  и  застывали,  подергивая   хвостами,   они
внимательно наблюдали за нами  глазами-бусинками.  По  мере  углубления  в
окутанный безмятежным покоем лес, страх перед  тайным  присутствием  Сетха
мало-помалу угасал.
   Днем все выглядело мирным и дружелюбным,  а  вот  ночью  дела  обстояли
иначе. Темнота преображала мир. Даже сидя у большого костра, дававшего нам
свет и тепло, мы ощущали затаившуюся в сумраке леса зловещую угрозу.  Тени
метались, как живые. Из темноты доносилось уханье и  стоны.  Даже  деревья
казались черными исковерканными фигурами, которые  тянули  к  нам  корявые
пальцы. Холодные щупальца  тумана  шевелились  за  краем  светлого  круга,
исподволь подбираясь все ближе,  как  только  прогоревший  костер  начинал
угасать.
   В те беспросветные, жуткие ночи сон  бежал  от  нас,  часто  прерываясь
кошмарами и страхами перед неведомыми и невидимыми тварями, шнырявшими  во
мраке. Вперед мы шли при свете  дня,  когда  лес  полнился  жизнерадостным
пением птиц и был расцвечен радужными лучами солнца, пронизывавшими листву
высоких деревьев, а по ночам сбивались в кучу, трепеща  перед  неизвестной
опасностью.
   Наконец  мы  вышли  к  гряде  высоких  зубчатых  скал,  где  речушка  -
собственно говоря, наш ручей уже превратился в реку - пробила  себе  русло
сквозь монолитный камень. Двигаясь  по  узенькой  тропке,  вившейся  между
рекой и скалами, мы  вышли  к  полукруглой  котловине.  Казалось,  могучая
ладонь великана вырвала в этом месте полукруглый кусок скалы.
   Оставив Аню с остальными на берегу, я отправился осматривать котловину.
Ее вогнутые стены вздымались ввысь охряными, желтыми и  серыми  террасами,
образованными разноцветными пластами гранита. По обе стороны от  котловины
высились остроконечные скалы, словно прямые, стройные  шпили  выделявшиеся
на фоне ярко-синих небес.
   Усеянное  валунами  дно  котловины  поросло  кустарником   и   молодыми
деревцами, а сквозь эту живую изгородь проглядывали  черные  устья  пещер,
зиявших в стенах. Вода и лес под рукой, держать здесь оборону очень удобно
- любой подступающий враг будет как на ладони.
   -  Устроим  здесь  стоянку!  -  крикнул  я  спутникам,  расположившимся
отдохнуть у воды.
   - ...стоянку! - эхом прокатилось по котловине.
   Все испуганно подскочили. Не успел я начать спуск, как весь  отряд  уже
ринулся к тому месту, где я стоял.
   - Мы слышали твой голос дважды, - испуганно сообщил Нох.
   - Это эхо, - объяснил  я.  -  Вот  послушайте!  -  И,  возвысив  голос,
выкрикнул собственное имя.
   - Орион! - откликнулось эхо.
   - Бог из скалы! - еле выговорила Рива. Колени ее тряслись.
   - Нет-нет, - пытался разубедить их я. - Сама  попробуй.  Прокричи  свое
имя, Рива.
   Она  лишь  крепко  сжала  губы  и,  испуганно  уставившись   в   землю,
отрицательно затрясла головой.
   Вместо нее крикнула Аня. Следующим на это отважился юный Крон.
   - Это все-таки бог, - не унимался Нох. - А может, злой дух.
   - Ни то, ни другое, - стоял я на своем. - Это  всего-навсего  природное
эхо. Звук отражается от скалы и долетает до нашего слуха.
   Они явно не желали принимать столь прозаичное объяснение.
   Наконец я сказал:
   - Ладно, уж если это бог, то добрый, он будет нас  защищать.  Никто  не
сможет бесшумно пробраться через котловину.
   Они неохотно  согласились  со  мной.  Пробираясь  сквозь  нагромождение
валунов и сплетение деревьев к пещерам, я заметил, с  какой  опаской  люди
относятся к этому населенному призраками месту.  Но  их  суеверные  страхи
отнюдь не вызвали во мне раздражения - напротив, я почти обрадовался,  что
они   наконец-то   продемонстрировали   хоть   какую-то   силу   духа    и
самостоятельность мышления. Вообще-то люди сделали, как я сказал, но  зато
проявили  недовольство.  Это  уже  не  бессловесное  стадо,   покорное   и
трусливое. Они еще слушаются - но не беспрекословно, и то хорошо.
   Нох настаивал на необходимости сложить пирамидку у входа  в  котловину,
дабы умилостивить вещающего бога. Я считал это суеверием и вздором, но все
равно помог им сложить небольшую кучу камней.
   - Ты испытываешь нас, Орион, правда? - изрек Нох, с пыхтением укладывая
камень на вершину небольшой, по грудь, пирамидки.
   - Как испытываю?
   Остальные мужчины собрались вокруг. Их тут было восемь, считая Крона  и
другого юношу. Теперь, когда работа была закончена, их больше  интересовал
наш разговор.
   - Ты ведь сам бог. Наш бог.
   - Нет, - покачал я головой. - Я всего-навсего человек.
   - Ни один человек не мог бы убить дракона,  охранявшего  нас,  -  подал
голос Ворн, в черной бороде которого уже серебрились  седые  пряди,  а  на
голове намечалась плешь.
   - Дракон едва не прикончил меня. Если бы не помощь Ани, он бы победил.
   - Ты зрелый мужчина,  а  у  тебя  не  растет  борода,  -  веско,  будто
высказывая весьма серьезный аргумент, заявил Нох.
   - Просто борода у меня растет очень медленно, - развел я руками. -  Это
не делает меня богом, уж поверьте.
   - Ты вернул нас в Рай. Только одному...
   - Я не Бог! - непререкаемым тоном сказал я. - А ты  -  вы  все  -  сами
вернулись в Рай. Вы пришли сюда так  же,  как  и  я.  В  этом  нет  ничего
божественного.
   - И все-таки, - не мог угомониться Нох, - боги _есть_!
   Тут  мне  ответить  было  нечего.  Я  знал,  что  в  собственном  мире,
отделенном от нас тысячелетиями, существуют мужчины и женщины,  наделенные
божественным могуществом - и вместе с тем болезненным эгоцентризмом.
   Все смотрели на меня, дожидаясь ответа. В конце концов я сказал:
   - Есть много вещей, которые мы не понимаем. Но я лишь человек, а голос,
отражавшийся от скалы, - просто звук.
   Нох с многозначительной улыбкой на губах взглянул на товарищей. Что  бы
я им не втолковывал, эти дети каменного века не  сомневались,  что  узнают
бога с первого же взгляда.
   Если они и боялись меня, как бога, или опасались эха - вещающего  бога,
через  два-три  дня  их   страхи   бесследно   развеялись,   чему   весьма
способствовала спокойная, сытая жизнь, которую мы вели.  Пещеры  оказались
сухими и просторными, непуганая дичь в изобилии водилась в окрестностях, и
добывать ее было довольно легко.  Люди  повеселели.  Мужчины  охотились  и
ловили в реке рыбу, женщины собирали фрукты, съедобные коренья и орехи.
   Аня научила их находить зерна злаков; показала, как, рассыпав зерно  на
плоском камне, растирать его сверху другим камнем,  а  затем  подбрасывать
искрошенную массу в воздух, чтобы отвеять мякину. К исходу недели  женщины
начали печь грубые плоские хлебцы, а я обучил мужчин делать луки и стрелы.
   Крон вместе  с  другим  юношей  стали  страстными  приверженцами  ловли
пернатой дичи при помощи сплетенных из лиан сетей. Так что у нас не только
появилось новое вкусное блюдо, но и материал для оперения стрел.
   Однажды ночью, когда мы с Аней  лежали  в  своей  отдельной  пещере,  я
похвалил ее познания.
   - Я научилась всему этому  еще  несколько  жизней  назад,  перед  самым
наводнением, которое настигло нас возле горы Арарат. Ты разве не помнишь?
   Смутные образы зароились  в  моем  сознании.  Охотничье  племя,  весьма
схожее с тем, которое я опекал сейчас.  Наводнение,  вызванное  злобным  и
опасным врагом. На миг я будто вновь пережил смертную муку,  захлебнувшись
в кипящих водах потопа.
   - Ариман, - проронил я скорее для себя, нежели для Ани.
   - Ты вспоминаешь все больше и больше!
   В пещере было темно: огня мы не разводили.  Но  даже  при  свете  звезд
стало заметно, что  Аня  вдруг  оживилась.  Приподнявшись  на  локте,  она
настойчиво спросила:
   - Орион, а ты не пытался вступить в контакт с творцами?
   - Нет. Уж если ты не смогла, то я и подавно не сумею.
   - Твоя мощь значительно выросла с той поры,  как  ты  был  сотворен,  -
торопливо, возбужденно заговорила она. - Сетх  блокирует  меня,  но,  быть
может, ты сумеешь пробиться!
   - Не понимаю, каким образом...
   - Попытайся! Я буду работать, помогать тебе. Возможно, вместе мы сумеем
преодолеть силу, которую он пустил в ход, чтобы заблокировать меня.
   Кивнув, я повернулся и лег навзничь. Каменный пол пещеры еще  не  остыл
от дневного тепла. Как и все остальные, мы устроили себе постель из  веток
и мха в глубине пещеры. Я покрыл ее шкурой убитого  мной  оленя  -  самого
крупного зверя, которого нам удалось добыть в окружавшем нас щедром  лесу.
Я знал, что здесь водятся волки - по ночам мы слышали их вой. Но  к  нашим
пещерам, расположенным на крутом склоне и  огражденным  пламенем  костров,
волки не приближались.
   - Так ты попробуешь? - с мольбой повторила Аня.
   - Да. Конечно.
   Но внутренне я противился этому. Мне _было по сердцу_  это  место,  это
время, моя жизнь с Аней. Все в моей душе восставало  против  возобновления
контакта с творцами, которые непременно вынудят нас вернуться к выполнению
миссии, взваленной ими на нас. Меня мутило от  их  нескончаемых  махинаций
при управлении континуумом, от их мелочных склок между собой,  приводивших
к кровавым распрям вроде тех, что разгорелись под стенами Иерихона и Трои.
Как только мы с ними свяжемся, нашей райской жизни придет конец.
   И тут я вспомнил о неуемной злобе Сетха, увидел его дьявольский  лик  и
пылающие глаза, услышал его злорадный  голос:  "Я  уничтожу  вас  всех  до
единого, и женщину, которую ты  любишь,  эту  самозваную  богиню,  с  вами
заодно. Ее ждет мучительнейшая из смертей".
   Сжав ладонь Ани, я закрыл глаза. Лежа рядом, мы вместе сосредоточились,
объединив усилия в попытке мысленно связаться с творцами.
   Увидев свечение, я на мгновение подумал, что нам удалось пробиться. Но,
в отличие от золотистой ауры далекого пространства и времени творцов,  это
свечение было тускло-красным,  как  мрачное  пламя  геенны  огненной,  как
недреманное зловещее око кроваво рдевшей  звезды,  загоравшейся  над  нами
каждую ночь.
   Свечение сгустилось,  обретая  четкие  контуры,  словно  изображение  в
наведенном на резкость телескопе, и Сетх устремил  на  меня  безжалостный,
полный ненависти взор.
   "Скоро, Орион.  Теперь  весьма  скоро.  Я  знаю,  где  вы,  и  ниспошлю
обещанную кару. Погибель  твоя  будет  медленной  и  мучительной,  гнусный
примат!"
   Я рывком сел.
   - Что было? - спросила Аня, тоже садясь. - Что ты видел?
   - Сетха. Он знает, где мы. По-моему, мы обнаружили себя, пытаясь  войти
в мысленный контакт с творцами. Мы попали в расставленную им западню.



        "6"

   Остаток ночи мы с Аней решали, что делать дальше.  Увы,  выбирать  было
почти не из чего.  Можно  остаться  здесь,  хоть  Сетх  и  знает,  где  мы
находимся. Можно попытаться бежать дальше в леса в надежде, что он нас  не
отыщет. При любой попытке войти в контакт с творцами поток нашей мысленной
энергии оповестит Сетха о том, куда мы ушли, словно  яркий  луч  лазера  в
ночной тьме. А если нам не удастся  связаться  с  творцами,  мы  останемся
практически  беспомощны  перед  противостоящим   нам   чудовищем   и   его
грандиозным могуществом.
   Мы так и не приняли никакого решения. Куда бы  мы  ни  устремили  взор,
повсюду  маячил  мрачный,   гибельный   призрак.   Наконец,   когда   свет
зарождавшегося дня тронул край небес, Аня  устало  вытянулась  на  оленьей
шкуре, закрыла глаза и погрузилась в тревожный сон.
   А я сел у входа в пещеру,  привалившись  спиной  к  жесткому  камню,  и
принялся осматривать поросшее растительностью, загроможденное валунами дно
котловины. С того места, где я сидел, была видна  река,  которая  неспешно
несла свои воды к югу, и небольшой участок берега по  другую  ее  сторону.
Отсюда любого врага можно увидеть как на ладони.  И  даже  малейший  шорох
будет подхвачен и усилен природным рупором котловины.
   Несмотря на сияние солнца, тлевшая головешка кирпично-красной звезды не
сходила с утреннего небосклона. Один лишь ее  вид  леденил  кровь  в  моих
жилах; ее там быть  не  должно.  Чуждая  этим  небесам  звезда  словно  бы
возвещала весть, что все идет не так, как следует.
   Потом я увидел, что Нох и прочие выбираются из пещер. Старик явно окреп
и  набрался  силенок.  Его  грудная   клетка   стала   шире,   под   кожей
перекатывались тугие узлы мышц. Даже худосочная Рива чуточку располнела  и
стала привлекательнее. Рубцы на ее спине поджили, остались лишь постепенно
бледневшие лиловые синяки.
   Спустившись по крутому склону на дно котловины, я догнал Ноха по пути к
реке. Его макушка едва доставала до моего плеча, при разговоре со мной ему
приходилось  щуриться  из-за  яркого  света  восходившего  солнца,  но  от
прежнего униженного вида не осталось и следа.
   Бок о бок мы подошли к реке и справили  нужду  на  глинистом  берегу  -
равны хотя бы в этом.
   - Пойдем сегодня охотиться? - осведомился Нох.
   - А как по-твоему? Надо ли? - вопросом на вопрос ответил я.
   - У нас осталось много мяса от добытой вчера  козы,  -  проговорил  он,
дергая себя за клочковатую бороду, - но по пути домой в  грязи  на  берегу
реки я видел отпечатки лап большущего зверя. Таких мы раньше не встречали.
   Он отвел меня к тому месту, где заметил отпечатки, оказавшиеся  следами
медведя, и притом  крупного.  Мне  казалось,  что  разумнее  держаться  от
подобного зверя подальше. Судя по величине отпечатков, если этот  пещерный
медведь встанет на дыбы, то окажется не менее семи футов росту.  Массивные
лапы, оставившие такие следы,  легко  могут  перебить  человеку  хребет  с
одного удара. Я описал Ноху облик медведя, его неистовый нрав и рассказал,
насколько он опасен в схватке.
   К моему изумлению, рассказ Ноха не  обескуражил,  а,  напротив,  только
раззадорил. Теперь ему не терпелось выследить медведя.
   - Мы можем его убить! -  твердил  он.  -  Если  все  мужчины  соберутся
вместе. Мы можем выследить его и прикончить.
   - Но чего ради? - недоумевал я. - К чему подвергать себя опасности?
   Нох снова подергал себя за бороду, подыскивая  разумное  объяснение.  Я
догадывался, что у него на уме. Ему хотелось убить медведя, чтобы доказать
себе, а заодно и женщинам, что он могучий охотник. Король леса.
   Но вместо этого он заявил:
   - Если зверь настолько опасен, как ты говоришь, Орион, то он ведь может
ночью заявиться к нам в пещеры и напасть на нас! Куда опаснее  не  убивать
его, чем охотиться на него.
   Я  ухмыльнулся.  Нох  наконец-то  начал   проявлять   самостоятельность
мышления; рабская покорность уступила место неукротимости охотника.  Может
быть, он еще станет вождем.
   И тут мне в голову пришла новая мысль.  А  что,  если  этот  медведь  -
орудие Сетха? Огромный пещерный медведь  может  перебить  половину  нашего
маленького племени, если ночью внезапно набросится на нас.
   - Ты прав, - сказал я. - Собирай мужчин, и пойдем по следу медведя.
   Со мной отправились все восемь мужчин племени. Каждый взял с  собой  по
два грубо сработанных копья. У меня через  плечо  висел  лук  и  полдюжины
стрел, связанных пучком. У некоторых охотников имелись примитивные ножи  -
серповидные обломки кремня, которые удобно было держать в руках. Аня  тоже
хотела пойти, но я умолил ее остаться  с  женщинами,  чтобы  не  разрушить
едва-едва установившееся и пока шаткое разделение труда.
   - Очень хорошо, - она с неудовольствием вздернула подбородок, - я  буду
сидеть при женщинах, а все удовольствие достанется тебе.
   - Организуй пристальное наблюдение за окрестностями, - предупредил я. -
Не исключено, что этого медведя подослал Сетх - просто  для  отвода  глаз,
чтобы увести мужчин подальше от пещер.
   День выдался долгий и тяжелый, а мне  еще  приходилось  постоянно  быть
начеку. Если этот пещерный медведь не забрел в здешний  лес  случайно,  то
могут появиться и другие. Но, несмотря на усердные поиски, мы нашли  следы
лишь одного животного.
   Цепочка следов тянулась вдоль реки. Мы брели по берегу  под  лиственным
навесом обступивших поток деревьев. Пестрые пичуги щебетали среди  ветвей,
а насекомые мелькали перед глазами, словно обезумевшие от послеполуденного
зноя солнечные зайчики.
   Крон взобрался на высокую покосившуюся сосну и оттуда крикнул:
   - Река круто заворачивает  вправо,  а  потом  делается  очень  широкой.
Будто... А-а-а!
   Его внезапный вопль напугал нас. Юноша яростно молотил ладонями  воздух
вокруг  головы  и  одновременно  пытался  сползти   со   своего   насеста.
Приглядевшись повнимательнее, я обнаружил, что его окружила  туча  злобных
пчел.
   Я опрометью кинулся к дереву. Соскользнув, Крон  сорвался  и  обрушился
вниз, по пути ломая нижние ветки. Одолев  последний  десяток  футов  одним
прыжком, я подставил руки, на  мгновение  задержал  его  и  вместе  с  ним
грохнулся на землю, неподобающе шлепнувшись плашмя.  От  удара  я  лишился
дыхания, а мои руки пронзила такая боль, будто их  выдернули  из  плечевых
суставов.
   Пчелы, злобно жужжа, устремились вслед за парнишкой.
   - В реку! - скомандовал я.
   Все вместе мы изо всех сил устремились к реке, словно за  нами  гнались
демоны, и, забыв о достоинстве, плюхнулись в холодную воду, а  разъяренные
пчелы зависли в воздухе свирепым облаком, сулившим жгучую боль. Ни один из
моих спутников не  умел  плавать,  но  все  тотчас  же  последовали  моему
примеру, когда я нырнул с головой.
   Затем из воды высунулись девять голов. Все фыркали,  пуская  фонтанчики
изо рта - мокрые волосы  залепили  глаза,  -  и  отчаянно  махали  руками,
отбиваясь от крошечных истязателей. Но мы зашли в реку достаточно  далеко,
и рой завис в нескольких ярдах от нас, все  еще  заявляя  о  своих  правах
жужжанием, но больше не преследуя нас.
   Минут пять мы простояли в реке, погрузив ноги в ил и едва выглядывая из
воды. Наконец недовольные пчелы вернулись к своему улью, расположенному  у
верхушки кроны дерева.
   - Все еще думаешь, что я бог? - спросил я у Ноха, снимая со своего носа
мокрый стебель кувшинки.
   Тут все расхохотались. Старик покатывался со смеху, указывая на  Крона.
Лицо юноши распухло от укусов и стало пламенно-пунцовым. Конечно,  это  не
повод для смеха,  но  мы  истерически  хохотали  до  колик  -  все,  кроме
несчастного подростка.
   Мы еще ярдов сто брели по течению, пока не решились выползти на  берег.
Крон явно страдал от боли. Я  усадил  его  на  бревно,  сфокусировал  свое
зрение таким образом, чтобы видеть крохотные жала,  застрявшие  в  опухшем
лице и плечах юноши, и принялся их вытаскивать, пользуясь  вместо  пинцета
собственными ногтями. Он всякий раз охал и дергался, но в конце  концов  я
извлек все жала до единого, после чего намазал ему лицо мокрой глиной.
   - Ну, как ты чувствуешь себя теперь?
   - Лучше, - жалобным голосом вымолвил он. - Грязь холодит.
   Нох и остальные все  еще  хихикали.  Лицо  Крона  было  замазано  таким
толстым слоем глины, что остались видны лишь глаза да рот.
   Солнце уже склонялось к западу. Я сомневался, что мы успеем  при  свете
дня отыскать медведя, не говоря уж о том, чтобы  убить  его.  Однако  меня
заинтересовало данное Кроном описание реки за излучиной.
   Поэтому мы пошли прямиком через лес, покинув  берег.  Идти  здесь  было
нелегко из-за густого подлеска. Нашу незащищенную кожу  ранили  колючки  и
обжигала крапива. Мы продирались сквозь кусты около получаса,  прежде  чем
снова увидели реку - широко разлившуюся и превратившуюся в озеро.
   А на полянке  у  воды  сидел  наш  медведь,  пристально  вглядываясь  в
подернутую легкой рябью воду. Мы застыли, почти не  дыша,  под  прикрытием
густых кустов ежевики. С реки веял  ветерок,  унося  наш  запах  прочь  от
чуткого нюха зверя, который не подозревал, что мы рядом.
   Огромный медведь размерами и бурым  цветом  шерсти  напоминал  барибала
[млекопитающее семейства медведей; обитает в лесах Северной Америки]. Если
б мы поставили Крона на плечи Ноха, стоявший на задних лапах  медведь  все
равно оказался бы выше. Мне бросилось в глаза, что  ледяное  прикосновение
реальности остудило пыл моих охотников. Сзади кто-то громко сглотнул.
   Такой же точно  медведь  однажды,  в  другом  тысячелетии,  убил  меня.
Неожиданное воспоминание заставило меня поежиться.
   Не замечая нас, медведь встал, осторожно зашел в  воду  и  застыл,  как
статуя, устремив взгляд в глубину. Несколько секунд  он  хранил  полнейшую
неподвижность, потом вдруг одной лапой молниеносно ударил  по  воде,  и  в
воздух взмыла большая серебристая  рыбина.  Солнечные  блики  заиграли  на
чешуе и разлетевшихся брызгах, потом рыбина  шлепнулась  на  траву,  забив
хвостом и отчаянно разевая рот.
   - Ты еще не раздумал завалить медведя? - прошептал я на ухо Ноху.
   Тот прикусил нижнюю губу,  со  страхом  глядя  на  зверя,  но  все-таки
энергично затряс  головой.  Мы  потратили  слишком  много  времени,  чтобы
вернуться с пустыми руками, предъявив женщинам лишь  укусы  на  измазанном
глиной лице Крона.
   Не нарушая молчания, я жестами заставил людей выстроиться полукругом  и
припасть к земле. Потом медленно, чтобы не привлечь внимания  поглощенного
рыбалкой медведя, снял лук с плеча и развязал пучок стрел.  Дав  остальным
знак не шевелиться, я тихо, осторожно пополз вперед -  хотя  передвигаться
подобным способом пристало скорее змее, чем опытному охотнику.
   Я понимал, что такими стрелами не попадешь даже в  огромного  пещерного
медведя, если не подобраться к нему вплотную. Я полз, не обращая  внимания
на впивавшиеся в тело шипы и колючки. В небе не  прекращали  свою  веселую
перекличку птицы, да  сварливо  стрекотала  белка  среди  ветвей  могучего
дерева.
   Один раз медведь вскинул голову и оглянулся. Я распластался  на  земле.
Он невозмутимо вернулся к рыбалке. Второй молниеносный удар - и  еще  одна
великолепная форель сверкнула в воздухе, приземлившись рядом с первой.
   Я медленно встал  на  одно  колено,  прицелился  и  натянул  тетиву  до
предела. Громадный медведь был так близко,  что  промахнуться  я  не  мог.
Тетива зазвенела. Стрела вонзилась между ребрами медведя, пронзив  толстую
шкуру.
   Зверь рявкнул - легкая рана лишь рассердила  его  -  и  развернулся.  Я
вскочил на ноги и пустил еще одну стрелу.  Медведь  поднялся  и  встал  на
дыбы, став чуть ли не выше меня. Я целился ему в глотку, но стрела, будучи
кривой, в полете отклонилась,  попав  зверю  в  плечо.  Должно  быть,  она
наткнулась на кость, потому что срикошетировала, как пуля от брони.
   Вот теперь зверь разъярился по-настоящему. С громким ревом, от которого
закладывало уши, он опустился на все четыре лапы  и  ринулся  на  меня.  Я
развернулся и побежал, надеясь, что у моих охотников  достанет  отваги  не
броситься врассыпную и атаковать медведя с двух сторон, когда он промчится
между ними.
   Они меня не подвели. Следом за мной зверь вломился в  кусты,  и  восемь
перепуганных, взвинченных мужчин с воплями вогнали свои копья в его  бока.
Медведь взревел и повернулся к новым врагам.
   Дело обернулось для нас  скверно  -  копья  сломались,  разлетевшись  в
щепки. Хлынула кровь. Рев зверя заглушал крики ярости, издаваемые  людьми.
Мы кололи бедное животное, пока оно не превратилось в окровавленную  груду
меха, содрогавшуюся на покрасневшей,  скользкой  земле.  Я  прекратил  его
мучения ударом кинжала - лишь  тогда  пещерный  медведь  наконец  перестал
биться и умолк.
   Все мы просто повалились на землю  и  несколько  секунд  не  двигались,
дрожа  от  изнеможения  и  мало-помалу  приходя  в  себя.  Мы  тоже   были
окровавлены с головы до ног, но,  похоже,  то  была  кровь  нашей  жертвы.
Пострадал только один из нас - охотник по имени  Пирк  сломал  предплечье.
Невзирая на его вопли, я вправил кость, а затем наложил  лубки  из  ствола
молодого деревца и сделал из лиан перевязь для руки.
   - Аня умеет делать лечебные припарки, - сообщил я Пирку. -  Скоро  твоя
рука заживет.
   Он кивнул. От боли лицо его было белее мела, а бескровные губы  сжались
в тоненькую ниточку.
   Тем временем остальные уже  занялись  разделкой  туши.  Нох  непременно
хотел унести с собой его череп и шкуру, желая показать женщинам, что охота
прошла успешно.
   - Когда мы повесим этот ужасный череп над пещерами, ни  одна  тварь  не
осмелится угрожать нам, - провозгласил он.
   Уже опускались сумерки, когда я вдруг  ощутил,  что  поблизости  кто-то
есть. Разделка медведя продвигалась медленно. Мы с Кроном набрали сучьев и
развели костер. Вот тогда-то я и понял, что  во  мраке  вокруг  собираются
чужаки - и не звери, а люди.
   Встав с земли, я чуточку отошел от костра, чтобы приглядеться к  теням,
мелькавшим среди листвы, бессознательно опустил руку и выхватил кинжал  из
ножен на бедре.
   - Что там, Орион? - вскинулся наблюдавший за мной Крон.
   Приложив палец к  губам,  я  призвал  его  к  молчанию.  Семеро  мужчин
оставили работу и посмотрели на  меня,  потом  с  беспокойством  устремили
взгляды в сторону теней.
   Тут листья раздвинулись; оттуда выступил человек и важно  оглядел  нас.
Свет костра придавал его лицу красноватый оттенок  и  плясал  огоньками  в
глазах. В руке одетого в шкуры  пришельца  было  копье,  которое  он  упер
древком в землю. Ростом он был не выше  Ноха  и  прочих,  но  сложен  явно
лучше, широк в плечах и куда более уверен в себе. И заметно старше их: его
длинные волосы и  борода  почти  совсем  поседели.  Окинув  взглядом  нашу
импровизированную стоянку, он не упустил ни малейшей детали.
   - Кто ты? - спросил я.
   - А вы кто? - откликнулся он. - И зачем вы убили нашего медведя?
   - Вашего?!
   Воздев свободную руку, он описал в воздухе полукруг.
   - Вся земля вокруг озера - наши угодья. Здесь  охотились  наши  отцы  и
отцы наших отцов, как до них поступали их отцы.
   Из тени на свет выступили еще десять-двенадцать  мужчин,  которые  тоже
были вооружены копьями. С ними пришли пять молчаливых  псов.  Прижав  уши,
они угрожающе взирали на нас желтыми волчьими глазами.
   - Мы пришли сюда совсем недавно, - проговорил я. -  Мы  не  знали,  что
здесь охотятся другие.
   - Зачем вы убили нашего медведя? Он не причинял вам вреда.
   - Мы шли за ним от своей  стоянки,  которая  находится  далеко  отсюда.
Боялись, что он нападет на нас ночью, когда мы будем спать.
   Охотник тяжело вздохнул, чуть ли не застонал. Я осознал,  что  подобная
ситуация нова для него, как, впрочем, и для нас. Что делать? Сражаться или
удирать? А может, поискать третий путь?
   - Меня зовут Орион, - сообщил я.
   - А я - Крааль.
   - Наша стоянка на расстоянии дневного перехода вверх по реке, в  долине
вещающего бога.
   Это известие заставило его приподнять брови. Не давая  ему  времени  на
вопросы, я продолжал:
   - Мы пришли сюда совсем недавно, лишь несколько дней назад.  Мы  бежали
из сада.
   - Удрали от драконов?! - опешил Крааль.
   - И от ищеек, которые летали по воздуху, - вставил Нох.
   - Орион убил дракона, - с гордостью изрек Крон, - и  освободил  нас  от
хозяев.
   Настороженность  в  единый  миг  покинула  Крааля.  Его  товарищи  тоже
оживились. Казалось, напряжение покинуло даже собак.
   - Много раз я видел, как драконы захватывали людей,  чтобы  те  служили
им. Ни разу не слышал, чтобы человек убежал от них. А уж убить  дракона!..
Вы должны нам рассказать об этом.
   Пришельцы приблизились к костру и, отложив копья, расселись среди  нас,
чтобы послушать наше повествование.



        "7"

   Я не проронил почти ни  слова.  Нох,  Крон  и  даже  пострадавший  Пирк
наперебой излагали изумительную историю о  том,  как  я  в  одиночку  убил
охранявшего их дракона и вывел их в Рай, на свободу.  На  исходе  ночи  мы
разделили на всех принесенные каждым охотником  кусочки  вяленого  мяса  и
орехи, и беседа возобновилась.
   Подкрепляясь, мы  продолжали  рассказывать  друг  другу  о  совершенных
подвигах  и  пережитых  опасностях.  Пришедшие  с  отрядом  Крааля  собаки
изрядную часть ночи бродили где-то сами по себе, но под утро  вернулись  к
костру, вокруг которого сидели их хозяева.
   Охотники никак не могли  наговориться.  Крааль  поведал  нам,  что  его
собственная  дочь  с  мужем  были  похищены  драконами,  много  лет  назад
совершившими набег на их деревню в поисках рабов.
   - Они посчитали меня за мертвеца, - сказал он,  открывая  грудь,  чтобы
продемонстрировать нам изукрашенные узловатыми шрамами  ребра.  При  свете
костра рубцы казались багровыми и до сих пор не отболевшими.  -  Мою  жену
они убили.
   Один за другим охотники рассказывали свои истории.  Так  я  узнал,  что
ящеры Сетха время от времени совершают набеги в леса Рая и уводят людей  в
рабство, чтобы те трудились в саду на берегу Нила.
   Мое первое впечатление о саде Сетха оказалось совершенно ошибочным. Это
вовсе не Эдем. По сути, истинный Рай - в здешних густых чащах, где человек
волен бродить, где ему вздумается, и охотиться на дичь,  которой  полно  в
лесах.  Но  дьявольские  чудовища  Сетха  уводят  людей,   лишая   свободы
первобытных охотников, заставляя их делаться рабами-земледельцами.
   В пересказываемые из поколения в поколение легенды  об  Эдеме  вкралась
путаница - людей изгнали из Рая в сад, и не ангелы, а дьяволы.
   Очевидно, рептилии-рабовладельцы позволяли своим рабам  размножаться  в
неволе. Ребенок Ривы родился в рабстве. В ту ночь я  узнал,  что  родители
Крона и большинство мужчин моего отряда  подневольно  трудились  по  саду.
Ноха и еще пару других увели из Рая маленькими детьми.
   - Мы охотимся на тварей полевых  и  лесных,  -  сонным  голосом  сказал
Крааль. Глаза его блеснули в пробивавшемся сквозь  листву  холодном  свете
луны, - а драконы охотятся на нас.
   - Надо сражаться с драконами, - заявил я.
   - Нет, Орион, это невозможно, - устало покачал головой  Крааль.  -  Они
чересчур велики, чересчур проворны. Их когти срывают  мясо  с  костей.  Их
зубы сокрушают кости.
   - Их можно убить, - настаивал я.
   - Это не для нас.  Есть  вещи,  которые  человеку  не  под  силу.  Надо
принимать вещи такими, как они есть, а не предаваться пустым мечтам.
   - Но ведь Орион убил дракона! - напомнил Крон.
   - Может, оно и так, - отозвался Крааль тоном человека, слышавшего и  не
такие байки. - Пора спать. Довольно болтовни о драконах.  Хватит  и  того,
что после восхода нам придется сразиться друг с другом.
   Он произнес это совершенно равнодушно, без сожаления или восторга,  как
совершенно очевидную истину.
   - Сразиться друг с другом? - эхом откликнулся я.
   Крааль уже укладывался,  стараясь  устроиться  поудобнее  среди  корней
дерева.
   - Да. Какая жалость! Ваши рассказы мне по-настоящему понравились. И еще
мне хочется посмотреть на то место, где живет ваш вещающий бог. Но  завтра
мы будем драться.
   Я одного  за  другим  оглядел  всех  собравшихся:  их  двенадцать,  нас
девятеро, считая меня.
   - Но зачем нам драться?
   Терпеливо, будто несмышленому дитяти, Крааль пояснил:
   - Это наши угодья, Орион. Вы убили нашего медведя. Если мы отпустим вас
без боя, остальные тоже придут сюда и  будут  убивать  наших  зверей.  Что
тогда станет с нами?
   Лежа рядом со мной, он повернулся так, чтобы изувеченный  бок  оказался
сверху, и пробормотал:
   - Поспи, Орион. Завтра нам драться.
   Крон подошел ко мне и, наклонившись, прошептал мне на ухо:
   - Завтра они увидят, каков ты в бою!  Под  твоим  предводительством  мы
перебьем их всех до единого и заберем эту землю себе.
   Улыбнувшись, он перебежал на ровное местечко возле валуна  и  устроился
на ночлег.
   Один за другим все уснули, один  лишь  я  бодрствовал  среди  храпевших
охотников. Ну, по крайней мере предательства они не опасаются.  Ни  одному
из них даже в голову не пришло, что кто-нибудь отважится перерезать  горло
спящему.
   Я встал и, подойдя к берегу озера, прислушался к  плеску  воды.  Где-то
среди  деревьев  ухнула  сова  -  священный  символ  Афины.  Я  знал,  что
прообразом для мифов об Афине послужила Аня, а Золотой  бог,  несмотря  на
его безумие, вдохновил людей на создание легенды об Аполлоне.
   А я? Так называемые боги,  которым  еще  предстояло  сотворить  меня  в
отдаленном будущем, нарекли меня Орионом и  послали  охотиться  за  своими
врагами на  просторах  пространственно-временного  континуума.  В  Древнем
Египте меня называли Осирисом, умиравшим и возрождавшимся. Среди  снеговых
пустынь ледникового периода меня помнили как  Прометея,  ибо  я  пришел  к
умиравшей от холода и голода горстке людей и научил их разводить  огонь  и
выживать в опасном суровом мире.
   А кто я теперь, в этом времени  и  в  этом  месте?  Вскинув  голову,  я
посмотрел на звезды, рассыпанные  по  черному  бархату  небес,  и  тут  же
встретился взглядом с тусклым алым оком зловещей  звезды,  яркостью  своей
превосходившей Луну. От ее света на  землю  даже  падала  моя  тень.  Этой
звезды не было ни в одних небесах, виденных мною прежде. Я чувствовал, что
она как-то связана с Сетхом, его ящерами и порабощением первобытных людей.
   На мгновение меня вдруг охватило желание снова  попытаться  вступить  в
контакт с творцами. Но я медлил, опасаясь снова привлечь  внимание  Сетха.
Стоя на берегу озера, я слушал шелест ночного ветерка в листве деревьев  и
всем сердцем желал, чтобы творцы сами попытались связаться с нами.
   Но ничего не произошло. Снова послышалось  уханье  совы,  и  звук  этот
показался мне полным горечи хохотом.
   Я предпочел остаться на берегу озера,  а  не  возвращаться  к  угасшему
костру. Крааль настаивал на том, что мы должны драться, и я  ни  капли  не
сомневался, что дело отнюдь не кончится каким-нибудь безобидным  ритуалом,
не требовавшим кровопролития. С рассветом начнется битва, и мы пойдем друг
на друга, вооружившись копьями и кремневыми ножами.
   Если только не удастся придумать чего-нибудь получше.
   Я провел не один час в мрачных, зловещих раздумьях.  С  озера  поднялся
серый туман,  мало-помалу  принявший  деревья  в  свои  холодные  объятья,
целиком скрыв их и поглотив звезды. Луна посеребрила его своим блеском,  и
весь мир обратился в зябкую, зыбкую, лишенную очертаний чашу,  наполненную
холодным серым сиянием, лишь изредка слышалось уханье совы или  жутковатый
вой волков где-то вдалеке. Собаки Крааля  отзывались  лаем,  заявляя,  что
здесь их территория.
   Туман уже поднимался, и небосвод на  востоке  окрасился  нежно-розовыми
тонами, когда я ощутил, что кто-то  медленно  идет  в  мою  сторону  среди
окутанных туманом деревьев, направляясь к берегу. Это оказался Крааль.  Он
приблизился  ко  мне,  не  проявляя  ни  малейших  признаков  страха   или
замешательства,  и  окинул  взглядом   гладь   озера.   Поредевший   туман
рассеивался, как страх  перед  темнотой,  изгоняемый  лучами  восходившего
солнца.
   Крааль указал на зазолотившийся  горизонт  в  том  месте,  где  вот-вот
должно было выглянуть солнце.
   - Похититель Света подходит все ближе.
   Взглянув в направлении, которое он указывал вытянутой рукой,  я  увидел
тусклую красноватую звезду, мрачно рдевшую в разгоравшихся небесах.
   - А Истязателя почти не видно, - добавил Крааль.
   - Какого истязателя?
   - Ты разве его не видишь? Совсем рядышком с Похитителем  Света,  только
очень тусклый...
   Тут я впервые разглядел, что рядом с красной  звездой,  которую  Крааль
назвал Похитителем  Света,  виднеется  еще  одна  точка  света  -  блеклая
искорка, почти неразличимая для глаза.
   - А что означают эти имена? - поинтересовался я.
   - Ты что, не знаешь  о  Похитителе  Света  и  Истязателе?  -  удивленно
воззрился на меня Крааль.
   - Я пришел издалека, моя родина гораздо дальше, чем место, откуда Нох и
его компания.
   Задумчиво глядя вдаль, Крааль поведал мне легенду о  Похитителе  Света.
Боги - а среди них и бог Солнца, самый могущественный из всех, - ничуть не
Заботились о своих творениях. Они видели, как люди сражаются  за  жизнь  -
более слабые, чем медведи  и  волки,  всегда  голодные  и  холодные,  -  и
повернулись к ним спиной. Похититель  Света,  младший  бог,  сжалился  над
человечеством и решил подарить людям огонь.
   У меня перехватило дыхание. Легенда о Прометее! Это ведь я принес огонь
в дар первым людям, затерявшимся в сердце края вечных морозов и  снегов  в
ледниковом периоде. Крааль излагал историю на диковинный лад, но его слова
почти точно отражали жестокое безразличие так называемых богов.
   Похититель Света знал, что единственный способ принести огонь  людям  -
это похитить его у Солнца.  Поэтому  каждый  год  тусклая  красная  звезда
ворует у Солнца чуточку его света. Вместо того чтобы оставаться  в  ночном
небе, как  остальные  звезды,  она  потихоньку  прокрадывается  в  дневные
владения Солнца, с каждым днем  подбираясь  все  ближе  к  нему.  Наконец,
добравшись до Солнца, крадет немного огня. Потом вновь прячется  в  ночном
небе, где в темные годины отдает свет людям, яркостью своей затмевая Луну.
   Это была легенда о Прометее, превращенная в поэму  о  звездах.  Рассказ
Крааля имел смысл лишь в том  случае,  если  бы  вокруг  Солнца  вращалась
другая звезда - тусклый красный карлик, орбита которого лежала  бы  далеко
за пределами  Солнечной  системы.  Но  ведь  Солнце  -  одиночная  звезда,
сопровождаемая  свитой  планет.  Во  время  всех   моих   путешествий   по
пространственно-временному континууму это было так, а не иначе.
   До сегодняшнего дня.
   - А при чем тут Истязатель? - будто со стороны, услышал  я  собственный
вопрос.
   - Когда Похититель крадет огонь у Солнца,  бог  Солнца  и  прочие  боги
гневаются, - продолжал Крааль. - Истязатель терзает провинившегося,  снова
и снова пронзая его внутренности, круглый год,  и  так  будет  всегда,  до
скончания веков.
   "У сопутствующей звезды есть собственная планета,  обращающаяся  вокруг
нее", - сообразил я. С Земли кажется, что она проникает сквозь звезду,  то
исчезая,  то  показываясь  с  другой   стороны.   Истязатель,   пронзающий
внутренности  Похитителя  Света,  уподоблен  стервятнику,   выклевывавшему
печень у Прометея, прикованного богами к скале.
   - Вот так нам был дан огонь, Орион, - промолвил Крааль. - Это случилось
давным-давно, задолго до того, как дед моего деда начал охотиться у  этого
озера. Звезды показывают нам, что произошло, чтобы напомнить о нашем долге
перед богами.
   - Но, судя по твоим словам, боги отнюдь не  доброжелательны  к  нам,  -
отозвался я.
   - Тем более надо уважать и бояться их, Орион.  -  С  этими  словами  он
зашагал прочь, обратно к костру, с видом человека, выложившего неоспоримый
аргумент.
   К тому времени солнце уже поднялось над озером.  Охотники  пробудились.
Ворча и потягиваясь, они  облегчались  у  двух  деревьев.  Потом,  поровну
разделив остатки пищи, нашедшейся у людей Крааля и у моих, они  запили  ее
водой из озера, принесенной Кроном и Пирком в кожаных мехах.
   - Теперь время биться, - объявил Крааль, подбирая с земли свое  длинное
копье.
   Его люди выстроились  за  ним,  сжимая  в  руках  копья,  а  мой  отряд
сгрудился у меня за спиной. Собаки, сонно щурясь, лежали на земле,  свесив
из пастей розовые языки. Но их глаза не упускали ни одного движения.
   - Вас двенадцать, а нас только девять, - сказал я.
   - Тебе следовало привести больше мужчин, - пожал плечами Крааль.
   - У нас больше нет.
   Он махнул рукой, видимо давая понять, что это мои трудности, а не его.
   - Чем драться всем, - предложил я, - давайте устроим честный  поединок,
один на один.
   - А какой с этого прок? - приподнял брови Крааль.
   - Если победит ваш  боец,  мои  люди  уйдут  домой  и  больше  сюда  не
вернутся.
   - А если мой боец проиграет?
   - Тогда и вы, и мы можем в мире охотиться на этой земле.  Тут  довольно
дичи и для нас, и для вас.
   - Нет, Орион. Будет лучше перебить вас всех и на том  покончить.  Тогда
мы сможем взять еще и ваших  женщин.  А  все  остальные  племена,  которые
придут сюда, будут знать, что это  наша  земля  и  они  тут  охотиться  не
должны.
   - А как они об этом узнают?
   Он искренне изумился столь наивному вопросу.
   - Конечно, мы насадим ваши головы на колья, как же еще!
   - Предположим, - не сдавался я, - а если  мы  перебьем  всех  вас?  Что
тогда?
   - Вдевятером, считая двух  мальчишек  и  одного  калеку?  -  рассмеялся
Крааль.
   - Я убил дракона, - с ноткой стали в голосе проговорил я.
   - Это ты так говоришь.
   - Убил! Убил! - закричали мои охотники.
   Взмахом руки я заставил их умолкнуть, не желая,  чтобы  началась  драка
из-за спора о моей доблести. У  меня  вдруг  промелькнула  мысль,  которая
могла оказаться полезной. Я попросил Крона принести мне лук и стрелы.
   - Ты знаешь, что это? - спросил я, держа их перед Краалем.
   - Разумеется. Никуда не годится против копья. Лук - оружие для  засады,
а не для схватки лицом к лицу.
   Я вручил ему лук и стрелы со словами:
   - Пока мы не начали драться, попробуй выстрелить в меня.
   На лице Крааля промелькнуло удивление, потом подозрение.
   - Как это?
   - Выпусти в меня  стрелу,  -  шагая  к  величественному  старому  вязу,
пояснил я. - Я буду стоять здесь.
   - Не понимаю.
   - Ты не веришь, что я убил дракона. Увы, сейчас  рядом  нет  ни  одного
дракона, чтобы показать тебе, как я это сделал, так что я дам тебе  другое
доказательство. Стреляй в меня!
   С недоумением и опаской Крааль наложил стрелу  и  натянул  тетиву.  Мои
люди попятились от меня; мой противник немного подался вперед, словно  ему
не терпелось посмотреть, что я замыслил. Мне бросилось  в  глаза,  что  он
оттянул тетиву к груди, а не к щеке.
   Я перевел работу своих органов чувств в сверхбыстрый  режим,  и  все  в
окружавшем меня мире будто  замедлило  движение.  Зрачки  прицеливавшегося
Крааля чуточку сузились. Пичуга томительно медленно перепархивала с  ветки
на ветку, с неспешной грациозностью взбивая красноперыми крыльями воздух.
   Стоявший в десяти шагах от меня Крааль выпустил стрелу. Я  увидел,  как
она, вихляясь,  летит  ко  мне;  все-таки  сработана  грубовато.  Я  легко
дотянулся до нее ладонью и отбил.
   Зрители единодушно охнули.
   - А теперь, - заявил я, - полюбуйтесь-ка на это!
   Подойдя к одному из охотников Крааля, я велел ему держать  копье  двумя
руками параллельно земле. Он сперва взглянул на вождя и, когда тот кивнул,
неохотно сделал, как  ему  было  сказано.  Коротко  взмахнув  рукой,  я  с
яростным выкриком ребром ладони разрубил копье надвое.
   Не успели они и слова сказать или даже шелохнуться, как я развернулся и
схватил Крааля за талию. Подняв высоко над головой, я  одной  рукой  легко
удерживал его на весу, а он извивался и орал во всю глотку.
   - Ты все еще жаждешь битвы с нами, Крааль? - со смехом  поинтересовался
я. - Хочешь, чтобы мы взяли ваших женщин?
   - Поставь меня! - завопил он. - Так драться не положено!
   Я осторожно поставил его на землю  и  заглянул  ему  в  глаза.  Он  был
взбешен и напуган.
   - Крааль, если мы будем воевать, мне придется убить  и  тебя,  и  твоих
людей.
   Он не проронил ни слова  в  ответ.  Грудь  его  бурно  вздымалась,  пот
струился по щекам, теряясь в седой бороде.
   - У меня есть идея получше, - продолжал я. - Не позволишь  ли  ты  моим
людям присоединиться к своему племени? Вождем остаешься ты.
   - Но ведь это ты вождь, Орион! - вскинулся Нох.
   - Я здесь чужак,  а  моя  настоящая  родина  далеко  отсюда.  Крааль  -
отличный вождь и хороший охотник.
   - Но...
   У обоих нашлась масса возражений. Но зато они спорили, а не  сражались.
Вызванный испугом гнев Крааля сменился задумчивостью. Он прищурился,  и  в
глазах его заплясали хитрые огоньки. Он всерьез раздумывал над открывшейся
перед ним новой возможностью.  Я  пригласил  его  взглянуть  на  обиталище
вещающего бога; по пути к нашей котловине мы продолжали  обсуждать  вопрос
слияния двух племен.
   Осенившая меня идея была куда грандиознее и  касалась  не  только  двух
горсток первобытных охотников. Я рассудил, что людей  в  лесах  Рая  не  в
пример больше, чем рептилий. Если удастся сплотить племена в единую  силу,
нас станет больше, чем драконов  Сетха.  Я  понимал,  что  в  распоряжении
нашего врага имеется сложная техника, какая моим первобытным подопечным  и
не снилась; но с ростом численности - и с течением  времени  -  мы  сможем
воевать против него.
   Попытка объединить бывших рабов с  соплеменниками  Крааля  станет  лишь
первым шагом. Я знал, что сделать его будет нелегко - но первый шаг всегда
труден.



        "8"

   Эхо - вещающий бог - произвело на Крааля сильное впечатление, хотя он и
старался это скрыть.
   - Этот бог просто-напросто повторяет ваши слова.
   - Чаще всего, - отозвался я; у меня как раз возникла новая идея.  -  Но
порой он сам говорит с нами.
   Крааль хмыкнул, стараясь сохранить скептичный настрой.
   Не менее сильное впечатление произвела на  него  Аня,  встретившая  его
учтивым, серьезным приветствием и говорившая  с  ним  так,  как  следовало
говорить с человеком, обладавшим властью. Краалю  ни  разу  не  доводилось
видеть одежды, подобной блестевшему комбинезону Ани; разумеется, ткань, из
которой он был сделан, практически не знала износа и в  буквальном  смысле
отталкивала  грязь  поверхностным  электрическим  зарядом.  Казалось,  Аню
окружал божественный ореол.
   И красавиц, подобных ей, он тоже ни разу не видел, так что на бородатой
физиономии Крааля явно читалась  сумятица  обуревавших  его  чувств  -  от
почитания и страстной тоски до  откровенного  вожделения.  Будучи  опытным
вождем, он быстро  сообразил,  какие  преимущества  принесет  ему  слияние
племени Ноха с его собственным.  Однако  прежде  никто  ничего  такого  не
делал, а Крааль явно не стремился к новшествам.
   В тот вечер мы все вместе пировали на каменистом дне котловины.  Вокруг
ревевшего пламени огромного костра собрались все наши и  охотники  Крааля.
Мы поджаривали, насадив на палки,  тушки  кроликов,  опоссумов,  енотов  и
мелких грызунов. Женщины принесли хлебцы - совершенно незнакомое Краалю  и
его соплеменникам лакомство, а заодно целую гору орехов, моркови,  ягод  и
пряный корень, который впоследствии будет назван хреном.
   Немного раньше у нас с Аней состоялась долгая  беседа  по  поводу  моей
новой идеи; моя подруга просто смеялась от восторга.
   - Ты уверена, что сумеешь? - спросил я.
   - Да, конечно. Не робей.
   Как восхитительно  было  снова  видеть  ее  улыбку,  видеть  восторг  и
надежду, засиявшие в ее серых глазах!
   После трапезы женщины удалились в пещеры,  а  мужчины  остались  сидеть
вокруг угасавших углей большого костра, сыто рыгая и рассказывая байки.
   Наконец я спросил у Крааля:
   - Ты думал о слиянии наших племен? Ты согласен?
   Он печально покачал головой, словно и сам был огорчен своим отказом.
   - Никак нельзя, Орион.
   - Почему же?
   Все смолкли, прислушиваясь к нашему разговору.
   - У тебя свое племя, у меня - свое, - с несчастным видом заявил Крааль.
- У нас нет никого общего -  ни  братьев,  ни  невест,  ни  даже  дальнего
родства. Между нашими племенами нет никаких уз.
   - Мы можем создать эти узы, - предложил я. - У нескольких наших  женщин
нет мужей. У вас же наверняка много неженатых мужчин.
   Я заметил, что его люди закивали,  но  он  снова  отрицательно  покачал
головой.
   - Так никто не делал, Орион. Так нельзя.
   - Тогда посмотрим, что скажет бог. - Я медленно поднялся с земли.
   - Бог повторит твои слова, - посмотрел он на меня снизу вверх.
   - Может быть. А может, и нет.
   Воздев руки над головой, я крикнул в ночь:
   - О вещающий бог, поведай нам, как следует поступить!
   - ...поведай нам, как следует поступить! - отразился мой голос от скал.
   Сердце бешено колотилось, но тишину нарушал  лишь  стрекот  сверчков  в
траве. Затем во тьме зазвучал басовитый гортанный шепот:
   - Я вещающий бог. Вопрошай - и обретешь мудрость.
   Все охотники, и мои в том числе, подскочили, будто  их  ударило  током.
Глаза Крааля распахнулись настолько широко, что я увидел это даже в слабом
свете угасавших углей. Ни один из них не узнал голоса Ани;  ни  одному  из
них даже в голову не пришло, что хриплый шепот может принадлежать женщине.
   - Спрашивай у бога, - обернулся я к Краалю.
   Он разинул рот,  но  не  издал  ни  звука.  Большинство  охотников  уже
поднялись на ноги, вглядываясь в наполнивший каменную чашу мрак. Мне  было
чуточку совестно за подобное надувательство. Я понимал, что  беспринципный
человек может  заставить  "бога"  сказать  что  ему  заблагорассудится.  В
грядущие времена оракулы и провидцы будут прибегать  к  подобным  фокусам,
чтобы воздействовать на верующих. Мне еще предстоит за это ответить.
   Но в тот момент мне было крайне необходимо, чтобы  Крааль  принял  идею
объединения двух племен.
   К моему изумлению, заговорить решился Нох. Голос его чуточку дрожал  от
волнения, когда он прокричал скале:
   - О вещающий бог, будет ли правильно, если  наше  племя  объединится  с
племенем Крааля?
   - ...с племенем Крааля?
   И опять тишина. Ни шепота ветерка. Даже сверчки примолкли.
   Затем снова зазвучал шепот:
   - Сильнее ли двое, чем один? Сильнее ли  двадцать,  чем  десять?  Мудро
стать сильнее.
   - Значит, надо объединить наши племена? - Ноху нужен  был  определенный
ответ, а не божественные метафоры.
   В ответ раздалось долгое, раскатистое:
   - Да-а-а-а-а...
   - Под чьим началом? - К Краалю наконец вернулся голос.
   - ...чьим началом? Вождь большего из двух племен  должен  стать  вождем
всего племени. Охотник Крааль с нынешней ночи и впредь да  зовется  вождем
Краалем.
   - А как же Орион? - не унимался Нох.
   - ...Орион? - подхватило эхо. - Орион недолго  пробудет  среди  вас,  -
услышали мы. - Ему предстоят иные дела, иные свершения.
   Мое удовольствие от того, что удалось подтолкнуть Крааля и остальных  к
правильному решению, бесследно развеялось. Аня говорила чистейшую  правду.
Долго нам задерживаться нельзя. Нас ждут иные дела.
   У меня на глазах  Крааль  с  Нохом  обнялись,  и  на  лицах  окружающих
засветилось явное облегчение от сознания, что драться не придется. Правда,
неизвестно, как женщины отнесутся к сближению с чужаками, но это  меня  не
очень-то и волновало. Главное заключалось в другом - я  все-таки  заставил
этих людей сделать первый шаг к организованному сопротивлению против Сетха
и  его  рептилий.  Но  это  был  лишь  первый  шаг,  крохотный  шажок,   и
грандиозность задачи, которую предстояло решить, легла на мои плечи тяжким
бременем ответственности за весь мир.
   Я пробрался в нашу с Аней пещеру, чувствуя себя выжатым до капли.  Луна
закатилась, а на смену ей над вершинами деревьев взошла  кровавая  звезда,
которая зловеще взирала на меня и еще более подавляла мой дух.
   Когда я вполз в пещеру и рухнул на убогое ложе из веток и шкур, Аня еще
была полна радостного возбуждения.
   - Сработало, правда?! Я видела, как они обнимались.
   - Ты постаралась на славу, - откликнулся я. - Теперь  тебе  поклоняются
по-настоящему - вот только не знаю, как они отнеслись бы, если  б  узнали,
что поклонялись богине, а не богу.
   - Мне поклонялись и прежде,  -  опускаясь  на  колени  рядом  со  мной,
самодовольно заявила Аня. - Фидий  изваял  прекрасную  статую,  чтобы  мне
поклонялись все Афины.
   Кивнув, я утомленно прикрыл глаза. Меня охватило изнеможение и  уныние.
Мне хотелось лишь спать, спать, спать. Мы с Аней никогда  не  сможем  жить
нормальной человеческой жизнью. Я вечно буду марионеткой в руках  творцов,
и они вечно будут дергать за ниточки, ни  на  минуту  не  оставляя  нас  в
покое. И всегда найдется новое задание, новый враг, новое время и место...
Но никогда не будет времени и места для счастья - ни для меня, ни для нас.
   Аня  ощутила  мою  духовную  усталость.  Коснувшись  моего  лба   своей
прохладной, гладкой ладонью, она ласково произнесла:
   - Спи, милый! Отдохни.
   И я уснул. Но лишь на время  нескольких  биений  сердца  -  ибо  увидел
сатанинское лицо Сетха. Его красные глаза полыхали, острые зубы блистали в
дьявольском оскале, заменявшем ему улыбку.
   "Я говорил тебе, Орион, что ниспошлю свою кару. Час настал".
   Я подскочил, напугав Аню.
   - Что случилось?!
   Ответ не понадобился - из недр какой-то пещеры исторгся в  ночь  жуткий
визг, эхом заметавшись в котловине.
   Подхватив лежавшее у входа в пещеру копье и выдернув из ножен кинжал, я
опрометью   бросился   к   узкому   скальному   карнизу,   образовывавшему
естественную лестницу, которая вела  на  дно  котловины.  Голосившие  люди
высыпали из пещер, выпрыгивая на  скалы,  и  охотники  Крааля  были  среди
прочих.  Все  смешалось;  мужчины  и   женщины   разбегались   с   воплями
невыразимого ужаса, в паническом бегстве оступаясь  на  неровных  каменных
ступенях,  падая  вниз,  туда,  где  их  ждала  верная  гибель  на  острых
уступах...
   От кого они бежали?!
   - Держись за мной, -  бросил  я  Ане,  пробираясь  по  крутой  каменной
лестнице.
   Ко мне с визгом подлетела Рива, едва не столкнув меня в пропасть. В  ее
широко распахнутых глазах застыло безумие ужаса. Руки женщины были пусты -
ребенок остался в пещере наверху.
   Я начал карабкаться вверх по неровным камням; Аня,  тоже  вооружившаяся
копьем, не отставала от меня  ни  на  шаг.  Жуткий  сумрачный  свет  чужой
звезды-пришелицы  выкрасил  скалы  в  цвет  запекшейся   крови,   придавая
происходившему оттенок кошмара.
   Пещера,  которую  Рива  занимала  вместе  с   несколькими   незамужними
женщинами, казалась пустой и  заброшенной.  Снизу  по-прежнему  доносились
крики и визги, но теперь к воплям страха  примешивались  возгласы  боли  и
стоны умирающих. Люди метались из стороны в сторону, будто пытаясь убежать
от невидимого преследователя.
   В  пещере  царила  кромешная  темень,  но  мои  глаза  почти  мгновенно
приспособились к ничтожно слабому свету. Я увидел ребенка Ривы  -  он  уже
наполовину исчез в раздувшейся глотке исполинской змеи.
   Не задумываясь ни на миг, я метнулся к гадине и полоснул ее кинжалом по
голове. Она обвилась вокруг моей руки, но я застал ее в удачный  момент  -
пасть змеи была  занята  заглатываемой  жертвой.  Я  вонзил  клинок  ей  в
затылок. Толщиной змея не уступала моему бедру, а ее тело вытянулось вдоль
всего периметра пещеры, да еще несколько раз обвилось вокруг моей руки.
   Аня раз за разом всаживала копье в извивавшуюся гадину, пока я кинжалом
перепиливал ее хребет.  Наконец  я  отсек  ей  голову.  Бросив  кинжал,  я
раздвинул ее челюсти и вытащил ребенка из пасти. Он был давно  мертв;  его
тельце выглядело пепельно-серым при тусклом свете звезд.
   - Она ядовита, - сообщил я Ане. - Полюбуйся-ка на эти зубы.
   - Она здесь не одна, - отозвалась моя богиня-воительница.
   Вопли снаружи не утихали. Я вскочил, воспламененный  праведным  гневом.
Это и  есть  Сетхова  кара!  Змеи  -  огромные  ядовитые  змеи,  беззвучно
приползшие под покровом ночи, чтобы выполнить  свою  убийственную  миссию.
Смерть и ужас - вот оно, адское лицо нашего противника.
   - Сюда! - зычным голосом вскричал я, шагнув к  выходу  из  пещеры.  Эхо
многократно усилило мой призыв, и он  загрохотал,  как  гром  небесный.  -
Поднимайтесь сюда, где мы сможем их видеть! Выбирайтесь со дна!
   Некоторые послушались, но очень немногие. Я увидел тела,  распростертые
на траве, скрючившиеся между валунов  и  среди  кустов  -  все  эти  места
представляли собой естественные укрытия для змей.  Здесь,  на  скалах,  мы
сможем хотя бы заметить их. А заметив, дать отпор.
   Большинство людей в ужасе умчались в ночь, одержимые лишь одной мыслью:
скрыться от внезапной безмолвной смерти, наносившей свои удары исподтишка,
из мрака. Внизу на камнях лежала покалеченная женщина, в панике прыгнувшая
из  пещеры  на  дно  котловины.   К   ней,   извиваясь,   ползла   длинная
призрачно-белая змея, в разинутой пасти которой  поблескивали  саблевидные
зубы. Женщина визжала и пыталась отползти. Аня метнула в  змею  копье,  но
промахнулась.  Гадина  вонзила  зубы  в  ногу  женщины;  вопли  несчастной
достигли  ужасающего  крещендо,  а  затем   стихли   до   захлебывавшегося
предсмертного хрипа.
   Остальные, скользя на камнях, карабкались по отвесным склонам к  узкому
карнизу, где стояли мы с Аней. А за ними ползли змеи; длинные толстые тела
их  покрывала  трупная  бледность,   желтые   глаза   сверкали,   мелькали
раздвоенные языки, изогнутые зубы истекали ядом. Беззвучно  скользившие  в
ночи воплощения возмездия.
   Я собрал наш  маленький  отряд  на  карнизе  -  вооруженных  копьями  и
каменными ножами мужчин расставил по периметру, а всех женщин  отправил  в
пещеру. Всех, кроме Ани, стоявшей бок о бок со мной, сжимая в  одной  руке
окровавленное копье и кремневый нож -  в  другой.  Она  тяжело  дышала  от
возбуждения и напряжения; в глазах ее плясало пламя упоения битвой.
   Змеи пошли в атаку. Извиваясь на каменных  ступенях,  они  метались  из
стороны в сторону, чтобы уклониться от ударов  копий,  свивались  клубками
вне пределов досягаемости, чтобы тотчас же нанести молниеносный  удар.  Мы
уворачивались и прыгали, чтобы уберечь свои обнаженные ноги от их укусов.
   А потом контратаковали. Своими деревянными копьями мы  пронзали  гадов,
колотили их, как дубинами. Одна змея  вдруг  обвилась  вокруг  копья  Ани,
заскользив вдоль древка к рукам, будто направляемая осмысленным импульсом,
который не мог родиться в крохотных змеиных мозгах.
   Я крикнул, чтобы предупредить подругу, но Аня уже невозмутимо  вспорола
гадине  шкуру  кремневым  ножом.  Змея  отпрянула.   Я   ухватил   ее   за
кровоточившую глотку, а Аня одним ударом снесла ей голову, и  мы  швырнули
кровавые останки в пропасть, на дно котловины.
   Казалось, схватка длилась уже не один час. Двое из нашего  отряда  были
укушены змеями и в корчах испустили дух, крича от непереносимой боли.  Еще
один упал, с криком сорвался вниз, сильно ударился о камни, но не прошло и
минуты, как его окружили змеи. Послышался ужасный вой, и несчастный  умолк
навеки.
   И вдруг змей не  стало.  Во  всяком  случае,  живых.  Около  десяти  их
бездыханных тел лежали в лужах собственной  крови  у  нас  под  ногами.  Я
прищурившись оглядел поле брани - даже  и  не  поле,  а  тесную  площадку.
Взошло солнце, золотым ореолом озарив листву деревьев.
   Внизу мы увидели восемь мертвых тел; конечности  людей  были  скрючены,
лица искажены жуткими гримасами.  Мы  спустились  в  котловину,  бдительно
высматривая, не затаились ли  где-либо  уцелевшие  змеи,  и  собрали  тела
погибших. Среди них оказались сломавший руку Пирк, трое охотников Крааля и
седобородый Нох - ему так и не довелось вдоволь насладиться жизнью в  Раю,
а конец его был горек.
   Весь день мы разыскивали в котловине трупы  других  погибших.  К  моему
удивлению и облегчению, их оказалось  всего  два.  Около  полудня  ко  мне
подошел Крааль с тремя соплеменниками.
   Остановившись у тел погибших, он проговорил, глотая слезы  сдерживаемой
ненависти:
   - Говорил я тебе, Орион, против хозяев мы бессильны.  Они  охотятся  на
нас ради развлечения. Они  делают  людей  своими  рабами.  Мы  можем  лишь
смириться и принять свою судьбу.
   Его слова достигли слуха Ани. Она стояла на коленях среди трупов  -  не
человеческих, а змеиных, проводя вскрытие одного из них в поисках ядовитых
желез.  Тотчас  же  вскочив  на  ноги,  она  швырнула  в  Крааля   останки
двадцатифутовой гадины. От сильного толчка  он  невольно  попятился,  едва
удержавшись на ногах.
   - Мы можем лишь смириться?! - бушевала моя богиня. - Робкая душонка, да
мы можем _убивать_ своих врагов! Как они убили бы нас!
   Крааль вытаращил на нее глаза. Ни одна женщина прежде  не  осмеливалась
говорить с ним настолько грубо - пожалуй, и ни один мужчина тоже.
   Неистовая, как разъяренная Афина, которая некогда была ее  воплощением,
Аня подступила к Краалю, сжимая в ладони кремневый нож. Он попятился.
   - Бог назвал тебя вождем Краалем, - с насмешкой бросила она. - Но нынче
утром ты больше похож на труса Крааля! Не этого ли имени ты жаждешь?
   - Нет... конечно нет...
   - Тогда перестань причитать, как женщина, и  начинай  действовать,  как
пристало вождю. Собери воедино _все_ племена. Вместе мы дадим бой хозяевам
и перебьем их всех до единого!
   - Все племена?.. - Колени Крааля просто подгибались, его  потрясла  эта
мысль.
   Вокруг нас уже собралась небольшая толпа.
   - Надо  спросить  об  этом  вещающего  бога,  -  подал  голос  один  из
охотников.
   - Да, - поспешно согласился я. - Нынче же  вечером.  Бог  говорит  лишь
после захода солнца.
   Губы Ани изогнулись в едва уловимой усмешке.  Мы  оба  уже  знали,  что
поведает бог.



        "9"

   Так началось объединение племен Рая.
   Как только Крааль оправился от шока  после  нападения  змей  и  услышал
божественный   голос   Ани,   провозгласивший,   что   ему   предначертано
противостоять  хозяевам,  невзирая  на  их  обличье   и   могущество,   он
действительно стал преображаться в  вождя.  А  наши  люди  начали  учиться
умению постоять за себя.
   Шел месяц за месяцем; ход времени отмечала  лишь  ритмичная  смена  фаз
луны. Покинув обиталище вещающего бога, мы ушли дальше  в  леса,  которые,
похоже, распространялись практически по всей Африке, от Красного  моря  до
Атлантического океана. Рассказывали, что леса простираются и дальше к югу,
постепенно переходя в тропические джунгли, которые занимают изрядную часть
континента.
   При встрече с другими племенами мы  всякий  раз  старались  убедить  их
включиться вместе с нами в организованное сопротивление  хозяевам.  Однако
большинство вождей не решались отважиться на что-либо новое  -  тем  более
если  это  повлечет  за  собой  гнев  ужасных  ящеров,  время  от  времени
совершавших набеги на селения.
   В ответ мы показывали им черепа убитых нами змей, рассказывали  историю
моей  битвы  с  драконом.  Аня  стала  настоящей  жрицей,   при   малейшей
необходимости впадавшей в транс и вещавшей голосом бога. Кроме  того,  она
учила женщин собирать зерна, печь хлеб и делать лекарственные снадобья  из
листьев и корней. Я же показывал мужчинам, как сделать  более  совершенные
инструменты и оружие.
   В глубинах своей памяти я отыскал знания о методах  холодной  обработки
мягких металлов, таких как медь и золото. Золота, как всегда, было  крайне
мало, хотя нам встретилось одно племя, где жены вождя щеголяли, подвесив к
мочкам ушей золотые самородки. Я показал им, как выковать из этого мягкого
блестящего металла серпики и кружочки - ничего более  путного  при  помощи
примитивного каменного молота мне сделать не удалось, но и  это  доставило
женщинам огромное удовольствие. Я стал объектом их восторгов, что  помогло
убедить вождя присоединиться к нашему движению.
   В нескольких  местах  мы  наткнулись  в  траве  на  полускрытые  землей
самородки  меди.  Холодной  ковкой  я  сделал  из  них  тонкие  клинки   и
наконечники для стрел -  острые,  но  не  слишком  прочные.  Затем  научил
охотников закалять медные орудия,  нагревая  в  пламени  костра  и  быстро
погружая в холодную воду. Это делало медь прочнее не в ущерб остроте.
   Со временем мы изготовили каменные  формы  для  штамповки  наконечников
стрел и копий, ножей и топоров, шил и скребков. Наткнувшись на  залегавший
в скале пласт медной руды, я научил охотников строить из камней плавильные
печи и раздувать жаркое пламя при помощи мехов из козьих шкур.  Теперь  мы
могли  выплавлять  металл  и  изготавливать   куда   больше   качественных
инструментов и оружия. Вместо  Ориона  Охотника  я  сыграл  роль  Гефеста,
бога-кузнеца.
   И хотя большинство старейшин  племен  упрямством  не  уступали  Краалю,
молодежь охотно откликалась на призыв организовать  сопротивление  ящерам.
Мы завоевывали их симпатии  призывами  к  храбрости,  новым  металлическим
оружием и самым древним доводом на свете - женщинами.
   В каждом племени находились девушки, искавшие мужей, и юноши,  искавшие
жен.  Нередко  неженатые  мужчины  собирались  целыми  отрядами,   которые
совершали набеги на соседние племена ради  похищения  женщин.  Обычно  это
кончалось кровной враждой, переходившей из поколения в поколение.
   Под руководством Ани мы создали настоящую брачную контору,  разнося  из
племени в племя вести о тех, кто желал вступить в брак. И  хотя  эти  люди
пребывали на первобытном уровне развития техники и общественных отношений,
но дураками отнюдь не были. Они скоро признали, что  устроенный  брак,  на
который оба рода охотно  дают  свое  согласие,  предпочтительнее  набегов,
таивших в себе постоянную угрозу возмездия.
   Несмотря  на  жуткие  байки  о  человеческой  дикости  и  похотливости,
распространяемые иными людьми, несмотря  на  циничные  разглагольствования
Золотого бога о том,  что  он  сделал  жестокость  неотъемлемым  качеством
сотворенных им Homo  sapiens,  люди  всегда  предпочитали  сотрудничество,
избегая  конфликтов,  если  только  у  них  имелся  выбор.  Дав   племенам
возможность завязать узы родства, мы завязали узы взаимной преданности.
   Даже застенчивая Рива нашла себе нового мужа, и притом не  кого  иного,
как Крааля собственной персоной. После гибели ребенка  в  пасти  змеи  эта
женщина  еще  больше  замкнулась,  отстранилась  от  людей,  стала  тихой,
задумчивой, чуть ли не угрюмой. А в одно прекрасное  утро  Крааль  сообщил
мне, что Рива согласилась стать его женой. Его щербатый  рот  расплылся  в
такой счастливой ухмылке, что просто приятно было смотреть.
   Но меня не оставляло смутное беспокойство. Я поделился им  с  Аней,  но
она лишь развела руками.
   - Риве нужна  защита.  Не  сумев  заполучить  тебя,  она  обратилась  к
следующему по рангу в племени мужчине.
   - Защита? - вслух гадал я. - Или власть?
   - Власть? - озадаченно посмотрела на меня моя  подруга.  -  Об  этом  я
как-то не подумала.


   То было  счастливое  время  для  нас  с  Аней.  Несмотря  на  постоянно
грозившую  нам  опасность,  исходившую  от  Сетха  и  его   монстров,   мы
наслаждались жизнью в Раю. Каждый день был полон  свежести  и  очарования,
каждая ночь - любви и страсти. Мы чувствовали, что совершаем действительно
важное дело, помогая прежде враждовавшим племенам противостоять  истинному
злу. Время потеряло для нас смысл. У нас была наша цель, наше дело и  наша
любовь - чего же еще просить от Рая?
   За семь месяцев скитаний по лесам Рая мы сколотили из нескольких  дюжин
племен шаткий  военный  союз  под  номинальным  предводительством  Крааля.
Большинство людей  продолжали  жить,  как  жили  до  встречи  с  нами,  но
обогатившись новыми орудиями, новыми знаниями,  новыми  семьями  и  новыми
идеями. С нами же уходило лишь несколько юношей  или  девушек  из  каждого
племени.
   _Все ли мы сделали, что могли?_
   Я знал, что нет. Ни разу за эти долгие месяцы мы не встречали ни жутких
гигантских змей, ни драконов. Всякий  раз,  вглядываясь  в  небеса  сквозь
лиственный полог леса, я видел одни лишь облака. Птерозавры не разыскивали
нас. И все же в глубине души я был уверен,  что  Сетх  следит  за  нами  и
прекрасно  осведомлен  о  наших  действиях.  С   абсолютной   уверенностью
инстинкта охотника, сознательно данного мне Золотым, я понимал,  что  Сетх
готовится нанести нам сокрушительный удар.
   Когда и как - неизвестно. Я не сомневался, что надо выяснить это,  пока
не поздно.
   В тот вечер кочевой отряд Крааля разбил лагерь на просторной  поляне  у
подножия величавых сосен. Их  прямые  высокие  стволы  напоминали  колонны
готического собора. Землю под ними устилал толстый слой мягкой,  ароматной
хвои. Расстелив на ней шкуры, мы приготовились ко сну.
   Собрав группу, насчитывавшую около сорока человек, мы бродили по  лесам
под предводительством Крааля, предлагая  металлические  орудия,  снадобья,
знания и готовых вступить в брак юношей и девушек в  обмен  на  доверие  и
клятву дать отпор  ящерам-рабовладельцам,  когда  они  совершат  очередной
набег.
   В дальнем конце  поляны  высился  огромный  серый  валун,  позолоченный
лучами заходившего солнца  и  казавшийся  оплотом  спокойствия.  Я  бросил
взгляд на Аню, потом обернулся к Краалю и  попросил  взобраться  вместе  с
нами на вершину.
   Перебираясь с камня на камень, мы наконец  достигли  вершины  валуна  и
остановились, глядя на остальных, собравшихся небольшими  группами  вокруг
костров и занимавшихся приготовлением ужина.
   - Как нам собрать все племена вместе, чтобы сражаться против  драконов,
если они снова придут красть рабов? - спросил я.
   Крааль то ли тяжело вздохнул, то ли заурчал -  так  он  показывал,  что
напряженно думает. Аня хранила молчание.
   - Когда мы охотимся на оленей или  коз,  -  вслух  размышлял  я,  -  мы
посылаем кого-нибудь на разведку разыскивать нужную дичь. Но  что  делать,
когда драконы придут искать нас?
   Крааль быстро сообразил, куда я клоню.
   - Можно  отправить  людей  на  границы  Рая,  чтобы  они  смотрели,  не
приближаются ли драконы!
   Аня одобрительно кивнула.
   - Для этого надо  много  людей,  -  заметил  я.  -  А  еще  потребуются
быстроногие бегуны, чтобы разнести весть от племени к племени.
   Так мы пришли к  идее  необходимости  разведчиков  и  гонцов  и  начали
готовить людей к подобным обязанностям. Нам нужны были быстроногие юноши и
девушки, не настолько  безрассудные,  чтобы  пытаться  атаковать  драконов
самостоятельно, но  и  не  настолько  пугливые,  чтобы  разнести  весть  о
драконах при появлении на горизонте грозовой тучи.
   Потратив на обучение недели три, я лично повел первый отряд разведчиков
на север, к внешним рубежам Рая, где лес переходил в просторную,  лишенную
деревьев равнину, которая со временем станет Сахарой.
   Аня хотела отправиться со мной, но я убедил ее, что она  нужнее  здесь,
рядом с Краалем, чтобы помогать ему вовлекать  в  союз  новые  племена,  а
заодно обучать женщин целительству и хлебопечению.
   - Мне не хотелось бы оставлять Крааля в полном одиночестве, - признался
я. - Надо, чтобы ты или я были при нем неотлучно.
   - Ты ему не доверяешь? - удивленно распахнула глаза Аня.
   Вот тогда-то я впервые осознал, что именно так оно и есть.
   - По сути говоря, дело не в доверии. Все это ново  для  Крааля;  вообще
для всех для них ново. Один из нас должен неотлучно  находиться  при  нем,
просто на всякий случай.
   - Я бы предпочла всадить копье в брюхо ящера.
   - Для этого у тебя будет масса возможностей, любимая, - рассмеялся я. -
Меня не покидает чувство, что Сетх в мельчайших подробностях осведомлен  о
каждом нашем шаге и лишь выжидает, чтобы нанести удар там и тогда,  где  и
когда пожелает сам.
   - Будь очень осторожен, Орион. - Аня погладила меня  по  щеке.  -  Если
Сетх убьет тебя... то конец. Навсегда.
   Бывали дни, когда я страстно  жаждал  смерти  вечной  -  окончательного
избавления от мук жизни. Но только не теперь, когда мы с Аней очутились  в
Раю.
   Я поцеловал ее долгим, пылким и крепким поцелуем. И мы расстались.


   Юный Крон стал для меня кем-то вроде оруженосца,  он  целыми  днями  не
отходил от меня ни на шаг. Естественно, он же первым вызвался  отправиться
на разведку. Я не мог не признать,  что  он  обладает  всеми  необходимыми
разведчику данными: отвагой, уравновешенностью, здравым  смыслом,  зоркими
глазами и молодыми ногами.
   Нас  было  пятеро.  Больше  недели  мы  шагали  через  леса  на  север,
направляясь к котловине, послужившей нам первой  стоянкой  не  один  месяц
назад. А уж оттуда оставалось чуть  больше  дневного  перехода  до  опушки
леса.
   - Орион, захочет ли бог говорить с нами? - поинтересовался Крон,  шагая
по лесу рядом со мной.
   В тактических целях я разделил группу: двое шли  впереди,  за  ними  на
расстоянии окрика мы двое и,  наконец,  арьергард,  состоявший  из  одного
человека.
   - Вряд ли, - небрежно бросил  я.  -  Мы  не  станем  задерживаться  там
надолго.
   Мое внимание было сосредоточено на птицах и насекомых, перекликавшихся,
чирикавших, тренькавших и жужжавших вокруг  нас.  До  тех  пор,  пока  они
издавали привычные звуки, можно считать, что все спокойно. Их молчание или
тревожные крики птиц означали бы, что нам грозит опасность.
   Два дрозда увязались за нами, перепархивая с дерева на дерево. Проводив
их взглядом, я заметил, что небо мрачнеет, предвещая скорый дождь.
   Хляби небесные разверзлись на закате, и в ту ночь нам пришлось ночевать
среди слякоти, даже без огня. Дождь лил как из ведра, низвергаясь с  небес
сплошным потоком. Мы сбились в кучку под развесистым  дубом,  как  пятерка
жалких макак, насквозь промокших и  промерзших  до  костей.  Поужинали  мы
собранными в траве кузнечиками, примолкшими и  малоподвижными  от  холода.
Они похрустывали на зубах и казались сладковатыми на вкус.
   Наконец ливень стих, и лес опять ожил, наполнившись гудением  насекомых
и неумолчным перезвоном дождевых капель, стекавших с бесчисленных листьев.
Поднялся туман, холодный и  серый,  обняв  наши  мокрые,  продрогшие  тела
своими призрачными щупальцами и еще более усугубив наши мучения.
   Мои отважные разведчики были явно напуганы.
   - Туман, он как дыхание призрака, - поежившись, промолвил Крон.
   Остальные закивали головами, заворчали и сбились еще плотнее,  дрожа  и
широко раскрытыми глазами вглядываясь в темноту леса.
   Зная, что рептилии от холода цепенеют, я улыбнулся спутникам и сказал:
   - Туман - дар богов.  Ни  змеи,  ни  ящеры  в  такую  погоду  не  могут
шевельнуться. Туман защищает нас.
   Когда утреннее солнце разогнало туман,  мы  бодро  продолжили  марш  на
север, пока не подошли к озеру, где располагалось селение Крааля.
   Беспокойное кружение птиц в вышине послужило нам  предостережением.  На
первых порах мы приняли их за птерозавров и потому, приближаясь к селению,
держались в укрывавшей нас тени деревьев. Птицы все кружили  и  кружили  в
мертвенном безмолвии.
   Лишь горстка людей  из  племени  Крааля  решилась  сопровождать  его  в
предпринятом по воле "бога" странствии. Большинство же предпочло  остаться
дома, у южного берега озера, в своих хижинах из веток и глины.
   А драконы нанесли им визит.
   Мы догадались, что случилась беда, задолго до того, как  подобрались  к
песчаной прогалине, где стояла  деревня.  Омерзительный  запах  гнили  был
настолько силен, что нас замутило. Когда же мы,  раздвинув  колючие  ветки
кустов, вышли к развалинам деревни, нас едва не стошнило.
   Земля почернела от золы. Все хижины без исключения были сожжены  дотла.
У края воды из песка торчала дюжина высоких кольев с  насаженными  на  них
людьми - от их-то разлагающихся останков и исходил  такой  смрад.  Поодаль
стояло выстроенное из толстых  бревен  подобие  виселицы.  На  перекладине
покачивались два трупа, привязанные за ноги; мясо с  них  было  содрано  с
костей с такой старательностью, что  даже  не  представлялось  возможности
определить пол несчастных.
   Один из моих разведчиков родился в этой деревне. Выпучив  глаза,  не  в
силах сказать ни слова, он смотрел на разоренные дома и трупы до тех  пор,
пока ноги его не подкосились,  и  он  рухнул  на  покрытый  пеплом  песок,
захлебываясь рыданиями.
   Остальные, в том числе и Крон, поначалу просто  опешили.  Но  когда  мы
медленно пошли по деревне, обходя обугленные остовы хижин  и  человеческие
кости, его лицо начало багроветь от гнева, хотя  остальные  все  еще  были
мертвенно-бледны от потрясения.
   Я указал им на огромные следы трехпалых лап, отпечатавшиеся в  песке  и
золе. Драконы.
   - Найдем их и убьем! - потрясая копьем, воскликнул Крон.
   Один из спутников уставился на него как на ненормального.
   - Да таких нипочем не убить!
   - Тогда прыгнем в озеро и покончим наши жизни самоубийством!  -  смерил
его мрачным взглядом Крон. - Или мы воздадим за эти убийства,  или  мы  не
стоим воздуха, которым дышим!
   Я успокоил юношу, положив ладонь ему на плечо, и негромко проговорил:
   - Мы убьем драконов. Но мы не ринемся напролом через лес по  их  следу.
Именно этого они от нас и ждут.
   Будто в подтверждение моих  подозрений  в  небе  над  озером  показался
птерозавр. Он парил секунд пять в  вышине,  потом  вдруг  сложил  кожистые
крылья и почти без всплеска нырнул в озеро. Через мгновение  он  вынырнул,
держа в длинном клюве бившуюся рыбу.
   - Он ловит рыбу, а не разыскивает нас, - заметил Крон.
   - Даже разведчику надо есть, - приподняв бровь, возразил я.
   Птерозавр снова распростер свои  огромные  крылья,  изо  всех  сил  ими
захлопал и, шлепая по  воде  перепончатыми  лапами,  неловко  подскочил  и
взлетел в воздух, направляясь на север, прочь от нас.
   - Пошли! - распорядился я. - Драконы были тут два-три дня  назад.  Если
мы проявим смекалку, то сумеем заманить их в  западню,  пока  они  готовят
западню для нас.



        "10"

   Драконы оставили в лесу отчетливый след, вытоптав кусты и даже  молодые
деревца по пути на север, к равнине. Но от меня  не  ускользнуло,  что  их
огромные трехпалые следы идут только  на  север.  Значит,  к  деревне  они
подобрались куда более скрытно - вдоль берега, а может, прямо по реке.
   Да, они  намеренно  облегчали  нам  преследование.  Я  понял,  что  они
поджидают нас где-то впереди, рассчитывая заманить в западню.
   Я заставил свой крохотный разведывательный отряд держаться подальше  от
драконьей тропы. Мы пробирались сквозь чащу бесшумно, как  привидения,  мы
проскальзывали сквозь плотные заросли, почти не оставляя следов.
   Этот путь вывел нас к скалистой гряде, которая  шла  параллельно  руслу
реки. Вскарабкавшись на скалы, мы с высоты прекрасно видели широкую тропу,
протоптанную драконами среди деревьев.
   Держась чуть ниже гребня с противоположной стороны, чтобы нас  не  было
видно с земли, мы вскоре вышли к той самой котловине, где раньше была наша
стоянка.
   И драконы оказались там, их было ровно двенадцать. Они  кормились,  как
ни в чем не бывало.
   Мы впятером легли на камень у края котловины, чтобы получше рассмотреть
ящеров, которые стерли с лица земли деревню Крааля.
   Эти чудовища заметно отличались от приконченной мною  твари.  Несколько
более крупные и массивные, они достигали длины  свыше  двадцати  футов.  И
ходили только на двух ногах, так  что  их  жуткие  головы  возвышались  на
добрых пятнадцать футов над землей. Передние  конечности  их,  короткие  и
относительно тонкие, были предназначены для хватания.  Головы  на  толстых
шеях состояли, казалось, чуть ли не  из  одних  челюстей;  зубы  размером,
формой да и остротой смахивали на мясницкие  ножи.  Хвосты  же  их,  более
короткие, тоже заметно отличались от виденных мною прежде.
   Их  пятнистые  шкуры  переливались   целой   гаммой   оттенков   -   от
серовато-коричневого до крапчато-зеленого, будто  для  маскировки.  Затем,
наблюдая за ними, я вдруг осознал, что это _и  есть_  маскировка  -  когда
ящеры медленно перебирались по котловине с места на место,  цвет  шкуры  у
них менялся, как у хамелеонов.
   Я узнал источаемый их пищей запах, который донес до нас ветерок.  Крону
и остальным потребовалось на это секунд пять. Я ощутил,  как  юноша  вдруг
весь напрягся,  и  поспешил  крепко  зажать  ему  рот  ладонью.  Остальные
заерзали, но не издали ни звука.
   Драконы пожирали человеческие трупы. Должно  быть,  они  несли  тела  с
собой от самой деревни. Со смесью омерзения и немого ужаса наблюдали мы за
этой страшной трапезой. Сжимая добычу в жутких когтях  передних  лап,  они
отхватывали огромные куски мяса иззубренными зубами-ятаганами.
   Несмотря на тяжеловесность, монстры наверняка бегают быстрее людей.  Их
короткие толстые хвосты в ближнем  бою  могут  служить  тяжелыми  палицами
вдобавок к ужасающим цепким когтям и сокрушительным челюстям.
   По моему сигналу все отодвинулись от края. Мы ползли, а после шагали  в
молчании около получаса, прежде чем кто-либо  решился  открыть  рот.  Наши
бронзовые ножи и копья с  металлическими  наконечниками  казались  жалкими
игрушками по сравнению с зубами и когтями драконов.
   Даже Крон как-то притих.
   - Разве сумеем мы впятером перебить этих чудовищ?
   - Да будь с нами все люди всех племен, мы не осмелились бы  напасть  на
них, - подал голос другой.
   - Правду сказать, твари жуткие, - согласился я, - но у нас есть оружие,
которым они не располагают.
   - Копья их не остановят.
   - Это оружие у нас не в руках, а вот здесь. - Я постучал  себя  пальцем
по лбу.
   Спустившись со скал, мы сделали большой крюк к северу, перейдя реку  по
мелкому броду, где она с  громким  журчанием,  пенясь,  пробивалась  среди
обломков скал и плоских валунов.  Я  бдительно  посматривал  на  небо,  но
птерозавров не видел.
   Оказавшись под деревьями на дальнем берегу,  я  присел  на  корточки  и
нарисовал пальцем на песке карту.
   - Вот котловина вещающего бога, где нас поджидают драконы, надеясь, что
мы попадем в их западню. Вот река. Вот мы.
   Я изложил задуманное. Поначалу они сомневались, но, выслушав  мой  план
второй раз, осознали, что он  может  быть  осуществлен,  если  все  пойдет
именно так, как я хочу.
   У нас было еще одно оружие, отсутствовавшее у драконов, - огонь.  Чтобы
уничтожить приозерную деревню, чудовища воспользовались огнем из очагов  в
хижинах.  Теперь  я  намеревался   воспользоваться   внезапностью,   чтобы
истребить их тоже с помощью огня.
   Мы трудились всю ночь, ломая сухие ветки  на  растопку.  Дно  котловины
густо заросло кустами и деревьями; стоило их поджечь, и пожар  охватил  бы
всю котловину. Я исходил из того, что во  время  ночной  прохлады  драконы
впадают в спячку или в оцепенение -  при  понижении  температуры  рептилии
всегда становятся вялыми. Удар следовало нанести незадолго до рассвета,  в
самый холодный час ночи.
   Я лишь опасался, что они выставят какую-нибудь охрану -  скорее  всего,
чувствительных к теплу змей, вроде тех, что напали на  нас  в  пещерах.  Я
возлагал надежды на то, что высокомерно-самонадеянный  Сетх  решит,  будто
пятеро людишек непременно должны заночевать в укромном месте и тронуться в
путь лишь после восхода солнца.
   Мы сделали около двенадцати рейсов по скользким влажным скалам,  таская
охапки валежника и сухих веток. Взошел месяц -  тонкий  серпик,  почти  не
дававший света, а вместе с ним,  почти  касаясь  его  края,  поднялась  по
небосводу  багровая  звезда.  Быстро  в  полнейшем  молчании   мы   начали
переносить запасы топлива к устью котловины.
   У входа в котловину высился темный силуэт дракона. Он сидел  совершенно
неподвижно, опираясь на хвост, и красноватый свет чужой  звезды  мерцал  в
его зрачках. Дракон не спал.
   Охранник. Часовой. Все-таки дьявол Сетх не настолько самонадеян.
   Вскинув руку, я остановил  людей,  которые  шли  следом.  Они  опустили
вязанки хвороста и невольно охнули при виде  чудовища,  возвышавшегося  на
фоне ночного неба. Оно медленно повернуло свою  массивную  голову  в  нашу
сторону.  Мы  попятились,  слившись  со   скалой,   растворившись   в   ее
покровительственной тени.
   Ящер не бросился преследовать нас. Мне он показался сонным и апатичным.
   - Нам его не обойти! - встревоженно прошептал Крон.
   - Придется его убить,  -  отозвался  я.  -  И  притом  тихо,  чтобы  не
разбудить остальных.
   - Но как...
   Я призвал его к молчанию, приложив палец к губам. Затем распорядился:
   - Ждите здесь. Совершенно молча. Не разговаривайте, даже не шевелитесь.
Но если услышите, что чудовище взревело, то бегите отсюда что есть духу  и
меня не ищите.
   Я чувствовал, что у него на  языке  вертятся  вопросы,  но  времени  на
объяснения не было. Ни слова не говоря, я нащупал опору для рук и принялся
взбираться вверх по крутой скале.
   Камень крошился, и не один раз мне казалось, что сейчас я рухну на  дно
и сломаю  себе  шею.  Мне  пришлось  немало  попотеть,  но  после  долгого
восхождения я  сумел  найти  карниз,  шедший  параллельно  земле.  Он  был
настолько узок, что  места  едва  хватало,  чтобы  поставить  босую  ногу.
Распластавшись по скале, еще не остывшей после дневного жара, я  медленно,
бесшумно пробирался вперед, пока не оказался прямо над драконом.
   Во тьме негромко ухнула сова. Сверчки тянули свою бесконечную скрипучую
песнь, в которую высокими нотами вплеталось кваканье лягушек у реки. Никто
в лесу не подозревал, что смерть уже готова нанести свой удар.
   Поворачиваясь, я споткнулся и  едва  не  свалился,  но  все-таки  успел
припасть спиной к камням и удержаться. Затем я извлек кинжал из  ножен  на
бедре. У меня будет лишь один-единственный  шанс  убить  монстра.  Если  я
промахнусь, он пообедает мной.
   Не мешкая дольше, чем требовалось, чтобы набрать полную грудь воздуха и
прикинуть расстояние до чудовища, я шагнул с карниза в пустоту.
   Я с такой силой обрушился на спину дракона, что это едва не вышибло  из
меня дух. Не успел ящер осознать, что произошло, как я уже  всадил  клинок
ему в затылок. Кинжал наткнулся то ли на кость, то ли на толстый  хрящ.  Я
вогнал его глубже, вложив в удар все свои силы.
   И ощутил, как чудовище умирает. Только что, поворачивая ко  мне  жуткую
голову с оскаленной пастью, оно было полным энергии - а  в  следующий  миг
рухнуло, будто из-под него выдернули подпорку, безжизненное,  как  камень.
Оно свалилось ничком в грязь, вызвав всплеск, как упавший со скалы слон.
   Я лежал, прильнув к его шкуре. На несколько нескончаемо  долгих  биений
пульса ночные звуки смолкли; затем сверчки и  лягушки  снова  завели  свою
музыку. Кто-то из собакоподобных залаял на восходившую луну. И ни один  из
оставшихся драконов не шелохнулся.
   Я пробрался обратно к дожидавшимся  меня  разведчикам.  Их  белые  зубы
светились во мраке, приоткрытые в широких ухмылках. Не теряя  ни  секунды,
мы начали наваливать принесенное топливо в устье котловины.
   Когда  баррикада  была  закончена,  небо  на  востоке   уже   посерело.
Возведенный нами барьер казался чересчур ненадежным - но на лучшее мы были
не способны.
   Мы с Кроном подползли к заграждению. Сквозь путаницу сухих ветвей видны
были драконы,  оцепеневшие,  как  изваянные  из  камня  статуи,  настолько
высокие, что их морды находились на уровне нижних  пещер.  Глаз  ящеры  не
закрывали, но хранили полнейшую неподвижность, и  лишь  бока  их  неспешно
вздымались - то было глубокое, ровное дыхание сна.
   Крону не сразу удалось развести огонь при помощи двух сухих палочек. Но
в конце концов из-под его мелькавших ладоней показался дымок,  а  затем  и
язычок пламени. Когда Крон швырнул разгоревшуюся растопку в куст, я поднес
к пламени ветку. Затем  мы  вскочили  в  полный  рост  и  помчались  вдоль
барьера, поджигая его через каждые несколько ярдов.
   Когда мы добрались до остальных, они тоже успели развести огонь. Теперь
он охватил весь барьер; сухие кусты вспыхивали  с  легким  потрескиванием;
воздух лизали жаркие языки пламени.
   А драконы все еще не шевелились. Опасаясь, что  огонь  угаснет  прежде,
чем загорятся кусты и деревья котловины, я вскочил, схватив горящую ветвь.
Этим импровизированным факелом я поджег несколько кустов и деревце на краю
небольшой рощицы. Затем занялась трава. Дым и пламя встали высокой стеной;
ветер подхватил их и понес в глубь котловины.
   Теперь драконы заворочались. Сначала пробудился один. Встряхнувшись, он
поднялся на задние ноги, вытянув хвост вдоль земли и высоко задрав голову,
чтобы понюхать воздух. За ним очнулся второй,  зашипев  настолько  громко,
что этот звук перекрыл рев пламени. Все остальные проснулись как-то разом,
встряхиваясь и с яростным шипением подскакивая на задних лапах.
   Я считал, что предрассветная прохлада сделает их вялыми  и  апатичными,
но ошибся. Они быстро  пришли  в  себя  и  тревожно  забегали  вдоль  стен
котловины, когда перед ними встала огненная стена и ветер погнал пламя  им
навстречу.
   Минут пять они беспорядочно суетились, шипя и рыча. От страха и  ярости
шкуры их побагровели. Ящеры  были  слишком  велики,  чтобы  взобраться  по
крутому откосу, на котором  мог  бы  спастись  человек.  Они  оказались  в
ловушке: позади отвесная каменная стена, впереди море огня и густое облако
удушливого дыма. Я ощутил, как от опаляющего жара скручиваются  волоски  у
меня на руках.
   Мы отступили от огня. Вдруг, будто по сигналу, все драконы одновременно
приняли одно и то же решение. Повернувшись, они ринулись в ревущее пламя.
   Неровной  колонной  они  попарно  устремились  в  устроенный  для   них
погребальный костер. Шипя и ревя, будто огромные паровые катки, они  вброд
пересекали огненное море, то  и  дело  вскидывая  огромные  головы,  чтобы
удержать их над дымом и пламенем. Двигавшиеся впереди  топтали  охваченные
пламенем кусты и деревья, расчищая дорогу для  тех,  которые  шли  следом.
Один ящер из головной пары  с  жутким  воем  рухнул.  За  ним  другой.  Но
остальные  упорно  стремились  вперед,  топча  своих  заживо  изжарившихся
собратьев.
   В пламени погибли шесть монстров, намеренно отдавших  свои  жизни  ради
спасения  остальных.  Эта  демонстрация   разумности   и   способности   к
самопожертвованию ошеломила и поразила меня. Рептилии, динозавры просто не
способны вести себя подобным образом: их  мозг  чересчур  мал,  их  черепа
представляют собой почти сплошную кость.
   Их направлял чей-то разум. Но  ломать  голову  над  загадкой  мне  было
некогда, потому что пять  уцелевших  чудовищ  прорвались  сквозь  огненный
барьер.
   И направились к нам.
   Я видел дымившиеся подпалины на их лапах и боках.  А  они  видели  нашу
пятерку,  прильнувшую  к  скале  и  оградившую  себя  частоколом  копий  с
бронзовыми наконечниками.
   - Бежим! - взвизгнул кто-то.
   - Нет! - заорал я. - Лицом к ним...
   Но было уже поздно. Они сорвались с места и помчались прочь  от  жутких
чудовищ - все, кроме юного Крона. Он стоял бок о бок со  мной,  когда  три
огромных ящера повернули к нам. Два других устремились за беглецами.
   Я мысленно клял себя за то,  что  не  подготовил  пути  к  отступлению.
Теперь в ловушке между стеной и разъяренными  чудовищами  оказались  мы  с
Кроном.
   Сильно обгоревшие драконы яростно визжали. Мы приникли спинами к  камню
и выставили копья перед собой, крепко сжимая их обеими руками.
   Восприятие мое невероятно ускорилось, и мне  стало  казаться,  что  все
вокруг движется медленнее, чем обычно. Я увидел, как первый  дракон  завис
надо мной, широко разинув  пасть  и  протягивая  ко  мне  когтистые  лапы,
которые без труда вспороли бы шкуру даже носорогу.
   Поднырнув под его конечностями, я всадил кинжал ящеру в брюхо,  которое
вспорол от грудины до  паха.  Он  взревел,  как  все  демоны  ада,  сделал
несколько неверных шажков и  рухнул.  Обернувшись,  я  увидел,  как  Крон,
уперев древко копья в  скалу,  отчаянно  старается  отбиться  от  дракона,
который тянется к нему когтями.
   Выдернув окровавленный кинжал из брюха монстра,  я  перелез  через  его
труп и всадил  металлический  наконечник  в  ляжку  второго  дракона.  Тот
оступился и повернулся ко мне. И снова  я  вонзил  кинжал  в  незащищенное
брюхо, а Крон воткнул копье выше, под сердце чудовищу.
   Не успел дракон рухнуть, как на меня уже ринулся третий монстр.  Кинжал
мой застрял в брюхе второго. Пока я пытался его выдернуть под визги и  вой
издыхавшего ящера, его  собрат  замахнулся  на  меня  трехпалой  когтистой
лапой.  Я  видел  ее  замедленное  движение   и   хотел   увернуться,   но
поскользнулся на кровавой слякоти и упал на бок.
   Острые когти дракона полоснули меня по левому  предплечью  и  боку.  Не
успела боль дойти до сознания, как я уже  перекрыл  кровеносные  сосуды  и
отключил нервные импульсы, которые должны были донести весть о ранении  до
мозга.
   Подняв глаза, я увидел, как Крон протыкает чудовищу глотку. Оно  тотчас
же вскинулось с жутким ревом на дыбы, вырвав  копье  у  парнишки  из  рук.
Привстав на  колено,  я  потянулся  здоровой  рукой  к  кинжалу,  все  еще
торчавшему в брюхе второго дракона.
   Крон прильнул спиной к скале, с гримасой ужаса на лице  уворачиваясь  и
уклоняясь  от  ударов  когтей  разъяренного  болью  монстра.  В  бешенстве
чудовище даже не обращало внимания  на  застрявшее  в  его  глотке  копье,
торопясь поскорее прикончить врага. Когти  со  скрежетом  процарапывали  в
твердом граните глубокие борозды. Вот ящер наклонился, чтобы цапнуть Крона
жуткими зубищами, и даже  меня  обдало  его  жарким  дыханием,  смердевшим
полупереваренным мясом.
   Схватившись за копье, я вырвал его из шкуры издыхавшего  монстра,  пока
Крон лихорадочно изворачивался, ускользая от царапавших по камню когтей  и
лязгавших зубов.  Парнишка  был  проворнее  ящера,  но  ненамного.  Вопрос
заключался лишь в том, кто  устанет  быстрее  -  беззащитный  человек  или
раненая, обожженная рептилия.
   Неуверенно встав на ноги, я вонзил копье дракону в бок, вложив  в  удар
всю оставшуюся силу до капли. Бронзовое острие скользнуло по ребру,  потом
прошло под углом вверх, проткнув легкие чудовища.
   Дракон завизжал и ударил меня напоминавшим палицу хвостом. Я  не  успел
уклониться полностью, и он сшиб меня с ног.
   Когда я пришел в себя, надо мной уже стоял коленопреклоненный  Крон.  В
глазах его сверкали слезы.
   - Ты жив! - выдохнул он.
   - Почти, - прохрипел я. Спина моя онемела, на левой руке и  боку  зияли
глубокие рваные раны.
   Крон помог мне встать. Он почти  не  пострадал,  не  считая  царапин  и
ушибов.  Вокруг  нас  циклопическими  грудами,  покрытыми   землисто-серой
чешуей, лежали три огромных дракона.  Даже  поверженные,  они  возвышались
надо мной.
   - Мы убили всех троих. - В  голосе  Крона  послышалось  благоговение  и
изумление.
   - Остальные... - просипел я, напрягая саднившее горло.
   Крон поднял копье, и мы  побрели  в  ту  сторону,  куда  умчались  наши
соратники. Далеко идти не пришлось - минуты через  три  мы  наткнулись  на
окровавленные, изодранные в клочья тела наших убежавших соплеменников.
   Тяжело дыша,  Крон  навалился  на  копье,  стараясь  сдержать  чувства.
Погибшие являли собой жуткое зрелище.  По  их  располосованным  до  костей
ранам уже ползали муравьи и мухи.
   Затем юноша поднял голову и прищурившись посмотрел на меня.
   - А где драконы, как по-твоему?..
   - Они удрали, - отозвался я.
   - Они могут вернуться.
   - Едва ли, - покачал я головой, тотчас закружившейся. - Посмотри-ка  на
их следы. Прикинь расстояние от следа до следа.  Они  бежали.  Задержались
лишь затем, чтобы прикончить наших друзей, потом снова помчались на север.
Они не вернутся. Во всяком случае, сегодня.
   Мы двинулись на юг, обратно к своему племени. В тот вечер о  пропитании
позаботился Крон, а  после  еды  и  ночного  отдыха  я  почувствовал  себя
значительно лучше.
   - Твои раны заживают прямо на глазах, - заметил юноша, взглянув на меня
при утреннем свете. - Даже синяк у тебя на спине стал  меньше,  чем  вчера
вечером.
   - Я всегда быстро поправляюсь, - отозвался я.  -  Благодаря  создавшему
меня творцу.
   Ко времени возвращения в райские кущи, где мы покинули  Аню,  Крааля  и
прочих, я почти совсем оправился от ран. От порезов на руке остались  лишь
быстро рассасывавшиеся рубцы.
   Мне не терпелось снова встретиться  с  Аней.  А  Крон  захлебывался  от
восторга, предвкушая, как выложит соплеменникам все наши новости.
   - Мы убили десять драконов, Орион. Целых десять!  Вот  погоди,  дай  им
только узнать об этом!
   Я ответил широкой улыбкой, не желая остужать его пыл.  Неизвестно,  как
отнесутся Крааль и его люди к новости об уничтожении их деревни.
   Но не успел я им сказать хоть  слово,  как  Крааль  сам  огорошил  меня
горестной вестью.
   - Твоей женщины нет, - сообщил он. - Ее забрали драконы.



        "11"

   - Ани нет? - пролепетал я. - Ее забрали драконы?
   Стоянка являла собой всего-навсего несколько землянок, разбросанных под
ветвями раскидистых дубов и вязов. Мы стояли  на  голой  утоптанной  земле
площадки собраний, и ласковое полуденное солнце  сверкало  сквозь  листву.
Все жители селения сгрудились вокруг меня и Крона, с  тревогой  и  страхом
глядя на нас.
   - Мы убили драконов! - выпалил Крон. - Целых десять штук!
   Я взглянул в бегавшие глаза Крааля, прятавшиеся под кустистыми бровями.
Он боялся встретиться со мной взглядом, беспокойно переминаясь с  ноги  на
ногу, как нашкодивший мальчишка. За его спи-ной стояла Рива, сверх  всякой
меры увешанная ожерельями из звериных зубов.
   Я не замечал никаких следов битвы, хотя бы малейшего сопротивления.  Ни
один из мужчин не был даже ранен. Насколько я мог судить, здесь  собрались
все люди племени, оставшиеся в селении, когда мы уходили.
   - Расскажи, что произошло, - велел я Краалю.
   Его лицо исказилось жалкой гримасой.
   - Надо было выбирать - или она, или мы, - вмешалась Рива. - Если бы  мы
не отдали ее, они убили бы нас всех.
   - Расскажи, что произошло, - повторил я, чувствуя, как от гнева кровь в
моих жилах закипает.
   - Пришли драконы, - промямлил Крааль, охваченный стыдом и раскаянием. -
И их хозяева. Сказали, что хотят тебя  и  женщину.  Если  мы  отдадим  вас
обоих, они оставят нас в покое.
   - И вы сделали, как вам велели?
   - Аня этому не противилась, - чуть ли не со злостью бросила Рива. - Она
поняла, что так будет разумнее.
   - И вы без борьбы позволили им забрать ее?
   - Это же были _драконы_, Орион, - заскулил Крааль. -  Большущие!  Целых
шесть штук. А на них верхом - хозяева.
   Рива обошла его, чтобы встать лицом к лицу со мной.
   - Теперь я шаманка! Могущество Ани перешло ко мне!
   Мне хотелось вцепиться в ее тощую шею и вышибить из нее  дух  вон.  Вот
она, расплата за все, чему Аня научила ее! Мои подозрения  насчет  малышки
Ривы оправдались - она искала не защиты, а власти.
   Глядя поверх ее головы на Крааля, я проговорил:
   - И ты считаешь, что теперь драконы оставят вас в покое?
   Он неуверенно кивнул.
   - Разумеется, оставят! - с триумфом в голосе изрекла Рива. - Потому что
мы будем снабжать их рабами. Хозяева не только не тронут, но и вознаградят
нас!
   Гнев вдруг покинул меня, смытый осознанием полнейшего  поражения.  Все,
чему мы с Аней учили их, будет использовано против  других  людей.  Вместо
того чтобы  создавать  военный  союз  против  Сетха,  они  при  первой  же
опасности пошли на попятную и согласились сотрудничать с дьяволом.
   - Куда они увели Аню?
   - На север, - ответил Крааль.
   Ядовитая горечь жгла мою душу, как желчь.
   - Тогда я направляюсь на север. Больше вы меня не увидите.
   - Я с тобой, - подал голос Крон.
   Черные глаза Ривы недобро вспыхнули.
   - Ты пойдешь на север, Орион, это уж точно!
   Из-за хижин вышли двое рептилий-хозяев. Толпа  безмолвно  расступилась,
чтобы позволить им подойти ко мне.
   Я увидел две миниатюрные копии  Сетха.  Они  имели  почти  человеческие
тела, но только почти. Их когтистые ступни и трехпалые когтистые  руки  на
человеческие вовсе  не  походили.  Обнаженные  тела  чудовищ  поблескивали
красноватой  чешуей  в  пестрых  солнечных  бликах,  пробивавшихся  сквозь
высокий свод ветвей. Тонкие хвосты рептилий, опускавшиеся почти до  земли,
непрерывно подергивались. На  крокодильих  мордах  с  безгубой  щелью  рта
горели красные глаза с вертикальными щелями зрачков. Ни малейшего признака
ушей я не заметил, а вместо носа были две ноздри, расположенные чуть  ниже
глаз.
   Я выхватил кинжал, а Крон направил на рептилий свое копье.
   - Нет, - приказал я пареньку, - ты в это дело не вмешивайся.
   И тут же увидел две дюжины  копий,  направленных  на  меня.  Почти  все
мужчины деревни, сжимая в  руках  оружие,  были  полны  мрачной  решимости
помешать мне.
   - Пожалуйста,  Орион,  не  надо,  -  сдавленным,  полным  муки  голосом
взмолился Крааль. - Если ты будешь драться, они уничтожат нас всех.
   Более подлого предательства я и представить себе не мог. Я  понял,  что
Рива убедила Крааля перейти на сторону врага. Он вождь племени,  зато  она
теперь стала шаманкой и может вертеть супругом по собственной прихоти.
   Затем послышался хруст тяжелых шагов  по  кустам.  Над  крышами  жалких
хижин замаячили головы двух драконов.
   Обойдя Крааля и Риву, хозяева  предстали  передо  мной.  Они  оказались
ростом с меня, но все равно на голову выше самого рослого жителя  селения.
На их чешуйчатых крокодильих мордах не было  заметно  ни  малейшего  следа
эмоций, но их змеиные глаза словно заглянули мне прямо  в  душу,  пробудив
глубокую ненависть к ним.
   Правый ящер молча протянул трехпалую  ладонь.  Я  неохотно  вручил  ему
кинжал. Этот клинок я заслужил на бранном поле Илиона, перед тем как  пали
стены-Трои, - сам Одиссей вручил мне его за ратную доблесть. Здесь  оружие
уже ничем не поможет мне, но утрата его причиняла мне боль.
   Хозяин издал шипящий звук, почти вздох, и вручил мой кинжал Краалю. Тот
со стыдом принял его.
   Второй хозяин повернулся к приближавшимся драконам и поднял  руку.  Они
остановились, немного не доходя до хижин, с присвистом втягивая и выпуская
из  легких  воздух,  будто  это  были  кузнечные  мехи.  Если  бы  монстры
попытались  пройти  к  центральной  площади  по  прямой,  они   непременно
растоптали бы несколько хижин. Однако хозяева держали свое слово - до  тех
пор, пока люди Крааля сотрудничают с ними,  они  не  собирались  причинять
селению ни малейшего вреда.
   - Да как  вы  можете  позволить  им  увести  его?!  -  заорал  Крон  на
соплеменников. В глазах его стояли слезы, а голос срывался  от  бессильной
ярости.
   Я заставил себя улыбнуться ему.
   - Крон, ты ничего не сможешь  сделать.  Прими  неизбежное.  -  Затем  я
посмотрел на Крааля и Риву. - Я вернусь.
   Крааль  не  поднимал  глаз  от  своих  грязных  ног,  но   Рива   нагло
разглядывала меня.
   - Я вернусь, - повторил я.


   Хозяева вывели меня на окраину  селения,  негромким  свистом  заставили
драконов припасть к земле и вскарабкались на них верхом. Меня посадили  за
спиной у того, который забрал у меня кинжал. Если он - а может, она, этого
я не знал - боялся, что я могу схватить его за глотку  и  удушить,  то  не
подавал и виду.
   Драконы затопали прочь от селения, и я в последний раз оглянулся  через
плечо. Люди все еще стояли столбом на площади, будто парализованные.  Крон
с дерзновенным вызовом  вскинул  копье  над  головой.  Прекрасный  жест  -
единственное, что он мог сделать. Страх сжимал в цепких лапах всех,  кроме
этого юноши, почти мальчика. Долго ли он проживет, если Рива решит, что он
опасен? Затем селение скрылось за деревьями, и я потерял его из виду.
   Драконы шли ходкой рысью, петляя  меж  больших  деревьев  и  с  хрустом
сокрушая мелкие. На них не было ни седел, ни поводьев. Чтобы не свалиться,
мне приходилось прижиматься к  шкуре  ящера,  цепляясь  за  нее  руками  и
ногами. Сидели мы за его массивной головой, так что опасаться ударов веток
не приходилось.
   Единственным одеянием хозяев-рептилий являлась их чешуйчатая  шкура;  у
них не было даже пояса или  сумки,  чтобы  носить  вещи.  Похоже,  они  не
пользовались никаким оружием, кроме своих внушительных когтей и зубов - и,
разумеется, жутких верховых драконов.
   Я начал ломать голову, владеют ли они речью; затем еще более  углубился
в,  раздумья:  как  бессловесные  твари  могут  обладать  разумом?   Сетх,
естественно, общался со мной телепатически. Неужели и эти рептилии  вместо
речи используют телепатию?
   Я пытался заговорить с ними, но напрасно. Что бы я ни говорил,  это  не
производило ни малейшего впечатления на ящера, сидевшего всего  в  четырех
дюймах от меня. Насколько я мог судить, он был глух как пень.
   И все-таки они управляли драконами без малейшего труда. Я заключил, что
это наверняка какой-то из видов телепатии. Мне вспомнились  неандертальцы,
тоже общавшиеся при помощи своеобразной телепатии, хотя  по  необходимости
могли и говорить.
   Мы мчались через лес безостановочно. Наступила ночь, но  это  почти  не
замедлило нашего продвижения. Если драконы  нуждались  в  сне,  то  ничуть
этого не показывали, а их хозяева вполне могли тем временем крепко спать -
я бы ни в коем случае не сумел отличить их сон от бодрствования. Знают  ли
они, что я могу обходиться без сна чуть ли не по месяцу, если потребуется?
Или они решили, что я могу спать,  не  рискуя  свалиться  со  спины  этого
скакуна, на века пережившего своих вымерших собратьев?
   Решив выяснить это, я позволил  себе  соскользнуть  со  спины  дракона.
Приземлившись на носки, я  отскочил  с  дороги  топавшей  следом  твари  и
стрелой нырнул в густые кусты.
   Драконы тотчас же остановились и задрали  головы.  Я  слышал,  как  они
громко сопят в непроглядной тьме, будто могучие паровозы.  Было  пасмурно,
небо грозило разразиться скорым дождем, так что я не видел ни зги.
   Хозяева огромных тварей не издали ни звука. Мне слышен был  лишь  хруст
подлеска да пыхтение драконов, нюхавших воздух, словно исполинские ищейки.
Стараясь не шуметь, я  забился  поглубже  в  кусты.  В  лесу  все  стихло;
затаились даже насекомые.
   И вдруг в  моем  сознании  само  собой  возникло  видение.  Только  что
покинутое  мной  селение  топтали  десятки  драконов.  Безжалостные  твари
раздирали людей на куски, сокрушали  в  своих  смрадных  пастях.  На  моих
глазах чудовищные когти вспороли Крона от гортани до паха.
   Кто-то передавал мне послание. То ли  хозяева,  от  которых  я  пытался
удрать, то ли сам Сетх обратился  ко  мне,  несмотря  на  разделявшее  нас
расстояние,  но  смысл  послания  был  предельно  ясен:  либо   я   сдамся
добровольно,  либо  Крон   и   остальные   жители   деревни   подвергнутся
мучительному, безжалостному истреблению.
   Я встал. Вокруг по-прежнему царила непроницаемая тьма. Недвижный воздух
не оживляло даже дыхание ветерка. Однако через несколько минут послышалось
пыхтение и топот дракона. Я вышел  на  более-менее  открытое  место  среди
деревьев и увидел красные угли глаз хозяина, взиравшего на меня  с  высоты
драконьей спины.
   - Вот, уснул и свалился, - солгал я.
   Впрочем, в этом не было  необходимости.  Хозяин  молча  проследил,  как
дракон присел, как я снова взобрался на его спину, и наша скачка на  север
возобновилась.
   На рассвете пошел дождь. Мокрый, злой,  я  прижимался  к  спине  ящера,
чувствуя усталое равнодушие, разочарование и - в глубине души -  страх:  я
боялся того, что Сетх может сделать с Аней. Мы с ней потерпели  поражение.
Несколько мгновений райской жизни будут стоить нам жизни вечной.
   И тут меня осенило: хозяева действительно заключили сделку  с  племенем
Крааля! И хотя Крааль выказал себя полнейшим ничтожеством,  эта  сделка  -
едва уловимый признак слабости Сетха. Хозяевам не нужны были  ловцы  рабов
до  моего  появления.  Наша  идея  сплочения  всех  племен   воедино   для
противостояния хозяевам заставила Сетха внести поправку в свои планы.
   Значит, хозяева все-таки _уязвимы_? Хотя бы в чем-то. Как ни крути,  мы
убили нескольких его ужасных драконов при помощи  примитивнейшего  оружия.
Мы начали поднимать людей на борьбу с ним.
   Но какой-то голос в моем сознании неустанно вопрошал: "Что он делает  с
Аней?!"
   Быть может, все наши усилия сведены на нет виртуозной  игрой  Сетха  на
чувстве страха. Он применил старый  трюк  с  заложниками:  "Делай,  как  я
скажу, или я убью твоих любимых". Подзуживаемый Ривой  Крааль  попался  на
крючок. Сетх никогда не снизошел бы до сделки с людишками, даже до захвата
заложников, если бы не ощутил,  что  мы  начинаем  представлять  для  него
реальную угрозу.
   _Но что он делает с Аней?!_
   "Уловка Сетха с  заложниками  отработана  до  мелочей,  -  твердил  мой
внутренний голос. - Аня уже в его власти, скоро та же участь ждет и  меня.
А все наши хлопоты  обернулись  тем,  что  мы  научили  его  набирать  для
дьявольских хозяев новые отряды рабов".
   _И все же что он делает с Аней?_
   Вот так, во власти страхов и сожалений, я скакал верхом на драконе весь
долгий дождливый, печальный день. Промокнув, озябнув и совсем упав  духом,
я положил голову ему на спину и попытался уснуть. Если дождь  и  беспокоил
рептилий, они не выражали никакого неудовольствия. Вода легко сбегала с их
чешуйчатых шкур; промозглая сырость не сказывалась на них вовсе.
   Закрыв глаза, я велел себе держаться  на  мокрой,  скользкой  драконьей
спине. Я хотел уснуть, чтобы набраться  сил  для  предстоявшей  встречи  с
Сетхом. И еще во мне теплилась отчаянная надежда, что во время сна  творцы
могут связаться со мной, как это неоднократно случалось в иных  жизнях,  в
иные времена.
   Моя последняя отчетливая мысль была об Ане. Жива ли она? Страдает ли от
пыток, которыми грозил ей Сетх?
   Я заставил себя заснуть - они не явились мне. В любое  другое  время  я
лишь порадовался бы нескольким часам благословенного забытья.  Но  на  сей
раз, очнувшись, я ощутил лишь разочарование и горечь  -  покинутый  всеми,
без надежды и опоры.
   Протерев глаза, я увидел, что на землю снова опускаются сумерки. Мы уже
выбрались из леса и теперь пересекали бескрайнее море трав, держа  путь  к
саду на берегу Нила. Луна только что взошла над ровной линией горизонта, а
вместе с ней и кровавая звезда, взиравшая на меня зловещим оком Сетха.



        "12"

   Солнце стояло высоко в небе - настолько синем, что на него больно  было
смотреть.  Мы  уже  ехали  сквозь  нильский  сад.  Драконы  умерили  рысь,
осмотрительно ступая по длинной  широкой  аллее.  Лишенную  растительности
землю  покрывал  толстый  слой  гравия,  заботливо   разглаженный   руками
неведомых работников.
   Ни рабов, ни хозяев, ни других драконов нигде  не  видно  -  словно  мы
оказались в огромном саду совершенно одни.
   Затем впереди замаячило сооружение - то ли здание, то ли просто высокая
закругленная стена. От резкого, бестеневого сияния полуденного солнца  она
казалась яичной скорлупой - такая же изжелта-белая и такая же гладкая.  Ни
башенок, ни зубцов, ни окон; лишь  заметно  наклоненная  внутрь  стена  из
непонятного материала - не каменная и не деревянная.
   Приблизившись к ней,  драконы  двинулись  еще  медленнее,  повернули  и
затрусили  вдоль  ее  основания.  Возвышаясь  на  добрых  три  этажа,  она
огораживала огромную площадь - пожалуй, не меньше Трои с Иерихоном, вместе
взятых.
   Мы ехали вдоль стены  минут  десять,  прежде  чем  одна  из  ее  секций
отъехала, обнаружив высокий, широкий дверной проем.
   Войдя в длинный  просторный  туннель,  ящеры  перешли  на  шаг.  Хрустя
когтистыми лапами по гравию,  они  макушками  едва  не  задевали  потолок,
сделанный из того же гладкого пластика, что и наружная стена.  Наконец  мы
снова вышли к солнцу, оказавшись в исполинском круглом дворе.
   Во дворе кипела своя суетливая жизнь. Здесь можно было видеть  рептилий
любых мыслимых и немыслимых видов и размеров. Туда-сюда носились полуголые
потные  люди-рабы.  Надо  мной  возвышалась  стена,  наклоненная   внутрь,
невероятно гладкая и явно непреодолимая.
   В дальнем конце двора виднелось  некое  подобие  загона  для  скота,  в
которой содержались четвероногие травоядные  драконы,  выполнявшие  работу
надсмотрщиков. Одни из них ели, наклоняя длинные шеи к яслям,  наполненным
растительностью; другие стояли праздно, помахивая длинными  хвостами,  или
спокойно  озирали  двор,  покачивая   крохотными   головками   вверх-вниз.
Вытянувшись в полный рост, они  доставали  до  середины  ограждавшей  двор
кольцевой стены.
   Точно напротив загона находились более прочные клетки,  где  беспокойно
расхаживали злобные плотоядные драконы, шипя и лязгая зубами,  блиставшими
на солнце, как сабли.
   В одном месте из кольцевой  стены  на  высоте  более  пятнадцати  футов
выдавалась терраса, на  которой  помещались  десятки  птерозавров.  Сложив
широкие кожистые крылья, опустив  длинные  морды  и  закрыв  глаза,  ящеры
спали. Ни на поддерживавших террасу балках, ни на земле под ней не было ни
малейших следов помета. Либо летучие  твари  хорошо  выдрессированы,  либо
рабы постоянно прибирают за ними.
   Всего  я  насчитал  там  восемь  хозяев-рептилий,  шагавших  по  двору,
сидевших на лавках или склонившихся над своей работой. Между собой они  не
общались, оставаясь отчужденными и  равнодушными,  будто  соплеменники  их
вовсе не интересовали.
   Рабы суетливо спешили наполнить ясли, поднося большие плетеные  корзины
с растениями. Надрываясь из последних  сил,  четверка  рабов  налегала  на
лямки, выволакивая из низкой двери поддон с горой сырого мяса  для  хищных
ящеров. Остальные метались по двору, выполняя задания, смысла которых я не
понял, - наверно, они были важны, если судить  по  всеобщей  спешке.  Двое
рабов подбежали к нам и стояли, склонив головы, а хозяева соскользнули  со
своих рысаков и дали мне знак сделать то же самое.
   Все, что я увидел, весьма напоминало средневековый замок или  восточный
базар - на  чешуе  драконов  переливались  радужные  блики,  шкуры  хозяев
сверкали светло-коралловыми, почти розовыми оттенками,  вокруг  вздымалась
крепостная стена, птерозавры казались заморскими птицами;  повсюду  царила
суета и сутолока рабов. Но две вещи показались мне  невероятно  странными.
Во-первых, нигде не было огня, даже дыма; никто не готовил пищу, никто  не
грелся у потрескивавшего очага. А во-вторых - я не слышал никакого шума.
   Все  происходило  в  гробовом  молчании.  Не  раздавалось   ни   одного
человеческого голоса. Тишину изредка нарушало шипение драконов да жужжание
какого-нибудь залетного насекомого. Босые ноги рабов ступали  по  пыльному
двору совершенно бесшумно. Сами хозяева не издавали ни звука, а  их  рабы,
должно быть, просто не осмеливались говорить.
   Спрыгнув на землю, я окинул взглядом  двух  рабов,  безмолвно  стоявших
перед нами, - точнее, раба и рабыню. Оба были молоды  и  оба  обнажены  по
пояс. Без единого слова они дали знак драконам, и те последовали за ними к
клеткам хищников.
   Один из взявших меня в плен,  хозяин,  коснулся  моего  плеча  холодной
когтистой лапой и указал в направлении зиявшего в  стене  узкого  дверного
проема. Я готов был поклясться, что еще мгновение назад стена в том  месте
была целой и идеально гладкой.
   Один из хозяев пошел впереди меня, а второй сзади.  Так,  цепочкой,  мы
вошли в прохладную тень коридора; похоже, он тянулся вдоль всей окружности
стены. Выйдя к одному из ответвлений, мы начали долгий спуск  по  спирали.
Внутри было темно, особенно  после  яркого  полуденного  солнца.  Коридор,
шедший под уклон,  вообще  не  освещался:  я  едва  мог  разглядеть  спину
двигавшегося впереди ящера, при ходьбе слегка вилявшего хвостом.
   Наконец мы остановились перед глухой стеной, Но секция стены тотчас  же
отъехала в сторону, и провожатые дали мне знак войти.
   Я ступил в едва освещенную комнату, и дверь за мной закрылась. Однако я
знал, что нахожусь здесь не один, чувствовал  присутствие  другого  живого
существа.
   И хотя мое зрение почти мгновенно  приспосабливалось  к  крайне  слабой
освещенности, комната  продолжала  тонуть  в  мрачной  тьме.  Вокруг  было
черным-черно, почти как в  угольном  мешке.  И  вдруг  луч  темно-красного
света, напомнивший яростное сияние кровавой звезды в  ночи,  озарил  часть
комнаты передо мной.
   Сетх полулежал на низкой кушетке без спинки. Его "трон"  из  чернейшего
эбенового дерева был вознесен на три фута над полом,  по  обе  стороны  от
него стояли идолы - из дерева, камня, а один даже как будто бы из слоновой
кости. Изваяния различались и по  размеру,  и  по  стилю  -  очевидно,  их
создали руки разных мастеров. Были сделанные  чрезвычайно  грубо,  были  и
получше, а статуэтка из слоновой кости являла собой настоящее произведение
искусства.
   И все они воплощали один и тот же образ:  адское  существо,  нареченное
Сетхом.
   Черные  щели  его  зрачков  источали  непримиримую  ненависть.  Рогатая
красноглазая голова, покрытое малиновой чешуей тело, длинный  извивавшийся
хвост _воистину_ могли принадлежать лишь дьяволу. Тысячи  поколений  людей
будут трепетать перед ним. Этот образ вобрал в себя  все  ночные  кошмары,
безумный ужас, извечную безграничную вражду без пределов, без границ,  без
жалости.
   Я ощутил полыхавшую в моей груди ненависть. Колени мои  подгибались  от
обрушившегося на меня ужаса: ведь я оказался лицом к  лицу  с  беспощадным
врагом человечества.
   "Ты Орион", - прозвучали в моем мозгу слова.
   - А ты Сетх, - ответил я вслух.
   "Жалкая обезьяна! Неужели ты - лучшее, что смогли выслать  против  меня
твои творцы?"
   - Где Аня?
   Пасть Сетха чуть  приоткрылась.  На  человеческом  лице  это  выражение
выглядело бы как жестокая ухмылка. В сумрачном красном свете блеснули ряды
заостренных акульих зубов.
   "Слабость млекопитающего в том, что он нуждается в близости  с  другими
млекопитающими. Вначале - буквально, физически.  Потом  эмоционально,  всю
свою жизнь".
   - Где Аня? - повторил я.
   Он поднял когтистую конечность, и часть  стены  справа  от  него  стала
окном - экраном дисплея. Я увидел десятки людей,  в  тесноте  ютившихся  в
сырой, душной камере. Одни просто сидели, другие голыми руками хватали  из
бункера бесцветные шары пищи, запихивая их в рот. А в  углу  совокуплялась
пара, ни на кого не обращая внимания, и никто не обращал внимания на них.
   "Обезьяны", - прозвучали слова Сетха у меня в сознании.
   Я взглядом искал Аню на экране, но не находил. И только тогда  до  меня
вдруг дошло, что это первый образец настоящей техники, которую я увидел  у
Сетха и остальных рептилий.
   Он шевельнул когтистым пальцем, и до меня донесся  разноголосый  шум  -
выкрики, разговоры, даже смех. Плакал ребенок. Старик надтреснутым голосом
горестно сетовал на  кого-то,  кто  обозвал  его  дураком.  Троица  женщин
кружком сидела на грязном полу, сдвинув головы и оживленно  шепчась  между
собой.
   "Болтливые слабоумные обезьяны, - повторил Сетх. - Вечно лопочут, вечно
плетут языками. Где они только находят повод для разговора?"
   Звук людских голосов согревал и ободрял меня.
   "Людишки ежедневно, всечасно видят друг друга и  все  равно  непрерывно
болтают. - Слова Сетха были полны сарказма. - Этот мир станет лучше, когда
будет очищен от всех представителей рода человеческого до последнего".
   - Как очищен?
   "А, я пробудил твое обезьянье любопытство, не правда ли?"
   - Ты надеешься уничтожить все человечество?
   "Я сотру вас, всех до единого, с  лица  этой  планеты".  -  И  хотя  он
передавал слова прямо в  сознание,  мне  казалось,  что  я  слышу  змеиное
шипение.
   Мои мысли понеслись галопом. Он не  мог  уничтожить  всех  людей,  ведь
творцы существуют в отдаленном будущем, а это означает,  что  человечество
выжило.
   И тут я услышал смех Сетха -  жуткий,  леденивший  кровь  тонкий  визг,
подобный скрежету железного когтя по стеклу.
   "Творцов не станет, как  только  я  осуществлю  задуманное.  Я  подчиню
континуум своей воле, Орион, и твои жалкие самозваные божки исчезнут,  как
дым погашенной свечи".
   Экран на стене потемнел.
   - Аня...
   "Ты хочешь увидеть женщину. Идем со мной.  -  И  встал  во  весь  рост,
нависнув надо мной жуткой тенью смерти. - Ты увидишь ее!  И  разделишь  ее
участь".
   Сквозь другую потайную дверь мы вышли в коридор, освещавшийся настолько
слабо, что я едва различал силуэт его могучего тела.
   "Должно быть, - решил я, - Сетх и его соплеменники видят в инфракрасном
диапазоне спектра. Означает ли это, что они слепы к высокочастотной  части
спектра - к синему и фиолетовому?"
   Я отложил размышления об этом на будущее.
   Коридор превратился в спиральный спуск, уводивший все ниже  и  ниже,  в
глубь земли. Стены тускло светились,  разгоняя  темноту  ровно  настолько,
чтобы я не натыкался на них. Спуск все не кончался. Сетх превосходил  меня
в росте на целый фут и был настолько высок, что едва  не  задевал  головой
потолок туннеля. Несмотря  на  мощное  сложение,  его  тело  не  бугрилось
мускулами; движения  ящера  были  полны  текучей  грации,  как  беззвучное
грозное скольжение удава.
   Шагая позади него, я разглядел на затылке  Сетха  разветвленный  надвое
гребень, переходивший в хребет. Впереди  ветви  гребня  казались  рожками,
выдававшимися из черепа прямо над крокодильими  глазами.  Мне  были  видны
рудиментарные выросты на его хребте; должно быть, миллионы лет  назад  они
представляли собой броневые пластины. На кончике его  хвоста  тоже  имелся
вырост - наверное игравший тогда роль тяжелой палицы.
   Туннель стал теснее, круче - и жарче. Я совсем взмок. Пол почти обжигал
мои босые ступни.
   - Долго ли нам спускаться? - спросил я, и мой голос эхом  отразился  от
гладких стен.
   "Твои творцы черпают энергию от своего солнца -  золотой  свет  большой
звезды, - ответил он телепатически. - Я же беру ее из глубин  планеты,  из
океана расплавленного железа, который бушует на полпути от коры планеты  к
ее идеальному центру".
   - Жидкое ядро Земли, - пробормотал я.
   "Море энергии, - продолжал Сетх,  -  разогреваемое  радиоактивностью  и
гравитацией, бурлящее потоками  электрических  и  магнитных  полей,  столь
жаркое, что железо и прочие металлы тают и текут, как вода".
   Это описание ада! Он черпает энергию преисподней.
   А мы все шли вниз и  вниз.  Странно,  почему  Сетх  не  построил  лифт?
Казалось, мы шагаем  уже  не  первый  час  в  молчании,  озаренные  жутким
красноватым свечением стен, будто сквозь печку.
   "Он держит Аню там, - рассуждал я. - Что там у него, на такой  глубине?
И почему так глубоко? Он что, боится быть увиденным? Есть ли у него другие
враги, кроме творцов? Может, кто-то из соплеменников не в ладах с ним?"
   Мои мысли кружили по нескончаемому кругу, но неизменно  возвращались  к
одному и тому же ужасному вопросу: "Что он делает с Аней?"
   Мало-помалу я ощутил в своем сознании  постороннее  присутствие,  чужой
разум, прощупывавший меня настолько деликатно, что я почти не ощущал  его.
Поначалу я решил, что это Аня. Но разум был чуждым, враждебным.  И  тут  я
понял, почему мы так долго идем к темнице моей  подруги.  Сетх  зондировал
мой разум, допрашивая меня настолько вкрадчиво, что я  даже  не  осознавал
этого, отыскивая в моей памяти... _Что он искал?_
   Он уловил, что я обнаружил его зонд.
   "Ты  упрям,  как  твоя  женщина!  Придется  применить  к   тебе   более
действенные методы, как уже пришлось поступить с ней".
   Волна жаркой ярости захлестнула меня. Мне хотелось  налететь  на  него,
свернуть ему шею. Но я знал, что он легко справится со мной, и ощутил, как
он злобно упивается моими мыслями.
   "Ей невероятно больно, Орион. Но ее муки многократно  усилятся,  прежде
чем я позволю ей умереть".



        "13"

   Наконец крутой спиральный туннель закончился очередной  глухой  стеной.
На первый взгляд Сетх даже  пальцем  не  шелохнул,  но  стена  отъехала  в
сторону, открыв взору нечто вроде весьма совершенной лаборатории.
   Ани нигде не было видно. В воздухе висел  гул  электрического  тока;  с
двух сторон тесной комнатки сплошной стеной стояли гудевшие,  пульсирующие
огнями ряды аппаратов. Позади нас находился длинный  стол,  загроможденный
странными предметами, и табурет - скорее затейливая скамья  для  двуногого
хвостатого существа. Четвертая стена была совершенно пуста.
   Сетх клацнул когтями правой руки - гладкая  стена  ушла  вверх,  открыв
куда  более  просторную  комнату,   тоже   битком   набитую   замысловатой
аппаратурой.
   И Аню,  заточенную  в  стеклянный  цилиндр  на  приподнятой  над  полом
платформе. Совершенно нагая, она стояла неподвижно, с  закрытыми  глазами,
вытянув  руки  по  швам,  а  по  всему  ее  телу  плясали  голубые  змейки
электрических разрядов.
   "Она кажется совершенно невозмутимой", - прошипел голос  Сетха  в  моем
сознании.
   Аня была охвачена  оцепенением.  Или  мертва.  По  всем  четырем  углам
возвышения,  окружая  заточивший  ее  стеклянный  цилиндр,  стояли   грубо
сработанные статуи Сетха. Самая большая, вырезанная из дерева, была мне по
грудь.
   "Посмотри сюда!" - приказал он.
   Обернувшись, я  посмотрел  в  направлении,  указываемом  его  вытянутым
когтем, и увидел ряд экранов вдоль стены.
   "На них показаны ритмы ее мозга".
   Зубчатые кривые, красные от мук, плясали вверх-вниз в ритме, навязанном
ползавшими по ее телу молниями разрядов.
   По  взмаху  ладони  Сетха  голубые  сполохи  усилились,   стали   ярче,
пустившись в безумную пляску  по  коже  Ани.  Ее  обнаженное  тело  как-то
съежилось, содрогаясь. Веки зажмурились плотнее, из-под них  выползли  две
слезинки. Уголком глаза я заметил, что  пики  осциллограмм  стали  острее,
круче, заметавшись по экранам, как языки пламени, опалявшие мой мозг.
   _Этот монстр пытает Аню!_ Пытает бессердечно и основательно, как  армия
муравьев, пожирающая любую живую тварь, вставшую у них на пути.
   - Прекрати! - взревел я. - Прекрати!
   "Открой мне свой разум, Орион. Позволь увидеть то, что мне надо".
   - И тогда?
   "И тогда я позволю вам обоим умереть".
   Я взглянул в его горевшие злобой крокодильи глаза. В  них  не  было  ни
торжества, ни радости, ни далее садистского наслаждения  -  ничего,  кроме
чистейшей ненависти. Ненависти к роду человеческому, ненависти к  творцам,
к Ане, ко мне. Сетх шел к своей цели, беспощадно сокрушая любые преграды.
   Ненависть полыхала и во мне - но бессильная. Сгорбившись, уронив  руки,
я склонил голову.
   - Прекрати ее мучения, и можешь делать со мной, что захочешь.
   "Я облегчу ее мучения, - отозвался Сетх. - Но они не прекратятся до тех
пор, пока я не узнаю, что мне требуется. Тогда вы оба умрете".
   Змеившиеся по коже Ани голубые  сполохи  побледнели  и  замедлили  свою
пляску. Экраны показали, что боль ее поутихла.
   И могучее, безжалостное сознание  Сетха  вонзилось  в  мой  разум,  как
докрасна раскаленный стальной прут, с жестоким упорством отыскивая то, что
он хотел знать. Я оцепенел, я был полностью обездвижен, не  мог  шелохнуть
даже пальцем, а Сетх бесцеремонно рылся в тайниках моей памяти.
   Я видел, я слышал, я заново переживал события своего прошлого. _Безумец
Золотой глумится надо мной, твердя, что уничтожит остальных творцов, чтобы
род  людской  поклонялся  ему  как  единственному  истинному   Богу.   Вот
варварское великолепие Каракорума и Угэдэй, Великий монгольский хан -  мой
друг, убитый мною. Пронзительный сырой  холод  Корнуолла  в  темнейший  из
темных дней мрачного века, когда рыцари короля Артура  резали  друг  друга
десятками, как мясники_.
   Сетх шарил в моей памяти, притрагивался к воспоминаниям, мыслям,  целым
жизням, стертым из моего сознания. Он  искал,  и  искал,  и  искал,  жадно
продираясь сквозь пережитые мною эпохи, чтобы  добраться  до  вожделенного
знания.
   Но пока он прорывался сквозь мой беззащитный разум, он и сам  раскрылся
мне. Связь между нами, при всей своей  мучительности,  была  двусторонней.
Его мысли я читал с трудом, так как  не  мог  сформировать  активный  щуп,
чтобы порыться в его памяти, как он поступал со мной, но Сетху не  удалось
бесчинствовать в моем разуме,  не  приоткрыв  мне  своих  мыслей  хотя  бы
чуть-чуть.
   _Я снова в лаборатории, где Золотой сотворил меня. Я в мертвый штиль на
море, под медным небом, умираю от жажды. Я на планете, вращающейся  вокруг
звезды Сириус. Я умираю при взрыве в огромном  звездолете,  сжимая  Аню  в
объятиях_.
   И наконец я опять ощутил, что стою в дьявольской камере пыток, где  Аня
терпит муки в своем стеклянном узилище, а ненавистные рдеющие глаза  Сетха
обжигают меня.
   "Тьфу! Без толку. Ты знаешь об этом даже меньше, чем я". - Впервые  его
слова, проникавшие в мой мозг, были полны гнева и отчаяния.
   Мое тело снова наполнилось жизнью. Сетх словно выпустил меня  из  своих
цепких лап, и внутренности мои пронзило тошнотворной дрожью.
   Он снова обратил свои крокодильи глаза к Ане.
   "Она знает. Я вырву это из нее!"
   - Нет! - взревел я, когда он потянулся к аппаратуре на стене.
   Он на долю секунды отвернулся от меня. Мне было этого довольно.
   Схватив ближайшего  деревянного  болвана,  я  с  маху  опустил  его  на
гребенчатый хребет Сетха. Ящер упал, сокрушая приборы и  экраны.  Взмахнув
резным идолом над головой, я изо всех сил ударил по  стеклянной  трубе,  в
которой находилась Аня.  Стекло  рассыпалось  градом  осколков,  и  пляска
электрического пламени по нагой коже угасла.
   Вцепившись Ане в запястье, я стащил ее с пьедестала.
   - Ч-что так-кое?.. - распахнула она покрасневшие от боли глаза.
   - Сюда! - рявкнул я, потащив ее за собой.
   Стоявший на колене Сетх уже поднимался с пола.
   "Стой!" - загремел его голос в моем мозгу. И  я  почувствовал,  что  не
могу ослушаться его.
   Но меня гнала вперед какая-то более могущественная сила, перечеркнувшая
его мысленный приказ. Пока Сетх телепатически выкрикивал свои  приказания,
я чуть ли не волоком протащил Аню в тесную прихожую, а оттуда в коридор.
   Проникнув в сознание Сетха, я узнал, где находится боковое ответвление.
Фрагмент стены плавно скользнул в сторону, и мы с Аней ринулись в  длинный
спиральный туннель, нисходивший в глубь строения.
   - Орион, он тебя тоже захватил?
   - Рива и Крааль заключили с ним сделку, и он потребовал  в  уплату  нас
обоих.
   Мы мчались по сумрачному туннелю, круто  уходившему  вниз.  Наши  босые
ступни громко шлепали по раскаленному гладкому полу. В излучаемом  стенами
неярком свете мы не отбрасывали тени.
   - Ты в норме? - спросил я, все еще крепко сжимая ее запястье.
   - Боль... -  выдохнула  Аня  на  бегу.  -  Она  гнездилась...  прямо  в
рассудке...
   - Ты в норме?
   - Физически... но... я помню... Орион, он бессердечный дьявол!
   - Я убью его!
   - Куда мы бежим? Почему вниз?
   - Энергия, - бросил я. - Его источник энергии внизу, глубоко в земле.
   Я уловил в разуме Сетха путаницу неясных образов, из которых понял, что
он может манипулировать пространственно-временным вектором, как творцы,  а
источник требуемой для этого титанической энергии находится глубоко у  нас
под ногами.
   - Дорога вниз, - задыхаясь от быстрого  бега,  проговорила  Аня,  -  не
выведет нас отсюда.
   - Дорога вверх тоже. Там слуги Сетха. Наверху десятки драконов, и уж не
знаю сколько при них так называемых хозяев.
   - Они погонятся за нами?
   Я мрачно кивнул.
   Сетх обшаривал мой разум в поисках знаний,  которыми  творцы  наверняка
располагают, а он  -  нет.  Видимо,  ему  нужны  были  сведения  о  связях
пространственно-временного континуума, о критической  точке,  наметившейся
миллионы  лет  назад,  чтобы  изменить,  исказить,  повернуть  вспять  ход
истории.
   И вдруг я мысленно увидел его дьявольское  лицо,  излучавшее  неистовую
ярость.
   "Тебе не уйти от моего гнева, жалкий  примат!  Тебя  ждут  лишь  пучины
мучительной боли и бездонное отчаяние!"
   Аня тоже увидела его - веки ее на миг дрогнули. Затем она бросила:
   - Орион, он напуган! Ты заставил его бояться нас!
   "Бойтесь меня!" - прогрохотал его голос в моем мозгу.
   Я промолчал.  Мы  мчались  вперед  и  вниз  по  спиральному  сумрачному
туннелю, прочь от солнца и свободы. Я знал, что  десятки  подручных  Сетха
уже спешат следом, лишая нас всякой надежды вернуться  на  поверхность,  в
мир тепла и света.
   Впрочем, тепла хватало и в туннеле, который крутым штопором ввинчивался
в землю. Пол стал обжигающе горяч, стены раскалились докрасна -  будто  мы
приближались к адским вратам.
   До меня вдруг дошло, что я по-прежнему держу в левой руке идола, крепко
сжав пальцами его глотку. Это был единственный предмет, который мог  сойти
за оружие, и потому я не бросал  статую,  несмотря  на  ее  солидный  вес.
Только что идол послужил мне на славу; скоро мне наверняка придется  опять
пустить его в ход.
   Туннель наконец окончился широкой  круглой  комнатой,  этаким  каменным
лоном в утробе Земли,  оплодотворенным  новыми  образчиками  бесчеловечной
техники Сетха. Здесь было светлее, чем  в  туннеле,  хотя  низкий  потолок
вызывал  тягостное  ощущение.  В  центре   комнаты   виднелось   кольцевое
ограждение.  Подойдя  к  нему,  мы  заглянули  в  длинную  гладкую  трубу,
уходившую настолько глубоко, что конец ее терялся в неразличимой дали.  Из
трубы исходили волны жара. Мне показалось, что  оттуда  доносится  тяжелая
рокочущая  пульсация,  будто  биение  исполинского   сердца   невообразимо
грандиозного существа.
   - Ядерный колодец, - сказала Аня, заглянув в бездонную шахту.
   - Как это?
   - Источник  энергии,  необходимой  Сетху  для  искривления  континуума.
Должно быть, колодец доходит до самого жидкого ядра Земли.
   Я знал, что она права, но эта  мысль  снова  заставила  меня  изумленно
поднять брови. Сетх черпает энергию  жидкого  ядра  Земли  ради  изменения
пространственно-временного вектора. Но зачем? Ради чего? Этого-то я  и  не
понимал.
   Здесь коридор оканчивался. Уйти отсюда можно было лишь  одним  путем  -
тем, которым мы пришли. Но я уже  ощутил,  что  по  коридору  сюда  мчатся
десятки, сотни Сетховых рептилий.
   Аня с головой ушла в изучение выстроившихся вдоль круглой стены стоек с
приборами  и  экранами  дисплеев.  Всего  через  несколько  минут  на  нас
набросятся все пресмыкающиеся хозяева царства Сетха, а она думает лишь  об
аппаратуре, забыв обо всем на свете - даже  о  боли,  причиненной  пытками
злобного чудовища, не замечая даже собственной наготы.
   Зато я не мог не замечать ее. Аня - самая красивая  женщина  на  свете,
стройная, высокая и гибкая, как и положено богине-воительнице;  ее  черные
как вороново крыло, блестящие  волосы  ниспадали  с,  обнаженных  плеч  на
спину, лучистые серые глаза пристально вглядывались в незнакомые приборы.
   - Пространственно-временное искривление формируется на дне  колодца,  у
края ядра.  Имеющейся  там  энергии  довольно,  чтобы  полностью  исказить
континуум, если ее правильно сфокусировать.
   Судя по тому, как тихо она говорила, ее слова предназначались  для  нее
самой, а не для меня. Затем Аня стремительно обернулась.
   - Орион, надо уничтожить здесь все! Круши их! Быстрее!
   - С удовольствием, - откликнулся я, замахиваясь деревянным идолом.
   "Ты лишь усугубляешь муки, которым я  тебя  подвергну",  -  предостерег
голос Сетха в моем сознании.
   - Не обращай внимания, - велела Аня.
   Я обрушил идола на ближайшую стойку с аппаратурой.  Тонкий  пластиковый
корпус легко разлетелся на куски.  Посыпался  сноп  холодных  иссиня-белых
искр. Из разбитого прибора с шипением потянулась тонкая струйка дыма.
   Методично переходя от  стойки  к  стойке,  я  бил,  крушил,  уничтожал,
воображая, что колочу не по бездушным приборам, а по  ненавистному  Сетху,
от всей души наслаждаясь разрушением.
   Я успел пройти лишь четверть окружности зала, когда Аня крикнула:
   - Идут!
   Ринувшись к единственному  входу  в  круглый  зал,  я  услышал  цоканье
десятков когтистых лап ящеров, спускавшихся к нам по наклонному коридору.
   - Сдерживай их, пока сможешь! - приказала Аня.
   У меня был в запасе лишь миг, чтобы искоса бросить на нее  взгляд.  Моя
подруга сокрушала следующую стойку, сорвав тонкую панель и  окровавленными
руками  выдирая  внутренности;  сполохи  электрических  искр  озаряли   ее
сосредоточенно-прекрасное лицо мертвенным синеватым светом.
   Затем на меня набросились рептилии.  Дверной  проем  был  не  настолько
тесен, как мне бы хотелось; они представали передо мной  не  поодиночке  -
порой даже по трое сразу. Я размахивал идолом, изображавшим их господина и
правителя, как  палицей,  я  бил  их  с  силой,  удесятеренной  яростью  и
ненавистью, которые скопились во мне за долгие месяцы.
   Я убивал их, убивал парами,  тройками,  десятками  и  сотнями.  Стоя  в
двери, я крушил и колотил с такой мощью и кровожадностью, какой прежде  за
собой не знал. Деревянный болван стал  орудием  смерти,  дробившим  кости,
сокрушавшим черепа, проливавшим  кровь  дьявольского  племени,  пока  гора
покрытых чешуей трупов не загородила  дверь,  пока  кровь  не  залила  пол
рекой.
   У них не было никакого оружия, кроме того, что  дала  им  природа.  Они
царапали, рвали меня когтями, снова и снова полосуя мою плоть.  Моя  кровь
смешивалась с их кровью, но мне было все равно. Я превратился в машину для
убийства, такую же бездумную, как пожар или лавина.
   Затем  рядом  со  мной  оказалась  Аня.  Вооружившись  острой  полоской
металла, оторванной от какой-то стойки, она разила ею врагов, словно мечом
возмездия. Первобытный боевой клич моей подруги смешивался с моим яростным
ревом, порожденным отчаянием, и с шипением рептилий, тянувших когти к  нам
обоим.
   Медленно, неотвратимо нас теснили прочь  от  двери.  Рептилии  пытались
обойти нас, окружить, взять числом. Стоя спина к спине, мы  били,  кололи,
крушили их со всей яростью, на какую только способны люди.
   Но этого было мало, ибо на место каждой убитой  твари  вставала  новая.
Две новых. Десять.
   Не обменявшись ни  словом,  мы  прорубились  сквозь  толпу  монстров  к
перилам вокруг ядерного колодца. Защищенные со спины загородкой, мы давали
последний  бой,  оставив  всякую  надежду  на  спасение,  движимые   одним
стремлением  убить  как  можно  больше  рептилий,  прежде   чем   наступит
неизбежный конец.
   Один из дьяволов перебрался через перила  позади  нас,  по  ту  сторону
ядерного колодца, и попытался перескочить через него, чтобы напасть сзади.
Но не сумел перепрыгнуть  слишком  широкий  колодец  и  с  бешеным  визгом
низринулся в разверстую бездну.
   Я давным-давно отключил нервные импульсы, сообщавшие  мозгу  о  боли  и
усталости,  но  мои  руки  с  каждым  ударом  становились   все   тяжелей,
поднимались все медленней.  Когти  одной  рептилии  разодрали  мою  грудь,
вторая полоснула меня по лицу. Это был конец.
   Почти.
   И тогда среди кровавой бойни я вдруг осознал, что они вовсе не пытаются
убить нас; они  умирают  десятками,  чтобы  исполнить  приказ  неумолимого
Сетха: взять нас живьем. Наша быстрая смерть его не устроит.
   Я не позволю ему опять наложить свои грязные лапы на Аню.  В  последнем
могучем порыве я обхватил ее за талию и вместе  с  ней  перевалился  через
перила - в разверстый зев  раскаленного  докрасна  колодца,  уходившего  в
яростные, бушующие недра кипящего ядра.
   Мы  низвергались  все  глубже  и  глубже,   навстречу   расплавленному,
бушующему сердцу Земли.
   Навстречу смерти.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧИСТИЛИЩЕ"

                                      Здесь Смерть себе воздвигла трон,
                                      Здесь город, призрачный, как сон,
                                      Стоит в уединенье странном,
                                      Вдали на Западе туманном,
                                      Где добрый, злой, и лучший, и злодей
                                      Прияли сон - забвение страстей.


        "14"

   Мы низвергались все глубже и глубже.
   Тусклое свечение недр Земли озаряло нас  багрянцем.  Свободное  падение
словно лишило нас тел, мы  стали  невесомы,  как  парашютисты  в  затяжном
прыжке или астронавты при отсутствии силы  тяжести.  Мы  будто  зависли  в
воздухе, сверхъестественным образом паря в пустоте, медленно изжариваясь в
источаемом  снизу  потоке  опаляющего  жара.   Жгучий   ураганный   ветер,
напоминавший выхлоп ракетных дюз, крутил нас, как пушинки. Невозможно было
говорить, даже дышать.
   Я приказал телу извлечь кислород из  клеточных  вакуолей  -  временная,
бессмысленная отсрочка; но уж  лучше  так,  чем  сжигать  легкие,  пытаясь
вдохнуть пылающий воздух. Я лишь надеялся, что Аня поступит так же.
   Краткий экскурс в разум Сетха  дал  мне  возможность  узнать,  что  эта
кажущаяся бесконечной труба доходит до  земного  ядра,  где  яростный  жар
питает искривитель континуума,  способный  зашвырнуть  нас  в  иную  точку
пространственно-временного вектора.
   Это наш единственный шанс ускользнуть  от  Сетха  и  медленной  смерти,
которую он нам приготовил. А если нет -  то  нам  останется  только  одно:
погибнуть в бурном море жидкого железа, которое  стремительно  надвигалось
на нас снизу.
   Я притянул Аню к себе, и она крепко обняла меня за шею. Слова  были  не
нужны; наши объятья сказали все, что требуется. У  меня  мелькнула  мысль,
что Сетху и его чудовищам не дано узнать подобной близости, такого полного
слияния, что это исключительный дар млекопитающих.
   Зажмурившись, я попытался припомнить ощущения,  которые  испытывал  при
предыдущих пространственно-временных переходах.  Всеми  силами  я  пытался
войти в контакт с творцами,  чтобы  они  вытащили  нас  в  свой  мир.  Все
впустую. Мы продолжали низвергаться к земному ядру, прильнув друг к  другу
в невесомости свободного падения, а источаемый снизу жар сжигал наши тела.
   Энергия. Нужна  титаническая  энергия  раскаленного  ядра  планеты  или
лучистой  поверхности  звезды,  чтобы  исказить  пространственно-временной
вектор и вызвать  искривление  континуума.  Чем  ближе  мы  оказывались  к
расплавленной массе железа на дне ядерного колодца Сетха,  тем  больше  мы
приближались к источнику столь необходимой нам энергии - но та же  энергия
убивала нас, отнимая дыхание, обугливая нашу плоть.
   Выбора у нас не оставалось. Я приказал телу собрать всю воду до  капли,
которую оно способно выделить, и покрыть кожу потом, отчаянно надеясь, что
тонкая пленка влаги поглотит опалявший меня жар и спасет  от  участи  быть
изжаренным заживо - хотя бы еще на пару секунд.
   Лицо Ани, прижатое  к  моему,  вдруг  замерцало.  Я  подумал,  что  это
вытекают мои глаза, но тут ощутил, как она обращается в  моих  объятьях  в
ничто. Ее тело словно заколебалось и стало прозрачным.
   Прекрасное лицо  исказила  горестная  гримаса  -  то  ли  вины,  то  ли
отчаяния.  Сквозь  застилавшую  глаза  пелену  слез  я  увидел,  как   оно
замерцало, подернулось рябью и померкло, обратившись в мираж.
   Все еще оставаясь со  мной,  Аня  преображалась.  Она  засветилась,  ее
телесная   оболочка   рассеялась,   превратившись   в   сферу   чистейшего
серебристого света, подкрашенную багровым свечением земного ядра.
   Она воистину была богиней, настолько же превосходившей в развитии меня,
как я превосходил амебу. Принятое ею человеческое обличье, ее страдания  в
этом обличье были жертвой, принесенной во имя любви ко мне. Теперь же, под
опалявшим дыханием смерти, она вернулась  в  свой  истинный  облик  -  шар
чистой энергии, пульсировавший и уменьшавшийся прямо на глазах.
   "Прощай, - прозвучало в моем сознаний, - прощай, милый".
   Серебристая сфера исчезла. Одинокий, брошенный всеми, я летел навстречу
самому настоящему адскому пламени.
   Первой моей мыслью было: "Ну хотя бы она в  безопасности".  Ей  удастся
бежать, быть может даже вернуться к остальным творцам.  Но  я  не  мог  не
признать, что в груди моей бушевала горечь, беспредельная  тоска  и  мука,
наполнявшая каждый атом  моего  существа.  Моя  любимая  бросила  меня  на
произвол судьбы; я должен встретить смерть  в  одиночестве.  Конечно,  она
поступила правильно, но все равно бездна неизбывного горя поглотила меня -
куда более темная и глубокая, чем колодец, по которому я летел.
   Из моей груди исторгся безотчетный рев ярости - вопль гнева на Сетха  и
его сатанинское могущество, на творцов, создавших меня, чтобы исполнять их
повеления, на богиню, покинувшую меня...
   Аня покинула  меня.  Все-таки  есть  предел  лишениям,  которые  богиня
вытерпит ради любви к смертному. Я круглый дурак, раз возомнил, что  может
быть иначе. Боль  и  смерть  -  удел  ничтожных  творений,  прислуживающих
творцам, и самозваных богов не касается.
   И тут дуновением ангела смерти меня окатила волна космического холода -
словно я вонзился в сердце  древнего  ледника  или  отдаленнейшие  глубины
межгалактического пространства. Холод и мрак были настолько  всеобъемлющи,
что я мгновенно промерз до последней молекулы.
   Мне хотелось  кричать,  но  у  меня  уже  не  было  тела.  Не  было  ни
пространства,  ни  времени.  Я  существовал,  но  вне  формы,  пребывая  в
абсолютном ничто, где ни света, ни тепла.
   Нематериальной сущностью своего разума я узрел шар - планету,  медленно
кружившуюся передо мной. Я знал, что это Земля, но совсем  не  такая,  как
известная мне прежде, - то была  планета-океан,  сплошь  покрытая  голубой
водой, искрившейся на солнце. Над лазурью  моря  проплывали  длинные  ряды
белейших облаков. Я не видел ни одного острова, ни одного заметного клочка
суши, нарушавшего ровную гладь океана. Вместо льда  оба  полюса  покрывали
глубокие синие воды, как и всю планету.
   Земля  медленно,  величественно  повернулась,  и  я  наконец-то  увидел
коричнево-зеленую землю. Один огромный континент - Азия и Африка, Европа и
Америка, Австралия,  Антарктида  и  Гренландия,  слившиеся  в  исполинский
материк. И все равно, изрядную  часть  суши  покрывали  мелкие  внутренние
моря, озера величиной с Индию, реки, длиной превосходившие вечный  Нил,  а
шириной - могучую Амазонку.
   Паря в пустоте, я, бестелесный,  увидел,  как  обширный  материк  начал
распадаться.  Мысленным  слухом  я  воспринимал  хруст  титанических  плит
гранита и базальта, видел содрогание суши в землетрясениях, наблюдал,  как
истязаемая земля исторгает из себя целые горные хребты.  Цепочка  вулканов
вспыхнула  неистовым  огненным  пунктиром,  и  земля  раскололась,   океан
ворвался в континентальные разломы, пенясь и исходя паром.
   Я ощутил, что снова падаю, набирая скорость, к голубой кружившейся надо
мной планете, а ее континенты вставали на дыбы, изгибались и  расползались
в стороны. Привычные чувства возвращались ко  мне,  тело  обретало  форму,
становилось реальным...
   И наступила кромешная тьма.
   Меня озаряли всполохи света -  мягкое,  неяркое  сияние  разгоралось  и
угасало, разгоралось и угасало в плавном ритме. Я лежал навзничь на чем-то
мягком и губчатом. Я жив и снова на планете.
   Не без усилия я заставил себя  сосредоточиться  на  том,  что  окружало
меня. Вспышки оказались  солнечным  светом,  пробивавшимся  сквозь  листья
гигантских папоротников, грациозно покачивавшихся  от  дуновений  ветерка.
Попытавшись сесть,  я  обнаружил,  что  чересчур  слаб.  Мой  обезвоженный
организм  был  измучен  до  предела;  даже  кровяное  давление  упало   до
критического уровня. С испариной ушло слишком много  жидкости,  защищавшей
кожу от обугливания.
   Надо мной раскачивались все те же исполинские папоротники. А выше  было
пепельно-серое, затянутое  дымкой  небо.  Жаркий  воздух  казался  липким,
мягкую землю пропитывала вода, как губчатый мох болота. Слышалось  громкое
жужжание насекомых, и ничего больше.
   Я решил хотя бы поднять голову и оглядеться, но у меня не  хватило  сил
даже на это.
   Я готов был рассмеяться. Вырваться из геенны огненной лишь затем, чтобы
скончаться от голода, оттого, что нет сил подняться с земли, - в этом есть
какая-то трагическая ирония.
   И тогда надо мной склонилась улыбающаяся Аня.
   - Ты пришел в себя. - Голос ее был полон тепла и ласки, как выглянувшее
после дождя солнце.
   Изумление, радость и безмерная, невыразимая  благодарность  захлестнули
меня, потрясли настолько глубоко, что я бы  расплакался,  будь  у  меня  в
организме достаточно воды, чтобы  выдавить  хоть  одну  слезинку.  Она  не
бросила меня! Она не оставила меня погибать в одиночку. Вот  она,  Аня,  в
человеческом обличье, по-прежнему рядом со мной.
   Одета  она  была  в  короткий,  выше  колена,  светло-песочный   хитон,
закрепленный на одном плече серебряной застежкой; идеально  причесана,  на
коже не осталось ни  малейшего  следа  опалявшего  нас  жара  и  терзавших
когтей.
   Я  попытался  заговорить,  но  пересохшее  горло  смогло  издать   лишь
придушенное сипение.
   Склонившись, она легонько поцеловала меня в потрескавшиеся губы,  затем
приподняла мою голову и поднесла к моим губам сделанный из большого  листа
ковшик. В гнилой воде явно было полно микроорганизмов, но  она  показалась
мне прохладной и освежала, как амброзия.
   - Мне пришлось преобразиться, любимый, - чуть ли не  виноватым  голосом
сказала Аня. - Только так мы могли пережить этот ужасный жар.
   Я все еще не мог говорить и подумал, что  так  даже  лучше.  Признаться
Ане, что я заподозрил ее в предательстве, было бы свыше моих сил.
   - В своем истинном... - Она осеклась и начала заново: - В своем  другом
обличье я смогла поглощать энергию, исходившую из ядерного колодца, и с ее
же помощью защитить нас.
   Голос, наконец вернувшийся ко  мне,  представлял  собой  нечто  среднее
между скрипом и кваканьем:
   - Значит... это не ты... вызвала скачок...
   - Нет, я не управляла пространственно-временным переходом,  -  легонько
качнула она головой. - На это время и место был нацелен искривитель Сетха.
   Положив голову Ане на колени, я просипел:
   - Меловой период.
   Моя любимая промолчала, но взгляд  ее  серых  проницательных  глаз  был
словно устремлен в иные времена и пространства.
   Я снова припал к ковшику. Несколько глотков - и я смог заговорить почти
нормально:
   - Из того, что мне удалось узнать, заглянув в сознание Сетха, когда  он
зондировал меня, вытекает и тот факт, что в этом времени - за шестьдесят -
семьдесят миллионов лет до неолита - происходит, произошло или  произойдет
нечто существенное.
   - Эпоха Гибели, - тихонько проронила Аня.
   - Когда вымерли динозавры?
   - А вместе с ними тысячи других видов - и растений, и  животных.  Землю
потрясла глобальная катастрофа.
   - Какая?
   - Неизвестно, - грациозно развела она руками. - Пока.
   Привстав на локте, я заглянул прямо в ее божественно  прекрасные  серые
глаза.
   - Ты хочешь сказать, что творцы - Золотой бог и прочие - не знают,  что
произошло в один из наиболее критических моментов времени за  всю  историю
существования планеты?
   - Нам не было нужды выяснять это, любимый, - улыбнулась Аня. - Так  что
не смотри на меня с таким осуждением. Мы пеклись лишь о  роде  людском,  о
твоих сородичах, Орион, о созданных нами творениях...
   - Из которых развились вы сами, - вставил я.
   Она склонила голову, соглашаясь.
   - Так что до сих пор нам не  требовалось  выяснять,  что  случилось  за
шестьдесят пять миллионов лет до нашей собственной эры.
   Силы мало-помалу возвращались ко  мне.  На  багровой,  обожженной  коже
зияли рваные следы когтей рептилий Сетха, но я уже  настолько  окреп,  что
смог подняться на ноги.
   - Этот момент времени сверхъестественно важен для Сетха, - сообщил я. -
Надо выяснить почему.
   - Да, - согласилась Аня, -  но  не  сию  секунду.  Полежи  здесь,  а  я
раздобуду чего-нибудь поесть.
   Тут я заметил,  что  при  ней  нет  ни  инструментов,  ни  оружия.  Аня
догадалась, о чем я подумал.
   - Любимый,  я  не  сумела  вернуться  в  мир  творцов.  Мы  по-прежнему
совершенно отрезаны от них Сетхом. Я  только  смогла  проскользнуть  вдоль
вектора настройки его искривителя. - Оглядев себя, она  добавила,  скромно
улыбнувшись: - И потратить немножко энергии, чтобы одеться.
   - Это лучше, чем изжариться насмерть,  -  отозвался  я.  -  Твой  наряд
очарователен.
   - Мы здесь совершенно одни, без надежды на чью-либо  помощь,  и  одному
лишь Сетху ведомо, в каком времени и месте мы находимся.
   - Он будет нас искать.
   - Вряд ли. Наверно, он решил, что мы убрались с его дороги.
   Я с трудом сел.
   - Нет. Он будет нас искать и попытается уничтожить раз и  навсегда.  Он
ничего не оставляет на волю случая. Кроме того, здесь для него критическая
точка пространственно-временного вектора. Он не позволит нам вмешиваться в
его планы.
   - Ладно, время не ждет. Сперва надо позаботиться о  неотложном.  -  Аня
поднялась на ноги. - Сначала пища, потом кров. А затем...
   Послышались громкие шлепки по воде, раздавшиеся настолько  близко,  что
напугали нас обоих.
   Я впервые по-настоящему  разглядел,  куда  нас  занесло.  Нас  окружали
заболоченные джунгли, состоявшие  из  гигантских  папоротников  и  низких,
узловатых  мангров  [вечнозеленые  деревья  и   кустарники   с   наземными
дыхательными корнями (пневматофорами);  характерны  для  приливно-отливной
полосы илистых побережий  тропиков].  Со  всех  сторон  подступали  густые
заросли  рогоза,   покачивавшего   нелепыми   головками.   Даже   насквозь
пропитанный влагой  воздух  был  каким-то  душным,  тяжелым  и  невозможно
жарким, как в бане. Всего в десяти ярдах от нашего губчатого ложа  грязная
болотная вода  неспешно  текла  сквозь  камыш  и  путаницу  корней.  Самое
подходящее местечко для крокодилов - и змей.
   Выпрямившись  во  весь  рост,  Аня  вглядывалась  в  плотные   заросли.
Разглядеть что-либо можно было только на расстоянии нескольких футов. Я  с
трудом встал, пошатываясь от слабости, и сделал  Ане  знак  взобраться  на
ближайшее дерево.
   - А ты? - шепнула она.
   - Попытаюсь, - выдохнул я в ответ.
   Некоторые деревья были сильно наклонены и настолько  оплетены  лианами,
что даже я, несмотря на слабость, почти без труда взобрался бы на  них.  С
помощью Ани я вполз на широкий сук и вытянулся во весь рост на его  теплой
шершавой коре. По мне ползали насекомые, а перед глазами,  сердито  жужжа,
пронеслась иссиня-черная то ли пчела, то  ли  муха  -  какое-то  насекомое
размером с доброго воробья.
   Плеск приближался. Неужели воины Сетха уже разыскивают  нас?  Я  затаил
дыхание.
   Вид был такой, будто холм вдруг оторвался от земли и решил побродить по
болоту. Сквозь густые заросли на открытое место пробилась живая чешуйчатая
гора, покрытая крапчатыми землисто-коричневыми, оливково-зелеными и серыми
пятнами, громко шлепавшая лапами по зеленоватой воде.
   Я едва не рассмеялся. Широкая морда исполинской твари напоминала утиный
клюв, изогнутый в идиотской ухмылке, навсегда застывшей, как  у  дурацкого
мультипликационного персонажа.
   Несмотря на глупый вид, утконосый динозавр [или гадрозавр  -  семейство
вымерших пресмыкающихся отряда птицетазовых  динозавров;  жили  в  позднем
меловом периоде в Сев.Америке, Евразии; по суше  передвигались  на  задних
ногах; высота тела до 10 м] осторожно огляделся, прежде чем  выбраться  на
открытое место. Привстав на  задние  ноги,  он  оказался  выше  ветки,  на
которой мы прятались, и принялся озираться, пыхтя, как паровоз. Его  когти
больше напоминали копыта и не казались опасными. Желтые  глаза  скользнули
мимо нашего дерева, не задерживаясь.
   С шумом выпустив воздух, гадрозавр повернулся и  вошел  в  сонные  воды
потока. В нем было футов тридцать от клюва до кончика хвоста. И он  пришел
не один.
   Перед нами парадом прошествовал целый  строй  утконосых  динозавров.  Я
насчитал сорок две особи. С тяжеловесной грацией  они  брели  по  болотной
протоке, проваливаясь в грязную воду по колена.
   Плененные этим зрелищем, мы  проводили  взглядом  неспешно  двигавшуюся
процессию динозавров, пока они не затерялись среди болотных зарослей.
   - Динозавры, - сказала Аня,  когда  они  скрылись  из  виду  и  стрекот
насекомых возобновился.  В  ее  голосе  не  было  ни  тени  удивления  или
благоговения.
   - Мы в меловом периоде, - отозвался я. - Здесь миром правят динозавры.
   -  Как  по-твоему,  куда  они  идут?   Похоже,   это   целенаправленная
миграция...
   И снова она осеклась, затаив дыхание. Все звуки в лесу опять смолкли.
   Я все еще лежал, вытянувшись  на  ветке.  Аня  распростерлась  за  моей
спиной. Не слышно было ни звука; это  тревожило  меня  куда  сильнее,  чем
шлепки лап гадрозавров по воде.
   Всего в тридцати ярдах от нашего укрытия заросли раздвинулись, и оттуда
показалась самая жуткая тварь из виденных мною.  У  нее  была  исполинская
голова - почти пять футов от кончика морды до основания черепа, состоявшая
чуть ли не из одних челюстей, вооруженных зубами размером с саблю.  Взгляд
злобных глазок чудовища казался чуть ли не разумным, как у тигра на  охоте
или косатки, выслеживающей добычу.
   Ящер медленно, осмотрительно вошел в сонный поток, который всего минуту
назад послужил тропой утконосым динозаврам.
   Тираннозавр, никаких сомнений. Ужасающе огромный ящер, по  сравнению  с
которым боевые карнозавры Сетха, встреченные нами в Раю, казались  жалкими
карликами. Поднявшись во весь рост, он мог бы макушкой дотянуться до самых
высоких деревьев. Посмотрев в направлении скрывшихся утконосых динозавров,
тираннозавр вступил  в  грязный  поток  своими  могучими  лапами,  вытянув
тяжелый хвост над водой, чтобы уравновесить жуткую голову.
   Я ощутил, как прижавшаяся ко мне Аня напряглась  от  испуга.  Я  и  сам
оцепенел, как увидевший льва мышонок. Тираннозавр грозно высился над нами;
его чешуйчатая шкура была раскрашена  серо-зелеными  разводами,  прекрасно
маскировавшими его среди тропической растительности. Когти  на  его  лапах
размером и остротой могли бы поспорить с серпами земледельцев.
   Медленно, крадучись, он побрел против течения  вслед  за  гадрозаврами.
Едва я хотел перевести дыхание, как заросли беззвучно, осторожно раздвинул
второй тираннозавр. За ним третий.
   Аня легонько подтолкнула меня локтем, и, чуть повернув голову, я увидел
еще двух громадных зверей, выбравшихся из чащи по другую сторону от нас.
   Они охотились стаей. Подкрадывались к утконосым динозаврам осторожно  и
согласованно, как волки.
   Тираннозавры прошли мимо. Если кто-то из ящеров видел или  почуял  нас,
то не обратил внимания. Эти  ужасные  хищники  всегда  представлялись  мне
безмозглыми, неистовыми  машинами  уничтожения,  хватавшими  всякий  кусок
мяса, замаячивший перед их носом, независимо от его размера, равно  как  и
от того, голоден ящер или нет.
   Очевидно, на деле все выглядит иначе. Чудовищные твари одарены разумом,
которого  вполне  достаточно  для  взаимодействия  в  охоте  на  утконосых
динозавров.
   - Давай за ними проследим! - алчно проговорила Аня, когда последний  из
тираннозавров  скрылся  в  кустах  и   листья   гигантских   папоротников,
качнувшись, скрыли его от нас.
   Я посмотрел на нее как на сумасшедшую. Увидев выражение моего лица, она
добавила несколько недовольным тоном:
   - Мы можем держаться на большом расстоянии от них.
   - У меня сложилось впечатление, - с расстановкой проговорил  я,  -  что
они бегают куда быстрее, чем мы. А я не вижу поблизости ни одного  дерева,
достаточно высокого, чтобы улизнуть от них.
   - Но ведь им нужны утконосые динозавры, а не мы. Они даже  не  признают
нас за добычу.
   Я отрицательно покачал головой. Хоть я и отважен,  но  не  безрассуден.
Охваченная охотничьим азартом Аня с радостью шла бы за  тираннозаврами  по
пятам. Но я боялся этих колоссальных ящеров, боялся, что для них мы быстро
превратимся из охотников в дичь.
   - Мы безоружны, нам нечем защититься, - возразил  я.  Потом,  помолчав,
добавил: - Опять же, я еще не оправился от...
   Чувство вины мгновенно стерло с ее лица выражение превосходства.
   - Как же я забыла?! Ох, Орион,  я  такая  дура...  прости  меня...  мне
следовало помнить...
   Я прервал ее лепет поцелуем. Аня  улыбнулась,  все  еще  чувствуя  себя
пристыженной, и велела мне  подождать,  пока  она  раздобудет  чего-нибудь
поесть. Затем спустилась на мшистую болотную землю и скрылась в зарослях.
   Лежа навзничь, я следил за игрой солнечных бликов в листве.  Чуть  выше
по ветке мохнатой серой молнией промчался крохотный зверек,  спустился  по
стволу, взбежал на сук, где лежал  я,  и  с  полсекунды  разглядывал  меня
блестящими бусинками черных глаз,  нервно  подергивая  длинным  безволосым
хвостом и не издавал ни звука.
   - Привет тебе, сородич млекопитающий! - провозгласил я. -  Насколько  я
знаю, ты в некотором смысле наш дедушка.
   Зверек стрелой метнулся вверх по стволу, скрывшись среди листвы.
   Закинув руки за голову, я дожидался возвращения Ани. Она ускользнула из
ядерного колодца, приняв свой истинный облик, и поглотила  сжигавший  нашу
плоть жар, а затем, воспользовавшись  принадлежавшим  Сетху  искривителем,
вытащила нас в это время и место. И снова приняла человеческое  обличье  -
не получая ни единой царапинки и даже приобретя новое платье взамен своего
комбинезона.
   Мне невольно пришла на ум древняя поговорка: "Что позволено Юпитеру, то
не позволено  быку".  Богиня,  высокоразвитое  существо,  произошедшее  от
людей, но настолько превзошедшее предков, что не  нуждается  в  физическом
теле, - именно она может с наслаждением рыскать по доисторическим болотам,
выслеживая стаю тираннозавров. Смерть для  нее  ровным  счетом  ничего  не
значит.
   Я - другое дело. Я умирал и  возрождался  к  жизни  неоднократно  -  но
только когда этого желали творцы. Я - их произведение, они создали меня. Я
- человек во всем, я смертен. И никогда не знаю, вернут ли меня к жизни.
   Миллионы лет спустя буддисты будут утверждать, что все  живые  существа
включены в великий круговорот жизни, умирая и возрождаясь снова  и  снова.
Единственный способ вырваться из этого круга страданий - достичь  нирваны,
полного небытия, добиться столь же полного  и  окончательного  бегства  от
мира, как падение в черную дыру и исчезновение из вселенной навечно.
   Нирвана не по мне. Я отрекся не от всех стремлений. Я  люблю  богиню  и
отчаянно жажду ответной любви. Она твердит, что любит меня, но в те жуткие
неизмеримые мгновения, когда она покинула меня,  падавшего  в  бесконечный
огненный колодец, я заново осознал, что она не человек, не такой  человек,
как я, несмотря на внешность.
   Меня не покидал страх, что я утрачу ее. Или, хуже того, что Ане надоест
моя человеческая ограниченность и она бросит меня навсегда.



        "15"

   Мы провели на болоте три дня, пока я оправлялся от ран и набирался сил.
Пожалуй, мы были единственными людьми на всей  планете;  впрочем,  назвать
Аню просто человеком можно лишь с большой натяжкой.
   В болоте было невыносимо жарко и сыро. Почва  чавкала  при  ходьбе;  на
каждом шагу приходилось пробиваться сквозь заросли гигантского папоротника
и каких-то листьев, похожих на лопухи, огромных - побольше слоновьих ушей,
- влажно липших к телу. Повсюду змеились лианы, опутывая деревья и стелясь
под ноги коварными ловушками.
   Но хуже жары был смрад. Запахи разложения окружали нас со всех  сторон;
болото источало дух смерти. Духота угнетала меня, сырость высасывала силы.
   Как в ловушке, увязли мы среди мокрой зелени. Джунгли подступали к нам,
будто живые, выпивали воздух из наших легких, заслоняли  собой  весь  мир.
Взор проникал вперед лишь на два-три ярда. Дальше все терялось за  плотной
стеной растительности, если мы не шли по илистому руслу  потока.  Но  даже
тогда листва переплеталась настолько, что мы могли бы  не  заметить  стадо
бронтозавров, проходившее от нас в двух шагах.
   Есть  было  почти  нечего.  Растения,   сплошь   незнакомые,   казались
совершенно несъедобными. Несколько раз я видел в темных водах  серебристых
рыбок, но слишком  крохотных  и  юрких,  чтобы  пытаться  их  поймать.  Мы
обходились лягушками и мохнатыми личинками насекомых,  отвратительными  на
вид, но достаточно питательными, чтобы не протянуть ноги.
   Каждый вечер шел дождь, бурными потоками низвергаясь с  мрачных  небес.
Тучи громоздились горами на  протяжении  всего  удушливого  дня,  всасывая
влагу из гнилого воздуха, как губки. Я отсырел насквозь; кожа от влажности
начала преть, пошла складками и приобрела белесый оттенок. Даже Аня  после
трехдневного пребывания в этой парной выглядела замарашкой.
   Небо было обложено тучами почти постоянно. Однажды ночью оно  ненадолго
прояснилось настолько, что  стали  видны  звезды.  Я  тотчас  же  об  этом
пожалел. Аня спала, а я пытался отыскать на небосводе  очертания  знакомых
созвездий. Но взамен  узрел  лишь  все  ту  же  угрюмую  багровую  звезду,
зависшую высоко над горизонтом и будто подглядывавшую за нами.
   Я поискал взглядом созвездие Ориона, своего тезку среди  звезд,  но  не
нашел. Затем вдруг  узнал  Большую  Медведицу,  и  сердце  мое  мучительно
сжалось. Она  сильно  переменилась,  совершенно  утратив  сходство  с  тем
ковшом, который я знал по иным эпохам. Ее большой  прямоугольный  "черпак"
сплющился и заострился, больше напоминая совок, чем ковшик.  Рукоятка  его
была круто изломана.
   Нас отделяла от знакомых мне эпох такая бездна миллионов лет, что  даже
вечные звезды переменились. При виде искаженного ковша Большой Медведицы я
вдруг  почувствовал  себя  ужасно  одиноким  и  заброшенным,  и  душа  моя
наполнилась такой неизбывной печалью, какой я еще не знал.
   Никаких млекопитающих мы не видели, кроме похожего на землеройку серого
пушистого зверька,  обитавшего  в  кронах  деревьев.  Зато  рептилии  были
повсюду.
   Однажды утром Аня наполняла ковшик, стоя  на  берегу  грязной  протоки,
когда из воды выскочил притаившийся там гигантский крокодил. Его массивное
зеленое тело совершенно сливалось с зеленью  тростника  и  камыша,  а  над
водой виднелись лишь выпуклые глазки и ноздри.  Ане  пришлось  бежать  изо
всех сил и карабкаться на ближайшее  дерево,  чтобы  уйти  от  его  зубов;
хищник оказался весьма проворен, и он едва не догнал ее.
   В болоте водились черепахи, длиннохвостые ящерицы размером со свинью  и
множество змей, плававших по воде и ползавших по деревьям.
   Однако по-настоящему этот мир все-таки принадлежал  динозаврам.  Далеко
не все они были гигантами. На второй день  Аня,  воспользовавшись  толстым
суком в качестве дубины, попыталась убить двуногого динозавра величиной  с
курицу-переростка.  Он  удрал  от  нее,  свистя,  как  чайник.   Привыкнув
увиливать от своих рослых собратьев, он без труда увернулся  и  от  ударов
Ани.
   Со своего наблюдательного пункта на ветке я видел как-то раз под  вечер
ковылявшую  вразвалочку   рептилию,   покрытую   роговым   панцирем,   как
броненосец, но ростом чуть ли не с  пони.  Волочившийся  за  ней  короткий
хвост был утыкан крепкими шипами, как булава.
   Вокруг постоянно роились насекомые, но, как  ни  странно,  нас  они  не
беспокоили. Поначалу меня это удивляло, но потом я  сообразил,  что  здесь
настолько мало млекопитающих, что вряд ли  хоть  одно  насекомое  способно
проявить интерес к теплой крови.
   На третью ночь я сказал Ане, что достаточно окреп,  чтобы  тронуться  в
путь.
   - Ты уверен?
   - Да. Пора убираться из этой чертовой бани.
   - А куда идти?
   Я пожал плечами. Вечерний  ливень  только-только  отшумел.  Мы  сидели,
тесно прижавшись друг к другу, под импровизированным навесом из гигантских
листьев, которые я наспех скрепил вместе. Это не  помогло  -  струи  дождя
пробивали навес насквозь  и  все  равно  промочили  нас.  Последние  капли
сбегали с бесчисленных листьев,  наполняя  зеленый  мир  звуками  симфонии
звонкой капели. Красивый хитон Ани превратился в мокрую серую тряпку.  Мой
кожаный жилет и набедренная повязка липли к телу и казались  мне  клейкими
зловонными обносками.
   - Куда угодно. Все лучше, чем торчать здесь, - ответил я.
   Моя богиня кивнула, соглашаясь.
   - И как можно дальше отсюда, - добавил я.
   - Тебя тревожит Сетх?
   - А тебя нет?
   - Пожалуй, должен бы. Но я не могу  отделаться  от  мысли,  что  он  не
станет утруждаться из-за нас. Мы здесь все  равно  что  в  мышеловке,  так
стоит ли тратить силы,  чтобы  искать  нас  и  убивать?  Мы  умрем  здесь,
любимый, в этом жалком, затерянном в глубине тысячелетий времени, и  никто
нас не спасет.
   Сумерки бросили на очаровательное лицо Ани мрачную тень, голос ее охрип
от уныния. Я бы с удовольствием прожил  нормальную  человеческую  жизнь  с
моей подругой в каменном веке, но прохладные райские леса - совсем не  то,
что гнилые, вонючие джунгли. Хотя соплеменники и предали  нас,  в  Раю  мы
жили бы среди людей. А здесь  мы  совершенно  одни,  не  с  кем  и  словом
перемолвиться.
   - Мы еще не покойники, - заметил я. - И я  вовсе  не  намерен  помогать
Сетху нас уничтожить.
   - Да с какой стати ему утруждаться?
   - А с такой, что здесь для него критическая точка. Он знает,  куда  был
нацелен искривитель, знает, что мы здесь. Как только ему удастся  починить
аппаратуру, он отправится нас искать, чтобы мы, часом, не  расстроили  его
планы в этой точке континуума.
   Аня понимала, что мои рассуждения не лишены логики,  но  все  равно  не
горела желанием переходить к действиям.
   - Лучше убраться подальше от этого проклятого болота, - добавил я. - Не
годится здесь сидеть.  Давай  тронемся  завтра  утром,  с  первыми  лучами
солнца. Пойдем в гору, там будет и прохладнее, и суше.
   В ее глазах вдруг зажглись искры восторга.
   - Можно пойти той же дорогой, что и утконосые динозавры! Они  наверняка
направлялись на возвышенность.
   - А тираннозавры следом, - пробормотал я.
   - Да, - откликнулась Аня, и былой энтузиазм зазвенел  в  ее  голосе.  -
Интересно посмотреть, догнали ли они утконосых.
   - Порой ты бываешь невероятно кровожадной.
   - Жесткость свойственна человеческой  натуре,  Орион.  Я  еще  чувствую
упоение охотой. А ты нет?
   - Только когда я охотник, а не дичь.
   - Ты мой охотник, - промолвила она.
   - И нашел то, что искал. - Я притянул Аню к себе.
   - Быть жертвой не так уж страшно,  -  прошептала  она  мне  на  ухо.  -
Иногда.



        "16"

   Наутро мы пустились в путь -  прочь  от  болот,  к  прохладным,  чистым
холмам. Подсознательно я надеялся отыскать более привычный пейзаж: цветы и
траву, собак, кроликов и диких кабанов. Я знал, что людей  здесь  нет,  но
все равно мечтал о знакомых образах.
   Тем не  менее  мы  очутились  в  мире,  населенном  практически  одними
динозаврами. В  пасмурном  небе  без  малейших  усилий  парили  гигантские
птерозавры.  В  кустах  копошились  крохотные  четвероногие   динозаврики.
Повсюду  маячили  их  крупные  собратья,  смахивавшие  на  ожившие   горы,
деликатно похрустывавшие листьями папоротников и кустов, в изобилии росших
вокруг.
   Цветов нигде не было и в помине - во всяком случае, ничего знакомого  я
не нашел. На макушках некоторых бочкообразных  растений  торчали  перистые
вайи [от греч. baion - пальмовая ветвь - листья  папоротников].  А  вообще
унизанные шипами и червеобразными  отростками  рыхлые,  мясистые  растения
внушали омерзение и отвращение, как порождения чужой планеты.
   Не было даже знакомых мне деревьев,  не  считая  изредка  встречавшихся
высоких стройных кипарисов и  мангров,  плотной  стеной  окружавших  любое
мало-мальски  заметное  озерцо  или  ручей,  впиваясь   в   мокрую   землю
скрюченными хитросплетениями корней, будто сотнями  крепких  одеревеневших
пальцев. Пожалуй, знакомыми выглядели еще и пальмы, хотя некоторые  просто
поражали своими  размерами.  Их  голые  чешуйчатые  стволы  вздымались  на
недосягаемую высоту, где перистые широкие  листья  овевал  влажный  теплый
ветер. Нигде ни травинки, ни зернышка - лишь шуршавший камыш да  уродливый
рогоз. Порой они покрывали водоемы настолько плотно,  что  их  поверхность
казалась почвой, и обнаружить ошибку  было  можно,  лишь  провалившись  по
колено или даже глубже.
   Ночевали мы на деревьях, хотя, насколько я мог судить, динозавры  спали
в ночные часы, как и мы. Но мы были совершенно беззащитны перед  свирепыми
тварями вроде тираннозавров, от которых могли лишь убегать и прятаться - а
потому не хотели испытывать судьбу.
   За первые дни пути  мы  не  видели  ни  одного  тираннозавра,  хотя  их
трехпалые  следы  попадались  довольно  часто.  Аня  требовала,  чтобы  мы
двигались по их следу, который шел параллельно более глубоким  отпечаткам,
оставленным утконосыми динозаврами. Порой когтистые  лапы  ступали  поверх
следов утконосых.
   Вокруг хватало и  других  хищников.  Например,  стремительных  двуногих
тварей ростом  значительно  выше  меня.  На  бегу  они  вытягивали  хвосты
параллельно  земле  и  алчно   хватали   передними   конечностями   мелких
динозавров, а те жалобно пищали и свистели, когда клыки и зубы карнозавров
рвали их плоть.
   Как только поблизости появлялся плотоядный ящер, мы с Аней ложились  на
землю. Не имея никаких средств защиты, кроме собственной  наблюдательности
и ума, мы не могли поступать иначе. Они к нам даже не подходили - то ли не
видели, то ли решали, что мы несъедобны, уж и  не  знаю.  А  выяснять  мне
как-то не хотелось.
   Однажды  мы  видели  полдюжины  трицератопсов  [крупный   представитель
рогатых  динозавров,  имевший  на  черепе  три  роговидных   образования],
осторожно утолявших жажду у берега речушки.  Каждый  из  них,  размером  с
четверку  взрослых  носорогов,  был  вооружен  тремя  длинными  рогами   и
массивным костяным воротником, росшим  из  затылка.  Неуклюжие,  угловатые
твари ужасно нервничали. И было  от  чего:  с  противоположного  берега  в
речушку с плеском вбежала пара двуногих карнозавров - не тираннозавров, но
все равно больших, зубастых и злобных.
   Посмотрев в ту  сторону,  трицератопсы  сбились  в  кучу,  выстроившись
плечом к плечу, опустив головы и направив свои длинные рога  на  хищников,
будто ряд пик или грозный частокол. Карнозавры  с  фырканьем  и  ворчанием
потоптались на месте, оценивая ситуацию. Затем развернулись и  устремились
прочь.
   Я был близок к разочарованию. Мне вовсе не хотелось наблюдать жестокую,
кровопролитную битву динозавров - просто кто бы ни победил, мы  непременно
смогли бы поживиться остатками мяса. Используя  свои  примитивные  сети  и
палицы, мы могли охотиться лишь на мелких динозавров и мохнатых  зверьков,
так что изрядный кусок мяса нам бы не повредил.
   На  вторую  ночь  пути  я  проснулся  от  ощущения  опасности.   Царила
непроглядная темень. Мы с Аней полулежали в развилке дерева. На ночлег  мы
расположились на самой большой высоте, где ветки еще выдерживали нас.
   Мы были не одни. Я уловил исходившую от кого-то  -  или  от  чего-то  -
угрозу, но ничего не видел в кромешной тьме. По ночам здесь было тихо,  не
считая звучавшего  постоянно  и  ставшего  привычным  неумолчного  зудения
насекомых. В меловом периоде не было ни воя волков, ни  рыка  львов  -  по
ночам бодрствовали лишь предки полевых мышей и белок, но эти старались  не
производить никакого шума.
   В  облачном  покрове  вдруг  образовался  просвет.  Луна  то   ли   уже
закатилась, то ли еще не всходила, но землю озарил багровый  свет  звезды,
впервые увиденной мной в  неолите.  В  ее  кровавом  сиянии  блеснули  два
злобных глаза, смотревшие на меня, не мигая.
   Помимо воли мое тело перешло в сверхускоренный режим. И как раз вовремя
- змея метнулась ко мне, разинув пасть, готовая вонзить  в  меня  ядовитые
зубы.
   Я  видел  ее  обвившееся  вокруг  ветви  тело,  видел,  как  пасть   ее
разверзлась, видел истекавшие ядом  зубы,  видел,  как  она  вздыбилась  и
метнулась ко мне - все это разыгрывалось перед моими глазами в замедленном
темпе. Лишенные век глазки с ненавистью взирали на меня.
   Выбросив вперед правую руку, я поймал змею. Она была настолько  велика,
что мои пальцы охватили ее лишь наполовину. Ее длинное  мускулистое  тело,
двигаясь по инерции,  едва  не  сбило  меня  с  ветки  на  далекую  землю,
утопавшую во мраке. Но я уцепился за ветку ногами и свободной рукой,  хотя
и ударился спиной о ствол с такой силой, что невольно зарычал.
   Прижимая большим пальцем нижнюю челюсть гадины, я отстранил ее от  себя
на  расстояние  вытянутой  руки.  Извиваясь,  сворачиваясь  кольцами,  она
пыталась  вырваться.  Проснувшаяся  Аня  мгновенно  оценила   ситуацию   и
схватилась за дубинку.
   Я с трудом встал на одно колено, опасаясь,  что  бившаяся  змея  свалит
меня с ветки.
   - Ложись! - приказал я Ане.
   Как только она подчинилась, я перехватил гадину поудобнее  и  изо  всей
силы ударил о ствол. Ее голова стукнулась о  дерево  с  сильным,  приятным
слуху треском. Я снова  и  снова  колотил  ее  о  дерево.  Змея  перестала
извиваться, а скоро и шевелиться вообще, безвольно повиснув у меня в руке.
Я отшвырнул труп гадины прочь. Он полетел вниз,  ломая  ветки,  и  наконец
грохнулся о землю.
   - Весточка от Сетха? - приподняв голову, спросила Аня.  Голос  ее  упал
почти до шепота.
   Я пожал плечами, хотя в темноте она моего движения не видела.
   -  Кто  знает?  Тут  масса  змей.  Наверно,  они  охотятся  на   ночных
млекопитающих, которые живут на деревьях. Может, мы просто забрались не на
то дерево?
   Аня подобралась ко мне поближе, и я ощутил, как она дрожит. С той  ночи
мы спали по очереди.
   Теперь я понял, почему всем людям досталось три  инстинктивных  страха:
страх темноты, страх высоты и страх перед змеями.



        "17"

   Держа путь в гору, все дальше от болот, мы  с  Аней  постепенно  начали
обзаводиться примитивными орудиями труда. Кремень нигде не  попадался,  но
зато я подобрал булыжник себе по руке и каждый  вечер  трудился  над  ним,
обтесывая о другие камни, чтобы сделать  лезвие  более-менее  острым.  Аня
выискивала прямые ветви, а вечером обжигала их кончики  на  костре,  чтобы
получить более-менее прочные острия.
   Меня тревожила необходимость разводить каждый вечер костер. Разумеется,
нужно было готовить ту жалкую пищу, которую удавалось раздобыть. В  другую
эпоху костер потребовался бы, чтобы отпугивать хищников по ночам, пока  мы
спим, но в этом веке миром правили  рептилии,  а  не  млекопитающие,  и  я
опасался, что огонь может привлечь обожавших тепло  пресмыкающихся,  а  не
отпугнуть их.
   Да и о Сетхе забывать не следовало.  Развести  костер  здесь  наверняка
некому,  кроме  нас  с  Аней.  Всякому   обладателю   техники,   способной
сканировать обширные участки суши, костер укажет наше  местопребывание  не
хуже маяка.
   И все-таки мы нуждались в ночном костре - не только ради  приготовления
пищи и безопасности, но и ради душевного комфорта. Ночь за ночью мы с Аней
сидели бок о бок у костра, глядя  на  жаркую  пляску  язычков  пламени,  и
размышляли о том, что  должно  пройти  более  шестидесяти  миллионов  лет,
прежде чем человек впервые разведет огонь.
   На возвышенности, вдали от болот, небо очистилось. Но я по-прежнему  не
узнавал звезд. Ночь за ночью я искал созвездие Ориона, но напрасно.
   Теперь я начал демонстрировать Ане свою  охотничью  удаль.  При  помощи
сделанных ею копий я добывал мелких динозавров величиной с птицу, а иногда
даже ухитрялся забить более крупную дичь,  вроде  четвероногих  травоядных
ящеров ростом с овцу.
   А однажды вечером я задал Ане вопрос, терзавший меня с момента прибытия
в эпоху динозавров.
   - Когда ты изменила свой облик... преобразилась в сферу чистой энергии,
- мысль, что это и  есть  истинная  сущность  моей  любимой,  до  сих  пор
тревожила меня, - куда ты исчезла? Что ты делала?
   В отсветах пляшущего пламени костра  ее  лицо  мерцало  и  переливалось
почти так же, как тогда,  когда  она  растворилась  в  моих  объятьях  при
падении в ядерный колодец Сетха.
   - Пыталась вернуться к  другим  творцам,  -  негромко,  почти  печально
проронила она. - Но путь был заблокирован.  Я  пробовала  переместить  нас
обоих в иное место и время, в любую точку континуума. Но искривитель Сетха
был настроен именно на это время и на это место, и мне не хватило энергии,
чтобы изменить настройку и перенестись куда-либо еще.
   - А ты осознаешь, что делаешь, когда... когда меняешь облик?
   - Да.
   - Ты можешь сделать это сейчас?
   - Нет, - мрачно призналась она. Движением руки обведя  наш  костерок  и
обглоданные динозавровые кости  на  земле,  она  сказала:  -  Недостаточно
энергии. Ее нам едва хватает,  чтобы  поддерживать  жизнь  в  человеческом
теле. - Голос Ани звучал весело, но под весельем таилась  тоска,  а  может
быть, даже страх.
   - Значит, ты заточена в человеческом теле.
   - Я _выбрала_ человеческое тело, Орион. Чтобы быть с тобой.
   Этим она хотела подчеркнуть свою любовь, но  пробудила  у  меня  острое
чувство вины - это по моей милости она ограничена в своих  возможностях  и
уязвима, как я сам.
   Через неделю мы вышли на  плоскогорье.  Здесь  было  хоть  и  ненамного
прохладнее, но зато суше, чем в болотах.
   Ночь за ночью  я  смотрел  на  небосвод,  отыскивая  созвездие-тезку  и
пытаясь отделаться от ощущения, что зловещая багровая  звезда  взирает  на
меня, будто око разгневанного бога - или дьявола.
   Аня всегда просыпалась около полуночи, чтобы заступить на вахту и  дать
мне поспать. Как-то раз она спросила:
   - Любимый, что ты надеешься отыскать среди звезд?
   - Ищу себя, - слегка устыдившись, признался я.
   - Вон там, - указала она.
   Это был не Орион. Это созвездие  ничуть  не  напоминало  мне  знакомого
Охотника. Ригеля не было и в  помине.  Блистательной  красной  Бетельгейзе
простыл и след. Вместо  трех  звезд  пояса  и  висевшего  на  нем  меча  я
обнаружил лишь слабое туманное пятнышко.
   Кровь  в  моих  жилах  застыла.  Даже  созвездия  Ориона  нет  в   этом
заброшенном пространстве и времени! Нам незачем находиться здесь, в  такой
дали от родных  времен.  Мы  здесь  чужаки,  изгнанники,  забытые  богами,
гонимые силами, которым даже не можем  дать  отпор,  обреченные  встретить
смерть и уйти в вечное небытие.
   Беспредельная  горесть  наполнила  мою  душу.  Я  чувствовал  полнейшую
беспомощность, собственную бесполезность, понимая,  что  рано  или  поздно
Сетх выследит нас и положит конец нашему существованию.
   Как я ни старался, отчаяние не  покидало  меня.  Еще  ни  разу  мне  не
доводилось переживать столь безысходной тоски и  муки.  Я  пытался  скрыть
свое состояние от  Ани,  но  по  ее  тревожному  взгляду  понял,  что  она
прекрасно понимает, как я опустошен и подавлен.
   А затем мы вышли к кладке яиц утконосых динозавров.
   Она оказалась на  плоской  вершине  пологого  холма.  По  склону  холма
поднялось такое бесчисленное множество гадрозавров, что  их  тяжелые  лапы
протоптали в голой пыльной земле настоящую дорогу.
   - Должно быть, ящеры приходят сюда каждый год, - заметила Аня, шагая по
дороге к вершине холма.
   Я промолчал, не в силах пробудить в своей душе искорку любознательности
или энтузиазма, двигавшего моей подругой. Мрачная замкнутость  по-прежнему
не покидала меня.
   Мы должны  были  догадаться,  что  ждет  нас  на  вершине,  по  шумному
скрипучему  шипению  десятков  птерозавров,  которые   хлопали   кожистыми
крыльями над холмом, закладывая крутые виражи для  приземления.  Взбираясь
по отлогому склону, мы с Аней слышали щелчки их длинных костистых  клювов,
словно птерозавры дрались между собой.
   Я никак не мог уловить  какое-то  полузабытое  воспоминание.  Поведение
птерозавров что-то напоминало мне, но я никак не мог осознать, что именно.
Однако едва мы вышли к вершине, оно оформилось в четкую мысль.
   Кладбище.
   На голой вершине холма находились  сотни  гнезд,  в  которых  утконосые
динозавры откладывали яйца на протяжении несчетного множества поколений.
   Но здесь побывали тираннозавры.
   Порыв ветра донес  до  нас  смрад  гниющего  мяса.  Птерозавры  хлопали
крыльями и шипели на нас. Небольшие когти на передней  кромке  их  крыльев
виднелись вполне отчетливо. Только тут я понял, что они  ведут  себя,  как
стервятники, слетающиеся на  падаль.  Я  замахнулся  на  ближайших  ящеров
копьем, и они взлетели  в  воздух,  паря  над  нами  на  широких  кожистых
крыльях, ожидая, когда мы уйдем, чтобы вернуться к пиршеству.
   Аня была готова  расплакаться.  От  утконосых  динозавров  не  осталось
ничего, кроме костей и клочков гниющего  мяса.  Грудные  клетки  массивных
ящеров высились над нашими  головами,  как  выбеленные  солнцем  шпангоуты
потерпевших кораблекрушение судов. Повсюду валялись берцовые кости  в  мой
рост длиной и массивные плоские черепа, почти сплошь состоявшие из кости.
   - Смотри! - выкрикнула вдруг Аня. - Яйца!
   Гнезда являли собой неглубокие ямки в земле, выбитые лапами динозавров.
В каждом лежали продолговатые  яйца  в  локоть  длиной.  Большинство  было
разбито.
   - Ладно, - я указал пару нерасколотых яиц, бок о бок лежавших на  голой
земле, - по крайней мере, нашелся обед.
   - Ты не посмеешь! - Аня была шокирована.
   Я бросил взгляд на птерозавров, все  еще  круживших  над  нами,  громко
хлопая перепончатыми крыльями.
   - Это либо их обед, либо наш.
   Аня лишь горестно посмотрела на меня.
   - Из этих яиц уже  никто  не  вылупится,  -  добавил  я.  -  А  если  и
вылупится, лишенные защиты матерей динозаврики станут легкой  добычей  для
любых тварей.
   Она неохотно согласилась. Я спустился с холма,  чтобы  набрать  топлива
для костра, а Аня осталась  охранять  наш  обед  от  посягательств  алчных
птерозавров.
   Пока я собирал сухие ветки с земли и вытаскивал сучья из  кустов,  меня
вдруг поразила внезапная мысль -  тираннозавры  слишком  рьяно  уничтожали
гадрозавров. Насколько я мог судить, они перебили всех  травоядных  ящеров
до единого. Это неестественно.  Обычно  хищники  убивают  лишь  ради  еды,
позволяя  остальным  жертвам  идти  своей  дорогой.  Неужели  тираннозавры
действительно  умеют  лишь  убивать?  Или  их  _направлял_  Сетх   и   его
соплеменники?
   Неужели они следовали за стадом,  чтобы  отыскать  гнездовую  кладку  и
перебить _всех_ динозавров, откладывавших здесь яйца?  Очевидно,  вершиной
холма пользовались не только те сорок с небольшим  утконосых,  которых  мы
видели на  болоте.  Тут  больше  сотни  кладок  -  и  все  они  растоптаны
тираннозаврами.
   Когда я вернулся на вершину с охапкой дров,  Аня  нашла  ответ  на  мой
вопрос.
   - Погляди-ка сюда! - Она указала на край одного гнезда.
   Бросив дрова рядом с будущим обедом, я подошел к ней.
   Следы. Трехпалые когтистые лапы,  но  куда  мельче  лап  тираннозавров.
Размером со ступню человека - а точнее, человекоподобной рептилии.
   - Воин Сетха?
   - Там еще, - махнула Аня рукой в сторону других гнезд. - По-моему,  они
целенаправленно били яйца, сохранившиеся после нападения тираннозавров.
   - Это означает, что Сетх или  ему  подобные  находятся  здесь,  в  этом
времени и месте.
   - Но ради чего им нападать на утконосых?!
   - Главное в другом, - откликнулся я. - Нас, наверно, ищут.
   Вскинув  голову,  Аня  оглядела  горизонт,  будто   надеялась   увидеть
приближавшегося Сетха и его воинов. Я тоже  огляделся.  Повсюду,  куда  ни
кинь взор,  угнетающее  однообразие  зелени.  Ни  цветочка,  ни  малейшего
цветного пятнышка. Даже удушенные камышом реки кажутся гнилостно-зелеными.
Вдоль воды колышутся под жарким ветром плотные мангровые и  папоротниковые
заросли. Здесь можно без труда спрятать целую армию.
   И снова меня потрясло, насколько мы  беспомощны,  насколько  бесполезны
попытки творцов бороться против Сетха и его племени. Что могут сделать два
одиноких человека в мире динозавров? Я тряхнул головой, словно выпутываясь
из липкой паутины, но избавиться от подавленности не смог.
   Зато Аня была ничуть не обескуражена.
   - Надо найти их лагерь или штаб, - заявила она. -  Надо  выяснить,  что
они делают в этой эпохе, какие цели преследуют.
   - Сначала надо поесть, - с громким голодным вздохом возразил я.
   Вернувшись к уцелевшим яйцам, я  принялся  разводить  костерок,  ни  на
мгновение не забывая, что вдали есть наблюдатели, которые могут обнаружить
его и засечь наше местопребывание. Но нам все-таки надо питаться, а ни  я,
ни Аня не готовы есть  сырое  мясо  или  яйца.  При  помощи  остроконечной
лопаточной кости утконосого я выдолбил в мягкой земле ямку, чтобы  скудный
огонек  не  был  виден  снизу.  Но  все  равно,  даже  с  помощью   самого
примитивного теплового  датчика  можно  обнаружить  костер,  ярким  пятном
выделявшийся в прохладном вечернем воздухе.
   - Орион! Скорей!
   Стремительно отвернувшись от разгоравшегося огня, я  ухватил  ближайшую
кость, чтобы воспользоваться ею вместо дубины. Аня пристально смотрела  на
яйца. Одно из них лопнуло. Нет, просто  треснуло.  У  нас  на  глазах  оно
распалось надвое, и оттуда на свет выполз миниатюрный утконосый  динозавр,
неловко переступая на толстых ножках. В нем было не больше двух футов.
   Аня опустилась перед ним на колени.
   Динозаврик издал тонкое мычание, напоминавшее звук  детского  жестяного
рожка.
   - Смотри-ка, у него есть зуб! - сообщила Аня.
   - Наверно, он голоден, - вслух подумал я.
   Аня тотчас же бросилась к моему костерку и вытащила оттуда пару  веток,
на которых еще  сохранились  мясистые  листья.  Ободрав  их,  она  с  руки
принялась кормить малыша, который без колебаний стал их пережевывать.
   - Она ест! - Аня была в полнейшем восторге, которого я не разделял.
   - А с чего ты взяла, что это самочка?
   Она пропустила мой вопрос мимо ушей. Теперь съесть второе  яйцо  нечего
было и думать, хоть оно не вскрылось ни вечером, ни наутро. Весь наш  обед
состоял из одной рептилии размером с крысу, которую  я  сумел  поймать  до
сумерек, и найденной  мной  дыни  -  единственного  узнаваемого  плода  из
встреченных нами.
   Утром Аня ясно дала мне понять, что не намерена бросать динозаврика.
   - Придется его кормить, - заныл я.
   - Она питается растениями, - возразила Аня. - В  отличие  от  детенышей
млекопитающих, она не нуждается в материнском молоке.
   Мне не  терпелось  покинуть  место  бойни,  предоставив  его  в  полное
распоряжение птерозавров. Наша  лучшая  защита  от  существ,  направлявших
тираннозавров, - не останавливаться. Аня согласилась со мной, но в то утро
мы едва тащились, потому что динозаврик не успевал за нами. В  отличие  от
обычных зверенышей, он не проявлял никакого интереса к окружающему миру, а
просто терпеливо топотал за Аней. Должно быть, принял ее за свою мать, как
вылупившиеся утята считают уткой первый подвижный предмет,  попавшийся  им
на глаза.
   Аню такое положение дел вполне  устраивало.  Она  собирала  для  своего
питомца мягкие сочные листья и даже иногда пережевывала их, перед тем  как
скормить маленькому ящеру.
   Я нашел на кладбище  утконосых  динозавров  локтевую  кость,  прекрасно
пришедшуюся мне по руке и достаточно весомую, чтобы стать хорошей дубиной.
Если мы хотим выжить, то должны обзавестись оружием и инструментами.
   Но зачем нам выживать, какие цели преследовать, кроме сохранения  своей
жизни, мне оставалось совершенно  неясно.  Ну  да,  конечно,  нам  следует
бороться против Сетха и попытаться сорвать его  планы.  Но  каким  образом
справиться с ним  и  его  ордой  вдвоем,  практически  без  оружия  -  это
превосходило мое понимание.
   Невзирая на мои опасения, Аня вела нас по следу тираннозавров.
   - Ящеры Сетха шли  с  ними,  -  говорила  она,  указывая  более  мелкие
отпечатки среди гигантских следов тираннозавров.
   - Чуть позади, - уточнил я.
   - Пожалуй. Орион, мы должны найти их и выяснить, что затевает Сетх.
   - Это будет нелегко.
   - Будь это легко, обошлись бы без  нас,  -  улыбнулась  она.  -  Легкие
задания нам не поручают, Орион.
   Я не смог выдавить из себя ответную улыбку.
   - Если они действительно управляют тираннозаврами, то нам ни  черта  не
светит.
   Улыбка Ани погасла.
   Мы вскоре обнаружили, что следы тираннозавров ведут обратно к  болотам,
оставленным нами всего неделю назад. От  перспективы  возвращения  в  этот
смрадный, сырой, парной сумрак я совсем упал духом.  Мне  хотелось  бежать
оттуда как можно дальше. Впервые за всю свою жизнь я  ощутил  неподдельный
страх, даже ужас, опасно граничивший с паникой.
   Аня не придала моему молчанию и замкнутости никакого значения.
   - Вполне вероятно, что лагерь Сетха находится невдалеке от того  места,
где мы вошли  в  эту  точку  пространственно-временного  континуума.  Быть
может, покончив с делами здесь, мы  сможем  запустить  его  искривитель  в
обратную сторону, чтобы вернуться в неолит.
   - Вернуться в его крепость?
   Она пропустила вопрос мимо ушей.
   - Орион, ты только подумай - тираннозавры покинули свое  обычное  место
обитания в низинах, дошли до гнездовой кладки  утконосых,  перебили  их  и
тотчас же вернулись обратно в болота! Они наверняка под контролем у Сетха.
   Я согласился, что гигантские хищники не стали бы  по  собственной  воле
выслеживать утконосых динозавров до самого гнездовья, чтобы  потом  тотчас
же мчаться обратно.
   В тот вечер мы расположились на ночлег у большого спокойного озера,  на
чистом пляже, усеянном  мельчайшим  белым  песком,  похожим  на  нежнейшую
пудру. Пляж тянулся на двадцать - тридцать ярдов, сменяясь затем зарослями
скрюченных узловатых кипарисов, увешанных кружевным  мхом.  Чуть  подальше
виднелись  рослые  кокосовые  пальмы  и  перистые   листья   папоротников,
качавшиеся, как гигантские опахала.
   Но  песок  был  отнюдь  не  гладким.  Его  буквально  испещрили   следы
бесчисленных динозавров - массивные лапы тяжеловесных  зауроподов,  птичьи
лапки мелких рептилий и грозные когти карнозавров. Они все приходили  сюда
на водопой - а некоторые еще и находили здесь свой обед.
   Когда солнце уже коснулось линии горизонта, окрасив небосклон и воду  в
нежно-пастельные розовые, голубые и зеленые  тона,  в  небе  вдруг  искрой
промелькнуло красно-оранжевое существо, стремительно нырнув в озеро. Через
миг оно показалось на поверхности,  сжимая  зубастыми  челюстями  бьющуюся
рыбу.
   Существо больше смахивало на ящерицу, чем на птицу, - оно имело длинную
зубастую  морду,  длинный  хвост,  -  но  оно  было  оперено,  а  передние
конечности  его  окончательно  превратились  в  крылья.  Однако   взлетать
птицеящер не стал, а вместо того выплыл к берегу, вразвалочку выбрался  на
песок  и  повернулся  к  закатному   солнцу,   расправив   крылья,   будто
приветствующий светило солнцепоклонник.
   - Ящер не может взлететь, пока не просушит крылья, - догадалась Аня.
   - Интересно, каково это создание на вкус, - пробормотал я.
   Птица то ли не слышала наших голосов, то ли не видела в нас  угрозы,  и
продолжала спокойно стоять на берегу,  подальше  от  набегавших  на  песок
ласковых волн, просушивая перья и переваривая свой обед.
   И вдруг до меня дошло, что мы можем поступить точно так же.
   - Хочешь рыбы? - поинтересовался я у Ани.
   Она сидела у кустов и кормила динозаврика. Это создание  было  способно
есть весь день напролет.
   Не дожидаясь ответа, я забрел в спокойную  воду,  переливавшуюся  алыми
оттенками отраженного в ней заката. Птицеящер щелкнул клювом  и  заковылял
подальше. Всего минут за пять я сумел загарпунить  копьем  двух  рыб  и  с
радостью предвкушал смену диеты.
   Аня тем временем набрала листьев  для  динозаврика  и  вдобавок  горсть
ягод. Детеныш слопал ягоды с явным удовольствием.
   - Если они ей не повредят, то, наверно, для нас они  тоже  съедобны,  -
проговорила она, когда я принялся разводить огонь.
   - Не исключено, - согласился я. - Я попробую одну и  посмотрю,  что  из
этого получится...
   Вдруг динозаврик тоненько чирикнул и поспешил к Ане. Вскочив на ноги, я
вгляделся в сумрак леса, обступившего озеро.  Никаких  сомнений  -  оттуда
слышался хруст веток и тяжкий топот.
   - Кто-то сюда идет, - торопливо шепнул я Ане. - Большой!
   Тушить костер было некогда. До  опушки  слишком  далеко,  чтобы  успеть
добраться до деревьев. Кроме того, опасность надвигалась именно оттуда.
   - В воду! - бросил я, устремляясь к озеру.
   Аня задержалась, чтобы подхватить динозаврика. Он был  неподвижен,  как
статуя, но явно оттягивал ей руки своим весом. Я перехватил малыша у  Ани,
сунул оцепеневшее создание под мышку и с плеском побрел прочь от берега.
   Мы спешили поскорее дойти до глубокого места. Я держал утконосого  так,
чтоб он не захлебнулся; он слегка извивался,  но  страха  перед  водой  не
испытывал. А может, его куда больше пугала тварь, которая брела  по  лесу?
Вода в озере  оказалась  чересчур  теплой  и  ничуть  не  освежала;  будто
купаешься в бульоне.
   Мы уже зашли по шею. Динозаврик почти без уговоров перебрался ко мне на
плечо; придерживая его одной рукой, я брел по воде бок о бок с Аней, чтобы
в случае необходимости подхватить ее.
   Лес уже погрузился в глубокий мрак.  Деревья  вдруг  раздвинулись,  как
занавес,  и  оттуда  появился  исполинский  тираннозавр;  догоравшая  заря
окрасила его чешую в кроваво-красный цвет.
   Ящер сделал два шага  по  направлению  к  нашему  костру,  огляделся  и
устремил взгляд в озерные воды. Сердце мое упало;  если  он  видит  нас  и
хочет сожрать, ему достаточно подойти и сцапать  нас  чудовищными  зубами.
Где вода покроет нас с головой, ему будет лишь по колено.
   Так и случилось - тираннозавр зашагал прямо к воде. Затем  заколебался,
будто древняя старуха, опасавшаяся замочить ноги.
   Я затаил дыхание. Монстр смотрел прямо на меня. Моя трепетавшая ноша на
плече не издавала ни звука. На бесконечно долгое мгновение весь мир замер;
не слышно было даже плеска волн.
   Затем тираннозавр испустил тяжкий фыркающий вздох, отвернулся от  озера
и затопал обратно в лес.
   Обессилев от испытанного напряжения, мы выбрались на берег,  дотащились
до пляжа и рухнули на песок.
   И тут же над водой разнесся жуткий трубный рев.
   Оглянувшись, я увидел, как из глубин озера поднимается,  поднимается  и
поднимается громадная  шея  водоплавающего  динозавра,  будто  исполинский
живой подъемник, черной тушью вычерченный  на  фоне  нежно-розовых  небес.
Динозаврик вырвался из моих рук и забился под бок к Ане.
   - Лохнесское чудовище... - выдохнул я.
   - Что?
   И тут вдруг все встало на свои места: проклятый тираннозавр  непременно
полез бы за нами в озеро, если бы в  нем  не  жил  еще  больший  динозавр,
который наверняка не потерпел бы нарушения  границ  своей  территории.  По
мнению тираннозавра, всякое мясо, попавшее  в  воду,  принадлежит  озерной
твари - потому-то он и оставил нас в покое.
   Озерный динозавр снова протрубил и исчез среди волн.
   Перекатившись на спину, я истерически расхохотался как  безумец  -  или
как солдат, заглянувший неизбежной смерти в глаза, но все-таки  оставшийся
в живых. Мы проскочили между Сциллой и Харибдой, даже  не  догадываясь  об
этом.



        "18"

   Напавший на меня приступ смеха окончился довольно быстро.  Мы  в  самом
деле попали в безвыходное положение, и кому, как не  мне,  было  знать  об
этом.
   - Не вижу ничего  смешного,  -  заметила  Аня,  вглядываясь  в  лиловые
сумерки.
   - Я тоже, - подхватил я, - но над чем же еще  нам  посмеяться?  В  лесу
шастает тираннозавр, а  то  и  не  один,  в  озере  плещется  еще  большее
чудовище, а то и не одно, а мы посередине. Это  не  смешно.  В  этом  есть
что-то космическое. Если бы нас сейчас  видели  творцы,  они  бы  животики
надорвали  над  дурацкой  игрой  слепого  случая,   кончившейся   подобной
нелепостью.
   - Мы можем проскочить мимо тираннозавра,  -  с  холодным  неодобрением,
чуть ли не с гневом в голосе проговорила Аня,  явно  подразумевая,  что  в
лесу нас поджидает одно-единственное чудовище.
   - Ты считаешь? - с горькой иронией обронил я.
   - Как только сумерки сгустятся, мы можем пробраться через лес...
   - И куда дальше?  Все  наши  усилия  лишь  делают  игру  Сетха  чуточку
увлекательней.
   - А у тебя есть идея получше?
   - Да, - отрубил я. - Перейди в свое истинное обличье и оставь тут  меня
одного.
   Аня охнула, будто я дал ей пощечину.
   - Орион, ты... ты сердишься на меня?
   Я промолчал. Кровь моя так и бурлила от ярости и отчаяния. Я молча клял
творцов, пославших нас сюда, неистово обрушивался на себя  за  собственную
беспомощность.
   - Ты же сам знаешь, - проговорила Аня,  -  что  я  не  могу  претерпеть
метаморфозу, если энергии для трансформации недостаточно. И  потом,  я  не
покину тебя, что бы с нами ни случилось.
   - Я знаю, как тебе избежать встречи с тираннозавром, - сказал  я;  гнев
мой уже поостыл. - Я пойду в лес первым и отвлеку  ящера,  а  ты  спокойно
уйдешь. Мы можем встретиться на гнездовье утконосых...
   - Нет, - бесцветным, но не терпящим возражений тоном отрезала Аня. Даже
во мраке было видно,  как  яростно  тряхнула  она  своими  эбеново-черными
волосами.
   - Нам не удастся...
   - Что бы мы ни делали, - твердо заявила она, - мы будем вместе.
   - Да неужели тебе не ясно?! - с мольбой воскликнул я. - Мы  в  ловушке.
Безнадежно. Уходи, пока можешь.
   Подойдя ко мне вплотную, Аня приложила к моей  щеке  прохладную  нежную
ладонь. Ее серые глаза заглянули на самое дно моих зрачков,  и  я  ощутил,
как мучительная судорога, стянувшая мышцы спины  и  шеи,  отпускает  меня,
сходит на нет.
   - Орион, это на тебя не похоже. Прежде ты никогда не отступал,  как  бы
трудно нам ни приходилось.
   - Мы еще ни разу не попадали в подобную ситуацию, - возразил я, тем  не
менее успокаиваясь и забывая об угнетавшей меня тревоге.
   - Любимый, как ты сам сказал несколько дней назад, мы все еще  живы.  А
пока мы живы, мы должны бороться против Сетха и разрушить  его  чудовищные
замыслы, чего бы это нам ни стоило.
   Я понимал, что она права. А еще я понимал, что противиться ей не смогу.
Она - из творцов, а я - из творений.
   - Что бы мы ни делали, мой бедный возлюбленный, - едва слышно вымолвила
Аня, - мы будем вместе. До самой смерти, если она нам суждена.
   Я задохнулся от полноты чувств. Она богиня, но никогда не покинет меня.
Никогда!
   Мы постояли лицом к лицу еще несколько секунд, а потом решили двинуться
в обход озера, пока не придумаем чего-нибудь получше.  Динозаврик  семенил
следом, безмолвно следуя за Аней.
   Как двум  людям  чуть  ли  не  голыми  руками  одолеть  тридцатитонного
тираннозавра? Я знал ответ: никак. Память подсказывала мне, что в  неолите
я все-таки убивал Сетховых карнозавров почти  безоружный.  Но  тираннозавр
мне не  по  силам.  Меня  терзало  ощущение  собственной  беспомощности  и
слабости; страха не было - я был так  подавлен,  что  страх  покинул  меня
вовсе.
   Так мы шли в сгущавшихся сумерках, и до нас доносился справа  негромкий
плеск пенистых волн, слева -  таинственный  шепот  леса.  Взошел  месяц  -
узенький серпик; чуть  позже  над  гладью  озера  показалось  мрачное  око
кровавой звезды.
   - Если мы  найдем  кого-нибудь  из  Сетховых  подручных,  -  вполголоса
рассуждала Аня, - захватим его в плен и выясним, где лагерь Сетха и что он
тут затевает, то можно будет выработать план действий.
   Я лишь хмыкнул, не желая говорить, как она наивна.
   - У них должны иметься инструменты и оружие,  -  продолжала  рассуждать
Аня. - Может, нам удастся  что-нибудь  захватить.  Тогда  мы  будем  лучше
подготовлены...
   Меня так и тянуло за язык сказать,  что  я  думаю  об  этих  сладостных
мечтаниях.
   - Я не видел у них ни оружия, ни инструментов, - пробубнил я.
   - Техника Сетха мощью не уступает нашей, - настаивала Аня,  под  словом
"мы" подразумевая творцов.
   - Да, но его солдаты ничем не вооружены, кроме своих когтей.  -  И  тут
меня осенило: - И рептилий, которыми они могут управлять.
   - Тираннозавры! - Аня даже остановилась.
   - И драконы в Раю.
   - Они пользуются животными, как мы - орудиями.
   Наш утконосый динозаврик тихонько фыркнул  в  темноте  -  должно  быть,
только затем, чтобы напомнить нам о своем присутствии. Опустившись на одно
колено, Аня подхватила его.
   Мысли мои  неслись  галопом.  Мне  вспомнилось  другое  племя  разумных
существ,  управлявших  животными  силой  мысли,  -  неандертальцы   и   их
предводитель Ариман. Моя память заполнилась  полузабытыми  образами  нашей
самоубийственной   дуэли,   растянувшейся   на   пятьдесят   тысяч    лет.
Зажмурившись, я замер как изваяние, напрягая каждую клеточку своего мозга,
чтобы оживить воспоминания.
   - По-моему, - неуверенно проронил я,  -  я  смогу  управлять  животными
точно так же, как и рептилии Сетха.
   - Нет, Орион, - подошла ко мне Аня. - Такого дара Золотой не  мог  тебе
дать. Даже он не знает, как это осуществить.
   - Я глубоко заглянул в  сознание  Аримана,  и  неоднократно.  Я  жил  у
неандертальцев. По-моему, я смогу.
   - Ах, если бы так!
   - Давай попробую. На нашем малыше.
   Мы сидели  на  песке,  скрестив  ноги  по-турецки.  Аня  взяла  сонного
динозаврика к себе на колени. Он тотчас же  свернулся  клубочком,  прикрыв
мордочку хвостом, и закрыл глаза.
   Я тоже.
   Я проник в простенький мозг маленького ящера, который все-таки  был  не
настолько  примитивен,  чтобы  не  обладать   инстинктом   самосохранения.
Вечерняя прохлада заставила его прильнуть к теплому  телу  Ани  и  уснуть,
чтобы набраться сил для грядущего дня. Я ничего не увидел,  но  зато  меня
омывала целая гамма обонятельных ощущений: теплый  мускусный  аромат  тела
Ани, терпкий дух нагретой солнцем озерной воды, летучие запахи  листьев  и
коры. В моем сознании промелькнуло удивление, что в ночном воздухе не веет
благоуханием цветов, но я тут же сообразил, что  настоящие  цветы  еще  не
появились на Земле.
   Открыв глаза динозаврика, я увидел его мир - пасмурный и  расплывчатый,
неясный от одолевавшей  детеныша  усталости  и  потребности  в  сне.  Меня
охватило ошеломляющее нежелание вставать и покидать материнское тепло Ани,
но я неуверенно встал на все четыре ножки  и  соскользнул  с  ее  коленей.
Трусцой подбежав к тихонько плескавшей о берег  воде,  я  понюхал  ее,  не
обнаружил опасности и забрел в озеро. Когда мои копытца едва доставали  до
илистого дна, я повернулся и радостно  поспешил  вернуться  к  материнским
коленям.
   - Она же насквозь мокрая! - со смехом возмутилась Аня.
   - И вдобавок крепко спит.
   Мы долго  сидели  лицом  друг  к  другу.  Маленький  динозавр  тихонько
посапывал у моей подруги на коленях.
   - Ты был прав, - наконец прошептала она. - Ты можешь ею управлять.
   - Это младенец. Управлять взрослой тварью будет куда труднее.
   - Но тебе это по силам! Я знала, что тебе это по силам.
   - Ты тоже была права, - отозвался я. - Наша малышка - самочка.
   - Я же знала!
   Поглядев в сторону темной стены леса, я  послал  свое  сознание  сквозь
гущу деревьев и исполинских папоротников, раскачивавшихся и шелестевших на
ночном ветру. Тираннозавры были там, и причем несколько штук.  Они  спали,
хотя и некрепко. Пожалуй, мы сумеем  проскользнуть  мимо  них.  Во  всяком
случае, попытаться стоит.
   - А их хозяева с  ними?  -  поинтересовалась  Аня,  когда  я  предложил
попробовать уйти.
   - Я не ощутил присутствие рептилий Сетха, но это не значит, что их  там
нет.
   Мы подождали еще, пока я не ощутил, что тираннозавры уснули покрепче. В
лесу стрекотали сверчки, тоненький серпик месяца поднимался  все  выше,  а
зловещая багровая звезда неотступно следовала за ним.
   - Когда пойдем? - осведомилась Аня, рассеянно поглаживая динозаврика.
   Я неторопливо встал.
   - Скоро. Минут через...
   Все тот же жуткий трубный рев эхом прокатился  в  ночи.  Обернувшись  к
озеру,  я  увидел  длинную  змеиную  шею  грандиозного  динозавра,  черным
силуэтом вознесшуюся на фоне звезд и прозрачной  туманной  дымки,  которая
некогда станет созвездием Ориона. Издалека сквозь  мрак  донесся  ответный
рев.
   С озера тянуло прохладным ветерком. Он прояснил  мое  сознание,  словно
разогнал окутывавший меня туман.
   Я помог Ане встать. Динозаврик у нее на руках почти не шелохнулся.
   - Как по-твоему, - спросил  я,  -  Сетх  может  воздействовать  на  мое
сознание, как его слуги управляют динозаврами?
   - В крепости он зондировал твое сознание, - откликнулась Аня.
   - Не оттого ли я чувствовал себя таким... - я помялся, мне не  хотелось
произносить этого вслух, - таким подавленным?
   Она мрачно кивнула.
   - Он пользуется отчаянием, как оружием, чтобы  подточить  твои  силы  и
довести тебя до крайности.
   Вот теперь все стало на свои места.
   - И как только ты это осознала, то нейтрализовала его воздействие.
   - Нет, Орион, это ты его нейтрализовал, - откликнулась Аня. - Ты сам.
   Разве? Наверно, она сказала это исключительно по доброте. И все же  мне
было любопытно,  насколько  большую  роль  сыграла  она  в  моем  душевном
исцелении.
   Затем, пожав плечами, я отмел этот вопрос. Совершенно не важно, кто это
сделал. Я снова чувствовал себя сильным, тоскливое отчаяние оставило меня.
   - Тираннозавры крепко спят, - сообщил я. - Мы сможем проскользнуть мимо
них, если проявим осторожность.
   Но едва я положил руку Ане на плечо, как воды озера  бурно  вскипели  и
запенились. Обернувшись, я  предполагал  обнаружить  очередного  исполина,
вздумавшего поплескаться в воде.
   Но вместо этого увидел, как вдали воды озера расступились, будто  давая
дорогу темной, мощной и грандиозной массе; даже  самые  большие  динозавры
казались по сравнению с ней букашками.
   Какое-то сооружение  неуклонно  поднималось  из  глубин  озера.  Струи,
ручьи,  реки  воды  стекали  с  башен  и   зубчатых   стен,   вздымавшихся
бесчисленными ярусами, настолько широкими и  мощными,  что  они  заслоняли
собой небо. Между балконами стройных  минаретов  были  перекинуты  длинные
подвесные мостики. В окнах вспыхнули крохотные багровые огоньки, а оно все
вздымалось и вздымалось  из  глубин  ярус  за  ярусом  -  циклопическое  и
устрашающее.
   Мы с Аней, онемев от изумления,  смотрели  на  грандиозное  сооружение,
исторгаемое глубинами озера, будто дворец морского божества -  гротескный,
но прекрасный, ужасный, но величественный. По воде озера разбежались волны
высотой по колено, разбились у  наших  ног  и  покатились  обратно,  будто
спешили собраться у подножия грандиозного безмолвного замка тьмы.
   Одна башня, выше всех прочих, указывала прямо в ночное небо, а над ней,
будто маяк, пламенела зависшая в зените багровая звезда.
   - Какими же мы были дураками! -  послышался  из  мрака  шепот  Ани.  Ее
широко раскрытые глаза пламенели. - Мы думали, что база Сетха находится  в
неолите, у Нила. Но там лишь один из его лагерей!
   - А здесь его штаб, - подхватил я, уловив ее мысль.  -  Здесь,  в  этой
эре. А он сам внутри своей циклопической крепости дожидается нас.



        "19"

   О бегстве нечего было и  думать.  Сетх  затаился  в  своей  устрашающей
огромной  твердыне.  Там  же  находился  и  ядерный  колодец,  достигавший
расплавленного сердца Земли, чтобы снабжать  Сетха  энергией,  необходимой
для осуществления его планов. Нам тоже нужна эта  энергия,  чтобы  сделать
хоть что-нибудь, даже просто сбежать из эпохи динозавров.
   Но я думал не о бегстве.  Мне  хотелось  встретиться  с  Сетхом  вновь,
выследить его и убить, как он хотел выследить и убить  нас.  Он  поработил
моих собратьев людей, он пытал любимую мной женщину, отнял у меня  волю  к
борьбе, волю к жизни. Теперь  в  моей  груди  полыхало  страстное  желание
сомкнуть пальцы на его чешуйчатой глотке  и  выдавить  из  него  жизнь  по
капле.
   Я снова стал Орионом Охотником - сильным и неустрашимым.
   А ехидный внутренний голос вопрошал меня об источнике  столь  внезапной
отваги. Неужели Аня управляет мной? Или я просто действую в соответствии с
впечатанной   в   мое   сознание   программой?   Золотой   бог   частенько
разглагольствовал передо мной, утверждая, что дал  мне  и  моим  сородичам
инстинкты  кровожадности  и  мстительности.  Действительно,   человечество
тысячелетиями страдало из-за этих стремлений. Мы созданы ради убийства,  и
благородный фасад  цивилизации,  который  мы  возвели,  лишь  лакированная
маска, под которой бушуют кровожадные страсти.
   "И что же с того? - с вызовом ответил я сам себе. - Несмотря ни на что,
люди выжили и вытерпели всех богов, свалившихся на  их  головы.  Теперь  я
должен предстать перед воплощением дьявола,  и  человеческие  инстинкты  -
единственная моя защита. Мне  снова  предстоит  пустить  в  ход  искусство
охотника - изобретательность, силу, умение действовать исподволь и, прежде
всего, терпение".
   - Надо пробраться внутрь, - проговорила  Аня,  по-прежнему  не  отрывая
взгляда широко распахнутых глаз от замка Сетха.
   Я кивком выразил согласие.
   - Однако сначала надо выяснить, что затеял Сетх.
   А это означает, что мы должны скрываться и наблюдать, не  попадаясь  на
глаза прислужникам нашего врага. Аня признала  такую  стратегию  разумной,
хоть ей это было и не по вкусу. Она предпочла бы взять  крепость  штурмом.
Вдвоем. Понимая,  что  это  пустые  фантазии,  она  согласилась  дождаться
подходящего часа - хоть и весьма неохотно.
   Забрав у нее  динозаврика,  я  двинулся  в  лес,  держась  подальше  от
тираннозавров, спавших на изрядном расстоянии  друг  от  друга.  Маленькая
динозавриха казалась тяжелее, чем прежде, - то  ли  я  устал,  то  ли  она
быстро набирала вес.
   Стараясь не издавать ни звука, мы пробирались сквозь  плотные  заросли.
Наша подопечная не просыпалась, как и затаившиеся поблизости тираннозавры.
   - Твоя детка создаст нам массу проблем,  -  раздвигая  свободной  рукой
ветви кустов и листья папоротников, шепнул я пробиравшейся следом Ане.
   - Вовсе нет, - откликнулась она. - Если ты научишь меня  ею  управлять,
она может стать нашей разведчицей. Разве может быть в этом мире что-нибудь
более естественное, чем бегающий по кустам маленький динозавр?
   Я не  мог  не  признать,  что  она  хотя  бы  отчасти  права.  Впрочем,
сомнительно,  что  утконосые  динозавры  ходят  поодиночке.  Они  животные
стадные, как и многие другие травоядные, которых спасает многочисленность.
   Остановились мы рядом с толстой поваленной пальмой, упавшей  на  валун,
доходивший  мне  до  подбородка.  По  другую  сторону  ее   ствола   росли
непроходимые кусты, а здесь плотной  стеной  стоял  тростник.  При  помощи
копий мы выкопали в песке продолговатую яму - такую, чтобы  вытянуться  во
весь рост. Сверху нас прикрывало толстое бревно, сбоку  валун,  а  заросли
скрывали от чужих взглядов, так что в  нашем  укрытии  оказалось  довольно
уютно. Сквозь пучки тростника и вайи  папоротников  можно  было  незаметно
следить за озером и берегом.
   - Пока мы здесь, об огне придется забыть, - заявил я.
   - Будем есть сырую рыбу, а заодно попробуем  ягоды  и  плоды  с  других
кустов, - улыбнулась Аня.
   Так мы начали многонедельную слежку за озерным замком. Каждое  утро  он
погружался на дно  -  все  циклопическое  сооружение  медленно  уходило  в
бурлившие воды, будто боялось лучей восходившего  солнца.  А  каждую  ночь
замок поднимался снова - темный и мокрый, будто ушедший в раздумья злобный
великан.
   Пока замок находился  под  водой,  мы  охотились  и  занимались  рыбной
ловлей, избегая тираннозавров, бродивших по здешнему лесу  и  по  открытой
равнине за его опушкой. Правду сказать, они вроде бы нас и не искали - как
раз напротив. Они не обращали на нас внимания.
   Я  начал  обучать  Аню  управлять   динозавриком,   быстро   переросшим
младенческий возраст. Моя подруга назвала свою питомицу Юноной, а когда  я
поинтересовался почему, она лишь загадочно рассмеялась.
   - Это шутка, Орион, которую могут оценить лишь творцы.
   Я знал, что творцы  иногда  принимают  имена  античных  богов.  Золотой
называл себя то  Ормуздом,  то  Аполлоном,  то  Яхве.  Ане  в  свое  время
поклонялись и ахейцы, и троянцы, знавшие ее под  именем  Афины.  Очевидно,
среди творцов есть и  Юнона,  так  что  Ане  показалось  забавным  назвать
неповоротливую, толстозадую динозавриху ее именем.
   Лишь много дней спустя я начал замечать, что крепость Сетха поднимается
из воды с каждой ночью чуточку позже, но каждое утро задерживается на пару
минут дольше. Поначалу я был озадачен,  но  меня  больше  интересовал  сам
поднимавшийся и опускавшийся замок, чем время его всплытий и погружений. А
в  предрассветных  сумерках  гораздо  отчетливее  стало  видно,  что   там
происходит и как.
   Всякий раз, когда сооружение появлялось из воды, из ворот в его  стене,
будто змеиный язык, выдвигался длинный узкий трап, опускавшийся  на  берег
недалеко от нашего укрытия.  Из  ворот  неизменно  появлялись  прислужники
Сетха, такие же красношкурые и обнаженные, как и в каменном  веке.  Пройдя
по трапу, они спускались на песчаный берег и направлялись в лес.
   Там их уже поджидали тираннозавры, собранные к озеру неведомой силой. В
темноте ночи или сером предрассветном сумраке  рептилии  отбирали  десяток
чудовищных ящеров и направлялись прочь от озера.
   Мы почти сразу поняли, что каждый ящер Сетха  способен  управлять  лишь
одним тираннозавром. Каждая  группа  рептилий  собирала  стаю  хищников  и
уводила их исполнять какую-то миссию. Много дней спустя они  возвращались.
Рептилии уходили в замок, а тираннозавры неизменно отправлялись в болота -
видимо, естественную среду их обитания.
   - Они созывают кровожадных  чудовищ  сюда,  а  затем  используют  их  с
какой-то целью, - подытожила Аня наши наблюдения как-то раз поутру,  когда
воды озера снова сомкнулись над замком.
   Мы возвращались с  берега  в  свое  укрытие,  неся  в  руках  копья,  а
динозавриха, уже достававшая мне до пояса, пыхтела и похрюкивала позади. У
меня через плечо была перекинута связка из трех рыбин - наш завтрак.
   - Использовать тираннозавров можно лишь с одной  целью,  -  заметил  я,
припомнив кровавую бойню,  которую  они  учинили  в  гнездовьях  утконосых
динозавров. - Но это лишено всякого смысла.
   Аня полностью разделяла мое мнение и мою точку зрения.
   Ну по крайней мере я выяснил, почему замок с каждым днем появляется все
позже. Он всплывал лишь тогда, когда багровая звезда была почти в  зените.
И погружался,  когда  она  склонялась  к  горизонту.  Я  поделился  своими
наблюдениями со своей подругой, но она поглядела на меня с сомнением.
   - А ты уверен?
   - Свет звезды настолько силен, что она скоро будет видна и в полдень, -
отвечал я. - Тогда замок начнет всплывать при свете дня, это определенно.
   - Значит, Сетх вовсе не пытается ни от  кого  спрятаться,  -  задумчиво
произнесла Аня.
   - А от кого ему тут прятаться? От нас?
   - Тогда почему же замок погружается в воду? Почему не оставить  его  на
виду?
   - Не знаю, - признался я. - Но есть более существенный  вопрос:  почему
он всплывает, лишь когда видна кровавая звезда?
   Аня так и разинула рот, замерев, где стояла, среди густой листвы  возле
нашего гнездышка. Потом, обернувшись, посмотрела.  Багряная  звезда  почти
коснулась горизонта, по глади озера пролегла  мерцавшая  багровая  дорожка
бликов, нацеленная в нас, будто клинок стилета.
   Понаблюдав еще две ночи, мы убедились, что замок поднимается  из  воды,
когда чужая звезда находится почти в  зените.  Теперь  он  задерживался  и
после рассвета, но погружался, как только звезда склонялась к горизонту.
   - Ты прав, - сказала Аня. - Он связан с этой звездой.
   - Но почему? - хотел я знать.
   - Должно быть, Сетх родом с планеты, вращающейся вокруг этой звезды,  -
догадалась моя любимая. - Наверно, там его родина.
   Второй существенный для нас  вопрос  -  зачем  нужны  смешанные  группы
рептилий Сетха и тираннозавров - можно было разрешить, лишь последовав  за
одной из них и проследив за их действиями. Я никак не мог решить, стоит ли
нам отправляться за стаей тираннозавров вдвоем или  мне  следует  пойти  в
одиночку, а Аню оставить у озера для наблюдения за замком.
   Она всей душой стремилась пойти со мной, и в конце концов я согласился,
что так будет лучше. Мне было страшно оставить ее одну, потому  что  тогда
мы никак не смогли бы связаться друг с другом и,  если  бы  один  попал  в
беду, второй даже не узнал бы об этом.
   Итак, одним прекрасным жарким утром мы взяли копья в руки и направились
вслед за группой из девяти рептилий, шагавших на  солидном  расстоянии  от
девяти исполинских монстров.  Мы  позволили  им  скрыться  за  горизонтом,
прежде чем покинули сень леса. Бояться, что они ускользнут  от  нас,  было
совершенно излишне - даже близорукий ребенок не  проглядел  бы  чудовищных
следов тираннозавров, глубоко отпечатывавшихся в мягкой глине.
   Мы шли по следу три дня. Почти все время лил дождь - холодный ливень  с
пасмурных небес. Тяжелые черные тучи низко нависали над землей - казалось,
их можно достать рукой.  Землю  покрывала  скользкая  слякоть;  мир  будто
съежился, скрывшись за дождевой пеленой. Ветер продувал насквозь.
   Маленькую Юнону скверная погода ничуть не огорчала.  Пощипав  зелени  с
кустов, прибитых непогодой к самой земле, она невозмутимо  трусила  следом
за нами, волоча за собой толстый приплюснутый  хвост.  Она  быстро  росла,
превращаясь  в  крупного  динозавра  с  навечно  отпечатавшейся  на  морде
дурацкой ухмылкой, кривившей мощный костяной клюв.
   Из-за грозы наше продвижение замедлилось; мы едва тащились по скользкой
земле и остановились вовсе, когда следы затерялись в темноте. На ночлег мы
устроились на мокром каменном пригорке, который возвышался на  пару  футов
над морем грязи, окружавшем  нас.  Едва  жаркие  лучи  рассветного  солнца
обожгли  землю,  как  она  буквально  изошла  паром,   словно   торопилась
избавиться от пропитавшей ее влаги. Судя  по  следам,  слякоть  ничуть  не
замедлила   продвижения   тираннозавров.   Очевидно,   они   каждую   ночь
останавливались на ночлег, как останавливались и мы - голодные,  дрожа  от
холода и сырости, без огня.
   "Должно быть, тираннозавры тоже голодны", -  думал  я.  Чтобы  с  такой
скоростью  гнать  вперед  двадцатитонную  тушу  тираннозавра,  его   нужно
постоянно кормить. Но они все так же ходко бежали вперед, и мы  не  видели
ни костей, ни круживших над падалью птерозавров, которые указывали  бы  на
место охоты.
   - Сколько же они могут идти голодая? - не вытерпела Аня.
   Согретый солнцем воздух торопился выпить влагу, пропитавшую землю после
дождя. Над равниной клубился холодный косматый туман. Я был  рад  этому  -
туман скроет нас от врагов.
   - Они рептилии,  -  вслух  рассуждал  я.  -  Им  не  надо  поддерживать
неизменную температуру тела, как нам. Наверно, они  могут  обходиться  без
пищи намного дольше, чем млекопитающие таких же размеров.
   - Очевидно, - отозвалась Аня.  Она-то  как  раз  выглядела  голодной  и
усталой.
   Мы изловили пару динозавров ростом с собаку, гревшихся  на  солнышке  и
еще вялых, пока кровь их  не  прогрелась.  Они  совершенно  не  испугались
людей, потому что ни разу не видели их прежде. И больше не увидят.
   Как мы ни старались развести костер, растительность так промокла  после
вчерашнего дождя, что нам это не удалось, и в конце  концов  мы  вынуждены
были съесть мясо сырым. Пришлось порядком поработать  зубами.  В  лужах  и
озерцах воды хватало, и мы запили нашу отнюдь не изысканную трапезу.
   Когда  возникал  вопрос  о  растительной  пище,   Юнона   служила   нам
дегустатором. Если она отщипывала листок и тут же его выплевывала,  мы  не
прикасались к этому растению.  Если  же  динозавриха  продолжала  радостно
хрумкать листвой, мы тоже отваживались ее попробовать. Практически мы  ели
первый на Земле салат из мясистых сочных растений,  которые  с  окончанием
мелового периода вымрут, как и питавшиеся ими динозавры.
   Путь наш лежал  в  гору.  Земля  здесь  стала  темней  и  суше,  чем  в
раскинувшихся на  пути  болотах.  Мы  по-прежнему  шли  вперед  по  следам
тираннозавров,  но  теперь  стали  попадаться  и  отпечатки   лап   других
динозавров, топтавших твердую голую землю в неисчислимом множестве.
   - Должно быть, это маршрут миграций, - заметила Аня.  Ее  не  оставляло
все возраставшее возбуждение.
   - Не стоит идти слишком быстро. - Я устремил взгляд к возникшим впереди
холмам. - А то можно напороться на стаю хищников.
   Я настоял, чтобы мы держались подальше от широкого тракта, проторенного
мигрировавшими динозаврами. Нам во множестве попадались следы карнозавров,
более мелких, чем тираннозавры, но и  следов  последних  по-прежнему  было
хоть отбавляй.
   Очевидно, утконосые и другие травоядные динозавры ежегодно отправлялись
в путь, спасаясь от зимних холодов. Я не обнаружил явных  перемен  погоды,
но последняя гроза продолжалась дольше, чем прежние, а по утрам,  как  мне
казалось, стало чуточку холоднее.
   И снова путь к месту назначения нам указали птерозавры.  Целыми  тучами
кружили они в  небесах,  высматривая  что-то  по  другую  сторону  холмов.
Охваченная безрассудным пылом, Аня устремилась к гребню, горя  нетерпением
посмотреть, что  там  происходит.  Рванувшись  следом,  я  покинул  Юнону,
галопом мчавшуюся где-то позади.
   Слышавшееся оттуда мычание, хрипы, рев  и  визг  исходили  явно  не  от
крылатых ящеров, паривших в недосягаемой  высоте.  Эти  звуки  были  полны
предсмертного ужаса.
   Аня достигла  вершины  гребня  и  ошеломленно  застыла.  Догнав  ее,  я
остановился рядом и заглянул в лежавшее под нами длинное ущелье.
   Там бурлила кровавая схватка.



        "20"

   Тысячи травоядных ящеров  подверглись  нападению  сотен  тираннозавров.
Поле боя простиралось на целые мили, голая  каменистая  земля  побурела  и
стала скользкой от крови.
   По тесному длинному ущелью прибойной волной катилась  битва.  Утконосые
динозавры, трицератопсы и более мелкие ящеры отчаянно пытались  прорваться
сквозь горловину ущелья на простор, а тираннозавры буйствовали,  уничтожая
их,  круша  своими  жуткими   зубами   хребты,   разрывая   тела   острыми
когтями-ятаганами.
   Это напоминало морской бой  в  дни  парусного  флота  -  будто  могучие
смертоносные   дредноуты   громили   строй   неуклюжих   галеонов.   Будто
стремительные летучие отряды верховых воинов рассекали  на  части  богатый
караван.
   Визг и рев издыхавших травоядных жутким эхом  метался  между  каменными
стенами ущелья. Даже наша Юнона, жалобно мыча, прижималась дрожа к Ане.
   Слуг Сетха нигде не было видно. Они не показывались, но я знал, что они
здесь - спрятались среди скал или, как  мы,  наблюдают  с  гребня  ущелья,
заставляя тираннозавров учинять кровавое избиение мигрирующих стад.
   Впрочем, избивали не только они. Троица  трицератопсов  набросилась  на
тираннозавра и, опрокинув его на землю, снова и снова бодала его  длинными
острыми  рогами.  Мелкий  динозавр,   покрытый   крепким   панцирем,   как
броненосец, заковылял прочь от крови, запекшейся в  пыли,  и  вырвался  на
открытую местность.
   Но тираннозавры все  убивали,  убивали  и  убивали,  разрывая  ужасными
зубами  и  когтями  гадрозавров,  рогатых  трицератопсов  и   неисчислимое
множество прочих.
   -  Должно  быть,  рептилии  Сетха  привели  сюда  тираннозавров,  чтобы
устроить  засаду  на  мигрирующих  динозавров,  -  холодным  тоном  врача,
констатирующего смерть, сказала Аня.
   Меня охватил гнев. Разыгрывавшаяся внизу бессмысленная бойня  зажгла  в
моей груди яростное пламя.
   - Давай-ка найдем кого-нибудь из этих рептилий, - бросил я и  крадучись
пошел вдоль гребня, крепко стискивая в правой руке копье.
   Аня торопливо шагала следом, а Юнона припустила за ней, хотя  избранное
нами направление пришлось  ей  явно  не  по  душе.  Маленькая  динозавриха
хныкала, как ребенок.
   - Орион, что ты собираешься?..
   - Мои предыдущие жизни научили меня одному - уничтожать  врага,  где  и
как только можно,  -  мрачно  откликнулся  я.  -  Сетх  хочет  убить  этих
динозавров? Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать ему.
   Аня молча последовала за мной, когда я принялся взбираться  повыше,  но
Юнона продолжала хныкать.
   - Оставайся с ней здесь, - велел я Ане. - Она  напугана,  и  ее  скулеж
предостережет слуг Сетха.
   - Мы пойдем за тобой, держась ниже по склону. Если она не будет  видеть
этой мясорубки, то, наверно, успокоится.
   Аня с динозаврихой спустились по каменистому склону ярдов на сто ниже и
двинулись параллельно моему курсу. Я шел,  пригнувшись  настолько  сильно,
что костяшками пальцев левой руки касался земли, как горилла.
   Минуты через три я увидел одного из приспешников  Сетха,  лежавшего  на
нагретых солнцем камнях, пристально вглядываясь в бурлившую внизу схватку.
Без всякого предупреждения я вогнал ему в спину копье с такой  силой,  что
оно расщепилось о камень под его брюхом. Он  зашипел  и  несколько  секунд
дергался, как загарпуненная рыба. Потом затих.
   Из-под брюха рептилии сочилась красновато-бурая  кровь.  Распластавшись
на скале рядом с трупом, я окинул взглядом ущелье. Разглядеть  что-либо  в
подробностях было трудно  из-за  стоявшей  столбом  пыли,  но  я  все-таки
заметил  тираннозавра,  вдруг  застывшего  среди  метавшихся  тел,  моргая
страшными красными глазищами. Он вдруг прекратил свою убийственную работу.
У меня на глазах он склонился над окровавленной тушей трицератопса и начал
пожирать ее, отрывая огромные куски мяса.
   Остальные тираннозавры по-прежнему  неистовствовали  среди  травоядных,
оставаясь под телепатическим контролем воинов Сетха. Вскочив  на  ноги,  я
двинулся дальше.
   Мое копье затупилось и расщепилось. Вскарабкавшись наверх, Аня  вручила
мне свое. Поколебавшись, я принял оружие, а она взяла мое. Если  придется,
оно может послужить Ане дубинкой.
   Еще две рептилии сидели в расселине между двумя валунами,  сосредоточив
внимание на резне. Я понял,  что  среди  подобного  безумия  им  требуется
полнейшая   сосредоточенность,   чтобы   не    утратить    контроля    над
тираннозаврами. Они практически  оглохли  и  ослепли,  не  замечая  ничего
вокруг.
   И все равно я подкрадывался к ним осторожно, сзади.  Последние  ярды  я
одолел одним прыжком, насквозь пронзив копьем одного из  ящеров.  Издыхая,
он завизжал, будто паровозный свисток.  Второй  подскочил  и  бросился  на
меня, но чересчур замешкался, поскольку мои реакции как  всегда  в  минуты
опасности многократно ускорились.
   Я видел, как он поворачивается, как вспыхивают  его  красные  глазки  с
вертикальными щелями зрачков, пасть разевается - то ли от ярости, то ли от
изумления, то ли от внезапного испуга. В его  когтистых  лапах  ничего  не
было. Вложив в удар весь свой вес, всю свою силу,  я  ногой  сокрушил  его
грудь,  переломав  все  ребра.  Попятившись,  он  перевалился  через  край
отвесной стены и приземлился почти у ног тираннозавра.
   Исполинская тварь, освободившись  от  мысленного  контроля,  подхватила
своего прежнего хозяина и раскусила огромными зубами надвое.
   Присев на корточки, я взглядом  отыскивал  тираннозавра,  находившегося
под контролем второй рептилии. Эта, моргая, с недоумением озирала царившее
вокруг побоище. Я на мгновение прикрыл глаза и попробовал проникнуть в  ее
сознание. Когда я открыл их вновь, то возвышался на добрых тридцать  футов
над пропитанным кровью дном ущелья, вглядываясь в клубы пыли. Жажда  крови
обуревала  меня,   превозмогая   тупую   боль   голода,   терзавшего   мои
внутренности.
   Я стал представителем  племени  Tirannosaurus  Rex,  самым  кровожадным
хищником, существовавшим за всю историю Земли. Я упивался силой  и  мощью,
бурлившими во мне.
   Пронзительно взревев, я ринулся в круговорот жестокой схватки.  Мне  не
нужны  были  ни  слабаки  гадрозавры,  ни  даже  опасные  трицератопсы.  Я
пробивался сквозь бойню к другим тираннозаврам, находившимся под контролем
рептилий Сетха.
   Они убивали, но  не  ели.  Вспоров  глотку  утконосому  динозавру,  они
бросали его в пыли, позволяя густой жаркой крови попусту пропитывать землю
и подниматься в воздух одуряющим паром, они  бросали  горы  свежего  мяса,
даже не попробовав его на зуб. _Убей и спеши убивать снова!_
   Пробившись  сквозь  груду  тел  издохших  и  издыхавших  травоядных,  я
заставил контролируемого мной ящера  потянуться  к  собрату  тираннозавру,
который не обратил на это ни  малейшего  внимания,  гоняясь  за  блеявшим,
мычавшим утконосым, отчаянно пытавшимся  пробиться  сквозь  горы  кровавых
трупов в безопасное место.
   Едва тираннозавр нацелился вцепиться в мягкую  шею  утконосого,  как  я
сокрушил своими могучими челюстями его собственный хребет, ощутив  во  рту
вкус крови, костей и теплой плоти. Чудовище взвизгнуло, затем его  тяжелая
голова  придавила  хилые  передние  лапки  к  груди,  и  могучие   челюсти
сомкнулись навеки.
   Отшвырнув дохлого монстра, я метнулся к следующему. Он не заметил меня,
и я выдрал ему глотку одним  стремительным  укусом.  Теперь  мое  внимание
переключилось  на  двух  других  тираннозавров  -   прекратив   гонку   за
травоядными, они обратили сверкающие глаза ко мне.
   Ни секунды не мешкая, я ринулся на  них,  разя  зубами  и  когтями.  Мы
рухнули все втроем, даже поколебав своим падением землю.
   Откуда-то издалека до меня донесся едва слышный окрик:
   - Орион, оглянись!
   Но я бился против двух тираннозавров  не  на  жизнь,  а  на  смерть.  И
побеждал! Вот один зашатался  -  половина  его  вспоротого  бока  истекала
щедрым потоком крови. Я тоже был окровавлен, но не чувствовал боли -  меня
переполняла ликующая радость боя. Я чуточку  попятился;  второй  противник
ринулся на меня, разинув пасть и болтая крохотными бесполезными  передними
лапками.
   Позади него уже сплотились другие тираннозавры, сосредоточив  все  свое
внимание на мне. Я пятился,  пока  не  уперся  хвостом  в  каменную  стену
ущелья.
   - Орион! - снова донесся до меня зов.  На  этот  раз  вопль  был  полон
тревоги и отчаяния.
   И мир для меня померк.
   Каким-то образом я понял, что от удара  лишился  сознания.  Я  увяз  во
тьме, утратив все чувства, но то было не небытие в предельном  холоде  вне
пространства и времени. Я не покидал континуум. Кто-то  подкрался  ко  мне
сзади, пока я управлял тираннозавром, и вышиб из  меня  дух,  несмотря  на
предупреждения Ани.
   Каким же я был дураком! Теперь придется уплатить по счету.
   Едва я осознал, что произошло, как тотчас же  приказал  телу  прийти  в
норму - отсек сигналы боли от раскалывавшейся головы и  усилил  циркуляцию
крови вокруг ушиба на черепе. Открыл все каналы чувств.  Но  не  распахнул
глаз и не шевельнулся. Мне  надо  было  узнать  что  к  чему,  прежде  чем
позволить окружающим догадаться, что я очнулся.
   Мои запястья оказались крепко стянуты за спиной; в плечи и  грудь  тоже
врезались веревки, вернее, лианы или что-то в том же роде. Я лежал  ничком
на теплой скале, и несколько острых камешков больно впивались в кожу.
   До меня не  доносилось  ни  звука,  кроме  свистящего  пыхтения  Юноны.
Полнейшее молчание, не слышно даже голоса Ани. Я мысленно  огляделся.  Моя
любимая была рядом, ее  присутствие  ощущалось  вполне  отчетливо.  И  еще
несколько других созданий находились здесь же; их разумы, холодные, словно
покоящийся в ледяной могиле труп, оставались закрытыми для меня.
   - Позвольте мне его осмотреть, - наконец раздался голос Ани.  -  Может,
он мертв или умирает.
   Ни отклика, ни ответа. Ни звука. Вдали завывал ветер,  но  рев  и  визг
динозавров стихли. Битва окончилась.
   С закрытыми глазами мне больше ничего выяснить не удалось,  так  что  я
открыл их и перекатился на бок.
   Аня стояла на коленях, запястья ее были стянуты за спиной, а в тело под
грудью впилась лиана. Юнона лежала на брюхе, положив глупую  утиную  морду
между передними лапами, как щенок.
   Шесть красночешуйчатых рептилий невозмутимо взирали на меня; хвосты  их
опускались чуть ниже колен. В паху виднелись какие-то складки,  но  больше
ничего - как у большинства ящеров, их органы размножения были скрыты.
   Они не произнесли ни слова. Я сомневался, что они способны издать  хоть
один осмысленный звук, даже если бы захотели. Впрочем, они не передали нам
никаких мысленных сообщений тоже - то ли были неспособны, то ли не  желали
входить с нами в контакт. Между собой они явно общались и могли  управлять
тираннозаврами.
   Двое  грубо  дернули  меня,  поставив  на  ноги.  Голова  на  мгновение
закружилась, но я быстро отрегулировал давление крови, и  тошнота  прошла.
Еще один воин Сетха  схватил  Аню  за  волосы  и  поднял  с  коленей.  Она
взвизгнула. Вырвавшись из лап державших меня  рептилий,  я  по-каратистски
заехал  пяткой  багровому  демону  в  заостренную  челюсть.   Голова   его
откинулась назад с такой  силой,  что  послышался  хруст  позвонков.  Упав
навзничь, он замер.
   Я обернулся к остальным. Руки мои были по-прежнему связаны  за  спиной.
Юнона трепетала у ног мрачной, побледневшей Ани.
   Один из ящеров подошел к упавшему соплеменнику и  бегло  осмотрел  его.
Потом поднял глаза на меня. Неизвестно,  какие  мысли  проносились  в  его
голове,  -  лишенная  всякого  выражения  физиономия  рептилии  оставалась
неподвижной. Его красные глаза не  мигая  смерили  меня  долгим  взглядом.
Затем он встал и указал вниз по склону, в  сторону  озера,  где  находился
замок.
   Мы тронулись в путь. Двое воинов Сетха пошли в авангарде,  трое  других
шагали позади нас. Больше они к нам не притрагивались.
   - Как они общаются? - вслух гадала Аня.
   - Очевидно, телепатически, - ответил я и, помолчав, спросил сам: -  Как
по-твоему, они понимают, что мы говорим?
   Она попыталась развести руками, несмотря на стягивающие их путы.
   - Я вообще не уверена, что они нас слышат. Вряд  ли  их  органы  чувств
подобны нашим.
   - Их зрение простирается дальше в красную часть спектра,  чем  наше,  -
напомнил я.
   - Некоторые рептилии лишены слуха напрочь.
   Я искоса оглянулся на троицу, шагавшую позади нас.
   - Мне кажется, они прекрасно понимают нас. Они  очень  хорошо  уяснили,
что я буду драться, чтобы защитить тебя, и не позволю  им  дурно  с  тобой
обращаться.
   - Ты дал им это понять весьма недвусмысленно!
   - Да, разумеется, но главное - они сообразили, что я _не_ стану с  ними
драться, если они не станут тебя мучить.
   Некоторое  время  мы   шли   молча.   Потом   мне   пришло   в   голову
поинтересоваться:
   - Чем все кончилось в ущелье, когда мне дали  по  голове  и  я  потерял
сознание?
   - Изрядная часть уцелевших динозавров вырвалась на свободу. - Губы  Ани
на мгновение сложились в кислую  улыбку.  -  Чтобы  разобраться  с  тобой,
рептилиям пришлось оставить своих тираннозавров...
   Я покраснел до ушей.
   - Я с головой ушел в управление тираннозавром и  стал  для  них  легкой
добычей...
   - Но зато остальные тираннозавры тут же перестали сеять смерть и начали
пожирать убитых, как только лишились контроля.
   Мне припомнилось радостное возбуждение, пережитое во  время  управления
тираннозавром. Я не просто отдавал приказы издали, я влез в его шкуру, сам
превратился в ящера - могучего, вселявшего ужас, упивавшегося  собственной
силой и кровожадностью. Восторг буквально опьянил меня. Если мне доведется
еще раз управлять подобным чудовищем, надо держать свои чувства в  узде  и
оставаться начеку - слишком уж легко стать монстром,  забыв  обо  всем  на
свете.
   Ящеры Сетха вели нас вперед, пока не настала ночь. На землю  опустилась
непроглядная темень. Небо с полудня обложили мрачные тучи, так  что  звезд
не было и в помине. Зябкий ветер доносил запах надвигавшегося дождя.
   Мы остановились на пригорке  между  двумя  мелкими  озерцами.  Рептилии
помогли нам с Аней сесть, но ничуть не ослабили наших пут. Все пятеро сели
полукругом,  лицом  к  нам.  Юнона,  весь  день  без  разбора   объедавшая
попадавшуюся по пути зелень, протиснулась между нами и тут же уснула.
   - Мы голодны, - сказал я пустоглазым гуманоидам.
   - И окоченели, - подхватила Аня.
   Ни малейшей реакции. Они-то не голодны, это ясно.  Неизвестно,  сколько
они могут обходиться без пищи. А о потребностях млекопитающих они то ли не
задумывались, то ли - что вероятнее - им вообще нет дела до наших нужд.  А
может - скорее всего, - они понимают,  что  голод  подорвет  наши  силы  и
уменьшит шансы на побег.
   Дождь пошел лишь на рассвете. Мы шлепали по щиколотку  в  грязи,  то  и
дело поскальзываясь и падая, поскольку не могли  балансировать  связанными
руками. Рептилии неизменно помогали нам подняться - не слишком ласково, но
и не грубо. Аню они поднимали вдвоем, а трое  других  загораживали  их  от
меня.
   Всю дорогу до озерного замка почти  беспрестанно  шли  дожди.  Наконец,
как-то под вечер, едва дыша от духоты, голода  и  усталости,  мы  вышли  к
берегу.
   Замок  впервые  предстал  перед  нашими  глазами  при  свете  дня;  его
массивные стены и высокие башни влажно поблескивали в лучах  склонявшегося
к закату солнца. А с высоты чистых  голубых  небес,  не  помраченная  даже
солнцем, взирала на нас кровавая звезда.



        "21"

   Нас повели по узким мосткам к единственным  воротам  в  мощных  высоких
стенах замка. Ворота оказались тесными - две тощие рептилии едва прошли  в
них плечом к плечу, - зато высокими, не менее  двадцати  футов  в  высоту.
Свод арки был утыкан блестевшими шипами, обращенными остриями внутрь.
   Когда мы из жаркого сияния солнца ступили в красноватый сумрак твердыни
Сетха, я всей кожей ощутил едва уловимый гул мощных  механизмов.  В  замке
оказалось даже жарче, чем снаружи. Жар окатил меня удушливой волной, выжав
пот из каждой поры, пронизав душу иссушающей усталостью.
   Пятеро наших конвоиров передали нас с рук на  руки  четверке  других  -
чуть более рослых, но в остальном как две капли воды похожих  на  прежних.
Судя по столь поразительному сходству, их могли вывести  клонированием  из
одной клетки.
   Новые конвоиры освободили нас от пут, и мы впервые за много дней смогли
пошевелить  онемевшими  руками,  размять  закостеневшие  пальцы.   Обычный
человек на нашем месте  был  бы  необратимо  искалечен  -  мышцы  его  рук
атрофировались бы, а кисти  покрылись  язвами  от  недостаточного  притока
крови. Я же смог направить кровь в обход мучительно тугих уз,  сознательно
усилив ее приток через более глубокие артерии. Аня поступила точно так же,
но все равно рубцы от веревок исчезли нескоро.
   Размяв пальцы, моя любимая первым делом наклонилась,  чтобы  приласкать
малышку Юнону, буквально засопевшую от  удовольствия.  Я  даже  готов  был
ревновать.
   Нас всех троих поместили в тесную комнату, не дав даже горстки  соломы,
чтобы подстелить на голый жесткий пол, совершенно гладкий  -  без  единого
стыка или вмятинки. Весь замок был сделан из  какого-то  пластика,  как  и
крепость Сетха в неолите.
   Стены тоже казались совершенно  гладкими,  но  вдруг  в  одной  из  них
открылась дверца и появился поднос с пищей  -  дымившееся,  только  что  с
вертела, жареное мясо, вареные овощи, бутыли с водой и даже охапка  зелени
для Юноны.
   Мы с жадностью принялись за еду, хотя  я  никак  не  мог  выбросить  из
головы мысль о последнем ужине приговоренного к казни.
   - Что теперь? - поинтересовался я, вытирая подбородок тыльной  стороной
ладони.
   Аня оглядела гладкие стены камеры.
   - Чувствуешь вибрацию?
   - Должно быть, тут все питается энергией ядерного колодца, - кивнул я.
   - Мы должны добраться до него и уничтожить, - решительно заявила Аня.
   - Легко сказать.
   Она окинула меня печальным взглядом серых глаз.
   -  Это  необходимо  сделать,  Орион.  От  этого  зависит  существование
человечества, существование всего континуума.
   - Тогда для начала надо выбраться из камеры,  -  со  смиренным  вздохом
откликнулся я. - Есть предложения?
   Будто в ответ на мой  вопрос,  металлическая  дверь  откатилась,  и  на
пороге показались еще двое тюремщиков - а может быть,  двое  из  тех,  кто
пригнал нас сюда.
   Один поманил нас когтистым пальцем, и мы  кротко  вышли  в  коридор,  а
Юнона с опаской затопала следом.
   В коридоре было жарко и  сумрачно.  Лампочки  на  потолке  едва  тлели,
наверняка  излучая  основную  часть  энергии  в  инфракрасном   диапазоне,
невидимом для моих глаз. Но рептилиям тут наверняка светло. Закрыв  глаза,
я  мысленно  подключился  к  Юноне.  И  действительно,  увиденный  глазами
динозаврихи коридор оказался залит ярким светом, а жара воспринималась как
на диво приятное тепло.
   Коридор уходил вниз - не слишком  круто,  но  ощутимо.  Оглядываясь  по
сторонам  глазами  Юноны,  я  вдруг  открыл,  что  стены  здесь  вовсе  не
одноцветные  -  их  украшали  яркие   мозаики,   изображавшие   грациозных
человекообразных рептилий, прогуливавшихся по красивым аллеям и паркам,  в
заботливо ухоженных садах, раскинувшихся на берегу  бурного  моря  или  на
скалистых гребнях гор.
   Шагая по коридору, я внимательно изучал картины. Ни на одной из них  не
было  более  одного  человекоподобного  ящера,  хотя  на  многих   имелись
изображения других рептилий - частью  двуногих,  но  в  большинстве  своем
четвероногих. Ни один ящер не был одет, не держал в руках хоть  что-нибудь
напоминавшее орудие. У них не было даже поясов или сумок.
   И вдруг по спине моей пробежал холодок: я осознал, что солнце  на  всех
мозаиках не желтое, а  темно-красное,  настолько  огромное,  что  зачастую
закрывает четверть небосвода. А в нескольких сценах даже появлялось второе
светило - далекая желтая звездочка.
   Настенная живопись изображала отнюдь не Землю. Их  солнце  -  та  самая
багровая звезда, на которую я смотрел из ночи в ночь; та зловещая  звезда,
которую не в силах погасить даже полуденное солнце;  звезда,  даже  сейчас
озарявшая замок кровавым светом.
   Я уже собирался сообщить об этом Ане, когда  стражники  остановили  нас
перед дверью, покрытой затейливой резьбой, - настолько огромной, что в нее
рука об руку могли бы войти десять человек.  Притронувшись  к  створке,  я
ощутил под пальцами холодный безжизненный пластик,  хотя  она  и  казалась
сделанной из темного дерева, похожего на эбеновое. Меня поразило, что даже
при такой жаре дверь была холодной.
   Вдруг ее створки плавно и совершенно беззвучно распахнулись внутрь.  Не
дожидаясь приглашения, мы с Аней вошли в  огромный  сводчатый  зал.  Юнона
вышагивала между нами.
   Снова воспользовавшись собственным зрением, я едва разглядел  ребристый
свод, круто уходивший кверху. В зале царил сумрак,  воздух  был  обжигающе
жарок, будто в июльский полдень мы остановились у открытой топки.
   Сетх полулежал на скамье, установленной на возвышении, к которому  вели
три ступени. Здесь не было  изображавших  его  идолов  -  наверное,  из-за
отсутствия рабов, которые  стремились  бы  ублажить  владыку  поклонением.
Вместо идолов вдоль трона с обеих сторон чадили тусклые факелы;  казалось,
даже их сонное пламя источало мрак.
   Мы медленно пошли к угольно-черному трону, приближаясь к  сидевшему  на
нем дьявольскому созданию. Лицо Ани помрачнело, губы сжались  в  тоненькую
бескровную ниточку,  стиснутые  кулаки  вытянулись  по  швам.  Оставленные
путами рубцы яростно пламенели на фоне ее алебастровой кожи.
   И снова я ощутил ярость и непримиримую ненависть, исходившие от  Сетха,
словно потоки лавы, вытекавшие из жерла извергавшегося вулкана. И снова  я
почувствовал, как вспыхнула в моей душе ответная ярость и  ненависть.  Вот
оно, воплощение зла, извечный враг человеческий, и моя святая  обязанность
- уничтожить его раз и навсегда.
   Сетх установил контроль над моим телом и заставил меня  остановиться  в
десяти шагах от возвышения, парализуя мои члены, чтобы я не набросился  на
него и не вырвал сердце из его груди.
   Стоявшая рядом Аня была напряжена, как  и  я.  Она  тоже  задыхалась  в
мощном  телепатическом  захвате  Сетха,  пытаясь  вырваться.  Быть  может,
вдвоем,  работая  вместе,  мы  сумеем  преодолеть  его  дьявольскую  мощь?
Возможно, мне удастся чем-нибудь отвлечь его внимание, пусть хоть на миг -
этого было бы достаточно.
   "Вы находчивей, чем я думал", - зашипел его голос в моем сознании.
   - И осведомленнее, - огрызнулся я.
   "Осведомленнее? Как это?" - сверкнули его вертикальные зрачки.
   - Мне известно, что ты  не  с  Земли.  Ты  прибыл  с  планеты,  которая
вращается  вокруг  красной  звезды,  с  планеты,  которую  Крааль   назвал
Истязателем.
   Его заостренный подбородок чуть опустился - то ли Сетх  кивнул,  то  ли
склонил голову, обдумывая мои слова.
   "Звезда называется Шеол [согласно иудейской мифологии, царство мертвых,
нижний мир, или преисподняя], - мысленно проронил он. - А единственный его
спутник - моя родная планета Шайтан".
   - В моем родном времени, - откликнулся я, - в небе лишь одно солнце,  а
твоей звезды не существует.
   Вот теперь Сетх и в самом деле кивнул.
   "Знаю, примат. Но твое родное время, как и весь  ваш  континуум,  очень
скоро будет уничтожено. Твой род исчезнет. Шеол и Шайтан будут спасены".
   - Они уже уничтожены, - подала голос Аня. - Твои планы заранее обречены
на провал. Ты уже потерпел поражение, хотя  пока  и  не  догадываешься  об
этом.
   Сетх разинул свою безгубую пасть, обнажив острые зубы.
   "Не пытайся обвести меня вокруг пальца, самозваная богиня! Мне  отлично
известно,   что   континуум    нелинеен.    Здесь,    в    данной    точке
пространственно-временного вектора, пролегает критический рубеж. Я  пришел
сюда затем, чтобы позаботиться об истреблении вас и вашего рода".
   - Рептилии вместо людей? - с вызовом бросил  я.  -  Такого  и  быть  не
может!
   Его веселье сменилось желчной язвительностью.
   "Ты так уверен  в  своем  превосходстве,  а?  Пустомеля  млекопитающий,
континуум, в котором твое племя царствует на этой планете, настолько слаб,
что творцы вынуждены постоянно сражаться за  его  спасение.  Млекопитающим
недостает сил, чтобы долго доминировать, их всегда сметают со своего  пути
воистину высшие существа".
   - Вроде тебя? - Я пытался говорить презрительно,  но  мне  удалось  это
сделать лишь отчасти.
   "Вроде меня, -  отозвался  Сетх.  -  Умалишенные  млекопитающие,  вечно
суетящиеся, вечно пускающие слюни и  болтающие  языком,  в  вашей  горячей
крови - ваша собственная погибель. Вам  надо  столько  есть,  что  вы  под
корень истребляете зверей и поля, кормящие  вас.  Вы  размножаетесь  столь
неистово, что засоряете собой планету, губите не только землю, но и  моря,
и даже сам воздух,  которым  дышите.  Вы  паразиты,  планета  должна  быть
избавлена от вас".
   - А вы лучше?
   "Нам нет нужды подогревать свою кровь. Нам нет нужды  истреблять  целые
биологические виды, чтобы набить свое брюхо. Мы не плодимся сверх меры.  И
не издаем этого неумолчного лепета, который вы зовете разумной речью!  Вот
почему мы лучше, сильнее, жизнеспособнее вас. Вот почему мы выживем, а  вы
нет".
   - Выживете за счет истребления  динозавров,  распространив  здесь  свое
собственное семя? - перебил я.
   Мой вопрос позабавил Сетха.
   "Итак...  Оказывается,  безволосый  примат  не  так  уж  осведомлен,  -
медленно произнес он. Потом, ощутив мое недоумение, продолжал: - Они  мои,
и я могу творить с ними, что пожелаю. Их создал я. Я принес свое...  семя,
как ты выразился, на эту планету около двухсот миллионов лет назад,  когда
на этой земле ничего не было, кроме нескольких жаб да саламандр, изгнанных
из моря".
   Голос Сетха грохотал в моем сознании, набрав такую мощь и силу, каких я
еще не ощущал прежде.
   "Я очистил эту ничтожную планетенку, чтобы дать место своим  творениям,
единственному племени  животных,  способных  успешно  выжить  на  суше.  Я
истреблял биологические виды тысячами, чтобы приготовить планету для своих
детищ".
   - Ты сотворил динозавров? - слабо пискнул голос, в котором я  с  трудом
узнал свой собственный.
   "Они стали итогом моей работы, проведенной за двести миллионов  лет  до
нынешнего дня. Это плоды моего гения".
   -  Но  ты  зашел  чересчур  далеко,  -  вмешалась  Аня.   -   Динозавры
перестарались.
   Он обратил щели зрачков в ее сторону.
   "Они справились на славу. Но теперь их время подошло к  концу.  Планету
надо подготовить для моих истинных детищ".
   - Для человекоподобных рептилий, - подсказал я.
   "Для детей Шайтана. Я готовил планету для них".
   - Убийца! - презрительно бросила Аня.  -  Разрушитель!  Ты  все  только
портишь!
   Сетх буквально излучал презрение к ней - и холодно потешался.
   "Я убиваю, чтобы очистить путь собственному племени. Я уничтожаю  жизнь
в планетарных масштабах, чтобы подготовить место  для  своих  созданий.  Я
ничего не испортил".
   - Испортил! - не унималась Аня.  -  Еще  двести  миллионов  лет  назад.
Теперь ты вынужден уничтожать собственные творения, потому что они слишком
развились. И ты снова ошибся шестьдесят пять миллионов лет спустя,  потому
что племя людское восстало против тебя и тебе подобных. Ты станешь для них
символом беспредельного зла. Они будут ненавидеть тебя до скончания века.
   "Их век скоро кончится, - спокойно откликнулся Сетх. - Как  только  моя
работа будет завершена. А ваш век кончится и того раньше".
   Во время всего этого разговора - мы  с  Аней  говорили  вслух,  а  Сетх
отвечал безмолвными проекциями  мысли  -  я  старался  избавиться  от  его
контроля над моим телом, зная, что Аня делает то же самое. Но, как  мы  ни
старались, нам не удавалось и  пальцем  шевельнуть.  Похоже,  даже  Юнона,
съежившаяся у ног Ани, не могла двинуться с места.
   - Тебе никогда не уничтожить динозавров, - заявил я. - Мы сорвали  твою
попытку избиения травоядных ящеров и...
   Он в голос зашипел на меня. Я догадался, что это своеобразный смех.
   "И чего ты добился, макака-переросток? Помог сотне динозавров  избежать
предначертанной смерти? Она подстережет их в  другой  день  -  скажем,  на
следующей  неделе  или  через  десять  тысяч  лет.  Время  в  полном  моем
распоряжении, ты, несущий околесицу примат! Я создал динозавров, я  же  их
уничтожу, когда сочту это удобным".
   С этими словами он поманил Юнону. Нашей маленькой динозаврихе  явно  не
хотелось приближаться к нему, но  сопротивляться  властному  зову  она  не
могла. Через силу, словно  влекомая  невидимым  арканом,  она  затопала  к
возвышению и вскарабкалась по трем ступеням к когтистым стопам Сетха.
   - Не надо! - вспыхнула Аня.
   Напрягая все тело, я  пытался  вырваться  из  мысленных  пут,  которыми
сковал меня Сетх. Не прерывая борьбы, я с ужасом  увидел,  как  он  легко,
будто  невесомую   игрушку,   подхватил   Юнону.   Маленькая   динозавриха
зажмурилась от страха, но была также бессильна перед телепатической  мощью
Сетха, как и я.
   - Не надо! - снова вскрикнула Аня.
   Запрокинув голову Юноны, Сетх  вонзил  зубы  в  ее  мягкое  беззащитное
горло. Хлынувшая потоком кровь  омыла  ему  грудь.  Маленькая  динозавриха
издала пронзительный визг, захлебнувшийся в  бульканье  крови.  Ее  желтые
глаза померкли, неуклюжие ножки безвольно обвисли.
   На  меня  излилось  самодовольное  ликование  Сетха,  его  высокомерное
упоение триумфом и собственной мощью.  Уронив  к  ногам  тело  Юноны,  еще
бившееся в предсмертных судорогах, он  мысленно  расхохотался,  забавляясь
страданием Ани.
   И  расслабился  на  мгновение.  Этого  оказалось  достаточно,  чтобы  я
вырвался из-под его контроля и ринулся к возвышению, протянув руки  к  его
красной глотке.
   Он отмахнулся от меня ладонью, словно от назойливой  мухи.  Оглушенный,
сбитый ударом с ног, я скатился со ступеней, приземлившись плашмя на спину
и едва не потеряв сознание.



        "22"

   Сквозь застилавшую взор красную  пелену  я  видел  сидевшего  на  троне
Сетха. Ему даже не потребовалось встать, чтобы отшвырнуть меня.
   "Так  ты  думаешь,  я  держал  тебя   парализованным   из   страха?   -
издевательски задребезжал в моем мозгу его голос. -  Тщедушный  примат,  я
мог бы сокрушить твои косточки, даже не  утруждаясь.  Бойся  меня!  Ибо  я
могущественней, чем ты!"
   Подавив боль и послав в мозг усиленный  приток  крови,  чтобы  отогнать
головокружение, я сел, затем медленно, осторожно поднялся на ноги.
   "Неужели ты еще не убедился?"
   Аня была скована, как прежде. На нее было страшно смотреть -  ненависть
и отвращение смешивались на ее  лице  с  бессильным  ужасом.  Вокруг  тела
Юноны, распростертого у подножия возвышения, набежала целая лужа крови.
   Я мог двигаться. Я шагнул к трону и восседавшему на нем чудовищу.
   Сетх выпрямился во весь рост и спустился  с  помоста.  Возвышаясь  надо
мной на две головы, он был гораздо  шире  меня  в  плечах.  Красная  чешуя
мерцала в  свете  факелов,  глаза  полыхали  беззаботным  презрением,  под
которым таилась неистребимая ненависть.
   Мое тело зажило сверхбыстро, и все вокруг  замедлилось.  Я  видел,  как
пульсируют  жилы  на  черепе  Сетха,  видел,  как  прозрачные  мигательные
перепонки пересекают вертикальные щели  зрачков,  видел,  как  напрягаются
мышцы Ани, пытавшейся преодолеть мысленный контроль  дьявольской  твари  -
впустую.
   Я сделал вид, что испугался, занял оборонительную позицию,  пригнувшись
и заслонив лицо руками, и попятился от Сетха.  Он  приближался  ко  мне  с
полнейшей уверенностью в собственных силах, даже не поднимая рук, а  когти
его ног клацали по гладкому полу с четкостью метронома.
   Сгруппировавшись, я поднырнул ему под колени - если Сетха сбить с  ног,
то его преимущество в росте будет сведено на нет. Но, как ни стремителен я
был, его реакция оказалась еще стремительнее. Пнув в ребра,  он  подбросил
меня в воздух, словно мяч. Болезненно ударившись об пол, я с трудом встал.
Он надвигался на меня с негромким шипением, заменявшим ему смех.
   Я сделал ложный выпад слева, потом изо всей силы врезал правым  кулаком
ему в пах.  Он  отбил  мою  руку  взмахом  огромной  ладони,  одновременно
вцепившись второй рукой мне в горло. Подняв меня в  воздух,  он  приблизил
свою морду к моему лицу. Ноги мои болтались в ярде от пола, я задыхался.
   Уродливая голова Сетха была  так  близко,  что  я  чувствовал  жар  его
смердевшего дыхания, с шипением вырывавшегося  из  зубастой  пасти,  видел
лоснившуюся струйку крови Юноны, запекшуюся на остром подбородке. Он душил
меня, откровенно наслаждаясь этим.
   Собрав остаток сил, я вонзил большие пальцы ему  в  глаза.  Мою  правую
руку он отбил свободной  ладонью,  но  удар  слева  угодил  в  цель.  Сетх
визгливо заскрипел от боли и швырнул меня о  стену,  как  злобный  ребенок
отбрасывает рассердившего его котенка.
   И мир для меня  померк.  Последнее,  что  я  успел  ощутить,  -  трепет
удовлетворения: я все-таки ранил его! Слабое утешение, но  все  же  лучше,
чем никакого.


   Не знаю, долго ли я был в  беспамятстве.  Скрючившись,  я  валялся  под
стеной тронного зала Сетха. Потом смутно  ощутил,  как  меня  поднимают  и
куда-то несут. Но я не видел и не  слышал  абсолютно  ничего.  Потом  меня
бросили на жесткий пол и оставили в одиночестве.
   Из невообразимого далека до меня  донесся  звук.  Едва  слышный  голос,
призывавший кого-то. Зов был так далек, так невнятен, что  я  решил  -  он
меня не касается.
   Но голос все призывал, снова и снова повторяя какое-то имя с неизменным
упорством накатывавшегося на берег прибоя, настырный,  как  автоматический
маяк, сигналящий, пока его не выключат.
   И в этом зове мне почудилось нечто знакомое.
   "Это от повторения, - сонно подсказало едва тлевшее  сознание.  -  Если
долго слушать одно и то же, оно становится знакомым. Не обращай  внимания.
Отдыхай. Забудь о звуке, и он уйдет".
   Но он не уходил, становясь все громче, все навязчивей.
   - Орион! - взывал он. И снова: - Орион!
   Не знаю, сколько раз я выслушал зов,  прежде  чем  осознал,  что  голос
повторяет мое собственное имя, обращаясь ко мне.
   - Орион!
   Я понимал, что  пребываю  в  беспамятстве,  но  все-таки  мое  сознание
работало, хотя бесчувственное тело и оцепенело.
   - Кто зовет меня?
   - Мы встречались прежде, - ответствовал голос. - Ты звал меня Зевсом.
   Я вспомнил его. Это было в ином времени, в ином месте.  Он  -  один  из
творцов, как Аня, как упивавшийся  властью  Золотой,  позволявший  древним
грекам звать себя Аполлоном.
   Зевс. Я вспомнил его. Как и прочие творцы, в  человеческом  обличье  он
выглядел безупречным,  богоподобным:  идеальное  телосложение,  прекрасная
кожа, мрачные черные глаза и еще  более  черные  волосы,  слегка  тронутая
сединой, аккуратно подстриженная борода. Я понял, что все  это  было  лишь
иллюзией, телесной оболочкой, принятой ради меня. В  своем  истинном  виде
Зевс является лучистой сферой чистой энергии, как Аня, как и все остальные
творцы.
   Я считал его Зевсом вовсе не потому, что он главный  среди  творцов.  У
них нет настоящего предводителя; их не  связывают  отношения,  знакомые  и
понятные смертным. И все-таки он казался мудрее, серьезнее, осмотрительнее
в мыслях и поступках, нежели прочие творцы. Если  ими  владели  зависть  и
личные амбиции, то он угрюмо стремился  удержать  события  под  контролем,
дабы защитить течение континуума, воспрепятствовать катастрофам, способным
стереть с лица Земли все человечество - и всех его  сородичей  заодно.  Из
всех творцов только он да Аня казались мне достойными уважения.
   - Орион, слышишь ли ты меня?
   - Да.
   - Сетх оградился от нас весьма успешно. Мы не могли пробиться к тебе  и
Ане.
   - Он держит нас в плену...
   - Знаю. Мне известно все, что ты испытал.
   - Нам нужна помощь.
   Молчание.
   - Нам нужна помощь! - повторил я.
   - Мы бессильны чем-либо помочь вам, Орион. Даже на этот разговор уходит
куда больше энергии, чем мы в состоянии себе позволить.
   - Сетх убьет ее.
   - Мы ничего не можем поделать. Нам еще повезет, если  удастся  спастись
самим.
   Я понял, что он имел в виду - в  случае  нужды  меня  можно  списать  в
расход; нет смысла рисковать творцом ради его творения. Утратить Аню будет
весьма прискорбно, но она сама навлекла на себя беду, осмелившись  принять
человеческий облик, дабы  воссоединиться  с  творением.  Она  всегда  была
атавистичной натурой, подвергавшей  опасности  собственную  жизнь,  вместо
того чтобы оставить риск на долю существ вроде Ориона, именно для этого  и
сотворенных.
   Остальные творцы, в том числе и так называемый Зевс, готовы  бежать.  В
своем истинном обличье они могут рассыпаться по вселенной и пережить  века
и тысячелетия, питаясь лучистой энергией звезд.
   - Да, - неохотно признался Зевс. - В крайнем случае нам придется  пойти
и на такое.
   - И вы позволите ей умереть?! - Я понимал, что моя жизнь ничего для них
не значит, но Аня одна из них. Неужели они не  знают  ни  преданности,  ни
отваги?!
   - Орион, ты мыслишь человеческими категориями. Наша цель  -  выживание,
самопожертвование - ваш жребий. Аня умна. Пожалуй, она еще изумит и  тебя,
и Сетха.
   Я ощутил, как связывавшая нас ниточка рвется. Голос его слабел.
   - Если бы в моих силах было чем-либо помочь вам, Орион, я бы не мешкал.
   - Но только не ценой собственной жизни, - огрызнулся я.
   Я ощутил, как эта мысль  изумила  его.  Рисковать  жизнью  творца  ради
одного из творений?! Рисковать жизнью всех остальных  творцов  ради  долга
перед одним?! Никогда!
   Они не трусы. Богоравные существа выше трусости. Просто  они  предельно
практичны. Раз нельзя одолеть Сетха - значит, надо бежать  от  его  гнева.
Что же с того, что все человечество без остатка навсегда будет  вычеркнуто
из континуума?
   - Орион! - долетал до меня голос Зевса,  уже  едва  различимый.  -  Нам
противостоят силы, которые  превосходят  наше  понимание.  Среди  звезд  и
бурлящих в галактике плазменных вихрей нам  предстоит  пережить  последний
кризис. Быть может, род человеческий сыграл  свою  роль,  породив  нас,  и
теперь должен сойти со сцены.
   - Наверно, Сетх захватит столь жесткий контроль  над  континуумом,  что
выследит вас по одному, всех до последнего, куда бы вы ни удрали,  где  бы
вы ни укрылись, - прорычал я. - Бросьте человечество на произвол судьбы  -
и вы дадите Сетху власть, которая  позволит  ему  искать  вас  повсюду  и,
найдя, истребить.
   - Нет, - донесся ответ не громче призрачного шепота. - Этого  не  может
быть! Этого не мож...
   Но в его угасавшем голосе прозвучало сомнение. Сомнение и страх.
   Мои глаза распахнулись. Я находился в узкой каморке с голыми стенами  -
чуть побольше поставленного на торец гроба, - втиснутый в нее, будто мешок
зерна. Голова моя покоилась на коленях, руки безвольно свешивались на пол.
С одного бока я был прижат к прохладной, гладкой стене камеры, с другого -
к прохладной, гладкой двери.
   Мрак рассеивало лишь  тускло-багровое  свечение,  исходившее  от  стен,
тишину - лишь мое хриплое дыхание.
   Покинуты. Творцы покинули, обрекая на неминуемую гибель, и меня, и Аню.
А теперь собираются покинуть весь род людской, пустившись наутек в глубины
межзвездных пространств.
   А я ничего не могу поделать.
   Я чуть не плакал, согнувшись в три погибели в тесной, душной  клетушке.
Я, могучий охотник Орион, созданный богами, чтобы выслеживать и уничтожать
их  врагов,  я,  Орион,  защитник  континуума.  Смеху  подобно!  И  вместо
подобающих ситуации рыданий из моей  груди  исторгся  безумный  хохот.  Я,
Орион, орудие богов, беспомощный и одинокий, заперт в  темнице  в  глубине
замка непримиримого врага, который, наверное, в это самое мгновение забавы
ради мучительно умерщвляет богиню, которую я люблю.
   В камере было настолько тесно, что  я  едва  был  способен  шевелиться.
Скользя по стене, мне  кое-как  удалось  распрямиться  -  но  лишь  почти.
Потолок оказался слишком низок, чтобы я мог встать во весь  рост.  Склонив
голову, я застыл; мои плечи, руки, спина и ноги  были  прижаты  к  гладким
стенам узилища. Кровь в моих жилах похолодела. На ощупь  материал  казался
скользким, как пластик, и упругим.
   Я навалился на дверь, но она даже не  скрипнула.  Собрав  всю  силу  до
капли, я вложил ее в один могучий толчок, но дверь и не прогнулась.
   Расстроенный,  чувствуя  себя  побежденным,  я   позволил   нывшим   от
напряжения мускулам расслабиться и сполз  на  пол,  скорчившись  в  тесной
темнице.
   Я вдруг вспомнил чей-то издевательский смех и жестокие слова:
   "Ты создан, чтобы действовать, Орион, а вовсе не  затем,  чтоб  думать.
Думать буду я. А ты будешь выполнять".
   Так говорил Золотой - самозваный бог, твердивший, что создал меня.
   "Разум, которым я тебя наделил, годится лишь для охоты  и  убийства,  -
как  наяву  слышал  я  его  язвительные  высказывания.  -  И  не   пытайся
обольщаться мыслью, будто твои мозги способны на большее".
   Его издевательства взбесили меня. Я восстал  против  него,  бросил  ему
вызов и  в  конце  концов  довел  до  пароксизма  эгоистического  безумия.
Остальным  творцам  пришлось  защищать  его  от  моего  гнева  и  от   его
собственного истерического неистовства.
   "Я могу думать, - заявил я себе. - Раз моя физическая сила  бесполезна,
остается лишь воспользоваться силой мысли".
   "Отчаяние - оружие Сетха", - припомнились мне слова Ани.
   Он пытался манипулировать мной, воздействуя  на  эмоции,  -  пытался  и
потерпел крах. Что же он пытается сделать со мной  сейчас,  загнав  в  эту
душегубку?
   Он  прибыл  с  другой  планеты,   вращающейся   вокруг   звезды   Шеол,
сопутствующей Солнцу. Зачем он явился сюда? Из какой  эпохи?  Чем  ему  не
угодило человечество?
   Он  утверждал,  что  двести  миллионов  лет  назад  создал  динозавров.
Твердил, что теперь уничтожает их,  чтобы  очистить  место  на  Земле  для
собственного народа.
   И вдруг трепет понимания пробежал по моим нервам  -  я  вдруг  вспомнил
слова Сетха, услышал в памяти его презрительный, полный ненависти голос:
   "Вы размножаетесь столь неистово, что засоряете собой  планету,  губите
не только землю, но  и  моря,  и  даже  сам  воздух,  которым  дышите.  Вы
паразиты, планета должна быть избавлена от вас. - И еще: - Мы не  плодимся
сверх меры".
   Тогда зачем же им Земля? Чем  их  не  устраивает  собственная  планета,
Шайтан, где его племя живет в гармонии с  окружающим  миром?  Я  же  видел
идиллические  картины,  украшавшие  стены  замка.  Зачем  покидать   столь
счастливую планету, чтобы заселить Землю?
   Мне пришли в голову лишь три возможности.
   Первая:  Сетх  лгал  мне.  Картины  идеализированы.   Шайтан   все-таки
перенаселен, и народ Сетха нуждается в жизненном пространстве.
   Вторая: а может,  он  изгнан  с  Шайтана;  по  неведомым  причинам  его
вынудили покинуть родную планету?
   Третья: хуже того, Шайтану угрожает  неведомый  катаклизм  -  настолько
грандиозный, что остается лишь переселиться на более безопасную планету.
   Так что же именно? Быть может, все эти причины в совокупности - или еще
какая-нибудь, даже не приходившая мне в голову.
   Как бы это выяснить? Прозондировать  сознание  Сетха  невозможно.  Даже
находясь в одной комнате с ним, я  бился  о  его  несокрушимую  ментальную
защиту с тем же успехом, что и о стены своей убогой темницы.
   Может, Ане по силам прозондировать его сознание?
   Закрыв глаза, я мысленно попытался связаться с ней. Неизвестно, в какой
части замка она находится; неизвестно даже, в замке ли она.
   "Более того, - внутренне содрогнувшись, осознал я, -  неизвестно,  жива
ли она вообще".
   Но я продолжал мысленно взывать к ней.
   "Аня, любимая, слышишь ли ты меня?"
   Никакого отклика.
   Сосредоточившись до предела, я мысленно вызвал ее образ - ее прекрасное
лицо, ее выразительные губы, высокие скулы и тонкий прямой нос, черные как
смоль волосы, ее сиявшие, лучезарные серые глаза,  серьезно  взиравшие  на
меня с такой безграничной  любовью,  на  какую  не  имеет  права  ни  один
смертный.
   "Аня,  возлюбленная  моя,  -  мысленно  призывал  я.  -  Услышь   меня!
Откликнись на мой призыв!"
   Молчание. Ни отклика, ни ответа.
   "Быть может, она уже мертва, - промелькнула у  меня  мрачная  мысль.  -
Быть может, Сетх уже давно исполосовал ее  тело  своими  жуткими  когтями,
растерзал ее на части своими отвратительными зубами".
   Но в  этот  момент  я  ощутил  едва  уловимое  мерцание,  отдаленнейшую
искорку, серебряную вспышку на фоне всепоглощавшей тьмы, царившей  в  моей
душе, и устремился навстречу ей, открыл для нее все свое естество.
   Это Аня, ошибки быть не могло. Ничтожнейшая искорка сияла для меня ярче
путеводной звезды.
   Ощущение было очень схожим с проникновением в  незамысловатое  сознание
Юноны, но  теперь  я  посылал  свой  разум  в  несравненно  более  сложный
интеллект.  Казалось,  я  стремительно  скользил  вниз   по   бесконечному
спиральному желобу, из  подземной  тьмы  выходил  в  ослепительное  сияние
полудня, вторгался в безбрежные просторы космоса. Теперь я  понял,  каково
было Тесею отыскивать дорогу сквозь сводившие  его  с  ума  хитросплетения
лабиринта.
   Аня ничего не сказала  мне,  не  подала  даже  виду,  что  ощутила  мое
вторжение в ее разум. По-моему, я понял почему - если бы она хоть  намеком
дала мне понять, что знает о моем присутствии, Сетх  тотчас  же  догадался
бы, что я очнулся и перешел к действиям  -  во  всяком  случае,  мысленно.
Единственный способ утаить это от него - притвориться,  что  она  меня  не
слышит.
   Я быстро, без слов, передал ей подробности своего разговора  с  Зевсом.
Ни отклика,  ни  реакции.  Аня  ограждала  мое  сознание  от  Сетха  всеми
доступными  средствами.  Я  даже  засомневался,  что  она  знает  о   моем
присутствии, настолько полно она игнорировала меня.
   Сетх по-прежнему полулежал на троне, повернув рогатую голову  к  Ане  и
бессознательно подергивая хвостом. Тело бедняжки  Юноны  унесли,  а  кровь
смыли. Интересно, сколько времени прошло с той поры, как он вышиб из  меня
дух? Может быть, две минуты. Может быть, два дня.
   Мук Аня не испытывала. Сетх не пытал ее и даже не угрожал - они  просто
беседовали,  почти  как  равные.  Даже  смертельные  враги  порой   бывают
расположены к мирной беседе.
   "Значит, вы готовы навечно покинуть планету?" - услышал я голос  Сетха,
звучавший в рассудке Ани.
   "Если нет альтернативы", - так же мысленно отвечала она.
   "А каковы гарантии, что вы не нарушите договор?"
   "Какой договор"? - спросил я у Ани, но  снова  не  дождался  отклика  -
будто меня и вовсе не было на свете.
   "Ты победил. Твое  могущество  велико,  ты  слишком  прочно  утвердился
здесь, чтобы нам хватило сил изгнать тебя. Если ты позволишь нам  убраться
подобру-поздорову и дашь слово больше  не  преследовать  нас,  то  планета
Земля в твоем полном распоряжении".
   "Да, но можно ли вам доверять? Где гарантии, что через тысячу или через
миллион лет вы не вернетесь, чтобы свергнуть моих потомков?"
   Аня развела руками.
   "Ты ведь намерен уничтожить род человеческий, а это лишает нас  средств
борьбы с тобой".
   "Вы можете создать новых людей, как создали того, что зовется Орионом".
   "Нет. Этот эксперимент не удался. Орион оказался бесполезен в борьбе  с
тобой".
   Ее слова обожгли меня стыдом. Моя любимая сказала правду, но как больно
было это признавать.
   "Значит, ты не намерена забирать его с собой, когда покинешь Землю?"
   "Разве он способен отправиться с нами? - откликнулась Аня. -  Он  всего
лишь человек. Ему не дано менять свой облик. Ему не  дано  существовать  в
глубинах межзвездных пространств, которые станут нашим новым домом".
   Душу мою наполнил леденящий ужас - Аня и  другие  творцы  действительно
собираются удрать с Земли, обрекая человечество на погибель от руки Сетха.
Они покидают человечество. Они покидают меня.
   "Значит,  ты  оставишь  Ориона  мне?"  -  В  вопросе  Сетха   слышалось
настойчивое требование.
   "Разумеется, - беззаботно отозвалась Аня. - Он больше  не  представляет
для нас ценности".
   В своей глубокой подземной темнице я исторг из груди стон  невыразимого
страдания, словно раненый зверь, завывший от боли,  страха  и  неизбывной,
мучительной ярости.




        "ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АД"

                                     Я прочь бежала, восклицая: Смерть!
                                     При этом слове страшном вздрогнул Ад,
                                     И тяжким вздохом отозвался гул
                                     По всем пещерам и ущельям: Смерть!


        "23"

   Я не покидал сознания Ани -  я  был  изгнан  из  него,  вышвырнут,  как
вредоносная бактерия, выставлен, как незваный гость.
   Час за часом изливал я, крича, терзавшую  меня  муку,  будто  скованный
зверь, запертый в своем гробу, неспособный пошевелиться, встать,  лишенный
даже возможности в кровь разбить кулаки о стены темницы. Скрючившись,  как
зародыш во чреве матери,  я  причитал  и  оглашал  воем  слепую  бездушную
вселенную.  Предан!  Брошен  единственной  женщиной  во  всем  континууме,
которую мог любить, бессердечно покинут  ею,  словно  я  какой-то  огрызок
яблока, едва отведанного и небрежно отброшенного в сторону.
   Аня вместе с  остальными  творцами  бежит,  спасая  собственную  жизнь,
вернувшись в свое истинное физическое обличье, представлявшее собой  сферу
чистой энергии, способную вечно жить среди звезд. Они бросают на  произвол
судьбы все человечество, людей, сотворенных ими, чтобы Сетх и его собратья
смогли методично истребить их.
   А какая разница?! Я горько рыдал, думая  о  том,  каким  же  надо  быть
болваном, чтобы поверить, будто богиня, одна из  творцов,  может  полюбить
человека настолько, чтобы рисковать ради него жизнью. Когда Аня знала, что
наверняка может ускользнуть от любой опасности, она буквально воплощала  в
себе пламенный задор, отвагу и тягу к приключениям. Но как только  поняла,
что Сетх способен покончить с ней раз  и  навсегда,  тотчас  же  перестала
разыгрывать из себя человека.
   Когда пришлось  выбирать,  она  предпочла  спасти  жизнь  себе  и  себе
подобным, принеся меня в жертву.
   Утратив в своей темнице счет  времени,  я  тосковал  и  оплакивал  свою
горькую долю. Наверное, я спал.  Наверное,  ел.  Но  в  моем  сознании  не
осталось места ни для чего, кроме  мыслей  о  чудовищном  предательстве  и
неотвратимо надвигавшейся гибели.
   "Так приди же скорей, окончательное освобождение! - взывал я. -  Смерть
положит конец всему. Я готов умереть. Мне незачем жить".
   Я даже не осознал, как это произошло, но снова оказался в приемном зале
Сетха, восседавшего на троне.
   Бездумно уставившись на красноватое мерцание  чадивших  факелов  вокруг
трона, я обнаружил, что могу двигать  руками  и  ногами.  Сетх  больше  не
держал меня под контролем.
   Его мощная фигура грозно высилась передо мной.
   "Нет, тебя ничто не держит, - сложились в моем сознании  его  слова.  -
Теперь в этом нет необходимости. Ты  знаешь,  что  я  сокрушу  тебя,  если
захочу".
   - Понимаю, - деревянным голосом проронил я.
   "Ты демонстрируешь весьма выдающийся  для  примата  интеллект,  -  эхом
прокатился в моем рассудке его издевательский голос. - Я вижу,  ты  уяснил
для себя тот факт, что я намерен привести сюда свой  народ,  дабы  сделать
Землю его новым домом".
   - Да, - откликнулся я, хотя продолжал недоумевать зачем.
   "Большинство моих соплеменников готово смириться с участью, уготованной
Шайтану. Они осознают, что  Шеол  -  нестабильная  звезда,  которая  скоро
взорвется.  Разумеется,  скоро  по  меркам  вселенной  -  через  несколько
миллионов лет. Довольно скоро".
   - А ты не готов смириться с тем, что твоя планета обречена? - подхватил
я.
   "Ни  в  малейшей  степени.  Я  потратил  изрядную  часть  своей  жизни,
преобразуя Землю ради своих целей,  формируя  среду  обитания,  чтобы  она
подходила для моего народа".
   - Ты путешествуешь во времени, точь-в-точь как творцы.
   "Лучше твоих убогих творцов, примат!  Их  ничтожная  сила  основана  на
жалкой энергии, которую они способны получить от  вашего  желтого  Солнца.
Они позволяют основной ее части рассеиваться в пространстве!  Без  пользы,
впустую! Глупая ошибка. Фатальная ошибка!"
   Он даже зашипел от удовольствия, прежде чем продолжить:
   "Мой собственный народ поставлен в зависимость от колеблющегося притока
энергии угасающего Шеола. Один лишь я понял, как много ее можно почерпнуть
из жидкого ядра планеты величиной с Землю. В  общем  итоге  энергетическая
отдача звезды в миллионы раз больше. Но используется лишь ничтожная доля".
   - Но ядерный колодец... - пробормотал я.
   "Из жидкого ядра планеты  я  могу  вычерпать  гораздо  больше  энергии,
причем энергии невероятно концентрированной, стабильной и мощной, так  что
мне удается перемещаться во времени и в пространстве с такой же легкостью,
с какой ты перескакиваешь через лужу. Потому-то я и захватил эту  планету,
а твои творцы удирают, чтобы спасти свои шкуры, затерявшись среди  далеких
звезд".
   Я промолчал. Мне нечего было сказать. У меня остался лишь один  вопрос:
когда Сетх обречет меня на смерть и долго ли я буду мучиться?
   "Я вовсе не намерен убивать тебя в ближайшее время, - проникнув  в  мои
невысказанные мысли, сообщил он. - Ты  мой  трофей  в  битве  с  творцами,
доказательство моей победы. Я покажу тебя всему Шайтану".
   Заглянув в красные змеиные  глаза,  я  понял,  что  он  имеет  в  виду.
Большинство его соплеменников не верит, что переселение  на  Землю  спасет
их. Сетх намерен  продемонстрировать  меня,  желая  доказать,  что  хозяин
планеты - он, что им никто не помешает.
   "Опять хвалю, мыслящий примат! Ты постиг мои побуждения и намерения.  Я
стану спасителем своего племени! Завоевателем целой планеты и благодетелем
своего народа! Таково мое свершение и мой триумф!"
   - Да уж, воистину триумфальное свершение, - словно со стороны,  услышал
я собственный ответ. - Превзойти его под силу лишь твоему тщеславию.
   "Ты обнаглел, узнав, что я не собираюсь убивать  тебя  сию  секунду,  -
разозлился он. - Ты умрешь, не сомневайся - но время и способ я выберу  не
по простой прихоти, а так, чтобы убедить Шайтан, что мне повинуются все  и
каждый. Повинуются и поклоняются".
   - Поклоняются? - Слова его потрясли меня. - Как богу?
   "А почему бы и нет? Ведь твои жалкие творцы  позволяли,  чтобы  людишки
поклонялись им, не так ли? Почему же моему народу не  преклоняться  передо
мной как перед спасителем? Я в  одиночку  завоевал  Землю.  Я  в  одиночку
распахнул врата спасения Шайтана".
   - Истребив миллиарды земных существ.
   "Изрядная часть из них создана мной, - пожал массивными плечами Сетх. -
Я волен поступать с ними как хочу".
   - Но человечества ты не создавал!
   Ответом мне был шипящий хохот.
   "Чего нет, того нет! Его создатели во все лопатки разбегаются по  самым
отдаленным уголкам галактики. Роду людскому больше незачем жить, Орион.  С
какой стати позволять человечеству влачить жалкое существование, когда оно
уже бесполезно? Чем люди лучше динозавров, трилобитов или аммонитов?"
   Я понял, что  мне  тоже  будет  позволено  существовать,  лишь  пока  я
полезен. Как только я стал не нужен творцам, они покинули меня. Как только
я стану бесполезен Сетху, он уничтожит меня.
   "Но прежде чем ты умрешь,  макака-переросток,  -  язвительно  продолжал
враг рода человеческого, - я позволю  тебе  удовлетворить  твое  обезьянье
любопытство и увидеть планету Шайтан.  Это  станет  последней  радостью  в
твоей жизни".



        "24"

   Сетх тяжелой поступью сошел с возвышения, где стоял его трон,  и  повел
меня по длинным мрачным коридорам, которые уводили нас все дальше и дальше
вниз. Освещение было не ярким, а скорее жарким, простираясь в инфракрасную
часть спектра; с равным  успехом  света  могло  и  вовсе  не  быть.  Стены
казались совершенно пустыми, хотя я ничуть не сомневался, что они украшены
картинами, как и стены верхних коридоров; просто росписи мне не видны.
   Массивная фигура Сетха маячила  впереди.  Чешуя,  обтягивавшая  могучие
мышцы спины, багрово поблескивала, хвост мерно раскачивался в такт широким
шагам, когти цокали по твердому пластику пола. Нелепо, но цоканье когтей и
качание хвоста напоминали мне метроном - метроном, отсчитывавший последние
секунды моей жизни.
   По пути  мы  проходили  через  лаборатории  и  мастерские,  заполненные
странной аппаратурой. Мы все шли и шли, опускаясь все ниже, в глубь земли.
Я попытался взглянуть на эти бесконечные коридоры глазами  Сетха,  но  его
разум был совершенно закрыт для меня.
   Впрочем, он заметил мои попытки.
   "Ты находишь свет чересчур сумрачным?" - прозвучало у меня в голове.
   - Я почти слеп, - вслух откликнулся я.
   "Это не важно. Следуй за мной".
   - А  зачем  нам  идти  пешком?  -  поинтересовался  я.  -  Ты  способен
перемещаться в пространстве и времени, но все  равно  ходишь  из  конца  в
конец замка пешком? У тебя нет ни лифтов, ни эскалаторов?
   "Болтливая обезьяна, мы, жители Шайтана, пользуемся техникой лишь  там,
где не способны справиться сами. В отличие от вашего племени, мы не питаем
обезьяньего восторга перед игрушками. Все, что нам  под  силу,  мы  делаем
самостоятельно,  тем  самым  поддерживая  природное  равновесие  в   среде
обитания".
   - Попусту тратя массу времени и энергии, - проворчал я.
   "Что значит пара часов для того,  кто  способен  путешествовать  сквозь
пространство и время по первому желанию? -  От  Сетха  исходило  искреннее
веселье. - Что значит небольшое усилие для того, кому не грозит голод?"
   И тут я ощутил, что давно не ел. В желудке было совершенно пусто.
   "Вот тебе и один из  ваших  недостатков,  млекопитающий,  -  усмехнулся
Сетх, уловив мою мысль. -  Ты  испытываешь  нелепую  потребность  питаться
каждые несколько  часов  лишь  для  того,  чтобы  поддерживать  неизменную
температуру тела. Мы сочетаемся со своей средой не в  пример  гармоничнее,
двуногий! Нам нужно куда меньше пищи, чем вам".
   - Гармонирует мое племя со средой или нет, а я все равно голоден.
   "Ты поешь на Шайтане, - ответил Сетх. - Мы оба попируем там".
   Наконец мы вошли в круглый зал - точную копию виденного нами в крепости
Сетха, оставшейся в неолите. Быть может, даже тот же  самый,  хотя  теперь
здесь не осталось ни следа устроенного мной и Аней погрома.
   При мысли о ней, даже при одном лишь упоминании ее имени все  мое  тело
напряглось, и пламя гнева полыхнуло в моей душе. И не просто гнева, а боли
- горького, сокрушительного страдания осмеянной любви и доверия, вдребезги
разбитого коварством.
   Пытаясь выбросить ее из головы,  я  принялся  разглядывать  зал.  Вдоль
круглых  стен  ряд  за  рядом  шли  циферблаты,   экраны,   регуляторы   и
переключатели - множество  шкафов,  набитых  аппаратурой,  направлявшей  и
контролировавшей немыслимо огромные потоки энергии, получаемой из ядерного
колодца. Посреди зала виднелось круглое отверстие,  прикрытое  куполом  из
прозрачного  сверхпрочного  пластика,  а  не  огражденное   металлическими
перилами, как в подобном зале в другой крепости.
   Энергия ощутимо пульсировала вокруг. Во всем замке  Сетха  было  жарко,
слишком жарко для любого человека. Но здесь было еще  жарче,  часть  тепла
земного ядра неизменно просачивалась  сквозь  защитные  экраны  и  силовые
поля, превращая зал в преддверие ада.
   Сетх упивался жарой.  Шагнув  к  пластиковому  куполу,  он  заглянул  в
глубины ядерного колодца; далекое зарево бурлившей лавы окрасило его рога,
острые скулы и чешуйчатое лицо неистовым  багрянцем.  Ящер  раскинул  свои
могучие руки, словно желая обнять купол, он всей кожей впитывал источаемое
колодцем тепло.
   Я же держался как можно  дальше;  мне  и  так  было  невыносимо  жарко.
Несмотря  на  усилия,  сохранять  неизменную  температуру  тела   мне   не
удавалось, я вынужден был позволить потовым железам делать свое дело и  за
считанные секунды покрылся обильной испариной с головы до ног.
   Понежившись секунд пять, Сетх оттолкнулся от купола и молча указал  мне
на низкую платформу  в  противоположном  конце  зала.  Вокруг  квадратного
основания платформы  располагались  ряды  черных  цилиндров,  напоминавших
электрические фонарики или проекционные трубки. Такие же приборы виднелись
и на низком потолке над платформой.
   Без единого слова мы взошли на платформу. Сетх держался чуть  позади  и
сбоку, опустив когтистую руку мне на плечо - жест хозяина,  понятный  всем
существам, наделенным руками. Я лишь заскрежетал зубами, понимая, что я не
ровен ему ни физически, ни  интеллектуально.  До  меня  вдруг  дошло,  что
человек  без  своих  орудий  труда  отнюдь  не   благородный   дикарь,   а
всего-навсего беспомощный нагой примат, обреченный на скорую гибель.
   Пересекая зал, я на мгновение  заметил  наше  отражение  в  пластиковом
куполе,  покрывавшем  ядерный  колодец.  Мое  мрачное   лицо,   причудливо
искаженное выпуклой поверхностью, казалось блеклым и слабовольным на  фоне
лишенной выражения морды Сетха. Картину моего  унижения  довершали  когти,
стиснувшие мое плечо.
   Мы вдруг провалились, низринулись в бездонный мрак, будто земля ушла  у
нас из-под ног. Пронзенный жестокой леденящей  стужей,  я  закувыркался  в
небытие - бестелесный, но насквозь промерзший и устрашенный.
   "Прости меня..." - долетел  до  моего  сознания  голос  Ани  -  слабый,
горестный  возглас,  чуть  ли  не  всхлип.  И   все.   Лишь   два   слова.
Один-единственный раз пробилась она ко мне, дотянулась из  квантовой  вязи
континуума, чтобы донести это ничтожно краткое послание.
   А может, я всего-навсего вообразил это, проникся эгоистической жалостью
к себе и отказываюсь поверить, что Аня добровольно покинула меня?
   "Прости меня". Это вовсе не слова богини, твердил я себе. Это  послание
создано моим воображением, моим  подсознанием,  пытавшимся  оградиться  от
мучительной боли и горести, воздвигнуть крепость посреди  выжженной  дотла
души.
   Мгновение холода и тьмы миновало. Мое тело снова стало  материальным  и
обрело форму. Я снова стоял на твердой почве, а Сетх  сжимал  когтями  мое
левое плечо.
   Мы прибыли на планету Шайтан.
   Все вокруг терялось во  мгле.  Темное,  хмурое  небо  затянула  плотная
серо-коричневая пелена. Жаркий суховей с  воем  сек  мне  лицо  частичками
мельчайшего песка и пыли. Прищурившись, я взглянул под ноги. Мы стояли  на
платформе, установленной прямо на песке, усеянном мелкими камешками. Хилый
узловатый  кустик  незнакомого  мне  растения  трепетал  на  ветру.   Мимо
прокатился клубок сухой травы.
   И _жара_. Будто я  стоял  в  печи,  в  раскаленной  сухой  топке,  зной
просачивался в меня, высасывая силу, чуть ли не опаляя кожу  голых  рук  и
ног. Сила притяжения была больше, чем на Земле;  неудивительно,  что  Сетх
так могуч - земное тяготение наверняка казалось ему ничтожным.
   Увидеть что-либо можно  было  на  расстоянии  футов  пяти,  дальше  все
терялось за серовато-желтым пыльным маревом.  Каждый  тяжкий  вдох  опалял
легкие жгучими сернистыми испарениями. Вряд ли я смог бы долго протянуть в
такой атмосфере.
   "Ничего, ты проживешь достаточно долго, чтобы я  успел  добиться  своей
цели", - откликнулся Сетх на мои мысли.
   Я хотел заговорить, но ветер кляпом забил мне рот, и я закашлялся.
   "Шайтан кажется тебе не таким уж прекрасным, болтливая обезьяна? -  Мой
враг источал презрительное веселье. - Пожалуй, ты переменишь свое  мнение,
если увидишь по-моему".
   Прикрыв слезящиеся глаза, я вдруг увидел мир через сознание  Сетха.  Он
впустил меня в свой разум. Полно, впустил ли? Он втащил меня силой,  легко
и небрежно взяв мой рассудок, словно сорвал яблоко.
   И я увидел Шайтан таким, каким его воспринимал Сетх.
   Виденные мной в замке настенные росписи тотчас же наполнились  смыслом.
Глазами рептилии, рожденной в этом мире, я увидел, что  мы  стоим  посреди
идиллического пейзажа.
   Туманная дымка оказалась совершенно прозрачной для Сетха. Мы стояли  на
вершине пригорка, а перед нами расстилалась широкая долина.  На  горизонте
виднелся город; невысокие здания, такие же зеленые  и  коричневые,  как  и
сама земля, почти сливались с ней. От пригорка к городу вела  единственная
дорога, вдоль обочин которой выстроились  то  ли  мелкие  деревца,  то  ли
крупные кусты, ветви которых трепетали от ветра.
   Жгучий,  хлесткий  ветер  казался  ласковым  ветерком.  Я   знал,   что
вздымаемый им песок наждаком обдирает мою собственную кожу, но Сетх вдыхал
незабываемый аромат отчизны.
   Мы стояли точь-в-точь на такой же платформе,  как  оставшаяся  в  замке
Сетха на Земле; быть может, на той же самой - она могла перенестись сквозь
пространство и время вместе с нами. Те же черные цилиндры  окружали  ее  с
четырех сторон, лишь на коротком отрезке периметра уступив место лесенке.
   Подняв голову, я увидел вторую группу цилиндров, укрепленных на высоких
тонких шестах по периметру платформы.
   А над  ними  сиял  Шеол  -  настолько  близко,  что  закрывал  четверть
небосвода. Подавляя своей величиной, навис он надо мной, будто чудовищный,
тяжкий рок, выжигая дыхание из моих иссушенных легких.
   Казалось, до звезды  рукой  подать;  видны  были  даже  газовые  вихри,
взвивавшиеся над ней, - и каждый мог бы бесследно поглотить целую планету.
Повсюду темнели уродливые пятна, щупальца  протуберанцев  шарили  по  ним.
Казалось, темно-багровый диск  вместо  света  излучал  мрак,  пульсируя  в
неровном, рваном ритме,  будто  непосильно  тяжкие  вздохи  сотрясали  всю
исполинскую звезду от края и до края.
   Это была действительно умиравшая звезда. А ее смерть обрекала на гибель
и Шайтан.
   "Довольно!" - с этим единственным словом Сетх вышвырнул меня из  своего
сознания.
   Я  вернулся  в  собственное  тело  -   полуослепший,   съежившийся   на
обжигавшем, пронзительном ветру, одинокий  человек  на  враждебной,  чужой
планете.
   Но Сетх прервал нашу мысленную связь недостаточно быстро,  чтобы  я  не
сумел уловить ничего полезного для себя. Глядя  на  Шеол  его  глазами,  я
узнал об этом светиле и прочих небесных  телах,  образовывавших  Солнечную
систему, все, что знал он.
   Оба светила сформировались в паре,  образовав  двойную  звезду.  Солнце
являлось  здоровой,  яркой  желтой  звездой  главной   последовательности,
которой  предстояло  долгое  стабильное  существование,   звезда-компаньон
представляла собой чахлый красный карлик; ее  массы  едва  хватало,  чтобы
поддерживать в глубинах звезды термоядерное пламя. Шеол был  нестабилен  и
обречен на гибель.
   Вокруг Солнца ближе всего к нему вращались  четыре  планеты;  ближайшая
была   названа   в   честь   Меркурия   -   бога   торговли,   охранявшего
путешественников, - за то, что стремительно мчалась по небу; следующую  за
красоту назвали в честь богини любви Венеры; третьей являлась сама  Земля,
а четвертая планета, казавшаяся красной, получила имя бога войны Марса.
   В два с лишним раза дальше  орбиты  красной  планеты  пролегала  орбита
тусклого карлика, который соплеменники Сетха называли Шеолом. Вокруг Шеола
кружила одна-единственная  планета,  родина  Сетха  -  Шайтан.  Обреченный
спутник обреченной звезды.
   Не желая смириться с гибелью своего племени, Сетх потратил  тысячелетия
на изучение остальных планет Солнечной системы. Воспользовавшись  энергией
бурлившего  ядра  собственной  планеты,  он  научился  путешествовать   по
пространственно-временному   вектору   -   переноситься   через   обширные
пространства, разделявшие планеты, и даже через  более  обширные  пропасти
между эпохами.
   Он открыл, что за Шеолом находятся газовые гиганты -  ледяные  планеты,
где даже водород течет, как вода; они слишком далеки от Солнца, чтобы дать
приют его соплеменникам.
   Что касается четырех планет, вращавшихся ближе всего к  горячей  желтой
звезде,  то  первая  оказалась  всего-навсего  голой  скалой,  безжалостно
опаляемой солнечными протуберанцами, сжигаемая жаром и  жесткой  радиацией
Солнца. Следующая планета  прекрасна  издалека,  но  под  ее  ослепительно
сверкающими облаками притаился адский мир  ядовитых  газов  и  раскаленной
почвы, покрытой лужами расплавленного металла. Красная  планета  оказалась
пустынной и морозной, ее разреженный воздух  не  годился  для  дыхания,  а
жизнь, некогда процветавшая здесь, давным-давно угасла.  Хуже  всего  было
то, что из-за малых размеров планеты ее ядро остыло и черпать энергию было
неоткуда.
   Так что осталась лишь третья, считая от Солнца, планета.  С  древнейших
времен стала она оплотом жизни, тихой гаванью, где вода - эликсир жизни  -
реками текла в озера и моря, дождем падала с неба, бушевала в  покрывавших
всю планету океанах. Кроме того, этот водяной  мир  в  сердце  своем  таил
пламенное расплавленное ядро, а значит - энергию, массу  энергии,  которой
хватало,  чтобы  снова  и  снова  осуществлять   пространственно-временной
переход; энергию, которой вполне достаточно, чтобы изменить  континуум  по
воле Сетха.
   Земля уже породила собственную жизнь, но в этом Сетх видел  лишь  вызов
своей изобретательности, а не препятствие, чувствуя, что ему все по плечу,
была бы энергия и цель, оправдывавшая затраченные усилия.  Он  продвигался
все дальше, к началу существования планеты, изучая  тысячелетия  и  эпохи,
исследуя, наблюдая, познавая. И пока его соплеменники  беспомощно  взирали
на содрогания  и  корчи  Шеола,  предвещавшие  предсмертную  агонию,  Сетх
тщательно обдумывал все, что узнавал, и строил планы.
   Забравшись в глубины времен, когда жизнь едва-едва выбиралась из  моря,
предъявляя свои права на сушу, Сетх смел с лица  Земли  почти  все  живое,
населив планету пресмыкающимися. Прошли долгие века, и вот  пресмыкающиеся
захватили главенство на земле, под  водой  и  в  воздухе,  преобразив  всю
экосистему планеты, изменив даже состав атмосферы.
   И теперь  они  подлежат  уничтожению.  Пришло  время  детищам  Сетха  -
динозаврам - уступить место его народу,  населявшему  Шайтан.  Сетх  начал
истребление динозавров и прочих биологических видов, чтобы снова смести  с
лица земли все, что мешает приготовить ее к приходу его соплеменников.
   Но возникла проблема. В  будущем,  отдаленном  от  времени,  в  котором
трудился не  покладая  рук  Сетх,  потомки  болтливых  любопытных  обезьян
развились, стали могущественными существами, тоже  научившимися  управлять
пространством и временем. Суетливо, как и положено обезьянам, изменяли они
облик континуума в соответствии со своими желаниями, даже  создали  породу
воителей, которых высылали в  различные  точки  пространственно-временного
вектора, чтобы перекроить континуум на свой вкус.
   И я - один из  этих  воителей.  Творцы  отправили  меня  разделаться  с
Сетхом, столь  катастрофически  недооценив  его  способности,  что  теперь
вынуждены бежать в отдаленные уголки галактики, отдав Землю и все живое на
ней в безжалостные руки врага рода человеческого.
   Сетх  одержал  глобальную  победу.  Земля   теперь   принадлежит   ему.
Человечество обречено на гибель. А меня  будут  напоказ  водить  по  всему
Шайтану как доказательство триумфа Сетха,  а  затем  предадут  ритуальному
уничтожению.
   Мне не избежать своей участи. Но теперь,  когда  Аня  предала  меня,  я
почти лишился воли к жизни.
   Я умирал неоднократно, но творцы  воскрешали  меня,  дабы  я  продолжал
выполнять их повеления. Мне ведома мука, которую  приносит  смерть,  ведом
ужас, неизбежно сопровождающий ее, сколько бы раз я  ни  погибал.  Неужели
меня ждет окончательное  и  бесповоротное  уничтожение?  Неужели  меня  не
станет? Неужели я буду навсегда вычеркнут из книги бытия?
   В прошлом творцы всякий раз возрождали меня. Но теперь они сами  мчатся
среди звезд, спасаясь от погибели.
   Однако меня не покидало  изумление  оттого,  что  Сетх,  педантичный  и
беспощадный во всех своих деяниях, позволил им остаться в живых.



        "25"

   Способность  манипулировать  пространственно-временным  вектором   дает
возможность управлять временем, что избавляет от лихорадочной спешки, учит
терпению и расчетливости, позволяет  без  труда  рассмотреть  каждый  этап
развития жизни со  всех  возможных  точек  зрения,  прежде  чем  двигаться
дальше.
   Чтобы подготовить  планы  переселения  своего  народа  на  Землю,  Сетх
странствовал по тысячелетиям, по целым эпохам. Он  не  видел  нужды  ни  в
спешке, ни в суете.
   И теперь он путешествовал степенно  и  неторопливо,  демонстрируя  меня
своим соплеменникам, хотя Шеол в небе над нами уже бурлил и содрогался.
   Под сумрачным небом Шайтана я почти постоянно  ощущал  себя  слепцом  и
калекой. Тяготение планеты, чуть более крупной, чем Земля,  легло  мне  на
плечи тяжелым гнетом, заставляя  при  ходьбе  приволакивать  ноги;  каждое
движение давалось с трудом. Безжалостный ветер хлестал меня, колол и жалил
стремительно летевшим по воздуху колючим  песком.  Непреходящая  усталость
наливала  мои  мышцы  свинцом,  внутренности  терзал   вечный   голод,   а
обветренная кожа покраснела и воспалилась, будто меня  били  плетью  днями
напролет.
   Изредка Сетх позволял мне увидеть  окружающее  глазами  кого-нибудь  из
соплеменников, и тогда я снова созерцал спокойный, прекрасный мир пустыни,
суровый, но чарующий  красотой  превращенных  ветром  в  изваяния  скал  и
ярко-желтого неба.
   Сетх больше ни разу не допускал  меня  в  свое  сознание.  Быть  может,
догадался, что я узнал от него такое, о чем он предпочел бы умолчать.
   Мы неспешно путешествовали по планете, переезжая  из  города  в  город;
визиты и  переговоры  шли  бесконечной  чередой.  И  мало-помалу  я  начал
постигать истинную сущность народа Шайтана.
   Мысль, что рептилии могли эволюционировать  в  расу  разумных  существ,
озадачивала меня с тех самых пор, как я впервые оказался в  саду  у  Нила.
Очевидно, у предков Сетха и ему подобных развился  крупный  сложный  мозг,
как у земных млекопитающих. Но  все-таки  уровень  интеллекта  зависит  не
только от величины мозга; если бы дело заключалось лишь в  этом,  слоны  и
киты сравнялись бы с человеком, а не  оставались  бы  на  уровне  собак  и
свиней.
   Все рептилии, подобно динозаврам, откладывают  яйца  и  бросают  их  на
произвол судьбы. Мне всегда казалось, что поэтому они не способны  достичь
близости между детьми и родителями,  необходимой  для  развития  истинного
интеллекта, как бы велик ни  был  их  мозг.  Но  жители  Шайтана  каким-то
образом преодолели это препятствие.
   Я был свято  убежден,  что  без  _общения_  не  может  быть  и  разума.
Маленькие приматы учатся,  наблюдая  за  взрослыми  особями.  Человеческий
ребенок обучается сначала с помощью зрения, затем речи и, наконец, чтения.
Сетх неизменно осуждал за разговорчивость  людей,  называя  их  болтливыми
обезьянами и высмеивая  потребность  людей  поделиться  новостями  друг  с
другом, какой бы информацией они ни обладали - фундаментальной или  совсем
незначительной.
   Жители Шайтана не разговаривали, общаясь друг с  другом  мысленно,  как
Сетх со мной. Это я понял. Но меня больше всего занимал вопрос, как у  них
развился дар телепатии?
   Разгадку я пытался найти, пока Сетх возил меня по городам и весям всего
Шайтана, показывая своим соплеменникам. Я приглядывался  -  насколько  это
было возможно во мраке темницы, которой являлась  для  меня  вся  планета;
прислушивался - но ничего не  получал  от  этого,  поскольку  рептилии  не
разговаривали вовсе. Однако всякий раз, когда Сетх позволял мне  взглянуть
на мир глазами какого-то из его  соплеменников,  я  старался  извлечь  как
можно больше информации.
   Наше путешествие напоминало поездку средневекового монарха со свитой по
своим владениям. Мы передвигались верхом на четвероногих рептилиях, весьма
похожих на земных зауроподов, однако меньше  их.  Население  Шайтана  явно
подразделялось на множество общин,  каждая  из  которых  сосредотачивалась
вокруг своего городка, выстроенного из камня, обожженной  глины  и  прочих
природных материалов. Ни металла, ни дерева я в постройках не заметил.
   По пути из города в город мы следовали в строго  определенном  порядке:
во главе процессии ехал Сетх с двумя стремянными по  бокам,  я  следом  за
ним, а дальше - еще около десяти всадников и вьючных ящеров, которые везли
воду и провиант. Каждая поездка занимала около  недели,  насколько  я  мог
судить в вечном полумраке, царившем вокруг; планета всегда была обращена к
Шеолу лишь одной стороной, и все города располагались на  дневной  стороне
Шайтана.
   И в течение всего нескончаемого дня безжалостный  суховей  осыпал  меня
песком, слепил мои слезившиеся, опухшие глаза. Сетха и  его  соплеменников
защищала  чешуя  и  прозрачные  перепонки  на  глазах;  он   не   преминул
подчеркнуть этот факт как очередное доказательство превосходства  рептилий
над млекопитающими. Спорить у меня не нашлось ни сил, ни желания.
   Его свита не поражала взор ни блестящими доспехами, ни пышным  платьем,
ни шелками; не было даже золотых  и  серебряных  безделушек.  Единственным
нарядом рептилий оставались их шкуры -  у  Сетха  темно-карминная,  у  его
приспешников  более  светлых  оттенков  красного.  Верховые  ящеры  цветом
напоминали окружающий пейзаж - те же пыльные, тусклые оттенки коричневого.
На мне по-прежнему оставалась набедренная повязка и жилет; больше ничего.
   Обилием воды Шайтан не отличался. В  этом  пустынном  мире  ручьи  были
редкостью, а озера - диковинкой, не говоря уж ни о чем похожем на море или
океан. Кормили меня сырыми сочными овощами, а порой давали кусок мяса.
   "Мы держим стада мясных  животных,  -  пояснил  Сетх  в  ответ  на  мой
невысказанный вопрос.  -  Мы  разводим  их  с  большой  осмотрительностью,
поддерживая численность стад в равновесии с  окружающей  средой.  А  когда
настает их час отправляться на  бойню,  мы  мысленным  приказом  погружаем
животное в сон, а затем останавливаем ему сердце".
   - Весьма человечно, - отозвался я, гадая, уловит ли он игру слов.
   Но Сетх если и понял, то ничем этого не выдал.
   Ни  рвов,  ни  стен  вокруг  городов  не  было  и  в  помине.  Судя  по
выветренности могучих куполообразных сооружений, они стояли с незапамятных
времен.  Даже  хлесткому  пыльному  ветру  адского  мира  нужно  не   одно
тысячелетие, чтобы сточить все углы и выступы массивных  каменных  здании,
доведя их до нынешних обтекаемых форм. Новое здание  не  попалось  мне  на
глаза ни разу; с виду все дома казались невероятно древними.
   О нашем приходе не  возвещало  пение  фанфар;  делегации  старейшин  не
выходили нам навстречу.  Но  всякий  раз  при  нашем  приближении  уже  на
подступах к городу вдоль дороги выстраивались толпы горожан. Та же картина
ждала нас и  на  городских  улицах.  Когда  мы  проезжали  мимо,  горожане
кланялись, продолжая молча глазеть на нас. На главной  площади  собиралась
громадная толпа; здесь же нас неизменно встречали отцы города.
   И все происходило в полнейшем молчании. Жутковато.  Жители  Шайтана  не
разговаривали и не производили ни малейшего шума -  ни  аплодисментов,  ни
щелчков пальцами, даже не постукивали когтями. Просто смотрели в полнейшем
молчании, как мы останавливаемся на главной площади и  спешиваемся.  Порой
какая-нибудь рептилия указывала на  меня  когтем.  Раз  или  два  до  меня
донеслось что-то вроде шипения - быть может, смех. Все в том же  безмолвии
нас вели в самое большое здание на площади.  Тишину  не  нарушал  ни  один
звук, кроме вечного заунывного воя жестокого ветра. За мной  молча  шагали
четверо стражников, а я ковылял, устало приволакивая ноги, вслед за Сетхом
и отцами города, вышедшими поприветствовать его.
   Все они - и свита Сетха, и жители всех без исключения городов  казались
миниатюрными копиями его самого. Прищурившись, я  всматривался  в  пыльный
сумрак, считавшийся здесь ярким  полднем,  и  начал  замечать  у  рептилий
небольшие отличия. Тут чешуя у горожан оливково-зеленая, там  -  отдает  в
лиловый. А в одном городе они казались облаченными в шотландку.
   Однако в каждом отдельном городе все жители до последнего были одного и
того же цвета - будто носили военную форму. Вот  только  цвет  этой  формы
задавала природная пигментация  их  чешуи.  Насыщенность  цвета  несколько
менялась - чем мельче рептилия, тем светлее окраска.
   "Может, величина и цвет говорят о возрасте? - ломал я голову. - Или они
показывают положение индивидуума на иерархической лестнице?"
   На эти безмолвные вопросы Сетх ответа не давал.
   Но в каждом городе, независимо от того, какого цвета были  его  жители,
нас вводили в самое большое здание на площади, как только мы  спешивались.
Обтекаемые купола зданий имелись лишь на незначительной части города и  не
позволяли судить  о  его  реальной  протяженности.  Большинство  помещений
находилось  под  землей,  соединяясь  между  собой  широкими  туннелями  и
сводчатыми галереями.
   Затем нас приводили в просторный продолговатый  зал,  в  дальнем  конце
которого на возвышении сидел  ящер  ростом  с  самого  Сетха  -  очевидно,
местный патриарх. Затем  зал  аудиенций  наполнялся  горожанами  помельче,
посветлее, помладше и пониже рангом - так мне казалось.
   Подведя меня к патриарху, Сетх останавливался перед ним. Я вынужден был
оставаться на ногах, из-за  сильного  тяготения  чувствуя  себя  слабым  и
измученным. Не раз я, не выдержав, падал на пол; мой мучитель  не  обращал
на это внимания, позволяя мне лежать; я  же  не  пренебрегал  возможностью
немного  отдохнуть.  Для  Сетха,   разумеется,   это   являлось   отличной
демонстрацией слабости аборигенов Земли и явным аргументом  в  пользу  его
плана.
   Залы эти освещались ничуть не лучше, чем  все  остальные  помещения,  -
искусственными источниками инфракрасного света, от  которого  делалось  не
светлей, а жарче. От зноя, приятного для рептилий, у меня все плыло  перед
глазами, несмотря на усилия держать внутреннюю температуру под контролем.
   Время от времени Сетх позволял  мне  смотреть  глазами  кого-нибудь  из
свиты. Подобных мгновений я дожидался с нетерпением. Тогда  моему  взгляду
открывался превосходный  зал  аудиенций;  величественные  стены  покрывали
красочные росписи, изображавшие сцены из  древней  истории  и  родословную
сидевшего перед нами патриарха. Но, упиваясь окружавшим меня великолепием,
я торопливо копался в приютившем меня разуме, стараясь  узнать  как  можно
больше, не насторожив ни его владельца, ни Сетха.
   Иногда наша аудиенция длилась не больше пяти  минут,  но  гораздо  чаще
Сетх часами простаивал перед троном  патриарха,  ведя  безмолвные  беседы,
неподвижный, как каменное изваяние.  Я  служил  ему  доказательством,  что
народ Шайтана может безнаказанно переселиться на Землю. Впрочем, не  знаю,
сопутствовал ли ему в переговорах успех. Что  означали  краткие  беседы  -
быстрое  согласие  или  непреклонный  отказ?  А  во   время   многочасовых
разговоров Сетх  мог  предаваться  ожесточенным  спорам  с  хозяином  или,
наоборот, радостному обсуждению мельчайших подробностей плана  колонизации
Земли.
   Мало-помалу отрывочные сведения, позаимствованные из сознаний спутников
Сетха, начали складываться  для  меня  в  единое  целое,  рисуя  несколько
упрощенную картину здешней  цивилизации.  Во  время  наших  странствий  по
иссушенным просторам Шайтана из города в город я постепенно начал понимать
истинную природу населения планеты.
   Несмотря на иссушавшую меня физическую слабость, ум мой не оставался  в
бездействии. Более того, мне почти нечем было себя занять, и  я  стремился
постичь как можно больше, по крохам собирая сведения о моем мучителе и его
мире. Это помогало забыть о пытке вечным голодом  и  безжалостным  ветром.
Тело мое пребывало под контролем Сетха, но  разум  оставался  свободен.  Я
заглядывал в сознание рептилий при любой возможности. Я наблюдал и вникал.
Я постигал.
   Разумеется, отправным пунктом для меня стало то, что они рептилии - или
шайтанский  эквивалент  земных  рептилий.  Они  не  способны  регулировать
температуру собственного тела, хотя умеют удерживать  тепло  и  оставаться
активными даже во время ночного холода.
   Вначале они размножались, откладывая  яйца.  Подобно  рептилиям  Земли,
практически все существа на Шайтане покидали отложенные яйца и никогда  не
возвращались, чтобы увидеть собственный выводок.
   Из этих яиц на свет появлялись миниатюрные копии взрослых  рептилий,  с
полным комплектом зубов, когтей и наследственных инстинктов - словом, едва
вылупившиеся  ящеры  отличались  от  родителей  лишь  размерами.  Наиболее
преуспевшие особи, дожившие до зрелости, достигали крупных  размеров  -  и
чем старше особь, тем она больше и темнее по цвету. Рост  здешних  существ
ограничивается лишь пределом прочности костей и способностью  мышц  носить
все возраставший вес.
   Это  означало,  что  Сетх  и  прочие   патриархи   значительно   старше
окружающих. В таком случае, сколько  же  прожил  на  свете  мой  мучитель?
Наверняка не один век. Быть может, тысячелетие.
   Только  что  вылупившийся   шайтанианин   наследовал   все   физические
характеристики родителей - в том числе  и  способность  к  телепатическому
общению. Много эпох назад этот дар возник  в  виде  случайной  мутации,  а
затем начал передаваться из поколения в поколение. Телепаты жили дольше  и
оставляли больше  потомков,  тоже  наделенных  телепатией.  Век  за  веком
телепаты вытесняли менее одаренных собратьев - наверно, насильственно, как
творцы некогда поступили с неандертальцами.
   Телепатическое общение открыло путь разуму. Еще откладывая  яйца,  мать
наделяла своих  невылупившихся  отпрысков  всем  своим  жизненным  опытом.
Каждое поколение рептилий-телепатов передавало следующему все знания  всех
предыдущих поколений. А постигнув еще в скорлупе яйца весь  опыт  предков,
вылупившийся ящер был не только готов постоять за  себя  физически,  но  и
развит интеллектуально.
   Созданная разумными рептилиями цивилизация просуществовала  на  Шайтане
миллионы земных  лет.  Общинами  руководили  старейшины,  возраст  которых
исчислялся тысячелетиями. У  существ,  способных  полностью  открыть  свой
разум друг  для  друга,  о  взаимном  недоверии  не  могло  быть  и  речи.
Разногласия  между  отдельными  личностями  всегда  разрешал  патриарх   -
несомненно, в этом и заключались его обязанности.
   Каждый индивидуум неустанно и самозабвенно трудился  на  благо  общины,
словно муравей в муравейнике или пчела в улье.  Войн  не  было,  поскольку
общины размещались в пределах, определяемых природными  условиями.  Короче
говоря, дети Шайтана жили в полнейшей гармонии.
   Пока вдруг не осознали, что их собственное светило  -  Шеол  -  однажды
погибнет.
   Патриархи  держали  совет,   дабы   решить,   как   встретить   суровое
предначертание. Почти  все  старейшины  не  сомневались  в  неотвратимости
гибели и потому считали, что остается лишь смириться  с  судьбой.  Кое-кто
даже  предлагал  прибегнуть  к  самоубийству,  ибо  достойнее  умереть  по
собственному  выбору,  нежели  дожидаться,  когда  произойдет   неминуемый
катаклизм.
   Но  тяга  к  жизни  оказалась  все-таки  сильнее.  Они   начали   вести
строительство, углубляясь в землю в надежде,  что  кора  планеты  задержит
жесткую радиацию, когда Шеол изольет ее на Шайтан. Впрочем, они  прекрасно
понимали, что радиация - всего-навсего первый  этап  предсмертных  судорог
светила. В конце концов звезда взорвется, испепелив в гибельном сполохе  и
свою единственную планету.
   Из всех патриархов Шайтана один  лишь  Сетх  на  советах  воспротивился
решению смиренно принять судьбу. Он один искал  способ  отвести  грозившую
Шайтану гибель. Он один решил  без  посторонней  помощи  отыскать  путь  к
спасению своего народа. Остальные  патриархи  поначалу  сочли  его  то  ли
безумцем, то ли невероятным глупцом, вознамерившимся потратить оставленные
судьбой столетия  на  попытку  отвратить  неотвратимое.  Сетх  не  обращал
внимания ни на кого.
   И вот теперь, более  века  спустя,  он  демонстрировал  меня  собратьям
патриархам в качестве доказательства, что они могут переселиться на  Землю
и начать  жизнь  заново  под  теплым,  стабильным,  несущим  жизнь  желтым
светилом.
   Не знаю, сколько времени провели мы в пути,  перебираясь  из  города  в
город. Здесь невозможно было вести счет  дням;  времена  года  на  Шайтане
сменялись незаметно, если таковые вообще имелись. При  всякой  возможности
заглянуть в сознание какой-нибудь рептилии я пытался извлечь информацию об
этом, но никак не мог понять, каким образом они отмеряют время.
   Вскоре  я  обнаружил,  что  телепатические  способности  шайтаниан   не
безграничны - иначе разве пришлось бы Сетху тратить время и силы на  столь
долгое  путешествие?  Почему  бы  ему  не  расположиться  с  удобствами  в
собственном городе, общаясь с другими патриархами телепатически? А раз  он
считает  необходимым  продемонстрировать  меня   во   плоти   каждому   из
патриархов, то телепатическое  общение  не  дает  такой  возможности.  Они
должны увидеть меня воочию.
   Как  бы  то  ни  было,  отсюда   следовало,   что   даже   значительные
телепатические способности Сетха  имеют  предел.  Я  решил,  что  это  моя
единственная надежда.
   За время странствий я  изредка  ощущал  что-то  вроде  дрожания  почвы.
Неоднократно до моего слуха долетал тяжелый рокот, подобный эху отдаленных
раскатов грома. Ни Сетх, ни его слуги никак на это  не  реагировали,  хотя
наши  верховые  животные  приостанавливались  и  принимались  встревоженно
нюхать воздух.
   А во  время  одной  из  аудиенций  случилось  настоящее  землетрясение.
Каменный пол вдруг вздыбился, опрокинув меня на колени. По стене за троном
патриарха  пробежала  извилистая  трещина.   Сам   патриарх   вцепился   в
подлокотники, издав испуганное шипение; такого я еще ни  разу  не  слышал.
Даже Сетх пошатнулся. Оглянувшись, я заметил, что  зрители,  выстроившиеся
вдоль стен просторного зала, цепляются друг за друга, тревожно озираясь по
сторонам.
   И  я  впервые  услышал  ясные,  незаглушенные   телепатические   голоса
множества шайтаниан:
   "Почва снова содрогается!"
   "Наше время истекает".
   "Шеол тянет к нам свои руки!"
   Меня молнией пронзила мысль, что яростные катаклизмы, сотрясавшие самое
сердце звезды Шеол, отзываются колебаниями ядра планеты Шайтан.
   "Наше время истекает", - мысленно вскрикнул один из гуманоидов.
   Но если Сетх и патриарх были с ними согласны, то внешне ничем этого  не
выдали. Как только поднятая подземным толчком пыль улеглась, мой  мучитель
бесцеремонно вздернул меня на ноги  и  возобновил  безмолвный  разговор  с
оливковым патриархом.
   Но я уже успел узнать, каким поистине ужасным чудовищем является  Сетх.
Для меня одновременно открылось столько разумов, пусть всего на  несколько
секунд, что я узнал о том,  как  Сетх  и  его  собратья  патриархи  правят
меньшими  соплеменниками   железной   рукой.   Беспощадный   деспотизм   и
безжалостная тирания являлись  неискоренимыми  элементами  сущности  этого
племени, вплетенными в саму наследственность народа.
   Ослепительная вспышка от  проникновения  во  множества  сознаний  вдруг
озарила для меня все известное прежде, я понял, что  почти  все  сказанное
Сетхом - намеренное извращение и искажение истины. Сетх - король лжецов.
   Я уже давно ломал голову, почему среди горожан всех виденных мной общин
нет  ни  одного,  размерами  равного  Сетху  и  патриархам.  Поначалу  мне
казалось, что причиной тому их молодость.  Но  почему  среди  них  нет  ни
одного ровесника моего мучителя?  Ведь  в  его  поколении  наверняка  было
столько же особей, сколько и во всех последующих. Так что же  случилось  с
его одногодками? Неужели они все погибли?
   Мимолетный взгляд в разумы множества шайтаниан, которым  я  был  обязан
подземному толчку, принес мне ужасающий ответ на этот вопрос. Сетх  и  его
приятели патриархи выиграли опустошительную войну,  едва  не  уничтожившую
весь Шайтан за тысячи лет до того, как  стало  известно  о  скорой  гибели
Шеола. И не кто иной, как лично Сетх  открыл  способ  клонировать  клетки,
создавая  собственные  копии,  таким  образом  устранив  необходимость   в
размножении, в откладывании  яиц,  дабы  совершенно  избавиться  от  самок
собственного племени.
   Хуже того,  он  научился  формировать  свои  клонированные  репродукции
согласно собственным нуждам - ограничивать  их  интеллект,  чтобы  они  не
могли бросить ему вызов; ограничивать время их жизни, чтобы они никогда не
дожили до его возраста, набравшись опыта.
   Далее  Сетх  с  холодным  бессердечием   сплотил   вокруг   себя   ядро
жестокосердных ровесников-самцов, предложив  им  безраздельное  господство
над  миром  на   бессчетные   тысячелетия.   Они   развязали   беспощадную
истребительную войну против собственных соплеменников - в  первую  очередь
против самок, клонируя орды воинов по мере необходимости,  искореняя  всех
противников  без  разбора.  Два  столетия  бушевала   по   всему   Шайтану
непримиримая  война.  Когда  же  она  подошла  к  концу,  Сетх  и  горстка
патриархов уже правили миром покорных клонов.  Только  самцов.  Все  самки
были методично вырезаны. Все сохранившиеся яйца до последнего были найдены
и разбиты.
   Целые века ушли на то, чтобы возместить экологический урон,  нанесенный
ими собственному миру. Но время для них ничего не значило - они знали, что
их ждут многие тысячелетия господства. Когда же придет смертный час, можно
будет вручить бразды правления  своим  точным  копиям.  А  телепатия  даст
возможность переслать в клон точную копию собственной личности, тем  самым
добившись бессмертия.
   Разумеется, подобное общество и должно функционировать со  слаженностью
муравейника. Разумеется, мысль о войне даже не приходила им в голову. Сетх
и равные ему патриархи правили миром клонов, способных лишь к  послушанию.
Но он желал большего - он жаждал поклонения.
   И тогда, словно воздаяние за грехи, пришло знание, что  Шеол  неминуемо
взорвется и уничтожит всю планету.
   Космическая справедливость. Во всяком  случае,  космическая  ирония.  Я
даже мысленно  усмехнулся,  узнав,  что  Сетх,  вопреки  своим  выспренним
разглагольствованиям  о  приспособленности  рептилий   и   их   заботливом
отношении  к  окружающей  среде,  в  душе  остался  безжалостным   убийцей
миллионов,  маниакальным  истребителем  собственного  народа,  поставившим
власть и смерть превыше природы и жизни.
   "Ты считаешь меня ханжой, безволосый примат?" -  поинтересовался  он  в
один сумрачный день, ничем не отличавшийся от прочих. Вокруг нас  бушевала
песчаная буря, ветер болезненно хлестал меня по коже.  Сетх,  как  обычно,
ехал впереди, повернув ко мне свою широкую спину.
   - Я считаю тебя безжалостным убийцей, никак не менее, - откликнулся  я.
Совершенно не важно, слышал ли он мои слова - ему достаточно было  уловить
оформившуюся у меня в сознании мысль.
   "Я  спас  Шайтан  от  той  крайности,  до  которой  довели   бы   Землю
млекопитающие. Без жесткого контроля мой  народ  постепенно  уничтожил  бы
свой мир".
   - И потому ты уничтожил народ.
   "Если бы я  не  вмешался,  они  уничтожили  бы  и  себя,  и  всю  среду
обитания".
   - Это лишь измышления для самооправдания. Ты захватил власть для себя и
своих собратьев патриархов. Ты правишь без любви.
   "Какой еще любви? - неподдельно  удивился  Сетх.  -  Ты  подразумеваешь
половое влечение?"
   - Я подразумеваю любовь, заботу  о  себе  подобных.  Дружбу,  настолько
глубокую, что ты готов отдать жизнь ради защиты... - Слова застряли у меня
в горле. Я вдруг вспомнил об Ане, и память о ее предательстве опалила меня
горькой желчью. Меня едва не вырвало.
   "Верность и самопожертвование. - От разума Сетха  исходило  насмешливое
презрение. - Идеи млекопитающих.  Признак  вашей  слабости.  Равно  как  и
концепция так называемой любви.  Любовь  -  изобретение  приматов,  способ
оправдания вашей одержимости размножением.  Половое  влечение  никогда  не
играло для моего племени столь важной роли, как для  вашего,  теплокровная
обезьяна!"
   Я нашел в себе силы для ответа:
   - Зато вы одержимы властью, не так ли?
   "Я очистил мир, дабы принести в него новую жизнь - лучших из лучших".
   - Выведенных искусственно. Ущербных и телесно, и  духовно,  вынужденных
повиноваться тебе, хотят они этого или нет.
   "Как и ты, Орион! - раскатился у меня в рассудке его шипящий смех. - Ты
- способная приспосабливаться к  неординарным  условиям  обезьяна,  однако
ущербная и умственно, и телесно, созданная более совершенными  существами,
дабы служить им, хочешь ты того или нет".
   Жаркая ярость вспыхнула в моей груди, потому что он был прав.
   "Естественно, тебе  ненавистен  и  я,  и  содеянное  мной.  -  Холодная
насмешка Сетха облила меня, как талые ледниковые воды. - Ты понимаешь, что
именно так поступили с тобой творцы, и ненавидишь их за это".



        "26"

   Наконец, проведя в пути не один месяц - а может,  не  один  год,  -  мы
вернулись в собственный город Сетха.
   Он почти ничем не отличался от прочих  городов.  Над  землей  -  группа
приземистых древних построек, источенных  тысячелетними  трудами  ветра  и
шершавой, как наждак,  пыли.  Под  землей  -  хитросплетение  коридоров  и
галерей, ярус за ярусом спускавшихся все глубже и глубже.
   Здешние горожане, окрашенные в разнообразнейшие оттенки  красного,  все
без  остатка  вышли  на   главную   улицу,   чтобы   молчаливо,   смиренно
поприветствовать вернувшегося господина в свойственной рептилиям манере.
   Три красно-оранжевых охранника отвели меня глубоко под землю - в жаркую
келью. Там царил такой мрак, что  мне  пришлось  на  ощупь  определять  ее
размеры. Темница оказалась примерно квадратной и тесной: стоя посредине, я
почти дотягивался руками до обжигавших жаром стен. Конечно, никаких  окон.
Ни  малейшего  проблеска  света.  И  нестерпимо  жарко,  словно   медленно
поджариваешься в микроволновой духовке.
   Стены  и  пол  обжигали  при   малейшем   прикосновении.   Мне   смутно
припомнилось, что на Земле медведей учили плясать, загоняя их на  нагретый
пол, чтобы они поднялись на задние лапы  и  принялись  скакать  в  тщетной
попытке избежать мучений. Я тоже старался  устоять  на  цыпочках,  сколько
мог, но мало-помалу усталость и высокая гравитация взяли свое, и я  рухнул
на раскаленный каменный пол.
   Впервые со времени прибытия на Шайтан мне снился сон.  Я  снова  был  с
Аней в лесах Рая, жил  просто  и  счастливо,  и  от  нашей  любви  повсюду
распускались цветы. Но  когда  я  протянул  руки,  чтобы  обнять  ее,  Аня
изменилась, преобразившись. В одно мгновение она превратилась в  мерцавшую
сферу серебряного света, на которую больно было  смотреть.  Прикрыв  глаза
рукой, чтобы защитить их от ослепительного сияния, я попятился.
   Из немыслимой дали до меня  долетел  издевательский  голос  Золотого  -
богоподобного существа, создавшего меня:
   "Орион, ты зашел слишком  далеко.  Неужели  ты  надеешься,  что  богиня
полюбит червя, слизняка, личинку?"
   Передо мной материализовались все так  называемые  боги.  Темнобородый,
серьезный  Зевс;  узколицый,  вечно  ухмылявшийся   Гермес;   бессердечная
красавица Гера; широкоплечий рыжеволосый Арес и десятки  прочих  -  все  в
роскошных  одеждах,  все  украшены  великолепными   драгоценностями,   все
безупречно хороши собой.
   И все глумились надо мной, осмеивали мою наготу, указывая  пальцами  на
мое иссохшее тело, покрытое ссадинами и  багровыми  рубцами,  оставленными
разящим ветром Шайтана. Они захлебывались хохотом. Ани - Афины - среди них
не было, но я ощущал ее отдаленное присутствие, леденившее мою душу, будто
зимняя вьюга.
   Боги и богини содрогались от хохота, а я ошарашенно застыл, не в  силах
пошевелиться, не в силах даже заговорить. Деревья лесов Рая  раскачивались
и  сгибались  под  снегопадом,  укутывавшим  их,  скрывавшим  землю  белым
одеялом. Даже хохот богов гасила, поглощая,  белая  пелена.  Боги  ушли  в
небытие, и я остался один среди мерцания белого снега.
   Но вот  ласковая  белизна  преобразилась  в  серебристый  металлический
блеск.  Затем  серебристый  цвет  приобрел   красноватый   оттенок,   стал
яростно-алым и начал стекаться, снова обретая форму. На сей раз предо мной
предстал Сетх. Нависнув надо мной массивной громадой, он смеялся над моими
муками и растерянностью.
   Я осознал, что долгие месяцы не видел снов-странствий лишь потому,  что
мне не было позволено. А теперь, когда мое путешествие подошло к концу, он
забавляется тем, что вторгся в мой сон,  извращая  его  ради  собственного
удовольствия.
   Все время, проведенное в обжигающе жаркой темнице, я так  и  бурлил  от
ненависти. Слуги Сетха кормили меня ровно настолько, чтобы я  не  протянул
ноги: подгнившими мясистыми листьями, и только,  да  еще  давали  какой-то
теплой, тухлой воды. Жесткий, хлесткий ветер больше не терзал меня, зато я
медленно истаивал от жара глубокой подземной темницы, опалявшего мою  кожу
и иссушавшего мои легкие.
   И каждую ночь я видел во сне Аню и остальных творцов,  зная,  что  Сетх
наблюдает за мной,  копается  в  моем  мозге,  пробуждая  воспоминания,  о
которых я и не подозревал. Сновидения  превратились  в  цепь  непрестанных
кошмаров. Ночь за ночью у меня на глазах творцов терзали, рвали в кровавые
клочья, вспарывали  их  залитые  кровью  тела,  раздирали  лица,  вырывали
конечности из суставов.
   Моими руками.
   Содрогаясь от ужаса, я вершил расправу над ними. Я сжигал их живьем.  Я
вырывал у них глаза, пил их кровь. Кровь Зевса. Геры. Даже Ани.
   Ночь за ночью ко мне приходил один и тот же кошмар. Я навещал творцов в
их золотом убежище. Они издевались надо мной. Глумились. Я тянулся к  Ане,
моля помочь мне, понять принесенную мной весть, полную ужаса и смерти.  Но
она ускользала от меня или принимала какой-нибудь чужой облик.
   И тогда начиналась бойня. Первым я всегда брался  за  Золотого,  терзал
его,  будто  свирепый  волк,  заставляя  ухмылку  исчезнуть  с  его  лица,
полосовал его безупречное тело стальными когтями.
   Сон повторялся ночь за ночью. Все тот же ужас.  И  с  каждой  ночью  он
становился реальнее. Я просыпался, омытый собственным  потом,  сотрясаемый
корчами, как одержимый, едва осмеливаясь взглянуть на собственные дрожащие
руки из страха, что они по локоть залиты дымящейся кровью.
   И в каждом кошмаре я ощущал  тайное,  зловещее  присутствие  Сетха.  Он
безжалостно  продирался  сквозь  мой   рассудок,   выволакивая   на   свет
воспоминания,  давным-давно  отрезанные  Золотым  от  моего  сознательного
восприятия. Я заново проживал жизнь  за  жизнью,  метеором  переносясь  от
самой зари человечества до отдаленнейшего будущего,  когда  люди  достигли
недосягаемых  высот  развития  и  могущества.  Но  каждый  сон  неизбежно,
неотвратимо приходил к одной и той же ужасающей развязке.
   Я представал перед творцами. Пытался поведать  им  о  том,  что  должно
произойти, пытался предупредить их. А они поднимали меня на смех. Я  молил
их выслушать, заклинал спасти собственные жизни - а они считали мои  слова
уморительно курьезными.
   И тогда я  их  убивал.  Впивался  в  их  смеющиеся  лица,  выпускал  им
внутренности, а они все ухмылялись, глумились надо мной. Я убивал их  всех
до единого. Я пытался избавить  от  страданий  Аню.  Я  вопил,  чтобы  она
убегала, чтобы приняла обличье, в котором я не мог бы коснуться ее.  Порой
она  слушалась.  Порой  становилась  сиявшей  серебристой  сферой,  всегда
остававшейся вне пределов досягаемости. Но  когда  она  пренебрегала  моей
мольбой, я убивал ее с той же беспощадностью, с какой только что истреблял
остальных. Я раздирал ей горло, вспарывал живот,  сокрушал  ее  прекрасное
лицо своими когтистыми руками.
   И просыпался, скуля, как  побитый  пес,  -  на  вопль  у  меня  уже  не
оставалось сил. Я пробуждался в жаркой темнице слепой и невероятно слабый,
с измученным телом и истерзанным сознанием.
   Я знал, что именно затевал Сетх. И это было мучительно. Он истязал  мой
рассудок, извлекая воспоминания, закрытые для меня, чтобы узнать о творцах
все, что только мог. Больше всего ему хотелось выяснить, как выслать  меня
обратно сквозь пространство и время  в  обитель  творцов,  в  золотой  мир
отдаленного будущего.
   Я чуял, как он холодно и жестоко шарил в моем рассудке - неистовствуя в
моей памяти, словно армия завоевателей, грабивших беззащитную деревню.  Он
отыскивал ключ, который помог бы ему выслать меня в царство творцов.
   Ему хотелось выслать меня в ту точку континуума,  где  творцы  еще  _не
ведают_ о его существовании. Он жаждал  внедрить  меня  среди  них,  когда
ничего не  подозревавшие  творцы  наиболее  уязвимы,  когда  они  не  ждут
нападения, тем более от собственного творения.
   Сетх    будет    сопутствовать    в     моем     путешествии     сквозь
пространственно-временной  континуум.  Его  разум  и  воля  овладеют  моим
мозгом. Он будет видеть моими глазами. Он нанесет удар моей рукой.
   Но самая адская пытка заключалась в том, что он отыскал во мне истинную
ненависть к творцам. Он нащупал горькое негодование, бурлившее во мне.  Он
даже зашипел от удовольствия, когда узнал, как я ненавижу Золотого, своего
собственного создателя. Сетх видел, как я бросил Золотому открытый вызов и
пытался его  убить,  как  я  возненавидел  остальных  творцов,  когда  они
защитили его от моего гнева.
   А еще он обнаружил в моей душе обжигавший жар ярости, стоило  мне  хоть
на миг вспомнить  об  Ане.  Эта  ярость  язвила  мою  душу,  как  кислота,
пожиравшая сталь. Любовь перешла в ненависть. Нет, хуже  -  я  по-прежнему
любил  Аню,  но  еще  и  ненавидел.  Она  распяла  меня  на  дыбе  чувств,
разрывавших мою душу на части, - даже Сетх не сумел  бы  измыслить  худшей
пытки для меня.
   Но  этот  дьявол  знал,   как   воспользоваться   источником   мучений,
затаившихся в моем сознании, как использовать мою ненависть в  собственных
целях.
   "Ты оказался весьма полезен для меня, Орион", - услышал  я  его  голос,
извиваясь на полу своей мрачной темницы.
   Я знал, что это правда; клял себя, но  понимал,  что  во  мне  довольно
гнева и ненависти, чтобы я мог послужить убийственным орудием  всеохватной
Сетховой злобы.
   Как только я засыпал, кошмары возвращались.  Как  бы  я  ни  боролся  с
собой, рано или поздно истощенное, изможденное тело  сдавалось,  веки  мои
смыкались, я погружался в дрему... И кошмар начинался заново.
   С каждым разом все реальнее. С каждым  разом  я  видел  чуточку  больше
подробностей, слышал собственные слова и слова  творцов  более  отчетливо,
осязаемо  чувствовал  их  плоть  в  своих   скрюченных   пальцах,   обонял
сладковатый аромат крови, струившейся из нанесенных мною ран.
   Неотвратимо  близился  последний  кошмар.  Я   понимал,   что   однажды
осязаемость сна будет  безупречной,  что  я  по-настоящему  окажусь  среди
творцов, что я погублю их всех ради Сетха, моего господина.  И  тогда  сны
прекратятся.  Моим   мучениям   придет   конец.   Сокрушительное   чувство
невосполнимой потери, переполнявшее мое сердце, наконец-то будет стерто.
   Мне оставалось лишь покориться воле Сетха. Теперь я уразумел, что  лишь
мое идиотское, настырное сопротивление преграждает путь  к  окончательному
покою.  Всего  несколько  мгновений  кровопролития  и  отчаяния  -  и  все
кончится. Навсегда.
   Я вынужден был прекратить борьбу против  Сетха  и  признать  его  своим
господином. Я вынужден  был  позволить  ему  выслать  Ориона  Охотника  на
последнее задание, чтобы он сумел заслужить покой. Я чуть ли не улыбался в
непроглядном мраке испепелявшей меня темницы.  Какая  горькая  ирония:  на
своей последней охоте Орион выследит собственных  творцов  и  перебьет  их
всех до последнего.
   - Я готов! - прохрипел я. Голос мой шелестел, продираясь по иссушенному
горлу. В легких саднило.
   В ответ донесся могучий шипящий вздох; казалось, он эхом прокатился  по
обширным подземельям величественного дворца тьмы.
   Прошла целая вечность, прежде  чем  что-либо  изменилось.  Я  лежал  на
каменном полу каземата в полнейшей темноте и  безмолвии,  нарушаемом  лишь
моим натужным, неровным дыханием. Быть  может,  пол  чуточку  остыл.  Быть
может, воздух чуть увлажнился. Быть может, мне это лишь почудилось.
   От слабости я не мог даже встать и гадал, как же мне в таком  состоянии
выполнить повеление моего господина.
   "Не бойся, Орион, - раскатился голос Сетха в моем сознании. - Когда час
придет, ты будешь достаточно силен. Моя сила  наполнит  твое  тело.  Я  не
покину тебя ни на миг. Ты будешь не один".
   Итак, его великодушное позволение творцам бежать  с  Земли  было  всего
лишь тактической хитростью. Он намеревался нанести им удар, уничтожить  их
в тот момент, когда они будут не готовы к нападению. А его  оружием  стану
я.
   Когда же творцы навсегда  будут  уничтожены,  весь  континуум  будет  в
распоряжении  Сетха.  Он  заселит  Землю  своими   слугами   и   уничтожит
человечество, когда сам того  пожелает.  Или  поработит,  как  поступил  в
каменном веке.
   Но во всем этом оставалось нечто непостижимое  для  меня.  Мне  не  раз
говорили, что время нелинейно.
   "Жалкое творение, - звучал в моей памяти голос Золотого, - ты  считаешь
время рекой, неизменно текущей из прошлого в будущее. Орион, время  -  это
океан, грандиозное бескрайнее море, по просторам которого  я  могу  плыть,
куда вздумается".
   "Не понимаю", - отзывался я.
   "Да где тебе! - насмехался он.  -  Я  не  вкладывал  в  тебя  подобного
понимания. Ты мое творение. Ты существуешь, чтобы служить моим целям, а не
обсуждать со мной устройство мира".
   "Я ущербен умственно и телесно, - сказал я себе. - Таким уж  я  создан.
Сетх говорил правду".
   А теперь  я  отправлюсь  к  своим  творцам,  чтобы  положить  конец  их
существованию. И своему собственному.



        "27"

   Лежа в непроглядной тьме своего  узилища  в  ожидании,  когда  же  Сетх
пошлет меня выполнять страшную миссию, я  ощутил,  что  раскаленные  камни
подо мной понемногу остывают. Даже воздух, которым я дышал, стал не  таким
знойным, как мгновения назад, словно мой мучитель смягчил мои страдания  в
награду за подчинение его воле.
   Его присутствия в своем рассудке я не ощущал, но понимал, что он там  -
наблюдает и выжидает, оставаясь наготове, чтобы перехватить управление над
моим телом.
   В  груди  и  под  ложечкой  вдруг  образовалась  сосущая  пустота.  Пол
опускался  -  поначалу  медленно,  затем  все  быстрее  и  быстрее,  будто
испортившийся лифт. Я рушился вниз сквозь чернильную тьму,  а  камни  подо
мной продолжали остывать.
   Затем  наступил  выворачивавший   душу   миг   абсолютного   холода   и
чрезвычайной пустоты,  где  терялись  мерила  пространства  и  времени.  Я
оказался вне бытия, лишенный формы  и  чувств,  в  том  пространстве,  где
исчезает даже самое время. Прошел  миллиард  лет  -  а  может  быть,  лишь
миллиардная доля секунды.
   Яркое золотое сияние пронзило меня огненными стрелами. Зажмурившись,  я
заслонил глаза ладонями. Слезы заструились по моим щекам.
   Я по-прежнему ничего не видел; раньше меня ослепляло отсутствие  света,
теперь - его избыток. Я лежал, сжавшись в  комок,  как  зародыш  во  чреве
матери, пригнув голову и закрыв ладонями  лицо.  Тишина.  Ни  ветерка,  ни
пения птиц, ни стрекота сверчка; даже лист не прошелестит. Услышав  слабое
биение собственного пульса, я начал считать. Пятьдесят  ударов.  Сто.  Сто
пятьдесят...
   - Орион? Неужели ты?
   Я с трудом приподнял голову. Золотой свет по-прежнему был  ослепительно
ярок. Прищурившись, я различил силуэт склонившегося  надо  мной  стройного
человека.
   - Помоги, - хриплым шепотом взмолился я. - Помоги.
   Он присел рядом со мной на корточки. То ли глаза мои немного привыкли к
свету, то ли стало чуточку темнее, но  слезы  перестали  течь.  Мир  снова
начал обретать ясные очертания.
   - Как ты тут очутился? Да еще в таком состоянии!
   "Тревога!" - хотел я сказать. Все во мне повелевало в голос  вопить  об
опасности, предупредить и его, и остальных творцов, но  слова  застряли  у
меня в горле.
   - Помоги, - только и сумел прошептать я.
   Рядом со мной сидел тот, кого я привык называть  Гермесом.  Худой,  как
гончая. Даже его лицо своими острыми углами  говорило  о  стремительности:
узкий подбородок, выпуклые скулы, клинышек волос на гладком лбу.
   - Оставайся здесь, - велел он. - Я приведу помощь. - И исчез  -  просто
пропал из виду, словно изображение на экране.
   Я с трудом сел. Я  уже  бывал  здесь  прежде.  Странное  место,  словно
лишенное границ. Земля скрыта мягкими клубами тумана, нежно-голубое небо к
зениту набирается насыщенной ночной синевы, в  которой  даже  проглядывает
полдесятка звезд. Впрочем, звезды ли это? Они никогда не  мерцали  в  этом
беззвучном, недвижном мире.
   Я много раз встречался здесь с Золотым богом. С  Аней  тоже.  Потому-то
Сетх и вернул меня именно сюда. Теперь, озираясь, я обнаружил,  что  здесь
все  какое-то  ненатуральное,  будто  тщательно   выстроенная   декорация,
призванная  внушить  благоговение  невежественным   посетителям.   Липовое
воплощение  христианского   царства   небесного,   этакая   посредственная
Валгалла. Нечто  вроде  представления,  которое  ассасины  древней  Персии
устраивали для своих опьяненных наркотиками рекрутов в доказательство, что
их ожидает рай, - вот только древние ассасины напустили бы сюда грациозных
танцовщиц и прекрасных гурий.
   И тут я осознал, что вижу  мир  творцов  циничным  взглядом  Сетха.  Он
воистину во мне, он неотделим от меня, как моя собственная кровь  и  мозг.
Это он помешал мне выкрикнуть предостережение Гермесу.
   Воздух снова засиял, я снова зажмурился.
   - Орион!
   Открыв глаза, я увидел Гермеса и еще двоих  -  мрачного,  чернобородого
Зевса и стройную, невыразимо прекрасную блондинку, столь восхитительную  и
грациозную, что она могла быть только Афродитой. Все трое  творцов  являли
верх  физического  совершенства,  каждый  на  свой  лад.  Мужчин  облекали
блестящие  металлические  костюмы,  плотно  обтягивавшие  их  от  кончиков
сверкавших ботинок до высоких воротников,  словно  вторая  кожа.  Афродита
оделась в  хитон  цвета  персика,  закрепленный  на  одном  плече  золотой
застежкой. Руки и ноги ее оставались открытыми,  безупречно  гладкая  кожа
сияла.
   - Здесь нужна Аня, - подала голос Афродита.
   - Она идет, - отозвался Зевс.
   Из моей груди рвался крик "Нет!", но я безмолвствовал.
   - Золотой тоже спешит сюда, - подхватил Гермес.
   Зевс мрачно кивнул.
   - Он в скверном состоянии, - заметила Афродита.  -  Поглядите,  как  он
истощен! Да еще и обожжен.
   Они стояли надо мной, серьезно и торжественно  разглядывая  собственное
творение. Даже не притронувшись. Не  попытавшись  поднять  меня  на  ноги,
предложить пищи или хотя бы стакан воды.
   Рядом с ними появилась сфера золотого света;  даже  творцы,  пораженные
яркостью, слегка попятились, прикрыв  глаза  руками.  Сфера  на  мгновение
зависла над туманной дымкой, замерцала, переливаясь, сгустилась и  приняла
вид человека.
   Золотой бог. Он называл себя Ормуздом, богом Света, когда я служил  ему
в долгой борьбе против Аримана и неандертальцев. И я  же  сражался  против
него, когда он был Аполлоном, защитником древней Трои.
   Он - мой творец. Он создал меня, а я помог остальным  людям  -  его  же
творениям - выжить. Люди же, после многих тысячелетий  развития,  породили
богоподобных потомков, присвоивших себе звание творцов. Они  создали  нас;
мы создали их. Круг замкнулся.
   Только теперь я стал оружием, направленным против них. Я убью  творцов,
чем положу начало уничтожению всего рода человеческого, на все времена, во
всех вселенных, навечно стерев из континуума  даже  воспоминание  о  нашем
племени.
   Мой создатель стоял передо мной, как всегда, горделиво и величественно,
сияя золотым ореолом, - высокий, широкоплечий, одетый в сверкающий  хитон,
будто  окруженный  роем  светлячков.  Сила  ощущалась  и  в  его   широком
безбородом лице, и в светло-карих львиных глазах, и даже в роскошной копне
золотых волос, густой волной ниспадавших на плечи.
   Я ненавидел его. Я обожал его. Я служил ему веками. Однажды  я  пытался
его убить.
   - Тебя не призывали, Орион, - услышал я все тот же памятный мне  сочный
голос, способный заворожить концертный зал и толпу фанатиков, в  переливах
которого таилась издевательская насмешка.
   - Я... нуждаюсь в помощи.
   - Это очевидно. - Несмотря  на  глумливые  интонации,  взгляд  Золотого
выдавал озабоченность.
   - Он, как мне кажется, не в себе, - заметила Афродита.
   - Как же он здесь очутился, если ты  не  призывал  его?  -  осведомился
Гермес.
   - Ты ведь не наделял его способностью по собственной воле  перемещаться
по континууму, не так ли? - нахмурился Зевс.
   -  Разумеется,  нет!  -   раздраженно   откликнулся   Золотой.   Затем,
обернувшись ко мне, сурово поинтересовался: - Как ты  попал  сюда,  Орион?
Откуда?
   Меня  мгновенно  охватило  страстное  желание  повиноваться  ему.   Все
инстинкты, которые он в меня вложил, требовали, чтобы я  выложил  ему  все
без утайки. Сетх. Меловой период. Я мысленно произносил это снова и снова,
но язык отказывался повиноваться мне; власть Сетха надо мной была чересчур
сильна. Я лишь таращился на творцов,  как  глупый  бык,  как  не  сумевший
выполнить команду пес, взглядом умолявший хозяина проявить чуточку любви.
   - Тут что-то явно не в порядке, - сказал Зевс.
   Золотой кивнул.
   - Пошли со мной, Орион!
   Я пытался, но не смог подняться; лишь барахтался  на  нелепой  облачной
поверхности, будто младенец, еще не научившийся стоять.
   - Ну помогите же ему! - не сдержалась Афродита. Не приблизившись ко мне
ни на шаг.
   - Ты действительно в препаршивом состоянии, мой Охотник, - презрительно
фыркнул Золотой. - Мне казалось, что я сделал тебя крепче.
   Он слегка шевельнул рукой, и я ощутил, как полулежа всплываю в  воздух,
будто поднятый невидимой силой.
   - За мной, - бросил Золотой бог, поворачиваясь ко мне спиной.
   Трое других творцов исчезли, словно  пламя  свечей,  задутых  внезапным
порывом ветра.
   Я висел в воздухе,  беспомощный,  как  новорожденное  дитя,  а  впереди
сверкал плащ Золотого. Он пошел впереди, хотя мне показалось, что на самом
деле он не тронулся с места - просто все вокруг  сдвинулось,  замерцало  и
начало меняться. Я не ощутил никакого движения, словно мы с ним находились
на просцениуме, а декорации двигались мимо нас.
   Мы спускались с покрытой облаками поверхности, словно по  склону  горы,
хотя  ощущения  движения  по-прежнему  не  было.  Я  просто  полулежал  на
невидимых носилках и наблюдал  за  тем,  как  вокруг  меня  все  меняется.
Миновав длинную тропу, мы спустились в  поросшую  травой  широкую  долину.
Вокруг  петлявшей  речушки  росли  высокие  тенистые  деревья.  Высоко   в
безупречно голубых небесах сияло теплое желтое солнце, играя в чистой воде
ослепительными бликами. Над головой спокойно  проплывали  два-три  розовых
облачка, отбрасывая на зелень спокойной долины пестрые тени.
   Я искал в мирном небе тускло-багровый уголек цвета запекшейся  крови  -
Шеол. Но не находил. Существует ли он в этом времени? Или просто скрыт  за
горизонтом?
   Вдали  замаячил,  мерцая,  золотой   купол   изящных   очертаний.   Уже
приблизившись, я понял, что он прозрачен - казалось, будто смотришь сквозь
тончайшую золотую сетку. Под куполом находился город, ничуть не походивший
на виденные мной прежде. Высокие стройные  шпили  протянулись  к  небесам,
величественными  рядами  выстроились  колоннады  храмов,  крутые  каменные
ступени вели к святилищам на вершинах зиккуратов, широкие площади окружали
изящные резные аркады, широкие проспекты украшали изваяния и  триумфальные
арки.
   Узнав одно из величественных зданий, я невольно затаил  дыхание  -  это
был  Тадж-Махал,  окруженный  великолепным  садом.  Должно  быть,  вон  то
гигантское изваяние - Колосс  Родосский.  Лицом  к  нему  стояла  покрытая
зеленой патиной статуя Свободы. А подальше сиял  в  лучах  солнца  главный
храм Ангкор-Ват, будто только что отстроенный.
   И  никого.  Полнейшее  безлюдье.  Скользя  над  землей   на   невидимых
энергетических носилках вслед за Золотым, шагавшим впереди,  я  так  и  не
сумел отыскать взглядом ни единой живой души; ни птицы, ни кошки -  вообще
никаких признаков жизни. Ни клочка бумаги, ни единого лепестка,  летевшего
над землей по воле ласкового ветерка.
   Вдали  высились  зеркальные  башни  из  стекла  и   хрома,   кубами   и
параллелепипедами вздымаясь над остальными зданиями  и  будто  бы  свысока
взирая на них.
   Золотой ввел меня в самую  высокую  башню;  сквозь  просторный  атриум,
отделанный  полированным  мрамором,  -  на  металлический  диск,  начавший
медленный подъем, как только  мы  на  нем  оказались.  Диск  двигался  все
быстрее и быстрее, и вот мы уже со свистом рассекали воздух, приближаясь к
стеклянной кровле. Вокруг нас  стремительно  мелькали  бесчисленные  ярусы
кольцевых балконов - и вдруг мы застыли на  месте,  мгновенно,  не  ощутив
торможения.
   Диск вплыл в полукруглую нишу на балконе яруса.  Ни  слова  не  говоря,
Золотой сошел на балкон, а я последовал за ним, будто  несомый  невидимыми
слугами.
   Подойдя к двери, он распахнул ее и вошел внутрь. Когда я вплыл  следом,
меня охватил трепет узнавания. Комната напоминала лабораторию. Вдоль  стен
выстроились  машины,  смутно  помнившиеся  мне  массивные  конструкции  из
металла и пластика. В центре находился хирургический стол. Невидимые руки,
державшие мои энергетические носилки, приподняли меня и положили на стол.
   Не знаю, то ли  я  был  слишком  слаб,  чтобы  шевелиться,  то  ли  эти
невидимые руки продолжали удерживать меня.
   - Усни, Орион, - с досадой в голосе приказал Золотой.
   Мои веки тотчас же сомкнулись, дыхание замедлилось,  стало  глубоким  и
ровным.  Но  я  не  уснул.  Воспротивившись  его  приказанию,  я   остался
бодрствовать, гадая,  что  этому  причиной  -  моя  собственная  воля  или
вмешательство Сетха.
   Казалось, я долгие часы провел в  неподвижности,  ничего  не  видя.  До
слуха время от времени доносился негромкий  гул  электричества,  и  ничего
более - ни шагов, ни дыхания, не считая моего собственного.  Оставался  ли
Золотой в человеческом обличье или вернулся  в  свой  истинный  вид,  пока
машины обследовали меня?
   Все это время я не ощущал ничего, кроме жесткой поверхности стола. Если
в мое тело  и  погружали  какие-либо  зонды,  то  нематериальные.  Золотой
сканировал меня, на расстоянии обследовал мое тело атом за атомом -  точно
так же космическая станция с орбиты обследует расположенную внизу планету.
   Насколько мог судить, в мой рассудок он не  вторгался.  Я  оставался  в
сознании и настороже. Мою память не пробуждали. К моему мозгу  Золотой  не
приближался.
   Но почему?
   - Он _здесь_! - Голос Ани! Озабоченный, почти сердитый.
   - Сейчас мне нельзя мешать! - резко отозвался Золотой.
   - Он вернулся по собственной воле, а ты мешаешь мне увидеться с ним!  -
с упреком бросила Аня.
   - Неужели ты не понимаешь?! - возразил он. - Он не  способен  вернуться
сам. Кто-то _послал_ его сюда.
   - Позволь взглянуть... ох! Посмотри на него! Он умирает!
   Голос Ани дрожал от сдерживаемых чувств.
   "Она тревожится обо  мне!"  -  возликовал  я.  "Как  тревожилась  бы  о
домашней кошке и раненой лани", - тотчас  же  откликнулся  во  мне  другой
голос.
   - Он очень слаб, - сказал Золотой, - но жить будет.
   - Так ты разобрался, что с ним произошло?
   Золотой долго молчал. Потом наконец признался:
   - Не знаю. Мне неизвестно ни откуда он прибыл, ни каким образом.
   - Ты спрашивал у него?
   - Вкратце. Он не ответил.
   - Его пытали! Посмотри, что сделали с его бедным телом!
   - Не обращай внимания! У нас  серьезная  проблема.  Когда  я  попытался
прозондировать его сознание, мне это не удалось.
   - Его память полностью стерли?
   - Едва ли. Я будто наткнулся на  стену.  Его  память  каким-то  образом
заблокирована.
   - Заблокирована? Но кем?
   - Да не знаю я! - сердито отрубил Золотой. - И не узнаю, если не  смогу
пробиться через барьер.
   - А ты сможешь?
   Я понял, что он кивнул.
   - Была бы энергия, а сделать я могу что угодно. Проблема  лишь  в  том,
что, если приложить слишком большую силу,  это  необратимо  уничтожит  его
сознание.
   - Не надо!
   - Я и не хочу. Мне необходимо извлечь то, что хранится под его черепной
коробкой.
   - Тебе на него наплевать, - упрекнула Аня. - Для тебя он лишь орудие.
   - Вот именно. Но теперь это орудие в чужих руках. Я должен  выяснить  в
чьих. И почему.
   А в моей  душе  бушевали  катаклизмы,  разрывавшие  ее  на  части.  Аня
пытается меня защитить, в  то  время  как  Золотому  нужно  лишь  то,  что
спрятано в моем рассудке. Я жаждал его убить. Я жаждал любить ее,  получая
взамен  ее  любовь.  Но,  уничтожая  эти  эмоции,  затопляя  их   потоками
расплавленного железа, Сетх сжал тиски своего  неослабного  контроля  надо
мной. Я снова увидел прежний кошмар. И, ужаснувшись, понял,  что  убью  их
всех.



        "28"

   - Позволь мне забрать его, - попросила Аня.
   Последовало долгое молчание, потом я услышал ответ Золотого:
   - Ты чрезмерно привязана к этому творению. Неразумно позволять тебе...
   - Да как ты  можешь  позволять  ревности  влиять  на  твои  суждения  в
подобный момент?
   - Ревности?! - опешил Золотой. - Да разве ревнует орел к бабочке? Разве
Солнце ревнует к праху?
   Смех Ани рассыпался прохладным звоном серебряного бубенчика.
   - Позволь мне позаботиться о нем,  помочь  ему  набраться  сил.  Может,
тогда он сумеет рассказать нам, что с ним произошло.
   - Нет. С моим оборудованием...
   - Ты уничтожишь его разум своими варварскими методами. Я  поставлю  его
на ноги. Затем мы сможем расспросить его.
   - Нет времени!
   - Нет времени? - с откровенной насмешкой подхватила она. - У  Золотого,
неустанно твердившего, что он способен путешествовать по  континууму,  как
по океану, - и нет времени?  Нет  времени  у  того,  кто  заявляет,  будто
понимает течения вселенной лучше, чем мореход понимает море?
   Он тяжело вздохнул.
   - Пойдем на компромисс. С помощью своих приборов  я  могу  восстановить
его физическое здоровье  куда  быстрее,  чем  ты,  как  бы  ты  с  ним  ни
нянчилась. Как только он достаточно окрепнет, чтобы ходить и говорить,  ты
сможешь начать его расспрашивать.
   - Согласна.
   - Но если ты не сумеешь дней за пять выяснить, как  он  сюда  попал,  -
предупредил Золотой, - то я вернусь к своим методам.
   - Согласна, - неохотно протянула Аня.
   Она ушла, а меня снова подняла энергетическая подушка и понесла прочь с
лабораторного стола. Попытавшись чуточку приоткрыть глаза,  чтобы  узнать,
куда меня несут, я обнаружил, что не владею  собственными  веками.  Пальцы
рук тоже мне не подчинялись;  я  не  мог  напрячь  ни  одной  мышцы.  Либо
Золотой, либо Сетх полностью контролировали мои движения. Наверное, в этот
момент они работали заодно.
   Я ощутил, как мое тело вдвигают в  какой-то  горизонтальный  резервуар,
похожий  на  цилиндрическую  трубу,  холодивший   мою   обожженную   кожу.
Послышался  гул,  мягкое  журчание  жидкости.  Я  погрузился  в  настоящее
забытье; рассудок окутала глубочайшая тьма, напряжение полностью  покинуло
меня. Столь полной расслабленности я не знал веками  -  будто  вернулся  в
материнское лоно. Последней моей сознательной мыслью  было  то,  что  этот
металлический или  пластиковый  цилиндр,  по  сути,  и  являлся  для  меня
материнским лоном. Я знал, что рожден не от женщины, как Сетховы  рептилии
не вылуплялись из яиц.
   Я спал, испытывая невыразимое блаженство забытья без сновидений.
   Пробудил меня мерный говор прибоя,  накатывавшегося  на  песок.  Открыв
глаза, я обнаружил, что полулежу в  кресле  -  мягком,  но  упругом,  а  с
высокого  балкона  открывается   прекрасный   вид   на   бирюзовое   море,
простиравшееся до самого горизонта. В безоблачном голубом небе парила стая
грациозных белых птиц. Далеко внизу без малейших  усилий  скользили  среди
волн гибкие серые тела  дельфинов;  их  изогнутые  плавники  на  мгновение
рассекали поверхность и исчезали, чтобы через пару секунд вынырнуть снова.
   Я набрал  полные  легкие  чистого,  свежего  воздуха.  Ласковое  солнце
согревало меня своими лучами, а ветерок с моря приносил приятную прохладу.
Силы вернулись ко мне. Оглядев себя, я увидел, что одет в шорты и  длинную
белую сорочку с короткими рукавами.
   Несколько секунд я просто лежал в кресле, наслаждаясь  ощущением  того,
что ко мне вернулись силы. Кожу покрывал здоровый загар, все шрамы и ожоги
бесследно исчезли. Руки и ноги снова забугрились мускулами.
   Медленно встав, я убедился, что чувствую себя уверенно, потом подошел к
перилам и оглядел бескрайний золотой пляж,  расстилавшийся  далеко  внизу.
Никого. Ни единой живой души. Вокруг пляжа росли величавые пальмы, плотной
стеной обступавшие здание, в котором я находился.
   Волны с шелестом разбивались о песок. Дельфины серыми стежками мелькали
на бирюзовом полотне моря. Одна птица, сложив крылья, с плеском  врезалась
в воду и тут же вынырнула с рыбой в клюве.
   - Привет!
   Я стремительно обернулся. В проеме дверей балкона стояла Аня. Ее  хитон
из белого шелка с серебряной нитью поблескивал на  солнце.  Пышные  черные
волосы обрамляли  ее  лицо,  классические  черты  которого  воплощали  для
древнегреческих ваятелей  идеал  красоты.  Богиня  Афина  вдруг  оказалась
передо мной во плоти, теплая и полная жизни.
   И тут же удила железной хватки Сетха обуздали  мои  чувства.  Любовь  и
ненависть, страх и надежда - все было погребено под вечным льдом.
   - Аня... - только и сумел проронить я.
   - Как ты себя чувствуешь? - Она шагнула ко мне.
   - Нормально. Намного лучше, чем... прежде.
   Она заглянула на самое дно моих глаз, и  я  заметил  в  ее  собственных
серебристо-серых глазах тревожный вопрос.
   - Какое сейчас время? - поинтересовался я.
   - Утро, - мимолетно улыбнувшись, ответила она.
   - Нет, я хочу сказать - какой год? Какая эра?
   - Это эра, в которую ты создан, Орион.
   - Золотым.
   - По-настоящему его зовут Атоном.
   - Так египтяне называли своего солнечного бога.
   - Сам знаешь, в самомнении ему не откажешь, - наморщила она лоб.
   - Я был создан, - медленно проговорил я, - чтобы охотиться за Ариманом.
   - Да, вначале. Атон обнаружил, что ты полезен и в других делах.
   - Он безумен, знаешь ли. Золотой - Атон.
   - Орион, мы не бываем безумны.  -  Улыбка  Ани  угасла.  -  Мы  слишком
совершенны для этого.
   - Вы ведь не настоящие люди, правда?
   - Мы те, кем стали люди. Мы потомки человечества.
   - Но это тело, в котором ты мне являешься... Это иллюзия, так ведь?
   Она сделала последний шаг,  преодолев  разделявшее  нас  расстояние,  и
поднесла ладонь к моей щеке. Ее прикосновение было полно трепетной жизни.
   - Мое тело состоит точно из таких же атомов и молекул, как твое, Орион.
В моих жилах течет кровь. Все, как у обычной женщины.
   - А есть ли еще люди? Существуют ли еще настоящие мужчины и женщины?
   - Да, конечно. Некоторые даже живут здесь, на Земле.
   -  Расскажи!  -  возбужденно  выдохнул  я,  понукаемый   волей   Сетха,
затаившейся в моем сознании. Своим голосом, своими словами я взмолился:  -
Я хочу знать все-все, что касается тебя!
   Рассказ Ани занял пару недель.
   Мы странствовали в энергетическом коконе, скользившем над  морем,  едва
касаясь   верхушек   волн.   Среди   волн   резвились   сотни   дельфинов,
величественные исполины-киты  пели  в  глубинах  свои  пугающе  прекрасные
песни. Мы проплывали по прохладным чащам, словно летевшие  по  воле  ветра
призраки. По лесам грациозно разгуливали олени  -  настолько  ручные,  что
можно было их погладить. Мы взмывали над вершинами гор, зелеными лугами  и
щедрыми степями, окруженные силовым полем - невидимым,  но  защищавшим  от
любых опасностей. Стоило нам проголодаться, и блюда  появлялись  прямо  из
воздуха - вкусные, будто только из печи.
   Видел я и крохотные деревеньки. На черепичных  крышах  сверкали  панели
солнечных  батарей,  а  жившие  под  этими   крышами   обыкновенные   люди
возделывали поля и ухаживали за скотом. Нигде я не видел  ни  следа  дорог
или каких-либо  повозок.  Изрядная  часть  мира  оставалась  незаселенной,
пребывая в первозданной чистоте, радовавшей глаз зеленью, буйством  красок
диких цветов и девственно-голубыми небесами.
   Остались даже болота,  где  встречались  и  крокодилы,  и  черепахи,  и
лягушки.  Однажды  я  заметил   силуэт   тираннозавра,   высившегося   над
кипарисами, но Аня развеяла мой инстинктивный страх.
   - Весь этот район изолирован  силовым  экраном.  Оттуда  даже  муха  не
вылетит.
   Я снова жил бок о бок с любимой женщиной, не расставаясь с ней ни днем,
ни  ночью.  Но  мы  ни  разу  не  притронулись  друг  к  другу,  даже   не
поцеловались. Потому что были не одни. Я знал, что Сетх затаился  во  мне.
Аня, по-моему, тоже это ощутила.
   И все-таки показывала, каким стал мир во времена творцов. Я даже  и  не
думал, что Земля может быть настолько прекрасной, истинным оплотом  жизни,
прибежищем   мирного   покоя   и   изобилия,   уравновешенной    экологии,
поддерживаемой за счет энергии Солнца под контролем потомков  человечества
- творцов. Идеальный мир; слишком идеальный для меня. Все  здесь  было  на
своем месте. Погода всегда оставалась солнечной и тихой. Дожди шли лишь по
ночам, но и тогда нас защищал силовой купол. Даже насекомые не  беспокоили
нас. У меня вдруг  возникло  ощущение,  что  мы  движемся  через  обширный
искусственный парк, а все живое в нем - машины, управляемые творцами.
   - Нет, все вокруг  настоящее  и  естественное,  -  сказала  Аня  как-то
вечером, когда мы лежали бок о бок, глядя на звезды.  Орион  находился  на
своем обычном месте; Большая Медведица  и  остальные  созвездия  выглядели
привычно. Мы забрались в  будущее  не  настолько  далеко,  чтобы  небосвод
неузнаваемо изменился.
   Зато  багровый  Шеол  бесследно  пропал.  Я  ощущал  тревогу  Сетха   и
наслаждался ею.
   - Поворотным пунктом в истории человечества, - объясняла Аня,  -  стали
события, разыгравшиеся за пятьдесят тысяч  лет  до  нынешней  эры.  Ученые
нашли пути управления генетическим  материалом,  скрытым  в  самом  сердце
каждой  живой  клетки.   Спустя   миллиарды   лет   естественного   отбора
человечество  целенаправленно  взяло  в  руки  контроль   не   только   за
наследственностью,  но  и  за  генетическим  усовершенствованием   каждого
растения и животного Земли.
   Вокруг  допустимости   генетической   инженерии   разыгрались   жаркие,
отчаянные баталии. Разумеется, не обошлось без ошибок  и  бедствий.  Почти
столетие планету сотрясали Биовойны.
   - Но шаг был сделан, раз и навсегда, - продолжала  Аня.  -  Как  только
наши предки научились  управлять  генами  и  видоизменять  их,  вычеркнуть
знания из памяти было уже невозможно.
   Слепая  естественная  эволюция  уступила   место   целенаправленной   и
управляемой.  Того,  для  чего  природе  требовались  миллионы  лет,  люди
добивались за поколение.
   Срок человеческой жизни увеличивался скачками. Два века. Пять столетий.
Тысячелетия. Практически бессмертие.
   Человечество вышло в космос - сначала в Солнечную систему, затем, минуя
газовые  гиганты,  устремилось  к  звездам  в  исполинских  кораблях,  где
размещались тысячи мужчин, женщин и детей, посвятивших жизнь поискам новой
земли.
   - Кое-кто видоизменил свой облик, чтобы жить  в  условиях,  смертельных
для обыкновенных людей, - рассказывала Аня. - Другие  решили  остаться  на
борту своих кораблей, сделавшихся для них родиной.
   Но каков бы ни был их выбор, все звездоплаватели сталкивались с одним и
тем же вопросом: люди ли они? Хотят ли оставаться людьми? Жесткая радиация
космических пространств и чуждое окружение  новых  миров  вызывали  у  них
неуправляемые мутации.
   Они нуждались  в  мериле,  "стандартном  образце"  нормального  земного
генотипа, с  которым  могли  бы  сравнить  себя  и  принять  окончательное
решение. Они нуждались в связи с Землей.
   Тем временем на Земле упорные  исследователи  поколение  за  поколением
подбирались к самой сути природы живого. Стремясь к истинному  бессмертию,
и никак не менее, они взяли в руки бразды правления собственной  эволюцией
и положили начало ряду мутаций, которые в конце концов привели к появлению
существ,  способных  по  своей  воле   осуществлять   взаимопреобразование
вещества и энергии, превращая свои тела в сферы чистого света,  питавшиеся
лучистой энергией звезд.
   - Творцы, - подсказал я.
   Аня склонила голову, но возразила:
   - Еще не творцы, Орион, поскольку мы ничего не сотворили. Мы лишь стали
конечным  итогом  исканий,   начатых,   пожалуй,   еще   первыми   людьми,
осознавшими,  что  смерть  неизбежна.  Они  так   и   не   стали   истинно
бессмертными. Их можно убить. У меня сложилось впечатление, что  они  даже
убивали друг друга на  самом  деле,  только  давным-давно  в  прошлом.  Но
все-таки они фактически бессмертны. Их жизнь может длиться вечно - до  тех
пор, пока существует источник энергии.  Для  подобных  созданий  время  не
имеет значения. Но бессмертные потомки любознательных приматов, имевшие  в
своем распоряжении целую вечность,  считали  время  брошенным  им  в  лицо
вызовом.
   - Мы научились манипулировать временем, - продолжала  Аня.  -  Для  нас
транслировать себя в прошлое и в будущее ничуть не труднее, чем пройти  по
лугу.
   И    тогда    они,    к    своему    ужасу,    обнаружили,    что     в
пространственно-временном континууме существует отнюдь не одна вселенная.
   -  Вселенных  бесчисленное  множество,  они  постоянно  расщепляются  и
сливаются, - сообщила Аня. - Атон  -  Золотой  -  обнаружил  вселенную,  в
которой господствующей расой на Земле стали неандертальцы, а люди вовсе не
появились.
   - Неандертальцы прекрасно  приспособились  к  окружавшему  их  миру,  -
вспомнил я. - У них не было нужды в развитии техники или науки.
   - И эта вселенная вторглась  в  нашу  собственную.  -  Серебристо-серые
глаза Ани затуманились, словно  она  заглянула  в  те  дни.  -  Перекрытие
оказалось весьма основательным, и Атон испугался, что наша вселенная будет
поглощена полностью, а нас поглотит небытие.
   Для  существ,  которые  только-только  обрели  бессмертие,  эта   весть
прогремела, как гром с ясного неба, посеяв в их сердцах  панику  и  страх.
Что толку  в  бессмертии,  если  вся  вселенная  развеется  в  космической
круговерти?
   - Тогда-то мы и стали творцами, - проронила Аня.
   - Золотой сотворил меня.
   - И еще пять сотен человек.
   - Чтобы истребить неандертальцев, - припомнил я.
   - Чтобы сделать вселенную  безопасной  для  человечества,  -  вкрадчиво
поправила Аня.
   Золотой,   непомерно   возгордившись   своей   (моей)    победой    над
неандертальцами,    начал    выявлять     прочие     критические     точки
пространственно-временного вектора, где, по его мнению, следовало изменить
естественное течение событий. И, пользуясь мной в качестве орудия, снова и
снова вторгался в континуум.
   Вскоре Золотой выяснил, к собственному ужасу и гневу остальных творцов,
что стоит однажды вмешаться в ткань пространственно-временного континуума,
и мириады образовывавших ее мировых линий  начинают  расползаться.  И  чем
старательней  пытаешься  связать  свободные  концы  нитей,   тем   сильней
континуум искривляется и видоизменяется. И не остается выбора,  приходится
воздействовать на континуум вновь  и  вновь,  поскольку  нельзя  позволить
линиям снова развернуться вдоль естественных направлений.
   "Да, - зашипел во мне Сетх, -  напыщенный  примат  мечется,  бестолково
суетится, растрачивая энергию зря, легко отвлекаясь  то  на  одно,  то  на
другое, будто болтливая мартышка. Я положу этому конец. Навсегда".
   Я   изо   всех   сил   пытался   сказать   Ане,   что    манипулировать
пространственно-временным вектором могут и другие. Но даже эта малость  не
проскользнула  мимо  бдительного  Сетха.  От  усилий  лоб   мой   покрылся
испариной, на верхней губе крупными каплями выступил пот, но Аня ничего не
замечала.
   - Итак, теперь мы обитаем на этой планете, - промолвила она.
   Мы сидели в энергетической сфере, мчась над синевой  океана,  покрытого
длинными прямыми гребнями  волн,  катившимися  от  одного  края  Земли  до
другого почти в идеальном порядке.
   - И манипулируете континуумом, - отметил я.
   - Вынуждены, - согласилась Аня. -  Теперь  стоит  остановиться,  и  все
рухнет.
   - А это означает...
   - Небытие. Исчезновение. Мы перестанем существовать, а вместе с нами  и
весь род людской.
   - Но ты же сказала, что люди разлетелись по всему космосу!
   - Да, но они родом отсюда. Их линия жизни начинается на Земле, а  затем
уж протягивается в галактику. Но все  равно,  отсеки  хоть  частичку  этой
линии, и она расползется вся.
   Наш легкий экипаж летел к ночной стороне планеты. Мчась быстрее и  выше
птиц над широчайшим океаном Земли, мы нежились в тепле и покое.
   - А вы поддерживаете связь с остальными людьми - с  теми,  кто  ушел  к
звездам?
   - Да,  -  отозвалась  Аня.  -  Они  по-прежнему  присылают  сюда  своих
представителей, чтобы контролировать генетический дрейф своего  населения.
Мы взяли  за  эталон  человека  каменного  века,  перед  самым  появлением
земледелия.  Таков  наш  "нормальный"  генотип,  с  которым   соизмеряются
остальные.
   Мне на память пришли рабы, встреченные в  саду  Сетха,  -  покалеченный
Пирк, коварная Рива и готовый на предательство, трусливый Крааль. И тут же
послышался шипящий смех Сетха. Вот уж действительно нормальные люди!
   Я  погрузился  в  молчание,  а  Аня  последовала  моему   примеру.   Мы
возвращались в город; насколько  я  мог  судить  -  единственный  все  еще
населенный город Земли. Мы не раз проплывали над безмолвными, заброшенными
руинами древних городов, защищенными от сокрушительного  действия  времени
радужными  энергетическими  куполами.  Некоторые  города  были   разрушены
войнами. Другие  просто  пустынны,  словно  все  население  до  последнего
человека в один прекрасный день решило покинуть свои дома. Или вымерло.
   Уровень моря повысился, и немалая часть разросшихся вширь городов  была
затоплена. Силовая сфера  несла  нас  над  залитыми  водой  проспектами  и
широкими площадями, где теперь резвились кальмары  и  рыбешки,  серебристо
поблескивавшие в лучах солнца, пронизывавших прозрачную воду.
   Наше путешествие подходило к концу. Мы приближались к последнему живому
городу Земли, огромному музею-лаборатории, где Золотой и остальные  творцы
бились над сохранением своей вселенной, и  я  наконец  набрался  храбрости
задать Ане самый важный для меня вопрос.
   - Ты... то есть мы... - запинаясь, пролепетал я.
   Посмотрев на меня лучистыми серыми глазами, она улыбнулась.
   - Знаю, Орион. Мы любим друг друга.
   - Ты... ты любишь меня и сейчас?
   - Ну конечно да. Ты разве не знал?
   - Тогда почему ты предала меня?!
   Я выпалил эти слова, прежде чем Сетх успел остановить меня, прежде  чем
до моего собственного сознания дошло, что я собираюсь их произнести.
   - Что?! - поразилась Аня. - Предала тебя? Когда? В чем?
   Все мое  тело  скорчилось  в  судороге  сверхъестественной  муки.  Боль
пронзила огненной иглой каждый нерв.  Я  не  мог  говорить,  не  мог  даже
шелохнуться.
   - Орион! - выдохнула Аня. - Что с тобой?!
   Казалось, я впал в  кататонию  -  одеревенел  и  замер,  как  гранитная
статуя. Я сгорал на медленном огне нестерпимой пытки, но не мог закричать,
не мог даже всхлипнуть.
   Тронув меня за щеку, Аня испуганно отдернула руку,  будто  обожглась  о
бушевавшее во мне пламя. Затем медленно, осторожно снова приложила  ладонь
к моему лицу. Ее прохладное, успокаивающее  прикосновение  словно  умерило
пыл моих страданий.
   - Я люблю тебя, Орион, - негромко, почти шепотом произнесла  Аня.  -  Я
приняла человеческий облик, чтобы быть рядом с  тобой,  потому  что  люблю
тебя. Я люблю в тебе сильного, отважного и стойкого  человека.  Ты  создан
быть охотником, убийцей, но ты превзошел возможности,  заложенные  в  твой
разум Атоном.
   Неукротимая ярость Сетха бушевала во мне, но  боль  понемногу  угасала,
затихала, так как  ему  приходилось  растрачивать  энергию  на  то,  чтобы
удерживать барьер, скрывавший постороннее присутствие  от  проницательного
взора Ани.
   - Милый, мы прожили вместе множество жизней, - говорила моя любимая.  -
Ради тебя я заглядывала в глаза неотвратимой смерти, и ты погибал за меня.
Я ни разу не предала тебя и никогда не предам.
   "Предала! - отчаянно кричал мой мозг. - Предашь! Как я  предам  тебя  и
убью вас всех".
   Но я не сказал ни слова.



        "29"

   - Он в кататонии, - усмехнулся Золотой.
   - Он в чужой власти, - возразила Аня.
   Она доставила меня не в лабораторию Золотого, а в небоскреб,  где  была
моя временная квартира до того, как мы с Аней отправились  в  кругосветное
путешествие.
   Я мог ходить. Мог стоять. Должно быть, ел и пил. Но совершенно  не  мог
говорить. Все тело стало каким-то деревянным, онемевшим.
   Я стоял, как автомат, посреди  просторной  гостиной,  вытянув  руки  по
швам, уставившись неподвижным взглядом в зеркальную стену, где  отражалось
мое пустое лицо и окостеневшее тело.
   На Золотом была туника из светившейся ткани, доходившая ему до колен  и
прекрасно облегавшая его торс.  Уперев  кулаки  в  бока,  он  презрительно
фыркнул.
   - Ты хотела излечить его добротой и лаской, а сама довела до кататонии!
   Аня  после  приезда  переоделась  в  белоснежное  платье  без  рукавов,
перехваченное на талии серебряным поясом.
   - Тот, кто пытал его, управляет его разумом, - дрогнувшим от напряжения
голосом произнесла Аня.
   - Как он попал сюда? - гадал Золотой, разгуливая вокруг  меня  с  видом
человека, осматривавшего борова-медалиста. - Убежал ли он от пыток или его
сюда послали?
   - Я бы сказала, послали.
   - Да, согласен. Но зачем?
   -  Позовите  остальных,  -  услышал  я  собственный  голос,   звучавший
полузадушенно.
   Золотой пристально посмотрел на меня.
   - Позовите остальных. - Голос мой  окреп  и  обрел  звучность,  точнее,
голос Сетха, неподвластный мне.
   - Остальных творцов? - переспросила Аня. - Всех?
   Я ощутил, как моя голова помимо моей воли задергалась вверх-вниз:  раз,
другой, третий.
   - Приведите их. Всех. - После паузы я добавил: - Пожалуйста.
   - Зачем? - настойчиво поинтересовался Золотой.
   - То, что я должен вам сказать, - моими устами изрек  Сетх,  -  следует
сообщить всем творцам одновременно.
   Золотой молча вглядывался в меня.
   - Они должны быть в человеческом облике, - заставил меня уточнить Сетх.
- Я не могу общаться с сияющими шарами. Я должен видеть человеческие лица.
   Золотой прищурил свои желтоватые глаза, но Аня кивнула  ему.  Я  хранил
молчание,  подвластный  телепатической  силе   Сетха,   не   в   состоянии
шевельнуться или добавить хоть слово.
   - Если здесь собрать всех, то ничего толкового не выйдет, кроме  духоты
и сутолоки, - заявил Золотой, и нотки былого презрения снова  зазвучали  в
его голосе.
   - Тогда на главной площади, - предложила Аня. -  Там  места  хватит  на
всех.
   - Итак, на главной площади, - кивнул он.
   Их оказалось всего двадцать. Двадцать  величавых  особ,  взваливших  на
себя  бремя  управления  пространственно-временным  континуумом.  Двадцать
бессмертных, вынужденных трудиться в поте лица, чтобы континуум не  рухнул
им на головы.
   Они поражали взор великолепием.  В  человеческом  облике  они  казались
поистине  богоподобными.  Статные,  крепкие  мужчины  с  ясными   глазами,
стройными,  мускулистыми  руками  и  ногами  -  по  большей  части  гладко
выбритые, хотя встречались и бородатые. Женщины изысканные,  изящные,  как
пантеры или гепарды,  за  хрупкой  внешностью  которых  таилась  мощь.  Их
безупречная кожа сияла, волосы окружал светлый ореол, глаза сверкали  ярче
драгоценных камней.
   Видя их одеяния - блестящие костюмы из металлических волокон, спадающие
мягкими складками хитоны, длинные  развевающиеся  плащи,  даже  филигранно
отделанные латы, - я почувствовал себя  чуть  ли  не  оборванцем  в  своей
простой тунике и шортах.
   Мы  собрались  на  прямоугольной  площади,  гармонично  выдержанной   в
пропорциях золотого сечения. По углам ее возвышались мраморные  колонны  и
обелиски из  нестареющего  золота.  К  длинной  стороне  площади  примыкал
древнегреческий  храм,  настолько  напоминавший   Парфенон   в   дни   его
великолепия, что я не смог решить - то ли творцы скопировали  его,  то  ли
оттранслировали из Акрополя сквозь пространство и время,  чтобы  поставить
здесь.  Напротив  Парфенона  стоял  богато  украшенный  буддистский  храм;
золотой Будда безмятежно взирал через площадь на мраморную Афину с  копьем
и щитом в руках.  С  торцов  площадь  замыкали  круто  взмывавший  в  небо
шумерийский зиккурат и грандиозная пирамида майя; их разительное  сходство
навело меня на мысль, что идея возведения обоих храмов исходила от  одного
и того же лица.
   А над площадью синели бездонные  небеса,  едва  уловимо  переливавшиеся
радужными бликами покрывавшего город силового купола.
   В середине площади покоился на мраморном пьедестале черный  базальтовый
сфинкс. Встав на цыпочки, я едва дотянулся бы макушкой до мощного  черного
плеча. Женское лицо сфинкса казалось навязчиво, тревожно  знакомым,  но  я
все-таки никак не мог определить, кого же оно мне напоминает. Этой женщины
не было среди двадцати творцов, собравшихся на площади.
   Я стоял спиной к сфинксу, запертый внутри энергетического цилиндра,  по
поверхности которого змеились  голубоватые  холодные  молнии.  Золотой  не
решился  испытывать  судьбу,   подозревал,   что   меня   подослал   враг.
Энергетический барьер должен был стать для меня надежной преградой.
   Сетха эта предосторожность позабавила.
   "Глупый  примат,  -  проговорил  он  в  моем  мозгу,   -   он   слишком
переоценивает собственное могущество".
   Озадаченные творцы вовсе не обрадовались внезапно  объявленному  сбору.
Сбившись в группки по двое и по трое, они  переговаривались  вполголоса  -
очевидно дожидаясь прибытия задержавшихся.
   "Они действительно похожи на мартышек, - вдруг осознал я.  -  Постоянно
болтают и жмутся друг к другу в поисках эмоциональной поддержки.  Даже  на
высочайшем пике  своего  развития  они  остаются  верны  своей  обезьяньей
природе".
   Затем белоснежный  ослепительный  шар  чистейшей  энергии  проплыл  над
кровлей Парфенона и медленно опустился; собравшиеся  творцы  расступились,
чтобы дать ему место. Едва коснувшись мраморных плит площади, шар полыхнул
огнем  и  сгустился,  превратившись  в  благородного  мрачного   человека,
которого я называл Зевсом.
   Он предстал перед Аней и Золотым, а остальные творцы сгрудились за  его
спиной. Если Зевс и не их предводитель, то уж  наверняка  его  полномочный
представитель.
   - Зачем ты звал нас, Атон?
   - Да еще потребовал, чтобы мы приняли человеческий  облик,  -  заворчал
рыжеволосый Арес.
   - Вы почти все знакомы с моим творением - Орионом,  -  отвечал  Атон  -
Золотой. - Очевидно, его кто-то отправил сюда, чтобы передать послание для
всех нас.
   - Каково же твое послание, Орион? - обернулся ко мне Зевс.
   Все во мне кричало, требуя предупредить творцов, велеть им бежать,  ибо
я послан сюда уничтожить их самих и все плоды их трудов. И в то же время я
жаждал вырваться из окружившего меня силового поля, чтобы разбить их лица,
в клочья растерзать тела, разорвать их на  мелкие  части.  Я  оцепенел  от
ужаса и наполнившей душу мучительной боли,  а  в  рассудке  моем  бушевало
яростное сражение между  вложенной  в  меня  верностью  творцам  и  острой
ненавистью к ним, исходившей не только от Сетха, но и от меня самого.
   - Орион! - резко приказал Золотой. - Говори нам то, что должен сказать.
Ну!
   Он сам вложил в мой разум покорность, огненным  клеймом  выжег  в  моих
мыслях стремление повиноваться, аршинными  буквами  впечатал  в  мой  мозг
готовность  к  беспрекословному  подчинению.   Но   могучая   воля   Сетха
уравновешивала это, подталкивая меня к убийству. Мозг  мой  превратился  в
поле неистовой битвы; оба яростно пытались подчинить мое тело себе,  отняв
у  меня  возможность  выбора,   лишив   способности   шевельнуться,   даже
заговорить.
   - Твоя игрушка сломалась, Атон, - сардонически усмехнулся  Зевс.  -  Ты
созвал нас напрасно.
   Все  рассмеялись.  Глумливые,  самодовольные,  черствые,   бессердечные
существа, претендовавшие на звание  Богов,  они  хохотали,  совершенно  не
подозревая, что смерть всего в двух шагах от них, совершенно не  тревожась
обо мне и не ощущая разрывавших мою душу мучений. Я терпел адовы пытки.  А
ради чего? Ради них!
   - С ним вечно какие-то проблемы, -  заворчал  расстроенный  Золотой.  -
Пожалуй, надо избавиться от него и сделать другого, получше.
   Аня пришла в уныние, но промолчала.  Потеряв  ко  мне  интерес,  творцы
поворачивались ко мне  спинами  и  расходились.  Многие  еще  смеялись.  Я
ненавидел их всех.
   - Я принес вам послание! - провозгласил я громоподобным голосом Сетха.
   Остановившись, они обернулись и уставились на меня.
   - Я принес посланную вам _смерть_!
   Небо начало темнеть - но не от туч; летняя голубизна  ясных  небес  над
нами быстро сменилась насыщенной синевой, а вслед за тем  и  непроницаемой
чернотой. Я понял, что Сетх добрался  до  генераторов,  питавших  защитный
купол,  сиявший  над  городом,  и  с  помощью  их  энергии  сделал   купол
непрозрачным. Одним махом он обратил город творцов в мышеловку, отрезав их
от источников энергии,  необходимой  для  трансформации  из  человеческого
облика в сферу чистого света.
   Площадь затопило жуткое  багровое  зарево;  абсолютная  чернота  купола
сгустилась, подступая ближе,  стягиваясь,  будто  ловчая  сеть  или  петля
виселицы.
   - Вы в западне! - ревел голос Сетха из  моих  уст.  -  Встречайте  свою
смерть!
   Голубоватое мерцание силового поля вокруг меня вдруг угасло, отдав свою
энергию моему телу, на мгновение пронзив меня раскаленными клинками,  и  я
стал силен, как никогда. И волен - волен уничтожить всех.
   Сойдя с того места, где был заточен, я подступил  к  Золотому,  скрючив
пальцы, как когти хищной рептилии. Он ничуть не испугался,  лишь  чопорно,
высокомерно приподнял одну бровь.
   - Стой, Орион. Я _приказываю_ тебе остановиться!
   Подо мной вдруг словно разверзлись трясины топких, зыбучих песков; шаги
мои замедлились. Я покачнулся,  будто  преодолевая  сопротивление  вязкого
жидкого цемента. И тут же во  мне  забурлила  новая  сила,  всколыхнувшись
жаркой волной, будто адский ветер, дохнувший из  глубин  земли.  Ринувшись
через невидимый барьер, я ухмыльнулся, увидев, как внезапный страх стер  с
лица Золотого чопорное самодовольство.
   Я вошел в сверхбыстрый режим, и все вокруг  замедлилось.  Я  видел  два
ручейка пота, струившихся по широкому гладкому лбу  Золотого,  видел,  как
глаза Зевса округлились от необоримого ужаса, как могучий Арес  неуверенно
пятится от меня, как Афродита и Гера  поворачиваются,  чтобы  броситься  в
бегство, как остальные творцы в отчаянии таращатся на меня.
   Я протянул скрюченные пальцы к горлу Золотого.
   - Орион,  не  надо!  -  закричала  Аня.  В  ритме  моего  сверхбыстрого
восприятия ее  голос  прозвучал  как  долгий,  раскатистый  звон  дальнего
колокола.
   Я повернулся к ней, и Золотой торопливо попятился.
   - Пожалуйста, Орион! - молила Аня. - Пожалуйста!
   Я замер, воззрившись на ее прекрасное, искаженное страданием лицо. В ее
бездонных серебристо-серых глазах не было ни тени страха  передо  мной.  Я
знал, что должен ее убить, убить их  всех.  Я  по-прежнему  любил  ее,  но
память о ее предательстве жгла мою душу каленым  железом.  Неужели  любовь
тоже вложена в меня вместе с остальными инстинктами? Быть может, пользуясь
этим, она управляет мной?
   Я стоял, раздираемый тремя противоречивыми стремлениями: прежде всего я
хотел принести смерть Золотому, моему собственному творцу, обрекшему  меня
на муки и страдания, которые он не осмелился принять сам. Мои  руки  снова
потянулись к его горлу, а Золотой все перебирал ногами, удаляясь  от  меня
медленно, как в кошмаре. Остальные творцы разбежались, хотя площадь теперь
была полностью ограждена энергетическим  экраном,  превращенным  Сетхом  в
непроницаемый черный барьер.
   Аня тянула руки ко мне, простыми словами приковав меня к месту, а  Сетх
все гнал меня вперед, нахлестывая мою душу телепатической плетью.
   Любовь. Ненависть. Послушание. Месть.  Владевшие  мной  силы  разрывали
меня на части. Время застыло. Золотой, с окаменевшим в  гримасе  ярости  и
страха лицом, сфокусировал свой разум на мне,  будто  мощный  луч  лазера,
вкладывая каждый джоуль своей энергии в попытку подчинить меня своей воле.
И чем больше его энергии обрушивалось на меня, тем  больше  свирепой  мощи
вливал в меня Сетх,  высасывая  ее  из  генераторов,  питавших  город.  Он
заставлял меня преодолеть вложенные Золотым рефлексы,  вынуждая  вцепиться
своему творцу в горло и сокрушить его.
   Каждый тянул меня в свою  сторону,  раскалывая  рассудок  на  части.  Я
словно очутился на перекрестье огня двух обезумевших армий или превращался
в кровавые лохмотья на дыбе, растягиваемой двумя маньяками.
   Аня стояла рядом со мной, в глазах ее плескалась мольба,  она  кричала,
но я ее не слышал.
   "Повинуйся мне!" - вспарывал мое сознание приказ Золотого.
   "Повинуйся мне!" - беззвучно грохотал Сетх.
   Оба накачивали в меня все больше и больше собственной  энергии,  словно
два мощнейших лазера, сфокусированных на беспомощной, беззащитной мишени.
   - Воспользуйся их энергией! - наконец услышал я голос Ани. - Поглоти их
энергию и воспользуйся ею _сам_!
   Из глубочайших тайников души эхом откликнулся ей пробужденный  голос  -
полный боли, отчаяния, искаженный страданием.
   "А как же я? - кричал он. - Как же я, Орион? Я, сам. Должен ли  я  быть
орудием преднамеренного геноцида? Должен ли до скончания веков  оставаться
марионеткой,  за  ниточки  которой  дергают  то  мой  создатель,  то   его
непримиримый  враг?  Когда  же  Орион  будет   свободен,   когда   заживет
человеческой жизнью?"
   - НИКОГДА! - взревел я.
   И ощутил  изумление  Сетха,  шок  Золотого,  каким-то  шестым  чувством
уловил, что Аня, затаив дыхание, ждет, что будет дальше.
   Вся их энергия вливалась в меня. Вся их мощь - и  ослепительное  сияние
Золотого, и адское пламя ярости Сетха. И сияние глаз Ани.
   - Никогда! - снова выкрикнул я. - Больше  никогда  не  подчинюсь  я  ни
одному из вас! Я избавляюсь от вас обоих! Сейчас же!
   И раскинул руки, словно разрывая сковывавшие меня цепи,  отшвыривая  их
прочь.
   - Я свободен от вас обоих! - зарычал я на  них:  на  застывшего  передо
мной Золотого, на неистовствовавшего  в  моем  мозгу  Сетха.  -  Вы,  оба,
ступайте в преисподнюю!
   Ошеломленный Золотой  разинул  рот.  Выражение  ожидания  на  лице  Ани
сменилось улыбкой, она шагнула ко мне...
   Но я еще слышал яростный голос Сетха:
   "Нет, вероломный примат! В преисподнюю отправишься ты один!"



        "30"

   Меня вдруг закрутило, понесло, я обрушился в вакуум,  звезды  огненными
росчерками закружились вокруг меня. Площадь, город, Земля -  все  пропало,
как не было. Я  остался  один  в  ужасном  холоде  и  пустоте  межзвездных
пространств.
   Нет,  не  совсем  один.  Я  по-прежнему  ощущал  буйство   исступленной
ненависти Сетха, хотя он больше не правил мной изнутри.
   И в черноте вакуума я разразился беззвучным  хохотом,  мысленно  бросив
Сетху:
   "Ты можешь терзать мое тело, но больше не сможешь им повелевать! Можешь
послать меня в свой ад, но не сумеешь заставить подчиниться себе!"
   Он взвыл от гнева,  и  даже  звезды  содрогнулись  от  неистовства  его
ярости.
   "Орион!" - мысленно окликнула меня Аня,  и  ее  зов  прозвенел,  словно
серебряный колокольчик в чаще леса,  словно  прохладный  чистый  родник  в
жаркий июльский полдень.
   Я открыл свое сознание ей навстречу, в  единой  миллисекундной  вспышке
озарения передав все, что испытал, все, что узнал о Сетхе и его  замыслах.
Я ощутил, что она  приняла  информацию,  видел  своим  внутренним  взором,
насколько она потрясена мыслью, что гибель была так близка.
   - Ты спас нас!
   - Тебя, - поправил я. - До остальных мне дела нет.
   - Но все же ты... ты считал, что я предала тебя.
   - Ты предала меня.
   - И все равно спас?
   - Я люблю тебя, - просто ответил я, ибо это была  чистейшая  правда.  Я
любил и люблю  ее,  безоговорочно  и  навечно.  Теперь  я  знал,  что  это
свободный выбор моего сердца, а не впечатанный Золотым безусловный рефлекс
и не рычаг воздействия, встроенный в мое сознание  Аней.  Я  избавился  от
всех рычагов и ниточек, и все равно любил ее, несмотря ни на что.
   - Орион, мы пытаемся вытащить тебя обратно.
   - Пытаетесь спасти меня?
   - Да!
   Я  едва  не  рассмеялся,  растворяясь  в  абсолютном  холоде   мирового
пространства. Звезды по-прежнему вертелись вокруг, словно я вдруг очутился
в  центре  грандиозного   калейдоскопа.   Но   теперь   я   заметил,   что
одна-единственная звезда  не  участвует  в  огненном  хороводе,  оставаясь
недвижимым,  идеальным  центром  моей  кружившейся  вселенной.  Имя   этой
кровавой звезде - Шеол. Бурля и кипя, она тянула меня к себе.
   Ну  конечно!  Сетхова  преисподняя.  Он  швырнул  меня  в  центр  своей
умиравшей звезды, чтобы уничтожить меня окончательно и бесповоротно, чтобы
не уцелел ни единый атом моего существа.
   Аня постигла его замысел одновременно со мной.
   - Мы стараемся изо всех сил, -  с  лихорадочной  поспешностью  сообщила
она.
   - Нет! - приказал я. - Пошлите меня прямо в звезду. Влейте в  меня  всю
энергию, которая есть в вашем распоряжении, и вонзите меня прямо в  тухлое
сердце Шеола.
   В этот жуткий момент, летя в бесконечности, где застывает само время, я
вдруг осознал, как мне следует поступить. Я сделал выбор,  не  понуждаемый
никем - сам, по доброй воле.
   Моя связь с Аней была двухсторонней. Что знала она,  то  знал  и  я.  Я
понял, что  она  любит  меня  всем  сердцем,  истинной  любовью  богини  к
смертному. Но это было не все. Я понял, как можно уничтожить  и  Сетха,  и
всю его  планету,  и  даже  его  звезду,  тем  самым  устранив  опасность,
угрожавшую Ане и остальным творцам. Пусть  мне  нет  до  них  дела,  пусть
неприязнь к самозванцу Золотому не угасла, но я раз и навсегда  покончу  с
Сетхом, который стремится убить Аню. Чего бы мне это ни стоило.
   Она поняла, что я хочу сделать.
   - Нет! Ты погибнешь! Мы не сможем восстановить тебя!
   - Какая разница?! _Выполняйте!_
   Любовь и ненависть -  чувства-близнецы,  две  силы,  приводящие  в  ход
вечный двигатель человеческих страстей, присущи лишь созданиям  с  горячей
кровью. Я любил Аню, любил, несмотря на ее предательство. Знал, что так не
может продолжаться;  хотя  нам  и  удалось  похитить  несколько  мгновений
счастья, быть вместе вечно нам не дано. Лучше  уж  положить  всему  конец,
навек покончив с болью и страданиями жизни, а взамен принести моей любимой
в дар жизнь вечную.
   А еще я ненавидел Сетха. Он унизил меня, истерзал мое тело и мою  Душу,
низвел до роли послушного автомата. Будучи человеком, я ненавидел  его  со
всей непримиримой яростью, на которую способно наше племя. Моя ненависть к
нему простиралась сквозь все эпохи, сквозь бездонные пропасти, разделявшие
наши миры и наши племена, сквозь все пространства и  времена.  Моя  смерть
бесповоротно развеет его  надежды;  пылкая,  кипевшая  в  крови  ненависть
подсказывала мне, что моя смерть - ничтожно малая цена за уничтожение  его
и его народа.
   Усилием воли  я  остановил  вращение  тела  и  стрелой  послал  себя  к
бурлившему багряному Шеолу.
   "Гибель ждет не только меня, - думал я. - Гибель ждет не только Сетха и
его мерзостное отродье - погибнет и его планета, и даже ее светило. И  эту
погибель принесу я".
   Сетх слишком поздно понял, что утратил контроль  над  моим  телом.  Его
охватило изумление, смешивавшееся с отчаянием и паникой.
   "Все твои речи от начала и до конца были ложью,  -  мысленно  сказал  я
ему. - Теперь я поведаю тебе одну окончательную истину. Твоему миру конец.
Вот!"
   Вея энергия, которую творцы могли взять у  тысяч  звезд  на  протяжении
всех веков континуума,  была  сконцентрирована  на  мне.  Мое  тело  стало
средоточием сил, способных развеять в пыль целые планеты, взорвать звезды,
даже вспороть саму ткань пространственно-временного континуума.
   Разгоняясь, я мчался сквозь пространство к кроваво-красному Шеолу - уже
не человеком, а ослепительной  молнией  безумного  накала,  целя  прямо  в
гнилое сердце умиравшей звезды. Щупальца  бушевавшей  плазмы  тянулись  ко
мне. Сиявшие ионизированным газом протуберанцы вздымались над поверхностью
звезды, выгибались арками, будто врата печей для сожжения живых  душ.  Уже
лишившись тела, я все еще видел клокотавшую поверхность звезды, булькавшую
и пенившуюся, будто колоссальный ведьмин котел. Меня пронизывали магнитные
поля, способные без труда мять несокрушимую сталь,  будто  воск.  Огненные
фонтаны обрушивали на меня целые потоки смертельной радиации, словно  Шеол
пытался защититься от меня.
   Напрасно.
   Я низринулся в коловращение бушевавшей плазмы, отыскивая плотное  ядро,
где атомы сливаются вместе, порождая  гигантскую  энергию,  поддерживавшую
горение звезды. С мрачным удовлетворением я убедился, что Шеол уже умирает
сам  по  себе,  что  его  ядерная  топка   горит   неровными   всполохами,
потрясавшими звезду, балансировавшую на тонкой  грани  между  угасанием  и
взрывом.
   - Я помогу тебе умереть, - провозгласил я,  обращаясь  к  звезде.  -  Я
положу конец твоим мучениям.
   Все глубже и глубже уходил я сквозь слои сгущавшейся  плазмы,  прямо  к
сердцу Шеол а, где элементарные частицы сжаты настолько плотно, что  алмаз
по сравнению с ними мягок, как глина. Все глубже и глубже  в  бездны  ада,
где  невероятное  тяготение  раздавливало  даже  атомы,  и  дальше  вглубь
пробивал я путь сквозь потоки  жесточайшего  гамма-излучения  и  нейтрино,
глубже, к страшному ядру звезды, где тяжелые атомные  ядра  создают  такие
температуры и давления, что не выдерживают их сами.
   И там я дал выход всей  заключавшейся  во  мне  энергии,  будто  вонзил
клинок в сердце непримиримого, заклятого врага. Словно  прекратил  мучения
безнадежно больного.
   Шеол взорвался. Я умер.



        "31"

   Наступил момент полнейшей,  окончательной  гибели.  Звезда  взорвалась,
извергая энергию, направленную мной в ее сердце,  и  я  вдруг  понял,  что
творцам известно куда больше, чем мне.
   Я умирал. В неистовой, невообразимой круговерти мое тело разлетелось на
мельчайшие части; даже атомы, составлявшие некогда мое естество,  даже  их
ядра  разлетелись  странными,  эфемерными   частицами,   вспыхнувшими   на
неуловимую долю секунды, а затем обратились в призрачную чистую энергию.
   Но мое сознание не исчезло. Меня терзали все муки ада - Шеол  взорвался
не один раз; он взрывался снова и снова.
   Само время разорвалось вокруг меня. Я завис в  бесконечности,  сохранив
лишь сознание, а планеты закружились вокруг  Солнца  в  бешеном  хороводе,
превратившись  в  метеоры,  дуги,  круги   света,   разноцветные   обручи,
отражавшие золотое великолепие центрального светила.
   Миллионы лет проносились перед моим ставшим богоравным взором. Лишенная
телесной оболочки, та сущность разума, которая  и  есть  я,  в  мельчайших
подробностях пронаблюдала, к чему привела гибель Шеола.
   Не без изумления осознал я, что уничтожил звезду не полностью. Она была
слишком мала, чтобы в единой вспышке стать сверхновой, пережить катаклизм,
после которого не остается ничего, кроме крохотного  пульсара.  Нет,  Шеол
потрясла куда менее  сокрушительная  катастрофа,  которую  позднее  земные
астрономы назовут вспышкой новой.
   Но все-таки сокрушительная.
   Первый взрыв сорвал со звезды внешнюю оболочку.  Шеол  вдруг  засверкал
ослепительно ярко; сияние его стало видно за тысячи световых лет.  Газовая
оболочка  звезды  расширилась,   охватив   единственную   планету   Шайтан
испепеляющими объятьями смерти.
   Небо над этой сумрачной, пыльной планетой вдруг засветилось ярче тысячи
солнц. Все, что могло гореть  на  ее  поверхности,  мгновенно  запылало  -
деревья, кусты, травы, животные вспыхнули  факелами.  Но  пламя  мгновенно
угасло, как только испарилась сама атмосфера Шайтана, сметенная  в  космос
немыслимым жаром. Ничтожные капли воды, имевшейся на поверхности  планеты,
мгновенно выкипели.
   Жгучий жар ворвался в подземные  города  шайтаниан.  Миллионы  рептилий
окончили свою жизнь в муках, хрипя  иссушенными,  выжженными  легкими.  За
считанные секунды весь воздух улетучился, и спасшиеся от огня задохнулись;
легкие  их  лопались,  глаза  вылезали  из  орбит.  Старейшие,  крупнейшие
патриархи издыхали, шипя и визжа от боли, разделив участь ничтожнейших  из
своих клонов.
   Скалы на  поверхности  Шайтана  плавились,  горы  растекались  огненной
лавой, стремительно застывая громадными стеклянными полями.  Сама  планета
стонала и содрогалась  от  потрясавших  Шеол  катаклизмов.  Ее  каменистая
пыльная поверхность совершенно очистилась от  всего  живого.  В  подземных
городах остались лишь обугленные  мумии,  на  века  защищенные  от  тления
идеальным вакуумом, уничтожившим все микроорганизмы на Шайтане.
   Но то был результат лишь первого взрыва Шеола.
   Тысячелетия пролетали в одно мгновение.  Миллионы  лет  проносились  за
одно биение пульса. Нет, у меня не было ни глаз, ни сердца, но целые эпохи
проносились  передо  мной,  как   кадры   киноленты,   прокручиваемой   на
невероятной скорости, а я взирал  на  них  с  божественной  высоты  своего
положения в пространственно-временном континууме.
   Шеол взорвался снова. И снова. Творцы не могли  позволить  этой  звезде
уцелеть. Энергия молниями била из межзвездной  бездны,  вонзаясь  в  самое
сердце  Шеола,  раздирая  его,  как   стервятник,   выклевывавший   печень
прикованной к скале жертвы.
   Каждый взрыв порождал импульс гравитации,  ударявший  по  Шайтану,  как
гигантский молот. Я видел землетрясения, прокатывавшиеся от одного  полюса
мертвой  безвоздушной  планеты  до  другого,  раскалывая  ее   поверхность
грандиозными трещинами.
   И наконец Шайтан распался. Когда Шеол сотряс очередной  взрыв,  планета
беззвучно разлетелась на куски в гробовой тишине безграничного вакуума - в
той тишине, которую так упорно хранили населявшие ее рептилии.
   Внезапно Солнечную систему заполнили осколки,  разлетавшиеся  в  разные
стороны. Одни были размером с малую  планету,  другие  -  всего-навсего  с
гору. С изумлением и ужасом взирал я на  то,  как  они  рушились  один  на
другой, взрывались, разлетались в щебень, отскакивали друг от друга, чтобы
столкнуться снова. Рушились они и на другие планеты,  бомбардируя  красный
Марс, голубую Землю и бледный, рябой лик Луны.
   Продолговатая скальная громада пробила тонкую кору Марса.  Растопленная
титаническим  соударением  мантия  извергла  целые  океаны  горячей  лавы,
разлившиеся по лику мертвой планеты, воспламенила огромные вулканы,  а  те
выбросили пепел, огонь и камни, усеявшие  половину  планеты.  Потоки  лавы
пробили  глубокие   русла   тысячемильной   длины.   Извергаясь,   вулканы
выбрасывали лаву и облака пепла выше тонкой марсианской атмосферы.
   Я обратил свое внимание к Земле.
   Сами взрывы Шеола почти не сказались на ней. С  каждой  новой  вспышкой
умиравшей звезды земные небеса озарялись по ночам  северными  сияниями  от
полюсов до самого экватора, когда плазменный ветер Шеола  наталкивался  на
защищавшее Землю магнитное  поле  и  будоражил  ионосферу.  Гравитационные
импульсы, расколовшие Шайтан, не тревожили Землю - четыре  миллиона  миль,
отделявшие погибшую планету от Земли, сводили гравитационные скачки  почти
на нет.
   Но осколки Шайтана едва не убили на Земле все живое.
   Целый миллион лет осколки Шайтана выпадали в земных небесах метеоритным
дождем. Чаще  это  были  крохотные  камешки,  сгоравшие  в  верхних  слоях
атмосферы и опускавшиеся на Землю невидимыми клубами  тончайшей  пыли.  Но
время от времени в сферу притяжения Земли попадали более крупные  осколки,
устремлявшиеся к ее поверхности, в падении воспламеняя целые континенты.
   Снова и снова истерзанную атмосферу  с  воем  пронзали  куски  камня  и
металла, будто полчища посланцев ада, потрясая Землю  страшными  взрывами.
Словно миллионы водородных бомб, взорванных разом, каждый из  колоссальных
метеоритов ударял планету с такой силой, что сбивал ее с оси.
   Упав на сушу, они поднимали облака пыли,  покрывавшие  целые  материки,
вздымавшиеся выше стратосферы и бросавшие тень на половину мира,  погружая
его во мрак, отрезая от солнечного света на долгие месяцы.
   А  если  они  рушились  в  море,  то  пробивали  тонкую  скальную  кору
океанического дна, добираясь до расплавленной  мантии.  На  месте  падения
глыб веками вздымались фонтаны пара, заслоняя  солнце  даже  плотнее,  чем
облака пыли от взрывов на суше.
   Климат планеты претерпел существенные изменения.  Некогда  теплую  воду
морей на полюсах сковал лед. Уровень вод упал по всей планете, и  обширные
неглубокие внутренние моря пересохли вовсе. Жившие на мелководье  существа
погибли; вымерли  и  нежные  водоросли,  и  могучие  утконосые  динозавры,
лишившиеся естественной среды обитания.
   А осколки Шайтана все сыпались на Землю, пробивая базальт коры, вызывая
обширные  землетрясения,  углубляя   трещины,   пересекавшие   поверхность
планеты.  С  ревом  вырастали  вулканические  цепи,  раскалывались   целые
материки. У меня на глазах родился и вырос Атлантический океан,  оттолкнув
Евразию и Африку от Америки.
   Гладкие равнины вспучивались горными  хребтами,  континентальные  плиты
материков сдвигались к наклонялись, климат неузнаваемо  изменился,  словно
планета пришла в неистовство. На месте залитых водой низменностей и  болот
поднимались высокие плато, окончательно истребляя многие виды  животных  и
растений, и без того  пострадавшие  от  непрестанных  ударов  из  космоса,
терзавших всю планету.
   Новые горные цепи преграждали путь воздушным потокам;  становилось  все
холоднее, на месте болот и внутренних морей образовались пустыни. Менялись
и океанские течения, огибавшие новые тектонические плиты,  выползавшие  из
трещин, расколовших половину планеты; старые же плиты втягивались обратно,
в жаркие объятия мантии, содрогаясь и вызывая  всеохватные  землетрясения,
уничтожавшие все больше мест на Земле, где теплилась жизнь.
   Будь у меня глаза,  я  бы  рыдал.  Тысячи  тысяч  видов  живых  существ
вымирали один за другим, безжалостно вычеркнутые из бытия  благодаря  мне,
благодаря именно моим деяниям. Уничтожив Шеол, развеяв Шайтан  в  прах,  я
стер с лица всей Земли  тварь  большую  и  малую,  зверя  земного  и  рыбу
морскую, животное и растение.
   От полюса до полюса уходили  в  небытие  целые  роды  микроскопического
планктона,  целые  семейства  растений  оказывались  на  грани  полнейшего
исчезновения. Элегантные аммониты, сто миллионов лет назад сумевшие выжить
в истребительной  оргии  Сетха,  вымерли  и  навсегда  исчезли  из  списка
живущих.
   И динозавры - все  до  последнего.  Неистовые  гиганты  тираннозавры  и
кроткие гадрозавры, тяжеловесные трицератопсы и птицевидные стенонихозавры
- все ушли, ушли невозвратно, ушли навек.
   Я не хотел их истреблять - и все-таки ощущал за собой неискупимую вину.
Это мой гнев на Сетха и его соплеменников  повлек  за  собой  неисчислимые
страдания, неисчислимые смерти. За мою личную месть Сетху Земля  заплатила
непомерную цену.
   Я опять окинул взглядом новую Землю.  На  полюсах  заискрились  ледяные
шапки.  Рваные  очертания  материков  обрели   знакомый   вид,   хотя   их
расположение пока не совпало с  привычным.  Атлантический  океан  все  еще
разрастался, от Исландии  до  Антарктиды  разверзся  разлом,  вспыхивавший
огоньками цепи вулканов. Северная и Южная Америки еще не сомкнулись, а  на
месте будущего Средиземного моря колыхались травы обширной равнины.
   И вот уже я увидел стройный, высокий лиственный лес под ясными голубыми
небесами. Бомбардировка обломками Шайтана наконец-то завершилась.
   По лесу текла тихая речушка. Деревья подступали к  самым  берегам.  Дул
ветерок, и цветы будто в  ответ  кивали  красными,  желтыми  и  оранжевыми
головками, а пчелы деловито собирали мед.  Черепахи  с  плеском  ныряли  в
воду, пугая сидевших неподалеку лягушек; те  поспешно  убегали  в  заросли
камыша.
   В небе кружили пышно оперенные птицы. А на высокой ветке сидел мохнатый
зверек, смахивавший на крысу, тревожно поблескивая бусинками глаз и поводя
носом.
   "Вот и все, что  осталось  от  земной  жизни,  -  подумал  я.  -  После
устроенной мной катастрофы все придется начинать сначала".
   До меня вдруг дошло, что я непреднамеренно пропустил  Землю  сквозь  ад
кромешный, очистив ее для собственного племени, как прежде Сетх вычищал ее
для своих рептилий. Эта  похожая  на  крысу  тварь  -  млекопитающее,  мой
предок, предок всего человечества, праотец самих творцов.
   И снова я понял, что творцы воспользовались мной в своих целях. Я отдал
свое тело, свою жизнь не  только  ради  уничтожения  Шайтана,  но  и  ради
очистки Земли и подготовки ее к распространению  млекопитающих  и  приходу
человека.
   "Точь-в-точь как собирался поступить я. - Голос Сетха снова зазвучал  в
моем рассудке. - Я не погиб, Орион. Я живу на Земле со  своими  слугами  и
рабами - благодаря тебе!"




        "ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЗЕМЛЯ"

                                Пусть много сделано, но большее грядет;
                                Пусть нет уж буйной мощи первозданной,
                                Сдвигавшей гор хребты и небосвод,
                                Пусть гнемся мы под бременем невзгод,
                                Но мы не сломлены, и в сердце нет изъяна.
                                Влечет нас гордый дух наперекор ненастьям,
                                Бороться и искать, найти и не сдаваться!


        "32"

   Сетх жив!
   Эта мысль каленым железом прожгла мое сознание. Он пережил  истребление
своего племени, своей планеты, своей звезды. Он все еще живет. На Земле.
   Я уничтожил Шеол и Шайтан, истребил на Земле большинство его  творений.
Все впустую. Я не сумел убить Сетха.
   "Я найду тебя, - мысленно откликнулся я. Бестелесный, сохранивший  лишь
сущность своего разума, я бросил вызов своему заклятому врагу. -  Я  найду
тебя и уничтожу раз и навсегда".
   "Приди и попробуй, - тотчас же откликнулся  Сетх.  -  Мне  не  терпится
повстречаться с тобой в последний раз".
   Его   разум   ярким   лучом   полыхал   на   фоне   бездонной   черноты
пространственно-временного континуума. Я постиг, в каком времени  и  месте
он находился. Собрав всю свою волю до капли, я сосредоточился на  Сетхе  и
послал себя сквозь путаницу временных и пространственных линий в то  место
и время, где находился он.
   Волна абсолютного холода, мгновение безмерной тьмы и ледяной стужи -  и
я снова открыл глаза и втянул в легкие воздух.
   Я лежал навзничь; мое обнаженное тело покоилось на теплой мягкой земле.
Вокруг высились стройные деревья,  а  ветерок  доносил  ароматы  цветов  и
сосен. Послышалась мелодичная птичья трель. Сжав пальцы, я притянул к лицу
благоухающую траву.
   Да. Я снова в Раю.
   Сев, я огляделся. Я находился на  пологом  склоне.  Вдали  брела  бурая
медведица, а за ней меховыми шариками катились  медвежата.  Остановившись,
медведица вскинула голову и принюхалась. Если мой запах и  встревожил  ее,
то виду она не подала, а просто побрела дальше, уводя медвежат.
   Я Орион Охотник, воскресший из мертвых. Обнаженный, одинокий, я  должен
отыскать  чудовище  по  имени  Сетх  и  убить  его.  Убить  его,  как   он
намеревается убить меня. Под корень истребить его  и  его  племя,  как  он
намеревается истребить под корень мое племя, род людской.
   Мрачно улыбнувшись, я встал и  медленно  пошел  вниз  по  склону  среди
высоких деревьев. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь качавшуюся  листву,
затеяли на земле веселую чехарду. Если это  действительно  один  из  лесов
Рая, то Сетх засел в своей цитадели у Нила.
   Солнце было еще слишком  высоко,  чтобы  сориентироваться  по  сторонам
света, поэтому я просто  пошел  вдоль  русла  первой  попавшейся  речушки,
решив, что она должна вывести меня  к  Нилу.  Мне  предстояло  долго  идти
пешком, но, как говорил Сетх, время ничего не  значит  для  того,  кто  по
малейшей прихоти может переноситься по континууму. "Терпение, - твердил  я
себе. - Терпение".
   Шли дни за днями, а я все шагал в одиночестве, не встречая ни людей, ни
рептилий Сетха. В те времена население не отличалось плотностью; наверное,
в  раннем  неолите  на  Земле  жило  меньше   миллиона   человек.   Первый
демографический взрыв произошел после того, как люди  перешли  к  оседлому
земледелию. Я неустанно  задавал  вопрос,  сколько  своих  сородичей  Сетх
ухитрился вывезти с Шайтана? Сотни? Тысячи?
   Мне было известно, что он доставил сюда динозавров из мезозойской  эры:
встреченные мною ранее ящеры  и  боевые  драконы  являлись  зауроподами  и
карнозаврами из мелового периода.
   Впрочем, леса Рая вовсе не пустовали. Животные встречались чуть  ли  не
на каждом шагу - от крохотных хлопотливых мышей  до  громогласно  рыкавших
львов. При помощи одних лишь палок и камней я вскоре изготовил себе вполне
сносное копье и ручное рубило. На второй день у меня уже была  непросохшая
шкура оленя для изготовления набедренной повязки, а к  исходу  недели  мой
гардероб пополнился импровизированным жилетом  и  поножами,  перевязанными
бычьими жилами.
   Конечно, я чувствовал полнейшее одиночество,  но  оно  было  мне  не  в
тягость. Одиночество дало мне  передышку,  я  отдыхал,  предчувствуя,  что
впереди меня ожидает масса тревог и опасностей. Связаться с творцами я  не
пытался, памятуя, что мысленный сигнал послужил бы  для  Сетха  путеводным
лучом, который указал бы ему, где я нахожусь. Я же хотел как можно  дольше
продержать его в неведении, пока не пробил час.
   Он знал, что я здесь. День за днем я видел паривших в  голубизне  небес
птерозавров. Пока я не выйду из леса, им меня не разглядеть  -  лиственный
кров леса прекрасно скрывает меня от их внимательных глаз.
   Я часто ломал голову, где сейчас творцы, знают ли, что я затеваю. Или в
этой точке пространственно-временного континуума они разбегаются  по  всей
галактике, все еще удирая после капитуляции Ани?
   Думал я и об Ане - о  том,  как  она  предала  меня  на  одном  отрезке
времени, но клялась в любви на другом. Следит ли она за мной или  убегает,
спасая собственную жизнь? Узнать этого я никак не мог и,  правду  сказать,
ничуть не огорчался. Все как-нибудь разрешится после, когда я разберусь  с
Сетхом. Если выживу, если сумею его уничтожить раз и  навсегда,  то  смогу
предстать перед Аней и остальными творцами. А до  той  поры  мне  придется
полагаться лишь на себя; иного я и не желал.
   Как я ни старался, мне не удавалось  понять,  каким  образом  творцы  в
одной эре убегают, спасая собственную жизнь, а  в  другой  мирно  живут  в
своем городе-мавзолее. И каким  образом  Сетх  оказался  в  каменном  веке
живым, раз его родная планета полностью уничтожена?
   "Да и как тебе понять?! - вновь  зазвучал  в  моей  памяти  насмешливый
голос Золотого. - Я не вкладывал в тебя дар подобного понимания.  Даже  не
пытайся, Орион. Ты создан, чтобы служить моим охотником, моим воителем,  а
не философствовать о пространственно-временном континууме".
   Я ограничен. Ущербен изначально. И все-таки я изо всех  сил  тянулся  к
пониманию.    Мне    вспомнилось,     как     Золотой     говорил,     что
пространственно-временной  континуум   полон   течений   и   круговоротов,
непрерывно менявших направление и даже поддававшихся воздействию.
   Я устремил взгляд на речушку, вдоль которой брел уже не первую  неделю.
Она уже разрослась до размеров приличной реки, плавно  и  тихо  неся  свои
воды к Нилу. Для меня время подобно реке - прошлое у истока, будущее  вниз
по течению, - реке, которая течет в одном направлении,  чтобы  причина  не
опережала следствие.
   Но от творцов я узнал, что время на самом деле подобно океану,  который
соединяет  все  точки  пространственно-временного  континуума.  По   этому
бескрайнему  океану  можно  плыть  в  любом  направлении,  подчиняясь  его
собственным  течениям  и   приливам.   Причина   отнюдь   не   обязательно
предшествует следствию, хотя зависевшее от времени  существо  вроде  меня,
воспринимающее время линейно, всегда видит причину первой.
   Ночь за ночью я вглядывался в небо. Шеол по-прежнему был на  месте,  но
выглядел тусклым и блеклым, не считая одной ночи, когда  он  вдруг  засиял
так ярко, что на Землю легли четкие тени. На следующий день он все еще был
различим до самого полудня. Затем снова угас.
   Сопутствовавшая  Солнцу  звезда  все  еще   взрывалась,   сбрасывая   в
космическое пространство целые слои плазмы. Она будет обнажаться  слой  за
слоем, как луковица, пока  не  останется  одно  лишь  центральное  ядро  -
слишком холодное, чтобы там протекали  термоядерные  реакции,  необходимые
для горения звезды. Творцы все еще занимались его уничтожением,  укрывшись
в безопасности отдаленного будущего.
   Меня окружали знакомые места.  Я  здесь  уже  бывал  прежде.  Почти  до
полудня  я  шел  вдоль  берега  реки,  по  пути  узнав   крепкую   березу,
склонившуюся над  спокойной  гладью  воды.  Дальше  я  отметил  валун,  до
половины скрытый высокими стеблями травы и кустами ягодника. Перед валуном
на  земле  зияла  черная  круглая   проплешина   кострища.   Мы   с   Аней
останавливались здесь.
   Выпрямившись во весь рост,  я  ощутил  дыхание  ветра,  вдохнул  аромат
цветов и сосен. Нежно-голубой бархат  неба  прочеркнула  прозрачная  серая
полоска, вытянувшаяся  по  ветру.  Моих  ноздрей  коснулся  слабый,  почти
неразличимый запах дыма. До знакомой деревни осталось не больше двух  дней
пути.
   Свернув от реки, я направился в сторону деревни Крааля и Ривы -  людей,
которые меня предали.
   Обычно я охотился на вечерней заре, когда животные приходили к реке  на
водопой. Хотя к закату река осталась далеко позади,  я  отыскал  небольшое
озерцо и затаился в кустах орешника, дожидаясь, когда  появится  животное,
которое я добуду себе на ужин. Ветер дул мне в лицо, так  что  даже  самая
чуткая лань не могла бы уловить мой запах. Храня полнейшую  неподвижность,
укрывшись за ветвями, я выжидал.
   Над моей головой пели сотни птиц,  провожая  заходившее  солнце,  когда
первые звери осторожно приблизились к воде. Сначала  показались  несколько
белок, тревожно подергивавших хвостами. Затем к ним присоединились  мелкие
пушистые зверьки - то ли бурундуки, то ли похожие на них создания.
   Затем появились олени, грациозно выступив из тени под деревьями,  чутко
впивая воздух ноздрями и вглядываясь в лиловый  сумрак  большими  влажными
глазами. Я сжал копье покрепче, но не двинулся с места - не из симпатии  к
ним, а потому, что они остановились по другую  сторону  озерца.  С  такого
расстояния быстроногих животных мне не убить.
   Тут позади меня послышалось ворчливое хрюканье,  чуть  ли  не  рычание.
Оглянувшись через плечо, я  увидел,  как  задрожали  ветви  кустов,  затем
оттуда показался огромный бурый  кабан.  Клыки  его  вполне  сошли  бы  за
кинжалы.  Выразив  свое  равнодушие  ко  мне  угрюмым   хрюканьем,   кабан
проковылял мимо и направился по песку к воде.
   Людей он не боялся - должно быть, еще не встречался с ними. И больше не
встретится.
   Нагнув голову, кабан принялся  шумно,  с  хлюпаньем  пить  воду.  Одним
плавным движением я встал во весь рост, подняв копье над головой, и обеими
руками вогнал его кабану в спину как раз под лопаткой. Закаленное  обжигом
деревянное острие пробила крепкую шкуру, скользнув сквозь легкое к сердцу.
   Кабан рухнул, не издав ни звука. Напуганные моим появлением олени по ту
сторону озерца отскочили на пару футов, но вскоре вернулись к воде.
   Мысленно поздравив себя с легкой добычей,  я  приступил  к  неприятному
занятию - начал свежевать тушу своими каменными орудиями.
   Но обрадовался я слишком рано.
   Первыми  опасность  заметили  олени.  Вскинув  головы,  они  тотчас  же
умчались в лес. Я не  обратил  на  это  внимания,  склонившись  над  своей
добычей и энергично разделывая ее в предвкушении свиного жаркого.
   Затем  сзади  послышался  тяжелый,  раскатистый  рык,  издать   который
способны   были   лишь   могучие   легкие   крупного   хищника.   Медленно
развернувшись, я увидел украшенного  косматой  гривой  саблезубого  тигра,
взиравшего на меня лучистыми золотыми глазами. Из уголка пасти, в  которой
сверкали два ятагана клыков, сбегала струйка слюны.
   Ему нужна была моя добыча. Будто мои боявшиеся испачкать  руки  творцы,
он позволил мне сделать  всю  грязную  работу,  а  теперь  горел  желанием
воспользоваться ее плодами.
   Бросив взгляд на погруженные в сумрак кусты,  я  попытался  определить,
пришел ли самец в одиночку, или в кустах его  поджидает  подруга,  готовая
наброситься на меня в любой момент.  Похоже  было,  что  он  пришел  один.
Приглядевшись к хищнику пристальнее, я заметил обтянутые рыжеватой  шкурой
ребра. Припадая на заднюю лапу, тигр шагнул ко мне.
   Он то ли болен, то ли  ранен,  то  ли  слишком  стар,  чтобы  охотиться
самостоятельно. Этот гордый зверь опустился до того, что  готов  подбирать
чужие объедки, отпугивая охотников от дичи.
   Впрочем, хоть он  и  болен,  его  клыки  и  когти  еще  сохранили  свою
убийственную остроту. Как только я осознал, что мое копье лежит на земле и
я  не  могу  дотянуться  до  него,  чувства  мои  обострились  и   реакции
многократно ускорились.
   Если я встану и двинусь прочь, есть шансы, что саблезубый тигр займется
тушей кабана и оставит меня в покое. Но  если  он  вздумает  броситься  на
меня,  то  поворачиваться  к  нему  спиной  глупо.   Пожалуй,   это   лишь
спровоцирует нападение.
   Зверь сделал еще шаг и снова зарычал.  Его  хромота  явно  бросалась  в
глаза - левая задняя лапа у него повреждена.
   Я вовсе не намеревался отдавать свой ужин  этому  мошеннику.  Медленно,
уставившись немигающим взглядом в глаза противника, я потянулся  к  копью.
Едва пальцы мои коснулись обструганного древка, как тигр решил  перейти  к
более активным действиям.
   И прыгнул на меня. Схватив копье,  я  припал  к  земле,  откатившись  в
сторону. Несмотря на хромоту, тигр всеми четырьмя  лапами  приземлился  на
кабанью тушу, мгновенно развернулся и бросился на меня.
   Уперев копье древком в землю, я нацелил острие тигру в глотку.  Он  сам
налетел на копье, собственным весом загнав острие поглубже. Хлынула кровь,
тигр  издал  придушенный,  булькающий  рев,  пытаясь  дотянуться  до  меня
передними лапами. Прежде чем я отскочил, бросив копье, он успел  полоснуть
меня когтями по груди.
   Зверь визжал и катался по  земле,  пытаясь  извлечь  засевшее  в  горле
копье. Я поспешно отбежал в  сторонку,  оставшись  совершенно  безоружным.
Теперь я мог лишь беспомощно смотреть, как саблезубый тигр терзал  когтями
древко, а жизнь его вытекала вместе с  кровью,  которая  ручьями  лила  на
землю.
   Такой ужасной смерти не пожелаешь и врагу. Потеряв голову, я вскочил  и
бросился к мучившемуся животному. Затем,  ухватившись  за  древко,  мощным
рывком выдернул копье из страшной раны тигра. Мы  оба  взревели  от  лютой
ненависти и яростной любви, и я вонзил копье ему в сердце.
   Налегая на древко, я видел, как свет жизни, мерцавший  в  его  опаловых
глазах, угас. В душе моей стыд смешивался с ликованием. Я прикончил тигра.
Я покончил с его мучениями.
   Но, взглянув на это некогда благородное  тело,  я  вдруг  осознал,  что
скоро шакалы и прочие стервятники придут терзать его разлагавшуюся  плоть.
Смерть не бывает достойной. Достойной может быть только жизнь.



        "33"

   Вот так получилось, что к деревне Крааля я подходил, накинув на  голову
и плечи шкуру саблезубого тигра.
   Путевым  указателем  мне  служило  серое  облако  дыма,  жирным  мазком
протянувшееся по кристально  чистому  небосводу.  Поначалу  я  думал,  что
деревня сильно разрослась со времени моего ухода, но на второй день понял,
что это не дым очагов - слишком  уж  он  густой,  к  тому  же  курится  не
переставая. Я начал опасаться самого худшего.
   К полудню в воздухе повеяло смертью - жирным,  едким  смрадом  горелого
мяса. Вдалеке в небе замаячили кружащие вдалеке птицы - не  птерозавры,  а
стервятники.
   Уже под вечер, продравшись  сквозь  колючие  кусты,  я  увидел  деревню
Крааля, выжженную дотла. От хижин остались лишь  груды  дымившихся  углей,
земля  закоптилась,  а  посреди  деревни  высилась  груда  сожженных  тел,
обугленных до неузнаваемости. Стервятники все кружили в  высоте,  проявляя
терпение.  Птицы  дожидались,  когда  земля  остынет,  а  трупы  прекратят
дымиться и можно будет приступить к пиру.
   Опустившись на колени, я посмотрел на трехпалые отпечатки когтистых лап
динозавров и шайтаниан, испещрившие всю землю. Они ушли в северо-восточном
направлении - прямо к  крепости  Сетха  на  Ниле.  Среди  следов  рептилий
попадались и человеческие. Не все жители деревни были убиты.
   Выпрямившись, я взглянул на северо-восток. Так вот награда,  полученная
Краалем и Ривой за сотрудничество с Сетхом! Это чудовище сровняло  деревню
с землей, убив большинство жителей. Оставшихся в живых угнали в рабство.
   Мне захотелось, чтобы Крааль с Ривой  остались  среди  живых.  Я  хотел
найти их, хотел, чтобы они увидели меня; хотел узнать, как им  понравилась
сделка с дьяволом.
   Шагая в сторону крепости Сетха, я гадал об участи Крона, Ворна и прочих
освобожденных мною рабов. Убиты ли они или их вновь забрали в рабство?
   Остаток того дня и изрядную часть следующего я шагал по широкой  тропе,
вытоптанной в подлеске динозаврами. Сначала я хотел догнать их и плененных
ими людей, но вскоре одумался. Что толку пытаться освободить их? Это  лишь
насторожит Сетха, он узнает о моем прибытии. Будет лучше, если  я  застану
его врасплох; неожиданность должна помочь мне справиться с ним  при  нашей
встрече, которая станет последней.
   На закате следующего дня я заметил человеческие следы,  уклонившиеся  в
сторону  от  основной   тропы.   Динозавры   вели   своих   пленников   на
северо-восток, к крепости Сетха.  Их  путь  через  лес  пролег  строго  по
прямой, будто Римский тракт или полет стрелы.
   Но по крайней мере двоим удалось бежать от  поработителей.  Свернув  со
следа динозавров, я  двинулся  за  беглецами.  Всего  минут  через  десять
обнаружилось, что поверх их следов отпечатались  лапы  динозавра.  Значит,
предводитель ящеров отправил в погоню боевого дракона.
   Солнце уже опускалось за гряду невысоких холмов, когда я настиг их.  На
поляне стоял, съежившись от страха, коленопреклоненный мужчина,  а  позади
него дрожала женщина, прижимая к себе младенца. Перед ними я увидел одного
из  Сетховых  клонов  -  низкорослого,  чуть   выше   женщины;   судя   по
кирпично-красной чешуе, ящер едва достиг зрелости. У края поляны,  сверкая
голодным взглядом, присел на задние лапы двуногий дракон,  жуткой  головой
достигавший до верхушек молодых деревьев.
   Шайтанианин собирался убить мужчину, схватив его за  горло.  Между  его
когтями уже выступила кровь жертвы.
   - Оставь его! - выкрикнул я, вскинув копье над головой.
   Ящер обернулся, зашипев от изумления, а я изо всех  сил  метнул  копье.
Оно вонзилось ему в грудь, опрокинув навзничь, почти на головы  напуганных
людей.
   Дракон тоже обернулся ко  мне.  Сосредоточившись  на  нем,  я  на  одно
головокружительное мгновение увидел мир сквозь  его  вертикальные  зрачки:
коленопреклоненный человеческий самец  ошеломленно  уставился  на  мертвую
рептилию, самка прижимает к груди ребенка, а в  нескольких  ярдах  от  них
рослый, широкоплечий Орион - с пустыми руками, совершенно безоружный.
   Я повелел дракону идти догонять остальных, мысленно  нарисовав  картину
погони за козами, коровами и даже  медведями.  Он  запыхтел,  как  чайник,
встав во весь рост на мощных задних лапах. Дергая  головой  из  стороны  в
сторону, он переводил взгляд с меня  на  маленькое  семейство  и  обратно,
словно никак не мог решить, что делать. Мы  наверняка  представлялись  ему
легкой добычей. Я сосредоточился изо всех сил, направляя  его  куда-нибудь
подальше от нас. Наконец он развернулся и отправился в лес.
   Я  с  облегчением  перевел  дыхание,   затаенное   лишь   на   секунды,
показавшиеся мне часами. Мужчина мучительно старался встать.  Даже  издали
бросалось в глаза, что вся спина у него  исполосована  когтями  и  сочится
кровью. Я двинулся к ним  и  мертвому  шайтанианину,  чтобы  забрать  свое
копье.
   И узнал Крааля и Риву в тот же миг, когда они поняли, кто я такой.
   - Орион! - охнул Крааль, снова падая на колени.
   Рива широко распахнула глаза и еще крепче прижала  к  себе  ребенка.  Я
заметил, что она беременна снова.
   Промолчав,  я  подошел  к  издохшей  рептилии  и  выдернул   копье   из
чешуйчатого трупа.
   - Пожалей ее, Орион, - молил коленопреклоненный Крааль. - Отомсти  мне,
но пожалей Риву и мальчика.
   - Где мой кинжал? - Мне не хотелось больше ни о  чем  говорить  с  этим
хилым, хныкающим предателем. Впрочем, мне нечего было сказать ему.
   Крааль пошарил под прикрывавшей его тело грязной шкурой  и  трясущимися
руками протянул мне клинок вместе с ножнами и ремнем.
   - Ты, наверно, бог, - промолвил он, склоняя голову  к  моим  стопам.  -
Только бог может убивать этих чудовищ. Только бог может ходить в  тигровой
шкуре.
   - Бог я или человек, а вы меня предали.
   - А что ты сделал для нас? - огрызнулась  Рива,  глаза  которой  метали
молнии. - С той поры, как ты с нами, мы не знаем ничего,  кроме  смерти  и
разрушений.
   -  Когда  мы  встретились  впервые,  ты  была  рабыней.  Я  сделал  вас
свободными людьми.
   - Дичью для Сетха  и  его  дьяволов!  Как  раз  они-то  могут  свободно
преследовать, убивать и пытать нас, сжигать наши деревни дотла!
   - Вы решили служить Сетху. Вот вам  и  награда  за  верную  службу.  Вы
предали не только меня, вы предали весь свой народ. А Сетх предал вас. Все
справедливо.
   - Как ты с нами поступишь? - по-прежнему стоя на коленях, ныл Крааль.
   Склонившись, я рывком поднял его на ноги.
   - Я дам бой Сетху. Постараюсь истребить и его, и все его  племя,  чтобы
вы могли остаться здесь и жить свободными.
   Крааль лишь рот разинул.
   - Зачем тебе это? - с подозрением поинтересовалась Рива.
   - Я не хочу, чтобы этот мальчонка вырос рабом, -  усмехнулся  я.  -  Не
хочу, чтобы хоть один человек томился в рабстве у жестокого монстра.
   В тот вечер я остался на ночлег с ними. Они совершенно очевидно боялись
меня и никак не могли понять, что же побуждает меня оставить их в живых  и
сражаться  за  их  свободу  против  всемогущего  Сетха.  Попутно  они  мне
сообщили, что ребенка зовут Кааном.
   Как я и боялся, Сетх принялся методично, целенаправленно истреблять все
человеческие племена, которые сумел  найти.  Стыдясь  и  заикаясь,  Крааль
поведал мне, что прислужники Сетха относились к ним  хорошо,  пока  они  с
Ривой помогали демонам уводить в рабство целые  деревни.  Крона,  Ворна  и
прочих знакомых мне охотников постигла именно такая участь.
   - Но когда красная звезда начала вспыхивать и трястись в небесах,  Сетх
ужасно рассердился. Его демоны вырезали людей целыми деревнями  и  сжигали
дома дотла. В конце концов их драконы окружили  нашу  деревню  и  перебили
почти всех. Потом сожгли все дома, а нас погнали в рабство.
   - А вы попытались бежать, - подсказал я.
   - Рива побежала, а я за ней. Мы бежали что есть духу, но один дьявол со
своим драконом нашел нас. А потом ты явился, как бог, чтобы спасти нас.
   Рива молчала, хотя ее пристальный взгляд  в  сгущавшихся  сумерках  был
буквально прикован ко мне.
   - Сетх - источник зла, - объявил я. - Он намерен истребить всех нас  до
последнего. Кое-кого он берет в рабство, но  окончательной  наградой  всем
станет только смерть.
   - Ты хочешь сразиться с ним? - спросил, будто не  поверив  своим  ушам,
Крааль.
   - Да.
   - В одиночку? - со страхом уточнила Рива. Она  явно  опасалась,  что  я
заставлю их помогать мне.
   - В одиночку, - откликнулся я.
   - А жрица? Аня? Где она? Почему она не поможет тебе?
   - Она не может. Я должен встретиться с Сетхом один на один.
   - Тогда он убьет тебя. - Рива словно констатировала очевидный  факт.  -
Он убьет всех нас.
   - Не исключено, - признал я. - Но я все-таки постараюсь победить.
   Утром я распрощался с ними, пожелав им жить как можно лучше.
   - Когда-нибудь, - сказал я, - когда малыш Каан  уже  подрастет,  начнет
ходить и говорить, когда у ребенка, которого ты сейчас только  носишь  под
сердцем, прорежутся зубы, вы встретите похожих на себя  людей  и  поймете,
что с Сетхом покончено. Тогда вы наконец будете свободны.
   - А если вместо того Сетх убьет тебя? - спросила Рива.
   - Тогда его демоны и драконы намного раньше разыщут вас и убьют.
   Покинув  их  наедине  с  этой  ужасной  мыслью,  я  снова  двинулся  на
северо-восток.
   День за днем шагал я  в  одиночестве  по  лесам  Рая  навстречу  своему
свиданию с Сетхом,  миновав  по  пути  скалистую  котловину,  где  изобрел
вещающего бога. Прошел  и  две  деревни,  сожженные  и  опустошенные,  как
деревня Крааля. С людьми в Раю я не встретился больше ни разу.
   Демоны Сетха несли смерть и разрушения повсюду, уводя горстку  людей  в
рабство, а остальных убивая.  Он  решил  истребить  все  человечество,  не
считая кучки рабов. Он  собрался  заселить  землю  своими  отвратительными
слонами.
   Наконец я вышел к опушке и оглядел из-за деревьев бескрайнюю  холмистую
равнину, отделявшую меня от крепости Сетха.
   Высоко в безоблачном небе парили птерозавры. На горизонте темным бугром
маячил силуэт зауропода. Сетховы соглядатаи высматривали меня.  Он  знает,
что я иду к нему, и ждет, проявляя бдительность и упорство.
   Присев на землю, я привалился спиной к грубой  коре  могучего  клена  и
глубоко задумался над своими дальнейшими действиями.
   Пытаться в  одиночку  добраться  до  крепости  Сетха,  располагая  лишь
кинжалом, деревянным копьем и несколькими  каменными  орудиями,  -  просто
безумие. Мне нужна помощь,  а  это  означает,  что  придется  вернуться  к
творцам.
   Я искал другой выход не один час. Мне не хотелось возвращаться к ним, я
мечтал избавиться от них раз и навсегда. Или, по крайней  мере,  я  жаждал
встретиться с ними на равных, как человек, уничтоживший самого опасного их
врага, пользуясь лишь своим умом и собственными силами, а не как  ущербная
кукла, неспособная к правильным действиям и вечно нуждавшаяся в помощи.
   Альтернативы не было. Нельзя встречаться с  Сетхом  в  одиночку  и  без
оружия. Мне необходима их помощь.
   Но при этом я сознавал, что стоит мне  попытаться  войти  в  контакт  с
творцами, и  Сетх  засечет  мой  мысленный  сигнал,  как  змея,  беззвучно
ползущая во тьме, улавливая тепло тела  своей  жертвы.  Если  я  попытаюсь
связаться с ними и мне это не удастся, через  пару  часов  Сетховы  демоны
окружат меня.
   Выходит, я не могу просто послать сигнал творцам  в  надежде,  что  они
перенесут меня к себе сквозь пространственно-временной континуум. Я должен
совершить скачок самостоятельно, своими силами.
   На  землю  опускалась  ночь.  Во  тьме  стрекотали   сверчки,   жужжали
насекомые. Взобравшись на клен, я вытянулся на его могучем суку. На дереве
я чувствовал себя в большей безопасности, чем на земле.
   Сетх  приписал  бы  это  проявлению  моей  обезьяньей  натуры,   но   я
действительно как-то успокоился.
   Закрыв глаза, я старался припомнить, что чувствовал  во  всех  случаях,
когда    меня    переносили    сквозь    континуум    из    одной    точки
пространственно-временного  вектора  в  другую.  Вспомнил  смертную  муку,
повторявшуюся снова и снова. Сосредоточившись, я заставил  себя  отбросить
мысли об этом, увидеть, что  таится  по  другую  сторону  боли,  отыскивая
воспоминание о том, как меня транслировали сквозь континуум.
   Я уже совершал такое прежде,  хотя  не  исключено,  что  кто-нибудь  из
творцов помогал мне, не сказав об этом. Теперь же  я  стремился  проделать
переход совершенно самостоятельно. Смогу ли, сумею ли?
   Секрет заключался в том, что надо сконцентрировать  достаточно  энергии
для  искривления  пространственно-временного  вектора.  Энергия  поддается
такому же  сознательному  контролю,  как  и  материя.  А  вселенная  полна
энергией до краев. Звезды излучают ее, щедро одаряя ею  континуум.  В  тот
самый миг, когда я лежал, вытянувшись  на  суку,  бессчетные  квинтиллионы
нейтрино и космических частиц пронизывали мое тело, роились вокруг меня.
   Я взял их энергию. Сфокусировав ее разумом, как линза фокусирует  свет,
я подчинил ее своей воле. И снова ощутил мгновение обжигавшего холода, миг
небытия, означавший перенос через бездны континуума.
   Открыв глаза, я увидел город творцов,  увидел  величественные  храмы  и
памятники, запечатлевшие  многие  века  истории  человечества.  Пустота  и
безмолвие. Город брошен.
   В высоте искрился энергетический купол,  слегка  позолотив  девственную
голубизну небосвода. Где-то на этой  безмятежной  Земле  по-прежнему  жили
люди, очень похожие на меня самого, жили своей нормальной  жизнью,  полной
печалей и радостей, любви и работы. Но творцы бежали.
   Не один час гулял я по  городу  творцов,  превратившемуся  в  памятник,
воздвигнутый ими себе. Мрамор и бронза, золото и нержавеющая сталь, стекло
и полированное дерево. А что толку? Обитель богов пока обходится без  них,
да вот надолго ли? Долго ли континуум будет сохранять  стабильность,  если
Сетх  по-прежнему  жив,  а  творцы  затерялись  среди  звезд?   Долго   ли
просуществует род людской, если его беспощадный враг не  оставил  стараний
истребить всех людей до последнего?
   Я снова забрел на главную  площадь,  оказавшись  лицом  к  Парфенону  и
статуе Афины. На меня смотрело лицо моей Ани; греческий  боевой  шлем  был
чуть сдвинут на затылок, изящная рука сжимала огромное копье.
   Я простер руки к высившейся надо мной тридцатифутовой статуе,  вопрошая
бесчувственный мрамор:
   - Разве могу я победить в одиночку? Разве я способен на такое?
   И  тут  статуя  шевельнулась.  Мрамор  озарился  внутренним  светом   и
затеплился цветами жизни. Ее раскрашенные глаза ожили и устремили на  меня
серьезный, мрачный взор. Губы зашевелились, и зазвучал знакомый мелодичный
голос:
   - Любимый, ты не один.
   - Аня!
   - Я всегда с тобой, даже если не могу помочь тебе напрямую.
   - Ты покинула меня однажды! - Память о том, как она отреклась от  меня,
все еще жгла мою душу.
   - Я ужасно стыжусь содеянного, Орион. - Живое лицо статуи  готово  было
расплакаться.
   - У  тебя  не  было  иного  выбора,  -  будто  со  стороны,  услышал  я
собственный голос. - Я знаю. Я понимаю. Моя  жизнь  не  так  уж  важна  по
сравнению с выживанием всех творцов. И  все  же  это  ранит  меня  больнее
Сетхова огня.
   - Мной двигали вовсе не столь уж благородные побуждения. Я  исполнилась
страха смерти. Как простая смертная, ринулась я спасать собственную жизнь,
бросив самого любимого во всех вселенных человека на милость  жесточайшего
из жестоких.
   - Я поступил бы точно так же, - отозвался я.
   - Нет, Орион, - горестно улыбнулась она. - Ты бы погиб,  защищая  меня.
Ты отдавал свою жизнь множество  раз,  но,  даже  столкнувшись  с  угрозой
полного и окончательного уничтожения, попытался  бы  оградить  меня  ценой
собственной жизни.
   Мне нечего было сказать в ответ.
   -  Сначала  я  приняла  человеческий   облик   лишь   по   прихоти,   -
исповедовалась Аня. - Мне  показалось  увлекательным  делить  твою  жизнь,
ощущать биение крови в своих жилах, любить и  сражаться  -  даже  истекать
кровью. Но я всегда знала, что смогу бежать в случае необходимости.  Я  ни
разу не вставала перед критическим испытанием истинной смертью. Оказавшись
во власти Сетха, я поняла, что погибну навсегда, что  меня  не  станет,  и
впервые ощутила настоящий страх. И в панике бежала. Я покинула  тебя  ради
спасения собственной жизни.
   - Мне казалось, что я возненавидел тебя за это. Но я по-прежнему  люблю
тебя.
   - Я не стою твоей любви, Орион.
   - И все равно, Аня, я отдаю ее тебе,  -  с  улыбкой  откликнулся  я.  -
Отныне и навсегда. Я люблю тебя на все времена, пространства  и  вселенные
континуума.
   Я говорил истинную правду. Любя и прощая ее до конца, я  делал  это  по
собственной воле; никто не управлял мной. Это не рефлекс, встроенный в мою
личность Золотым. Я воистину любил Аню, как бы она ни поступала  со  мной.
Пожалуй, как  это  ни  парадоксально,  я  полюбил  ее  отчасти  именно  за
пережитый первородный страх,  с  которым  приходится  столкнуться  каждому
человеческому существу. Ни один из других творцов  не  осмелился  даже  на
подобное.
   - И я люблю тебя, дорогой мой. - Голос ее звучал все слабее.
   - Но где же ты?
   - Творцы бежали. Узнав, что Сетх может напасть на них даже здесь, в  их
собственной обители,  они  окончательно  покинули  Землю  и  во  весь  дух
помчались спасать свои жизни.
   - Вернешься ли ты ко мне?
   -  Остальные  творцы  невероятно  боятся  Сетха!  Им  казалось,  что  с
уничтожением Шеола этому чудовищу придет конец, но  теперь  они  осознали,
что он прочно утвердился на Земле. Только ты можешь остановить его, Орион.
Творцы надеются лишь на тебя.
   - Но мне не под силу сделать это в одиночку! - выкрикнул я.
   Ее голос угас. Она исчезла, растворилась;  статуя  на  глазах  утратила
тепло жизни, превратилась в холодный мрамор.
   "Ты должен полагаться лишь на собственные возможности, Орион, -  шептал
во мне голос Ани. - Творцы  слишком  напуганы,  чтобы  решиться  предстать
перед ним".
   - Вернешься ли ко мне _ты_? - настойчиво повторил я.
   - Попытаюсь. - Еще тише.
   - Ты нужна мне!
   - В час крайней нужды я буду с  тобой,  Орион.  -  Голос  ее  был  тише
дыхания. - В час крайней нужды, мой любимый...



        "34"

   И снова я остался посреди пустынной главной  площади  один  на  один  с
холодной мраморной статуей Афины.
   Один. Творцы хотят,  чтобы  я  противостоял  Сетху  и  его  воинству  в
одиночку, не рассчитывая даже на их помощь.
   Чувствуя себя измученным и опустошенным, я подошел к мраморным ступеням
Парфенона и сел, спрятав лицо в ладонях. Будда безмятежно улыбался  мне  с
другой стороны площади.
   Впервые за все время своего существования я оказался в ситуации,  когда
моя физическая сила была практически бесполезной. Придется воспользоваться
своим  разумом,  чтобы  отыскать  способ  уничтожить   Сетха.   Силой   он
превосходит меня, что доказал мне весьма убедительно. Да вдобавок  у  него
целая армия когтистых клонов и легионы динозавров.
   А у меня лишь мое тело да мой разум, и только.
   Будда все  так  же  взирал  на  меня  с  дружелюбной,  доброжелательной
улыбкой.
   - Тебе легко и просто проповедовать отказ от желаний, - вслух проворчал
я, обращаясь к позлащенному деревянному истукану. -  А  вот  у  меня  есть
желания! У меня есть свои нужды. А нужнее всего мне армия... - И осекся на
полуслове.
   Знаю, где есть такая армия! Победоносная армия, ураганом вырвавшаяся из
пустыни Гоби и остановившаяся  лишь  у  самых  берегов  Дуная.  Это  армия
Субудая, величайшего  из  монгольских  полководцев,  покорившего  изрядную
часть мира во славу Чингисхана.
   Вскочив на ноги, я сосредоточился для переброски в тринадцатый  век  по
христианскому  календарю  -  во   времена,   когда   Монгольская   империя
раскинулась от морского побережья Китая до равнин  Венгрии.  Я  уже  бывал
там.  Это  я  убил  Великого  хана  Угэдэя,  сына  Чингисхана,   человека,
одарившего меня своей дружбой.
   Город  творцов  исчез,  смытый  леденящим   холодом   переноса   сквозь
пространственно-временной континуум.  На  мгновение  я,  утратив  телесную
оболочку, завис в бездонной черноте континуума - и вдруг оказался  посреди
холодной, продуваемой всеми ветрами степи. В небе над головой громоздились
тяжелые грозовые тучи. Поблизости не было ни деревца,  но  вдали  на  фоне
пасмурного неба виднелся зубчатый силуэт городских стен.
   Я направился к городу. Пошел дождь со снегом, резко хлеставший меня  по
обнаженной коже. Натянув тигровую шкуру  на  плечи,  я  снизил  циркуляцию
крови в  периферийных  сосудах,  чтобы  удержать  тепло.  Понурив  голову,
ссутулив плечи, я пробивался к  своей  цели  наперекор  ледяному  дождю  и
ветру, с трудом переступая по скользкой, липкой грязи.
   Пожара в городе не видно; это  означало  одно  из  двух  -  либо  армия
Субудая осаждает город, либо уже захватила его. Последнее  казалось  более
вероятным, поскольку нигде не было видно ни лагеря, ни загона для лошадей,
ни вооруженных всадников, охранявших город.
   Пока  я  добрался  до  городских  ворот,  уже  совсем  стемнело.  Стена
оказалась всего-навсего частоколом из заостренных бревен, забитых в землю,
на глазах превращавшуюся в  топкое  болото.  Ворота  являли  собой  грубую
деревянную решетку с широкими щелями для стрельбы из лука.
   Ворота открыты. Добрый знак - схватки не предвидится.
   Под  навесом  ворот  несколько  монгольских  воинов  сгрудились  вокруг
костерка, судорожно потрескивавшего  под  импровизированной  крышей,  лишь
частично скрывающей его от ливня.
   Все стражники явно были закаленными в боях  ветеранами,  но  без  своих
малорослых лошадок они казались  маленькими,  словно  подростки.  Впрочем,
смертельно  опасные  подростки.  Каждый  воин,  облаченный  в  кольчугу  и
конический стальной шлем, имел кривой меч и кинжал, а у полуоткрытых ворот
стояли их неизменные луки и колчаны, полные стрел.
   Один из воинов, отойдя от костра, преградил мне дорогу.
   - Стой! Кто таков и зачем сюда пришел?
   - Я Орион, друг повелителя Субудая. Прибыл из  Каракорума  с  посланием
Великого хана.
   - Курултай уже избрал Великого  хана  на  место  Угэдэя?  -  прищурился
коренастый воин.
   - Еще нет, - покачал я головой. -  Кубилай  и  остальные  собираются  в
Каракоруме, чтобы избрать его. Мое послание касается иных дел.
   По пристальному взгляду  монгола,  устремленному  на  покрывавшую  меня
мокрую шкуру, я понял, что ему ни разу  не  доводилось  видеть  саблезубых
тигров. Но он больше ничем не выдал своего любопытства, осведомившись:
   - Чем докажешь свои слова?
   Я заставил себя улыбнуться.
   - Пошлите к Субудаю гонца  и  скажите,  что  Орион  хочет  видеть  его.
Опишите ему мою внешность, и он с радостью примет меня.
   Страж оглядел меня с головы до ног. Среди монголов я просто великан,  а
Субудаю прекрасно известно, каков я в бою. Остается лишь надеяться, что из
Каракорума до него не дошла весть, что Великого хана Угэдэя убил я.
   Страж отослал одного из своих воинов передать весть Субудаю и  неохотно
позволил мне приблизиться к жалкому их костерку, убравшись из-под дождя.
   - Славную шкуру ты надел, - заметил кто-то из стражей.
   - Я убил этого зверя давным-давно, - откликнулся я.
   Они сообщили мне, что город, в который я  пришел,  -  столица  русского
княжества [явная  ошибка:  судя  по  тому,  что  Угэдэй  уже  мертв,  дело
происходит после 1241 года; Киев же был завоеван монголами  в  1240  году;
столь  же   неверно   описание   самого   города,   отражающее   ошибочное
представление автора о  Руси  как  о  темной  и  варварской  стране].  Мне
припомнилось, что Субудай горячо интересовался черноземными краями Украины
и степями России, ведущими к равнинам Польши, а оттуда к Карпатским горам,
в Венгрию - и дальше, в самое сердце Европы.
   Ко времени возвращения гонца моя спина страшно замерзла,  хотя  лицо  и
руки почти согрелись. С гонцом пришли еще двое, в  сверкающих  доспехах  и
полированных шлемах; рукояти их мечей украшали драгоценные камни. Ни слова
не говоря, они повели меня по чавкавшим грязью улицам города к зданию, где
разместился Субудай.
   Он почти не изменился со времени нашей последней встречи в другой  моей
жизни. Он был малорослым и поджарым, как и его воины;  седеющие  волосы  и
борода обрели цвет стали, а в угольно-черных глазах  сверкал  ум  и  живой
интерес к огромному миру.
   На  постой  он  остановился  в  церкви  -  наверное,  потому,  что  это
деревянное строение оказалось самым большим в городе и  давало  наибольший
простор для аудиенций и ночных оргий. Я  двинулся  через  неф  к  Субудаю;
византийские святые угрюмо, точно  окостенев,  взирали  с  икон  на  груду
подушек, высившуюся на месте алтаря. Там и  возлежал  Субудай,  окруженный
верными нукерами и стройными местными  женщинами,  подававшими  им  еду  и
вино.
   Позади него поблескивал золотом барельефов церковный алтарь,  озаренный
мерцанием свечей. Часть золотого оклада уже содрали; скоро монголы  пустят
в переплавку и остальное. Высоко на своде виднелась мозаика,  изображавшая
скорбящего Христа, поднявшего раненые руки  в  жесте  благословения.  Меня
поразило портретное сходство иконы с творцом, которого я называл Зевсом.
   Под  стенами  церкви,  обращенной  в  вертеп,  предавались   праздности
вооруженные воины, пьянствуя и беседуя между собой.  Но  меня  их  внешняя
неторопливость обмануть не могла - я знал, что эти люди  в  мгновение  ока
снесут голову любому, кто сделает хоть один угрожающий жест. Даже женщине.
Стоит Субудаю сказать хоть слово - и они с радостью вознаградят  человека,
солгавшего или чем-нибудь не угодившего полководцу;  а  наградой  послужит
расплавленное серебро, залитое неугодному в глаза и уши.
   Но все-таки верность я честь для этих  варваров  -  куда  более  святые
понятия, чем для так называемых культурных народов. А уж  в  их  отваге  и
сомневаться нечего. Если будет приказано, они живой волной хлынут на стены
мощнейшей крепости и либо одержат победу, либо погибнут все до единого.
   Субудай прихлебывал вино из золотого  кубка,  украшенного  драгоценными
камнями. Окружавшие его подручные держали сосуды попроще  -  серебряные  и
медные. Меня всегда изумляло, что даже в  самых  бедных  и  невежественных
племенах жрецы имели золото и серебро, а храмы становились  для  мародеров
самой желанной добычей.
   - Орион! - воскликнул Субудай, подскакивая на ноги. - Человек с запада!
   Похоже, он встретил меня с искренней радостью. Несмотря на  седину,  он
остался гибок и проворен, как юноша.
   - О мой повелитель Субудай! - Остановившись шагах в  пяти  от  него,  я
отвесил ему приличествовавший случаю глубокий поклон. Меня тоже обрадовала
встреча с ним. Прежде в нем буквально бурлила  неуемная  энергия,  гнавшая
его и его армии на самый  край  земли.  Я  был  счастлив  видеть,  что  он
деятелен и полон сил. Они ему понадобятся, если Субудай согласится на  мое
предложение.
   Он протянул мне руку, и я пожал ее.
   - Рад видеть тебя снова, человек с запада.
   - Я принес тебе дар, мой  повелитель,  -  торжественно  глядя  на  него
сверху вниз, сообщил я, сбросил с плеч отсыревшую шкуру  и  протянул  ему.
Голова зверя была откинута назад,  так  что  Субудай  лишь  сейчас  увидел
страшные тигриные клыки и уставился на них, вытаращив глаза.
   - Где ты нашел такого зверя?!
   - Мне ведомы места, где  есть  много  диковинных  и  чудных  зверей,  -
ухмыльнулся я.
   Он ухмыльнулся в ответ и повел меня к груде подушек.
   - Так поведай же мне новости из Каракорума.
   Когда он пригласил меня садиться на подушки по правую руку от  себя,  я
мысленно издал вздох облегчения. Субудай ни за что не пожал бы  мне  руку,
если бы намеревался  меня  убить.  Он  совершенно  не  способен  вероломно
обмануть друга. Значит, ни он, ни другие не знают, что я убил их  Великого
хана Угэдэя, которого в другой жизни считал своим другом.
   И пока молодая красивая блондинка вручала мне золотой кубок, а столь же
очаровательная девушка наливала туда приправленное специями вино, я просто
сообщил ему, что Угэдэй умер во сне, а я видел его в ту самую ночь.
   - Он был спокоен и доволен, что Монгольская империя мирно правит  почти
всей вселенной. По-моему, он  был  счастлив  знать,  что  у  монголов  нет
врагов.
   Субудай кивнул, но лицо его омрачилось.
   - Скоро может случиться немыслимое, Орион. Монгол  пойдет  на  монгола.
Старые междоусобицы могут вспыхнуть вновь, как прежде в Гоби,  но  на  сей
раз несметные войска будут биться друг с другом  на  просторах  от  одного
края вселенной до другого.
   - Да как такое может быть?! - Я был искренне шокирован. - Ясса [сборник
правил и поучений Чингисхана, являвшихся в Монгольской  империи  законами]
запрещает кровопролитие среди монголов.
   - Знаю, - печально откликнулся Субудай, -  но,  боюсь,  даже  закон  не
сможет предотвратить грядущих раздоров.
   Мы лежали на шелковых  подушках  под  строгими  взглядами  византийских
святых, взиравших на нас с золоченых небес, и Субудай  объяснил  мне,  что
сейчас творится с монгольскими полководцами - джихангирами.
   Попросту говоря, им уже нечего завоевывать. Чингисхан  -  предводитель,
которого почитали столь сильно, что ни один монгол не осмеливался  назвать
его по имени, - вывел племена Гоби на путь завоевания мирового господства.
Их ждала битва за Китай, за всю Азию - так что гобийские  воины  забыли  о
непрестанных племенных раздорах и ринулись  завоевывать  мир.  Теперь  мир
почти завоеван, не считая унылых сырых окраин вроде  Европы  или  обширной
Индии, где зной убивает и людей, и лошадей.
   - Избрание нового Великого хана вызовет раскол среди монголов, - мрачно
прорицал Субудай. - А уж это послужит поводом для междоусобных войн.
   Я понял его. Империя Александра  Великого  распалась  точно  так  же  -
полководец бился с полководцем, чтобы отстоять уже захваченную  территорию
или захватить территорию прежнего соратника.
   - И как же поступишь ты, мой повелитель? - поинтересовался я.
   Осушив кубок, Субудай поставил его рядом с собой, и  рабыня  тотчас  же
наполнила сосуд до краев.
   - Я не нарушу закона. Я не пролью крови других монголов.
   - По собственной воле, - уточнил один из сидевших рядом.
   С угрюмой решимостью, крепко сжав губы, Субудай  утвердительно  склонил
голову и, помолчав, проговорил:
   - Я поведу своих воинов на запад, Орион, за ту реку, что зовется Дунай.
Там трудный край - холодный и заросший мрачными лесами. Но лучше уж такое,
нежели биться между собой.
   Если Субудай надумает заявиться  в  Европу,  то  разрушит  цивилизацию,
только-только начавшую сбрасывать оковы невежества и варварства, в которых
она оказалась после падения Римской империи. Пройдет еще несколько  веков,
и начнется Возрождение, оказав безмерное влияние на развитие  человеческой
мысли и свободолюбие. Если только монголы  не  опустошат  всю  Европу,  от
Москвы до Ла-Манша.
   - Мой повелитель Субудай, - медленно вымолвил я, -  некогда  ты  просил
меня рассказать об этой стране, где сейчас ты раскинул  свои  шатры,  и  о
странах дальше к западу.
   - Да! - Былой жизнерадостный огонек снова вспыхнул в его взгляде.  -  А
теперь, раз ты вернулся ко мне, я больше всего на свете  хочу  услышать  о
германцах, франках и прочих силах западных стран.
   - Я поведаю тебе все, что знаю, но, как ты  понял  и  сам,  их  страны,
холодные, густо поросшие лесом, не очень-то удобны для монгольских воинов.
   - Никаких других стран моим людям не осталось.  -  Он  испустил  тяжкий
вздох.
   - Я знаю место, мой повелитель, - победно улыбнулся я, - где степь  так
широка, что ее за год верхом не объедешь. В том краю живут огромные  тигры
с саблями вместо зубов и прочие звери, даже более кровожадные.  -  Субудай
широко раскрыл глаза, а нукеры зашевелились. - Там почти нет людей;  можно
ехать неделю за неделей, не встретив ни единой живой души.
   - Нам не придется воевать?
   - Вам _придется_ воевать, - возразил я. - Тем краем правят не  люди,  а
чудовища, каких никто прежде не видал.
   Воины загалдели:
   - Чудовища? А какие?
   - Ты видел их сам?
   - А ты не плетешь небылицы, пытаясь запугать нас, человек с запада?
   Субудай нетерпеливым взмахом руки велел всем замолчать.
   - Я бывал там, - отвечал я, - видел этот край и чудовищ,  правящих  им.
Они свирепы, могучи и омерзительны.
   Добрый  час  ушел  на  рассказ  о  Сетхе,  его  клонах  и   динозаврах,
доставленных из мезозоя.
   - Описанные тобой чудовища, - наконец заметил Субудай, - больше  похожи
на мангусов, персидских джиннов или демонов-си, которых так боятся горцы.
   - Да уж, их воистину следует бояться. Сила их велика. Но они не духи  и
не демоны. Они смертны, как вы да я. Я сам убивал их одним лишь  копьем  и
ножом.
   Субудай откинулся на свои шелковые подушки,  погрузившись  в  раздумья.
Остальные пили и подставляли кубки, чтобы им налили еще вина. Я тоже  пил.
И ждал.
   Наконец Субудай подал голос:
   - Ты можешь указать нам дорогу в сей край?
   - Да, мой повелитель Субудай.
   - Я бы взглянул на тех чудовищ своими глазами.
   - Я могу отвести вас.
   - Когда? Долгим ли будет поход?
   И тут я вдруг сообразил, что по  собственной  вине  оказался  меж  двух
огней. Чтобы доставить Субудая или хоть кого-нибудь из монголов в каменный
век, надо признаться им в своих способностях; они  тут  же  решат,  что  я
чародей. А с чародеями монголы не фамильярничают - либо рубят им головы на
месте, либо подвергают пыткам, которые приводят к смерти более медленной и
более мучительной.
   А в неолите при виде  Сетховых  рептилий  они  могут  решить,  что  это
сверхъестественные существа. И хотя в бою монголы неустрашимы,  шайтаниане
могут вселить в них ужас.
   - Мой повелитель Субудай, - осторожно начал я,  -  до  упомянутой  мною
земли не доберешься верхом. Если ты пожелаешь, я могу  отвести  тебя  туда
завтра поутру, но поход покажется тебе странным.
   - Говори яснее, Орион! - Он искоса оглянулся на своих  соратников.  Все
подались вперед, охваченные не страхом, а любопытством.
   - Тебе ведомо, что я прибыл из дальних мест.
   - Из-за моря, что простирается до небес, - подхватил Субудай, припомнив
мои слова, сказанные много лет назад.
   - Да, -  подтвердил  я.  -  В  моей  стране  люди  путешествуют  весьма
диковинными способами. Им не нужны  лошади.  Они  в  мгновение  ока  могут
переноситься через высокие горы и широкие моря.
   - Колдовство! - выпалил кто-то.
   - Нет, - возразил я, - просто более быстрый способ путешествовать.
   - Вроде ковров-самолетов в сказках багдадских базарных рассказчиков?  -
осведомился Субудай.
   - В самом деле, мой повелитель, - ухватился я за эту  мысль.  -  Весьма
схоже.
   - А я всегда считал подобные истории детскими сказочками,  -  приподнял
он брови.
   - Детские сказочки порой сбываются, мой повелитель,  -  слегка  склонив
голову, чтобы не выглядеть вызывающе, ответил я. - Ты сам свершал  деяния,
казавшиеся твоим праотцам невозможными.
   Он снова тяжко вздохнул. Остальные хранили молчание.
   - Ладно, - подытожил Субудай.  -  Завтра  утром  отведешь  меня  в  тот
странный край, о котором говорил. Меня и моих телохранителей.
   - И сколько же человек всего? - уточнил я.
   - Тысяча, - ухмыльнулся полководец. - С конями и оружием.
   - Тебе понадобится большой ковер, Орион, - без  улыбки  заметил  нукер,
сидевший по левую руку от Субудая.
   Остальные  прыснули.  Субудай  сперва   осклабился,   затем,   подметив
написанное на моем лице изумление, закатился  смехом.  В  дураках  остался
все-таки я. Все присутствовавшие,  повалившись  на  подушки,  хохотали  до
слез, до изнеможения. Я тоже смеялся. Монголы не смеются ни над чародеями,
ни над колдовством. Раз они хохочут - значит, не боятся меня.  А  раз  они
меня не боятся - значит, не всадят нож в спину.



        "35"

   Суровый, покрытый боевыми шрамами ветеран отвел меня на церковные хоры,
где из одеял и подушек была устроена приемлемая постель.  Спал  я  крепко,
без сновидений.
   Утром сквозь рваную пелену  косматых  туч  проглянуло  бледное  солнце.
Дождь перестал, но улицы Киева уже превратились в грязное  серо-коричневое
болото.
   Должно  быть,  квартирмейстер  Субудая   всю   ночь   выискивал   среди
награбленного у русских добра одежду моего размера.  Вещи,  сшитые  самими
монголами для себя, мне бы явно не подошли.
   В неф я спустился, уже  облачившись  в  кольчугу,  кожаные  шаровары  и
сапоги - чуточку тесноватые, но зато теплые. На боку у меня  висел  ятаган
из дамасской стали с украшенной  драгоценными  камнями  рукояткой.  Верный
железный кинжал, подаренный мне Одиссеем, я заткнул за пояс.
   Рыжеволосая рабыня вывела меня под затянутое облаками рассветное  небо,
где дожидались два монгольских всадника на низкорослых лошадках.  При  них
был третий конь, чуть побольше ростом, - для меня. Ни слова не говоря,  мы
поехали по грязным улицам и оказались у тех  же  ворот,  через  которые  я
вошел вчера.
   За городской стеной меня  дожидались  телохранители  Субудая  -  тысяча
закаленных боями воинов, прошагавших победным маршем от Великой  китайской
стены до берегов Дуная, разбив все противостоявшие им рати. Оседлав  своих
коренастых лошадок, они выстроились идеальным воинским строем,  разбившись
на десятки и сотни; каждый воин имел при себе две-три  запасные  лошади  и
все необходимое для битвы снаряжение.
   А во главе строя приплясывал великолепный белый жеребец Субудая. Должно
быть, ему тоже передалось нетерпение великого полководца.
   - Орион! - окликнул меня Субудай. - Мы готовы тронуться в путь.
   Эти простые слова означали для меня и приказ,  и  вызов.  Мне  придется
переместить сквозь пространство и время целое войско, но я опасался делать
это столь же внезапно, как транслировал по континууму себя.
   Поэтому, решив разыграть небольшой спектакль, я с прищуром посмотрел на
тусклое солнце, полуобернулся в  скрипучем  седле  и  указал  примерно  на
север.
   - Туда, мой повелитель Субудай!
   Он  отдал  гортанное  приказание  ехавшему  рядом  нукеру,  весь  строй
повернулся, образовав походную колонну, и неспешной  рысью  последовал  за
нами.
   Я повел их в унылый сумрак леса, начинавшегося примерно в  полумиле  от
городских стен. Сосредоточившись с предельным напряжением,  неведомым  мне
прежде,  я  вознес  к  Ане  безмолвную  мольбу  о  помощи   и   постарался
сконцентрировать для переноса монголов сквозь  пространство  и  время  всю
энергию, какую только мог собрать.
   Лес скрылся в сыром мареве. С земли серыми  космами  поднялся  холодный
туман, охватив нас студеными щупальцами. Лошади бежали вперед неторопливой
рысью. Субудай ехал бок о бок со мной, а его телохранители чуть позади, но
достаточно близко, чтобы изрубить меня в капусту,  случись  мне  допустить
малейшую оплошность. Туман укутал нас плотным  одеялом,  заглушавшим  даже
звук. Слышался лишь приглушенный топот копыт по сырой  земле,  да  изредка
доносилось фырканье лошади или лязг меча о стальное стремя.
   Не отвлекаясь, не обращая внимания даже на Субудая, я собрал силу своей
мысли в единый поток и послал весь  наш  отряд  сквозь  континуум,  ощутив
знакомую одномоментную вспышку обжигающего холода, но она кончилась, почти
не начавшись.
   Только тут я сообразил, что еду, плотно зажмурившись. Открыв  глаза,  я
снова увидел лес  -  но  туман  уже  рассеивался,  быстро  испаряясь.  Под
копытами  лошадей  была  твердая  сухая  почва,  сквозь  листву   деревьев
пробивался яркий, ласковый свет солнца.
   Мы оказались в лесах  Рая,  направляясь  на  северо-восток,  к  опушке.
Сейчас ранний неолит. Именно это место и время Сетх  решил  сделать  своим
оплотом,  чтобы  стереть  с  лица  земли  род  человеческий,   пока   люди
немногочисленны и слабы, - тем самым отомстив мне и творцам за уничтожение
родной планеты, а заодно захватив Землю для своих рептилий.
   Субудай спокойно ехал вперед, но так и стрелял глазами по сторонам.  Он
понял, что мы уже покинули студеную  сырую  Русь.  Солнце  припекало  даже
сквозь  листву  величественных  деревьев.  Пристальный   взор   полководца
подмечал каждое дерево, каждый камешек, даже крохотных зверушек, шнырявших
по кустам.  Впервые  оказавшись  в  совершенно  незнакомом  краю,  он  уже
мысленно составлял карту местности.
   Наконец Субудай поинтересовался:
   - Так ты говоришь, тут больше нет людей?
   - Несколько немногочисленных разобщенных племен. Но они малы и слабы. У
них никакого вооружения, кроме грубых деревянных копий и луков, ни в какое
сравнение не идущих с монгольскими.
   - Значит, женщин тоже мало?
   - Боюсь, весьма и весьма мало.
   - А чудовища? - хмыкнул он. - Они-то чем вооружены?
   - Они заставляют сражаться вместо себя огромных ящеров.  Каждый  дракон
больше десятка лошадей, да вдобавок вооружен острыми когтями и  ужасающими
зубами.
   - А, звери... - протянул он.
   - Звери, направляемые разумом своих хозяев, так что бьются они с умом и
отвагой, - поправил я.
   После этого Субудай снова погрузился в молчание.
   Большую  часть  дня  мы  ехали  по  лесу.  Монгольские  воины  бесшумно
скользили среди деревьев, будто призраки. Не останавливаясь на обед, мы на
ходу пожевали вяленого мяса, запив его водой из фляг.
   Наконец перед самым закатом мы выехали к опушке  и  увидели  бескрайнее
море трав, простирающееся за горизонт.
   - Велик ли сей край? - окликнул меня монгольский полководец.
   Сделав быстрый подсчет в уме, я прокричал в ответ:
   - Как от Багдада до Каракорума!
   Испустив неистовый  торжествующий  вопль,  Субудай  пришпорил  жеребца,
погнав  его  галопом.  Испуганные  телохранители  с  улюлюканьем  ринулись
следом,  оставив  меня  позади.  Не  покидая  седла,  я   любовался   этим
непривычным зрелищем  -  взбудораженные  монголы  радостно  вопили,  будто
мальчишки, не в силах сдержать переполнявшего их души ликования.
   И тут высоко в синеве небес проплыл птерозавр.
   "Добро пожаловать обратно, Орион! -  зазвучал  в  моем  сознании  голос
Сетха. - Как я погляжу, ты притащил кучу шумных  обезьян,  чтобы  досадить
мне. Славно! Истребив их, я получу огромное наслаждение".
   Я закрыл для него сознание. Чем меньше Сетх будет знать об этих  людях,
тем лучше. Пусть место и время битвы определяет он, но мне жизненно  важно
сохранить за собой хоть какой-то элемент неожиданности.
   Субудай наслаждался скачкой по зеленым просторам добрых полчаса, прежде
чем вернулся ко мне с широкой улыбкой на мужественном лице.
   - Доброе дело, Орион! Этот край похож на Гоби по весне.
   - Он остается таким круглый год. - Несколько тысячелетий  спустя  здесь
раскинется самая  знойная  пустыня  Земли,  как  только  сковавшие  Европу
ледники отступят на север и благодатные дожди уйдут следом. Но  этот  край
еще может порадовать плодородной щедростью и Субудая,  и  его  сыновей,  и
сыновей его сыновей.
   - Надо привести сюда остаток армии и наши семьи с их юртами и  стадами,
- с  жизнерадостным  подъемом  провозгласил  Субудай.  -  А  уж  тогда  мы
разделаемся с твоими демонами и драконами.
   Я уже хотел  согласиться,  но  заметил  на  горизонте  горбатый  силуэт
зауропода и указал в его сторону:
   - Вон одна из этих тварей. Это не боевой дракон, но и он опасен.
   Субудай незамедлительно пришпорил коня, помчавшись к зауроподу.  Дюжина
телохранителей устремилась следом. Я тоже погнал своего конька галопом,  и
мы вместе ринулись к горбатому  серовато-коричневому  динозавру,  медленно
шагавшему прочь. Упоение  скачкой  наполняло  мою  душу  восторгом,  ветер
трепал волосы, упругие мышцы лошади плавно перекатывались  под  лоснящейся
кожей.
   Когда мы  были  уже  близко,  зауропод  изогнул  длинную  змеиную  шею,
обернувшись к нам. Я понял, что Сетх использует его в качестве разведчика,
он разглядывал нас глазами ящера, проникнув в его  сознание.  Я  уловил  в
своем сознании шипение, заменявшее ему довольный смех.
   Ящер заковылял к пригорку, заросшему густым ягодником.
   - Осторожно! - крикнул я Субудаю, перекрывая топот копыт. -  Там  могут
быть и другие!
   Он уже снял с плеча крутой монгольский лук, зажав  удила  в  оскаленных
зубах. Остальные монголы тоже накладывали стрелы на тетивы своих луков, не
замедляя скачки ни на миг.
   Я вдруг явственно ощутил, что в кустах и за пригорком спрятались клоны.
Верхом на драконах. Ударив каблуками в бока лошади, я погнал ее вперед еще
быстрей, стараясь поравняться со стремительно летевшим вперед Субудаем.
   Зауропод дошел до пригорка, но вместо того, чтобы подняться наверх  или
обогнуть его, обернулся к нам, издал визгливый рев и вздыбился  на  задние
лапы, подняв голову почти на сорок футов над землей.  Когти  его  передних
конечностей угрожающе сверкнули на солнце.
   Субудай выпустил стрелу, угодив  прямо  в  открытую  грудь  ящера.  Тот
рявкнул и ринулся на него. Испугавшись, жеребец Субудая вскинулся на дыбы.
Любого другого человека просто вышвырнуло бы из седла, но  воин,  ездивший
верхом с пеленок, удержался на лошади.
   В чудовище опять полетели стрелы, которые впились ему в грудь, в брюхо,
в шею.  Я  был  уже  достаточно  близко,  чтобы  расслышать  тяжкие  удары
наконечников, пронзавших прочную шкуру  рептилии.  Крепко  сжимая  рукоять
меча, я подскакал к Субудаю, чтобы прикрывать его, пока  он  утихомиривает
коня.
   И тогда западня захлопнулась. Из-за пригорка с обеих  сторон  выскочили
боевые драконы, на которых сидели клоны.  При  виде  устремившихся  к  нам
свирепых, ужасающих карнозавров запаниковали все лошади до единой. Кое-кто
из всадников был выброшен из седла. Мой собственный конь взбрыкнул и встал
на дыбы, отчаянно стремясь убраться подальше от жутких монстров с  острыми
когтями и зубами.
   Установив над ним контроль, я надел ему мысленные шоры, заслонившие  от
коня жутких дьяволов, и стремглав  погнал  его  к  ближайшему  карнозавру,
думая лишь о безопасности Субудая. Драконы уже алчно  перемалывали  своими
сокрушительными челюстями упавших людей; крики жертв  перекрывали  шипение
чудовищ.
   Сзади донесся дружный вопль, подобный  рыку  разъяренного  льва,  земля
задрожала от громового  топота  тысяч  копыт.  Все  телохранители  Субудая
очертя голову ринулись из леса на выручку своему предводителю.
   Мое восприятие перешло на иной отсчет  времени.  Все  движения  в  мире
вокруг меня замедлились. Погнав своего напуганного конька прямо в когти  к
ближайшему карнозавру, я увидел  пузырьки  слюны  между  его  саблевидными
зубами, увидел, как щели зрачков рептилии, напавшей на Субудая, обратились
ко мне, заметил, что всадник на драконе тоже переключает внимание на меня.
   Карнозавр  взмахнул  могучей  когтистой  лапой,  целя  в  меня,  но  я,
выскользнув из седла, упал на  землю,  не  выпуская  меча  из  рук.  Когти
дракона взметнули коня  в  воздух,  пропоров  в  боку  животного  глубокие
борозды. Кровь забила фонтаном.
   Для меня все происходило в замедленном темпе, я видел это будто во сне.
Карнозавр еще не успел добить  коня,  когда  я  нырнул  под  его  когтями,
очутившись между задних ног дракона, и всадил ятаган ему в пах,  вложив  в
удар всю свою силу.
   И тотчас же клон, вереща, свалился вниз со стрелой в груди. Я оглянулся
через плечо. Рептилия еще не долетела до земли, а Субудай  уже  накладывал
на лук новую стрелу, по-прежнему сжимая поводья зубами, оскаленными то  ли
в ухмылке, то ли в гримасе ярости.
   Карнозавр начал  заваливаться  на  бок,  и  мне  пришлось  стремительно
отскочить, чтобы не попасть под его труп, грохнувшийся с такой силой,  что
затряслась земля. Мой меч застрял у него в паху,  так  что  я  бросился  к
окровавленным останкам монгола и подхватил лук, выпавший из рук воина лишь
после его смерти.
   Теперь  вся  тысяча  приблизилась  на  расстояние  выстрела  и  осыпала
карнозавров градом стрел. Монголы отважны, но не безрассудны.  Их  главной
задачей было спасение своего джихангира. Как  только  они  убедились,  что
Субудай вне опасности, то отступили и атаковали врага стрелами.
   Лучники быстро и методично отстреливали рептилий-наездников. Карнозавры
- дело другое. Монгольские стрелы жалили гигантских тварей, не причиняя им
особого вреда. Ящеры наскакивали на мучителей,  но  те  галопом  бросались
врассыпную, чтобы тотчас же возобновить обстрел. Это смахивало на  корриду
- громадных чудовищ брали измором; их кровь мало-помалу вытекала на траву,
лишая их сил и отваги.
   Пока метавшихся, рычавших карнозавров обстреливали со  всех  сторон,  я
вскочил на оставшуюся без седока лошадь и последовал за Субудаем,  который
присоединился к своим людям. Он ни на мгновение не выпустил лука  из  рук,
то и дело оборачиваясь на скаку, чтобы послать  стрелу  назад,  хотя  конь
мчался галопом.
   Несчастные бестии пытались сбежать от полчища юрких врагов, но в  душах
монголов было не больше жалости, чем страха. Они  неотступно  преследовали
карнозавров, осыпая  их  стрелами,  пока  звери  не  замедлили  бег  и  не
обернулись к истязателям.
   И тогда разыгралась финальная сцена битвы: монгольские ратники ринулись
на ослабевших, утративших  проворство  карнозавров,  горяча  своих  резвых
лошадок.  Словно  темнокожие  суровые  Георгии-победоносцы,  они  пронзали
копьями совершенно реальных, шипевших, извивавшихся драконов.
   Я поехал обратно, чтобы вытащить свой меч из тела  дракона,  а  Субудай
подскакал к  останкам  на  пригорке  и  спешился,  чтобы  осмотреть  трупы
демонов.
   - Они действительно похожи на мангусов, - заметил он.
   Я бросил взгляд на останки клона Сетха. Открытые глаза рептилии холодно
таращились  в  пространство.  Из   тела   торчали   древки   трех   стрел,
ржаво-красную чешую залила кровь. Когтистые  конечности  чудовища  застыли
навек, но все равно выглядели опасными и угрожающими.
   - Они не люди, - проронил я. - Но они смертны. Они  умирают  точно  так
же, как мы, и кровь их так же красна, как наша.
   Субудай посмотрел на меня, потом устремил взгляд дальше - туда, где  на
траве бок о бок лежали тела погибших монголов, и пробормотал:
   - Убиты пять. Сколько же у врага этих драконов?
   - Сотни, - ответил я, глядя,  как  воины  ломают  ветки  кустов  вокруг
пригорка, складывая погребальный костер. Вспомнив о ядерном колодце Сетха,
позволявшем ему совершать скачки в прошлое, я добавил: - Наверно, он может
добыть новых, чтобы покрыть боевые потери.
   - А город укреплен, - подхватил Субудай.
   - Да, Если пятеро человек встанут друг другу на плечи, то  не  достанут
до верха стен.
   - А эта  стычка  -  всего  лишь  разведка  боем.  Вражеский  полководец
пытается выяснить, много ли у нас людей и  каковы  мы  в  бою.  Когда  его
разведка не вернется, он узнает второе, но первое останется ему неведомо.
   Я понурил голову. Субудай - мудрый полководец, но не догадывается,  что
Сетх был очевидцем битвы, наблюдая ее глазами своих клонов.
   - Ты должен отправиться обратно и привести сюда всю мою армию, -  решил
Субудай. - И побыстрее, Орион, пока враг не понял, что у нас всего  тысяча
человек - за вычетом пятерых.
   - Нынче же ночью, мой повелитель Субудай.
   - Хорошо, - буркнул он. Я уже собирался повернуться, когда он  протянул
руку и сжал мое плечо. - Я видел, как ты бросился на чудовище,  когда  мой
конь встал на дыбы. Ты прикрыл меня собой, когда я был более всего уязвим.
Весьма отважный поступок, друг Орион.
   - Я полагал, что так будет разумнее всего, мой повелитель.
   Он улыбнулся. Этот седобородый монгольский полководец с заплетенными  в
косицу волосами, с лицом,  лоснившимся  от  пота  жаркой  битвы,  человек,
покорявший  города,  истреблявший  противников  тысячами,  улыбнулся   мне
отеческой улыбкой.
   - Подобная отвага и разум заслуживают награды. Чего ты желаешь от меня,
человек с запада?
   - Ты уже вознаградил меня, мой повелитель.
   - Уже? Как это? - Он изумленно раскрыл свои черные глаза.
   - Ты назвал меня другом. Иной награды мне и не надобно.
   Он  тихонько  хмыкнул,  кивнул  и  повел  меня  к  своему  шатру,   уже
раскинутому воинами. На заре  мы  поужинали  вяленым  мясом,  запивая  его
кумысом. Затем встали бок о бок  у  погребального  костра,  дабы  достойно
проводить погибших монголов в небесную обитель.
   Мое лицо застыло, превратившись в недвижную маску. Уж  я-то  знал,  что
эта обитель богов -  всего-навсего  прекрасный  мертвый  город  в  далеком
будущем, город, покинутый богами из  страха  за  свою  жизнь.  Больше  нет
богов, способных защитить нас. Мы можем полагаться лишь на самих себя.
   -  А  теперь,  -  провозгласил  Субудай,  глядя   на   угасавшие   угли
погребального костра, - приведи мне армию.
   Поклонившись, я зашагал прочь от  лагеря.  Переместить  целую  армию  с
семьями и полным обозом будет нелегко. Пожалуй, без помощи Ани или  других
творцов мне не справиться. Но я попытаюсь.
   Закрыв глаза, я послал себя обратно  в  сумрачный,  холодный  город,  к
деревянным избам и убогим землянкам. Но ничего не произошло.
   Я сосредоточился сильнее. Никакого результата.
   Запрокинув голову, я  взглянул  на  звезды.  Шеол  едва  мерцал  жалким
огоньком, напоминая о былой яркости. И тут я понял, что Сетх перекрыл  мне
путь в континуум, как перекрыл его Ане во время нашего  первого  визита  в
это время и место.
   Он поймал меня в ловушку вместе с Субудаем и неполной тысячей воинов.
   В моем сознании зазвучал его шипящий смех. Я завел Субудая  в  западню.
Сетх намерен удержать нас здесь, чтобы перебить всех до единого.



        "36"

   Вернуться к Субудаю я не мог. Я не осмелился бы взглянуть ему в  глаза.
Он доверился мне, решив, что я отведу его в  землю  обетованную,  где  его
народ сможет жить в мире и покое, как только одолеет чужаков,  завладевших
этим краем. Он верил мне, называл другом - как же я скажу, что заманил его
в смертельную ловушку?
   Это мое упущение, моя вина. Я не смогу взглянуть в закаленное в  битвах
лицо монгольского полководца, пока не поправлю дело. Или не погибну.
   От Сетха я узнал один факт беспредельной важности:  энергия  -  ключ  к
могуществу. Отрежь врага от ее источника,  и  он  станет  беспомощен,  как
ребенок. Мой враг черпает энергию из ядерного колодца,  ведущего  прямо  к
расплавленному ядру  Земли.  Я  должен  добраться  до  него  и  как-нибудь
уничтожить.
   Колодец находится в самом сердце крепости Сетха. От лагеря  Субудая  до
нее не меньше дня пути. Я должен добраться туда, и  побыстрее,  пока  враг
рода человеческого не обрушил на монголов все свое адово воинство.
   Но штука-то заключалась в том, что  я  отрезан  от  _своего_  источника
энергии.  Сетх  поставил  барьер  между  мной  и   небом,   мешавший   мне
воспользоваться энергией, струившейся от Солнца и звезд. И  совершенно  не
важно, накрыл ли он небольшим куполом меня и то, что  меня  окружало,  или
обернул весь земной шар мерцающим занавесом,  преграждавшим  путь  энергии
звезд. Главное, что я отрезан от источника мощи, необходимой мне для битвы
с Сетхом. Остается лишь  одно:  добраться  до  его  собственного  ядерного
колодца и либо уничтожить его, либо воспользоваться им.
   Сегодня  ночью  мне  уже  ничего  не  сделать.  Взяв  коня  из   наспех
сооруженного монголами загона,  я  поехал  на  северо-восток,  к  цитадели
Сетха. Остается лишь надеяться, что я доберусь  туда  прежде,  чем  дьявол
обрушит на войско Субудая спою сокрушительную мощь.
   Взошедшее солнце  показалось  мне  тусклым  и  расплывчатым  призраком,
блеклым отражением великолепного светила, которое я привык видеть. Значит,
щит Сетха невероятно мощен. Птерозавры уже взмыли в водянисто-серое  небо.
Моя одинокая фигурка посреди зеленой равнины видна им как на ладони.
   Интересно,  что  думает  обо  мне  Субудай?  Пожалуй,  пока  ничуть  не
тревожится, считая, что я вернулся на Русь и готовлюсь привести к нему всю
армию. Мысль, что он может заподозрить меня в предательстве, ранила  душу,
как острый нож. Меня не пугал ни его  гнев,  ни  возможное  наказание,  но
нестерпимо было думать, что он мог принять меня  за  бессовестного  лжеца,
приписав мне вероломные намерения.
   Несмотря на то, что солнце казалось неестественно тусклым, день выдался
нестерпимо  жаркий.   Сетхово   поле   работало   избирательно,   позволяя
длинноволновой,  низкоэнергетической  части  солнечного  света   достигать
Земли, нагревая ее. Будь у меня подходящие приборы, они наверняка показали
бы  полнейшее  отсутствие  излучения  в  коротковолновой  части   спектра.
Корпускулярные  космические  излучения  тоже  не  проходят,   тут   уж   и
сомневаться не приходится.
   Под вечер в знойном мареве на горизонте я увидел силуэты  трех  демонов
верхом на боевых драконах,  направлявшихся  прямиком  ко  мне.  Птерозавры
сделали свое дело. Меня убьют или снова пленят, чтобы привести к Сетху.
   И впервые я заметил, что рептилии были вооружены. У  каждого  клона  за
плечами висело диковинное спиральное приспособление из  светлого  металла.
Едва завидев меня, они сорвали эти приборы с  плеч  и,  сжимая  их  обеими
руками, как ружья, погнали карнозавров в мою сторону.
   Соскочив с лошади, я отогнал ее подальше. Один мой конь уже пал жертвой
карнозавров, и достаточно. У меня не к месту  промелькнула  мысль,  что  я
перенял у монголов их благоговейное отношение к лошадям.
   Пока  верховые  дьяволы  рысью  приближались  ко  мне,  я  сосредоточил
сознание на ближайшем из них, на краткий миг заглянув  в  его  разум.  Эти
ружья с раздутыми каплевидными прикладами и тонкими  игольчатыми  стволами
выбрасывают потоки огня, словно миниатюрные  огнеметы.  Сетх  понял,  что,
имея дело с монголами, он больше не может  полагаться  на  клыки  и  когти
своих тварей; ему потребовалось оружие. А что может внушить больший  ужас,
чем огнемет, особенно в руках демонов, и так уж  казавшихся  обеспокоенным
монголам порождением потусторонних сил?
   За время мимолетного экскурса в сознание клона я узнал еще кое-что:  их
не удерживает приказ взять меня живьем. Сетх больше  не  хочет  испытывать
судьбу. Это трое собираются убить меня на месте.
   Мои  органы  чувств  заработали  в  ускоренном  режиме,  и  все  вокруг
замедлилось, словно время растянулось, как растаявшая  карамель.  Рептилии
вскинули ружья к плечам, ловя  меня  в  ромбические  хрустальные  прицелы.
Когтистые пальцы легли на курки.
   Целясь в меня, они на мгновение отвлеклись от управления  карнозаврами.
Грозные  двуногие  ящеры,  получив  мысленный  приказ   своих   всадников,
по-прежнему бежали в мою сторону,  но  их  крохотные  мозги  на  мгновение
остались бесконтрольными.
   Я отчаянно послал в головы всех трех  динозавров  раскаленное  докрасна
копье мысли. Заверещав, они вскинулись на дыбы, сбросив  двух  демонов  на
землю. Третьему пришлось, выронив оружие, когтями обеих  лап  вцепиться  в
шкуру ящера.
   В моем восприятии все это разыгрывалось в невероятно замедленном темпе.
Пока двое сброшенных демонов еще падали к земле, я распластался в броске к
кувыркавшемуся в воздухе ружью. Не успело оно коснуться травы, как  я  уже
схватил его. Едва мои пальцы сомкнулись вокруг ствола,  послышался  глухой
звук удара двух тел о землю.
   Все еще шипя от боли,  два  динозавра,  лишившиеся  седоков,  помчались
прочь. Однако третий всадник уже справился со своим ящером, направив его в
мою сторону.
   Тяжелый ящер легко растоптал бы меня  жуткими  лапами,  если  бы  я  не
откатился в сторону, выстрелив от бедра во всадника. Огненный веер  рассек
его  надвое.  Как  только  окровавленные  останки  соскользнули  со  спины
карнозавра, тот развернулся и двинулся  на  меня,  низко  пригнув  голову.
Пасть чудовища ощерилась частоколом  пилообразных  зубов  размером  с  мой
ятаган.
   Нырнув в сторону, я изо всех сил нажал на курок. Пламя потоком излилось
монстру в глотку, вспоров его толстую шею изнутри. Он  врезался  в  землю,
которая сотряслась от могучего удара, и выл, как паровой  локомотив,  пока
не издох.
   Тем временем два других клона потянулись к упавшим ружьям. Я выпалил  в
ближайшего, и он рухнул замертво. Но когда я обернулся к  последнему,  мое
ружье не выстрелило. Я опустошил его до конца.
   Демон уже поднимал свое оружие  с  травы.  Метнув  в  него  бесполезный
огнемет, я устремился к нему, на бегу выхватывая ятаган  из  ножен.  Ружье
ударило его, как дубина, снова усадив на траву. Не успел клон  прицелиться
в меня, как я уже налетел на него, пинком выбив оружие из его лап.
   Опалив меня взглядом багровых змеиных глаз, он вскочил на ноги, зашипел
и пошел на меня, выпустив когти. Я замахнулся ятаганом, он  заслонился  от
удара предплечьем, но я, крутанув клинок, ударил ниже руки, вонзив  острие
противнику в грудь и навалившись на рукоять. Пробив чешую,  ятаган  прошил
рептилию насквозь. Издав последнее  шипение,  демон  в  агонии  рухнул  на
залитую кровью траву, соскользнув с моего клинка.
   Я тотчас же послал Сетху мысленный образ, показав ему трупы двух клонов
на окровавленной земле, зато третий стоял над моим собственным  обугленным
прахом. Пустив в ход все известные мне уловки  до  последней,  я  мысленно
стал одним из клонов Сетха, а  валяющийся  у  ног  труп  стал  якобы  моим
собственным.
   "Ты славно поработал, сынок, - послышалось мысленное сообщение Сетха. -
Возвращайся и привези тело, чтобы я мог осмотреть его".
   Я телепатически призвал одного из карнозавров, оседлал его и двинулся к
цитадели на Ниле.
   "Неужели Сетх действительно поверил моему ложному посланию? Или  просто
заманивает к себе в крепость, где избавиться от меня будет гораздо легче?"
   Есть только один способ выяснить это. Я погонял динозавра, спешившего в
крепость, ни на секунду не покидая своего фальшивого образа, так что  даже
парившие в небе птерозавры "видели" то, что нужно мне,  и  передавали  эту
картину Сетху.
   Когда я добрался до сада на Ниле, на землю опускались сумерки. Крепость
уже близко. Я доеду до нее, когда станет темно, и мне это вполне на  руку.
В стенах крепости моя маскировка уже не поможет - если мне вообще  удалось
провести Сетха.
   Когда мой карнозавр подошел к стенам цитадели, небо  было  непроницаемо
черным  и  беззвездным,  как  глубочайший  колодец  преисподней.  В   этой
непроглядной темени, созданной  силовым  щитом  Сетха,  единственным,  что
давало свет, являлась лишь слабая фосфоресценция  самой  стены.  Бездонную
тишину не нарушало ни кваканье лягушек, ни уханье совы, ни  даже  жужжание
одинокого комарика. Мрачные тени  деревьев  хранили  полнейшее  безмолвие,
будто Сетховы рептилии. Стояла жуткая, неестественно  тихая  ночь,  словно
Сетх усилием воли управлял даже ветром и течением Нила.
   Перебравшись со спины динозавра на его непробиваемо  толстый  череп,  я
попытался ухватиться за верх стены, но не дотянулся. Зато  сама  стена  на
ощупь оказалась не идеально гладкой, а чуточку, едва уловимо шершавой, как
яичная скорлупа.  Пожалуй,  вскарабкаться  мне  удастся.  К  тому  же  она
наклонена внутрь. Стащив русские сапоги, я  босиком  пополз  по  скользкой
выпуклой поверхности, послав динозавра к воротам.
   Дважды предательская опора выскальзывала у меня из-под ног, и я едва не
съехал на землю. Мне пришлось усилием воли закрыть потовые железы  ладоней
и стоп, чтобы пот не служил смазкой,  которая  бы  усилила  скольжение.  Я
карабкался мучительно медленно; казалось, прошли долгие часы, прежде чем я
уцепился пальцами за верх стены и навалился животом на ее край.
   Здесь отчетливо ощущался гул энергии, бурлившей в  глубине  цитадели  и
заставлявшей стену едва заметно вибрировать. Похожий  на  яичную  скорлупу
материал  стены  был  нагрет,  но  не  солнечным  теплом  дня,   а   жаром
пульсировавшей внизу энергии глубин. Теперь мне предстояло добраться до ее
источника, до ядерного колодца, запрятанного в сердце цитадели.
   Мне быстро стало ясно, что я на стене  не  один.  Однако  я  ничего  не
увидел. Оглянулся - и внезапный страх стиснул сердце ледяной  ладонью.  Ко
мне, полыхая огнем ненависти в красных глазах, беззвучно  ползла  одна  из
виденных мной раньше громадных мертвенно-белых змей, уже разевая  пасть  и
оскалив истекавшие ядом зубы.
   "Так ты думал, что можешь обвести меня вокруг пальца, глупый примат?  -
загремел в моем сознании голос  Сетха,  заставив  меня  вздрогнуть.  -  Ты
действительно полагаешь, что твой обезьяний рассудок может превзойти  мой?
Добро пожаловать в мою цитадель, Орион! В последний раз!"
   Если я был способен  свершить  чудо,  то  именно  чудо  я  и  совершил.
Перекатившись через спину, я сделал в  воздухе  сальто,  приземлившись  на
носки, как акробат, в тот самый миг, когда громадная гадина  метнулась  ко
мне.
   И  промахнулась,  обнаружив  пустоту  на  том  месте,  где  только  что
находился я. Впрочем, она тут же  собрала  кольцами  свое  двадцатифутовое
тело, готовясь к следующему броску, а  я  выхватил  ятаган.  Зашипев,  она
медленно отвела голову назад и снова нанесла удар.
   На сей раз я был наготове. Держа меч двумя руками, я взмахнул им  перед
собой  и  проводил  взглядом  медленно   кувыркавшуюся   змеиную   голову,
скрывшуюся во тьме. Обезглавленное тело по инерции ударило меня  в  грудь,
испачкав кровью и заставив попятиться.  Несколько  долгих  мгновений  тело
змеи корчилось  и  извивалось,  пока  мои  органы  чувств  возвращались  к
нормальному восприятию мира.
   "И скольких же ты можешь одолеть,  обезьяна?  -  издевательски  зашипел
Сетх. - В моем распоряжении  имеется  неограниченное  количество  подобных
тварей. Надолго ли хватит твоих сил против моих легионов?"
   Секунду-другую во тьме не  было  видно  ничего,  кроме  слабого  сияния
стены, по дуге уходившей во тьму, будто подсвеченное шоссе.  Я  знал,  что
новые змеи уже  ползут  ко  мне,  а  заодно  отряды  демонов,  вооруженных
огнеметами или чем-нибудь похуже.  Все  до  одного  -  под  телепатическим
контролем Сетха.
   Мысленно нарисовав план крепости, я определил, где находятся ворота,  и
ринулся в противоположном направлении.
   Я слышал, как в круглом дворе  внизу  кто-то  суетился.  Наверное,  там
метались клоны Сетха, собравшиеся на охоту за мной. А еще там есть  клетки
с боевыми динозаврами. И загон с зауроподами. И норы рабов.
   Все под его контролем. _Но вот  по  силам  ли  ему  уследить  сразу  за
всеми?_
   Добежав до места, где, по моим расчетам, находился насест  птерозавров,
я прыгнул во тьму. И в самом деле, падать мне пришлось всего  футов  пять.
Приземлился я среди погруженных в сон крылатых динозавров. Шипя и  свистя,
они захлопали широкими кожистыми крыльями, а я  замахал  мечом  направо  и
налево, спугнув их и заставив подняться в воздух.
   Потом  я  ухватился  одной  рукой  за  лапу  птерозавра,  взмывшего   с
платформы. Поднять меня ему было не  по  силам,  и  мы  полетели  вниз,  к
утрамбованной  земле.  Птерозавр  верещал  и  отчаянно  хлопал   крыльями,
затормозив падение. Приблизившись  к  земле,  я  отпустил  живой  парашют,
сильно ударившись ступнями и не удержавшись на ногах. Птерозавр скрылся во
тьме, хлопая крыльями и завывая, как упырь.
   Поднялся шум. Застать Сетха врасплох мне не удалось; впрочем, надеяться
на подобное было слишком наивно. Но зато я мог устроить панику  во  дворе.
Поглядим, крепко ли Сетх держит в руках весь свой зверинец.
   Карнозавры и зауроподы с шипением топтались в своих  загородках,  будто
злились на оравших птерозавров,  осмелившихся  прервать  их  сон.  Славно!
Через заполненный мраком внутренний двор я помчался к клеткам карнозавров,
мысленно послав в их мозги проекцию боли.
   Раздавшийся в ответ визг ласкал мой слух, как музыка. Вдруг из  темноты
передо мной вырос демон с огнеметом в руках.  Я  ударил  ятаганом  сплеча,
развалив его пополам от шеи до пояса, и схватил левой рукой его оружие.
   Вложив окровавленный меч в ножны, я обернулся к стойлам  карнозавров  и
излил в их сторону ревущий сноп огня.  Издавая  яростные  вопли,  ящеры  в
панике ринулись на ограду, легко сокрушив ее.  Такой  же  залп  в  сторону
мирных зауроподов - и они превратились  в  неистовое,  обезумевшее  стадо,
которое сметало все на своем пути. Они тоже снесли загородку и  с  громким
топотом помчались по двору.
   Воцарилась полнейшая неразбериха. По двору метались обезумевшие  ящеры.
Рептилиям пришлось оставить  попытки  найти  меня  среди  царившей  вокруг
неразберихи.
   Подбежав к задвинутым на засов дверям  подземелья,  где  жили  рабы,  я
пинком вышиб их, сорвав с петель. Внутри  оказалось  абсолютно  темно,  да
вдобавок во дворе стоял такой шум и гам, что в нем потонул  бы  даже  звук
целого духового оркестра. Сделав шаг вперед, я не нашел  опоры,  мгновение
покачался, пытаясь восстановить равновесие, и неуклюже покатился по крутым
ступеням в темную бездну.



        "37"

   В конце концов я упал на кого-то. Человек, испуганно завопил и рванулся
в сторону.
   Во тьме зазвучали человеческие голоса -  отчасти  встревоженные,  но  в
основном просто сонные. В воздухе стоял тяжкий запах человеческого пота  и
экскрементов. Меня едва не стошнило, но я сдержался,  поднявшись  на  ноги
среди вовсе не ожидавших моего появления людей.
   -  Пошли  за  мной!  -  скомандовал  я,  перекрывая  приглушенный  шум,
доносившийся со двора. - Я выведу вас на свободу!
   Кто-то высек искру и затеплил крохотный светильник. Ничтожный огонек не
сумел осветить и малой  части  обширного  подземелья,  даже  разгоревшись.
Толпы   истощенных,   грязных,   измученных   людей   разглядывали    меня
покрасневшими от изнеможения глазами. Их щеки  ввалились,  кожу  испещряли
укусы вшей и незаживавшие рубцы от  плетей.  Сбившись  в  кучу,  стиснутые
соседями со всех сторон,  будто  в  какой-то  дьявольской  давилке,  сотни
человек с недоумением таращились на меня, не решаясь поверить в мои слова.
Даже не представляю, сколько еще  сотен  человек  стояли  в  темноте,  вне
озаренного тусклым огоньком круга.
   - Пойдем! - крикнул я. - Вырвемся отсюда!
   И сунул огнемет в руки ближайшему мужчине.  Тот  чуть  отпрянул,  потом
изумленно уставился на оружие.
   - Орион! - крикнул молодой  голос.  Кто-то  проталкивался  сквозь  ряды
обступивших меня людей, изо всех сил распихивая толпу  локтями.  -  Орион,
это я, Крон!
   Он изменился почти до неузнаваемости, будто постарел  на  десяток  лет,
ребра чуть не прорывали бледную, землистую кожу, глубоко ввалившиеся глаза
смотрели на мир мутным, стариковским взором.
   - Крон... - проронил я.
   - Я знал, что ты придешь! Я знал,  что  им  тебя  не  убить!  -  В  его
воспаленных глазах стояли слезы.
   - Настало время убивать дьяволов! - рявкнул я. - Пошли!
   И помчался вверх по ступеням. Крон бежал за мной по пятам.  Кое-кто  из
рабов тоже осмелился последовать за нами. Я не знал, много ли их, да и  не
желал знать. Едва я взбежал на верхнюю ступеньку,  как  в  дверном  проеме
вырос клон. Понять, что происходит, он уже не успел: я всадил  меч  ему  в
брюхо, а его огнемет передал Крону. Итого у нас их было уже два.
   Мы высыпали во двор, в самом  буквальном  смысле  дрожавший  от  топота
тяжелых  ног  динозавров,  кишмя  кишевших  вокруг.  Тут   же   завязалась
перестрелка: кто-то из освобожденных  рабов  выстрелил  в  демона.  Второй
фонтан пламени с ревом разорвал  воздух  в  опасной  близости  от  меня  и
разбился  о  стену.  Я  телепатически  попытался  соблазнить   карнозавров
лакомыми клонами, но те  больше  интересовались  огромными  зауроподами  -
своей обычной добычей.
   До рептилий как будто и  не  дошло,  что  рабы  пытаются  вырваться  на
свободу - по крайней мере, некоторые. Оглянувшись,  я  обнаружил,  что  во
двор выбежали лишь десятка три человек. Остальные, должно быть,  испуганно
жались к стенам своего каземата.
   Сконцентрировав энергию разума на одном карнозавре, я  подозвал  его  к
себе. Он примчался, тяжко топая громадными лапами и  пыхтя,  как  паровоз.
Запрыгнув на него верхом, я послал его в атаку на красных демонов, горохом
сыпавшихся во двор из большой двустворчатой двери, прорезанной в стене.
   Они встретили огромного хищника шквалом огня. Ревя от  боли  и  ярости,
карнозавр врезался  в  гущу  рептилий,  топча  их  и  сокрушая  ужасающими
челюстями. Пока динозавр сеял смерть в рядах клонов, я спрыгнул на землю и
подхватил четыре огнемета.
   Люди сбились в кучу у стены, округлившимися глазами  глядя  на  бешеную
суматоху. Перебежав обратно к ним, я раздал огнеметы и скомандовал:
   - К  главным  воротам!  Пробивайтесь  на  свободу!  -  а  сам  принялся
оглядываться в поисках другого подходящего карнозавра.
   Во дворе царил  ад  кромешный.  Карнозавры  рвали  на  куски  и  грызли
зауроподов, а те защищались хлесткими  ударами  хвостов  и  когтями,  тоже
весьма острыми. Один из зауроподов, вздыбившись  на  задние  лапы,  всадил
карнозавру под глотку когти и вспорол его, обрушив наземь почти две  тонны
тугой плоти. А какой-то карнозавр, наступив тяжелой лапой на шею  упавшего
зауропода, отрывал от еще живой жертвы огромные куски  мяса.  Визг  и  рев
наполняли темный воздух, исполинские туши со страшным топотом носились  по
всему двору и бились о стену с такой силой, что та грозила в любую  минуту
рухнуть.
   Во двор, паля в разъяренных динозавров,  выбегали  все  новые  и  новые
рептилии - теперь уже из нескольких дверей. Люди, крадучись в тени  стены,
прошли почти половину окружности двора и оказались у самых  ворот,  прежде
чем клоны осознали, что рабы рвутся на свободу.
   У меня на глазах отряд из двадцати рептилий двинулся вдоль стены  людям
навстречу, заходя с противоположной  стороны  ворот.  Перебежать  двор  по
прямой они не могли, рискуя попасть под ноги перепуганным зауроподам или в
зубы вечно голодным карнозаврам.
   Но я-то мог! Многократно ускорив восприятие, я ринулся через  неистовую
круговерть, царившую во дворе. С  ятаганом  наголо  мчался  я  на  выручку
людям, которых пытался освободить.
   "Глупый примат, - зарычал Сетх. - Хоть я и не могу контролировать  всех
слуг одновременно, но сил у меня вполне хватит, чтобы уничтожить тебя".
   Ящер, возглавлявший отряд, вскинул руку и указал  в  мою  сторону.  Они
нацелили огнеметы на  меня,  а  я  нырнул  под  ноги  зауроподу,  чувствуя
примерно то же,  что  крохотная  мышка,  угодившая  в  стадо  взбесившихся
слонов.
   Попытавшись захватить контроль над сознанием  зауропода,  я  обнаружил,
что Сетх меня опередил. Миниатюрная головка громадного ящера опустилась на
длинной шее, и мой враг взглянул на меня глазами зауропода.
   "Я убью тебя", - проскрежетал он в моем сознании. Сидя где-то в глубине
цитадели, Сетх безжалостно и неустанно направлял свои войска в бой. Да, он
не способен одновременно уследить за каждой из своих тварей, но зато может
сосредоточить внимание на самом важном для  себя  участке.  А  убив  меня,
чудовище быстро восстановит порядок в своих владениях.
   Ящер затопал колонноподобными ногами, и мне пришлось отпрыгнуть. Тотчас
же рядом взревело пламя, опалив мне волосы. Я проскочил на другую  сторону
под брюхом ящера, закружившего на месте в попытке затоптать меня насмерть.
Рептилии палили в меня, озаряя тьму кинжальными вспышками огня.
   Но попали они в динозавра, и он трубно взревел от боли. И тут кто-то из
людей открыл огонь по демонам. Это Крон рисковал собой, чтобы спасти меня.
Сетху пришлось  переключить  внимание  на  клонов,  на  мгновение  ослабив
контроль над зауроподом. Я безжалостно захватил сумеречное сознание ящера,
погнав его на отряд рептилий, открывших огонь по Крону.
   Тяжелый динозавр помчался к клонам, стремясь уничтожить источник  боли.
Сетх мгновенно отшвырнул мое сознание, перехватив контроль над ящером,  но
было уже поздно. Громадный монстр уже не успел бы ни затормозить, ни  даже
развернуться. Увидев, что на них стремительно летит двухтонная туша, клоны
разбежались, обратив оружие против зауропода.
   Он врезался в стену,  забившись  от  неистовой  боли,  когда  несколько
снопов пламени  принялись  поджаривать  его  с  двух  сторон,  и  тоненько
заверещал, как новорожденный.
   Я накинулся на рептилий,  срубив  первого  встречного.  Взбунтовавшиеся
рабы истребили половину отряда, которую от меня загородила туша зауропода.
На вторую половину вихрем налетел я.
   Но перебить всех, отделавшись лишь  царапинами,  не  помогла  мне  даже
стремительность восприятия. Мой сверкающий ятаган  превратился  в  разящую
молнию, неотвратимо настигавшую рептилий, будто коса смерти, но,  когда  я
покончил с последним, их огнеметы успели оставить следы на  моих  ногах  и
груди.
   Привалившись к стене, я медленно сполз по ней, сев на землю.  Из  груди
моей сочилась кровь, будто из непрожаренного  бифштекса,  обугленные  ноги
дымились. Чисто механически я заблокировал  сообщения  о  боли,  неистовым
потоком стремившиеся от нервов к мозгу, потом сузил все  сосуды  в  нижней
части тела, чтобы не впасть в шок.
   В моем сознании звучал шипящий смех Сетха. Еще минута-другая,  и  новые
полчища его клонов непременно прикончат меня.
   Динозавры все еще метались по двору, сотрясая стены. Я совершенно четко
ощущал, как дрожит земля.
   "Слишком четко!" - вдруг осознал я. Почва тряслась,  вздрагивая,  будто
началось землетрясение.
   "Именно этого мгновения я и ждала, любимый! Теперь я ударила дьявола  в
самое сердце!" - зазвучал в моем мозгу голос Ани.
   Земля  дрожала,  вздымалась  волнами.  Кольцевая  стена  раскачивалась,
извиваясь, будто полоскавшееся  на  сильном  ветру  белье.  Все  динозавры
одновременно, как по команде, прекратили метаться и  с  ревом  ринулись  к
главным воротам - единственной дороге на волю.
   Восставшие рабы застыли недалеко от ворот, оцепенев от ужаса. Динозавры
налетели на ворота, раздавив их, как яичную скорлупку,  и  рассыпались  по
открытой местности.
   На мгновение все  стихло.  Двор  загромождали  массивные  туши  мертвых
динозавров и трупы клонов Сетха. Затем люди бросились к сорванным воротам,
к  свободе.  Впрочем,  несколько  человек  помчались   в   противоположном
направлении -  к  подземелью,  где  до  сих  пор  томились  остальные,  не
решившиеся высунуть во двор даже носа. Прошло несколько секунд - и вот уже
из темноты узилища сплошным потоком хлынули люди. Спотыкаясь, прихрамывая,
они неуверенно бежали на свободу, в широкий мир за стеной.
   Юный Крон кинулся ко мне, но я взмахом руки погнал его прочь, крикнув:
   - Убирайся! Уходи из крепости. Там безопаснее.
   - Но ты ведь...
   - Пошел! Ну! Со мной ничего не случится.
   Поколебавшись,  он  неохотно  повернулся  к  воротам  и  последовал  за
остальными.
   Все это время  земля  дрожала  с  короткими  перерывами.  Наконец  двор
покинули все живые твари, кроме меня.  Землетрясение  прекратилось,  снова
воцарилось безмолвие. А в безоблачном небе засияли звезды.
   - Аня! - вслух позвал я. - Ты здесь?
   "Скоро буду, любимый. Скоро".
   Теперь я понял, что она сделала. Когда остальные  творцы,  приняв  свой
естественный вид, рассеялись среди звезд, моя любимая затаилась в  глубине
Земли, выжидая подходящего часа.
   Интересно, кажется ли ожидание богам столь же томительным,  как  людям?
Она переслала себя в эту точку пространственно-временного  вектора,  чтобы
дождаться, когда  контроль  Сетха  над  своим  ядерным  колодцем  ослабеет
настолько, что можно будет перехватить управление им. Моя отчаянная  атака
дала ей такую возможность. Пока внимание  врага  рода  человеческого  было
сосредоточено  на  мне,  Аня  захватила  управление  энергией,  бившей  из
расплавленного ядра земли.
   Сетх сам показал, что даже творцов  можно  уничтожить,  отрезав  их  от
источника энергии. Моя подруга усвоила этот урок и обратила  новое  знание
против самого дьявола. Захватив ядерный колодец, она теперь методично  его
уничтожала. Силовой экран, заслонявший звезды, уже исчез.
   Земля опять содрогнулась, на сей раз куда сильнее, чем прежде. В недрах
ее раздался тяжкий рокот, будто  там  заворочался  исполинский  зверь.  По
двору побежали волны, словно по морю. Кольцевая  стена  зашаталась;  целый
фрагмент вывалился из нее, как больной зуб, и рухнул на землю.
   А я сидел на месте, пытаясь остановить кровь; сомневаюсь, что я смог бы
встать, даже если бы очень захотел. Земля дрожала все сильней  и  сильней.
Стена у меня за плечами содрогалась и стонала.
   А затем посреди двора взорвался огненный шар - настолько яркий,  что  я
чуть не ослеп. Прищурившись  сквозь  полившиеся  ручьем  слезы,  я  неясно
разглядел  огненный  фонтан  лавы,  забивший  из   самой   утробы   Земли,
распространяя волны жара, опалившего мое лицо даже с расстояния добрых ста
ярдов.
   "Ядерный колодец уничтожен, любимый, - сказал голос  Ани.  -  Теперь  я
могу присоединиться к тебе".
   "Только после  меня!"  -  откликнулся  ей  голос  Сетха,  бурливший  от
беспощадной ненависти.
   И прямо из клокотавшего фонтана раскаленной лавы  ступил  Сетх  -  само
воплощенное зло, монстр, рогатый демон, с гневом и ненавистью  устремивший
на меня пылавший взгляд.
   Схватив лежавший рядом ятаган, я попытался встать. Напрасно. Я  потерял
слишком много крови, слишком обессилел.
   Сетх приближался, протягивая ко мне когтистые лапы, и вот он завис надо
мной  грозной  громадой,  черным  силуэтом,  очерченным   жарким   сиянием
извергавшейся лавы.
   "Ты уничтожил мой мир,  Орион,  -  его  слова  прожигали  мое  сознание
насквозь, - но ты не уничтожил меня. А я тебя уничтожу!"
   Наклонившись, он сомкнул пальцы вокруг моего горла, поднял меня  высоко
в воздух и начал душить. Когти вонзались все глубже, моя  кровь  струилась
по его рукам и груди.
   От слабости я не смог причинить  Сетху  вреда.  Когда  я  вяло  пытался
ударить своего врага наотмашь, его могучие руки  рывком  отводили  меня  в
сторону, а чешуя на груди защищала его от колющих ударов не хуже  стальных
лат.
   По-прежнему держа меня мертвой хваткой,  Сетх  развернулся  и  неспешно
зашагал к огненному фонтану. Я уже не мог вздохнуть, взор  мой  помутился,
мир окутала черная пелена.
   "Тебя ждет геенна огненная, Орион! У  меня  пока  довольно  власти  над
пространством и временем, чтобы одарить тебя мучительнейшей из мучительных
смертей. Гореть тебе в аду, Орион! Вечно!"
   Он поднял меня над бурлившей лавой. Я ощутил, как шипит и пузырится моя
сгоравшая кожа, как боль прожигает путь к самой сути моего сознания.
   Я по-прежнему держал меч. Подняв его слабеющей рукой, я вонзил острие в
Сетхов глаз и протолкнул дальше, в мозг, вложив в  удар  оставшиеся  капли
сил. Клинок заскрежетал по костному дну глазницы, и мой враг взвыл от боли
и ярости.
   Покачнувшись, он  все-таки  не  выпустил  меня  из  рук.  Кипящая  лава
медленно испепеляла меня, весь мир заслонило ее багровое  свечение  и  еще
более багровый лик Сетха - зубы его были оскалены в гримасе  ненависти,  в
глотке клокотало рычание,  из  глазницы  торчал  изогнутый  клинок,  кровь
ручьями бежала по сверкавшей чешуе щек.
   И тут перед моим помрачившимся  взором  полыхнула  серебряная  вспышка.
Сетх снова взревел и принялся размахивать мной в воздухе. Лава  больше  не
жгла меня. Сверкавший серебряный шар завис над землей. С его ослепительной
поверхности сорвалась ломаная голубоватая молния. Извиваясь и шипя,  будто
электрическая змея, она впилась в широкую спину Сетха.
   Появился золотой шар, затем белоснежный.  К  ним  присоединился  сочный
рубиново-красный - и все трое обрушили на  Сетха  змеившиеся,  трепетавшие
столбы электрических разрядов. Выронив меня, враг рода человеческого шипел
и верещал, хлестал хвостом направо и налево, цепляясь когтями  за  воздух.
Корчась  и  извиваясь,  он  пятился  к  фонтану  пламени,  а   его   вопли
раскаленными шипами пронзали меня насквозь.
   Появлялись все новые и новые шары - медно-красный и  изумрудно-зеленый,
латунно-желтый и бронзово-оранжевый - и каждый  ударял  молнией  в  Сетха,
толкая его прямо в бурливший фонтан яростной лавы.
   Наконец, с  последним  воплем  боли  и  отчаяния,  враг  мой  рухнул  в
клокотавший расплавленный металл, провалившись в геенну огненную, в  пламя
ада, им же самим и созданного.



        "38"

   Я лежал навзничь - еще не мертвый, но уже не живой.
   Шары энергии зависли вокруг меня и начали принимать человеческий облик:
Аня, Зевс, рыжий Марс, прекрасная Афродита, черноглазая Гера. И Золотой  -
разумеется, как всегда, раздувшийся от самодовольства.
   Он с улыбкой выступил вперед, тряхнув гривой золотистых волос,  сиявших
во тьме, завернулся в бело-золотой плащ, окутавший его мускулистое тело, и
радостно провозгласил:
   - Мы поработали на славу! Этот дьявол нас больше не побеспокоит!
   - Это Орион поработал на славу! -  возразила  Аня,  она  опустилась  на
колени на пропитанный кровью двор  рядом  со  мной.  От  слабости  у  меня
кружилась голова. Я отключил сигналы боли, но знал, что раны мои  глубоки,
быть может - смертельны. Однако  едва  Аня  коснулась  прохладной  ладонью
моего опаленного, обожженного лба, как я ощутил прилив новых сил.
   - Он просто сыграл свою роль. Все шло, как я задумал.
   - Ну-ну, Атон, - приподнял Зевс одну бровь, - если бы не Орион, нам  бы
ни за что не удалось пробить оборону Сетха.
   - Орион отвлекал  монстра  настолько  долго,  что  я  успела  захватить
источник энергии и уничтожить его, - не без горячности подхватила Аня.
   Я оглядел двор. Повсюду виднелись следы учиненного мной  погрома.  Туши
издохших динозавров высились небольшими холмами,  среди  которых  валялись
трупы рептилий Сетха. От кольцевой стены осталась лишь половина.  Огненный
фонтан лавы исчез.
   - Это был  кокон  времени,  -  тихонько  пояснила  Аня.  -  Сетх  хотел
погрузить тебя в адский гейзер и оставить в нем навечно.
   - Но вместо... - удушенно прохрипел я пересохшим горлом.
   - Но вместо тебя мы затолкнули Сетха в его же собственный ад.  Пока  ты
его отвлекал, мы смогли перекрыть источник его энергии и вернуться сюда из
укрытий, чтобы открыто атаковать его.
   - Он мертв?
   - Он в остановленном времени, - пояснил  Зевс.  -  Горит  в  неугасимом
огне.
   - Значит, его можно освободить? - встревоженно приподнялся я на локте.
   - Никто из _нас_ не освободит его! - насмешливо улыбнулся Атон. - А ты,
Орион?
   - Лучше бы его убить, - тряхнул я головой. Мысли у меня путались, как у
пьяного.
   - Это не так-то просто, любимый. Радуйся и тому, что мы победили.
   - Множество динозавров вырвались на свободу!.. - вдруг вспомнил я.
   - Славная дичь  для  твоих  монгольских  друзей,  -  откликнулся  Атон,
поплотнее запахнув плащ и заискрившись.
   - Погодите! - выкрикнул я.
   Все творцы посмотрели на меня - кто с любопытством, кто с раздражением.
   - А как же Субудай? У него тут лишь корпус телохранителей, менее тысячи
человек.
   - Вполне достаточно, я полагаю, - заявил Зевс.
   - Я обещал ему, что приведу всю его армию. Всех его воинов, их  женщин,
их домашний скот и птицу, юрты и все пожитки.
   - К чему утруждаться? - презрительно бросил Атон. - Полководец варваров
ничего не добился. Он бесполезен для нас.
   - Он мой друг. Я обещал ему,  -  с  трудом  приняв  сидячее  положение,
ответил я.
   - Нелепо! - осклабился Атон.
   - А это не тебе одному решать, - осадила его Аня.
   - Боюсь, здесь я согласен с Атоном, - вмешался Зевс. - Это не  принесет
никакой конкретной пользы.
   - И так уж достаточно трудно удерживать  континуум  от  расползания,  -
подал голос узколицый Гермес.  -  Так  зачем  же  вносить  изменения,  без
которых можно обойтись?
   - Я сделаю это сам, - бросил я.
   Все уставились на меня.
   - Ты?! - захохотал Атон. - Сотворенная мной кукла берет  на  себя  роль
бога?
   - Кто из вас доставил сюда Субудая с тысячей его воинов?  -  с  вызовом
спросил я.
   Творцы принялись переглядываться. В конце концов все взгляды обратились
к Ане.
   - Это не я, - с улыбкой покачала она головой. - Я  пряталась  в  недрах
Земли, выжидая момента для удара по  ядерному  колодцу  Сетха.  А  вы  тем
временем затерялись среди звезд.
   - Ты что, хочешь сказать, что Орион сделал  это  сам?!  -  чуть  ли  не
прокричал Атон.
   - Должно быть, он. Ни один из нас этого не делал.
   - Я сделал это сам, - повторил я.
   - Орион, ты обретаешь могущество бога, - без глумления улыбнулся Зевс.
   - Никаких богов нет, - мрачно отозвался я. - Только существа,  подобные
вам... и Сетху.
   Все беспокойно переминались на месте.
   - Раз Орион хочет доставить людей Субудая сюда, я считаю,  он  заслужил
это право, - решительно заявила Аня.
   Перечить никто не стал.
   Я закрыл глаза, испытывая к ней столь всеохватную благодарность, что не
мог бы выразить ее словами.  В  одном  мгновении  прозрения  вся  грядущая
история  разыгралась  передо   мной,   будто   стремительно   прокрученная
кинопленка.
   Я видел,  как  народ  Субудая  расселяется  по  щедрой  степи,  которая
простиралась от Красного моря до Атлантики.
   Видел,  как  монгольские  воины  насаживают  карнозавров  на  копья   -
бронзовокожие люди в обтрепанных кожаных одеждах и стальных шлемах, верхом
на коренастых гобийских  лошадках,  -  дав  будущим  поколениям  пищу  для
прекрасных  рассказов  о  рыцарях   в   сверкающих   латах,   истреблявших
огнедышащих драконов, чтобы спасти зачарованных принцесс.
   Видел, как те же монголы учатся земледелию у туземцев Рая, поколение за
поколением соединяясь с ними узами брака, а ледники отступают из Европы на
север, унося с собой благодатный дождь и обращая  обширное  разнотравье  в
бескрайнюю выжженную пустыню, названную потом Сахарой.
   Видел, как истерзанный Шеол, испустив последний пламенный вздох, сжался
в пеструю сферу. Он стал бешено кружившейся  планетой,  украшенной  яркими
полосками, все еще не  остывшей  после  взрыва,  сопровождаемой  десятками
обломков рассыпавшегося в прах Шайтана. Зевсу будет приятно, когда планету
нарекут в его честь.
   А еще - сердце мое мучительно сжалось - я вдруг  осознал,  что  ужасная
бойня, которую учинил я сам, уничтожение Шеола и  Шайтана,  эпоха  Гибели,
обрушенной мною на Землю, истребление динозавров  и  несметного  множества
иных форм жизни - все входило в замысел Золотого.
   Снова озирая вакханалию смерти, моими стараниями распространившейся  на
Земле, я услышал его издевательский смех.
   - Аз есмь  эволюция!  -  напыщенно  провозгласил  Золотой.  -  Аз  есмь
движущая сила природы!
   - Убийственная сила. - Я едва не всхлипнул.
   - Так  было  надо.  Мои  планы  простираются  на  века  и  тысячелетия.
Динозавры представляли собой для меня такую же помеху, как и для Сетха. Не
истребив их, я ни за что  не  сумел  бы  создать  человечество.  Это  _ты_
уничтожил их, Орион, - для меня! Ты думаешь, что почти сравнялся с  богом,
но ты по-прежнему мое творение, моя кукла. И я волен  пользоваться  ею  по
своему усмотрению.



        "ЭПИЛОГ"

   Вернувшись в не знающий времени город под золотистым  силовым  куполом,
Аня залечила мои раны - и телесные, и духовные. Творцы оставили нас  одних
среди  пустынного  города-мавзолея,  одних  среди  храмов  и   памятников,
возведенных творцами самим себе.
   Мои ожоги заживали быстро, но мысль о пропасти, разделившей  нас  после
притворного предательства Ани, не переставала терзать меня. Я понимал, что
она вынуждена была делать вид, будто  бросила  меня  на  произвол  судьбы,
иначе Сетх, зондируя  мое  сознание,  непременно  обнаружил  бы,  что  она
готовит  ему  засаду.  Однако  боль  все  равно  не   проходила,   ужасное
воспоминание о бездонной муке крайнего одиночества  по-прежнему  приносило
мне страдания. Вместе с тем дни шли  за  днями,  и  наша  взаимная  любовь
мало-помалу перекинула мостик через ужасную пропасть.
   Мы с Аней стояли на окраине города перед грандиозной пирамидой  Хеопса,
торжественно сиявшей ослепительной  белизной  полированного  известняка  в
свете утреннего солнца, - великий глаз Амона  только-только  начал  сиять,
сверкая все больше по  мере  того,  как  дневное  светило  поднималось  по
небосклону.
   Меня томило беспокойство. Хотя в наше распоряжение  предоставили  целый
город, я никак не мог отделаться от неприятного чувства, что мы  не  одни.
Пусть  остальные  творцы  разлетелись  по   вселенным,   стремясь   спасти
пространственно-временной  континуум  от  разрушения,  ими  же  самими   и
вызванного - пусть и  непроизвольно,  -  я  никак  не  мог  отделаться  от
тягостного покалывания в затылке, свидетельствовавшего о том, что за  нами
наблюдают.
   - По-моему, здесь  ты  чувствуешь  себя  несчастным,  -  заметила  Аня,
неспешно шагая вдоль основания колоссальной пирамиды.
   Я не мог не признать, что она права.
   - В лесах Рая было намного лучше.
   - Да, - согласилась Аня. - Мне тоже там нравилось, хотя тогда  я  этого
не ценила.
   - Можно отправиться обратно.
   - Ты этого желаешь?
   Не успел я ответить, как перед нами  появился  мерцавший  золотой  шар.
Несколько секунд повисев  над  полированными  каменными  плитами,  которые
образовывали  дорожку  вокруг  пирамиды,  шар   коснулся   их   и   принял
человеческий облик, оказавшись Атоном, облаченным в великолепные  латы  из
листового золота с высоким стоячим  воротником  и  эполетами,  украшенными
изображениями лучистых солнц.
   - Да неужели ты возмечтал об уходе на покой, Орион?  -  изрек  он  чуть
менее насмешливо, нежели обычно. Однако в улыбке его было больше  издевки,
чем человеческого тепла. И, повернувшись к Ане, добавил: - А ты, дражайшая
соратница, имеешь обязанности, от которых не можешь уклониться.
   - Я не твоя "дражайшая соратница", Атон! - Аня подошла ближе ко мне.  -
А если мы с Орионом хотим немного побыть наедине в иной эре, тебе-то что?
   - Есть неотложная работа, - улыбка бога померкла, тон стал серьезным.
   Я понял, что он завидует - завидует нашей с Аней взаимной любви.
   Прежний высокомерный цинизм тотчас же вернулся к Атону, и он  приподнял
золотистую бровь, воззрившись на меня.
   - Завидую? - Он прочитал мои мысли.  -  Да  как  бог  может  завидовать
своему собственному творению? Не болтай глупостей, Орион!
   - Неужели я мало для вас сделал?! - зарычал я. -  Неужели  не  заслужил
отдых?
   - Нет, нет и нет!  Мои  собратья  творцы  твердят  мне,  что  ты  почти
сравнялся с нами в могуществе и мудрости. Они поздравляют меня с созданием
столь полезной... творения.
   Он хотел сказать "куклы", но, заметив мои  сжавшиеся  кулаки,  прикусил
язык.
   - Ладно, Орион, -  продолжил  Атон,  -  раз  ты  собираешься  присвоить
божественные  полномочия,  то  должен  быть  готов  взвалить  на  себя   и
ответственность наравне с остальными.
   - Ты же говорил,  что  я  твое  создание,  орудие,  которым  ты  можешь
пользоваться по собственному разумению.
   Бросив взгляд на Аню, он пожал плечами.
   - Что так, что этак, все едино. Либо выполняй свой долг, как остальные,
либо подчиняйся моим приказам. Выбирай сам.
   - Ты имеешь право отказать ему, любимый. - Аня положила ладонь  мне  на
плечо. - Ты честно заслужил это.
   - Может, так оно и есть, - ухмыльнулся Атон. - Да только ты, богиня, не
можешь уклониться от исполнения своего долга. Впрочем, как и я.
   - Континуум может некоторое время обойтись и без меня,  -  почти  столь
высокомерно, как и Атон, бросила Аня.
   - Нет, не может. - Он вдруг стал безмерно  серьезен.  -  Кризис  вполне
реален и неотвратим. Конфликт охватил  множество  звездных  систем  и  уже
грозит всей галактике.
   Аня побледнела, обратив бездонные серые глаза  ко  мне.  В  них  стояла
настоящая мука.
   Я понимал, что  мы  можем  ускользнуть  в  Рай,  если  пожелаем.  Разве
несколько дней, лет или даже веков, проведенные в иной эпохе, могут играть
какую-нибудь роль для существ, способных управлять временем?  Мы  в  любой
момент можем вернуться в  эту  точку  пространственно-временного  вектора,
именно к  этой  развилке  в  континууме.  Кризис,  пугающий  Атона,  может
подождать.
   Но разве  мы  сможем  насладиться  счастьем,  зная,  что  время  нашего
пребывания в Раю ограничено? Даже если мы проведем там тысячу лет, задача,
которую нам предстоит решить, будет грозной тенью маячить над нами,  будто
разверзшаяся впереди пропасть, будто нависший над головой дамоклов меч.
   Не успела Аня ответить, как я сказал:
   - Ну что ж, Раю придется подождать, не так ли?
   - Да, любимый, - печально проговорила она и  кивнула.  -  Раю  придется
подождать.

   Ben(jamin) Bova. Orion in the Dying Time (1990) ("Orion" #3).
   Пер. - Ю.Соколов. М., "Армада", 1996.



        Бен Бова.
        Орион и завоеватель

   -----------------------------------------------------------------------
   OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2002
   -----------------------------------------------------------------------


                                    Майклу, Мишель, Майклу, Линдси и Хейли

                                    Как мухам дети в шутку, нам
                                    боги любят крылья обрывать.
                                                     У.Шекспир. Король Лир


        "ПРОЛОГ"

   Вернувшись в не знающий времени город под золотистым  силовым  куполом,
Аня залечила мои раны - и телесные, и духовные. Творцы оставили нас  одних
среди  пустынного  города-мавзолея,  одних  среди  храмов  и   памятников,
возведенных творцами самим себе.
   Мои ожоги заживали быстро, но мысль о пропасти, разделившей  нас  после
притворного предательства Ани, не переставала терзать меня. Я понимал, что
она вынуждена была делать вид, будто  бросила  меня  на  произвол  судьбы,
иначе Сетх, зондируя  мое  сознание,  непременно  обнаружил  бы,  что  она
готовит  ему  засаду.  Однако  боль  все  равно  не   проходила,   ужасное
воспоминание о бездонной муке крайнего одиночества  по-прежнему  приносило
мне страдания. Вместе с тем дни шли  за  днями,  и  наша  взаимная  любовь
мало-помалу перекинула мостик через ужасную пропасть.
   Мы с Аней стояли на окраине города, перед грандиозной пирамидой Хеопса,
торжественно сиявшей ослепительной  белизной  полированного  известняка  в
свете утреннего солнца - великий глаз  Амона  только-только  начал  сиять,
сверкая все больше по  мере  того,  как  дневное  светило  поднималось  по
небосклону.
   Меня томило беспокойство. Хотя в наше распоряжение  предоставили  целый
город, я никак не мог отделаться от неприятного чувства, что мы  не  одни.
Пусть  остальные  творцы  разлетелись  по   вселенным,   стремясь   спасти
пространственно-временной  континуум  от  разрушения,  ими  же  самими   и
вызванного - пусть и  непроизвольно,  -  я  никак  не  мог  отделаться  от
тягостного покалывания в затылке, свидетельствовавшего о том, что за  нами
наблюдают.
   - По-моему, здесь  ты  чувствуешь  себя  несчастным,  -  заметила  Аня,
неспешно шагая вдоль основания колоссальной пирамиды.
   Я не мог не признать, что она права:
   - В лесах Рая было намного лучше.
   - Да, - согласилась Аня. - Мне тоже там нравилось, хотя тогда  я  этого
не ценила.
   - Можно отправиться обратно.
   - Ты этого желаешь?
   Не успел я ответить, как перед нами  появился  мерцающий  золотой  шар.
Несколько секунд повисев  над  полированными  каменными  плитами,  которые
образовывали  дорожку  вокруг  пирамиды,  шар   коснулся   их   и   принял
человеческий облик, оказавшись Атоном, облаченным в великолепные  латы  из
листового золота с высоким стоячим  воротником  и  эполетами,  украшенными
изображениями лучистых солнц.
   - Да неужели ты возмечтал об уходе на покой, Орион?  -  изрек  он  чуть
менее насмешливо, нежели обычно. Однако в улыбке его было больше  издевки,
чем человеческого тепла. И, повернувшись к Ане, добавил: - А ты, дражайшая
соратница, имеешь обязанности, от которых не можешь уклониться.
   - Я не твоя "дражайшая соратница", Атон! - Аня подошла ближе ко мне.  -
А если мы с Орионом хотим немного побыть наедине в иной эре, тебе-то что?
   - Есть неплохая работа. - Улыбка Золотого померкла, тон стал серьезным.
   Я понял, что он завидует - завидует нашей с Аней взаимной любви.
   Прежний высокомерный цинизм тотчас же вернулся к Атону, и он  приподнял
золотистую бровь, воззрившись на меня.
   - Завидую? - Он прочитал мои мысли.  -  Да  как  бог  может  завидовать
своему собственному творению? Не болтай глупостей, Орион!
   - Неужели я мало для вас сделал?! - зарычал я. -  Неужели  не  заслужил
отдыха?
   - Нет, нет и нет!  Мои  собратья  творцы  твердят  мне,  что  ты  почти
сравнялся с нами в могуществе и мудрости. Они поздравляют меня с созданием
столь полезной... творения.
   Он хотел сказать "куклы", но, заметив мои  сжавшиеся  кулаки,  прикусил
язык.
   - Ладно, Орион, -  продолжил  Атон,  -  раз  ты  собираешься  присвоить
божественные  полномочия,  то  должен  быть  готов  взвалить  на  себя   и
ответственность наравне с остальными.
   - Ты же говорил,  что  я  твое  создание,  орудие,  которым  ты  можешь
пользоваться по собственному разумению.
   Бросив взгляд на Аню, он пожал плечами.
   - Что так, что этак, все едино. Либо выполняй свой долг, как остальные,
либо подчиняйся моим приказам. Выбирай сам.
   - Ты имеешь право отказать ему, любимый. - Аня положила ладонь  мне  на
плечо. - Ты честно заслужил это.
   - Может, так оно и есть, - ухмыльнулся Атон. - Да только _ты_,  богиня,
не можешь уклониться от исполнения своего долга. Впрочем, как и я.
   - Континуум может немного посуществовать и без меня, - почти  столь  же
высокомерно, как и Атон, бросила Аня.
   - Нет, не может. - Он вдруг стал безмерно  серьезен.  -  Кризис  вполне
реален и неотвратим. Конфликт охватил  множество  звездных  систем  и  уже
грозит всей Галактике.
   Аня побледнела, обратив свои бездонные серые глаза ко мне. В них стояла
настоящая мука.
   Я понимал, что  мы  можем  ускользнуть  в  Рай,  если  пожелаем.  Разве
несколько дней, лет или даже веков, проведенных в иной эпохе, могут играть
какую-нибудь роль для существ, способных управлять временем?  Мы  в  любой
момент можем вернуться в  эту  точку  пространственно-временного  вектора,
именно к  этой  развилке  в  континууме.  Кризис,  пугавший  Атона,  может
подождать.
   Но разве  мы  сможем  насладиться  счастьем,  зная,  что  время  нашего
пребывания в Раю  ограничено?  Даже  если  мы  проведем  там  тысячу  лет,
предстоявшая  задача  будет  грозной  тенью  маячить   над   нами,   будто
разверзшаяся впереди пропасть, будто нависший над головой дамоклов меч.
   Не успела Аня ответить, как я сказал:
   - Ну что ж, Раю придется подождать, не так ли?
   - Да, любимый, - печально проговорила она и  кивнула:  -  Раю  придется
подождать.




        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАЕМНИК"

                                  Война есть акт насилия, предназначенный,
                               чтобы заставить противника  выполнить  нашу
                               волю... Война - это всего лишь  продолжение
                               политики другими средствами.
                                               Карл фон Клаузевиц. О войне


        "1"

   Поступь  их  была  подобна  поступи  гиганта  -  десять  тысяч   мужчин
маршировали в едином ритме, воздух и земля содрогались под стопами воинов.
   Они  приближались.  Тяжелые  длинные  сарисы  [копье  длиной   6-8   м,
находившееся на вооружении в древней  Македонии]  первого  ряда  уже  были
направлены в наши лица, следующие  еще  вздымались  над  головами  солдат,
словно к нам приближался лес копий.
   - Стоять! - закричал командир нашей фаланги. - Пусть они тратят силы.
   Мы расположились на вершине небольшого каменного холма. Утреннее солнце
уже  пекло,  раскаляя  небо  так,  что  вверх  было  больно  смотреть.  На
противоположной  стороне  долины  из  скалистых  холмов  вырастали   стены
осажденного города Перинфа. Мы пришли, чтобы снять осаду.
   Я находился в конце десятого ряда  нашей  двенадцатирядной  фаланги,  и
ничей щит не  прикрывал  мой  правый  бок.  Военачальники,  конечно,  были
впереди, только командиры последних четырех рядов находились слева. Я  был
выше едва ли не всех  гоплитов  и  легко  справлялся  с  двенадцатифутовым
копьем. Но к  нам  приближалось  войско,  вооруженное  шестнадцатифутовыми
сарисами, и оно пользовалось репутацией непобедимого.
   Как и всегда их правый фланг был сильнее, насчитывая полных шестнадцать
рядов. Впрочем, войско противника, топавшее  по  голой  земле,  утонуло  в
поднятой  им  пыли.  Позади  фаланги,  слева  от  нас,  возле  приземистых
деревьев,  на  склоне  расположилась  их  кавалерия;  всадники  на  нервно
переминавшихся с ноги на ногу конях ожидали приказа к выступлению.  У  нас
не было конницы, и я опасался, что, как  только  начнется  битва,  гоплиты
Перинфа обратятся в бегство, поставив нас под удар. Эти  простые  горожане
наняли нас, чтобы защитить город. Я  сомневался  в  том,  что  они  сумеют
выдержать натиск приближавшегося закаленного в битвах войска.
   - Стоять, - повторил наш  командир.  Его  бронзовый  нагрудник  и  щит,
покрытые вмятинами, потемнели от  битв,  а  руки  старого  воина  украшали
многочисленные побелевшие шрамы.  Диопейгес,  предводитель  нашего  отряда
наемников, восседал позади фаланги на прекрасном  белом  скакуне,  готовый
бежать хоть до самых Афин в случае неудачи. Случайный человек на поле боя;
едва ли  ему  доводилось  со  своими  солдатами  сражаться  против  хорошо
обученного войска.
   Я провел пальцем под ремнем, на котором держался мой шлем. Мокро...  но
не оттого, что день выдался жарким. Меня окружали опытные наемники, однако
нас было слишком мало, а место битвы выбрал наш враг.  Политиканы  Перинфа
умели выигрывать выборы, но войны - дело другое. Худшей  их  ошибкой  было
то, что они понадеялись на помощь  Афин.  Однако  эти  скупердяи  даже  не
заплатили Диопейгесу; по крайней мере, так он говорил. И  нам  приходилось
жить грабежами, что едва ли  приводило  в  восторг  перинфян,  которых  мы
пришли защищать.
   Расстояние между остриями копий обеих фаланг медленно сокращалось.  Наш
командир выступил вперед и взревел:
   - Приказываю - вперед!
   Дружным шагом с левой ноги мы  направились  в  сторону  приближавшегося
врага, опустив копья и надвинув шлемы. Замыкая ряд, я  чувствовал  себя  в
некотором смысле обнаженным - ничей щит не прикрывал мой правый бок,  хотя
я знал, что сумею позаботиться о себе, когда начнется сражение. Так шел  я
навстречу врагу, волнуясь, но не припоминая ни единой  подробности  о  тех
битвах, в которых сражался. Ничего вовсе. От удивления  я  сдвинул  брови:
память моя оказалась чиста, как у новорожденного  младенца.  Словно  бы  я
родился несколько часов назад, а потом взял оружие и встал в строй.
   Но мне было не  до  размышлений.  Из-за  рядов  приближавшейся  фаланги
выскочили застрельщики - пелтасты, забросавшие  нас  стрелами,  камнями  и
короткими копьями. Кто-то вскрикнул и  упал,  пораженный  стрелой  в  шею.
Камень размером в кулак звякнул о мой щит. Пелтасты добивались,  чтобы  мы
подняли щиты и разомкнули ряды. Тогда их фаланга сразу добилась бы успеха.
Но нас учили не обращать внимания на  застрельщиков  и  смыкать  ряды  над
павшими. Это знал и я, только не  мог  вспомнить,  когда  и  где  выучился
такому приему.
   Их кавалерия, засевшая в жидком леске, тронулась с места.  Всадники  не
способны атаковать двигающуюся четким строем фалангу. Копья  наши  подобны
иглам ежа, кони отвернут, как бы ни подгоняли  их  наездники.  Но  конница
могла обойти нас с фланга и ударить в тыл. Ведь когда фаланга рассеяна, им
остается только развлекаться,  преследуя  бегущих  воинов.  Нередко  после
битвы гибнет больше солдат, чем на поле сражения.
   Застрельщики  исчезли  подобно  докучливым   насекомым,   которыми,   в
сущности, и являлись. Отрезок каменистой почвы между нами и врагом  быстро
сокращался. Мы ускорили шаг... Они тоже. Взвыли трубы с обеих  сторон,  мы
закричали изо всех сил  и  перешли  на  бег.  Обе  фаланги  столкнулись  с
громовым, полным жажды крови ревом, зазвенело и загромыхало железо  копий,
пробивая твердую бронзу панцирей и пронзая мягкую плоть.
   Все в  мире  вокруг  меня,  казалось,  замедлилось,  время  растянулось
упругой лентой. Воины теперь двигались неторопливо и плавно, словно бы под
водой или в каком-то кровавом кошмаре. Впереди меня падали наши, сраженные
шестнадцатифутовыми сарисами; копья пронзали их,  сносили  головы,  просто
сбивали с ног, мы же еще не доставали до  вражеских  воинов.  Обе  фаланги
сшиблись, затаптывая павших. И  задние  все  напирали,  хотя  первые  ряды
остановились. Трещали копья, воины ревели от  боли  и  гнева,  обуреваемые
жаждой крови; под могучим натиском разлетались щиты.
   Приподнявшись над стоявшими передо мной, я направил свое копье в одного
из вражеских гоплитов. Заметив движение, он поднял свой щит, но я  зацепил
его наконечником, отбросил в сторону и вонзил острие  в  горло  воина.  На
лице его промелькнуло удивление. Потом брызнула кровь. Когда убитый  упал,
я вырвал копье.
   Наши передние ряды смялись под напором врага, вдруг оказавшегося передо
мной; и я принялся  пробиваться  вперед  через  эту  толпу,  нанося  удары
копьем. Но поскольку я видел все в замедленном темпе,  то  успел  заметить
уголком глаза, как их застрельщики огибали наш правый фланг,  засыпая  его
стрелами и короткими копьями.
   Я увернулся от стрелы, полет которой казался невообразимо медленным,  а
потом пронзил копьем щит, панцирь  и  тело  гоплита,  оказавшегося  передо
мной. Битва превращалась в хаос; вокруг вопили окровавленные  воины.  Наше
войско смешалось, уже и мой ряд был уничтожен врагом. Тут я заметил, что в
меня летит копьецо. Оставив свое копье в теле  падавшего  воина,  которого
только что поразил, я  отбил  легкое  древко  в  сторону  и  только  потом
выхватил  меч,  опередив  двоих  гоплитов,  возникших  передо  мной.   Они
медленно, словно во сне, шевелили руками.
   Я убил обоих, но уже приближались новые, и хотя мне казалось,  что  они
все делают медленно - и колют, и  рубят,  и  валят  наземь  щитами  других
воинов, - их приближение совершалось неотвратимо, как прилив.
   Врагов было слишком много,  полководцы  их  знали  свое  дело  и  умели
поддерживать порядок... Мы не могли победить  их.  Мои  соратники-наемники
бились отважно, но уступали врагам  численностью.  Никто  не  поворачивал,
чтобы бежать, понимая, что труса ждет верная  смерть.  Но  наш  отряд  уже
отрезали от города Перинфа,  точнее,  от  остатков  их  фаланги.  Перинфян
погнали  через  поле  к  деревьям,  и  они  побежали.   Конники,   издавая
пронзительные кличи, принялись беспощадно рубить тех, кто пытался спастись
бегством. Вел конницу юноша, почти мальчишка; его золотые волосы вились по
ветру, высоко подняв меч, он яростно преследовал беглецов, бросавших  щиты
и шлемы в надежде обрести спасение.
   Нас оставалось всего лишь горстка, и мы отбивались,  медленно  отступая
вверх по склону к деревьям. Наша фаланга  разбилась  на  части,  но  воины
продолжали сопротивляться.  Для  меня  все  вокруг  по-прежнему  двигались
медленно, как мухи, попавшие  в  мед.  Я  предугадывал  движения,  которые
собирались сделать мои враги, по тому,  куда  они  переводили  взгляд  или
напрягали те или иные группы мышц. Нырнув под одну  из  длинных  сарис,  я
вогнал острие меча в грудь воина, закрытую кожаной курткой. Он взвыл, и  я
вырвал у него копье из рук.
   Тут я увидел, что остался один, и прижался спиной к дереву с сарисой  в
одной руке и мечом - в  другой.  Дюжина  соблюдавших  осторожность  воинов
окружила меня, глаза их пылали, залитая кровью броня алела; они следили за
мной, ожидая, чтобы я открылся. Многие потеряли сарисы и остались только с
мечами. Передо мной были ветераны. И они  не  собирались  рисковать,  имея
дело с таким опасным противником, как я, - ведь я убил немало их воинов. И
все же они не хотели упустить  меня.  Мне  оставалось  только  постараться
прихватить с собой на тот свет побольше врагов, прежде чем они убьют меня.
Я заметил, что один из них подзывает к себе  лучников.  Этот  и  вовсе  не
хотел рисковать.
   - Прекратить! - послышался зычный голос. Возле обступившего меня кольца
воинов остановился всадник. Панцирь незнакомца украшала золотая филигрань,
впрочем, теперь его припорошила пыль. Шлем всадника венчал белый плюмаж из
конского хвоста. Отстегнув нащечные  пластины,  он  открыл  лицо.  Колючую
черную бороду с одной стороны покрывала запекшаяся кровь. Потом я заметил,
что глаз с этой же стороны лица он потерял очень давно. Под опавшим  веком
виднелась полоска белой мертвой плоти.
   Это был явно один из полководцев. Воины  чуть  отступили  от  меня,  но
никто из них не опустил оружия. К нам приблизился другой военачальник, и я
заметил,  что  оба  ездят  на  могучих  гнедых  конях,  не  пользуясь   ни
стременами, ни седлами, лишь подложив под  себя  нечто  вроде  подушки  из
сложенных в несколько слоев одеял.
   - Пусть живет, - сказал  чернобородый.  Некоторые  из  воинов  выразили
согласие. Обращаясь ко мне, он возвысил голос: - Мне нужны хорошие  воины.
Будешь ли ты служить в моем войске?
   Я огляделся. Мои спутники уже мертвы либо были в плену. Выбора  у  меня
не оставалось, к тому же он предлагал мне нечто лучшее,  чем  рабство  или
смерть.
   Я не стал долго думать:
   - Да!
   Разнообразия ради мне захотелось оказаться на  стороне  победителя.  Он
откинул назад голову и расхохотался:
   - Хорошо сказал. Как тебя зовут?
   - Орион.
   - Откуда ты?
   Я открыл было рот, но сразу понял, что мне нечего  отвечать.  Из  своей
жизни я помнил только несколько последних часов.
   - С севера, - уклончиво сказал я.
   - Должно быть, из скифов,  судя  по  росту.  Их  серые  глаза  я  узнаю
повсюду. Но где твоя борода? Почему ты бритый?
   Я не имел об этом далее отдаленного представления.
   - Борода позволяет врагу ухватить тебя за горло, - услышал я свой ответ
будто со стороны.
   Он подергал себя за густую бороду.
   - Неужели? Ты рассуждаешь, как мой сын. - Потом он повернулся к  одному
из воинов, стоявших неподалеку. - Никос, возьми его в  свой  отряд.  Учить
его не потребуется, он и без того прекрасно владеет сарисой.
   Ухмыльнувшись, он тронул коня шенкелями  и  рысью  отправился  прочь  в
сопровождении кого-то из военачальников.
   Таким я впервые увидел Филиппа, царя Македонского. Золотоволосый юноша,
который вел конницу, оказался его сыном. Звали его Александр.



        "2"

   В ту ночь мы остановились на поле боя, чтобы сжечь мертвых и  отдохнуть
после тяжелого дня. Никос, к моему удивлению,  оказался  фракийцем,  а  не
македонцем.
   - При моем отце мы совершали набеги в Македонию,  угоняли  их  коней  и
скот, - рассказывал он мне возле  потрескивавшего  костра,  набивая  брюхо
жареной бараниной. - Женщин  тоже  уводили,  -  добавил  он,  выразительно
подмигнув.
   Никос  был  не  старше  тридцати,  его  волосы   все   еще   оставались
темно-каштановыми и буйными, как  дикая  поросль.  Черную  бороду  заливал
бараний жир. Вокруг нашего костра  расположилось  больше  десятка  воинов;
лекарь из далекого Коринфа обходил лагерь, накладывая мази  и  повязки  на
раны.
   - А теперь ты служишь македонцам, - заметил я.
   Никос глотнул из бурдюка вина, забрызгав бороду и грудь.
   - Ей-богу, ты прав. Одноглазый старик изменил все. Стал царем  и  начал
гонять нас как проклятых. И всех вокруг. Гонял нас летом,  гонял  зимой...
Что для него непогода? И ни разу не проиграл  ни  одной  битвы.  Уж  он-то
знает, сколько нужно бобов, чтобы сварить похлебку... Он знает.
   - Но ведь Филипп покорил твой народ, - пробормотал я.
   Никос бурно возразил, замотав лохматой головой:
   - Нет, не покорил. У нас есть собственный царь. Филипп просто  доказал,
что выгоднее быть в союзе с Македонией, чем воевать с ним.
   "Дипломат", - подумал я. И сразу понял, что  Филипп  проделал  со  мной
сегодня такую же штуку.
   - Теперь все племена нашей страны поддерживают македонцев, -  продолжал
Никос. - И Филипп осмелился бросить вызов Афинам.
   Если Никоса и не радовала перспектива войны  с  Афинами,  он  ничем  не
показывал этого. Даже напротив, выглядел вполне довольным.
   А потом он нагнулся ко мне и сказал негромким голосом:
   - А знаешь, что я думаю?
   Изо рта воина дурно пахло, и я заметил насекомых,  копошившихся  в  его
бороде.
   - Что? - спросил я, пытаясь  сохранить  дистанцию,  чтобы  какая-нибудь
блоха не перепрыгнула на меня.
   - Я думаю, что все устроила она.
   - Она?
   - Ведьма, жена Филиппа.
   - Неужели жена царя - ведьма?
   Никос вновь понизил голос:
   - Она жрица древней богини, поклоняется змеям и всякой нечисти. И еще -
волшебница, вот так. А как иначе объяснить это? Когда Филипп согнал своего
брата с трона, я уже был достаточно большим и помогал  отцу  пасти  стадо.
Тогда все племена, что  окружали  Македонию,  отхватывали  от  нее  жирные
куски. Не только мы, иллирийцы, но и пэонийцы,  словом,  все.  Их  грабили
каждый год.
   - И Филипп остановил набеги?
   - Словно мановением своего единственного  ока.  А  теперь  все  племена
служат  ему.  Должно  быть,  наворожила  его  молосская  сука,  иначе   не
объяснишь.
   Я смущенно посмотрел на других мужчин, сидевших вокруг костра.
   Никос расхохотался.
   - Не беспокойся. Я не могу сказать о  ведьме  ничего  такого,  чего  не
говорил бы сам одноглазый старик. Он ненавидит ее.
   - Ненавидит свою жену?
   Воины закивали, заухмылялись.
   - Не будь она матерью его сына и наследника, царь давным-давно  отослал
бы ведьму назад в Эпир.
   - Царь не посмеет сделать это, - возразил кто-то. - Он боится ее.
   - Она умеет насылать чары.
   - И никакие не чары: она травит людей.
   - Травит, но не ядом, а магией.
   - А что она сделала с другим сыном царя... с тем, что от фессалийки?
   - С Арридайосом? С идиотом?
   - Он был здоровым ребенком. Ведьма дала ему яд, и он стал слабоумным.
   - А может, наколдовала,  чтобы  ее  собственный  сын  стал  наследником
Филиппа, хотя Александр на два года моложе.
   Мужи углубились в спор о том, является ли жена царя отравительницей или
же, напротив, волшебницей.
   Я слушал невнимательно. Окружавшие меня  люди,  свежие  воспоминания  о
битве,  прохладная  темная  ночь  под  черной  чашей   небес,   украшенной
бриллиантами звезд, - все казалось мне странным и новым. Ведь я не  помнил
своего прошлого до нынешнего утра. У  всех  здесь  была  семья,  клан  или
племя; каждый мог назвать  своего  царя,  обратиться  к  истории  минувших
поколений своего народа.
   Но у меня... не было никаких воспоминаний. Люди называли  имена  богов,
которые ничего не говорили мне, пока один из  воинов  не  упомянул  Афину,
богиню-воительницу, покровительницу Афин.
   - Эта богиня не только воительница,  -  говорил  Никос.  -  Она  богиня
мудрости. По крайней мере, так полагают афиняне.
   - Они правы, - сказал один из воинов. - Ведь  это  она  подарила  оливу
этому городу, так ведь?
   - И прялку.
   Афина. Облик ее возник в моей памяти. Высокая,  стройная  и  невероятно
прекрасная, с  пышными  черными  волосами  и  грустными  глубокими  серыми
глазами.
   - Все мы игрушки богов, - проговорил Никос. - Они дергают за веревочки,
а мы прыгаем.
   - А я не верю в это, - сказал воин,  сидевший  возле  него.  -  Я  живу
собственной жизнью, и никто не дергает меня за какие-то там веревочки.
   "Нет, все мы исполняем волю богов", - подумал я, имея  в  виду  главным
образом самого себя. Я был в этом уверен. И все же чего именно  боги  ждут
от меня? Кто я такой и почему здесь  оказался?  Я  не  находил  ответа,  и
вестник богов не торопился просветить меня.
   Огонь угасал, воины заворачивались в плащи или одеяла и укладывались на
ночлег.
   Но у меня не было  ничего,  кроме  грязного  и  короткого,  к  тому  же
запятнанного кровью, хитона. Бронзовый панцирь, поножи и шлем я сложил  на
земле  возле  себя.  Ощутив  ночную  прохладу,  я  замедлил   периферийное
кровообращение,  увеличил  частоту  сокращений  сердца,   чтобы   повысить
температуру тела и таким образом согреться.
   Я сделал это почти не думая. Но потом удивился своему умению  управлять
собственным телом. И тому, что во всех подробностях понимаю, что делаю.  И
еще я  почему-то  знал,  что  подобное  выходит  за  пределы  возможностей
человека. В ужасном кровопролитном сражении я не  получил  даже  царапины.
Чужие  движения  казались  мне  замедленными,  я  всегда  опережал   своих
противников.
   "Кто я? - вопрошал я себя, укладываясь  на  твердую  почву  и  закрывая
глаза. - Откуда я родом?"
   Несколько часов я, пытаясь  заснуть,  пролежал  на  спине,  разглядывал
мерцающие звезды, величественно сиявшие надо  мной.  Я  узнал  оба  ковша,
Кассиопею на троне, а рядом дочь ее  Андромеду,  прикованную  к  скале,  и
Персей уже был возле нее. Мое собственное созвездие, Орион, оставалось  за
горизонтом. Но я видел, что звезды Гончих Псов горели  сапфирами  как  раз
над кромкой холмов.
   Наконец я смежил веки, но спал ли  я?  Меня  словно  перенесли  в  иное
место: в мир, далекий от поля битвы вблизи городских стен Перинфа.
   "Это сон", - говорил я себе, не веря своим глазам. Я  стоял  на  склоне
холма, покрытого травой  и  усеянного  дикими  цветами,  озаряемый  теплым
летним солнцем. Внизу подо мной разогретый воздух мерцал  над  изысканными
башнями  и  величественными   монументами,   высившимися   вдоль   широких
проспектов. За городом ослепительно голубело море,  отливавшее  зеленью  в
ярком солнечном свете. Волны, не зная устали, разбивались о  белый  песок.
Жители или погибли, или покинули город, и все  же  он  сохранил  все  свое
великолепие. Я припомнил, что едва заметное  дрожание  воздуха  показывает
границу защитного купола, укрывавшего город тонким,  как  стенка  мыльного
пузыря, слоем чистой энергии.
   Вся моя жизнь была связана с чудесным городом, я знал это с  абсолютной
уверенностью. И все  же  не  мог  вспомнить  подробностей.  Ничего,  кроме
уверенности в том, что жизнь моя началась здесь. Как любовь  к  женщине  и
богине,  любившей  меня,  которая  тоже  имела  отношение  к  заброшенному
мертвому городу. Попытавшись шагнуть, я обнаружил, что ноги не  повинуются
мне. Стоя на месте, я услышал дальний, слабый, едва различимый смех. Но он
был так горек, что я подумал: уж не плач ли до меня доносится?..
   "Смех умирающего от горя человека" - так подумалось мне; впрочем, я  не
знал, с человеческих ли уст слетали эти звуки.
   Собрав все силы, я попытался вырваться из оков,  что  держали  меня  на
месте, и спуститься вниз по склону к городу...  и  проснулся  на  лишенной
травы каменистой почве, на поле вчерашнего боя возле Перинфа, под  первыми
лучами солнца, блеснувшими над горбами холмов.
   "Кто я? - гремело в моем сознании, и отголоском звенел вопрос: - Почему
я здесь оказался?"



        "3"

   Наутро мы отправились к Перинфу, возле стен  которого  стояли  основные
силы Филиппа.  Увы,  царю  хватило  небольшой  части  своей  армии,  чтобы
победить наемников. Большая часть  македонского  войска  осаждала  Перинф,
другая же быстро  приближалась  к  Бизантиону,  расположенному  на  берегу
узкого пролива, отделявшего Европу от Азии.
   Казалось, что взять штурмом  город  Перинф  не  сложно.  Укрывшийся  за
стенами и городскими воротами, он казался мне маленьким и тесным. Неровные
и грубые стены имели башни с бойницами возле обоих  ворот.  Лишь  немногие
строения виднелись из-за городской стены. Город ютился на краю  воды,  где
каменистая равнина, опускавшаяся от далеких гор, погружалась в  Пропонтиду
[Мраморное море], море, раскинувшееся между проливами Геллеспонт и Боспор.
   И все же нечто в облике этого города казалось мне знакомым.  Но  всякий
раз, пытаясь оживить мои воспоминания, я наталкивался в  своей  памяти  на
ровную стену, куда более прочную, чем твердыня Перинфа.
   Лагерь Филипп разбил  на  лишенной  растительности  равнине,  почти  на
расстоянии  полета  стрелы  от  городской  стены.  Я  сразу   почувствовал
напряженность:  среди  воинов   ощущалось   тревожное   недовольство,   то
раздражение, которое возникает, когда бойцы слишком долго сидят  на  одном
месте, лишенные удобств привычного лагеря, и не надеются в скором  времени
вернуться туда.
   Осада затянулась. Перинф был морским портом,  и  поэтому  жители  могли
отсиживаться за запертыми воротами и упрямо отражать нападения македонцев,
пока корабли доставляли осажденным припасы, а иногда даже подкрепления  от
союзников Афин, например из Бизантиона. Филипп,  полный  хозяин  суши,  не
имел флота. Перинфяне проявили чистое безумие, понадеявшись снять осаду  с
помощью  той  горсточки  наемников,  которую  им  прислали  Афины.  Филипп
мгновенно разделался с малочисленным войском, но, хотя битва  закончилась,
город оставался в осаде, упрямо не желая отворять ворота.
   Лошади поднимали облака пыли над своими загонами и, казалось, проявляли
больше активности, чем воины. В лагере мы повсюду  видели  шатавшихся  без
дела  солдат.  Македонцы  провели  здесь  уже  достаточно  времени,  чтобы
построить для себя бревенчатые избушки и протоптать  между  ними  дорожки.
Ржали нагруженные припасами и дровами мулы, которых вели мимо нас рабы.
   Делом занимались лишь мастера; переругиваясь, они возились с  массивной
катапультой и покрикивали на группу обнаженных до пояса  рабов,  грузивших
на нее тяжелый железный брус. Еще  одна  группа  полунагих  рабов  сидела,
ожидая, когда им прикажут подгонять мулов. Так натягивали толстые веревки,
отводившие рычаг от катапульты.
   Я заметил, что на снаряде-болванке кто-то нацарапал слова "От Филиппа".
   С грохотом ударила другая  катапульта.  Повернувшись,  я  заметил,  как
посланный ею снаряд, вращаясь, высоко взмыл в воздух. Перелетев стену,  он
исчез за ней. Вновь послышался грохот. Кто-то закричал,  истошный  женский
визг пронзил воздух, а над стеной поднялось  облако  пыли,  темным  пятном
замаравшее чистое небо. От Филиппа...
   _Троя_. Я вспомнил название города  и  другую  осаду.  Она  закончилась
давным-давно. Троя. Был ли я там?  Или  просто  слышал  сказки  о  ней?  Я
положил руку на бедро и ощутил рукоятку кинжала, который  был  привязан  к
моей ноге  под  хитоном.  Какое  отношение  имеет  это  оружие  к  неясным
воспоминаниям о Трое?
   Никос  повел  нашу  фалангу  в  относительно  свободную  часть  лагеря,
подальше от вонючих загонов. Было ясно, что войско Филиппа  много  больше,
чем могли бы выставить одни македоняне.  Царь  собрал  здесь  войска  всех
союзных племен, в том числе и фракийцев Никоса, но тем не  менее  принимал
еще и наемников.
   - Погляди-ка на эти золоченые лилии! -  Никос  ткнул  меня  локтем  под
ребра, когда мы снимали наше оружие с мулов, доставивших его в лагерь.
   Я взглянул в ту  сторону,  куда  он  указывал.  Целый  отряд  воинов  в
одинаковых полированных панцирях и шлемах из блестящей  бронзы  выстроился
стройными рядами, их  строго  разглядывали  трое  военачальников.  Кованая
броня на груди солдат повторяла линии, обрисовывавшие могучие мышцы. Шлемы
их венчали выкрашенные в  красный  цвет  конские  хвосты.  Доспехи  так  и
блестели под солнцем.
   - Аргивяне, - сказал Никос. - Свежее мясо из Пелопоннеса.
   - Новые наемники? - спросил я.
   Он кивнул и плюнул на пыльную землю.
   - Сам погляди. Видишь, как разоделись? Да они и  не  воевали  ни  разу,
только выхаживали  на  парадах  и  слушали  горделивые  басни  о  подвигах
предков. Должно быть, решили, что перинфяне попадают  в  обморок,  завидев
такое великолепие.
   Бросив взгляд  на  свою  собственную  броню,  помятую,  исцарапанную  и
покрытую пылью, я расхохотался. А потом удивился: подобное вооружение  все
равно стоило достаточно дорого. Где я получил  этот  панцирь?  И  в  каких
битвах сражался, где так погнул и поцарапал его? Откуда же я?
   Филипп и его полководцы явно  понимали,  что  войско,  которому  нечего
делать, начинает разлагаться. И мы каждый день  упражнялись,  отрабатывали
передвижения в тесном строю фаланги, пока наконец любой из нас не научился
владеть  шестнадцатифутовой  сарисой,   как   суповой   ложкой.   Наемники
развлекались и осмеивали нас, мы  же,  македонская  фаланга,  маршировали,
маневрировали и выслушивали выговоры от начальников.
   Пыль и грязь сопровождали бесконечные  учения.  Но  я  теперь  понимал,
почему военная машина Филиппа прокрутила  мою  фалангу  наемников,  словно
мясорубка. И я, не жалуясь, маршировал со всеми, не  обращая  внимания  на
насмешки наемников.
   Горцы в основном не служили гоплитами в фаланге, они были пелтастами  -
лучниками, пращниками или метателями копий. Легкая пехота затевала  битву,
появляясь перед тяжеловооруженной фалангой,  и  разбегалась  по  сторонам,
когда сходились гоплиты. Наемники все были гоплитами, тяжелой пехотой.
   - Наша земля теперь просто поставляет наемников, - сказал мне Никос.  -
Любой бедный парень, который хочет  стать  кем-то,  отправляется  воевать.
Теперь каждый город содержит пехоту. Кроме Афин, конечно.
   - А кого же содержат в Афинах? - спросил я.
   - Болтунов-законников. - Он снова плюнул.
   Кое-кто вокруг нас захохотал. Я промолчал.
   Вокруг  заспорили  о  том,  чьи  воины  лучше.   Иные   полагали,   что
спартанские; однако все сошлись на том, что  фиванские  пользуются  лучшей
репутацией.
   - Особенно их Священный отряд, - сказал один из мужей.
   - Но Священный отряд - это не наемники, - указал  Никос.  -  Они  воюют
только за Фивы.
   - Но как никто другой!
   - Они же любовники... Каждый мужчина в Священном отряде имеет пару.
   - Философы утверждают, что  лучше  всех  воюют  любовники,  сражающиеся
рядом. Они всегда заботятся друг о друге.
   - Плевал я на таких философов. Священный отряд - лучшее войско в мире.
   - Лучше, чем мы?
   - Лучше.
   - Но наш полководец лучше!
   - Они не наемники. И мы не воюем против  Фив,  а  значит,  нам  незачем
думать о них.
   - Но Фивы поставляют  множество  наемников.  Даже  Царь  Царей  в  Азии
нанимает фиванцев.
   - Что за Царь Царей? - спросил я.
   Никос удивленно поглядел на меня.
   - Персидский царь, - проговорил он. - Неужели ты  ничего  не  слышал  о
нем?
   Я лишь покачал головой.
   Никос не доверял вновь прибывшим аргивянам.  Называл  их  красавчиками,
которым нечего делать в настоящем сражении. Те же расхаживали по лагерю  с
таким видом, словно являются потомками самого Ахиллеса, и  осмеивали  наши
постоянные упражнения.
   - Ну почему царь не пошлет их на приступ? - бурчал Никос. - Тогда бы мы
увидели, на что они годятся.
   Но Филипп явно не  имел  намерений  атаковать  городскую  стену.  Армия
стояла под ней и занималась учениями -  в  город  каждый  день  разве  что
бросали  по  нескольку  снарядов.  Перинфяне  были  уверены   в   себе   и
приветствовали каждый корабль, входивший в защищенную стенами гавань.
   Наша фаланга разместилась на постой неподалеку от надменных аргивян,  и
между нами часто происходили стычки. Наверное, не будь у нас общего врага,
мы сражались бы друг с другом. Почти каждую ночь случались ссоры и  драки.
Начальники с обеих сторон строго наказывали виновных.  Однажды  утром  сам
Никос получил десять ударов кнутом. Мы стояли  навытяжку  и  наблюдали  за
поркой.
   Один из полководцев Филиппа, по имени Парменион, пригрозил,  что  лишит
нас вина, если мы не исправимся.
   - Посмотрим, останетесь ли вы задирами, если будете пить только воду, -
ворчал он. Поговаривали, что и сам Парменион - любитель вина. Выпивохой он
был и с виду: оплывший и краснолицый, с усеивавшими его щеки  и  припухший
нос лопнувшими кровеносными сосудами.
   Конечно, аргивян наказывали их собственные начальники, но нам казалось,
что с ними обходятся гораздо мягче, чем с нами.
   Я старался не ввязываться в ссоры. Хотя я не  помнил  подробностей,  но
тем не менее знал, что подобная армия  едва  не  погибла  из-за  конфликта
между вождями. Быть может, это случилось в Трое?
   Наконец настала ночь, и все переменилось.
   - А где находится Троя? - спросил я у  Никоса,  когда  мы  улеглись  на
одеялах перед вечерним костром.
   Он нахмурил лоб:
   - Кто знает? Быть может, это всего лишь россказни.
   - Нет, - сказал один из воинов. - Она на другой стороне Геллеспонта.
   - Город еще стоит? А я думал, его сожгли дотла.
   - Так оно и было.
   - Откуда ты знаешь? Троя ведь существовала так давно...
   - Во времена героев.
   - Героев? - переспросил я.
   - Подобных Ахиллесу, Одиссею и Агамемнону.
   _Одиссей_. Это имя звоном колокольчика отозвалось в моей памяти. Не  он
ли дал мне тот кинжал, что привязан к моему бедру?
   - Что вы, конокрады, знаете об Агамемноне! - завопил один  из  аргивян,
стоявший на расстоянии полета камня от нашего костра.
   - В Трое он был одним из ахейских вождей, - отвечал я.
   - Он был аргивянин, - проговорил наемник, вступая в  круг  света,  -  и
царь Микен. Не какой-нибудь заляпанный навозом мужик, как вы, горцы.
   Я вскочил на ноги. Панцирь на  рослом  аргивянине  повторял  абрис  его
мышц, короткий меч висел на его бедре, однако я был выше  на  полголовы  и
шире в плечах.
   - А я из дома Одиссея, - отвечал я, забывшись, - и помню это.
   Челюсть его отвисла, потом он расхохотался и упер кулаки в бедра.
   - Скиф, наверное, тебя ударили по голове, и ты свихнулся.
   Я удивился. Откуда он знает, что меня считают здесь скифом?
   Возле первого появился другой аргивянин. Он тоже был вооружен. Никос  и
несколько других воинов из моего отряда вскочили на ноги.
   - Одиссей мертв уже тысячу лет, -  сказал  второй  аргивянин  с  наглой
усмешкой, кривя заросшую бородой физиономию. - Если он вообще когда-нибудь
существовал.
   - Он жил на свете, - сказал я. - И я говорил с ним.
   - В Трое, должно быть. - Оба захохотали, глядя на  меня.  Потом  второй
подошел поближе и заглянул мне в лицо. Этот был ростом едва мне до  плеча.
- Ты безумен, - сказал он.
   - Нет, он царь лжецов, - возразил первый аргивянин.
   Я почувствовал, как напряглись Никос и другие воины за моей спиной.
   - Нет же, вот погляди, - сказал я, доставая кинжал, - его  подарил  мне
сам Одиссей...
   Аргивянин отпрыгнул назад и выхватил из ножен меч.
   - Решил зарезать меня?!
   - Нет, я...
   Он бросился на меня. Отбив меч кинжалом, я левой  рукой  ударил  его  в
челюсть. Аргивянин рухнул, как убитый бык.
   Весь лагерь  словно  взорвался;  вокруг  дрались,  кусались,  лягались,
боролись. Я стоял среди словно взбесившихся воинов с кинжалом  в  руке,  а
вокруг меня бушевала рукопашная. Ошеломленный, я отступил от костра.
   "Хорошо, хоть никто не применяет оружия", - подумал я.  Тот  аргивянин,
который взялся за меч, еще лежал без сознания возле костра.
   Закричали начальники. Я  убрал  кинжал  и  кинулся  в  гущу  дравшихся,
пытаясь разнять их.
   На гнедом коне подъехал Филипп, с непокрытой головой и без панциря, его
единственный глаз горел гневом.
   - Прекратите немедленно! - взревел он.
   Мы остановились, покоряясь властности, которая звучала  в  его  могучем
голосе.
   Схватка вмиг стихла. Кто стоял, кто гнулся от боли, а  кто  валялся  на
земле; все были покрыты пылью, а некоторые и кровью.
   Никос в порванной рубахе, под которой виднелись  еще  свежие  рубцы  на
спине, стал коленом на грудь аргивянина и вцепился зубами в ухо лежавшего.
Но прежде чем Филипп сумел  сказать  еще  слово,  прилетевший  из  темноты
камень поразил царя прямо в затылок. Звук показался не менее громким,  чем
от падения камня, пущенного катапультой.  Согнувшись,  Филипп  свалился  с
коня. Навстречу метнулся аргивянин с копьем, и я увидел, что около  дюжины
его земляков сошлись кольцом вокруг распростертого тела царя. Все  были  с
мечами.
   Опустив голову, я бросился вперед и, пробив кольцо вооруженных  воинов,
выхватил копье из рук аргивянина, прежде чем он успел погрузить наконечник
в тело лишившегося сознания Филиппа.
   Гнев и ярость вновь охватили меня, и мир вокруг замедлился. Взяв  копье
как дубинку, я разбил его тупым концом лицо наемнику,  у  которого  вырвал
оружие. Тот рухнул как подкошенный. Готовый защитить  царя,  я  встал  над
телом Филиппа,  спиной  к  нервно  переступавшему  коню.  Окружившие  царя
вооруженные аргивяне были ошеломлены. Позади  них  Никос  и  другие  воины
моего отряда застыли в столь же глубоком потрясении.
   Вокруг  опять  началось  смятение.  Грубый  мужской  голос  захлебнулся
кровью,  послышались  крики,  и  из   тьмы   явился   молодой   Александр,
золотоволосый, с дикими глазами, с окровавленным мечом в руке.
   - Царь! - закричал он. Расталкивая всех, кто  попадался  ему  на  пути,
царевич шагал ко мне.
   - По-моему, он просто оглушен, господин, - сказал я.
   Александр сурово посмотрел на меня, затем обратился к  кольцу  аргивян,
все еще державших в руках мечи.
   - Взять, - скомандовал он, - всех!
   Никос и остальные разоружили аргивян и увели их во тьму.
   - Ты спас жизнь моего отца, - сказал Александр.
   Тут Парменион и другие военачальники наконец подошли к нам и склонились
над телом Филиппа.
   - Я хочу, чтобы убийц повесили, - сказал Александр  в  ночную  тьму.  -
Только пусть сначала они расскажут, кто заплатил им.
   Но никто не слушал его. Александр остановил свои полные ярости глаза на
мне:
   - Будь возле царя, потом я присоединюсь к вам.  -  И  удалился.  Трудно
было поверить, что царевичу еще только восемнадцать лет.



        "4"

   Филипп не пришел в себя и через час. Я последовал  за  военачальниками,
которые отнесли царя в жалкую хижину из бревен; глинобитный пол  помещения
покрывали  грязные  конские  шкуры.  Я  стоял  в  открытых  дверях,  копье
аргивянина все еще оставалось в моих руках.  Офицеры  уложили  Филиппа  на
скромную постель с заботой, которую мне редко  приходилось  видеть.  Потом
лекари и полководцы столпились  возле  царя.  Испуганная  рабыня  принесла
кувшинчик с вином.
   Филипп очнулся. Хотя врачи настаивали, чтобы он оставался на ложе, царь
поднялся. Приближенные помогли ему устроиться в складном походном кресле.
   Вопль, полный муки, распорол ночь.  Филипп  резко  поднял  голову.  Тут
раздался другой вопль, громче и страшнее первого.
   Филипп подозвал одного из военачальников, который склонил ухо  к  губам
царя. Тот что-то проговорил, полководец кивнул и вылетел из хижины,  минуя
меня.
   Вокруг царя  деловито  сновали  лекари.  Один  из  них  омывал  затылок
Филиппа. Я видел, что полотно окровавлено. Другой растирал какую-то мазь в
мелкой плошке. Разогретая огоньком свечи, она пахла камфорой.
   - Вина. - Царь впервые заговорил громко после падения. - Еще вина.
   Глаза девушки зажглись. Она облегченно  вздохнула.  Ей  не  могло  быть
больше тринадцати или четырнадцати.
   Через несколько мгновений я увидел, что к хижине приближается небольшое
шествие. Впереди выступал полководец, которого  посылал  Филипп,  крупный,
коренастый мужчина с жестким лицом, борода которого казалась  еще  чернее,
чем у самого царя. Полководец был кривоног, звали его  Антипатром.  Но  об
этом я узнал потом. Возле него шествовал Александр, побледневший от  гнева
или чего-то другого, глаза царевича все еще пылали. За  ним  вышагивали  с
полдюжины молодцов, избранных им Соратников. Все они были  чисто  выбриты,
как и сам Александр, поэтому казались моложе своих лет.
   Соратники остановились  в  дверях.  Александр  прошел  внутрь,  за  ним
последовал Антипатр.
   Царевич отправился прямо к отцу.
   - Слава богам! Ты жив!
   Филипп криво усмехнулся.
   - Мой череп оказался прочнее, чем они рассчитывали.
   Если передо мной и в самом деле были отец  и  сын,  то  они  совсем  не
походили друг на друга. Рядом со смуглым  и  темноволосым  Филиппом,  лицо
которого покрывала щетинистая борода, а толстые  руки  заросли  шерстью  и
были покрыты белыми шрамами, Александр сиял чистым  золотом  волос,  белой
кожей, глаза его блестели. Я припомнил одного из своих прежних знакомых. Я
называл его Золотым; по  неизвестным  мне  причинам  смутное  воспоминание
заставило меня поежиться.
   - Я еще узнаю, кто в ответе за это, - мрачно бросил Александр.
   Но Филипп махнул рукой:
   - Мы и так знаем это: Афины, Демосфен или кто-то из его друзей.
   - Они подкупили аргивян. Я повешу всех.
   - Нет, - сказал Филипп. - Только тех,  у  кого  в  руках  было  оружие.
Остальные не имеют к этому никакого отношения.
   - Откуда ты можешь знать? Позволь мне заставить их рассказать истину.
   - Истину? - Лицо Филиппа  искривила  сардоническая  усмешка.  -  Посади
любого ногами в огонь, и услышишь от него именно то, что хочешь. Разве это
истина? Разве этому тебя учил Аристотель?
   Прежде чем Александр успел ответить, заговорил Парменион:
   - Этот человек спас твою жизнь. - Он указал на меня.
   Филипп посмотрел на меня единственным целым глазом.
   - Когда царь лежал и его собирались убить, он пробился через аргивян  и
вырвал копье у убийцы.
   Филипп нахмурился, пытаясь что-то припомнить, и наконец сказал:
   - Орион, так, кажется?
   - Да, господин, - отвечал я.
   Он подозвал меня к себе:
   - В каком ты сейчас отряде?
   - В фаланге Никоса, господин.
   - Никоса? Хорошо.  Но  раз  ты  отлично  послужил  мне,  теперь  будешь
состоять в моей  личной  охране.  Скажешь,  чтобы  тебя  одели  как  надо.
Антипатр, покажи ему, где разместились мои телохранители.
   Антипатр коротко кивнул.
   - Пойдем со мной, - сказал он.
   Он вывел меня за пределы хижины.
   - Ты скиф, да? Значит, умеешь ездить верхом, - сказал он.
   - Выходит, что так.
   Он кисло посмотрел на меня:
   - Что ж, тебе это пригодится.
   Так я стал одним  из  телохранителей  Филиппа.  Новые  мои  сотоварищи,
царские телохранители, почти все были македонцами.  В  основном  это  были
отпрыски древних и благородных семейств, хотя среди них имелись  несколько
чужеземцев, подобных мне. Я быстро узнал,  что  македонская  знать  учится
ездить верхом прежде, чем ходить.  Во  всяком  случае,  так  говорили,  но
оснований для сомнений у меня не было; они и в самом деле словно  родились
в седле. Все первое утро я потратил,  приглядываясь  к  тому,  как  другие
седлают своих могучих коней и  скачут  галопом  по  голой  земле  к  месту
ристалищ.
   Солнце еще только ползло к зениту, а я  уже  знал  все,  что  мне  было
нужно. При езде без седла и стремян приходилось тесно стискивать  коленями
бока лошади и держать поводья в левой руке, чтобы  освободить  правую  для
копья или меча. В общем-то нехитрое дело.  Я  сказал  коноводу,  ведавшему
загонами, что готов  сесть  в  седло.  Тот  вывел  солового  жеребца.  Тем
временем несколько других телохранителей подошли, чтобы посмотреть, как  я
справлюсь с конем. Я вскочил  на  спину  жеребца  и  коленями  послал  его
вперед. Однако у коня были собственные планы на сегодняшний день. Он начал
отчаянно брыкаться, крутиться, вертеться, пытаясь сбросить меня со  спины.
Воины, заходясь хохотом, хлопали себя по ляжкам; я должен был показать, на
что способен, и для этого мне явно предоставили животное самого  скверного
нрава.
   Я припал к шее коня и, схватив его за гриву, сказал:
   - Ты не сможешь стряхнуть меня, дикий. Мы с тобой теперь пара.
   Я держался, напрягая до  предела  все  мышцы.  После  нескольких  минут
яростной борьбы конь успокоился и побежал рысью, потом остановился, фыркая
и тяжело вздымая боками. Я дал ему отдохнуть несколько мгновений, а  потом
послал вперед ударом пяток. Мы полетели как ветер к далеким холмам. Там  я
повернул его назад, и мы вернулись к загону, где с открытыми ртами  стояли
сошедшие на потеху воины.
   - Хороший конь, - сказал я. - Как его зовут?
   -  Гром,  -  отвечал  один  из   македонцев,   почти   осунувшийся   от
разочарования, когда я спрыгнул на землю.
   - Он мне нравится, - сказал я.
   На выдубленном непогодой лице коновода появилось  выражение  недоверия,
смешанного с удивлением. Он качнул головой.
   - Не видел ничего подобного с  тех  пор,  как  маленький  царь  укротил
Быкоглава [знаменитый Буцефал, конь Александра Македонского].
   Маленьким царем звали Александра, это я уже знал.
   -  Ну  раз  он  тебе  понравился,  -  сказал  начальник  телохранителей
Павсаний, - бери, конь твой.
   Я поблагодарил и повел Грома к  рабам,  которые  обтирали  коней  после
упражнений.


   Осада Перинфа закончилась через несколько недель. Укрывшийся за стенами
город так  и  не  покорился  Филиппу  благодаря  тому,  что  жители  имели
возможность получать припасы с моря. Царь отдал приказ сворачивать  лагерь
и возвращаться в Пеллу, свою столицу.
   - Не понимаю, - сказал я Павсанию, высокородному македонцу,  начальнику
царских телохранителей, - почему мы уходим, так  и  не  попытавшись  взять
город, если нас никто не гонит силой?
   Ехавший рядом со мной Павсаний отвечал коротким горьким смешком.
   Он был рожден в знатной семье. Однако в нем чувствовалось нечто  темное
и болезненное. Воины посмеивались у него за спиной, но  я  не  понимал  их
шуток, так или иначе касавшихся мальчишек-конюших и пьянства.
   - Не обязательно брать город штурмом или морить голодом его жителей,  -
бросил он. - Наш царь знает тысячу способов, один другого хитрее.
   - Но зачем ему понадобился Перинф?
   - Этот город в союзе с Афинами.
   - А почему царь воюет с Афинами?
   Приятное лицо Павсания  украшала  ухоженная  светло-каштановая  борода,
однако оно имело вечно  мрачное  выражение.  На  сей  раз  его  настроение
проявилось в той невеселой улыбке, с которой он отвечал мне.
   - Почему бы тебе не спросить об этом царя? Я всего  лишь  один  из  его
многочисленных   племянников.   -   И,   утомленный   моими   бесконечными
расспросами, он послал коня прочь от меня.
   Вскоре к нам подъехал Александр на Буцефале, могучем, черном  как  ночь
жеребце. Царевич едва дышал от волнения.
   - Мы поворачиваем! - крикнул он нам. - Царь приказывает возвращаться.
   - Назад к Перинфу?
   - Нет, к берегу. Быстро! За мной!
   Мы повернули и последовали за ним.  Впереди  я  видел  только  Филиппа,
окруженного горсткой телохранителей и полководцев, гнавших  коней  быстрой
рысью. Происходило что-то важное.
   Я ехал  вместе  с  Павсанием  и  царскими  телохранителями,  следом  за
Филиппом и его полководцами.
   Александр вел остальных всадников позади нас. Солнце поднялось  высоко,
и уже стало жарко, когда мы перешли на шаг и повели наших  животных  через
жидкие заросли кустов и деревьев, на невысокий холм, отлого спускавшийся к
морскому берегу. Оставив войско у подножия холма, царевич подъехал к отцу.
   На песчаном берегу под нами располагалась огромная  флотилия  кораблей.
Их было не менее двух сотен. В  основном  пузатые  купеческие  суда,  хотя
среди них можно было насчитать и дюжину военных. Павсаний хищно  улыбался,
пока мы, оставаясь  верхом,  поглаживали  шеи  коней,  чтобы  животные  не
нервничали и не подавали голоса.
   - Видишь? - сказал он негромким голосом, почти шепотом.
   - Вот тебе и весь афинский флот, привезший зерно, стоит лишь  протянуть
руку.
   Кто-то суетился вокруг кораблей, другие отдыхали на берегу,  нежась  на
полуденном солнце. Несколько судов были завалены набок, и рабы  замазывали
горячей смолой их корпуса.
   - Одни боги знают, кого он подкупил, чтобы они  здесь  остановились,  -
проговорил Павсаний. - Одноглазый лис хитрее самого Гермеса.
   Я понял, что он говорит про царя Филиппа. Судя по тому немногому, что я
знал, выходило, что флот  этот  вез  зерно  из  богатых  сельских  земель,
лежавших у Черного моря, расположенных  за  Бизантионом  и  Боспором,  так
делалось ежегодно, чтобы кормить Афины, где урожаи были скудны.
   - Афиняне не любят обрабатывать землю, -  сказал  мне  однажды  вечером
Никос. - Теперь они вообще не работают. Каждый получает свою  долю  зерна,
привезенного через Босфор  и  Геллеспонт.  Вот  почему  одноглазый  старик
стремится овладеть морскими портами, подобными Перинфу и Бизантиону. Пусть
у афинян лучший флот в мире, но ведь кораблям каждый день  на  ночь  нужно
приставать к берегу.
   Итак флот, который вез зерно, побоялся заходить в  Перинф,  пока  армия
Филиппа осаждала город. Поэтому афиняне заночевали здесь, почти в  дневном
переходе от Перинфа, полагая себя в  безопасности.  Филипп,  должно  быть,
держал лазутчиков на берегу или даже среди моряков флота,  если  в  словах
Павсания была крупица истины. Филипп велел всем спуститься за холм - там и
разместились всадники, и никто с берега не мог их увидеть.  Нам  приказали
напоить и накормить коней, самим перекусить вяленой  козлятиной  и  водой.
Мясо было похоже на кожу.
   Наконец  я  увидел  длинную  цепочку  воинов,   по   извилистой   тропе
приближавшихся к нам.  Пелтасты  шли  легкой  походкой.  Тяжеловооруженных
гоплитов не было. Удар нанесет  легкая  пехота,  пелтасты  здесь  полезнее
копьеносцев.
   С  разрешения  Павсания   я   пробрался   на   вершину   холма,   чтобы
присоединиться к горстке разведчиков, лежавших на животах и наблюдавших за
врагом. Афиняне даже  не  выставили  стражу!  Лишь  несколько  вооруженных
воинов находились возле военных галер; лагерь практически был не защищен.
   Солнце спустилось и уже закатывалось за высокие холмы у нас за  спиной,
когда Филипп  отдал  приказ  "по  коням".  Я  был  одет  и  вооружен,  как
полагалось телохранителю царя: бронзовый панцирь защищал мой торс, ноги  -
кожаные  обмотки,  а  голову  -  бронзовый  коринфский  шлем  с  нащечными
пластинами. В руках я держал копье, а у бедра висел меч в ножнах.  Еще  со
мной был древний кинжал, привязанный к бедру  под  хитоном.  Мы  не  стали
нападать. Царь приказал, чтобы мы медленно спускались от холма  к  берегу,
готовые  перейти  в  галоп,  если  зазвучат  трубы.  Но   предосторожность
оказалась излишней, афинские моряки словно замерли на месте, увидев  более
тысячи всадников Филиппа, уже подъезжавших к выволоченным на берег  судам.
Я подъехал ближе, держа копье острием кверху, и  увидел  предельный  ужас,
застывший на лицах афинян. Пелтасты с короткими копьями и луками  наготове
взяли берег в клещи. Моряки были прижаты к воде.
   Они не захотели сражаться. Флот сдался, и весь  урожай  зерна  сделался
добычей Филиппа.
   "В Афинах будет голод этой зимой", - подумал я тогда.



        "5"

   Мы  ехали  в  Пеллу,  в  столицу,  и  Филипп  находился  в   прекрасном
настроении:  пусть  он  не  сумел  захватить  Перинф  и  не  нанес  ущерба
Бизантиону, только напугал их граждан, но зато он захватил  урожай  зерна.
Армия рабов перетащила корабельный груз на поскрипывавшие, влекомые быками
повозки, а потом мы сожгли афинские корабли, все до последнего. Черный дым
вздымался к  небу,  словно  приношение  богам,  и  не  один  день  туманил
кристальную синеву. Афинских моряков Филипп  пешком  отослал  домой,  хотя
Александр, а с ним еще кое-кто предлагали взять их в рабство. Среди нас не
было недовольных тем, что удалось захватить зерно без боя. Не было.  Кроме
одного - Александра.
   - Молодой сорвиголова решил,  что  станет  новым  Ахиллесом,  -  ворчал
Павсаний, пока мы ехали к столице. - Хочет славы и считает, что  ее  можно
заслужить, только проливая кровь.
   - А сколько ему? - спросил я.
   - Восемнадцать.
   Я усмехнулся:
   -  Понятно,  разве  не  так?  Или  ты  не  хотел  быть  героем  в  свои
восемнадцать?
   Павсаний не ответил на мой вопрос. И только сказал мне:
   - Несколько лет назад мы воевали в Северной Фракии,  и  Филипп  оставил
Александра в Пелле управлять страной, пока сам находился в походе. Дал ему
кольцо с печатью и все прочее. Вот тогда-то  люди  и  стали  называть  его
маленьким царем. Александру еще не было шестнадцати.
   - Филипп доверил ему власть в шестнадцать лет? - удивился я.
   - Конечно, с ним оставили Антипатра, чтобы тот направлял его  руку,  но
Александр весьма серьезно отнесся к делу. Одно из  горных  племен,  маеты,
затеяло мятеж. Эти конокрады всегда или совершают набеги  друг  на  друга,
или пытаются уклониться от выплаты налогов царю.
   - Александр усмирил их?
   Павсаний кивнул.
   - Оставил  столицу  в  руках  Антипатра,  а  сам  вместе  с  такими  же
мальчишками, как он сам, галопом отправился воевать с мятежниками.
   Он кисло усмехнулся, однако я еще не слышал ничего  более  похожего  на
смех от Павсания.
   - Маеты, конечно, бежали в горы, бросив свою  жалкую  деревушку.  Тогда
Александр поехал в Пеллу за дюжиной македонских семей и поселил их  в  той
деревне, переименовав ее в Александрополь.
   Я ожидал окончания истории. Павсаний взволнованно посмотрел на меня.
   - Кроме царя, никому не позволено давать свое имя городу, - объяснил он
нетерпеливо.
   Я отвечал:
   - О!
   - А ты знаешь, что сказал Филипп, когда услышал об этом?
   - Что?
   - "Мог бы и моей смерти подождать".
   Я расхохотался:
   - Должно быть, он обожает мальчика.
   - Он гордится им. Гордится! Сопляк бьет его по лицу, а он этим доволен.
   Я огляделся. Мы ехали во главе отряда,  но  всадники  поблизости  могли
подслушать нас. Неразумно злословить в адрес Александра.
   - Не беспокойся, - сказал Павсаний, заметив озабоченность на моем лице.
- Никто из моих людей не станет доносить на нас. Все мы мыслим одинаково.
   Я несколько усомнился в этом.
   Павсаний умолк, какое-то время мы ехали, не говоря ни слова; лишь мягко
стучали  копыта  коней  по  пыльной  земле  да  изредка  звякала  металлом
чья-нибудь сбруя.
   - Если хочешь знать причину,  скажу:  во  всем  виновата  его  мать,  -
проговорил Павсаний, словно бы разговаривая с  самим  собой.  -  Олимпиада
затуманила голову мальчика своими безумными  россказнями,  еще  когда  тот
сосал ее грудь. Это она заставила Александра поверить в  то,  что  он  сын
бога. И теперь он считает, что слишком хорош не только для  нас,  но  даже
для своего собственного отца.
   Я молчал. Мне нечего было ответить.
   - Все эти россказни, что Филипп не настоящий его отец, что он рожден от
Геракла, - Олимпиадины бредни, конечно. Ха, рожден от Геракла! Еще бы, ей,
конечно, хотелось бы, чтобы и Геракл вспахал ее поле. Но она имела дело  с
Филиппом.
   Я вспомнил, что Никос называл Олимпиаду ведьмой, а его люди  спорили  о
том,  обладает  ли  она  сверхъестественной  силой.  И  о   ее   репутации
отравительницы.
   Я видел в Александре обычного юношу, если не считать, что отец его  был
царем Македонии и юноша этот уже не раз водил  конницу  в  битву.  На  мой
взгляд, он рвался доказать всем, что он уже мужчина, а не мальчик. А более
всего хотел доказать это отцу. Александр  считался  наследником  престола,
однако из этого еще не следовало, что он займет трон:  македонцы  выбирали
своих царей, и, если с Филиппом что-нибудь случится,  молодому  Александру
придется потрудиться, чтобы убедить старейшин в  том,  что  ему  по  силам
тяжесть власти.
   Конечно, у него были его Соратники, молодые люди, с которыми он  вырос,
по большей части юноши из благородных македонских семейств.
   Он был  их  главой  по  праву  рождения,  и  Соратники  только  что  не
обожествляли его. Четверо из них, похоже,  были  особенно  близки  с  ним.
Улыбчивый Птолемей, неуклюжий  Гарпал,  критянин  Неарх  и  в  особенности
симпатичный Гефестион постоянно соперничали друг  с  другом  и  стремились
блеснуть перед Александром.
   Все они вместе воевали, и каждый пытался превзойти другого в  бою.  Все
они выбривались дочиста, как это делал царевич, хотя среди  телохранителей
и поговаривали, что ему вообще нет нужды бриться.
   - Безбород, как женщина, - несколько раз повторил Павсаний, причем явно
не без удовольствия.
   Я подумал: "А понимает ли он, что моя  собственная  борода  растет  так
медленно, что бриться мне приходится лишь изредка?"
   Впрочем,  взгляд  Александра  смущал  меня.  В  нем  я  видел  не  одно
честолюбие, не одну ярую жажду славы.  Мне  казалось,  что  у  него  глаза
древнего старца, что совсем не подходило восемнадцатилетнему юноше. В этих
золотых глазах трепетало нечто не знавшее времени, нечто  не  признававшее
веков и тысячелетий. А иногда молодой царь смотрел на меня как бы с легкой
насмешкой.
   Дни шли, а память моя не улучшалась, словно бы я  родился  взрослым,  в
броне гоплита всего несколько дней назад. Люди считали меня скифом, ведь я
был высок, плечист и сероглаз. Но я понимал их язык - все диалекты и  даже
совершенно чужие языки, на которых говорили некоторые  из  воинов.  Я  все
пытался вспомнить, кто я и почему здесь оказался. И не мог  избавиться  от
чувства, что меня послали сюда преднамеренно,  забросили  в  это  время  и
место по причинам, которые я не мог вспомнить.
   Ключом к тайне был кинжал, прикрепленный к моему  бедру,  он  находился
там так долго, что даже когда я  снимал  его,  ремни  и  ножны  все  равно
оставляли отпечаток на моей плоти. Я не показывал  его  никому  после  той
ночи, когда аргивяне пытались убить Филиппа.
   Но по дороге в Пеллу однажды ночью я извлек его из-под хитона,  и  один
из телохранителей заметил, как блеснул в свете костра  полированный  оникс
рукояти.
   - Где ты его взял? - Он задумчиво смотрел на прекрасное оружие.
   "У Одиссея" - хотелось сказать мне. Однако я придержал язык. Никто  мне
все равно не поверит, да и я не был уверен в том, что не ошибаюсь.
   - Не знаю, - отвечал я, позволив ему взять у меня оружие. - Я не  помню
совершенно ничего из того, что было со мной больше недели назад.
   Другие телохранители тоже принялись восхищаться кинжалом. Они заспорили
относительно его происхождения.
   - Критский кинжал, - говорил один  из  мужей.  -  Посмотрите  на  изгиб
рукоятки.
   - Ба! Ты не знаешь, о чем говоришь. Видишь: на рукоятке рисунок.  Когда
это критяне изображали летящего журавля? Не было такого!
   - Ну хорошо. Тогда откуда он?
   - Из Египта.
   - Из Египта? Ты перепил вина!
   - Говорю тебе, тут потрудился египтянин.
   - Как и над твоей мамашей.
   Дело едва не дошло до потасовки. Нам с  Павсанием  пришлось  вмешаться,
растащить задир и сменить тему.
   Но на следующую ночь оружейник  царских  телохранителей  попросил  меня
показать ему кинжал. Оружие  мое  становилось  знаменитым,  это  тревожило
меня.  Я  всегда  прятал  кинжал   так,   чтобы   использовать   его   при
необходимости, когда не останется ничего другого. Но  если  все  узнают  о
нем, кого я смогу удивить этим оружием?
   - Вот так клинок! - с восхищением сказал  оружейник.  -  Я  никогда  не
видел подобной работы. Никто не делает теперь таких лезвий. Это  настоящий
шедевр, работа истинного мастера.
   Летящий журавль был знаком дома Одиссея, я помнил это. Выходило, что  я
все-таки получил этот кинжал от  самого  Одиссея,  царя  Итаки,  в  лагере
ахейцев возле стен Трои.
   _Тысячу лет назад_.
   Подобного не могло быть, и, даже как будто бы понимая это, я все  равно
видел мысленным взором высокие толстые  стены  и  единоборство  героев  на
равнине перед городом. Я видел мужественного Гектора, пламенного Ахиллеса,
крепкого Агамемнона и осторожного Одиссея столь же отчетливо,  словно  был
вместе с ними.
   И когда в ту ночь я распростерся на земле под своим плащом, то  стиснул
кинжал в руке, ожидая увидеть сон и  об  Одиссее,  и  о  том,  кем  я  был
прежде... И почему помню события войны,  окончившейся  тысячу  лет  назад,
хотя забыл все, что случилось в прошлом месяце?
   Я уснул.
   Сон пришел тревожный и путаный, вихри его наполняли полузнакомые лица и
неразборчивые голоса.
   Я видел Александра; золотые волосы его развевались  по  ветру,  царевич
галопом скакал на своем черном  как  ночь  жеребце  по  пустыне,  усеянной
человеческими черепами. Его лицо изменилось.  Оставаясь  самим  собой,  он
сделался кем-то еще, жестоким и надменным, со смехом  скакавшим  по  живым
еще людям, терзая их тела копытами своего коня.
   Все преображалось, менялось, таяло подобно горячему воску, сон  перенес
меня в другое место: пьяный Филипп развалился на ложе с чашей вина в руке,
царь яростно сверлил меня единственным глазом.
   - Я доверял тебе, - бормотал он. - Я доверял тебе.
   Нет, он не был пьян - Филипп умирал, кровь била из раны,  нанесенной  в
живот ударом клинка. Отступая от трона Филиппа, я  сжимал  в  правой  руке
окровавленный меч.
   Кто-то  рассмеялся  у  меня   за   спиной,   я   обернулся,   едва   не
поскользнувшись на увлажненных кровью камнях пола, и заметил,  что  передо
мной - Александр. Но это был не он, это был не знавший  возраста  Золотой.
Глядя на меня видевшими ход многих тысячелетий глазами, он горько смеялся,
и презрение, смешанное с ненавистью, леденило мою душу.
   Возле него стояла высокая, царственная и невероятно прекрасная  женщина
с распущенными рыжими волосами и кожей, белой  как  алебастр.  Она  мрачно
улыбнулась мне.
   - Хорошо сработано, Орион, - сказала  она  и  шагнула,  чтобы  положить
ладони мне на плечи, а потом обвила  руками  мою  шею  и  жадным  поцелуем
припала к губам.
   - Ты не Афина, - сказал я.
   - Нет, Орион, нет. Можешь звать меня Герой.
   - Но я люблю... - Я хотел сказать: Афину, но потом  вспомнил,  что  мою
возлюбленную звали иначе.
   - Ты будешь любить меня, Орион, - сказала  пламенноволосая  Гера.  -  Я
заставлю тебя забыть о той, которую ты называешь Афиной.
   - Но... - Я собирался сказать ей еще кое-что, но немедленно забыл,  что
именно.
   - Вернись назад в поток  времен,  Орион,  -  сказал  Золотой,  все  еще
пренебрежительно улыбаясь. - Вернись назад  и  исполни  роль,  которую  мы
предназначили для тебя.
   Повелевая,  он  смотрел  на  мертвого  Филиппа.  Окровавленный   клинок
оставался  в  моей  руке.  Я  проснулся  с  болью  в  сердце,   окруженный
телохранителями Филиппа, все еще сжимая пальцами древний кинжал.


   Мы продолжили путь по скалистой земле вдоль прибрежных холмов к  Пелле.
Следом за войском тянулись бесконечные повозки, груженные зерном,  которое
мы захватили. По ночам в лагере поговаривали, что  Филипп  продаст  зерно,
наберет побольше войска и нападет на  Афины.  Или  что  он  продаст  зерно
Афинам в обмен на Перинф и Бизантион. Или будет  хранить  зерно  в  Пелле,
готовясь к нападению афинян на свою столицу.
   Однако, если Филипп и ожидал, что придет  в  Пеллу,  в  городе  это  не
чувствовалось.  С  первого  взгляда  столица  Филиппа  произвела  на  меня
глубокое впечатление. Вокруг города  не  было  стен.  Он  располагался  на
просторной равнине возле дороги. Множество каменных строений были столь же
открыты и беззащитны, как  афинский  флот,  который  захватил  македонский
царь.
   - Мы обороняем его, - сказал  Павсаний.  -  Все  войско.  Филипп  воюет
только в чужих землях. Враги не смеют угрожать городам царя. Пелла - новый
город, - пояснил он мне. - Старая столица, Эги, находится высоко в  горах.
Она окружена стенами, как и положено крепости. Но Олимпиаде не понравилось
там, и Филипп перенес столицу сюда, к дороге, чтобы порадовать жену.
   Город еще только строился, я заметил это,  когда  мы  подъехали  ближе.
Дома и храмы возводились из камня и кирпича; перед нами в склоне холма был
устроен большой театр. На самом высоком месте теснились здания с колоннами
из полированного мрамора: дворец Филиппа, как объяснил мне Павсаний.
   - Большой, - заметил я, имея в виду дворец.
   - Большего города я не видал, - ответил Павсаний.
   - Ты не видел Афин, - послышался голос позади нас.
   Повернувшись в седле, я заметил  Александра,  золотые  волосы  которого
сверкали под утренним солнцем, а глаза горели внутренним огнем.
   - Афины построены из мрамора, а не из серого тусклого гранита, - сказал
он высоким и резким голосом. - Фивы, Коринф... даже Спарта прекраснее, чем
это нагромождение камней.
   - Когда ты был в Афинах? - ледяным тоном спросил Павсаний. - И в Фивах,
и Коринфе, и...
   Александр бросил на  него  взгляд,  выражавший  откровенную  ярость,  и
послал коня вперед. Его  черный  Буцефал  поднял  копытами  пыль,  которая
запорошила наши глаза. Царевич отъехал.
   Павсаний плюнул:
   - Как послушаешь его, можно подумать, что объехал весь мир в колеснице!
   Мгновение спустя Соратники Александра проскакали мимо,  и  нас  окутало
еще более густое облако пыли.
   Когда мы остановились днем перекусить, Павсаний велел нам привести себя
в порядок. Конюхи вычистили лошадей, рабы до блеска отполировали  панцири.
Мы вступили в город при полном параде, а граждане Пеллы  вышли  на  улицы,
чтобы приветствовать победителей радостными возгласами. Но я не чувствовал
особой радости; сон все еще тревожил меня. Я гадал,  найдется  ли  в  этом
городе кто-нибудь, кто может истолковать  мое  видение,  не  объявив  меня
предателем, способным видеть сны об убийстве царя.
   Посреди войска ехал Филипп, и горожане  засыпали  его  приветствиями  и
цветами. Судя по тому, что я слышал от  воинов,  менее  чем  двадцать  лет
назад - когда Филипп сделался царем - Македонию притесняли соседи.  Теперь
они были либо покорены, либо стали союзниками царя-полководца. Филипп  был
настолько удачлив, что его столица не нуждалась  в  стенах.  И  теперь  он
стремился сделаться господином всего края: от Иллирии, протянувшейся вдоль
Адриатического моря, до Бизантиона на берегу Боспора,  от  диких  северных
племен, обитавших возле реки Истр, до могучих Фив  и  Коринфа  и  даже  до
самых Афин. Поговаривали даже о  вторжении  в  Азию;  когда  будет  улажен
вопрос с Афинами, придется освобождать греческие города Ионии и повыщипать
бороду персидского Царя Царей.
   Наслаждаясь приветствиями толпы, мы  ехали  по  широкой  главной  улице
Пеллы до самых ворот в дворцовой ограде. Оказавшись  дома,  Филипп  послал
своего коня вперед и первым спрыгнул у ступеней дворца.
   На вершине серой гранитной лестницы, гордая и царственная, с  огненными
волосами, уложенными спиралью, которая делала ее еще выше, чем была она от
природы,  в   царственном   облачении   чистейшей   белизны,   окаймленном
переливчатой  пурпурной  полосой,  невероятно  прекрасная,   надменная   и
властная, стояла женщина, которая в моем сне назвала себя Герой.
   Глядя на нее, я невольно открыл рот.
   - Что так удивился, Орион? - отрывисто шепнул  Павсаний.  -  Ты  видишь
перед собой царицу Олимпиаду.
   _Это была Гера_.
   И она узнала меня. Гера смотрела на меня, не замечая Филиппа,  который,
хромая, поднимался по лестнице; я впервые заметил, что царь был не  только
покрыт многочисленными шрамами, но  и  частично  парализован.  Но  не  это
открытие ошеломило меня,  а  Олимпиада,  Гера.  Она  разглядывала  меня  с
ледяной улыбкой. Кроваво-красные губы ее шевельнулись, беззвучно выговорив
единственное слово:
   - Орион.
   Она знала меня. Значит, сон мой не был сном.



        "6"

   Я не удивился, когда мне передали, что царица велела мне явиться к ней.
   В основном царскими телохранителями служили молодые знатные  македонцы.
И когда нас отпускали, они сразу расходились по своим домам  -  к  семьям.
Только немногие из нас - чужеземцы или люди,  не  имевшие  своего  дома  в
Пелле, - ночевали в казарме.
   Мы занимали одно из строений во дворце, в котором сновали рабы  разного
возраста,  женского  и  мужского  пола,  поддерживавшие  здесь  уют.  Наше
обиталище было, пожалуй, чересчур  роскошным  для  казармы.  В  просторной
комнате под деревянным потолком, поддерживаемым крепкими  балками,  стояли
удобные ложа. Было где отдохнуть. Окна полной воздуха комнаты выходили  на
площадь, где проводились парады.
   Я заметил, что соседи мои прекрасно знают домашних  рабов.  Кое-кто  из
женщин и мальчишек явно состояли в близких отношениях с телохранителями.
   Царица  прислала  за  мной  вестника.  Он  застал  меня   в   бассейне,
заполненном ключевой водой, который был расположен  неподалеку  от  двора,
где мы упражнялись. Вода обжигала холодом, но я  не  обращал  внимания  на
это, как и на то, что некоторые воины смеялись над тем, что я мою тело.
   - Напрасно трудишься, Орион, скоро пойдет дождь! - крикнул мне один  из
сидевших на каменной скамье возле стен двора.
   - Нет, он у нас из афинских неженок, которые купаются каждый  месяц,  -
съехидничал другой.
   Когда появился  посланник  царицы,  все  сразу  умолкли.  Должно  быть,
подумали, что я заранее знал, когда царица призовет меня к  себе.  Или  же
решили, что царица своим волшебством велела мне вымыться, чтобы от меня не
разило потом в ее присутствии.
   Словом, я последовал за вестником, благоухавшим духами, еще не  знавшим
бритвы юнцом, по комнатам и коридорам дворца, прямо в приемную царицы.
   Да, передо мной оказалась Гера, огненноволосая  и  властная  красавица,
обещавшая мне любовь в недавнем видении.
   "Сон продолжается", - решил я, направляясь от двери к престолу и  низко
склоняясь перед  царицей.  Разве  может  быть  иначе?  Ведь  иногда  людям
случается видеть свое будущее во сне. Нет, она узнала мое имя  от  гонцов,
которых послал царь. Гонцов или лазутчиков.
   Я подумал, что так скорее всего и случилось. Однако чем объяснить,  что
Гера  из  моего  сна  оказалась  копией   Олимпиады,   царицы   Македонии,
восседавшей передо мной на троне из полированного черного дерева?  Я  ведь
никогда не видел царицу, только в том сне.
   Два телохранителя в прекрасных полированных панцирях из кованой бронзы,
замерев позади трона, неподвижными глазами уставились в  бесконечность.  В
уголке сидели несколько женщин.  Трон  поднимался  над  сверкавшим  полом.
Возле престола стояли высокие краснофигурные  вазы,  наполненные  изящными
цветами.
   - Мне сказали, что тебя зовут Орионом? - спросила она.
   - Да, госпожа, - вежливо отвечал я, полагая, что имя мое ей превосходно
известно. Подумалось: а если она знает не только мое имя, но  и  кто  я  и
почему оказался здесь?..
   - Мне сказали, что ты спас царю жизнь.
   - Я поступил, как подобает верному воину, - отвечал я.
   И вновь призрачная улыбка на короткий миг скользнула  по  ее  губам.  Я
подумал, что, если бы Филипп тогда погиб, ее сын уже стал бы царем.
   - Олимпиада, царица Македонская, благодарит тебя, Орион.
   Я вновь поклонился.
   - Какой же награды ты просишь? - спросила она. - Говори, не смущайся.
   Слова слетели с моего языка прежде, чем я понял, что говорю:
   - У меня нет памяти, госпожа,  я  помню  лишь  то,  что  было  со  мной
несколько дней назад. Если это в твоей власти, скажи, кто я  и  что  делаю
здесь?
   Она  изогнула  бровь,  глядя  на  меня   с   удивлением   и   некоторым
неудовольствием.
   Но потом улыбнулась и негромко сказала:
   - Приходи сюда в полночь, Орион. Только один, и  никому  не  говори  об
этом. Ты понял?
   - Понял.
   - Итак, встретимся в полночь.
   Я поспешил к выходу. "Прийти одному, и  так,  чтобы  никто  не  узнал".
Опасно... Что подумает царь, если узнает об этом?
   Оказалось,  что  Филиппа  тоже  волнует  мое   беспамятство.   Вестник,
доставивший меня к царице, ожидал у входа в зал. Он сказал мне, что теперь
меня ждет Парменион.
   Красноносый Парменион сразу вызвал у меня симпатию. Он был немолод, лет
пятидесяти, и, хотя волосы и  борода  его  поседели,  сложением  отличался
крепким: приземистый, широкий в  груди,  с  мощными  руками.  Кроме  того,
характером он обладал весьма прямолинейным.
   - Царь хочет, чтобы  ты  поговорил  с  учителем  Александра,  -  сказал
полководец, едва увидев меня.  Он  занимал  во  дворце  одну  из  немногих
свободных комнат. Собственный дом и  семья  -  если  они  у  него  были  -
находились далеко отсюда.
   - С учителем Александра? - переспросил я.
   - Он узнал о том, что ты лишен памяти,  и  хочет  поговорить  с  тобой.
Зовут его Аристотель, он называет себя  философом,  хотя  родом  из  наших
краев, из Стагиры. Только вот пожил некоторое время в  Афинах  и  набрался
там странных идей, а теперь носится с ними.
   Меня вновь повели по дворцу... Я последовал за тем же надушенным  юнцом
через те же ворота, в которые мы въехали утром, потом по одной  из  шумных
улиц Пеллы к дому Аристотеля Стагирита.
   На  улицах  висели  густые   облака   пыли,   поднятой   или   всеобщим
строительством,  или  резким  ветром,   продувавшим   каменистые   равнины
вокруг... Впрочем, какая  разница?  Повсюду  стучали,  орали  строители  и
торговцы, уличные разносчики, хозяйки и купцы торговались, крича изо  всех
сил.
   К только что оштукатуренной стене  нового  дома  прислонилась  тощая  и
совсем юная девица лет десяти, она возилась с  одной  из  своих  сандалий.
Длинные каштановые волосы  девчонки  были  превосходно  уложены,  короткое
голубое одеяние приспустилось, открыв плечо. Тут я заметил, что она  мажет
чернилами  подошвы  сандалий.   Каждый   ее   шаг   оставлял   объявление,
приглашавшее в дом свиданий Дионисии  из  Амфиполиса.  Я  расхохотался:  у
Дионисии, должно быть, состоятельная клиентура, если она рассчитывает, что
новые гости умеют читать.
   Филипп предоставил Аристотелю  большой  и  просторный,  но  не  слишком
солидный дом. Некоторые из новых сооружений, мимо которых  я  проходил,  и
другие, еще только строившиеся, казались более  величественными  благодаря
украшенным желобками колоннам и лестницам, поднимавшимся  к  их  подножию.
Обычно здания отделяли от улицы низкие стены и полные цветов сады.
   "В столицу переезжают все,  кто  хоть  что-то  собой  представляет",  -
подумал   я.   Мужланы-отцы,    главари    шаек    конокрадов,    породили
сыновей-аристократов, соперничавших друг с другом в роскоши домов и садов.
Новая знать оставила горы и  селения  предков,  чтобы  в  столице  Филиппа
служить своему царю.
   Дом Аристотеля был невысок  и  приземист,  лишь  свежеокрашенные  балки
кровли свидетельствовали о том, что кто-то следит в нем за  порядком.  Сад
перед домом зарос сорняками. Сквозь гравий на  дорожке  также  пробивалась
трава, ее явно не поправляли несколько месяцев. Ставни на  окнах  облезли,
некоторые даже покосились.
   Но когда я вошел в здание, впечатление мое  переменилось.  Сначала  мне
показалось, что дом слишком велик для одного человека, ведь меня  уверяли,
что философ живет в одиночестве. Затем я увидел, что ошибался: ученый  жил
весьма широко, ему едва хватало места.
   Дом служил музеем, библиотекой, хранилищем всяких свитков,  документов,
множества вещей, которые занимали глубокий ум Стагирита. Симпатичный  юный
вестник подвел меня к входной двери, которую незамедлительно открыл передо
мной ясноглазый слуга с клочковатой  светло-каштановой  бородой  и  рыжими
волосами. Застиранный хитон его казался весьма поношенным.
   Оставив неухоженный сад, я вступил в комнату,  которая  прежде  служила
прихожей. Ныне  стены  ее  были  заставлены  полками,  забитыми  свитками,
которые, судя по виду, много ходили по рукам. Лысеющий слуга повел меня по
коридору, который сужали нескончаемые книжные полки, в заднюю часть  дома,
где Аристотель, согнувшись, разглядывал морские  раковины.  Я  не  заметил
среди них даже двух похожих.
   Он взглянул на меня, моргнул, а потом порывистым жестом отослал  слугу.
Невысокий и худой  -  едва  ли  не  изможденный,  -  Аристотель  напоминал
подземного карлика: крупная голова с высоким  лбом  венчала  убогое  тело.
Темные  волосы  философа  поредели,  борода  была   опрятно   подстрижена.
Небольшие глаза постоянно моргали, словно ученому было больно смотреть.
   - Так ты и есть тот, которого зовут Орион? -  спросил  он  голосом,  на
удивление глубоким и сильным.
   - Да, я Орион, - отвечал я.
   - Чей сын?
   Я мог только пожать плечами.
   Он улыбнулся, показав неровные желтые зубы:
   - Простите  меня,  молодой  человек,  за  неудавшийся  фокус.  Мне  уже
приходилось иметь дело с людьми, лишившимися  памяти.  Если  ошеломить  их
вопросом, они могут ответить не думая, и память немедленно возвращается  к
ним, во всяком случае, отчасти.
   Аристотель усадил меня на  табурет  возле  рабочего  стола  и  принялся
обследовать мою голову, освещенную полуденным  светом,  проникавшим  через
высокое окно.
   - Шрамов нет, - пробормотал он, - признаков ранения головы тоже.
   - На мне все заживает очень быстро, - сказал я.
   Ученый пронзил меня проницательным взглядом:
   - Ты это помнишь?
   - Нет, - отвечал я правдиво. - Я просто знаю это... Как ты  знаешь  мое
имя.
   - И ты забыл всю свою жизнь, кроме самых последних дней?
   - Да, словно бы родился взрослым. Я помню  себя  лишь  среди  наемников
Диопейгеса на равнине возле Перинфа... Это было чуть более недели назад.
   - Значит, родился взрослым со щитом и копьем в руке, - сказал он,  чуть
улыбнувшись. - Подобно Афине.
   - Афине? Ты знаешь ее?
   - Я знаю всех богов, Орион.
   - Мне снятся они.
   - В самом деле?
   Я помедлил, не зная, сколько можно сказать ему. Что, если ученый сочтет
меня   безумным?   Или   усмотрит   предательство   в   том   сне,   когда
Олимпиада-царица предстала передо мной в облике Геры-богини?  Неужели  она
действительно хочет, чтобы я убил царя?
   - А какова из себя Афина? - спросил я.
   Аристотель моргнул несколько раз.
   - Обычно ее изображают в броне и шлеме. Фидий изваял ее огромную фигуру
со щитом и копьем. На плече богини сидит сова, символ ее мудрости.
   - Но лицо, - настаивал я. - На кого похожа Афина?
   Глаза Аристотеля расширились.
   - Она ведь богиня, Орион, никто из смертных не видел ее.
   - Я видел.
   - Во сне?
   Понимая, что проболтался, я ответил коротко:
   - Да.
   Глядя на меня, Аристотель задумался, слегка склонив  к  хрупкому  плечу
огромную голову.
   - Она прекрасна? - спросил наконец ученый.
   - Бесконечно... Глубокие серые глаза, волосы словно полночь,  все  лицо
ее... - Я не мог подобрать слов, чтобы описать мою богиню.
   - Итак, ты любишь ее, Орион? - спросил Аристотель.
   Я кивнул.
   - А она любит тебя... в твоих снах?
   Я знал, как любила меня Афина среди заснеженных беспредельных просторов
ледникового периода. А потом - в зеленых лесах Рая. Мы любили  друг  друга
целую вечность - в пыльных лагерях Великого хана, в залитом электричеством
городе цивилизованной Земли, на берегах Метанового океана самой крупной из
лун, вращавшихся вокруг украшенного кольцами Сатурна.
   Но об этом я умолчал. Аристотель уж  точно  решит,  что  имеет  дело  с
безумцем, если я выложу хотя  бы  сотую  долю  моих  видений-воспоминаний.
Поэтому я ответил просто:
   - Да. В моих снах мы с ней любим друг друга.
   Должно быть, ученый ощущал, что  я  о  многом  умалчиваю.  Беседа  наша
продлилась до сумерек, когда слуги неслышно скользнули  в  комнату,  чтобы
зажечь масляные лампы. Впустивший меня в дом  лысоватый  дворецкий  что-то
шепнул хозяину.
   - Тебя ждут в казарме, Орион, - сказал мне Аристотель.
   Поднявшись с табурета, я удивился: разговор  затянулся  настолько,  что
мышцы мои затекли.
   - Благодарю тебя за потраченное на меня время, - сказал я.
   - Надеюсь, что я все же помог тебе.
   - Да, пусть и немного.
   - Приходи ко мне. Я почти всегда дома и буду рад видеть тебя.
   - Спасибо, - отвечал я.
   Обойдя длинный стол, Аристотель проводил меня до дверей комнаты.
   -  Скорее  всего  ключ  к  твоей  памяти  спрятан  в  твоих  загадочных
сновидениях. Случается, люди видят во сне такое, о чем наяву даже не смеют
и думать.
   - Боги обращаются к снам,  чтобы  объявить  смертным  свои  желания,  -
предположил я.
   Аристотель улыбнулся и тронул мое плечо.
   - У богов найдется рыбка покрупнее нас с тобой, Орион, если они  правда
вникают в людские  дела.  Боги  слишком  заняты,  чтобы  обращать  на  нас
внимание.
   Слова ученого попали в цель: не знаю почему, но я  чувствовал,  что  он
прав, оставалось лишь удивляться его мудрости. И вместе с  тем  Аристотель
ошибался: у богов нет более интересного занятия, чем вмешиваться в людские
дела.


   Меня вызвали в казарму, потому что  в  тот  вечер  я  был  назначен  на
дежурство. Почти  все  телохранители  царя  отправились  по  своим  домам,
разбросанным по всему городу. И те воины, что оставались во  дворце,  были
вынуждены подобно статуям украшать  долгие  и  шумные  пиршества  Филиппа,
посвященные главным образом винопитию.
   Из числа знатных македонцев в ту ночь стоял в карауле чуть ли  не  один
Павсаний. Он брюзжал, напоминая, что мог бы сейчас быть среди пирующих,  а
не стоять рядом с нами в броне и шлеме,  пока  его  друзья  напивались  до
оцепенения.
   - Ничем я не хуже их, - бормотал  он,  проверяя  мой  внешний  вид:  мы
снарядились как в бой и взяли с собой щиты.
   Меня поставили возле главного входа в  пиршественный  зал.  В  огромном
очаге по одну сторону просторной палаты ревел, пожирая дрова, огонь, но не
для того, чтобы готовить еду.  Даже  летом  ночи  в  Македонии  оставались
прохладными. Взмокшие слуги носили яства на громадных блюдах и расставляли
их на столах, а псы, устроившиеся у камина, смотрели  на  людей  голодными
глазами, в которых мерцали кровавые отсветы пламени.
   Филипп возлежал в парадной части зала. Ложе царя поднималось над  полом
с  изображением  мозаичного  льва,  выложенным  разноцветной   галькой   и
потрясавшим своим правдоподобием. Возле стола  его  находились  полководцы
Парменион, Антипатр и Антигон, седой и тощий, как старый волк. Как Филипп,
Антигон потерял глаз в бою.
   Пировали, конечно, только мужчины... по началу.  Женщины  прислуживали.
Среди них попадались молодые и стройные, эти  улыбались,  ощущая  на  себе
похотливые взгляды,  сопровождаемые  смелыми  жестами.  С  прислуживавшими
юнцами обращались подобным же образом. Сам же Филипп щипал за мягкое место
молодежь обоего пола. Вино лилось рекой, хохот и грубые шутки сопровождали
каждый глоток. Я заметил, что Александра не  было  среди  пировавших,  его
молодых  Соратников  тоже.  Сегодня  царь  пировал  со  своими   друзьями,
товарищами  по  оружию  и  родней  -  близкой  и  дальней.   Среди   таких
родственников был Аттал, жирный вождь клана горцев,  с  глазами-пуговками,
которому, как утверждали, принадлежал самый большой дом во  всей  Пелле  и
самый многочисленный  табун  коней  в  Македонии.  А  еще  у  Аттала  была
четырнадцатилетняя племянница, которой  он  раздразнивал  Филиппа,  словно
наживкой на крючке, - так говорили в казарме.
   - Филипп любит молоденьких, - бросил один из моих соседей  по  комнате,
когда мы готовились к выходу. - Мальчишек, девчонок - ему безразлично.
   - А сколько лет было Олимпиаде, когда царь женился на ней? - спросил я.
   - Ну, тут другое дело. Государственный брак. Он  привлекал  молоссян  и
весь Эпир на сторону Филиппа.
   - Тогда царь пылал к ней страстью, - заметил другой воин.
   - Ты хочешь сказать, она околдовала его?
   - Но как бы то ни было, любовь кончилась, когда  Олимпиада  родила  ему
Александра.
   - Это ничего не значит: старый лис прекрасно видит  своим  единственным
глазом каждую гладкую шкурку.
   Общий  одобрительный  смех  выразил  известную  зависть  к  царственным
привилегиям Филиппа.
   Пир превратился в затянувшуюся попойку, и я успел усомниться в том, что
сумею прийти на назначенное царицей полночное свидание. Вино,  поглощенное
Филиппом, уже наполовину лишило его сознания, но  десятилетний  виночерпий
все доливал алую жидкость в золотой  кубок.  Некоторые  из  гостей  успели
подремать на ложах, другие веселились и приставали к симпатичной прислуге.
   Потом в пиршественный зал пустили  гетер,  и  слуги  разошлись,  причем
многие явно  обрадовались  этому.  Пришедшие  профессионалки  были  старше
служанок и явно не сомневались в себе. На мой взгляд,  они  выбирали  себе
именно тех партнеров, с кем им хотелось  быть.  Никто  не  протестовал,  а
поведение гостей сразу улучшилось.  Стихли  пошлые  шутки,  умолк  бешеный
хохот, одна из куртизанок махнула рукой  музыкантам,  праздно  сидевшим  в
углу. Те тронули струны лир, заиграли на флейтах, и тихая, ласковая музыка
потекла в пиршественный зал. Терпкий запах пролитого вина и вонь блевотины
пропитывали воздух, но ароматы далеких  стран  уже  изменили  атмосферу  к
лучшему.
   Не прошло и часа, как пиршественный зал  опустел.  Никто,  конечно,  не
смел  уйти  раньше  царя,  но,  когда  явились  гетеры,  он  поднялся   и,
приволакивая хромую ногу, отправился к себе, опираясь  на  плечо  молодого
еще парнишки. Мужчины тоже начали расходиться вместе с  гетерами.  Наконец
зал опустел, и усталые слуги принялись  прибирать,  бросая  объедки  псам,
весь долгий вечер ожидавшим этого момента у огня.
   Наконец Павсаний прошел мимо моего поста.
   - Свободен, - на ходу коротко бросил он.
   Я поспешил в казарму, снял панцирь и направился во дворец к Олимпиаде.



        "7"

   Царицы не оказалось в той комнате, где я разговаривал  с  ней  впервые.
Там меня ожидала служанка, по плечам которой плавно стекали темные волосы,
она  не  прятала  ни  всепонимающей  улыбки,  ни  глаз-терновинок.  Подняв
масляную лампу,  девушка  повела  меня  по  верхним  этажам  дворца  через
лабиринт лестниц, коридоров и комнат. Я решил, что она намеренно  пытается
запутать меня.
   - Неужели дорогу к покоям царицы можно скрыть? - спросил  я  как  бы  в
шутку.
   Желтый огонек лампы высветил загадочную улыбку, она посмотрела на  меня
и сказала:
   - Увидишь.
   Так и вышло. Наконец мы оказались возле  невысокой  деревянной  дверцы,
которой заканчивался совершенно пустой коридор. Я мог слышать, как  скулит
за стенами полночный ветер, хотя рядом не было ни одного окна.
   "Значит, мы поднялись высоко", - решил я.
   Служанка поскреблась в дверь, створки  безмолвно  распахнулись.  Шагнув
через порог, она пригласила меня следовать за  собой.  Я  склонил  голову,
чтобы не задеть нижнюю притолоку. Служанка  скользнула  обратно  и  вышла,
тихо прикрыв за собой дверь.
   В палатах царицы было темно,  темней,  чем  в  самую  черную  безлунную
полночь. Мрак казался столь глубоким и полным, что мне даже  померещилось,
будто я шагнул в небытие, в пустоту, где  не  могли  существовать  свет  и
тепло. Мое дыхание пресеклось. Я вытянул руки, пытаясь, подобно слепцу, на
ощупь отыскать какую-то опору в этой стигийской пропасти. И я искал ее,  а
чувства твердили мне, что я падаю в бездну, где не существует ни  времени,
ни пространства. Панический страх уже овладевал мной...
   И тут я увидел едва заметный огонек. Он мерцал  робко,  подобно  первой
утренней звезде,  и  я  даже  усомнился  в  том,  что  он  на  самом  деле
существует. Впрочем, постепенно свет становился ярче. Я  уже  слышал  шаги
босых ног, слабые отзвуки далекого смеха. Страх отступил, я смог вздохнуть
и замер в безмолвии, ожидая, когда свет сделается более  ярким,  незаметно
опустив руку к кинжалу, прикрытому хитоном.
   Загорелись лампы - сначала неярким дрожащим светом, наконец они засияли
в полную силу. И я увидел, что оказался в  невероятно  длинном  и  широком
зале, далекий потолок скрывали тени. Пол мерцал белым  мрамором,  с  обеих
сторон рядами стояли массивные колонны из зеленого камня.
   В дальнем конце зала восседала Олимпиада - или Гера? - на троне  резной
слоновой кости, украшенном чеканным золотом. Царица излучала  великолепие,
но змеи копошились у подножия ее трона,  ползали  по  ступеням  мраморного
возвышения, по высокой спинке самого трона. Небольшие смертельно  ядовитые
змейки сплетались с огромными удавами, щели их зрачков сверкали.
   Эта колоссальная комната не могла быть частью  дворца  Филиппа.  Должно
быть не заметив того, я проник в другой мир, в другую вселенную.
   "Вот это колдовство! - решил я. - Простодушным воинам Филиппа  даже  не
представить такого".
   - Иди ко мне, Орион. - Низкий и мелодичный  голос  Олимпиады  доносился
словно  из  неведомой  дали,  и,  хотя  я  стоял  вдалеке  от  трона,  мне
показалось, что она находится рядом.
   Я шел к ней словно в трансе, и путь этот казался мне бесконечным. Я  не
слышал ничего, лишь стук собственных сандалий  по  мраморному  полу.  И  я
следил за змеями, а они не отрывали от меня мерцающих глаз.
   Наконец  я  оказался  возле  подножия   трона.   Медно-красное   платье
Олимпиады, гармонировавшее с цветом ее  волос,  оставляло  нагим  плечи  и
руки.  В  разрезе  юбки  виднелись  длинные  гладкие  ноги.  Драгоценности
украшали ее грудь  и  пальцы.  Царица  взглянула  на  меня  и  улыбнулась,
жестокая и прекрасная.
   - Ты боишься меня, Орион?
   - Нет, -  отвечал  я,  хотя  один  из  питонов  уже  оплетал  пятнистым
буро-зеленым телом мои ноги, поднимаясь по мне словно по дереву. Я застыл,
не в силах шагнуть, не в силах бежать, не в силах  даже  шевельнуть  рукой
или пальцами. И все же я не ощущал страха. Я был действительно околдован.
   Олимпиада откинулась на спинку трона, гибкая  кобра  скользнула  по  ее
нагому плечу и спустилась на грудь.
   - Ты любишь меня, Орион?
   - Нет, - сказал я. - Я люблю... Афину.
   Улыбка ее сделалась холодной.
   - Смертный не может любить богиню. Тебе нужна женщина из плоти и крови,
ты любишь меня.
   - Не хочу обидеть, но...
   - И ты будешь любить меня! - отрезала она. - И никого другого.
   Я обнаружил, что теперь больше  не  могу  говорить.  Питон  сдавил  мне
грудь. Голова его оказалась прямо перед моим лицом и прикоснулась к  щеке.
В желтых щелях его глаз я не  увидел  ни  следа  мысли,  змей  повиновался
приказам извне, подобно мне самому.
   - Теперь ты будешь любить меня, - повторила Олимпиада.  -  И  выполнишь
мой приказ. Не только  здесь  и  сейчас,  но  и  всегда  и  везде  я  буду
повелевать тобой.
   Казалось, тело уже не принадлежало мне, оно сделалось машиной,  которой
управлял кто-то другой. Я мог еще  думать,  мог  ощущать  тяжесть  и  мощь
могучих  колец  питона,  уколы  его  языка.  Еще  я  мог   слышать   слова
Олимпиады... И увидел, как вспыхнули желтым огнем глаза царицы, когда  она
наклонилась вперед. Но я не мог повернуться, зная, что, если она пожелает,
сердце мое остановится.
   Кобра проползла по коленям Олимпиады и спустилась, обвив  ножку  трона.
Броский металлический браслет на руке царицы оказался  небольшой  змейкой,
теперь она скользнула вниз и застыла.
   А потом Олимпиада встала,  взяла  обеими  руками  коралловую  змейку  и
сделала три шага вперед.
   - Ты будешь любить меня, - повторила она, - и делать то, что я  прикажу
тебе.
   Царица приложила змейку к моему горлу. Тонкие клыки пронзили мою  кожу,
и огненный поток боли со скоростью электрического удара пробежал  по  моим
венам. Я понял, почему Олимпиада  сначала  заставила  питона  обвить  меня
кольцами. Без него я просто бы рухнул на холодный мраморный пол.
   Но я так  и  не  потерял  сознания,  боль  ослабла,  оставив  мое  тело
закоченевшим и совершенно бесчувственным. И когда Олимпиада  повелела  мне
следовать за ней, я обнаружил, что питон соскользнул вниз и я  могу  идти.
Царица привела меня в спальню, которая, казалось, висела в пустоте. Ступни
мои ощущали нечто твердое, но, когда я взглянул вниз, там не было  ничего,
лишь крошечные огоньки мерцали  в  облаках  холодного  тумана  -  розовые,
голубые, золотые, золотисто-зеленые.
   Мы  опустились  на  постель,  столь  же  мягкую  и  упругую,  как  воды
спокойного моря,  звезды  отовсюду  взирали  на  нас.  Олимпиада  сбросила
одежду, открывая великолепное тело, нежная кожа ее  молоком  светилась  во
мраке, вырисовывая силуэт прекрасной богини.
   - Нравится ли тебе все это, Орион? - спросила она, опускаясь возле меня
на колени.
   Я не в силах был ответить иначе.
   - Да.
   Она сняла с меня одежду, укоризненно качнув головой при виде кинжала на
моей ноге.
   - Это подарок самого Одиссея, - пояснил я. - Из Трои.
   Не говоря ни слова, она сняла кинжал и бросила его во тьму,  окружавшую
нашу постель.
   - Теперь ты мой, Орион, - пробормотала она.
   И мы любили друг друга... Неторопливое  начало  лишь  разожгло  пыл.  И
всякий раз в момент высшей страсти она кричала:
   - Ты мой! Ты мой!
   И постоянно спрашивала:
   - Ну, кого любишь теперь, Орион?
   Я не мог ответить. Власть ее над моим телом не позволяла мне произнести
имя Афины. Потом страсть вновь пробуждалась, и тела наши сплетались,  даря
и получая наслаждение.
   - А так она ласкала тебя? - спрашивала Олимпиада. -  А  это  заставляла
тебя делать?
   Не знаю,  сколько  времени  прошло,  но  наконец  мы  легли  рядом  под
бесконечным океаном звезд, тяжело вздыхая, как загнанные животные.
   - А теперь  назови  имя  той  женщины,  которую  ты  любишь,  Орион!  -
приказала она.
   - Тебе оно не понравится, - отвечал я.
   Я ожидал вспышки гнева, но Олимпиада расхохоталась:
   - Она завладела тобой сильнее, чем я ожидала.
   - Но мы любим друг друга.
   - Это был только сон, Орион... Всего  лишь  твой  сон.  Забудь  о  ней,
смирись с реальностью.
   - Она любит меня... Афина... Аня.
   Долго молчала она во тьме, а потом сказала:
   - Богиня может принять  человеческий  облик  и  заниматься  любовью  со
смертным. Но это не любовь, Орион.
   - Кто я? - вырвалось у меня, когда власть ее надо мной чуть ослабела. -
Почему я здесь оказался?
   - Кто ты? Ну что ж, Орион, ты не представляешь собой ничего особенного.
Ты человек... творение... тварь... игрушка богов. -  И  смех  ее  сделался
жестоким.
   Я закрыл глаза, стараясь понять, каким  путем  можно  избежать  объятий
этой злой женщины. Именно она и была богиней Герой,  которую  я  видел  во
сне.  Или  же  все-таки  передо  мной  всего-навсего   ведьма   Олимпиада,
околдовавшая  меня  силой   своего   темного   волшебства?   Неужели   мои
воспоминания об Афине и других богах и богинях оставлены всего лишь яркими
снами, порождены желанием узнать свое происхождение и  еще  стремлением  к
любви... к той, которая любит меня. Что же такое магия Олимпиады:  простое
чародейство или же сверхъестественные возможности истинной богини? Так я и
уснул, пытаясь постичь глубины тайны.
   Когда я открыл глаза, утренний свет уже лег на занавеси. В растерзанной
постели возле меня спала нагая женщина. Благодаря  румянам,  размазавшимся
по ее лицу, я понял, что вижу одну из  гетер,  прошлой  ночью  завершивших
пиршество у Филиппа. Я осторожно  поднялся,  не  желая  ее  будить.  Белый
утренний свет превратил ее в немолодую и усталую женщину, какой она и была
на самом деле.
   Встав, я бесшумно собрал свою одежду, аккуратно  уложенную  на  кресло,
стоявшее в уголке комнаты. Даже кинжал оказался  на  месте.  Я  оделся  и,
отогнув плотную ткань, прикрывавшую вход, наткнулся прямо на Павсания.
   - Вижу, ты провел бурную ночь, - буркнул он.
   Я не имел представления о том, как попал сюда, а потому промолчал.
   - Проклятая Таис, как мужчина, выбирает только тех, кто ей нравится,  -
посетовал Павсаний, провожая меня по коридору к лестнице.
   Мы спустились на первый этаж и вышли на улицу, еще безлюдную  в  ранний
час.
   - Как ты попал сюда? - ворчливо  спросил  Павсаний,  ткнув  пальцем  за
спину, в сторону дома Таис. Скромный двухэтажный домик сиял чистотой,  его
украшали ящики с яркими цветами под каждым окном.
   Пожав плечами, я отвечал. Надеюсь, мои слова звучали убедительно:
   - И в самом деле не знаю.
   - Незачем пить, если теряешь память.
   - Ты прав.
   Никого не встретив, мы прошли по улице и поднялись к дворцу.
   - Дело в том, - пояснил Павсаний, - что молодой  Птолемей  интересуется
Таис. А она, получается, ищет твоей любви?
   Птолемей принадлежал  к  числу  приближенных  Александра.  Поговаривали
также, что он был незаконным сыном Филиппа.
   - Быть может, она  просто  хочет  помучить  его  ревностью?  -  неловко
пошутил я, размышляя о том, как угодил в дом и постель Таис.
   - Подобная ревность, Орион, приносит с собой кровь и смерть.
   Я беспечно повел плечами.
   - Но у меня нет семьи и некому мстить за меня после смерти.
   - Благодари богов за эту скромную милость, - пробормотал он.
   Когда мы подошли к дворцовой стене, мне в голову пришел вопрос:
   - А как ты узнал, где искать меня?
   Павсаний бросил на меня мрачный взгляд:
   - Одна из служанок царицы до  первых  петухов  подняла  меня  и  велела
позаботиться о тебе... Сказала, чтобы  я  увел  тебя  отсюда  прежде,  чем
Птолемей узнает об этом.
   - А откуда узнала служанка?
   - Я же сказал тебе - это служанка царицы. А ведьма знает обо всем,  что
происходит во дворце, причем иногда даже заранее.



        "8"

   Сам воздух дворца, казалось,  был  пропитан  интригами.  Царь  одну  за
другой вел короткие войны возле своих границ, одновременно принимая послов
из областей, весьма удаленных от  Македонии  и  друг  от  друга,  например
таких, как Пелопоннес и Сиракузы в Сицилии. Приехали из Персии и  посланцы
от Царя Царей.
   Никто не мог угадать, чего добивается  Филипп  и  каковы  его  истинные
цели. Однако в предположениях нехватки не ощущалось. Догадок было столько,
сколько людей принималось рассуждать об этом.  Один  говорил,  что  Филипп
стремится править греками. Другой утверждал, что царь собирается  покорить
персов. Третий предполагал, что он решил сделаться тираном Фив, затаив зло
против города, где в молодости провел несколько лет в качестве  заложника.
Четвертый заявлял, что царь мечтает унизить Афины и подвесить Демосфена за
его тощую шею. Пятый не соглашался, уверяя, что Филипп  задумал  расширить
Македонию к северу, покорить все балканские  племена,  но  для  этого  ему
нужно сначала обезопасить южные границы  своего  царства,  где  большие  и
малые города, а с ними Фивы и Афины, только и ожидали, чтобы царь повернул
к ним спину.
   В числе телохранителей я стоял позади трона Филиппа в тот  день,  когда
царь принимал персидских послов. Разодетые в  длинные  пестрые  одежды  из
шелка, убранные сиявшими драгоценностями, вельможи, казалось,  являли  все
великолепие Востока. Богатые дары - пряности, благовония, присланные новым
владыкой Персидского царства Дарием III, - Филипп принял как должное  и  в
ответ  подарил  сотню  коней.  Меринов,  как  мне   сказали   потом.   Мы,
телохранители, хохотали до колик над шуткой Филиппа, но сам царь был далек
от веселья, когда персы оставили двор.
   - Лазутчики, - буркнул Антипатру мрачный Парменион  еще  до  того,  как
персы удалились из  тронного  зала.  -  Они  хотят  разузнать,  сильно  ли
македонское войско и как развивается наше соперничество с Афинами.
   - Клянусь! От нас  они  направятся  прямо  в  Афины,  чтобы  рассказать
Демосфену обо всем, что выведали, - отозвался Антипатр.
   - И подсыпать золота в его жадные ладони, - добавил Парменион.
   Доводилось мне слышать и о других интригах, более мирного толка.  Аттал
стремился выдать за царя свою молодую племянницу Клеопатру. Я знал, что  у
Филиппа несколько жен: дипломатические  жесты  потворствовали  сексуальным
аппетитам. Впрочем, царь не видел разницы между мужским и  женским  полом,
он просто любил молодых и красивых партнеров.
   Имя Клеопатра очень часто встречалось у македонцев, и при дворе  многие
называли четырнадцатилетнюю племянницу Аттала почетным прозвищем,  которым
наделил ее сам  Филипп:  именем  Эвридики,  прекрасной  жены  легендарного
Орфея. Певец добровольно сошел в Аид за своей возлюбленной. Я подумал, что
Олимпиада охотнее отправила бы в ад самого Филиппа, чем примирилась  бы  с
новой конкуренткой, Клеопатрой-Эвридикой.
   Олимпиада постоянно плела козни. Она прогнала из дворца всех  остальных
жен Филиппа,  хотя  сама,  как  утверждали  дворцовые  слухи,  решительным
образом отказывалась спать с царем. Этим она хотела добиться  того,  чтобы
ее сын Александр остался единственным наследником Филиппа. А это  значило,
что ей не нужны новые жены царя, которые могли бы подарить ему сыновей.  Я
понимал, что все россказни о чародейском искусстве царицы оказались  более
верны и что она каким-то образом сумела покорить меня своей воле. Не знаю,
что она хотела сделать моими руками.  После  полной  страсти  первой  ночи
любви царица даже не смотрела на меня.
   Интриговал и Филипп. Брачная связь с домом Аттала лишь укрепила бы  его
трон. Как и ранний брак  его  дочери  от  Олимпиады,  также  носившей  имя
Клеопатра. Девушка эта была даже моложе племянницы Аттала, однако,  робкий
еще ребенок, дочь Филиппа уже считалась ценной пешкой в дворцовой игре.
   Действие этой пьесы не знало антрактов. Послы и  вестники  каждый  день
прибывали ко двору. Даже царский телохранитель мог видеть, что Филипп умел
быть тактичным, благородным, гибким и терпеливым: добрым хозяином,  верным
другом и разумным врагом, готовым к миру даже в преддверии победы.
   Но постепенно я заметил, что царь неотступно стремится  к  единственной
цели.  При  всем  благородстве,   гибкости   и   рассудительности   каждое
заключенное им соглашение,  каждое  приобретение  должно  было  обеспечить
власть Македонии не только над окрестными странами и прибрежными гаванями.
Филипп хотел подчинить себе большие государства-города юга: Фивы,  Коринф,
Спарту и в особенности Афины.
   - Демосфен настраивает против нас афинян, - сетовал Филипп в  разговоре
с купцом, прибывшим из этого  города.  -  У  меня  нет  причин  воевать  с
Афинами. Я уважаю город, породивший  Перикла  и  Сократа;  я  почитаю  его
древние традиции. Но афиняне видят в себе господ и пытаются  удушить  нас,
отрезав от моря.
   Торговец  прибыл,  чтобы  поговорить  об  урожае  зерна,   которое   мы
перехватили. Филипп требовал,  чтобы  Афины  отказались  от  контроля  над
Перинфом и другими портовыми городами на берегу Боспора.
   - Всеми гаванями? - охнул  афинянин.  -  Но  тогда,  могучий  царь,  ты
возьмешь своими дланями мой народ за горло. Македония всегда сможет лишить
Афины зерна.
   Опершись локтем на больную ногу, Филипп посмотрел с трона  на  купца  в
белой одежде.
   - Афинянин, тогда мы  станем  друзьями,  -  сказал  царь.  -  А  друзья
доверяют друг другу и не поднимают свой народ на войну против соседа.
   - Ты говоришь о Демосфене?
   - О ком же еще!
   Купец покачал головой, потом разгладил складки своего хитона. И наконец
ответил:
   - В Афинах, господин, правит народ. В  прошлом  нашим  городом  правила
олигархия. Еще раньше тираны. Я предпочитаю демократию.
   Филипп настаивал:
   - Я не имею намерения править в Афинах. Я просто хочу, чтобы ваш  город
перестал воевать против нас.
   - Я передам это известие народному собранию.
   - Очень хорошо.
   Филипп отдал зерно в обмен на обещание отказать в поддержке Перинфу.  О
Бизантионе не было сказано ни слова.  Филипп  проводил  афинянина,  оказав
купцу все положенные дипломатические почести. Перед дворцом были выстроены
царские телохранители. К несчастью, начинались осенние  бури,  и  холодный
назойливый дождь испортил день.
   Хромая, царь возвращался в свои покои, окруженный телохранителями. Я  и
еще трое самых доверенных воинов следовали непосредственно за Филиппом. От
холода и сырости его больная нога наверняка разболелась.
   В  комнате,  где  царь  занимался  делами,  его  ожидали  три   главных
военачальника. Едва он  появился,  рабы  принесли  крепкое  красное  вино.
Большую часть тесного помещения  занимал  тяжелый  стол,  железные  гирьки
удерживали на его поверхности большую карту Эгейского побережья.
   - Это соглашение бесполезно. - Парменион осушил первый кубок и поставил
его возле края карты,  нарисованной  на  пергаменте  из  овечьей  кожи.  -
Афиняне будут держать слово, лишь пока  это  им  выгодно.  Но  зерно  свое
получат.
   - Их флот может нанести удар по побережью  в  любое  место  без  всяких
помех, - сказал Антигон.
   Антипатр энергично согласился:
   - Тебе надо было придержать зерно, пусть хоть  чуточку  поголодали  бы.
Сразу стали бы посговорчивей.
   Глотнув вина, Филипп ответил:
   - Да, поголодали бы. И винили бы в этом нас. Следовательно,  мы  только
доказали бы, что все россказни Демосфена - правда, а я - кровожадный тиран
и захватчик.
   -  Ну  какой  ты  тиран?  -  плюнул  Парменион.  -  Разве  ты   правишь
самовластно, не считаясь с волей старейшин?
   Однако Филипп  не  слушал  его.  Он  уже  обдумывал  следующий  ход.  Я
оставался возле дверей до темноты, потом меня отпустили. Когда я  вернулся
в казарму, Павсаний сообщил мне, что царица уже присылала за мной.
   Он смотрел на меня с подозрением:
   - А почему это царица интересуется тобой?
   Я невозмутимо взглянул ему прямо в глаза:
   - Спроси у нее, предводитель. Это она призвала меня; я не  напрашивался
на встречу с ней.
   Павсаний оглянулся и предостерег меня:
   - Будь осторожен с ней, Орион. Царица играет в опасные игры.
   - Разве у меня есть выбор?
   - Если она скажет хоть слово против царя... Если  ты  уловишь  хотя  бы
намек на недобрый умысел против него... Сообщи мне.
   Преданность старого воина заслуживала восхищения.
   - Так я и сделаю, полководец, - ответил я. - Я служу не ей, а царю.
   Однако, пробираясь в сгущавшемся ночном мраке к комнатам  Олимпиады,  я
думал о том, что царица может просто повелевать мной...  Я  совершенно  не
мог противостоять ее чарам.
   К моему удивлению и облегчению, рядом с  ней  был  Александр.  В  покои
царицы меня провожала рабыня. Олимпиада находилась в небольшом  зале,  она
сидела в мягком кресле, занятая беседой с сыном. Даже в простом  шерстяном
лазоревом платье она была прекрасна, ее медно-рыжие  волосы  ниспадали  на
плечи, а тонкие руки оставались открытыми.
   Александр метался по тесной комнате, как пантера в клетке. Он словно бы
излучал энергию, сверкая золотыми волосами;  буря  чувств  делала  гладкое
молодое лицо воинственным и тревожным.
   - Я его законный наследник, - говорил Александр, когда меня  провели  в
комнату.
   Олимпиада взглядом указала ему на меня и жестом  велела  сопровождавшей
меня служанке отправиться  прочь.  Та  осторожно  закрыла  дверь  за  моей
спиной, я же замер в полном безмолвии, желая одного - повиноваться.
   Голова Александра не доходила и до  моего  плеча,  однако  царевич  был
крепкого сложения: имел широкие плечи,  мускулистые  руки.  Золотая  грива
волос колечками  сбегала  к  плечам  Александра,  а  в  глазах  его  пылал
неукротимый огонь.
   - Но других сыновей у него просто нет, - сказал он матери.  -  Если  не
считать идиота Арридайоса.
   Олимпиада отвечала ему горькой улыбкой:
   - Ты забываешь, что совет может выбрать  любого.  Трон  не  обязательно
перейдет к тебе.
   - Но они не посмеют избрать никого, кроме меня!
   - Для некоторых ты еще очень молод. - Она пожала плечами. -  Они  могут
избрать Пармениона или...
   - Пармениона? Старого пузана? Я убью его!
   - Или же они могут назначить регента, - продолжила Олимпиада, словно бы
не замечая выходки сына, - который будет руководить тобой до тех пор, пока
ты не войдешь в возраст, позволяющий править страной.
   - Но я уже взрослый, - настаивал Александр едва не умоляющим тоном. - Я
замещал царя во время войны. Чего они ожидают от меня?..
   - Предвидения, - отвечала Олимпиада.
   - Предвидения? Я должен вещать подобно оракулу?
   - Нет, - отвечала она несколько разочарованным  тоном.  -  Предвидения,
которое привлекает к царю души воинов. Твоя будущая цель столь грандиозна,
что люди должны льнуть к тебе и следовать за тобой всюду, куда  бы  ты  ни
повел их.
   - О чем ты говоришь? - Александр остановился и взглянул на мать.
   - Ты должен повести греков на бой против Персидского царства.
   - Клянусь богами, - Александр нахмурился, - Филипп сулит  нам  битвы  с
персами уже более десяти лет. И в этом походе я не  вижу  ни  новизны,  ни
доблести.
   Олимпиада жестом указала ему на кресло, стоявшее возле  нее.  Мелькнули
длинные ногти, покрытые красным лаком.
   Александр сел.
   - Филипп говорит лишь о войне с персами. Ты же покоришь всю Персию.  Он
пользуется персами для того, чтобы объединить  все  греческие  города  под
своей властью. А ты объяснишь грекам, что ни один греческий город не может
считать себя по-настоящему свободным, пока персы угрожают нам.
   - Так мне говорил и Аристотель...
   - Конечно же, - отвечала с понимающей улыбкой Олимпиада.
   - Но персы сейчас нам не угрожают, - возразил  Александр.  -  Их  новый
царь пока старается лишь сохранить единство страны и  не  имеет  намерения
вторгаться в наши пределы.
   - Это ничего не значит. Все помнят рассказы отцов и дедов... и дедов их
дедов. Персы неоднократно  вторгались  в  нашу  страну.  Даже  сегодня  им
принадлежат греческие города Ионии. Мало  того,  они  вмешиваются  в  нашу
политику, поднимая города на междоусобные войны; они разделяют и ослабляют
нас. Лишь сокрушив Персидское царство, мы  обеспечим  мир  всем  греческим
городам, и тем же Афинам.
   Александр, раскрыв рот, смотрел на мать и наконец сказал:
   - Из тебя вышел бы лучший оратор, чем сам Демосфен.
   Олимпиада улыбнулась, погладила сына по золотым кудрям.
   - У Филиппа есть армия. У Демосфена есть цель.  А  у  тебя  есть  то  и
другое.
   - Я покорю Персидское царство. - Александр словно вдыхал густой  аромат
идеи. - Покорю весь мир!
   Все еще улыбаясь, Олимпиада повернулась ко мне:
   - Орион, слушай мое повеление.
   Я знал, что обязан повиноваться.
   - Перед тобой мой сын, - сказала она. - И ты будешь защищать его во все
времена и от всех врагов, в том числе и от человека, который считает  себя
его отцом.
   - От Филиппа? - переспросил я.
   - И от Филиппа, и от всякого, кто посмеет встать на пути Александра,  -
сказала мне Олимпиада.
   - Понятно.
   Она повернулась к Александру, размышлявшему о покорении мира:
   - Будь терпелив. Учись этому у одноглазого лиса. Жди  своего  часа.  Но
когда наконец настанет момент, будь готов нанести удар.
   - Так и будет, мать, - точно в лихорадке проговорил Александр. - Так  и
будет.


   Олимпиада отпустила меня сразу, как только ушел Александр. Я вернулся в
тот вечер в казарму с головной болью...  Я  служу  Филиппу,  но  Олимпиада
приказывает мне защищать Александра  даже  от  самого  царя.  Кого  царица
опасалась? Что замышляла?
   Я заставил себя уснуть,  стремясь  увидеть  знакомый  сон.  И  мне  это
удалось. Снова оказался я на солнечном  холме  над  великолепным  городом,
раскинувшимся у моря. Мерцавший энергетический купол прикрывал  опустевшие
улицы и заброшенные сооружения.
   Там жила женщина, которую я некогда  любил;  та,  которую  я  знал  под
именем  Афина.  Но  на  самом  деле  звали  ее  Аня,  если  можно  всерьез
воспринимать имена, которыми называют себя творцы. Они не нуждались  ни  в
именах, ни даже в словах. Они - сверхлюди, произвольно меняли свой облик и
были подобны звездам - я не мог до них дотянуться.
   _Творцы_. Я вспомнил, что означало это слово. Один из них создал  меня.
Гера назвала меня тварью... существом, которое  создал  Золотой.  Атон.  Я
вспомнил! Значит,  память  возвращалась  ко  мне.  Или  же  творцы  просто
позволили мне кое-что вспомнить, чтобы  я  мог  лучше  служить  им?  Желая
узнать о них побольше, я направился к  городу,  сверкавшему  внизу,  но...
Проснулся на скомканной постели. Свет проникал в высокие окна  казармы,  в
Пелле голосили петухи.



        "9"

   - А как ты думаешь, выйдет ли из тебя хороший осведомитель?  -  спросил
Филипп.
   Я стоял перед царем в его рабочей комнате. Стол опустел, лишь  в  одном
углу его грудой лежали свитки. Не было ни слуг, ни вина.
   - Осведомитель? - отозвался я недовольным тоном.
   - А почему бы и нет? - Рассуждая  вслух,  Филипп  откинулся  на  спинку
раскладного  кресла,  обтянутого  шкурами.  -  Самые   лучшие   соглядатаи
получаются из мужчин. Они,  так  сказать,  сливаются  с  фоном.  Таких  не
замечают люди, за  которыми  они  шпионят.  Это  могут  быть,  конечно,  и
женщины, но с ними дело обстоит иначе.
   Я стоял навытяжку перед царем, не зная, как ответить.
   - Не изображай негодование, Орион. - Царь криво  ухмыльнулся.  -  Я  не
стану просить тебя совать повсюду свой нос... в том числе ломиться в чужие
двери.
   - То есть, господин мой?..
   Царь запустил пальцы в бороду и продолжил:
   - Я посылаю Аристотеля в Афины  с  неофициальным  поручением.  Я  хочу,
чтобы он связался с противниками Демосфена, с теми, кто стремится  к  миру
со мной. Ему потребуются сопровождающие, и я бы хотел, чтобы ты  возглавил
отряд.
   - Да, господин, - отвечал я. - А как же шпионить?
   Царь расхохотался:
   - Просто держи  свои  глаза  и  уши  открытыми.  Все  замечай,  слушай,
запоминай... Расскажешь мне, когда вернешься. Вот и все дело.
   Я почувствовал облегчение: подобное поручение не смущало меня.  Покидая
Пеллу, я удалялся от Олимпиады с ее ведьмовской властью и  очарованием.  Я
испытывал  не  просто  облегчение.  Филипп  отпустил  меня,  заявив,   что
посольство Аристотеля отправится в путь на следующее утро. Но,  подходя  к
двери, я вспомнил, что поручение это удалит меня от Александра. Кто  тогда
будет выполнять приказ Олимпиады?
   - Кстати, - проговорил вдогонку Филипп, прежде чем я успел притронуться
к двери. - Мой сын тоже едет с вами, он никогда не видел  Афин.  Как  и  я
сам.
   Я повернулся к царю:
   - Александр возьмет с собой кое-кого из  своих  Соратников.  Они  будут
путешествовать инкогнито, если  только  этот  молодой  сорвиголова  сумеет
держать рот на замке. - Царь вздохнул, как и подобало озабоченному отцу. -
Я хочу, чтобы ты в первую очередь позаботился о нем, Орион.  В  Александре
будущее моего царства.
   Должно быть, на лице моем появилась глупая  ухмылка,  поскольку  Филипп
удивился, но без раздумий отвечал мне улыбкой.
   Оставив его, я ощутил невероятное облегчение. Царь не желал зла  своему
сыну. Он, как и Олимпиада,  просто  хотел,  чтобы  я  защищал  Александра.
Царица, наверное, уже вчера вечером  знала  о  посольстве,  которое  будет
направлено в Афины. Возможно, идея поездки  вообще  принадлежала  ей;  она
захотела показать сыну Афины, и сам царь оказался такой  же  пешкой  в  ее
руках, как и я. Что, если я не вырвусь из-под ее  власти  даже  в  далеких
Афинах?
   И все же, оставив Пеллу позади, я  по-новому  ощутил  свободу.  Терпкий
воздух над просторными равнинами и лесистыми холмами пьянил меня как вино.
Над головой раскинулось чистое небо, интриги и козни остались в столице, а
мы ехали по дороге, вившейся вверх по скалистому склону.
   По пути мы с удовольствием  внимали  Аристотелю.  Он  еще  недавно  был
наставником Александра, минул только год с тех пор, как Стагирит  перестал
выполнять эти обязанности, но теперь, по дороге  на  юг,  проезжая  верхом
через холмы и ущелья, старый гном  буквально  впивался  в  каждую  складку
земли,  каждую  птицу,  тварь  или  насекомое,  изучая  каждую   травинку,
улавливая любой шорох и посвист.
   Он посылал Александра и его Соратников по окрестностям.  Они  привозили
образцы буквально всего,  от  трав  до  камней.  Гефестиона,  который  был
наиболее близок к Александру, едва не зажалили осы, когда юноша  попытался
прихватить гнездо,  сооруженное  насекомыми  на  мертвом  дереве.  Философ
собственноручно оказал помощь молодому человеку, наложил грязевые  повязки
и смягчающие мази, одновременно  рассказывая,  что  отец  его,  врач,  был
весьма огорчен, когда Аристотель избрал себе иной жизненный путь.
   Я полагал, что старик будет путешествовать в одной из повозок, но,  как
и все мы, он ехал верхом. Слуги, конечно,  пользовались  мулами.  Пришлось
нанять  погонщиков,  чтобы  управиться  с  повозками,  число  которых  все
увеличивалось.
   Высокогорная дорога на юг вилась по обрывам  Темпийской  долины,  между
Оссой и утесами горы Олимп; ее величественный пик был уже убелен снегом.
   - Обитель богов,  -  сказал  Аристотель,  когда  мы  пустились  в  путь
прохладным осенним утром. Хрупкие сухие листья усеивали дорогу, в утреннем
холодке фыркали лошади.
   - Так говорят легенды, - отвечал я.
   - Ты не веришь в богов? - нахмурился он.
   - Верю... - Я с горечью улыбнулся. - Только они живут  не  на  холодных
горных вершинах. Они устроились лучше.
   - Удивительно. - Аристотель покачал головой. - Для человека, у которого
вовсе нет памяти, ты  весьма  уверенно  рассуждаешь  об  удобстве  обители
богов.
   - Можно подняться на  гору,  -  сказал  я,  -  и  собственными  глазами
увидеть, есть там боги или нет.
   - Посмотреть собственными глазами! - Он расхохотался. - Отлично, Орион,
отлично! Практика - это критерий истины... Я еще сделаю из тебя философа.
   - Тоже мне критерий! - пробормотал я.
   - Истину часто трудно определить, Орион. Ради  нее  Сократ  отдал  свою
жизнь. Мой учитель Платон пытался выяснить, что такое истина,  но  умер  с
разбитым сердцем, так и не добившись успеха.
   Я задумался над тем, что  такое  истина.  Неужели  мои  сны  истинны  и
реальны? Правдивы ли смутные  воспоминания  о  прочих  жизнях  или  же  их
выдумал мой отчаявшийся ум?
   Аристотель не понял причин моего молчания.
   - Да, я отклонился от учения Платона.  Он  полагал,  что  истинны  сами
идеи, чистые, не облеченные физической субстанцией. Я не могу  согласиться
с ним. На мой взгляд, обнаружить истину можно,  лишь  исследуя  окружающий
нас мир с помощью пяти чувств.
   - Ты говорил, что Платон умер оттого, что его сердце разбилось?
   Лицо старого гнома скривилось.
   - Дионисий пригласил Платона в Сиракузы, в далекую Сицилию. Там  Платон
учил его быть царем и философом, великим предводителем  мужей.  Не  каждый
день получает философ возможность учить царей.
   - И чем кончилось обучение?
   - Дионисий внимательно  выслушал  повествование  Платона  об  идеальной
республике и  воспользовался  его  идеями  -  но  для  того,  чтобы  стать
абсолютным тираном. Его сын  оказался  еще  хуже:  он  выслал  Платона  из
Сиракуз домой в Афины.
   - Неплохо для царя-философа, - сказал я.
   Аристотель бросил на меня тревожный взгляд и умолк.
   Наш  небольшой  караван  рос  день  ото   дня;   коллекция   Аристотеля
увеличивалась в объеме. Нам приходилось покупать новых  мулов,  повозки  и
нанимать людей, чтобы управлялись с ними.  Когда  мы  добрались  до  Афин,
длина каравана выросла вдвое. Снег покрыл уже и самые  низкие  вершины,  а
деревья стояли нагими. Я вел наш отряд сквозь узкий проход  Фермопил,  где
более полутора столетий назад Леонид и  его  спартанцы  преградили  дорогу
войску Ксеркса.
   По настоянию Александра мы остановились, чтобы почтить память  отважных
спартанцев, погибших, но не сдавшихся персам. Здесь,  на  узком  скалистом
пятачке между мрачными горами  и  грозным  морем,  возле  горячих  ключей,
давших имя ущелью, мы воздали честь древним  героям...  А  ветер,  свистя,
задувал с севера, обещая скорую  зиму.  Александр  отозвался  о  персах  с
презрением и закончил свою речь словами:  "Никогда  не  станет  наш  народ
свободным, пока не рухнет Персидское царство".
   Аристотель кивнул, соглашаясь. Слова царевича произвели впечатление  на
людей. Ну а я смотрел на серевшее небо, сулившее снегопад. Мы  отправились
дальше.
   - Александр умолчал об одном факте, - заметил Аристотель, покачиваясь в
такт шагам тихой гнедой кобылы. - Увы, македонцы позволили Ксерксу  и  его
армии пройти через их земли, и пальцем не шевельнув, чтобы  задержать  их.
Более того, они продавали персам зерно, коней и корабельный лес.
   Он говорил с виноватой улыбкой и негромким голосом, так, чтобы никто не
слышал его. Но все равно на всякий случай добавил:
   - Это было, конечно, давно. С тех пор все переменилось.
   Я ожидал, что Аттика  окажется  подобием  Македонии,  то  есть  широкой
плодородной равниной среди лесистых гор. Но здесь голые  скалы  спускались
прямо к синему морю.
   - Афиняне поколение за поколением рубили свои леса на корабли. Их вечно
воевавший город всегда нуждался в судах, - сказал Аристотель.  -  Ныне  на
этой земле можно только разводить пчел.
   Александр ехал между нами.
   - Ну, теперь ты понимаешь, почему афиняне видят  одно  только  море,  -
взволнованно сказал он.  -  Здесь  не  хватает  плодородной  земли,  чтобы
прокормить даже деревню, не говоря уже о великом городе.
   - Вот почему  они  так  нуждаются  в  зерне,  которое  поступает  из-за
Боспора, - догадался я.
   - И потому хотят держать в своих руках портовые города. А мы душим  их,
отбирая гавани, - сказал Александр. Глаза его  вспыхнули.  -  Но  войну  с
персами  мы  начнем  с  приморских  городов.  Тогда  флот   их   сделается
бесполезным!
   И он пустил вскачь коня, чтобы сообщить  друзьям  новое  стратегическое
откровение.
   Филипп приказал, чтобы Александр и его Соратники - царевич прихватил  с
собой четверых - в Афинах оставались инкогнито. Они должны были изображать
охранников, приставленных к уважаемому учителю и  философу.  Я  знал,  как
будет  трудно  этим  знатным  македонцам  сохранить   смиренный   вид,   в
особенности Александру, стремившемуся  все  увидеть  и  побывать  повсюду.
Царевич не хотел  слушать  меня.  И  любой  зрячий  сразу  же  мог  узнать
златокудрого сына Филиппа, который уже стал легендарным в этой стране.
   В  Афины  мы  вошли  без  приветствий  фанфар  и  у   городских   ворот
остановились лишь затем, чтобы сообщить страже,  что  Аристотель  Стагирит
приехал в гости к своему старому  другу,  законнику,  адвокату  Эсхину.  С
узкой извилистой улицы я видел громаду  Акрополя,  где  среди  потрясающих
мраморных  храмов  блистала  великолепием   колоссальная   статуя   Афины,
защитницы города.
   "Конечно! - Сердце прыгнуло в моей груди. - Это ее город! Здесь я отыщу
ее".
   И, словно бы прочитав мои  мысли,  Александр  обратился  к  Гефестиону,
ехавшему возле него:
   - Надо бы подняться, посмотреть Парфенон.
   Его  молодой   друг,   высокий,   стройный   и   темноволосый,   прямая
противоположность  Александру,  коренастому,  крепкому  блондину,   качнул
головой:
   - Туда не пропускают гостей. Это священная земля.
   - Что ты, там афиняне хранят свои сокровища, -  усмехнувшись,  возразил
Птолемей. - Вот почему туда не допускают чужеземцев.
   - Но я же не простой гость, - отрезал Александр. - Я сын царя.
   - Но не сейчас, - тоном старшего брата проговорил Птолемей. -  Мы  ведь
лишь сопровождаем сюда старика.
   Александр попытался взглядом осадить  Птолемея  и,  обнаружив,  что  не
может этого сделать, повернулся ко мне. Я  старательно  смотрел  в  другую
сторону.
   "Да, - сказал я себе. - Будет очень трудно удержать его под контролем".
   Дом Эсхина был, пожалуй, пышнее дворца Филиппа.  Конечно,  он  оказался
меньше, но не намного. Вход украшал  мраморный  портик,  стены  -  цветные
фризы, изображавшие нимф и сатиров. Статуи  мраморным  лесом  теснились  в
саду; среди них были  и  серьезные  мужи  в  торжественных  облачениях,  и
молодые женщины в разнообразных и часто весьма смелых одеждах.
   Когда мы прибыли, дворецкий сообщил Аристотелю, что Эсхина нет дома. Он
говорил на аттическом греческом, я знал македонский диалект, но  служителя
понимал хорошо. Эсхин был в собрании, и его не ждали домой  до  вечера.  У
нас оставалось несколько часов, чтобы  распаковать  вещи  и  устроиться  в
просторном крыле дворца, предназначенном для гостей.
   - А правда ли, - спросил я у Аристотеля, пока  мы  следили  за  рабами,
перетаскивавшими его коллекцию в комнату, отведенную ученому для  занятий,
- а правда ли, что все афиняне - законники?
   Старик негромко рассмеялся:
   - Нет, не все... Среди них есть и женщины, даже рабы.
   Я  забрал  особенно  тяжелую  корзину  из  рук  хилого  пожилого  раба,
неуверенно ступавшего под грузом, и, подняв ее на плечо, понес  в  рабочую
комнату философа. Вместе с Аристотелем мы вошли в дом.
   - Но афиняне уверяют, что в их городе демократия, - сказал я. -  И  все
граждане здесь равны. Как тогда у них могут быть рабы?
   - Рабы не граждане, Орион, и женщины тоже.
   - Но разве можно считать демократией  строй,  при  котором  лишь  часть
населения обладает политической властью?
   Аристотель ответил вопросом на вопрос:
   - А скажи, можно ли поддерживать порядок в городе  без  рабов?  Неужели
ткацкие станки способны работать сами собой, а корзины  будут  по  воздуху
перепархивать с места на место? С тем же успехом  ты  можешь  просить  нас
отказаться от лошадей, мулов и быков... Рабы необходимы.
   Я умолк. Но когда я  осторожно  поставил  корзину  на  пол,  Аристотель
продолжил урок:
   - Ты задел болезненную точку, Орион.  Демократию  следует  предпочитать
тирании - правлению одного  человека,  -  но  сама  демократия  далека  от
идеала.
   Решив играть роль ученика, я спросил:
   - Как это?
   В комнате еще не  были  расставлены  кресла,  в  ней  оказались  только
принесенные рабами корзины. Аристотель взглянул на одну из них, решил, что
переплетенные прутья выдержат его вес, и сел. Я остался стоять.
   - Если все политические решения принимаются большинством голосов, тогда
на самом деле человек, который способен влиять на мнение граждан,  и  есть
тот, кто истинно принимает решение. Ты понимаешь меня?
   - Да. Тогда гражданами правит демагог.
   - Слово "демагог" ты произносишь  с  пренебрежением  в  голосе.  А  это
означает только "предводитель народа".
   - Афиняне уже успели придать его звучанию пренебрежительный оттенок.
   Аристотель, моргая, посмотрел на меня:
   - Откуда ты это знаешь, раз не имеешь памяти?
   - Я все быстро усваиваю, - отвечал я.
   Ученый продолжил объяснения, хотя и не  полностью  удовлетворился  моим
ответом:
   - Действительно, ораторы, подобные  Демосфену,  могут  увлечь  собрание
пылкой риторикой. Демосфен настроил афинян  на  войну  против  Филиппа,  и
именно с его демагогией я должен бороться.
   - Значит, ты тоже оратор?
   Аристотель устало качнул головой.
   - Нет, но хорошего оратора всегда  можно  нанять.  Эти  болтуны  охотно
берут плату за выступления.
   - Тогда на кого же работает Демосфен?
   Старик озадаченно посмотрел на меня:
   - У него есть свои клиенты... гражданские дела, иски,  наследства.  Ими
он зарабатывает свой хлеб.
   - Но кто платит Демосфену за речи против Филиппа?
   - Никто. Во  всяком  случае,  сам  он  утверждает,  что  выступает  как
свободный афинский гражданин.
   - Ты в это веришь?
   - Теперь скажу. - Аристотель погладил бороду. - Едва ли.
   - Итак, кто все-таки платит ему?
   Он подумал еще мгновение и ответил:
   - Логически рассуждая, это должны быть персы.
   Эсхин явился домой вскоре после заката; извинившись  за  опоздание,  он
жарко приветствовал своего старого друга.  Невысокий  пучеглазый  афинянин
успел  отрастить  округлое  брюшко.  Несколько  лет  назад  он  учился   у
Аристотеля, когда философ  преподавал  в  школе,  расположенной  в  районе
Академии.
   - Завтра перед собранием будет говорить Демад,  -  сказал  Эсхин,  пока
слуги его ставили на стол вино и козий сыр. - Лицо  его  помрачнело.  -  А
потом Демосфен.
   - Я должен услышать обоих, - сказал Аристотель.
   Афинянин кивнул.
   Ужинали мы в великолепном зале,  в  котором  пол  украшала  причудливая
мозаика. В очаге уютно потрескивал и  плясал  огонь,  прогонявший  осенний
холод. Филипп приказал, чтобы Александр не раскрывал инкогнито даже  перед
хозяином дома, поэтому царевич и его безбородые приятели были представлены
просто  как  знатные  молодые  люди.  Имя   Александр   среди   македонцев
пользовалось почетом, и называть царевича  иначе  не  было  необходимости.
Македонская знать, а особенно молодежь, обычно сносно  владела  аттическим
диалектом. Филипп позаботился и об этом.
   Услышав от Аристотеля имя  Александр,  Эсхин  внимательно  взглянул  на
царевича, однако ограничился несколькими  словами  -  как  и  знакомясь  с
остальными.
   За столом разговаривали о Димосфене.
   - Он поверг народ в военную лихорадку, - с  расстроенным  видом  сказал
Эсхин. - Люди ходят слушать его, словно в театр;  еще  бы,  Демосфен  дает
превосходные представления. И  всякий  раз,  когда  он  кончает  говорить,
слушатели готовы немедленно браться за оружие и идти в бой против Филиппа.
   Аристотель качал головой, на челе его лежала тревога.
   - Но Афины уже воюют с нами, - объявил Александр.
   - Чисто официально, - ответил Эсхин. -  Пока  афиняне  довольствовались
тем, что предоставляли другим возможность воевать за свои интересы.  Афины
выставили против Филиппа свое серебро, но не войска.
   Я вспомнил, что некогда был одним из  наемников,  нанятых  за  афинское
серебро.
   - А как насчет кораблей? - заметил Птолемей. -  Ведь  Афины  используют
против нас свой флот.
   - Но безуспешно, - хвастливо возразил  Александр.  -  Скоро  у  них  не
останется гаваней к северу от Аттики.
   - Поговаривают, - мрачно проговорил  Эсхин,  -  о  заключении  союза  с
Фивами.
   - С Фивами?!
   Сидевшие за длинным столом гости зашевелились.
   - Самая лучшая армия,  если  не  считать  македонской!  -  вырвалось  у
Гефестиона.
   - Их Священный отряд никогда не  знал  поражений,  -  напомнил  смуглый
Неарх.
   - Мы тоже, - возразил Александр.
   Гарпал, сидевший слева от Александра, нахмурился:
   - Что ж, мы не знали поражений в бою, но царь не хотел и побед.  Перинф
был не первым городом, от стен которого мы ушли по своей воле.
   Александр покраснел, раздражаясь. В разговор вступил Аристотель.
   - Филипп любит брать города за столом переговоров, а не на поле боя,  -
сказал он кротко. - Таково искусство  истинного  царя;  он  побеждает  без
кровопролития.
   - Но соперничество между Афинами  и  Македонией  обязательно  окончится
кровопролитием. - Александр едва сдерживал гнев.
   - Увы, ты прав, - согласился Эсхин. - Демосфен не успокоится,  пока  не
выведет афинское войско против варваров.
   - Варваров?
   - Против вас, -  сказал  афинянин,  глядя  на  Александра.  -  Демосфен
называет вас варварами и даже дает прозвища еще похуже.
   Пытаясь предотвратить взрыв, Аристотель проговорил:
   - Афиняне считают варварами всех,  кто  лишен  возможности  жить  в  их
городе. Но слово это первоначально значило "незнакомец", и ничего больше.
   - Теперь Демосфен использует его в другом смысле, - заметил Эсхин.
   Я видел, как Александр старается сдержать себя.
   - Помню, я видел его несколько лет назад, - пробормотал он. -  Демосфен
прибыл в Пеллу по приглашению царя; он был столь  польщен  приглашением  и
взволнован, что сделался косноязычным. Он не мог связать и двух слов.
   - Теперь он говорит периодами,  не  предложениями,  -  скорбно  сообщил
Эсхин. - И они производят сокрушительный эффект.
   - Мне следует  своими  ушами  услышать  его,  -  процедил  сквозь  зубы
Александр.
   Но царевич намеревался услышать и увидеть не только Демосфена. Все  мы,
кроме Аристотеля, остановились  в  одном  большом  зале.  Отужинав  и  уже
готовясь ко сну, я заметил, что Александр и его Соратники  направляются  к
двери, перебросив плащи через плечо и повесив на пояса мечи.
   - Куда вы? - спросил я.
   - В Акрополь, - улыбнулся Александр, который  как  мальчишка  радовался
приключению.
   - Это запрещено. Ворота на дорогу, ведущую к нему, закрыты.
   - Но вдоль утеса поднимается тропка. О ней мне рассказали слуги.
   - И ты веришь слугам?
   - Почему бы и нет? Я хочу увидеть храмы поближе.
   - Быть может, заодно стоит наведаться в их сокровищницу? - расхохотался
Птолемей.
   - А если это ловушка? - усомнился я.
   - Мы вооружены.
   - Я пойду с вами.
   - Можешь оставаться здесь, Орион.
   - Царь приказал мне приглядывать за тобой, царевич.  Если,  оступившись
при неверном лунном свете, ты сорвешься с утеса и сломаешь себе  шею,  мне
лучше прыгнуть следом.
   Александр расхохотался,  а  я,  прихватив  плащ  и  меч,  отправился  с
молодежью, не забывая и о приказании Олимпиады.
   Подъем оказался куда менее трудным, чем я опасался. Яркая луна освещала
тропу, ночной ветер стегал, как тысяча кнутов.  Болтливый  слуга  оказался
служанкой, молоденькой, не старше двенадцати лет.  Гарпал  заинтересовался
ею, заметив среди других слуг в доме  Эсхина.  Я  подумал,  что  македонец
решил вознаградить девушку, избавив ее от докучливой девственности.
   Мы без  труда  добрались  до  плоской  вершины  утеса  и  остановились,
разглядывая Парфенон и прочие храмы. От  очертаний  Парфенона  захватывало
дух: изящные колонны с желобками застыли в идеальной  симметрии,  чудесные
фризы были исполнены столь искусной рукой, что холодные  мраморные  фигуры
казались едва ли не живыми. Я вспомнил,  что  уже  видел  их.  Этот  храм,
сохранивший свою изначальную красоту, высился в опустевшем городе творцов,
памятном мне по моим снам.
   Но  все  равно  храм  показался  истинным   чудом,   особенно   залитый
серебристым лунным светом. А перед ним  стояла  гигантская  статуя  Афины,
богини-воительницы, мудрой покровительницы города, чьим священным символом
была сова. Все стояли, созерцая мраморное великолепие  храма  и  статуи...
Все,  кроме  Александра.  Охватив  панораму   единым   взглядом,   царевич
направился прямо к изваянию Афины. Я поспешил за ним.
   - Утверждают, что блеск наконечника ее копья виден из гавани  Пирея,  -
сказал он.
   Снаружи гигантская статуя была покрыта слоновой  костью.  Острие  копья
возносилось над крышей Парфенона. Освещенная лунным  светом  статуя  Афины
подобно башне высилась над нами.  Лицо  богини  было  раскрашено...  Глаза
казались  серыми,  как  мои  собственные.  Но  слоновая  кость  оставалась
холодной и безжизненной.
   Александр поднялся по ступеням храма.
   - Там внутри есть статуя поменьше, - сказал он. - Говорят, что она  вся
покрыта золотом.
   Так и было. Изваяние всего лишь в два  раза  выше  человеческого  роста
выглядело куда более изящным и казалось полным жизни. Во мраке  храма  оно
как бы изливало внутренний свет.
   "Это золоченые одеяния отражают лучи луны", - сказал я себе и  заглянул
в лицо статуи.
   Я узнал ее: Афина, Аня, Ардра... любимая мной под многими  именами,  во
многих временах и пространствах. Да, я знал и любил ее. И она любила меня.
Но теперь я остался один в чужом времени и потерял свою любовь, забытый ею
и брошенный.
   Холодное темное ненастье  поползло,  обволакивая  меня.  Да,  я  помнил
немногое, но лицо этого изваяния было лицом женщины, которую я любил. Нет,
не смертной женщины, а богини.
   А я был тварью,  смертным,  созданным  творцами  ради  их  собственных,
неизвестных мне целей. И я  осмелился  полюбить  богиню,  которая  приняла
человеческий облик и ответила на мою любовь. Но теперь я лишился ее.
   Напрягая  всю  свою  волю,  я  пытался  оживить  статую,  заставить  ее
шевельнуться, начать дышать, двигаться и улыбаться.
   Но она оставалась холодным, мраморным, покрытым золотом изваянием. И  я
не мог отыскать в ней богиню, которую оно изображало.
   - Пошли, - отрывисто бросил Александр. - Я замерз. Пора и в постель.
   Омертвевший от тоски, уподобившийся камням,  которые  нас  окружали,  я
последним возвратился в дом Эсхина.



        "10"

   Собрания на Агоре происходили на свежем воздухе, под прозрачным куполом
открытого синего неба. Природная аудитория была образована склоном  холма,
обращенным  к  Акрополю.  В  тот  день  собралась  огромная  толпа.   Хотя
голосовать имели право даже не все мужчины, а только  свободные  граждане,
ни один закон не запрещал горожанам слушать ораторов. И все-таки я не  мог
представить   себе,   как   даже   самый   речистый    демагог    способен
загипнотизировать толпу и, вызвав бурные проявления  чувств,  повлиять  на
голосование.   Оратору   приходилось   перекрикивать   шум   находившегося
поблизости рынка, где громкие голоса превозносили отварную ягнятину, орехи
и какие-то засахаренные фрукты. Ветер нес с  горы  запахи  сырого  мяса  и
сушеной рыбы, а еще - мух.
   Один  из  камней  на  склоне  был  приспособлен  под  трибуну  оратора.
Пятьдесят  членов  городского  совета  восседали  возле  нее  на  каменных
скамьях. Начинал сегодняшние выступления Демад, человек рослый, стройный и
элегантный. Его могучий голос доносился до самых дальних рядов слушателей,
где стояли мы с Александром и его Соратниками. Благодаря  своему  росту  я
мог видеть все, но Александр то и дело поднимался  на  цыпочки  и  пытался
заглянуть через головы афинян, стоявших перед нами.
   - Ну зачем нам эти расходы, зачем воевать с соседом, который не  желает
нам зла? - вопрошал Демад. - Какое нам дело  до  мелких  свар  в  северных
землях? Если Филипп не имеет намерения сражаться с нами, зачем нам-то  эта
война?
   Голос из толпы прогудел:
   - Он похитил наше зерно!
   - Эта бессмысленная война, - как будто не расслышав, продолжал Демад, -
приводит к росту налогов, истощает сокровищницу, наш флот тратит свои силы
на дурацкие походы. А Филипп не хочет вредить Афинам. Даже захватив  флот,
перевозивший урожай, он вернул нам хлеб в обмен на ненужный нам город.
   Демад вновь и вновь повторял одни  и  те  же  аргументы,  делая  особый
акцент на дороговизне военных действий и их бессмысленности. Он то и  дело
напоминал, каких непомерных налогов потребует эта война.
   - И что же мы получим за все наши жертвы? Ничего! Филипп засел в  своих
родных краях, задирает собственную родню, этих  северных  варваров,  а  не
нас.
   По лицу Александра пробежала судорога гнева. Услышав про  варваров,  он
положил руки на плечи Птолемея и Гефестиона, оба они были почти  на  целую
голову выше Маленького царя.
   Наконец Демад закончил речь, и на трибуне его  сменил  Демосфен.  Толпа
зашевелилась. Начиналось то самое, ради  чего  все  собрались.  Невысокий,
узкоплечий и чуточку сутулый, оратор медленно шел к центру помоста. На лбу
Демосфена  имелись  большие  залысины,  хотя  его  волосы  еще  оставались
темными, а борода была густой и кустистой и,  по  моему  мнению,  скрывала
безвольный подбородок. Его глубоко посаженные глаза прятались под  темными
бровями. Он был в простом, ничем не украшенном  хитоне  из  белой  шерсти.
Соединив руки перед собой, Демосфен замер, чуть склонив  лысеющую  голову.
Наконец все собрание умолкло. Слышно было, как шелестел  ветер  в  ветвях,
как чирикали птицы в кронах деревьев.
   Демосфен начал неторопливо,  подчеркнуто  драматическим  тоном,  каждую
фразу  он  сопровождал  жестами,   словно   бы   пытаясь   танцевать   под
аккомпанемент собственных слов. Голос его, более высокий, чем у Демада,  и
не столь сильный, слышно было не хуже. Демосфен  не  спорил  с  предыдущим
оратором, он говорил, словно того не было вовсе. Из  чего  следовало,  что
Демосфен заучил свою речь, приготовив ее заранее. Он не импровизировал,  а
воспроизводил тщательно отрепетированное представление, каждый его жест  и
шаг идеально соответствовали словам.  Он  читал  жаждущей  того  аудитории
долгую и сложную поэму, не рифмованную, но  выдержанную  в  едином  ритме.
Афинянам речь Демосфена нравилась, они с явным удовольствием  внимали  его
словам, радуясь точному выражению, каждой шутке и инвективе [разновидность
сатиры, гневное письменное или устное обвинение].
   Лицо Александра побагровело,  когда  Демосфен  заговорил  о  варварском
царьке, который словно безмозглая тварь наливается вином, о  лукавом  псе,
который решил лишить свободы  Афины.  Его  выпады  против  Филиппа  носили
личный характер и казались достаточно пылкими. Словом, уже через несколько
минут толпа была полностью в его власти.
   - Афины - это свет мира, в нашем городе  нашли  воплощение  надежды  на
свободу всего человечества. Наша демократия словно  маяк  светит  во  тьме
тирании. Пусть Филипп знает, что мы отстоим демократию, которую  кровью  и
жертвами завоевали наши отцы и деды. Пусть Филипп знает: на что бы  он  ни
отважился, афинский народ  заплатит  любую  цену,  вынесет  все  тяготы  и
одолеет любого врага, но  сохранит  в  городе  демократию  и  добьется  ее
распространения по всему миру.
   Толпа отвечала единодушным одобрительным воплем. Примерно четверть часа
афиняне аплодировали, кричали, свистели и топали  ногами.  Сложив  руки  и
склонив голову, Демосфен терпеливо стоял, ожидая, пока они успокоятся,  и,
дождавшись наконец тишины, продолжил:
   - Увы, находятся среди нас и такие, кто полагает, что Филипп не  желает
нам зла. Но откуда им это известно? Или сам Филипп делится с  ними  своими
мыслями? Нет, он им платит. Они берут серебро и золото у тирана и пытаются
успокоить нас, заставить отказаться от действий. Кого легче обмануть,  чем
себя самого? Каждый верит в то, во что хочет. Но дела царя говорят сами за
себя.  Филипп  продолжает  собирать  армию.  Зачем?  Зачем   он   осаждает
демократические города, основанные афинянами  и  населенные  выходцами  из
Афин? Неужели у Филиппа по всей Греции найдется хотя бы один враг,  против
которого необходимо выставить столь  могучую  армию?  Нет  у  него  такого
врага. И свое войско он собирает, чтобы напасть  на  нас,  и  ни  на  кого
иного. Македонский царь мечтает покорить наш город, отдать в  рабство  его
жителей, испепелить дома... Он всех скует цепями  -  ваших  жен,  дочерей,
сестер и матерей, чтобы они стали рабами. Как и ваши сыновья.
   Затем Демосфен осудил  саму  идею  единоличной  власти  как  таковой  и
заявил, что демократия и тирания не могут иметь ничего  общего,  не  могут
даже мирно сосуществовать.
   - Нет ничего более  достойного  осуждения,  чем  личная  власть  одного
человека над целым народом. И пусть лучше Афины воюют  со  всеми  народами
Греции, если в них будет господствовать демократия, чем  дружат  со  всеми
ними, если там будут править цари. Потому что  со  свободным  государством
нетрудно заключить мир, когда мы этого захотим, а тиран просто не  захочет
даже  разговаривать  с  нами.  Демократия  и  личная  тирания   не   могут
сосуществовать. Всякий тиран - враг свободы,  и  Филипп  стремится  лишить
свободы нас!
   Толпа снова взревела, выражая свое одобрение топаньем, рукоплесканиями,
криком и свистом. Некоторые даже махали платками.
   Всеобщее ликование все продолжалось, а на нас напали убийцы.
   Я стоял позади Александра и его четырех Соратников. Молодые люди были в
простых домотканых хитонах  и  кожаных  жилетах.  Никто  из  нас  не  стал
надевать драгоценности и брать лишнее оружие: даже Александр обошелся  без
перстней. Мы имели при себе только короткие мечи.
   Пока Демосфен говорил,  толпа  качнулась  вперед,  словно  бы  стремясь
приблизиться  к  своему  идолу.  Несколько  мужчин  оттолкнули   меня   от
Гефестиона, стоящего рядом с Александром. Царевич положил  руку  на  плечо
более высокого друга  и  приподнялся  на  цыпочках.  Еще  один  незнакомец
вклинился между мной и молодыми людьми. Я обернулся и заметил, как  позади
Птолемея  и  худощавого  Гарпала  появились  еще  трое.  Невысокий   Неарх
затерялся в обступившей нас толпе, но я легко мог  видеть  золотые  волосы
Александра, как и всякий, кто знал царевича и  хотел  отыскать  его.  Едва
толпа разразилась бурными овациями, один  из  неприметных,  просто  одетых
незнакомцев шагнул за спину Александра. Рука его  нырнула  к  поясу,  и  я
понял, что злоумышленник намеревается ударить царевича кинжалом в спину.
   - Сзади! - взревел я по-македонски, стараясь  перекрыть  шум  толпы,  и
бросился  вперед,  пытаясь  разметать  людей,  разделивших   нас.   Кто-то
попробовал прижать мои руки  к  телу,  а  коренастый  крепкий  мужчина  со
страшным шрамом на лице ударил меня кинжалом прямо в живот. Мое восприятие
мира снова ускорилось, все  вокруг  меня  разом  застыло  в  подобном  сну
забытьи. Я подсек ногу человека со шрамом и нырком ушел в сторону так, что
кинжал только задел мой  бок.  Я  почувствовал  боль,  которую  немедленно
подавил в себе, стянув  при  этом  усилием  воли  разрезанные  кровеносные
сосуды и нервы. Мой удар отбросил человека с кинжалом на шаг.  Всем  весом
наступив на ногу тому, кто держал меня за руки, я вырвался, успев при этом
заметить, что Гефестион сумел  отбросить  второго  убийцу  от  Александра,
однако теперь юношей окружало не менее дюжины вооруженных людей.
   Я ударил между глаз человека, который вцепился в мою левую руку. Он еще
не  упал,  когда  локтем  правой  я  свалил  второго.   Моя   левая   рука
освободилась, а незнакомец со шрамом на лице все еще пытался удержаться на
ногах. Я ударил его прямо в челюсть. Он рухнул, и кровь хлынула у него изо
рта.  Затем  я  прыгнул,  разрывая  кольцо  вооруженных  мужчин,   которые
обступили Александра.
   Схватка закончилась столь же быстро,  как  и  началась.  Злоумышленники
бросились врассыпную,  растаяв  в  толпе.  Словом,  когда  явился  местный
блюститель  порядка,  державшийся  неприветливо  и  официально,  все  было
кончено. Гефестион получил ранение в руку, мне порезали бок, но я  усилием
воли стянул рану, и кровь уже запеклась.
   Блюститель порядка захотел узнать наши имена и причину стычки.
   - Это все ваши карманники, - бросил я. - Глупые  они  здесь!  Посмотри,
едва ли у нас найдется один кошелек на пятерых.
   Тот, нахмурясь, посмотрел на меня, затем обратился к молодым.
   - Назовите свои имена, - потребовал он. - Я хочу знать, как зовут вас и
где вы живете?
   - Считай меня Александром, сыном Филиппа, - бросил багровый  от  ярости
Александр. - Если в вашем благородном городе так обращаются с гостями, мой
отец проявляет по отношению к нему излишнее терпение.
   И отправился прочь, окруженный Соратниками. Я  последовал  за  юношами,
оставив блюстителя порядка в полном недоумении.
   - Это была преднамеренная попытка убийства.  Преднамеренная!  -  ярился
Александр всю дорогу до дома Эсхина. - Они пытались убить меня!
   - Но кто послал убийц? - осведомился Гефестион.
   Александр оторвал полоску от собственного хитона и заботливо  перевязал
ею царапину на руке своего друга.
   - Демосфен, - отвечал Птолемей. - Кто же еще?
   - Ему это невыгодно, - объявил Александр.
   Никто из них и не подумал перевязать мою рану. Однако я знал, насколько
быстро заживают они на мне, тем более легкие. Рассудок отключил  рецепторы
боли, и все же я чувствовал, что рана  не  глубока.  Оставалось  опасаться
инфекции, но организм мой производил антитела в огромном  количестве,  так
что опасности не было.
   Мне даже припомнился Золотой бог Атон, с издевкой осмеивавший меня.  Он
говорил, что сотворил себе воина и  обеспечил  его  всем  необходимым  для
скорейшего излечения ран.
   - Почему ты считаешь, что ему это невыгодно? - спросил Гарпал.
   - Демосфену невыгодно убивать меня здесь и сейчас, - отвечал  Александр
более спокойным тоном.
   - Пока ты в Афинах? - поинтересовался Гарпал.
   - Пока Демосфен не кончил свою речь, - пошутил Птолемей.
   Неарх молчал. Критянин неотступно следил за Александром.
   - Если бы тебя убили в Афинах, - согласился Гефестион, - твой отец стер
бы этот город с лица земли.
   - Во всяком случае, попытался бы это сделать, - добавил Птолемей.
   - Однако убийство вынудило  бы  Афины  начать  наконец  войну,  чего  и
добивался Демосфен.
   - Нет, - покачал головой Александр, - Демосфен хочет, чтобы Афины  вели
только  справедливые  войны.   Сами   слышали,   как   он   твердил,   что
демократическая власть возвышеннее и благороднее царской.
   - О! И ворона умеет петь!
   - Ему не нужна война, спровоцированная подлым убийством, совершенным  в
его собственном городе.
   - Тем более во время его собственной речи.
   - Да и  афиняне  могут  отказаться  участвовать  в  подобной  войне,  -
настаивал Александр. - Нет, виновен не Демосфен.
   - Кто же?
   Мы поднимались по мощеной улице к кварталу, где находился дом Эсхина.
   Александр взмахнул руками.
   - Аристотель учил меня искать логический ответ на каждый вопрос.
   - Итак, какой же логический ответ можно дать именно на этот вопрос?
   - Кому выгодно это убийство?
   - Тому, кто приобретет больше всех после моей смерти.
   - И кто же этот человек?
   Александр сделал несколько шагов и опустил голову,  медленно  стискивая
кулаки. Я думал,  что  царевич  раздумывает  над  вопросом,  но  когда  он
заговорил, стало понятно, что ответ был известен ему давно.
   - Царь, - отвечал он.
   - Кто?
   - Мой отец!
   Все замерли, ошеломленные чудовищностью подобного обвинения.
   - Едва ли  Филипп  действительно  мой  отец,  -  проговорил  Александр,
нисколько не стесняясь, даже голос его не дрогнул. - Я рожден  от  Геракла
или даже самого Зевса.
   Молодые люди умолкли; все уже знали, что с царевичем лучше  не  спорить
на эту тему.
   - Но я не могу даже представить себе, чтобы царь захотел убить  тебя...
- В голосе Гефестиона слышался страх.
   - Подумай как следует, - негромко  отвечал  Александр.  -  Возможен  ли
лучший повод для нападения на Афины? Ты же сам сказал  об  этом  несколько
мгновений назад.
   - Да, но...
   - И кто же придет на помощь  Афинам,  когда  Филипп  явится  мстить  за
убийство сына?
   - Никто.
   - Совершенно верно.
   - Тогда Афины окажутся в полной изоляции.
   Пришлось вмешаться:
   - А кто тогда унаследует трон, если Филипп падет в бою?
   - Какая разница?
   - Великая, - сказал я. - Всю свою жизнь Филипп выплавлял  из  Македонии
единую и могучую державу. Неужели царь вдруг забудет про свою  цель,  убив
собственного наследника? Неужели Филипп сознательно повергнет свое царство
в водоворот усобиц, которые могут погубить государство после его смерти?
   Молодые люди закивали, выражая согласие.
   - Разве в моих словах нет логики? - спросил я у Александра.
   Царевич в смятении посмотрел на меня.
   - Твой отец, - сказал я, - послал меня сюда, чтобы я защищал тебя.  Или
таким образом он добивался твоей смерти?
   Успокоившись, Александр взглянул мне в глаза и ответил:
   - Быть может, и ты участвуешь в  его  замыслах,  Орион.  Мой  отец  мог
приказать, чтобы ты позволил убийцам сделать свое дело.
   В его золотых  глазах  горела  холодная  ярость;  я  ощущал,  как  гнев
закипает в моей душе, но, сдержав свои чувства, ответил:
   - Я предупредил тебя, Александр. И заработал удар ножом.
   - Царапину, если судить по твоему виду.
   - Царь велел мне защищать тебя, - сказал я. - Не он враг тебе.
   Александр отвернулся, шагая вверх по улице.
   - Быть может, ты и прав, Орион, - сказал он настолько негромко,  что  я
едва расслышал его. - Я еще надеюсь на это.


   Мы провели в Афинах еще несколько дней. Новости, которые  мы  услышали,
оказались недобрыми. Городское собрание постановило послать гонцов в  Фивы
и еще несколько городов, предлагая заключить общий  союз  против  Филиппа.
Особенно приуныл Аристотель.
   - Выходит, войны не  миновать,  -  сказал  он,  пока  мы  паковали  его
безостановочно разраставшиеся коллекции. - Настоящей войны,  а  не  легких
походов,  пустяковых  стычек  и  вялых  осад,  которыми  царь   забавлялся
несколько лет.
   - В одной из пустяковых стычек мне пришлось поучаствовать. Воины в  них
гибли точно так же, как и в великих битвах.
   В ночь, предшествовавшую отъезду, мне снился сон... Если только это был
сон.
   Я вновь оказался в Акрополе, на сей раз один. Здесь я мог  приблизиться
к богине, которую любил в течение всех прошлых жизней, хотя  и  непонятным
образом  забыл  мелкие  подробности.  Ночь  выдалась  мрачной  и   бурной;
мчавшиеся по небу облака, то и дело затмевавшие звезды, едва  не  задевали
наконечник копья огромной статуи Афины. Теплый ветер  подталкивал  меня  к
гигантскому изваянию. Яркая молния на короткий момент высветила  ее  лицо,
холодную и бесстрастную слоновую  кость.  Хлынул  дождь,  колючие  тяжелые
капли  обжигали  холодом.  Я  бросился  вверх  по  ступеням   под   кровлю
величественного Парфенона. Статуя в золоченых  одеждах  смотрела  на  меня
раскрашенными безжизненными глазами.
   - Я найду тебя! - вскричал я, перекрывая голосом раскаты грома.  -  Где
бы ты ни была, во всех временах я найду тебя.
   Статуя шевельнулась. Покрытый золотом  камень  платья  сделался  мягкой
тканью, глаза богини потеплели, на губы ее легла печальная  улыбка.  Живая
Афина высотой в два человеческих  роста  смотрела  на  меня  с  мраморного
пьедестала.
   - Орион? Орион, это ты?
   - Да! - закричал я, и гром сотряс небо. - Я здесь!
   - Орион, я хочу быть с тобой. Всегда и навеки. Но не могу.
   - Где ты? Почему мы не можем быть вместе?
   - Они решили... Заставили силой...
   Голос утих. Сине-белые молнии разили  небо,  освещая  храм  отблесками.
Гром захлебывался яростью, подобающей  голосам  богов,  прогневавшихся  на
смертных.
   - Где ты? - вскричал я. - Скажи мне, и я найду тебя!
   - Нет, - отвечала моя возлюбленная, голос которой становился все  тише,
- не найдешь. Время еще не пришло.
   - Но почему я здесь? - настаивал я. - Почему меня послали сюда?
   Решив, что Афина меня не услышала, я подумал, что  она  покинула  храм.
Молнии разом погасли, и  зал  погрузился  в  чернильную  тьму,  в  которой
растаяло изваяние.
   - Почему я здесь? - повторил я, едва не рыдая.
   Ответа не было. Мрак молчал.
   - Чего они ждут от меня? - вскричал я.
   - Повиновения, - отвечал мне другой голос. Женский голос. Голос Геры. -
Я жду от тебя повиновения, Орион, - холодно  повторила  она.  -  И  полной
покорности.



        "11"

   С  неохотой  возвращался  я  в  Пеллу;  ужас,  внутренняя   пустота   и
безнадежная тоска терзали меня. В пути на север нас сопровождали  холод  и
ненастье: шли дожди, горные перевалы  заметал  снег.  Буквально  с  каждым
шагом я ощущал, как  возрастала  подчинявшая  меня  себе  сила  Олимпиады,
одолевая меня словно болезнь, лишая силы и воли.  В  моих  снах  она  была
Герой, надменной и властной богиней, в часы бодрствования - царицей, женой
Филиппа и ведьмой, которая околдовала меня, женщиной,  которой  я  не  мог
противиться.
   Царь призвал меня к себе в тот самый день, когда мы вернулись в  Пеллу.
Я доложил о нападении.
   - Какой дурак посмел поднять руку на Александра? - нахмурился Филипп.
   Мы были одни в его небольшой рабочей комнате. Перевалившее  за  полдень
солнце бросало косые лучи в окно, однако в  доме  было  прохладно.  Филипп
сидел возле скромного очага, темный шерстяной плащ  прикрывал  его  плечи,
под его больную ногу был подставлен  табурет,  черная  борода  щетинилась,
единственный глаз словно ястребиное око пронзал меня.
   Я понял, что царь хочет узнать правду. Ее хотел выяснить и я сам.
   - Он подозревает, что покушение мог предпринять  его  отец,  -  рискнул
высказаться я.
   - Что?..  -  Лицо  Филиппа  побледнело  от  гнева.  Царь  схватился  за
подлокотники кресла, словно бы желая вскочить на  ноги.  Но  ярость  почти
мгновенно оставила его. Я видел, с каким трудом удалось Филиппу взять  под
контроль свои чувства. Предположение потрясло его,  потому  что  Александр
так жестоко ошибался; царь не  добивался  его  смерти.  Преодолев  приступ
гнева, он со скорбью назвал причины ложного обвинения.
   - Плоды  наставлений  его  матери,  -  пробормотал  он.  -  Она  всегда
натравливала его на меня.
   Я ничего не ответил, но понял, что нападение вполне могла подстроить  и
сама  Олимпиада.  Убийцы  имели  великолепную  возможность   покончить   с
Александром и его Соратниками.  Царевич  остался  цел,  однако  подозрение
подтачивало его отношение к отцу.
   - Верь мне, Орион,  она  ведьма,  -  проговорил  царь.  -  Сначала  она
обворожила меня на мистериях Дионисия в Самофракии. Я был тогда как раз  в
возрасте Александра и обезумел от страсти. Я не мог сомневаться в том, что
на земле нет женщины прекраснее ее. И она полюбила меня с тем же пылом. Но
как только она родила своего мальчишку, то не  захотела  больше  иметь  со
мной ничего общего.
   "Она не просто ведьма,  -  подумал  я.  -  В  ней  воплотилась  богиня,
способная погубить всех нас по своей прихоти".
   - Она презирает меня, Орион, и теперь  строит  козни  вместе  со  своим
сыном, чтобы посадить его на трон.
   - Александр стремится быть достойным сыном царя, - сказал я ему.  -  Он
хочет доказать свое право наследника.
   Филипп криво усмехнулся:
   - Он хочет сесть  на  мой  трон,  но  это  можно  сделать  единственным
способом - убив меня.
   - Нет, - сказал я. - Я не замечал  в  нем  стремления  к  отцеубийству.
Александр желает показать, что достоин престола. Он жаждет твоей похвалы.
   - Неужели?
   - И восхищается тобой, несмотря на все происки матери.
   - Орион, он даже уверяет, что не может считать меня отцом.
   Итак, царь знает о выдумке Александра.
   - Мальчишеский эгоизм, - отвечал я уверенным голосом. - Он и сам в  это
не верит.
   Филипп обратил ко мне свое зрячее око.
   - А знаешь, - царь закутался в плащ, - быть может, он все-таки  прав  и
зачал его Геракл или кто-то еще из богов? Что, если в конце-то концов он и
правда не мой сын?
   - Никакой бог не мог зачать его, господин, - отвечал  я.  -  Всесильных
богов нет, они просто мужчины и женщины.
   - О! Сократа заставили выпить цикуту, когда его заподозрили в безбожии.
- Царь проговорил эти слова с улыбкой.
   - Если травить всякого, кто не верит в богов, всей цикуты в  Элладе  не
хватит, чтобы окончить дело хотя бы наполовину. - Я  ответил  ему  тоже  с
улыбкой.
   Он хмыкнул:
   - Ты, конечно, пошутил, Орион. И все-таки твой голос серьезен.
   Ну как можно объяснить царю, что так называемые боги и богини такие  же
люди, как и он сам? Просто поднявшиеся на иную ступень развития. Я  смутно
помнил, что божества, мужчины и женщины, обитали в  городе  моих  снов,  в
городе, существовавшем в другом времени и пространстве.
   Филипп неправильно истолковал мое молчание:
   - Можешь не бояться за себя, Орион; верь во что  хочешь,  меня  это  не
волнует.
   - Могу ли я дать тебе совет, господин?
   - Какой?
   - Держи царевича возле себя. Не позволяй ему встречаться с матерью...
   - Сказать это легче, чем сделать... разве что водить  его  на  поводке,
как собаку.
   - Чем больше времени он будет проводить с царем, тем меньше останется у
матери возможности влиять на него. Возьми Александра  с  собой  на  войну.
Пусть блеснет отвагой.
   Филипп склонил голову набок, словно бы  обдумывая  мое  предложение.  А
потом прикоснулся указательным пальцем к скуле под своей пустой глазницей.
   - У меня всего один глаз, Орион. Но, может  быть,  ты  прав.  Я  возьму
парнишку с собой на войну.
   - Будет новая?
   Он помрачнел:
   - Эти проклятые афиняне начали переговоры с Фивами и некоторыми другими
городами, чтобы образовать союз против меня. Я никогда не хотел воевать  с
Афинами, а уж с Фивами тем более связываться не желаю. Но теперь,  похоже,
придется иметь дело сразу со всеми.
   - Твое войско еще не проиграло ни одного крупного сражения, - попытался
я подбодрить царя.
   Филипп покачал головой.
   - А знаешь почему? - И прежде чем я успел открыть рот, он  сам  ответил
на собственный вопрос: - Потому, что,  если  бы  я  проиграл  только  одно
сражение, царство мое рассыпалось бы, словно домик из песка.
   - Нет, подобного просто не может быть.
   - Рассыпалось бы, Орион, я знаю. И  оттого  терзаюсь  каждую  минуту  и
каждый день. Так, что не могу даже уснуть. Македония останется  свободной,
пока мы продолжаем побеждать. Но как только мое войско потерпит поражение,
все племена, которые сейчас поддерживают меня, сразу взбунтуются. Фракия и
Иллирия, даже проклятые богами  молоссяне  восстанут  против  меня...  или
против Александра, если он останется в  живых.  Я-то  паду  на  поле  боя,
можешь не сомневаться.
   Так вот какие видения мучили Филиппа! Он опасался гибели своего царства
после поражения в битве. Он был обречен всегда побеждать,  начинать  новые
войны и заканчивать их триумфом, чтобы не потерять все. Вот почему царь не
хотел воевать с Афинами. Кто знает, как лягут  кости  в  этой  игре?..  Не
погубит ли судьба дело всей его жизни?
   Я решил той же ночью встретиться с царицей. Но мне следовало помнить об
обязанностях  телохранителя.  Вновь  среди  особо  доверенных   воинов   я
присутствовал на царском пиру. На этот раз я стоял позади ложа  царя,  как
статуя, в панцире и с копьем. Тем временем Филипп и его гости ели, пили  и
развлекались.  Приглашены  были  в  основном  македонцы,  включая  жирного
Аттала, который самозабвенно льстил царю и превозносил даже  его  отрыжку.
Возле Филиппа расположились  несколько  незнакомцев;  один  показался  мне
персом, в другом я узнал афинского купца, которого уже видел в Пелле.  Это
были лазутчики царя, я знал это. Но  на  кого  они  работали?  Шпионили  в
Афинах и за Царем Царей для Филиппа?  Или  же,  наоборот,  выведывали  его
тайны по поручению Царя Царей и афинских демократов?
   "Наверное, справедливо и то, и другое, - решил я. - Подобные  прохвосты
могут  взять  золото  с  обеих  сторон,  а   потом   станут   превозносить
победителя".
   В пиршественном  зале  присутствовали  Парменион  и  прочие  полководцы
Филиппа. Впрочем, за едой, как и подобает, не было речи о  военных  делах.
Разговор шел о политике. Всех  волновало,  сумеют  ли  посланцы  Демосфена
уговорить Фивы заключить союз с Афинами.
   - И все это после того благородства, с  которым  ты,  царь,  отнесся  к
обоим городам, - проговорил Антипатр, - такова их благодарность.
   - Я никогда  не  рассчитывал  на  нее,  -  отвечал  Филипп,  протягивая
опустевший кубок виночерпию.
   Стоя за царским ложем, я с удовлетворением видел поблизости Александра.
   - Нужно выступать против них немедленно. - Александр  едва  не  кричал,
чтобы его легкий тенорок был услышан в общем говоре. - Сначала на Фивы,  а
потом на Афины.
   - Если мы выступим сейчас, - отвечал Филипп, - то у них появится  повод
для укрепления союза.
   Александр посмотрел на отца:
   - И ты предоставишь им возможность готовиться к войне с  нами?..  А  мы
будем сидеть здесь и пить вино?
   Его собственный кубок не наполнялся после того, как царевич покончил  с
едой. Александр пил немного и ел тоже. Его старый учитель Леонид, как  мне
говорили, воспитывал мальчика в спартанском духе.
   - Пусть они получат побольше времени, чтобы поторговаться  об  условиях
союза. - Филипп усмехнулся. -  Если  повезет,  они  успеют  поссориться  и
опасный для нас союз рассыплется сам собой.
   - Ну а если удача отвернется от нас? - спросил Александр. - Что тогда?
   Филипп надолго припал к кубку.
   - Тогда подождем и посмотрим. Терпение, мой сын,  терпение...  Одна  из
ценнейших добродетелей, как мне говорили.
   - Наряду с отвагой, - отрезал Александр.
   Все в пиршественном зале мгновенно притихли.
   Но Филипп расхохотался:
   - Я уже избавлен от необходимости доказывать собственную  отвагу,  сын.
Можешь пересчитать мои шрамы.
   Александр отвечал ему улыбкой:
   - Да, о ней знают все.
   Напряженный момент миновал. Мужчины снова заговорили, потребовали вина.
Филипп погладил ногу мальчишки,  который  наполнил  его  кубок.  Александр
мрачно посмотрел на царя, а потом перевел взгляд на Соратников. Птолемей и
все прочие уже приставали к служанкам. Кроме Гефестиона. Тот смотрел  лишь
на Александра, словно бы в просторном шумном зале не было никого другого.
   Тут  я  заметил  Павсания,  нашего  начальника,  замершего   в   дверях
пиршественного зала. Уперев кулаки в бока, он кипел  негодованием,  однако
сегодня его громы и молнии грозили  не  двум  телохранителям,  стоявшим  у
входа. Рот Павсания кривила обычная кислая ухмылочка, но  глаза  его  были
прикованы к Филиппу, и даже со своего места  я  видел,  как  он  ненавидит
царя.
   Шли часы, кубки наполнялись снова  и  снова,  речи  гостей  становились
грубей и откровенней, но никто не поднимался... Наконец  Филипп  оторвался
от ложа и, опустив тяжелую руку на плечо  мальчишки,  который  прислуживал
ему, побрел в сторону спальни. Остальные  гости  тоже  начали  вставать...
Многие  прихватывали  девицу  или  юнца.  Сохраняя   холодную   трезвость,
Александр поднялся со своего ложа. Столь же сдержанный  Гефестион  пересек
зал и встал возле царевича.
   Когда из  кухни  прислали  рабов  прибрать  в  зале,  Павсаний  наконец
отпустил нас в казарму. Он не  скрывал  своего  гнева,  но  не  стал  даже
намекать на его причину.
   Я улегся и сделал вид, что сплю, а услышав храп соседей, поднялся и  во
тьме направился к царице. Я уже достаточно хорошо знал расположение комнат
во дворце и мог самостоятельно добраться до ее  покоев.  Но  я  не  хотел,
чтобы стражи или служанки  увидели  меня  на  пути.  Поэтому  я  вышел  на
парадную площадь босой и в тонком хитоне.
   Было холодно и темно, луна пряталась  за  низкими  тучами,  в  разрывах
между ними мерцали звезды. То  и  дело  налетали  порывы  влажного  ветра.
Держась в тени у стены, так, чтобы  стражи  не  смогли  заметить  меня,  я
быстро миновал площадь, а потом ловко забрался на крышу конюшни. Я не стал
брать с  собой  оружия,  чтобы  случайным  шумом  не  пробудить  дремавших
часовых. Лишь кинжал, как обычно, был привязан к моему бедру.
   Кровли конюшни и соседнего,  чуть  более  высокого  строения  разделяло
некоторое расстояние, я перепрыгнул его почти бесшумно и  потом  полез  по
грубым камням стены к еще более высокой крыше самого дворца.
   Потом я пробрался между наклонными  стропилами  и  наконец  решил,  что
нахожусь над покоями царицы. Я повис на  руках  и,  качнувшись  в  сторону
занавешенного окна, спрыгнул на подоконник.
   - Я ждала тебя, Орион, - проговорила Олимпиада из тьмы.
   Я попал прямо в ее спальню. Опустившись на корточки, я опирался  руками
о вощеные доски пола, готовый драться, если придется.
   - Не бойся, - сказала Олимпиада, прочитав мои мысли. - Я хочу, чтобы ты
провел со мной эту ночь.
   - Так ты знала, что я приду? - Я смотрел на ее тело, смутно белевшее на
постели.
   -  Нет,  я  приказала  тебе  прийти,  -  сказала   она,   дразня   меня
высокомерием. - Не думай, что ты сделал это по собственной воле.
   Я не хотел верить ей.
   - Но почему ты не послала служанку, как тогда?
   Я не увидел - почувствовал, что она улыбается во мраке опочивальни.
   - Зачем давать  повод  для  дворцовых  сплетен?  Царь  любит  тебя.  Он
доверяет тебе. Даже Александр восхищается твоей доблестью.  Зачем  портить
тебе жизнь, позволяя слугам узнать, что ты к тому же и мой любовник?
   - Но я не...
   - Это именно так, Орион, - отрезала Олимпиада. Тело ее как будто  слабо
светилось во тьме, гибкое, обнаженное и манящее.
   - Но я не хочу быть твоим любовником, - выдавил я сквозь стиснутые зубы
с невероятным трудом.
   - Хочешь или нет - это совершенно не важно, - отвечала Олимпиада. -  Ты
сделаешь то, что я прикажу. Ты будешь вести себя так, как я захочу.  И  не
заставляй меня проявлять жестокость по отношению к  тебе,  Орион.  Я  могу
заставить тебя  пресмыкаться  в  грязи,  если  захочу  этого.  Я  способна
принудить тебя сделать такое, что полностью погубит твою душу.
   - Зачем тебе это нужно? - потребовал я  ответа,  пододвигаясь  ближе  к
постели. - Что ты пытаешься совершить?
   - Не надо вопросов, Орион, - сказала она. - Сегодня ночь  удовольствий.
А завтра ты узнаешь, какими будут твои новые обязанности... Быть может...
   Я был беспомощен. Я не мог противостоять ей. Даже увидев, что  на  ложе
ее извивались и ползали змеи, я не мог отвернуться, не смог отвести от нее
своих глаз. Она расхохоталась, когда я медленно снял хитон.
   - Убери кинжал, - приказала она. - Тебе он  не  потребуется.  Хватит  и
того, что есть у тебя от природы.
   Я исполнил ее приказ. Сухой и  прохладной  чешуей  змеи  прикасались  к
моему телу. Я ощутил их укусы, почувствовал, как впиваются острые  зубы  в
мою плоть, наполняя мою кровь странными ядами, лишавшими меня  воли  и  до
предела обострявшими чувства. А потом я вошел  в  тело  Олимпиады,  а  она
терзала мою кожу зубами и ногтями; она причиняла мне боль, пока я  ублажал
ее. Она хохотала. Я плакал. Она блаженствовала, а я унижался.



        "12"

   Шли недели и месяцы,  а  я  подчинялся  Олимпиаде  и  выполнял  все  ее
прихоти. Царица подолгу не обращала на меня  внимания,  и  я  уже  начинал
думать, что наконец надоел ей, но потом она вновь  призывала  меня,  чтобы
вновь повергнуть в пропасть физического наслаждения и душевной боли.  Днем
я прислуживал Филиппу, видел любовь и ненависть, сплетавшиеся в отношениях
царя и его сына. А по ночам, лежа в постели, я напрягал все силы, стараясь
вырваться из-под власти царицы. И случались мгновения, когда мне казалось,
что освобождение близко.
   Но потом Олимпиада вновь призывала  меня,  и  всем  своим  существом  я
чувствовал  этот  неслышимый  зов,  неуловимый  для  других  и  совершенно
неодолимый для меня. Я приходил к царице и видел змей,  которые  скользили
по ее дивному телу. Хохоча от восторга, она раздирала мою плоть  и  мучила
меня до полного изнеможения. Но всякий раз  на  рассвете  я  просыпался  в
своей постели,  бодрый  и  невредимый,  невзирая  на  все,  что  Олимпиада
проделывала со мной с помощью своих чар в часы ночной тьмы и страсти.
   Каждый день с юга приходили все худшие  вести.  Побуждаемые  персидским
золотом, Афины и Фивы наконец заключили союзный  договор.  Удача,  которой
ожидал Филипп, отвернулась от него. Царю теперь предстояла война  с  двумя
самыми Могучими городами юга, и поражение в ней могло лишить его  престола
и жизни, а главное, всего, за что он боролся, заняв трон Македонии.
   Я хотел попросить Аристотеля оценить ситуацию. Я не знал здесь человека
мудрее, быть может, за исключением самого Филиппа. Но мудрость царя, как и
подобает властелину, была направлена лишь на то, чтобы служить  укреплению
царства. Аристотель глубже понимал человека. Он стремился познавать мир, а
не править им.
   Освободившись, я отыскал философа; он сидел в хижине,  приютившейся  за
конюшнями. Перед ним на шатком столе располагался большой ящик  с  землей.
Ученый внимательно разглядывал его.
   - Можно войти? - спросил я от порога  хижины.  Двери  не  было.  Грубое
одеяло занавешивало невысокий проем. Мне даже пришлось  пригнуться,  чтобы
войти. Утро было теплое и солнечное, в воздухе пахло весной.
   Аристотель  так  вздрогнул  от  удивления,  что  пошатнулся  даже   его
колченогий табурет. Он смотрел на меня, болезненно моргая.
   - О! Это ты, Орион, да? Входи, входи.
   Я заметил, что в ящике с землей размещен целый муравейник.
   - Мы можем многому научиться у муравьев, - сказал Аристотель. -  У  них
есть свои царства и даже войны. Эти насекомые во многом подобны людям.
   - Но почему люди всегда воюют? - спросил я.
   Аристотель наморщил высокий лоб.
   - Спроси лучше, почему люди дышат? Потому что не могут иначе.
   Я смутно вспомнил, что один из творцов, Золотой,  в  надменности  своей
утверждал, что сотворил меня воином, равно как и тех других, кто был рядом
со мной во времена ледникового периода.
   Аристотель решил, что мое молчание вызвано  удивлением.  Взяв  за  руку
тонкими пальцами, ученый увлек меня к ящику, где находился муравейник.
   - Смотри, Орион. Я поместил сюда двух муравьиных  цариц,  одну  в  этом
углу, другую в противоположном. Им хватает места, и я позаботился, чтобы у
всех было довольно пищи.
   Совершенно одинаковые, на мой взгляд,  насекомые  -  мелкие,  черные  и
ужасно деловитые - сновали повсюду в земле, которая наполняла коробку.
   - Теперь  посмотри,  -  указал  Аристотель.  -  Два  муравьиных  войска
раздирают друг друга смертоносными жвалами. Они вполне  могли  бы  жить  в
мире - и все же воюют. Каждый муравейник хочет главенствовать.  Это  в  их
природе.
   - Но люди - не муравьи, - сказал я.
   - Хуже, они подобны голодным псам, -  произнес  Аристотель  с  истинным
гневом в голосе. - Когда человек видит, что у соседа есть то, чего  нет  у
него, или же сосед этот слаб и не в  состоянии  защитить  себя,  он  идет,
чтобы украсть собственность соседа. Война -  это  простой  грабеж,  Орион,
только в  большем  масштабе.  Люди  воюют,  чтобы  убивать,  насиловать  и
грабить.
   - Значит, и Филипп хочет ограбить и подчинить себе Афины и Фивы?
   - Царь не хочет этого, а вот они именно  так  обойдутся  с  нами,  если
смогут.
   - В самом деле?
   - Да, мы боимся этого.
   - Но оба города расположены далеко на юге. Почему мы готовимся к  войне
с ними? Почему они хотят воевать против нас?
   - Итак, твои вопросы становятся более определенными. Это хорошо.
   - И все-таки?
   Аристотель опустился на табурет и заложил руки за спину,  потом  поднял
голову, чтобы взглянуть мне в лицо.
   - Готов ли ты выслушать лекцию по истории, Орион?
   По его тону было понятно, что слушать придется долго. Я кивнул.
   Аристотель встал и, расхаживая, начал говорить.
   - Греки никогда не умели надолго объединяться, - говорил Аристотель.  -
В этом их слава и слабость. С той поры,  когда  Агамемнон  несчетные  века
назад повел ахейцев против Трои, греческие города держались  вместе  всего
по нескольку лет в столетие.
   Они ненадолго объединились полтора  столетия  назад,  когда  персы  под
властью старого  Дария  вторглись  в  Грецию,  чтобы  наказать  страну  за
восстание  городов  на  побережье,  на  противоположном  от  Афин   берегу
Эгейского моря. Персов прогнали, но сперва афиняне остановили их натиск  у
Марафона. Десять лет спустя сын Дария Ксеркс пришел в Грецию  с  несметным
войском. И вновь персов ждала неудача, хотя они осадили сами  Афины:  ведь
все города юга,  а  главным  образом  Афины  и  Спарта,  выступили  против
захватчиков.
   Оба раза македоняне позволили персам пройти  через  их  территорию  без
боя. Они даже продавали персам  лошадей  для  кавалерии  и  древесину  для
кораблей. Фиванцы так никогда и не забыли этого.
   - Но это было более века назад, - сказал я.
   - Да, тогда македонцы были всего лишь простыми пастухами, -  проговорил
Аристотель. - И они не могли сопротивляться могучей  персидской  армии.  В
отличие от афинян они даже не считали себя греками.
   - Жители Афин до сих пор называют македонцев варварами, - напомнил я.
   Аристотель кивнул, выражая согласие:
   - По сей день.  Потерпев  второе  поражение,  персы  решили,  что  наши
забияки, которые живут столь далеко на  границе  Персидского  царства,  не
стоят того, чтобы тратить на них силы и время, и незачем покорять  их.  Но
Царь Царей решил сохранить за собой  богатые  города  на  побережье,  хотя
населяли их такие же греки, как и те, что жили в Афинах, Спарте и Фивах. И
с тех пор,  -  продолжил  Аристотель,  -  персы  постоянно  вмешивались  в
греческую политику. Сначала они поддерживали  Спарту  против  Афин.  Потом
Афины против Коринфа. Персидское золото не  давало  городам  объединяться.
Так Царь Царей сохраняет нашу слабость, чтобы греки не могли угрожать  его
империи.
   - Но Филипп хочет другого...
   Аристотель улыбнулся, как мне подумалось, не без горечи:
   - Ни один человек не властен над собой, Орион, даже царь.
   _Кто знал это лучше меня?_
   - Филипп взошел на престол, когда в Македонии  царил  хаос.  Окружавшие
нас хищные псы-соседи рвали  государство  на  части.  Буквально  все,  кто
хотел, с севера, запада и востока вторгались в страну, захватывая все, что
удавалось. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Повсюду  полыхали
пожары и царила разнузданная жестокость. Все было против нас.
   Но Филиппа не избрали царем. Чтобы спасти страну, ему  пришлось  лишить
трона собственного брата. Он объединил Македонию и отбросил захватчиков, а
потом увеличил свое царство, покорив  тех,  кто  нападал  на  нас.  Филипп
превратил фракийцев, иллирийцев, молоссян  и  многие  другие  воинственные
племена в союзников или просто  подчинил  их  Македонии.  Подвластные  ему
земли простерлись до Адриатического моря, где дикари  убивают  друг  друга
просто развлечения ради. Царь  распространил  свое  влияние  в  Греции  до
пределов Фив и Коринфа, которые и сейчас  противостоят  ему.  А  последние
несколько лет провел в войне - необъявленной, но настоящей - против Афин.
   - Но зачем ему это нужно?
   - Афиняне по-прежнему считают себя  самыми  сильными  среди  греков.  -
Улыбка Аристотеля сделалась многозначительной. - И  мешают  всякой  другой
силе возвыситься настолько, чтобы бросить им вызов.  Пользуясь  персидским
золотом, Афины стремятся ограничить власть Филиппа.
   - Чтобы удержать свое главенство среди греческих городов?
   Аристотель кивнул.
   - Со своей стороны Филипп полагает, что должен  покорить  Афины,  иначе
этот город уничтожит Македонию.
   - Это правда?
   - Да, в понимании Филиппа и Демосфена.
   - А для тебя?
   - Я угадываю за всем этим руку  великого  царя.  Подобно  его  предкам,
новый Дарий страшится объединения Греции.  Всех  греков  может  объединить
только Филипп,  поэтому  молодой  Царь  Царей  подталкивает  Афины  и  все
остальные города к союзу против  Македонии.  Он  видит  в  Филиппе  угрозу
Персидскому царству.
   - Я слышал, люди поговаривают, что города побережья следует отобрать  у
Персии, но всегда считал эти речи пустыми.
   Аристотель сразу сделался весьма серьезным.
   - Орион, Македонии суждено объединить греков и покорить персов. И  если
мы не сделаем этого, Греция навсегда останется разрозненной, страдающей от
раздоров, как варварские балканские племена.
   Должно быть, я невольно открыл рот.  Тщедушный  философ,  подслеповатый
знаток муравьев  и  моральных  норм  одобрял  выступление  Филиппа  против
величайшего государства мира.
   - А теперь мы дошли до причины всех войн, -  проговорил  Аристотель.  -
Она столь же естественна, как поведение льва, преследующего оленя.  Убивай
сам - или убьют тебя. Мир будет устроен либо так, как хотим мы, либо  так,
как хотят они. Или мы уничтожим персов, или они уничтожат нас.
   - Но ведь персы пытались покорить Афины целых полтора столетия назад? -
Я недоумевал. - И не сумели этого сделать.
   - Не сумели, - согласился Аристотель. - Ну, что значит полтора века для
человечества? И даже тысяча лет? Я говорю об истории, Орион, о приливах  и
отливах человеческих свершений, которые занимают тысячи лет.  Персы  могут
позволить себе проявлять терпение;  колоссальная  и  беспредельно  богатая
держава неторопливо, по зернышку, перетирает нас. Персы заплатили  Спарте,
чтобы  та  победила   Афины,   а   когда   спартанцы   сделались   слишком
могущественными, озолотили Фивы, чтобы те победили лакедемонян.
   - А теперь подстрекают Афины и Фивы к войне против нас, - сказал я.
   - Именно. Каждый год понемногу  подтачивает  наши  силы,  каждое  новое
поколение  становится  слабее  прежнего.   Когда-нибудь   греки   ослабеют
настолько, что персы завоюют, поглотят нашу страну.
   - Если мы не покорим сперва их державу сейчас.
   - Совершенно верно, - отвечал Аристотель. -  Греки  и  персы  не  могут
мирно соседствовать. Кто-то должен победить: или мы, или они. Третьего  не
дано.
   - Ты в этом уверен?
   Аристотель торжественно наклонил голову:
   - Именно для этого я и воспитывал Александра... чтобы он покорил мир.
   _Чтобы он покорил мир?_
   Быть может, Аристотель и дал царевичу воспитание, достойное завоевателя
Персидского царства, что в глазах ученого было равнозначно покорению мира,
но Александр может победить персов  лишь  силами  объединенной  Греции,  и
только  Филипп  способен  собрать  все  греческие  государства  под  рукой
Македонии. И  при  этом  Олимпиада  преднамеренно  стремится  восстановить
Александра против отца.
   - Почему, - спросил я у царицы, когда она в очередной раз призвала меня
на свое ложе, -  почему  ты  все  время  стараешься  заставить  Александра
возненавидеть Филиппа?
   - Орион, ты задаешь слишком много вопросов. - Олимпиада  лениво  обвила
рукой мою шею.
   Я провел большим пальцем по ее очаровательному горлу.
   - Я хочу знать.
   Глаза ее расширились.
   - Ты смеешь угрожать мне?
   - Говори, - шепнул я, слегка сдавливая ее гортань.
   Один из питонов царицы скользнул мне на спину. Я прижался к Олимпиаде.
   - Твоему удаву придется раздавить нас обоих.
   Возле моего лица зашипела гадюка.
   - Яд действует не мгновенно, я успею сломать тебе шею, - шепнул я.
   Глаза царицы сверкнули змеиным блеском. И тут мне  показалось,  что  из
этих зеленых как яшма глаз на меня смотрит совсем иная особа.
   - Мне еще не приходилось умирать, Орион. На что это похоже?
   Должно быть, я улыбнулся, так как она сказала:
   - О, ты ведь умирал несчетное число раз. Или ты не помнишь?  Нет,  куда
тебе.
   Одно слово всплыло в моей памяти. Имя.  Осирис.  Улыбка  моя  сделалась
шире.
   - Да, Осирис. Бог,  который  осенью  умирает,  а  весной  возрождается.
Орион, ты был им в другой жизни. И Прометеем. Ты помнишь своих собратьев?
   - В ледниковый период, - смутно припомнил я битву на снежных  просторах
в несказанно далекие времена. - Там была Аня.
   - А умирать интересно? - спросила Олимпиада-Гера. Пальцы  мои  ощутили,
как зачастил пульс на ее горле. - Это волнует?
   При всем своем старании я не мог  "припомнить  ничего  определенного  о
своих ранних воплощениях. И тут я понял, что происходит.
   - Ты играешь со мной, - проговорил я. - Играешь с моим рассудком.
   Но мысли Геры по-прежнему были обращены к смерти.
   - Скажи мне, Орион, какова смерть? На что похоже это  самое  опасное  в
жизни приключение?
   Я вспомнил свое падение по бесконечному  жерлу  шахты  в  расплавленные
недра земли... Вспомнил когти пещерного медведя, раздиравшего мое тело  на
части...
   - Главное - это боль, - сказал я. - Все мои смерти были мучительны.
   - А потом все начинается сначала:  новая  жизнь,  потом  новая  смерть.
Какое это имеет значение?
   Она стала Герой и  не  изображала  больше  колдунью-Олимпиаду.  Сбросив
личину, она явила мне облик богини,  одной  из  творцов.  Подперев  голову
рукой, согнутой в локте, Гера царапнула красным ногтем по моей груди:
   - В чем дело, тварь? Только не говори мне, что ты устал от жизни.
   - Зачем я живу?
   - Зачем? - Она расхохоталась. - Чтобы служить тем, кто тебя сотворил. В
этом смысл твоей жизни. Исполняй мою волю.
   Я смотрел на темный потолок, стараясь не видеть ее, и спросил:
   - И какова же она?
   - Проследишь, чтобы юный сорвиголова царевич  Александр  протянул  свою
руку как можно дальше.
   - Твой сын?
   - Сын Олимпиады, - поправила она.
   - А каково было тебе рожать? - осведомился я.
   - Не знаю, - отвечала она надменно. - В этом я не участвовала. Мне и  в
голову не пришло становиться настолько женщиной.
   - Итак...  -  я  помедлил,  отыскивая  слова,  -  ты  обитаешь  в  теле
Олимпиады, лишь когда хочешь?
   Снова зазвучал презрительный смех:
   - И не старайся понять тех, кто выше тебя, Орион. Мы - иные.
   - Кто это - мы?
   - Творцы. Твой рассудок не в состоянии осознать, насколько велика  наша
мощь, не стоит даже пытаться. - Потом Гера прижалась ко мне и повела рукой
по животу, опуская ее все ниже и ниже. - Твое дело исполнять мои  желания,
тварь.
   - В постели это сделать достаточно просто, - отозвался я,  все  еще  не
глядя на нее. Я смирил в себе желание, стремясь узнать побольше. - Что мне
делать с Александром и Филиппом?
   - Служи Филиппу как подобает, - сказала она. - Защищай Александра,  как
ты защищал его в Афинах. И жди.
   - Ждать? Чего?
   - Никаких вопросов, - пробормотала она.
   - Есть еще один. Зачем ты подослала убийц к Александру?
   Я ощутил, как она вздрогнула.
   - Как  ты?..  -  Гера,  утратив  на  мгновение  дар  речи,  осеклась  и
посмотрела на меня. Наконец я услышал иронический смешок. -  Итак,  жалкая
тварь проявила некоторый интеллект.
   - Смерть Александра не сулила никому выгоды, - рассуждал я. - А вот то,
что я спас царевича, кое-кому сулит преимущества.
   - Я хотела, чтобы Александр доверился тебе. Выезжая в Афины, он  считал
тебя человеком отца. А теперь он знает, что обязан тебе жизнью.
   - Едва ли он так думает.
   - Я знаю, что он думает, лучше,  чем  ты,  Орион,  -  отвечала  она.  -
Александр теперь доверяет тебе.
   И вновь я спросил:
   - Так почему же ты?..
   - Я сказала - никаких вопросов! - Гера припала ко мне,  гибкая,  словно
одна из ее змей, а в глазах  богини  пылала  страсть  женщины...  И  нечто
большее.



        "13"

   Армия вновь вышла в поход, на этот раз путь наш лежал на юг, в  сторону
Аттики. Длинные колонны войск поднимали над  извилистой  дорогой  заметные
издалека облака пыли. Всадники шли вдоль дорог, поднимались на склоны, где
лошади могли найти траву. Конные полки  первыми,  словно  нитки,  тянулись
сквозь узкие горные ущелья, а пешие глотали пыль. Позади двигался  длинный
обоз, запряженные  мулами  и  быками  повозки  были  нагружены  панцирями,
оружием и припасами.
   Я радовался, оставив дворец,  оказавшись  вдали  от  Олимпиады.  Чистый
горный воздух, пусть и смешанный с пылью и запахом конского пота,  казался
мне сладким нектаром.
   Я был назначен в охрану Александра и ехал вместе с его Соратниками. Они
добродушно обсудили достоинства Грома  и  даже  сравнивали  моего  коня  с
Александровым Буцефалом, но только когда царевича не было поблизости.
   Александр был из тех молодых людей, которые  поддаются  настроениям.  Я
видел, как он мечется.  Царевич  восхищался  своим  отцом  и  одновременно
ненавидел его. Олимпиада вбила ему в голову, что Филипп не любит его и  не
видит в нем достойного сына и наследника. Александр же мечтал, чтобы  отец
гордился им, и  при  этом  опасался,  что  подобное  желание  мать  сочтет
предательством.
   Молодой, честолюбивый, неуверенный ни в себе самом, ни в  любви  своего
отца, Александр поступал так,  как  нередко  поступают  зеленые  юнцы:  он
обратился к крайностям и хвастал, что истинный отец его - Зевс или  уж  по
меньшей мере  Геракл.  Изображал  юного  Ахиллеса,  который  долгой  жизни
предпочел славу. Ему постоянно приходилось быть  отважнее  и  смелее  всех
остальных, и он часто рисковал.
   _И я должен был оберегать его жизнь!_
   - Александр молод и горяч, - сказал мне Филипп в  тот  день,  когда  мы
выступили на юг. - Его  Соратники  благоговеют  перед  ним,  даже  дочиста
выбриваются, как это делает он. Только прошу тебя, пригляди, чтобы царевич
не сломал свою дурацкую шею.
   Нелегкое дело.
   Пока  конница  прохлаждалась  на  склонах  холмов   Пиерии,   Александр
занимался вербовкой новобранцев. Заезжая вместе  с  Соратниками  в  каждую
ничтожную, крохотную деревеньку, попадавшуюся  на  пути,  он  обращался  к
собравшимся.
   - Мы едем к  славе!  -  кричал  царевич  жиденьким  тенорком  со  спины
Буцефала. - Кто пойдет вместе со мной?!
   Конечно же  кое-кто  из  молодых  селян  делал  шаг  вперед,  в  глазах
храбрецов зажигался огонек, им уже виделась слава и почести...  и  пожива.
Старики немедленно утаскивали безрассудных  обратно  в  толпу.  Или,  хуже
того, это делали матери под общий хохот. Все же Александр сумел собрать по
пути небольшой отряд новичков.
   Мы  приближались  к  Фессалии,  и  отношение  к  нам  сделалось   самым
враждебным. В одном из горных  ущелий  местные  козопасы  даже  попытались
устроить засаду. Должно быть, заметили  только  отряд  безбородых  парней,
ехавших верхом на  лошадях  в  богатых  сбруях.  Эти  кони  стоили  целого
состояния  для  людей,  всю  свою  жизнь  выжимавших  скудный  урожай   из
каменистых холмов.
   Мы должны были обследовать перевал, убедиться в том, что  он  безопасен
для прохода основного войска.  Было  понятно,  что  горсточка  решительных
воинов способна задержать здесь целую армию на дни или  даже  недели,  как
это некогда сделал Леонид в Фермопилах. Филипп намеревался выйти к  Фивам,
прежде чем афиняне успеют привести туда  свое  войско.  И  промедление  на
перевале могло привести к беде.
   Здешние горцы в какой-то мере соблюдали верность Фивам, но  в  основном
их заботили лишь собственные селения. Для них мир  кончался  за  пределами
родных гор и долин. Они ничего не знали о начавшейся войне. И,  заметив  с
полдюжины молодых знатных воинов в одном из ущелий, решили, что боги явили
к ним свою благосклонность. Горцы выбрали удачное место, где скалы едва не
смыкались,  и  всаднику  приходилось  направлять   коня   вокруг   камней,
заваливших проход.
   Как всегда возглавлял отряд Александр, Гефестион держался позади  него.
За ними  цепочкой  ехали  Птолемей,  Неарх  и  Гарпал.  Птолемей  распевал
непристойные песни, наслаждаясь эхом собственного голоса,  гулявшим  среди
скал. Я замыкал цепочку, внимательно обшаривая взглядом зубчатые края скал
над головой. И все же  не  увидел,  какая  опасность  нам  угрожает,  зато
услышал,  как  наверху  загрохотало.  От  края  скалы  по  крутому  склону
отвалился камень, увлекая за собой новые.
   - Осторожно, - возопил я, осаживая коня.
   Александр тоже услышал звук, но лишь послал Буцефала вперед.  Гефестион
последовал за царевичем, остальные повернули назад, подальше от камнепада.
   Камни  грохотали,  разбиваясь  о  дно  ущелья,  поднимая  тучи  пыли  и
разбрасывая осколки. Наши кони пятились и жалобно  ржали.  Гром  бежал  бы
отсюда, и мне с большим трудом удалось удержать его на месте.
   Наверху послышались незнакомые воинственные  клики,  я  увидел  мужчин,
бежавших с вершины утеса. В мою сторону полетело копье. Я смог  проследить
его полет: медленно, колеблясь, древко плыло в воздухе. По обеим  сторонам
от нас вниз спускались люди.
   Александр остался по другую сторону завала.
   Я поднырнул под копье  и  услышал,  как  наконечник  звякнул  о  камни.
Птолемей, Гарпал и Неарх схватились не менее чем с десятком полуобнаженных
разбойников. Но у нападавших были только палки и  дубинки,  и  вооруженные
мечами спутники Александра легко рубили с коней.  Я  послал  своего  Грома
вперед, снеся по дороге несколько голов собственным мечом. Приблизившись к
завалу, я обнаружил, что через него  нельзя  проехать.  Тут  из-за  камней
раздались крики и ругань, донесся предсмертный вопль. Я вскочил  на  спину
Грома, спрыгнул на ближайшую глыбу, потом на следующую.
   Александр и Гефестион стояли  спина  к  спине,  окруженные  горцами,  в
глазах  которых  пылала  жажда  убийства.  Двое  подростков  уводили  коня
Гефестиона вдоль по ущелью. Буцефала нигде не было  видно...  Издав  самый
свирепый рев, какой только  сумел,  я  спрыгнул  с  камня  в  гущу  людей,
обступивших Александра. Хрустнули копья и кости, я сманеврировал  и  почти
надвое раскроил подвернувшегося под руку  горца.  Разбойники  вокруг  меня
шевелились словно во сне. Уклонившись от копья,  я  вонзил  меч  в  чей-то
живот, вырвал его из  раны  и  левой  рукой  перехватил  копье  очередного
нападавшего. Ударом меча я раскроил ему череп, тут другое копье ударило  в
мой кожаный жилет и скользнуло по ребрам. Я не ощущал боли, испытывая лишь
восторг боевой лихорадки. Александр сразил человека, который ударил  меня,
и тут нападавшие побежали.
   - К остальным! - завопил я и полез по камням, которые отделили  нас  от
Птолемея, Гарпала и Неарха.
   Все оставались на конях, хотя на теле лошади Неарха оказалось с десяток
ран. Мы набросились на горцев, рубя  их  и  убивая.  Наконец  они  бежали,
Гарпал пустился преследовать двоих, бежавших в панике по ущелью. Александр
уложил еще одного беглеца, который рванулся к скале, -  царевич  снес  ему
голову одним ударом. Другой горец в  отчаянии  полез  вверх  по  утесу.  Я
мгновенно рассчитал бросок и метнул меч, который  вонзился  между  лопаток
разбойника. Вскрикнув, он свалился к моим ногам, меч торчал из его спины.
   Обернувшись, я заметил, что Гефестион держит за  волосы  последнего  из
оставшихся в живых горцев. Этому было не  больше  тринадцати:  грязный,  в
лохмотьях, стоя на коленях, он, выкатив глаза, следил  за  мечом,  который
уже занес над ним Гефестион. Рот мальчишки был открыт, но  не  издавал  ни
звука, окаменев от страха перед лицом смерти.
   - Подожди, - приказал Александр. - Эти псы  украли  Буцефала.  Я  хочу,
чтобы он отвел нас в деревню.
   Мальчишка исполнил наше приказание. Мы миновали узкое  ущелье,  выехали
на тропу пошире, а потом поднялись по каменистому склону, на котором  овцы
выщипали траву почти до корней. За вторым рядом холмов  чашей  раскинулась
лесистая долинка, где и располагалось разбойничье селение.
   По дороге Александр ярился, тревожась за судьбу Буцефала.
   - Они посмели увести у меня  коня!  Да  я  зажарю  их  живьем,  всех  и
каждого! Они проклянут тот день, когда родились! Если они  не  вернут  мне
Буцефала, я убью их собственными руками!
   Я видел, что руки  царевича  после  битвы  трясутся:  он  едва  избежал
смерти, хотя практически отделался лишь несколькими царапинами, синяками и
испугом.
   Должно быть, мы имели мрачный вид: шестеро окровавленных  воинов,  трое
из которых передвигались пешком. Я отдал Александру своего жеребца.  Неарх
шел возле меня; тонкий  и  невысокий,  темный  как  тень,  он  вел  своего
раненого коня в поводу, держа меч в руке.
   Старейшины  деревни  вышли  встречать  нас  с   явным   трепетом.   Два
полуобнаженных мальчишки, округлив глаза, без всяких  слов  вывели  к  нам
Буцефала и коня Гефестиона.
   Старики стояли в нескольких шагах от нас, тряслись от страха,  опасливо
переглядывались.
   Александр заговорил, пока они набирались смелости:
   - Где ваша молодежь?
   Старейшины замялись.
   - Ну так где? - проговорил Александр.
   Впереди оказался один из них -  собратья  вытолкнули  его  -  полностью
лысый, с белой бородой, спускавшейся почти до половины груди.
   - Наши молодые люди мертвы, господин. Ты убил их.
   Александр фыркнул:
   - Не лги мне, дед! Еще десятеро или более того бежали.  Я  хочу  видеть
их! И немедленно! Иначе я сожгу вашу жалкую деревню до основания, а  детей
и женщин продам в рабство.
   - Но, отважный господин...
   - Немедленно!
   - Господин, они убежали и скрылись в горах, потому что страшатся твоего
гнева.
   - Пошлите за ними мальчишек. А женщины пусть приготовят  нам  еду...  и
немедленно.
   Старейшины повиновались его приказу.  Я  подумал,  что  нас,  шестерых,
легко одолеть всей деревней. Но горцы  уже  были  устрашены  и  не  хотели
рисковать. Мальчишки побежали в сторону гор, женщины отправились к очагам.
Старейшины отвели нас на центральную площадь, где готовили  ужин.  К  ночи
семнадцать молодых людей угрюмо  стояли  перед  Александром.  Свет  костра
мерцал, озаряя их мрачные испуганные лица. У некоторых на руках и на ногах
виднелись окровавленные повязки.
   Мы поужинали отменным жареным ягненком. Местное вино оказалось слабым и
горчило. Александр позаботился, чтобы  каждый  из  нас  ограничился  одной
чашей.
   А теперь он расхаживал перед неудачливыми разбойниками, уперев кулаки в
бока.  Свет  костра  играл  на  украшенной  драгоценными  камнями  рукояти
опущенного в ножны меча. Еда, похоже, смирила гнев царевича, как и то, что
Буцефал был возвращен целым и невредимым.
   Повернувшись к белобородому деревенскому предводителю, Александр строго
спросил:
   - Какого возмещения должен я требовать у людей, которые пытались  убить
меня?
   Старик успел несколько осмелеть.
   - Ты уже убил достаточно наших; теперь деревня будет плакать  до  конца
года, молодой господин.
   - Таков твой ответ?
   Тот склонил голову:
   - Мсти им как хочешь, мой господин.
   - Тогда я возьму этих молодых людей.
   - Ты убьешь их?
   За пляшущими языками огня я заметил, как зашевелились жители деревни.
   - Я не буду убивать их. Они присоединятся к моему войску и будут биться
с моими врагами.
   "Мое войско! Интересно, что бы сказал на это Филипп?"
   - Но, господин, - ответил старик, - если ты  уведешь  юношей  с  собой,
некому будет ходить за  овцами,  защищать  нашу  деревню  от  бандитов  из
соседней долины.
   - Ты предпочитаешь, чтобы я повесил их здесь и сейчас?
   - Лучше вешай меня, - сказал старик, стараясь выпрямиться. - Я -  вождь
этих людей и отвечаю за их преступления.
   Александр посмотрел на белобородого и расплылся в широкой улыбке.
   - Ты прав, старик.  Твоя  деревня  и  так  достаточно  наказана.  -  Он
обернулся к ожидавшим приговора молодым людям: - Ступайте по своим  домам.
И благодарите богов, что старейшина вашей деревни - мужественный человек.
   - Благодарю тебя, отважный господин. Благодарю за милосердие. -  Старик
упал на колени.
   Александр поднял его на ноги.
   - Впрочем, я хочу, чтобы вы кое-что сделали.
   - Что же, господин?
   - Поставьте на этом месте статую в мою честь и смотрите на  нее,  когда
захочется кого-нибудь ограбить.
   - Мы выполним твой приказ, господин. Но я не знаю твоего имени.
   - Александр, царевич Македонии.
   - Сын Филиппа? - разом охнула вся деревня.
   Улыбка Александра исчезла.
   - Сын Зевса, - отвечал он.


   Вернувшись к войску, мы узнали скверные новости: афиняне уже  пришли  к
Фивам и обе армии вместе с союзниками из небольших городов преграждали нам
путь к Афинам и Аттике.
   - Что, если обойти их? - предложил Александр.  -  И  взять  Фивы,  пока
войско будет стоять в поле, ожидая нашего появления с севера.
   Филипп блеснул единственным глазом.
   - Хорошая мысль, сын.
   Мы теснились в шатре царя, склонившись над складным столом, на  котором
была разложена карта здешних мест. Александр стоял  напротив  Филиппа,  по
бокам старого царя находились Парменион  и  Антипатр.  Одноглазый  Антигон
замер возле Александра. Птолемей и другие Соратники теснились позади него.
Я застыл у входа в шатер.
   - Но знаешь ли ты путь, каким это может сделать целое войско,  да  так,
чтобы неприятель ничего не заметил? - спросил Филипп.
   Еще взглянув на карту, Александр ответил:
   - Наше войско велико, нас заметят, какой бы тропой мы ни шли.
   Царь кивнул.
   - Тогда, - продолжил Александр, -  небольшой  полк  и  отряд  всадников
вместе с одной или двумя фалангами гоплитов могут  обойти  армию  врага  и
взять Фивы, пока их войско в поле ожидает нашего приближения.
   - Это безумие! - взорвался  Парменион.  -  Небольшой  отряд  не  сможет
штурмом взять город, ему не по силам даже осадить его!
   - У нас будет преимущество - неожиданность, - парировал Александр.
   - Ты рассчитываешь, что фиванское войско умрет от страха,  едва  увидев
нас перед собой? - продолжал Парменион.
   Никто не усмехнулся. В шатре установилась мертвая тишина.
   Нарушил ее Филипп:
   - Представим себе, что ты сумел взять  город,  это  несомненный  успех.
Однако мы не избавимся от войска, стоящего перед нами.  С  ним  все  равно
придется сражаться.
   - А мы станем слабее, - сказал Антипатр. - Потому  что  лишимся  твоего
ударного отряда, который уйдет от основных сил.
   Александр умолк и  только  пристально  посмотрел  на  карту,  лицо  его
побагровело от гнева.
   - Ну, понял? - мягко спросил Филипп. - Мы должны победить армию в поле.
Взятие Фив ничего не решит.
   - Понял, - напряженно сказал царевич, не поднимая глаз.
   - Тогда вопрос в том, - проговорил Антигон, - где биться с ними.
   - И еще - в том, сколько их там, как они  организованы?  И  кто  у  них
командует? - У Пармениона нашлось множество вопросов.
   - Мы скоро узнаем об этом, - проговорил Филипп.
   - От лазутчиков? - спросил Антипатр.
   Филипп кивнул.
   - Я не верю лазутчикам, - пробурчал Антигон. - Кто знает,  наврали  они
или нет. Я предпочитаю увидеть расположение врага собственными глазами.  -
Он приложил указательный палец к своему здоровому глазу.
   - Быть может, нам с тобой лучше вдвоем поглядеть на врага, -  предложил
Филипп, указывая на свой единственный глаз. - Из нас выйдет  один  хороший
лазутчик.
   Все расхохотались, и царь громче всех.
   - Мы должны выяснить все, - согласился  Парменион.  -  Даже  лучший  из
лазутчиков не имеет головы полководца. Нам следует знать в  точности,  кто
находится перед нами.
   - Тебе не понравится то, что ты там увидишь, - предостерег его  Филипп.
- Союзники заметно превосходят нас числом.
   - А в Священном отряде фиванцев каждый воин  стоит  двух  или  трех,  -
проговорил Антигон.
   - Но нам нужны точные сведения, - настаивал Парменион.
   - Я погляжу, - сказал Александр.
   - Нет. Слишком рискованно. Ты остаешься в лагере.
   - Но я могу это сделать!
   - Могу и я,  -  отвечал  царь,  -  но  я  представляю  слишком  большую
ценность, чтобы рисковать там, где с делом могут справиться другие.
   - В битве меч будет грозить шее каждого из нас.  -  Антипатр  попытался
восстановить мир. - Но зачем рисковать, пока можно этого избежать?
   Александр не стал более возражать, и собрание  решило,  что  Пармениону
следует  выслать  надежных  людей,  чтобы  тщательно  обследовать   лагерь
неприятеля.
   Я последовал вслед за  Александром  и  его  Соратниками  к  шатру,  там
царевич отозвал меня в сторону. Махнув остальным, он повел меня  к  одному
из загонов для коней  возле  небольшой  рощицы.  Я  уже  привык  к  запаху
лошадей, к их нервному  ржанию,  раздававшемуся  из-за  наскоро  сделанных
загородок. Солнце уже садилось, и кони ожидали появления рабов с  охапками
сена.
   - Орион, - проговорил Александр негромким голосом, - дело  в  том,  что
моему отцу и его полководцам необходимо знать побольше о неприятеле.
   - Я уверен...
   Он остановил меня, желая скорее выговориться.
   - Лазутчики Пармениона не сумеют собрать  те  сведения,  в  которых  мы
нуждаемся.
   - У твоего отца есть шпионы в лагере врага. Безусловно, они...
   - Нет-нет! Нужно, чтобы кто-то из нас побывал в неприятельском лагере и
сам выяснил, как стоят отряды, кто поведет их в бой и по какому плану.
   Я решил, что понял намек царевича.
   - Ты хочешь, чтобы я сделал это?
   Александру пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в мое лицо.
   - Не совсем так, Орион. Я сам намереваюсь сделать это.
   - Ты?! - Я был поражен как громом.
   - Но поскольку моя мать велела, чтобы ты сопровождал  меня  повсюду,  -
невозмутимо продолжал он, - тебе придется идти со мной.
   - Но ты не можешь...
   - Я не могу сказать Гефестиону и остальным: они тоже захотят пойти.
   Возмущенный, я взорвался:
   - Ты не можешь идти в лагерь неприятеля.
   - Почему же?
   - Тебя узнают! Ты будешь убит или взят  в  плен...  За  тебя  потребуют
выкуп. Ты нарушишь все планы отца!
   Александр улыбался, глядя на меня с жалостью.
   - Как мало ты понимаешь, Орион. Смерть пока не грозит  мне;  мое  время
еще не пришло. Моя мать, жрица древних богов,  предсказала,  что  я  умру,
только покорив весь мир.
   - Не все пророчества сбываются.
   - Ты сомневаешься в искусстве моей матери? - холодно сказал он.
   Понимая, к чему может привести спор, я уклонился от ответа.
   - Если ты не будешь убит и просто попадешь в плен, враги будут  держать
тебя заложником, пока отец не заключит с ними мир.
   - Во-первых, Орион, отец мой - Зевс, а не смертный  Филипп.  Во-вторых,
если меня обнаружат, я скорее погибну, чем позволю себя захватить.
   - Но...
   - А поскольку мне не суждено умереть, пока я  не  завоюю  весь  мир,  -
перебил меня Александр, - смерть мне еще не грозит.
   Мне было нечем опровергнуть подобное умозаключение.
   - Ты должен сопровождать меня: так повелела моя мать.
   - Так велит и твой отец, - напомнил я. -  Царь  приказал  мне  защищать
тебя везде и всюду.
   Александр расхохотался и направился к шатру.



        "14"

   Мы дождались, пока ущербная луна опустилась к  зубчатым  вершинам  гор.
Наш лагерь уснул, не дремали одни часовые, которые  кутались  в  плащи  от
ночного холода.
   Я выскользнул из палатки,  постаравшись  не  разбудить  телохранителей,
спавших вокруг  меня,  и,  обернув  ножны  меча  длинной  полоской  ткани,
направился к шатру Александра. Тишина будет нашей союзницей, лязг  металла
не должен известить о нашем  присутствии  ни  врага,  ни  наш  собственный
ночной караул. Поверх хитона я надел темную шерстяную куртку. Ночной холод
не смущал меня: я изменил в своем теле скорость тока  крови  и  мне  стало
тепло.
   Два  телохранителя,  сонно  опиравшиеся  на  копья  у  входа  в   шатер
Александра, не задавая вопросов, пропустили меня к царевичу. Александр  не
ложился и, бурля энергией, расхаживал по шатру, который  был  больше,  чем
наш,  где  мы,  стражники,  умещались  вшестером,  и  обставлен  столь  же
изысканно, как его покои во дворце.
   Едва увидев меня, он молча взял темный недлинный плащ и набросил его на
плечи.
   - Шляпа или капюшон у тебя найдутся, царевич? - спросил  я.  -  Золотые
волосы мгновенно выдадут тебя и врагу и другу.
   Александр кивнул и направился к сундуку, стоявшему в ногах его ложа. Он
достал темную шерстяную шапку и водрузил ее на голову.
   Страже у входа было сказано, что царевич собирается пройтись по  лагерю
с личным телохранителем. Мимо охранявших  лагерь  следовало  проскользнуть
незаметно.
   - Следуй за мной, - шепнул Александр. - Я разведал путь сегодня днем.
   Он подвел меня к узкому  извилистому  ручью,  протекавшему  через  весь
лагерь. Густые заросли  закрывали  его  берега,  лишь  кое-где  воины  уже
вырубили кусты, чтобы добраться до воды. Зайдя по колено в  ледяную  воду,
мы направились прочь из нашего стана. Мимо часовых, выставленных на каждом
берегу,  мы  пробирались,  низко  пригнувшись,  стараясь   спрятаться   за
кустарником.
   Когда новый изгиб ручья укрыл нас от глаз часовых, мы выбрались  сквозь
колючие заросли на сухую землю.
   Александр ежился, но, как мне показалось, скорее от возбуждения, чем от
холода. Он радовался, как увлеченный игрой  мальчишка.  Мы  направились  к
вражескому лагерю.
   -  Надо  предупредить  Пармениона  и  всех  полководцев,  враги   могут
проскользнуть мимо стражи этим же путем, - шепнул я.
   Царевич отвечал неразборчивым  восклицанием,  скорее  всего  выражавшим
согласие.
   Впереди горели огни, тысячи огней.  Казалось,  что  на  темную  равнину
опустилась  стая  светлячков.  Только  эти  огни   горели   ровно   и   не
перепархивали в ночи. Возле каждого  костра  находились  пять  или  десять
воинов.
   "Перед нами не менее пятидесяти тысяч", - наскоро прикинул я.
   Поодаль  светилась  другая  стайка  огней.  Я   прикоснулся   к   плечу
Александра.
   - Город, - шепнул он. - Херонея.
   Припав к земле, чтобы пробраться незаметно мимо вражеских  часовых,  мы
словно жуки поползли во тьме.  На  это  ушло  немало  времени;  иногда  мы
буквально по дюйму продвигались вперед, то и дело замирали, чтобы отыскать
взглядом часовых и проверить, не смотрят ли они в нашу  сторону.  И  вновь
проползали еще несколько футов по пыльной и жесткой земле.
   Наконец мы углубились в  лагерь  врага  и  смогли  подняться  на  ноги,
прячась за крупными каменными глыбами.
   Александр ухмылялся:
   - В эту игру я играл в детстве с Птолемеем и Гарпалом.
   Я подумал, что царевич и по сю пору во многом остался мальчишкой.
   По лагерю мы могли передвигаться  спокойно.  Здесь  собрались  посланцы
многих городов и племен, и, хотя  все  старались  держаться  среди  своих,
многие тем не менее расхаживали по стану,  разговаривали  с  друзьями  или
незнакомцами или просто гуляли, углубившись в раздумья, не в силах  уснуть
в ночь перед боем.
   Александр мог различать  собеседников  по  акценту.  Он  переговорил  с
несколькими воинами - негромко и немногословно, - аттический диалект в его
устах довольно хорошо скрывал звуки, свойственные македонской речи.
   Наконец мы оказались среди афинян. Не менее  шести  воинов  в  панцирях
охраняли весьма просторный шатер, изнутри освещенный свечами.
   - Здесь, должно быть, их полководцы обсуждают свои планы на  завтра,  -
сказал я Александру, стоявшему возле меня в тени небольшого шатра.
   - Жаль, что нельзя подслушать.
   Однако даже безрассудный Александр видел,  что  это  невозможно.  Шатер
высился  посреди  просторной  площадки  футов  пятьдесят   на   пятьдесят,
освещенной с четырех сторон кострами. Охрана легко  заметила  бы  всякого,
рискнувшего приблизиться к шатру.
   Тут мы увидели у входа  в  шатер  знакомую  сутулую  фигуру:  худощавый
лысеющий человечек теребил пальцами густую бороду.
   - Демосфен! - прошипел Александр.
   - Их полководцы не хотят сегодня слушать его речи, - проговорил я.
   Мы проводили Демосфена до  его  собственной  палатки.  Он  шел  опустив
голову и не спешил, как подобает человеку, погруженному в раздумья. И едва
афинянин вошел внутрь, Александр шагнул следом за ним.
   Я попытался остановить царевича:
   - Это безумие! Стоит ему крикнуть, и ты в плену.
   Он отстранил меня.
   - Демосфен не станет вопить, пока мой меч упирается ему в горло.
   Я не мог силой остановить безрассудного юнца и  поэтому  последовал  за
ним.
   Возле шатра Демосфена охраны не было, и мы ворвались внутрь, выхватывая
мечи.
   Он с удивлением смотрел на нас. В небольшом шатре можно было разместить
лишь лежанку, столик и табурет -  ничего  более.  Демосфен  уже  сидел  за
столом. Возле него стоял темнокожий человек в  цветастом  одеянии,  голову
которого окутывал белый тюрбан.
   - Перс! - бросил Александр.
   - Кто ты? - требовательно спросил Демосфен.
   - Я - Александр, царевич Македонский.
   Одним взглядом я окинул шатер. На столе стоял лишь кувшин с вином и две
чаши. На деревянных козлах в  углу  висел  панцирь  гоплита.  К  нему  был
прислонен большой круглый щит, вокруг синего поля которого на белом ободке
был выведен девиз: "С удачей".  Позади  панциря  четыре  скрещенных  копья
упирались в темный полог шатра... сундук возле лежанки, на  нем  -  меч  в
ножнах, и более ничего.
   - Я не персиянин, - отвечал смуглокожий человек на аттическом  диалекте
со странным акцентом. - Я из Индустана.
   - Из Индустана? - Александр уже почти забыл про Демосфена. - А где это?
   - Далеко отсюда. - Человек в тюрбане снисходительно  улыбнулся.  -  Моя
земля лежит по ту сторону Персидского царства. - Огромные влажные глаза  и
кожа, словно умащенная маслом,  казалось,  поблескивали  в  тусклом  свете
лампы.
   - Молодой Александр, - проговорил Демосфен, голос его чуть дрогнул.
   Александр немедленно вспомнил, почему оказался здесь. Направив свой меч
к горлу Демосфена, он приблизился к афинянину.
   - Так вот каков человек, называющий моего отца лукавым псом  и  злобным
зверем.
   - С-с-стоит мне закричать, и ты м-м-мертв, царевич, - заикаясь, выдавил
Демосфен.
   - Это будет  последний  звук,  который  ты  издашь  в  своей  жизни,  -
проговорил Александр.
   - Подожди, - отрезал я и, повернувшись к индусу, спросил: - Кто  ты?  И
почему здесь оказался?
   - Я служу Царю Царей, - ответил тот нараспев. -  Я  доставил  золото  и
указания этому афинянину.
   - Он привез золото и указания от Царя Царей, - пробормотал Александр. -
И это человеку, который превозносит преимущество  демократии,  а  на  деле
служит великому царю персов, тирану, угнетающему греческие города Ионии.
   Демосфен распрямился в полный рост, и оказалось, что  он  чуточку  выше
Александра.
   - Я служу только демократии Афин.
   - Этот человек утверждает иное.
   С кривой улыбкой Демосфен отвечал:
   - То Царь Царей с-с-служит мне, Александр. Его з-з-золото позволяет мне
воевать с твоим отцом.
   - Политика. - Александр плюнул.
   -  Что  ты  понимаешь  в  политике,  царевич?  -  отвечал  раздраженный
Демосфен, заикание которого вдруг словно унес порыв жаркого  гнева.  -  Ты
играешь в войну и думаешь, что силе покорно все. Но что ты знаешь  о  том,
как править людьми?.. О том, как заставить свободных людей последовать  за
тобой?
   - Я буду править, когда умрет мой отец, - отвечал Александр. - И  тогда
покорю целый мир.
   - Понятное желание. Ты  рожден  правителем  рабов  и  будешь  таким  же
тираном,  как  твой  отец.  Вы  проводите  свою  жизнь  среди  роскоши   и
удовольствий...
   - Роскоши и удовольствий?  -  Царевич  чуть  не  поперхнулся.  -  Да  я
воспитан как спартанский илот! Я могу  пробежать  двадцать  миль  и  целую
неделю жить на кореньях и травах. Тело мое крепко,  куда  до  меня  такому
хлюпику и слизняку, как ты!
   - Но ты живешь, зная, что однажды станешь царем. Ты никогда в  этом  не
сомневался. Тебе никогда не приходилось думать, где добыть на завтра еды и
будет ли у тебя крыша над головой.
   - Я провел больше ночей под открытым небом, чем под крышей...
   - Ну и что с того? - возразил Демосфен. - Я был рожден в бедности и всю
свою жизнь обеспечивал себя только собственным умом. Я работал всегда... с
самого детства. И никто не  обещал  мне  места  за  столом.  Мне  пришлось
бороться, чтобы сделаться тем, кем я стал. Я ведь не  царевич  и  не  могу
быть уверен в своем будущем. Мне пришлось добиваться положения, которого я
наконец достиг. Но я всегда могу лишиться его, даже сегодня, в этот  самый
момент. Мне никто ничего не гарантирует, у меня нет и не было влиятельного
отца, у меня нет богатства,  которое  может  избавить  меня  от  голода  и
холода.
   - Клянусь всеми  богами,  -  едва  ли  не  прошептал  Александр.  -  Ты
завидуешь мне!
   - Завидую? Я? Никогда! Никогда!
   Я приглядывал  за  индусом,  но  тот  не  был  вооружен  и  не  пытался
приблизиться к мечу, находившемуся на сундуке позади него. Более того,  он
прислушивался к разговору с видимым интересом.
   - Нет, ты завидуешь моему положению, - настаивал Александр. - И жалеешь
о том, что я родился царевичем, а не ты.
   - Никогда! - повторил Демосфен голосом, полным яда, и  я  подумал,  что
Александр задел больное место. - Я против всех царевичей и  царей,  против
тиранов, которые правят людьми. Я хочу демократии, при которой  люди  сами
распоряжаются собой.
   - При которой людей всегда сбивают с толку подобные  тебе  демагоги,  -
сказал Александр. -  Тебе  нужны  идиоты,  покоряющиеся  твоей  напыщенной
риторике. Тебе нужны другие рабы: ничтожные последователи твоего слова.
   - И тебе нужны самые обычные рабы.
   - Ты  не  прав.  Престол  в  Македонии  передается  не  по  наследству,
афинянин. Царя избирают.
   - Но, как говорят, выбирает его только войско.
   - Наше войско - все сильные мужи, жители нашего царства. Чем отличается
это от вашей демократии?
   - Ваше войско всегда изберет сына старого царя, и ты  прекрасно  знаешь
это!
   - Войско изберет сына старого царя, только если сочтет  его  достойным.
Воины не любят повиноваться дуракам. А вот у вас при хваленой  демократии,
судя по тому, что я видел, захватить власть может любой лжец,  если  много
наобещает и  сумеет  облечь  свои  мысли  в  изысканные  фразы,  способные
расшевелить толпу.
   Демосфен глубоко, с дрожью, вздохнул. Потом зажмурил глаза и  негромким
голосом проговорил:
   - Ты олицетворяешь силу меча и привилегии рода. Я  же  -  волю  народа.
Завтра мы увидим, кто из нас сильнее.
   - Если ты доживешь до завтрашнего дня, - проговорил Александр.
   Глаза афинянина округлились.
   - Ч-ч-чего еще о-о-ожидать от с-сына Филиппа? Итак, ты  способен  убить
безоружного ч-ч-человека?
   - Человека? Нет. Я просто отрублю голову ядовитой змее.
   - Мы явились сюда не для этого, - напомнил  я  царевичу.  -  Сделав  из
Демосфена мученика, ты лишь озлобишь афинян.
   Александр посмотрел на меня, а затем повернулся к Демосфену.
   - Где будут находиться афиняне завтра? - спросил он.
   - С краю на левом фланге, - ответил индус прежде,  чем  Демосфен  успел
открыть рот. - Фиванцы образуют сильное правое крыло.
   Александр, моргая, смотрел на него.
   - Я расскажу вам все, что вы хотите узнать, только  не  убивайте  этого
человека.
   - Почему?
   Индус отвечал с печальной улыбкой:
   - Убийство запрещено моей верой. Человек не должен убивать другого  или
допускать убийство, если имеет возможность его предотвратить.
   - Что это еще за вера? - удивился Александр.
   - Путь Будды.
   Я спросил:
   - Итак, тебе известен план завтрашней битвы?
   - О да!
   - Можно ли ему верить? - спросил царевич.
   - Я здесь представляю Царя Царей, - отвечал индус непринужденно. -  Мой
господин Дарий и его советники захотят узнать все подробности  завтрашнего
сражения. Я обязан рассказать все как было.
   - Но сначала ты  расскажешь  планы  ваших  полководцев  Филиппу  и  его
военачальникам, - сказал Александр.
   - Так я и сделаю, если вы пощадите этого человека.
   Я спросил его, не скрывая удивления:
   - Итак, чтобы пощадили одного человека, ты готов выдать на смерть целые
тысячи?
   - Их ждет смерть в завтрашней битве вне  зависимости  от  того,  что  я
сделаю сегодня. Я не в силах предотвратить кровопролитие, но  могу  спасти
жизнь этого человека и обязан это сделать. Таков путь.
   Я обернулся к Демосфену:
   - Можно ли рассчитывать, что ты будешь молчать, пока мы отведем перса в
наш лагерь?
   Афинянин посмотрел на Александра, все еще державшего  в  руках  меч,  и
кивнул.
   - Похоже, ты веришь этому демагогу, Орион? - проговорил царевич. - А  я
- нет.
   Бросив меч в ножны, Александр направился в угол палатки - к стойке  для
панциря, сорвал ремешки с кирасы и  поножей  и  связал  ими  руки  и  ноги
Демосфена. Потом затолкал кляп в  рот  оратора  и  закрепил  его  полоской
ткани.
   - Ну вот, теперь ему можно доверять, - пробормотал царевич.  -  Правда,
ненадолго.
   Остановившись  возле  синего  щита  с  надписью  по  ободу,   Александр
посмотрел на беспомощного Демосфена, распростертого на голой земле.
   - "С удачей", - прочитал он вслух. - Что ж, поищу тебя завтра  на  поле
боя.
   Забрав индуса, мы направились к своим.


   Имя индуса было Свертакету.
   - Зовите меня просто  Кету,  -  негромко  сказал  он,  остановившись  в
предрассветных сумерках по дороге в лагерь македонцев. - Слова моей родной
речи трудны для вашего языка.
   И пока мы шли, Александр все  время  расспрашивал  Кету  о  его  родных
краях.
   - Скажи мне, какие земли лежат за Персидским царством? -  интересовался
молодой царевич, торопливо  шагая  по  травянистому  пологому  склону,  на
котором завтра должна состояться битва.
   - Они велики и носят разные имена, - с пылом проговорил Кету. -  Индра,
Хинд, Куш... [имеется в виду Кушанское царство, а не область в Африке того
же названия] Много названий, много и государств. Наша земля очень большая,
она очень далеко. В наших великих городах стоят огромные дворцы и храмы из
чистого золота. Дальше лежат другие земли. А еще дальше Китай, империя еще
более  огромная,  она  лежит  далеко  на  востоке...  у  самого   Великого
восточного океана.
   - Выходит, мир много больше, чем я полагал.  Об  этом  следует  сказать
Аристотелю.
   Мне хотелось бы понять, что  творилось  в  голове  царевича.  Александр
видел в себе покорителя мира. Неужели будущего государя остудила  весть  о
его истинной величине? Или же царевича взволновала мысль о  новых  землях,
которые он, быть может, увидит, о новых  империях,  которые  ему  придется
покорить? Впрочем, он был скорее обрадован, чем разочарован.
   Мы шли так, чтобы охрана нашего стана сразу же увидела нас, и,  услышав
оклик, Александр мгновенно стянул темную шапку и выкрикнул  свое  имя.  Мы
торопливо прошли через лагерь  -  небо  уже  приобрело  молочный  оттенок,
обещая близкий рассвет, - и отправились  прямо  в  шатер  Филиппа.  Верный
своему слову Кету рассказал Филиппу и его  полководцам  все,  что  знал  о
военных планах противника.
   - Но кто может подтвердить, что этот человек говорит правду?  -  бурчал
Парменион. - И потом, разве  не  смогут  Демосфен  и  афинские  полководцы
изменить свои планы?
   Филипп сухо ответил:
   - Неужели ты думаешь, что у них хватит времени перестроить  фиванцев  и
изменить  общий  план  битвы?  По  утверждениям  моих  лазутчиков,   чтобы
выработать приемлемый для всех план,  они  всякий  раз  тратят  не  меньше
недели.
   Почесав бороду, Парменион согласился.
   - Что ж, возможно, им потребуется целая  неделя  споров,  чтобы  внести
необходимые изменения.
   Филипп кивнул и отослал Кету, жестом велев нам сопровождать его. Взгляд
здорового глаза царя красноречиво говорил, что в душе его боролись гнев  и
восхищение сыном. Мне же предназначался чистый гнев, хотя Филипп прекрасно
понимал, что ни мне, ни кому-то другому не удалось бы удержать  Александра
от этой выходки. Царь не мог винить меня в  том,  что  я  не  предотвратил
рискованное предприятие. Или я ошибался?
   Александр  остался  в  шатре  с  Парменионом  и  прочими   полководцами
обдумывать сведения, которые предоставил им Кету, вносить изменения в свои
планы на грядущую битву.
   Мы с Кету уже вышли под светлевшее небо, но я слышал, как  Парменион  в
шатре по-прежнему тупо настаивал:
   - А откуда нам знать, говорит ли он правду? Что,  если  ему  специально
велели дать нам ложные сведения?
   Александр немедленно принялся возражать. Я указал Кету в сторону шатра,
который делил с другими телохранителями.
   - Они не доверяют мне, - сказал  индус,  пока  мы  подходили  к  нашему
временному обиталищу.
   - Какая удача, - проговорил  я,  -  что  нам  помогает  столь  сведущий
человек, как ты.
   Кету пожал узкими плечами:
   - Всех нас направляет судьба. К чему привело бы мое упрямство?
   - А что скажет твой господин, Царь Царей?
   Он снова пожал плечами:
   - Я служил ему, потому что так приказал мне мой  государь.  Он  подарил
меня властелину персов и велел разделять его удачу. Я вечный  посланник  и
никогда не увижу своего дома.
   - Итак, тебе безразлично, кто выиграет эту битву?
   - Какая разница?.. Мы, люди, привязаны  к  колесу  жизни.  И  все,  кто
завтра умрет, будут возвращаться к жизни снова и снова. Счастлив тот,  кто
навек ушел с колеса, слился с предельным "ничто".
   Я остановил его прикосновением.
   - Ты веришь в то, что люди проживают более одной жизни?
   - О да. Мы воплощаемся в мире, полном страданий и боли, пока не обретем
достаточной чистоты, позволяющей достигнуть нирваны.
   - Нирваны? Что это такое?
   - Ничто. Конец всех ощущений. Конец желаний и боли.
   - Ты прав, я живу не первую жизнь.
   - Как и все мы.
   - Но я помню некоторые из них.
   -  Ты  помнишь  свои  прошлые  жизни?  -  Его  большие  влажные   глаза
расширились.
   - Не все - лишь некоторые подробности.
   - Это знак великой святости. Может быть, ты Бодисатва, святое существо?
   - Нет, я создан быть воином, - ответил я с  улыбкой.  -  Даже  имя  мое
значит "Охотник". Я убийца, такова моя судьба.
   - Но ты можешь вспомнить свои  прошлые  жизни,  на  это  способен  лишь
Будда.
   - Ты веришь в богов? - спросил я.
   - Да, боги существуют, и демоны тоже.
   Я кивнул, старые воспоминания шевельнулись в  моей  душе:  некогда  мне
приходилось воевать с демонами.
   Индус внимательно смотрел на меня.
   - Расскажи мне об этом, Орион, это очень важно.
   - Да, я согласен.
   Небо  сделалось  светлым.  Кони  и  люди   уже   зашевелились.   Лагерь
пробуждался.
   - Но сначала будет битва, - сказал Кету. - Да будут боги благосклонны к
тебе, Орион.
   Я поблагодарил индуса. Пропела первая труба. Через  час  я  должен  был
встать в строй.



        "15"

   Как и утверждал Кету, афиняне стояли на левом фланге, их ряды были  как
раз напротив нашего правого.  По  давней  традиции,  правый  фланг  войска
всегда был сильнее, и у противника правое крыло занимали фиванцы со  своим
непобедимым Священным  отрядом.  Середину  линии  врага  заполняли  войска
Коринфа и прочих  городов,  враждебных  Филиппу.  Демосфен,  должно  быть,
уговорил полководцев: афиняне выбрали позицию так, чтобы  почти  наверняка
оказаться против самого Филиппа.  Или,  быть  может,  они  надеялись,  что
фиванцы, возглавляемые своим Священным отрядом, сомнут наш слабый фланг, а
потом раздавят и все войско.
   В противостоявшем нам войске  не  было  конницы,  однако  линия  бойцов
занимала всю равнину  -  от  крутого  откоса  холма,  на  котором  высился
Акрополь Херонеи, до  болотистых  земель  возле  реки.  Итак,  македонская
конница не  могла  обойти  их  с  флангов,  один  из  которых  упирался  в
увенчанный храмом Акрополь, другой - в болотистую равнину. Нам  оставалось
идти напролом.
   Со спины Грома, нервно прядавшего ушами и  фыркавшего,  с  левого  края
линии македонцев я видел лишь  пелтастов.  За  ними  лицом  к  нам  стояли
фиванцы  -  фалангой  глубиной  в  двенадцать   рядов.   Священный   отряд
располагался справа, на краю пыльной равнины, полированные панцири  воинов
сверкали  огнем  под  утренним  солнцем,  а  копья  торчали,   словно   бы
смертоносный лес вырос над пыльной равниной.
   Тяжелой конницей командовал Александр, восседавший на  черном  Буцефале
впереди меня. Слева  у  реки  держались  наши  легковооруженные  всадники.
Ожидая зова трубы, я вспомнил короткую  речь  Филиппа:  царь  обратился  к
своему войску менее часа  назад,  прежде  чем  начать  последний  совет  с
полководцами перед битвой. Со спины своего коня Филипп оглядел  обе  армии
здоровым глазом.
   - Ну, посмотрим, умеют ли воевать эти болтуны, - пошутил Антигон.
   - Не рассчитывай на слабость врага, - проговорил Филипп. - Они  набрали
изрядное количество наемников.
   - Конечно, - согласился Антипатр. - Но афинские гоплиты  -  в  основном
простые горожане, а не профессиональные воины.
   - Эти горожане побеждали даже персов, - отозвался Парменион,  обозревая
афинские фаланги.
   - Это было давным-давно, мой друг, - покачал головой Филипп. - Нынешние
поколения не чета прежним.
   - Да, это не воины, одни болтуны, - отвечал Антигон.
   - Ну ладно, - проговорил Парменион, указывая на другой конец  строя.  -
Фиванцев на бранном поле новичками не назовешь; их Священный отряд  набран
не из горожан. Они мастера своего дела.
   - Потому-то я и выставил против них моих всадников, - отвечал Филипп.
   Александр,  с  непокрытой  головой   стоявший   возле   отца,   чуточку
подтянулся. Он еще ни разу не командовал всем конным войском. Отец  оказал
ему на этот раз огромное доверие.
   - Так что ты будешь делать? - спросил Филипп.
   - Ожидать твоего сигнала.
   - Что бы ни происходило на поле, жди моего сигнала.
   - Буду ждать, что бы ни происходило.
   - Идем ли мы вперед или отступаем - ты ждешь моего сигнала!
   Александр кивнул.
   - А если земля разверзнется и поглотит войско афинян...
   - Я буду ждать твоего сигнала.
   - Хорошо! - Филипп расхохотался и, потянувшись, провел рукой по волосам
Александра. - А теперь надевай-ка шлем, сын. Такие роскошные кудри в бою -
помеха.
   Царевич  покраснел,  а  полководцы  расхохотались.  И  пока  мы  с  ним
возвращались к конному войску, он все жаловался:
   - Вечно отец одной рукой дает, а другой отбирает.
   - Царь поставил тебя на самый важный участок, - сказал я. - Он  выказал
огромное доверие тебе.
   - Нет, он выбрал для меня такое  место,  где  я  наверняка  погибну,  -
пробурчал Александр.
   - Помнится, ты утверждал, что тебе суждена долгая жизнь - ведь надо еще
покорить целый мир? - не удержался я.
   Царевич ухмыльнулся, оценив легкий укол.
   - Ну конечно, теперь я знаю, что мне  придется  завоевать  куда  больше
стран, чем я думал: Индустан, Китай и все, что лежит вокруг них.
   Так было час назад, теперь же мы сидели  в  седлах,  ожидая  приказа  и
сдерживая лошадей. С тяжелыми копьями в руках застыли  оруженосцы  -  пики
потребуются нам в сражении. Нервы у всех были напряжены до предела, ладони
потели, потрескивал сам  воздух,  заряженный  тем  особым  электричеством,
которое возникает, когда едва  ли  не  сотня  тысяч  мужчин  горит  единым
стремлением - убивать друг друга. Враг оставался  на  месте,  предоставляя
первый ход Филиппу. Эти люди защищали свое отечество.  Пробиться  к  Фивам
или Афинам можно было, лишь  уничтожив  их.  Если  мы  победим,  дорога  к
городам юга будет открыта.  Если  победа  достанется  им,  рухнет  царство
Филиппа. Единственная битва решит исход всей долгой войны.
   Солнце поднималось. Два строя стояли лицом к лицу, обливаясь  потом  не
только от жары, но и от напряженного ожидания.
   Наконец пропела  труба.  Слившись  в  единое  целое,  фаланги  Филиппа,
занимавшие правый фланг, неспешно направились в  сторону  афинян.  Они  не
бежали,  просто  мерно  двигались  вперед.  Каждый  шаг  двенадцати  тысяч
гоплитов сотрясал землю.
   Строй афинян, казалось, дрогнул. Потом их  копья  опустились  навстречу
приближавшимся  македонцам.  Сражение  фаланг   нередко   превращалось   в
столкновение, похожее на спортивную игру:  выставив  вперед  копья,  бойцы
сходились с гневными воплями, каждая фаланга  пыталась  сдвинуть  с  места
другую. Вот  почему  Филипп  увеличил  число  рядов  в  своей  фаланге  до
шестнадцати. Простой напор иногда мог принести победу.
   Афиняне построились в двенадцать  рядов.  Их  фаланга  пошла  навстречу
наступавшим македонцам столь же неторопливым, размеренным шагом.
   Из седла легко  было  следить  за  ходом  боя.  Стремясь  вперед,  Гром
вздрагивал от возбуждения. Я поглаживал его шею и смотрел  на  Александра.
Царевич уже надвинул шлем и прикрыл нащечные пластины, но, и не  видя  его
лица, я чувствовал, как он рвется в бой. Однако, верный  своему  обещанию,
он оставался на месте, хотя весь строй противника шел  нам  навстречу,  не
отставая от афинян. Фиванцы приближались медленно и неотвратимо, как  сама
смерть.
   Из-за македонской фаланги выскочили пелтасты  и  принялись  забрасывать
приближавшихся афинян стрелами, короткими копьями и камнями. Второй и  все
последующие ряды подняли щиты над головами, защищая ими себя и первый ряд,
солдаты которого держали щиты перед собой. Я видел, как  падают  некоторые
воины, но, по сути дела, пелтасты только раздразнили афинян.
   Больше всего меня смущали приближавшиеся фиванцы.  Кони  не  пойдут  на
копья, как их ни понукай. А к нам стремились фиванцы, и нас  не  разделяло
уже ничего, кроме строя пелтастов. Они могли только дразнить фиванцев,  но
не были способны их остановить. Войска Филиппа  приближались  в  идеальном
порядке, все равнялись  по  крайней  справа  фаланге.  Этот  прием  Филипп
перенял от великого  фиванского  полководца  Эпаминонда.  Будущий  царь  в
юности несколько лет прожил в Фивах, куда попал заложником после  сурового
урока, данного Македонии фиванцами.
   Я услышал, как Александр охнул. Наши  пелтасты  повернулись  спинами  к
наступавшим  афинянам  и  бросились  врассыпную,  следом  за  ними  начали
отступать и фаланги.
   - Бегут... - пробормотал Александр.
   Нет, войско Филиппа не бежало, я это  видел,  оно  отступало,  сохраняя
порядок. И отступало, еще не схватившись с противником.
   Обрадованные афиняне издали громкий вопль и бросились  вперед,  догоняя
македонцев.
   - Не пора ли выступить коннице? - спросил я Александра.
   - Нет, - отвечал он мрачно, - мы останемся на месте,  пока  не  услышим
сигнала.
   Фиванцы тоже надвигались все быстрее  и  быстрее,  но  они  не  мчались
очертя  голову,  подобно  афинянам.  Отряды  союзников  в  центре   войска
противника старались сохранить строй, но афиняне рвались вперед  на  левом
фланге, а фиванцы неторопливо двигались справа.  Гоплиты  еще  не  нанесли
даже одного удара, однако, на мой взгляд, битва была проиграна.
   Я не мог ошибиться. Но в проигрыше оказался  вовсе  не  лукавый  кривой
лис.
   Гоплиты  союзников  не  смогли  удержаться   вровень   с   наступавшими
афинянами. Строй врага начал нарушаться. Полководец фиванцев, должно быть,
заметил это и чуть сдвинул свои фаланги к центру строя,  пытаясь  сомкнуть
ряды, но при этом открылась полоска твердой почвы между правым  флангом  и
болотом у реки.
   Запела труба, словно предвещая Судный день. Александр вырвал  копье  из
рук оруженосца, поднял над головой и вскричал:
   - За мной!
   Мы бросились вперед, смертоносный поток  хлынул  вниз  по  склону.  Мир
вокруг меня привычно замедлился, а движения мои ускорились.  Я  последовал
за Александром, коленями  направляя  своего  жеребца,  и,  опустив  копье,
припал к развевающейся гриве.
   Мы ворвались в брешь между фиванцами и фалангами союзников прежде,  чем
враги  успели   сомкнуть   строй.   Развернувшись   быстрее,   чем   умели
поворачиваться фаланги, конница ударила им во  фланги.  Гоплиты  союзников
разорвали  строй  и  бежали.  Фиванцы  приняли  бой.  Однако  наша  легкая
кавалерия  обогнула  болото  и  нанесла  удар  в  другой  фланг,  завершив
окружение.  Всадники  принялись  засыпать  врагов  стрелами   и   копьями.
Начальники фиванцев выкрикивали приказы, голоса их терялись в громе битвы.
Фаланга постаралась выстроить стену из щитов, но мы пробились сквозь  нее,
дробя их строй на все меньшие и меньшие части.  Я  оставил  свое  копье  в
чьей-то груди, вытащил меч  и  начал  рубить  перепуганную,  растерявшуюся
толпу. Если армия утратила дисциплину, ей не выиграть  сражения.  Фиванцы,
при всей своей выучке, потеряли  единство,  которое  сплачивает  отдельных
людей в фалангу. Они перестали быть войском и рассыпались  в  смятении  на
группы, которые безо всякой пощады косила конница.
   На другом конце поля боя, как я узнал  потом,  македонцы  в  тот  самый
момент, когда труба велела нам наступать, остановили свое  запланированное
отступление. Афиняне оказались перед фалангой в шестнадцать  рядов  и,  не
выдержав короткого столкновения, побежали. Воины Филиппа бросились было  в
погоню за беглецами, а потом заметили, что фиванцы упорно  сопротивляются,
и вернулись. Царь приказал прекратить преследование афинян и перевел  свои
фаланги на наш фланг, чтобы добить фиванцев. Мы  уже  выиграли  битву,  но
схватка не завершилась. Фиванцы не сдавались. Они сопротивлялись, не  имея
никакой надежды, их Священный отряд доказал, что достоин своей  репутации;
когда мы вынудили их разделиться на пары, они  сражались  спина  к  спине,
даже опускаясь на колени, когда тяжелая рана уже не позволяла  им  стоять.
Но и тогда воины отказывались сдаваться.
   - Убивайте, но я не покажу вам спины! - выкрикнул один  из  них,  встав
над распростертым телом товарища, умиравшего от нескольких ран, нанесенных
копьями.
   Ратный труд - дело суровое, и бой обошелся  нам  дорого.  Получив  удар
копьем в бок, Гром рухнул с жалобным ржанием,  едва  не  придавив  меня  к
земле. Я успел соскочить с коня и зарубил фиванца, который ранил животное.
Александр еще оставался на Буцефале, шлема на царевиче  не  было,  золотые
волосы теребил ветер. Царевич рубился, свирепо  оскалив  зубы.  Соратников
разметало по полю боя, они разили врагов  с  той  же  жестокостью,  что  и
царевич, по их мечам и рукам струилась горячая кровь.
   Двое  фиванцев,  должно  быть,  обратили  внимание  на  золотые  волосы
Александра и узнали его. Пробившись через  пелтастов,  они  направились  к
царевичу и, оказавшись возле  него,  одновременно  нацелили  копья  в  его
незащищенную спину.
   Царевича некому было закрыть, кроме меня. Я старался держаться  поближе
к Александру, однако в горячке битвы, трепеща от жажды  крови,  охваченный
восторгом убийства, едва не забылся. Едва.  Я  помнил,  что  стремление  к
убийству вложили в меня творцы...  В  меня  -  в  свое  оружие,  в  своего
охотника.
   Но ярость, которая влекла меня  вперед,  не  затмила  моих  глаз,  и  я
увидел, как двое фиванцев собираются убить Александра. В  этот  момент  со
мной сражались сразу двое, они отражали удары моего меча большими  щитами,
а у одного из них еще оставалось  копье,  которым  он  удерживал  меня  на
расстоянии.
   Наконечник копья плавно, словно в замедленном темпе, колыхался  у  меня
перед глазами, тем временем другой фиванец пытался пронзить мой левый  бок
окровавленным мечом.
   Я не мог более тратить на них время  и,  поднырнув  под  острие  копья,
прокатился по земле и ударил снизу в живот воина,  державшего  копье.  Тот
рухнул на собственный щит, я вскочил на ноги и ударил плечом в щит второго
фиванца. Он отлетел назад на несколько шагов, а я бросился  к  тем  двоим,
которые уже были готовы убить Александра.
   Я опаздывал. А поэтому словно копье метнул свой меч и завопил:
   - Сзади!
   Мой меч пробил плечо ближайшего ко мне фиванца.  С  криком  он  выронил
копье. Тем временем товарищ его нанес удар. Но, услышав мой крик,  молодой
царевич уже повернулся, и наконечник копья только скользнул  по  доспехам;
Александр же коротким взмахом обрушил свой меч на  шею  фиванца,  едва  не
снеся ему голову с плеч. Фонтаном брызнула кровь, воин забился  в  агонии.
Но я уже был возле первого фиванца.  Тот  свалился  под  копыта  Буцефала.
Вырвав свой меч из его плеча, я пронзил  им  глотку  упавшего.  Смерть  не
смогла стереть удивления с его лица.
   Тут к нам подошли фаланги Филиппа, чтобы  в  боевом  порядке  раздавить
остатки Священного отряда. Царь был позади фаланг, он направился  прямо  к
Александру и устало улыбнулся сыну.
   - Ни единой царапины! - Царь казался довольным. - Ни  на  тебе,  ни  на
Буцефале. Богам пришлось поработать, чтобы защитить вас.
   Александр отвечал улыбкой, принимая похвалу  как  должное:  если  он  и
понял,  что  я  спас  ему  жизнь,  то  промолчал.   Охваченный   внезапной
усталостью, пытаясь отдышаться, я стоял на скользкой от крови траве.  Поле
боя было завалено трупами, повсюду стонали раненые. Битва  закончилась.  И
кое-кто  уже  ходил  по  полю,  милосердно  избавляя  раненых  от  мучений
кинжалом. Другие же избавляли мертвых - от оружия и панцирей.
   Не обращая внимания на  людей,  я  побрел  между  мертвыми,  разыскивая
Грома. Замысел Филиппа удался почти идеально: полководцы  врага  понимали,
что конница не пойдет  против  копий.  Поэтому  Филипп  заставил  афинских
горожан увлечься и таким образом сломать строй. И конница  наша  сокрушила
пехоту. Однако битва стоила мне превосходного коня.
   Гром был уже мертв, когда я обнаружил его; копье все еще торчало в  его
боку. Я решил, что животное не слишком  мучилось,  а  потом  подумал,  что
некрасиво больше скорбеть о коне, чем о погибших людях.
   И я начал  смеяться:  над  самим  собой,  над  людьми,  из-за  пустяков
убивавшими друг друга, над так называемыми богами,  которых  почитают  все
смертные. Что бы они сказали, узнав, что их боги - простые эгоисты,  люди,
подобные им же самим, всего лишь прошедшие в эволюции более долгий путь...
Что тогда стали бы делать? Сумели бы они изменить  свою  жизнь,  отвергнув
ложных богов?
   Я шел и шел неторопливо и устало, поднимаясь по крутому склону подножия
Акрополя Херонеи. Солнце садилось за далекими горами,  со  ступеней  храма
видно было все поле битвы. Длинные  тени,  брошенные  заходившим  солнцем,
ложились на тысячи трупов, которые, как поломанные куклы, устилали землю.
   - Довольны ли вы? - бормотал я. - Неужели человеческие жертвоприношения
по-прежнему радуют вас?
   Повернувшись к храму, я  поднялся  по  ступеням  и  вошел  в  сумрачное
помещение. Статуи  богов  возвышались  надо  мной:  Зевс,  Арес,  Аполлон,
Посейдон.
   - Вы сделали меня частью этого мира, - гневно бросил я, обратив  к  ним
лицо. - Вы создали меня, чтобы убивать таких же, как я, людей. Я  ненавижу
вас! Я ненавижу вас всех! За то, что вы сотворили меня убийцей. За то, что
вы так долго пользовались мной как марионеткой... игрушкой,  инструментом.
А теперь я хочу выбраться отсюда... оставить  колесо  жизни,  найти  место
вечного забвения.
   И я пожалел, что не успел спросить у Кету,  где  отыскать  подлинную  и
окончательную смерть.
   Статуи оставались безмолвными и холодными. Солнце опустилось за горы, и
в храме сделалось совершенно темно. И все же, когда мои глаза  привыкли  к
тьме, я начал различать очертания статуй,  их  спокойные  лица,  невидящие
глаза. Передо  мной  была  Гера,  гордая  и  жестокая,  за  ней  Афродита,
воплощенная чувственность.
   И Афина в шлеме воина и с копьем в руке. Тоже безжизненная, как мрамор,
из которого ее изваяли.  И  такая  же  далекая  от  меня,  словно  бледная
холодная луна. И все же я припомнил ее слова: "Будь отважен, Орион.  Терпи
боль".
   "Нет, - подумал я. - Не могу больше, даже ради тебя. Я не  могу  больше
терпеть такие муки. И если есть способ оставить эту жизнь, я хочу отыскать
его".



        "16"

   Уже совсем стемнело, когда я добрался до лагеря, который Филипп устроил
прямо на поле боя. Воины все еще носили тела убитых к похоронным  кострам,
усеивавшим равнину. Другие собирали панцири и оружие.
   Павсаний встретил меня укоризненным взглядом, стоя возле  костра  перед
своим шатром.
   - Где тебя носит, Орион? Царь велел тебе охранять молодого  Александра,
и ты не можешь бродить где захочешь.
   - Я общался с богами, - сухо отвечал я.
   - Забудь про них, - отрезал он. - Твое место  возле  Александра.  Найди
царевича и оставайся с ним.
   - Да, господин.
   Он несколько смягчился:
   - Говорят, ты отлично проявил себя сегодня. Поешь  чего-нибудь,  прежде
чем приступать к службе.
   Я не был голоден, но поблагодарил  его  и  сел  возле  огня.  Появились
женщины - из тех, что всегда сопровождают войска. Такая же готовила и  для
нас; немолодая, без нескольких зубов, однако кое-кто из телохранителей уже
оказывал ей знаки внимания. Еще две-три чаши вина сделают из нее красотку.
   Я объел козью ногу, выпил чашу вина, а потом отправился к реке -  смыть
с тела кровь и грязь. Примерно  через  час  я  привел  себя  в  порядок  и
отправился разыскивать Александра.
   Мне сказали, что все полководцы собрались в шатре Филиппа  наслаждаться
плодами победы. Александра считали уже  военачальником.  Ведь  именно  его
конница нанесла победный удар.
   В шатре Филиппа вино текло рекой. И  разливали  его  женщины,  молодые,
стройные и улыбчивые. Александр забился в угол шатра, чаша с вином  стояла
нетронутой на земле возле его кресла. Парменион уже приударял за одной  из
юных девиц, Антипатр громко храпел в кресле, откинув голову назад и свесив
руки почти до земли.
   Филипп  обменивался  шутками  с  Антигоном   и   несколькими   молодыми
полководцами. Соратников Александра нигде не было видно.
   Я подошел к царевичу.
   - Готов приступить к обязанностям, господин.
   Он отвечал мне с блуждающей улыбкой:
   - Сегодня ночью мне не нужен телохранитель, Орион.  Мне  грозит  только
скука, и ничто более.
   - Тогда я побуду снаружи шатра.
   Он кивнул.
   - А не хочешь ли ты возвратиться к себе? - спросил я.
   - Царь велел мне  оставаться  здесь.  Я  теперь  полководец,  -  сказал
Александр, - и должен участвовать во всех сборищах, подобающих этому чину.
   Я окинул взглядом шатер. Филипп уже тискал груди  какой-то  служанки  и
второй рукой подзывал к себе еще одну.
   - Похоже, что о военных делах сегодня речи не будет, - сказал я.
   Александр  молчал.  Филипп  сделал  несколько  шагов  в  нашу  сторону,
опираясь на плечи обеих служанок.
   - Мы победили! - бросил он пьяным голосом своему сыну. - Почему  ты  не
празднуешь с нами?
   - Я праздную, господин, - отвечал Александр. - Я рядом с тобой.
   - Тебе, должно быть, хочется веселиться со своими Соратниками,  так?  -
буркнул Филипп. - Ну, Птолемей уже уволок куда-то пару девиц!
   - Это меня не удивляет, - проговорил Александр.
   - Но Гефестион не таков. Он будет дожидаться тебя!
   - Да, конечно.
   Филипп прижал к себе обеих красоток и, глубоко вздохнув, спросил:
   - А ты знаешь, сын, _что_ мы выиграли сегодня?
   - Великую битву.
   - Нет, не просто битву. - Филипп покачал головой. -  Мы  выиграли  мир,
мой мальчик. Мир! Теперь в Греции нет  силы,  способной  противиться  нам.
Теперь Македония в безопасности. Мы будем диктовать свои условия  афинянам
и запретим этим сутягам пользоваться нашими прибрежными городами. Северные
племена и все балканские дикари притихнут, потому что поймут, что в  любое
время могут попасть под наш удар. Мы добились мира, Александр... впервые с
тех пор, как я оказался на троне.
   Брови Александра сошлись.
   - А как насчет персов?
   - Они примут наше главенство в Европе, мы же согласимся, что они первые
в Азии. На этом и поладим.
   - Но...
   - Знаю, знаю. В Ионии есть греческие города. Дарий не  станет  облагать
их тяжелым налогом... увидишь. У него и без того достаточно хлопот в своем
царстве, незачем понапрасну волновать ионийцев.
   Царевич поднялся. Оказалось, что он одного  роста  с  отцом.  Почему-то
хромой Филипп мне всегда казался выше сына.
   - Мы должны покорить Персидское царство. Ты или я, - сказал Александр.
   - Быть может, ты это и сделаешь, молодой отпрыск богов. - Филипп  криво
усмехнулся.  -  А  моя  судьба  -  править  сильной  и  уверенной  в  себе
Македонией. Вот станешь царем - если тебя возведут на престол  после  моей
смерти, - и можешь отправляться куда угодно и  покорять  целый  мир.  Если
армия пойдет за тобой.
   Я заметил, как  Александр  сжал  кулаки.  Лицо  юноши  побагровело.  Не
доверяя своему самообладанию, не вымолвив слова, он  метнулся  мимо  отца,
опиравшегося на женщин, и выскочил из шатра. Я последовал за ним.
   Филипп тоже вышел из шатра. Пошатнувшись, он закричал:
   - Мы выиграли мир, молодой дурень! Я добивался его всю свою жизнь и  не
собираюсь теперь отказываться. И я не позволю этого никому другому!
   Александр исчез в ночи, я же послушно последовал за ним.


   Среди трофеев, которые воины  собрали  на  поле  боя,  нашелся  большой
круглый синий щит  с  надписью  по  ободу:  "С  удачей".  Узнав  об  этом,
Александр на следующее утро велел принести щит в  свой  шатер  и  привести
человека, который его обнаружил.
   - Нашел ли ты на поле боя того человека, кому принадлежал этот  щит?  -
спросил царевич у пращника, молодого сына дарданского пастуха.
   - Нет, господин, -  отвечал  молодец;  сжимая  свою  войлочную  шапочку
обеими руками, он согнулся в почтительной позе перед царевичем.  Казалось,
он был на год или на два старше Александра,  однако  выглядел  куда  менее
уверенным в себе, чем царевич.
   - И щит просто лежал на земле?
   - Да, господин. Владелец, должно быть, бросил его,  спасаясь  от  наших
фаланг.
   - Я возьму этот щит,  -  сказал  Александр  и,  повернувшись  к  слуге,
стоявшему слева, приказал: - Дайте этому удальцу  монет  столько,  сколько
стоит новый щит.
   Молодой дарданец поклонился и оставил шатер.  Юноша  не  видел  столько
денег за всю свою жизнь.
   Александр заметил меня возле входа и показал на щит,  оставшийся  возле
его стола.
   - Щит Демосфена!
   - Его, - согласился я.
   Ледяная улыбка заморозила губы Александра.
   - Я охотно возвращу щит владельцу.
   - Если только он вчера остался в живых.
   - О! Этот уцелел, нечего и сомневаться... Бросил щит  и  бежал,  спасая
свою шкуру. Наверное, уже приближается к Афинам.


   Филипп, безжалостный в  битве,  был  великодушен,  одержав  победу.  Он
призвал Александра в свой шатер, чтобы  обсудить  с  полководцами  условия
мира.
   - Мы поместим отборный гарнизон в Акрополе  Фив,  -  сказал  он  ровным
голосом. - Они удержат город под нашей властью.
   - Поможет и то, - добавил Парменион, - что фиванского войска больше  не
существует.
   - Да, их Священный отряд не  сложил  оружия,  -  проговорил  Антигон  с
волнением.
   Филипп фыркнул:
   - Да! И пусть гибель его  прославляют  поэты  грядущих  времен.  А  нам
досталась победа.
   Все расхохотались... кроме Александра. Царевич  еще  сердился  на  отца
после вчерашней стычки.
   - А как ты предлагаешь обойтись с Афинами? - спросил Парменион.
   - Я хочу послать в Афины  тебя,  Александр,  -  отвечал  Филипп.  -  Ты
объявишь им мои условия.
   - А именно? - спросил Антигон.
   - Афиняне подпишут обещание не воевать с нами. А еще  -  признают  нашу
власть над прибрежными городами вплоть до самого Бизантиона.
   - И?..
   - Это все.
   - Как все? - вызывающе спросил Антигон. - Неужели ты не  хочешь  ввести
своих людей в их правительство, неужели не хочешь их  серебром  возместить
наши военные расходы?
   Парменион подмигнул и сказал:
   - Ну хоть бы уж устроил войску парадное шествие через весь город.
   - Незачем, - отвечал Филипп вполне серьезным  тоном.  -  Они  побиты  и
знают это. Но если мы начнем тыкать  их  носом  в  собственное  несчастье,
афиняне возмутятся и при первой же возможности затеют новую войну.
   - Без нее не обойтись, - пробормотал Парменион.
   Филипп покачал головой:
   - Едва ли. Демосфен и военная партия опозорены. Их  любимая  демократия
обратилась теперь против них, они лишатся власти, быть может,  их  изгонят
из города.
   - Ох, посмотреть бы, как  этого  типа  повесят  за  золотую  глотку,  -
проговорил Антипатр.
   - Я потребую у Афин лишь прибрежные города и мир.
   - А как насчет персов? - спросил Александр  голосом  тонким  и  острым,
словно лезвие ножа.
   - Царь Царей сам уладит с нами свои дела. Если мы не будем грозить ему,
и он не станет затевать свару.
   - Долго ли?
   Филипп осадил сына взглядом единственного глаза.
   - Пока власть над  всей  Грецией  будет  принадлежать  нам,  во  всяком
случае, пока я нахожусь на троне Македонии.
   Я удивился: Филипп выковал могучее оружие - свое войско. Но армии нужен
враг и победы. Иначе  она  загниет.  Или,  хуже  того,  полководцы  начнут
злоумышлять против  царя.  Впрочем,  я  не  мог  представить  себе,  чтобы
Парменион,  Антипатр  или  одноглазый  Антигон  принялись  строить  козни,
стремясь низвергнуть Филиппа.
   Другое дело Александр... Не следовало забывать и про его мать.


   На этот раз Александр ехал в  Афины  открыто.  Никаких  тайн,  никакого
обмана. Он ехал с обнаженной головой, в крытой золотом колеснице, влекомой
упряжкой великолепных белых жеребцов, за ним следовали его Соратники,  все
на боевых конях, замыкал кавалькаду отряд всадников, сокрушивших фиванцев.
   Весь город собрался, чтобы посмотреть на юношу, героя Херонеи. Если они
и горевали о неудаче собственного войска, то молчали  об  этом.  На  узкие
извилистые  улицы  Афин  вышли   целые   толпы   горожан,   они   кричали,
приветствовали Александра, бросали цветы.
   "А ведь многие из них побывали на поле боя,  -  подумал  я.  -  Херонея
сделала вдовой не  одну  женщину.  Как  могут  они  приветствовать  своего
завоевателя?"
   Должно быть, они радовались тому, что  живы,  здоровы  и  не  попали  в
рабство. Филипп не стал преследовать бежавших афинских гоплитов. Напротив,
не желая их полного  избиения,  царь  повернул  фаланги  против  фиванцев,
помогая своим всадникам.  Очевидно,  слухи  о  необременительных  условиях
мира,  выдвинутых  Филиппом,  уже  распространились  по  городу.  Горожане
решили, что царь, должно быть,  преклоняется  перед  Афинами  и  столь  же
высоко почитает этот город, что смиренно не  решается  войти  в  него.  На
самом же деле внимание Филиппа было поглощено Фивами и  прочими  городами,
выступившими против Македонии. Царь был занят трудами правителя и не думал
ни о славе, ни о поклонении.
   Александр же решил,  что  афиняне  приветствуют  лично  его.  Городские
головы чествовали Александра перед толпой, собравшейся  на  Агоре,  словно
царевич выиграл битву, командуя афинским  войском.  Казалось,  и  они  еще
никак не могли поверить в собственную удачу.
   - А Филипп не вышлет войска, чтобы занять наш город?
   - Нет, - отвечал Александр.
   - И он не потребует  с  нас  дани  или  выкупа  за  пленников,  которых
захватил?
   - Нет.
   - И он хочет от нас лишь  подтверждения  его  господства  над  морскими
портами вдоль Геллеспонта и Боспора?
   - А еще обещания не воевать против Македонии, - мрачно добавил царевич.
   Афинские предводители едва могли подавить свой восторг.
   - В конце концов, он и без того контролирует эти порты.
   - Это Демосфен и его партия затеяли войну против Филиппа. Я никогда  не
верил в ее успех.
   - И я!
   - И я!
   - А где Демосфен? - спросил Александр. - Я хочу кое-что возвратить ему.



        "17"

   Прихватив с собой тяжелый синий  щит,  я  проводил  Александра  к  дому
Демосфена, исполняя одновременно обязанности телохранителя  и  носильщика.
Соратники тоже хотели пойти  с  нами  и  насладиться  плодами  победы,  но
Александр пребывал в настроении весьма трезвом и велел им оставаться.
   Птолемей взял в  Афины  свою  любовницу  Таис,  желавшую  погостить  на
родине, и с усмешкой сказал друзьям:
   - Пусть Маленький царь беседует себе со златогорлым  трусом.  А  у  нас
найдутся и более важные дела.  -  Он  очертил  руками  в  воздухе  контуры
женского тела.
   Расхохотавшись,  Соратники  согласились,  лишь  Гефестион,  подойдя   к
Александру, стал просить взять его с собой.
   - Нет, я хочу поговорить с Демосфеном без  свидетелей.  Если  при  этом
будет присутствовать кто-нибудь из вас,  он  решит,  что  мы  наслаждаемся
своей победой.
   - Но разве это не так?  -  спросил  Гефестион.  -  Разве  мы  не  можем
позволить себе такое удовольствие?
   Александр отвечал:
   - Я иду туда не затем, мне нужно переговорить с ним с глазу на глаз.
   - Но ты берешь с собой Ориона.
   Не глядя в мою сторону, Александр сказал:
   - Орион - слуга и телохранитель. Его можно не считать.
   Должно быть, мне следовало почувствовать раздражение или гнев, но я  не
испытывал  ничего  подобного;  Александр  был   прав,   я   стал   слугой,
телохранителем,  наемным  солдатом,  попавшим  в  полное  рабство  к   его
матери-ведьме, рабом, покорным  своим  творцам,  которые  заставляли  свои
творения поклоняться им как богам. Какое право имел я  гневаться,  услышав
истину?!
   Я распорядился, чтобы по улицам города нас  провожал  почетный  караул,
шестеро одинаково одетых воинов - трое впереди и трое позади. Я не  совсем
доверял деланной радости афинян: одного удара кинжала в спину  достаточно,
чтобы убить сына завоевателя.
   Мы шли по афинским улицам, вокруг сгущались вечерние тени.
   - Ты понимаешь, что, послав меня в Афины, отец мой ограбил меня,  лишил
возможности участвовать в празднике дома в Пелле?
   - Здесь тебя приветствовали как героя, - отвечал я.
   Он улыбнулся:
   - Орион, их фальшивая радость - от страха. Они пытаются обмануть нас.
   - Быть может, и так.
   - Прямо сейчас отец торжественно проводит наше войско по улицам  Пеллы.
А потом будет обряд благодарения в старой столице, в Эги. Но меня не будет
и там.
   - Дома отпразднуют и твое возвращение, - сказал я.
   Александр покачал головой:
   - Это не одно и то же. Отец забрал себе всю славу, оставив мне крохи.
   - То, что ты делаешь здесь, весьма важно для царства.
   Александр оглядел дома и лавки, выстроившиеся вдоль улицы. Было поздно,
солнце уже заходило, и, насколько мы могли видеть, на мостовой  никого  не
было. Афиняне попрятались, как только узнали, что  Александр  намеревается
пройти здесь. Далеко впереди,  над  громадой  холма  Акрополя,  наконечник
копья Афины отразил последний луч заходящего солнца.
   - Что может быть важного здесь? Я всего лишь мальчишка  на  побегушках.
Вот и все.
   Я сказал:
   - Заключить прочный мир - вот истинно царское дело. Победа на поле  боя
ничего не дает, если побежденный  противник  не  удовлетворится  условиями
мира.
   Александр не отвечал.
   - Ты должен заставить афинян понять, что мир  для  них  будет  выгоднее
войны. Твой отец послал сюда именно тебя, поскольку Демосфен расписал  его
таким чудищем, что афиняне просто не захотят иметь с ним дела.
   - Демосфен... - прошептал он, словно вдруг вспомнив,  куда  мы  идем  и
зачем.
   - И ты не просто представитель Филиппа, - напомнил я царевичу. - Ты его
наследник, и заключенный тобой мир может  продлиться  и  на  время  твоего
правления.
   На этот раз он посмотрел на меня в упор:
   - Мой отец - человек крепкий. Возможно, мне придется ждать трона еще не
один год.
   - Ты молод... Можешь и подождать.
   -  Я  не  умею  ждать,  Орион.  Это  трудное  занятие  для  того,   кто
предпочитает славу долгой жизни.
   - Слова Ахиллеса, - сказал я.
   - Я и хочу быть подобным ему: сильным и прославленным.
   - Ахиллес был уродливым коротышкой, он собственной рукой перерезал себе
горло, - выпалил я.
   Александр резко остановился, так, что охранникам,  шедшим  позади  нас,
пришлось свистом остановить тех, кто был впереди.
   - Как ты смеешь порочить величайшего героя Эллады?
   - Я видел его, - отвечал я словно бы чужими устами. Слова  мои  удивили
меня самого.
   - Ты был в Трое?
   - Да, в Трое. Я дружил с Одиссеем, он принял меня в свой дом.
   - Это было тысячу лет назад!
   - Это было в моей прежней жизни.
   Александр нервно ухмыльнулся:
   - Ты говоришь как тот индус! Он верит в реинкарнацию.
   - Я прожил много жизней. И в течение одной из них  побывал  в  Трое.  Я
видел собственными глазами, как Ахиллес  убил  Гектора;  при  мне  Ахиллес
лишил себя жизни, когда стрела сделала его калекой.
   Александр покачал головой, словно  человек,  пытающийся  отделаться  от
скверного сна:
   - Орион, похоже, тебя все-таки ударили по голове.
   Я видел, что он поверил моим словам, но не хотел  признаваться  в  этом
даже перед самим собой, и поэтому не стал спорить:
   - Быть может, ты прав, царевич. Наверно, все это мне просто приснилось.
   - Вот этому я готов верить.
   В молчании мы подошли к  дому  Демосфена.  Он  оказался  поменьше  дома
Эсхина, у которого мы опять остановились, однако же был и велик и  красив,
охранял его целый отряд городской стражи.  Подобно  Эсхину,  Демосфен  был
законником.
   "Итак, это занятие приносит весьма неплохой доход", - рассудил я, глядя
на дом.
   Демосфен, конечно, знал о том, что мы к нему идем. Его слуги  встретили
нас  низкими  поклонами.  Хозяин  принял  нас  в  центральном  дворе,  где
узловатые фиговые деревья давали днем тень. Теперь же, когда  ночной  мрак
наползал на город, двор был освещен фонарями, свешивавшимися  с  изогнутых
сучьев.
   Демосфен  встал,  когда  мы  с  Александром  приблизились,  глаза   его
округлились при виде щита. Наши шестеро стражей  остались  возле  передних
ворот дома вместе с городской охраной; их  в  случае  необходимости  можно
было окликнуть.
   - Как будто бы это твой щит? - проговорил Александр, жестом  приказывая
мне положить свою ношу на землю возле  ног  Демосфена.  Афинянин,  похоже,
состарился лет на десять за несколько дней,  минувших  после  Херонейского
сражения.  Лицо  его  покрылось  морщинами,  посерело,  а  борода  торчала
клочьями.
   Демосфен уставился на щит. На нем  не  осталось  даже  царапин.  Оратор
бежал, не вступив в бой...
   - Ч-ч-что ты х-хочешь от меня? - Он старался не смотреть на Александра.
   - Я хочу лишь сказать тебе, что ты можешь не опасаться  мести  Филиппа,
царя Македонского. Забыв про все личные оскорбления, он велел сказать мне,
что не питает к тебе зла и не причинит тебе никакого вреда.
   Демосфен поднял глаза, он выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.
   - Но скажу тебе от себя, Демосфен, - бросил царевич. -  Когда-нибудь  я
стану  царем  Македонии.  И  с  этого  дня  ты  можешь  отсчитывать  часы,
оставшиеся твоему лживому сердцу, ничтожный предатель.
   - Предатель? Кого я предал?
   - Тысячи твоих братьев афинян, что погибли у Херонеи, когда  ты  бросил
свой щит и оружие и пустился бежать, чтобы спасти свою  грязную  шкуру.  И
еще Священный отряд, все воины которого погибли, сражаясь  до  последнего,
потому что ты, подкупленный персидским золотом, уговорил фиванцев вступить
в войну против нас.  Всех  жителей  твоего  собственного  города,  которые
поверили, что ты приведешь их к победе, а теперь благословляют Филиппа  за
великодушие.
   Демосфен дрожал, но сумел выдавить:
   - Т-ты намереваешься у-у-убить меня, как только в-в-вступишь на трон?
   - Можешь бежать к Царю Царей, к своему  настоящему  господину,  но  это
тебе не поможет. Спрячься хоть у края земли, я все  равно  найду  тебя,  -
жестко заявил Александр.
   -  Моему  господину?  -  Остатки  прежнего  огня  вспыхнули  в   глазах
Демосфена. - У меня нет иного господина, кроме демократии Афин!
   - Или ты отрицаешь, что брал деньги у персов?
   - Конечно нет. Я принял бы деньги и от мертвых душ, заточенных в  Аиде,
если бы они помогли мне остановить Филиппа.
   - Но ведь они тебе не помогли!
   - Афины все же стоят, - возразил Демосфен.
   - Народ афинский теперь пылко любит Филиппа, а если ты высунешь нос  на
улицу, тебя разорвут на части.
   - Да. Возможно, ты прав... Так может случиться сегодня и завтра. Но  со
временем, быть может через несколько недель, даже несколько  месяцев,  они
вернут мне свое расположение.
   Александр расхохотался.
   Демосфен нахмурился.
   - А знаешь ли ты, царевич, истинные причины поведения людей?  В  Афинах
правит демократия. У нас к  верности  не  принуждают  и  к  покорности  не
приводят силой. А там, где люди вправе решать, они всегда могут и изменить
свое  мнение.  -  Как  бывало  и  прежде,  воспламенившись,  он   перестал
заикаться.
   - Нет. Здесь люди ослеплены демагогами, - возразил Александр,  -  и  их
обведет любой, кто придумает самую красивую ложь.
   - Ты не прав - кто самым понятным образом представит им их  будущее,  -
поправил его Демосфен.
   - Одно и то же, - проговорил царевич.
   - Рано или поздно я вновь встану во главе Афин.
   Кивнув, Александр согласился:
   - Естественно, ведь при демократии народ следует за  самым  говорливым.
Хорошо, пусть они вновь сделают тебя своим вождем, а я буду надеяться, что
это случится, когда я уже  стану  царем.  Тогда  я  раздавлю  тебя  раз  и
навсегда.
   - Ты попытаешься сделать это, я не сомневаюсь.
   Александр шагнул к Демосфену:
   - Я раздавлю тебя, как гроздь винограда, демагог! - Он пнул ногой синий
щит. - Чтобы спастись от меня в следующий раз, тебе понадобится что-нибудь
понадежнее.


   Если  Александр  действительно  думал,  что  в  Пелле  не  заметят  его
возвращения, значит, он забыл про свою мать. Нас было мало: Александр, его
Соратники и телохранители царя, которым он приказал охранять  царевича.  С
учетом слуг, конюхов и погонщиков мулов всего около полутора сотен.
   Но улицы Пеллы встретили нас как  героев.  Горожане  выстроились  вдоль
улиц, и, пока мы ехали ко дворцу, они  приветствовали  нас  и  забрасывали
цветами. Молодые женщины улыбались нам.  Мальчишки  плясали  возле  коней,
изображая, что и они входят в наш отряд.
   На верху дворцовой лестницы  нас  встречала  Олимпиада  в  великолепном
красном платье до пят, с волосами,  убранными  цветами,  в  глазах  царицы
светилась победа.
   Царя  нигде  не  было  видно.  Нам  устроили  пышный  пир.  Даже   нас,
телохранителей, пригласили в пиршественный зал. Вокруг суетились  пригожие
молодые женщины, гладкощекие молодые люди. Александр сидел во главе стола,
мать возлежала возле него. Возлияния были обильными, и многие напились. Но
Александр и его мать ограничились тем, что  сделали  по  глотку  из  своих
кубков. Я пил вволю,  зная,  что  никогда  не  бываю  пьян.  Организм  мой
пережигал алкоголь сразу же, как только я поглощал его.
   - А где царь? - спросил  я  у  Птолемея,  расположившегося  на  кушетке
неподалеку от меня.
   Он ласкал одну из служанок. Таис решила задержаться на время в  Афинах,
и, возвращаясь в  Пеллу,  Птолемей  жаловался,  что  бессердечная  женщина
пытается свести его с ума и, хуже того - преуспевает в этом.
   - Какая нам разница? - сказал он и вновь повернулся к своей служаночке.
   Ей было не более пятнадцати, но к этому возрасту  македонки  уже  давно
выходили замуж.
   Шутки стали еще грубее. Молодые люди начали перебрасываться съестным. С
каждой новой чашей хохот становился все громче. Олимпиада со своего  ложа,
стоявшего во главе стола, как будто ничего не видела и не слышала;  царица
была поглощена разговором с Александром, пригнувшим к ней голову.
   Наконец они  вместе  поднялись  и  оставили  зал.  Тут  пирующие  вовсе
распоясались. Вверх полетели целые блюда,  даже  кубки  с  вином.  Гарпал,
отличавшийся высоким ростом, вскочив  на  стол,  объявил,  что  у  него  и
жареный цыпленок полетит, словно живой  голубь.  И  перебросил  запеченную
тушку едва ли не через весь зал, чуть не попав в смуглого Неарха,  который
старательно срезал шкурку с груши длинной спиральной лентой.
   Один за другим Соратники и  телохранители  оставляли  зал,  по  большей
части прихватив с собой мальчика или девочку. Птолемей увел с собой  сразу
двух молодых женщин.
   - Теперь я  забуду  о  ней,  -  бормотал  он.  -  По  крайней  мере  на
сегодняшнюю ночь.
   Я встал с ложа и,  обогнув  несколько  пар,  отправился  к  двери.  Мне
хотелось  знать,  где  находится  сейчас  Филипп  и  почему  он  не   стал
приветствовать вернувшегося сына. Кроме того, я  надеялся  отыскать  Кету,
нам еще о многом следовало переговорить.
   Однако,  приблизившись   к   двери,   я   заметил   мальчишку-вестника,
разглядывавшего пиршественный зал. Глаза его остановились на мне.
   - Ты тот, кого зовут Орион? - спросил он.
   - Да.
   - Царица призывает тебя.
   Радуясь тому, что не пришлось перекидываться пищей, я отправился следом
за ним к лестнице в покои царицы.
   - Она сказала, что я узнаю тебя по росту, - сказал мальчишка.
   Среди горцев попадались,  конечно,  довольно  высокие,  но  в  основном
рослые македонцы уступали мне в стати.
   На лестнице провожатый улыбнулся и поднес лампу к моему лицу.
   - Какие у тебя прекрасные серые глаза, - заявил он.
   Я знал, что в этом возрасте юнцы нередко подыскивают  себе  наставника,
который мог бы ввести их в общество взрослых мужчин. Гомосексуальные связи
с подраставшими мальчиками были приняты среди знати. Как правило,  мальчик
вырастал, обзаводился семьей, а потом уже и юным приятелем. Судя по  тому,
что я видел здесь, жены македонцев находились  в  более  тесной  связи  со
своими мужьями, чем жительницы южных городов, сидевшие дома, пока их мужья
развлекались с подобными Таис  гетерами,  профессиональными  куртизанками.
Впрочем, при желании мужчины могли оставаться любовниками всю свою  жизнь,
как Александр и Гефестион, хотя ни тот, ни другой в этом не  признавались,
а остальные Соратники лишь подшучивали, когда обоих не было рядом.
   - Я здесь чужак, всего  лишь  телохранитель  царя,  к  тому  же  не  из
знатных, - сказал я.
   - Я слышал об этом, - сказал мальчик с легким разочарованием.
   "Честолюбив, - подумал я. - Этот юнец найдет себе  кого-нибудь  получше
меня".
   Царица отдыхала в небольшой гостиной, окно которой выходило в дворцовый
двор. Тонкий серпик луны едва поднялся над темными громадами гор. На  небе
мерцали звезды.
   Комнату освещала единственная лампа, стоявшая на  столе  возле  царицы.
Александр, видимо, сидел возле матери и поднялся на ноги, когда  посыльный
открыл двери.
   - Входи, Орион, - сказала Олимпиада и бросила  мальчику:  -  Ты  можешь
идти.
   Он закрыл за мной дверь, но я не расслышал звука его шагов. Однако я не
стал гадать, подслушивает он или нет, - проводник мой был легок и босоног.
   Александр разглядывал меня с явным смущением, сожалея, что его  застали
за беседой с матерью. Кто мог знать, какой яд вливала она в его уши?
   Олимпиада казалась довольной тем, что я остался в дверях. Не обращая на
меня внимания, она прикоснулась к руке сына.
   - Давай садись, - сказала она, - мы еще не окончили разговор.
   Александр помедлил, но после недолгих колебаний уселся все-таки на пол.
На мгновение мне показалось, что он положит голову матери на колени.
   - Итак, это верно? - спросил он, заглядывая в  ее  холодное  прекрасное
лицо.
   Олимпиада снова кивнула:
   - Столь же несомненно, как и неистощима  похоть  этого  человека.  Царь
женится на ней.
   - Но что это сулит тебе, мать?
   - Лучше спроси, чем это грозит тебе, Александр.
   - Царь не может отказаться от меня или забыть про мое существование.
   - Он очень умный человек.
   - Но вся армия видела меня при Херонее.  Теперь  я  полководец,  равный
Пармениону и остальным.
   - Орион, - обратилась она ко мне.  -  Как  по-твоему,  если  бы  войско
сегодня голосовало за нового царя, оно выбрало бы Александра?
   Так вот зачем я понадобился ей! Чтобы проверить на мне свое мнение.
   - Все восхищаются царевичем, - сказал я.
   - Но ему еще нет девятнадцати лет, - возразила царица.
   - Все мужи верят ему. При Херонее...
   - Отвечай мне. Если бы выборы состоялись сегодня ночью, кого избрало бы
войско - девятнадцатилетнего Александра или Пармениона? Или,  быть  может,
Антипатра? Помни, что оба они происходят из семейств столь  же  древних  и
благородных, как и род Филиппа... Словом, все они  были  конокрадами  лишь
поколение назад.
   - По-моему, царем выбрали бы Александра, - отвечал я, не кривя душой. -
Разве что придали бы ему в регенты Пармениона на год или больше.
   - Вот видишь? - сказала она сыну. - Ты получишь лишь титул царя, но  не
власть. Они постараются лишить тебя истинной самостоятельности.
   - Но зачем ты говоришь об этом? - спросил я. - Неужели с  царем  что-то
случилось?
   - Филипп решил жениться на племяннице Аттала Клеопатре, той, которую он
зовет Эвридикой!
   - Жениться?
   - Царь может иметь несколько жен, - пояснил Александр.
   -  Филипп  уже  заключил  несколько  политических  браков,  -   сказала
Олимпиада. - Наш, например, укрепил его союз с молоссянами.
   - Он полюбил тебя, - сказал я.
   - Это была обычная похоть, которую он испытывает к любой девке, если  у
нее выросли волосы на лобке. А ведь еще есть и мальчишки.
   - Нет, мать, для меня это не проблема. Но для тебя это пощечина.
   - Неужели ты думаешь, что его поступки имеют  в  моих  глазах  какое-то
значение?
   Я подумал, что имеют, и еще какое, но промолчал.
   - Он хочет причинить тебе боль, - сказал Александр.
   - И унизить тебя, - сказала она, опуская руку на  плечо  сына.  -  Царь
рассчитывает, что я в гневе возвращусь в Эпир, город своего отца, иначе он
просто разведется со мной. Та маленькая шлюшка,  на  которой  он  собрался
жениться, стремится стать его единственной законной  женой  -  таков  план
Аттала.
   - А это значит, что если  у  нее  родится  сын...  -  наконец-то  понял
Александр.
   - У  тебя  появится  соперник.  Аттал  будет  поддерживать  сына  своей
племянницы, желая еще больше приблизиться к трону.
   - Это будет еще не скоро, - напомнил я.
   Олимпиада одарила меня злобным взглядом.
   - Мальчишка может родиться через какой-нибудь год. И тогда  моего  сына
отодвинут в сторону;  царь  объявит,  что  никогда  не  был  твоим  отцом,
Александр, я уверена.
   - Ты же сама убеждала меня в этом, - сказал Александр громко.
   - Да, я говорила ему, что ты рожден от Зевса,  -  ответила  она.  -  Но
Филипп всегда настаивал на том, что ты его сын.
   - До сих пор.
   - Хитроумный лис еще воспользуется твоим божественным происхождением  в
собственных интересах. Назовет меня распутной  женой,  а  тебя  незаконным
ребенком. Подожди - и увидишь.
   - Все это предположения, - вновь вмешался  я.  -  Филипп  еще  даже  не
объявил о том, что женится.
   - Он это сделает.
   - Но если он женится, быть может, пройдут годы, прежде чем родится сын.
Александр достигнет зрелости и без  всякого  противодействия  займет  трон
после смерти отца.
   - Или у него вовсе не будет сына, - заметил Александр.
   - Да, - сказала Олимпиада. - Если он умрет прежде,  чем  сумеет  зачать
нового наследника.



        "18"

   Проводив сына, Олимпиада меня не отпустила. Подобно рабу  я  последовал
за ней в спальню и до рассвета тешил ее любовь на ложе, среди шуршавших  и
шипевших змей.
   В ту ночь ей не  потребовались  специальные  средства,  которые  прежде
впрыскивали в меня ее гадюки...  Я  был  услужливым,  покорным,  как  раб,
пылким любовником. На теле моем в этот раз не осталось  новых  отметин  от
змеиных клыков, хотя Олимпиада не один раз запускала когти в мою плоть.
   - Ты хочешь убить Филиппа, - сказал я ей,  когда,  отдыхая,  мы  лежали
рядом.
   - Это вопрос? - спросила она лениво.
   - Нет. Вывод.
   - Ты предупредишь царя, не так ли?
   - Я верен Филиппу, - проговорил я.
   - А не мне?
   - Ты можешь принудить меня  выполнять  твои  желания,  но  верности  не
добьешься.
   Она расхохоталась в предутренней тьме:
   - Орион, Орион! Разве можешь ты искренне утверждать, что тебя не радуют
наши совместные развлечения?
   - Тело мое безусловно радуется им.
   - А твой ум?
   Я колебался, не желая пробуждать в ней гнев. Но все-таки  сказал,  едва
ли не против воли:
   - Теперь я понимаю,  как  чувствует  себя  ученый  медведь,  когда  его
заставляют плясать.
   Она вновь расхохоталась, уже искренне развеселясь:
   - Ученый медведь!  Именно  так!  Я  хочу,  чтобы  ты  был  моим  ученым
медведем!
   Я обругал себя за то, что дал ей повод для веселья.
   - Ну, а теперь пора развлечься еще разок, мой медведь, - сказала она. -
Потребуется ли кнут, чтобы поощрить тебя?
   В кнуте я не нуждался.
   Когда первые проблески солнечного света  озарили  небосклон  за  окном,
царица вернулась к прерванному разговору.
   - Скажешь ли ты Филиппу о том, что я собираюсь убить его?
   - Скажу, если ты не помешаешь мне.
   - Он и без того прекрасно знает это.
   Оставив постель, я направился к умывальному тазу, что стоял на  столике
в другой стороне комнаты.
   - Скажи ему, Орион. Пусть Филипп знает, какая судьба его ждет.  Он  все
равно не сможет избежать ее. Ему суждено быть убитым. Так определили боги.
   - Боги! - Я обернулся к еще нежившейся в  постели  Олимпиаде.  -  Богов
нет, и ты это знаешь.
   Она расхохоталась:
   - Осторожнее, Орион. За неверие здесь казнят.
   - За правду, - пробормотал я.
   - Ступай, - внезапно проговорила она повелительным тоном.  -  Ступай  к
Филиппу и расскажи обо всем.
   Я оставил ее покои. Слова Олимпиады и ее надменный хохот звучали в моей
памяти. Она сказала, что убийство Филиппа предопределено богами. И,  шагая
по пустынным, едва освещенным рассветом коридорам дворца, я сжимал  кулаки
и клялся сделать все возможное, чтобы остановить ее.
   - Ничто не предопределено, - бормотал я себе  под  нос.  -  Даже  время
можно растягивать и сжимать; и это  по  силам  не  только  так  называемым
богам,  но  и  их  созданиям.  Мы  творим  будущее   своими   собственными
поступками.
   И я поклялся защищать Филиппа всеми силами.
   Началась  повседневная  жизнь  во  дворце.  Днем   мы,   телохранители,
прогуливали лошадей, учили оруженосцев, следили, чтобы не  ленились  рабы,
которые чистили наше оружие и доспехи, покупали на рынке Пеллы одежду  или
безделушки. Еще мы сплетничали: обсуждали безумную страсть Птолемея к Таис
и козни царицы, гадали, собирается ли Филипп идти  походом  на  Персидское
царство.
   Павсаний старался, чтобы мы были  заняты  делом,  и  обходился  с  нами
достаточно строго.  К  своим  обязанностям  начальника  телохранителей  он
относился весьма  серьезно,  хотя  люди  и  посмеивались  за  его  спиной.
Выходило, что лукавые смешки каким-то образом связаны с Атталом. Если  при
Павсаний упоминали Аттала или заходил разговор о  свадьбе  царя,  привычно
кислое лицо начальника делалось подобным грозовой туче.
   Я  старательно   обходил   эту   тему,   чтобы   не   задевать   весьма
раздражительного Павсания, и в конце концов Птолемей объяснил мне,  в  чем
дело.
   - Старая любовная драма. - Обычно улыбчивое лицо Птолемея помрачнело. -
Сейчас этого, конечно,  не  скажешь,  но  в  юности  Павсаний  был  просто
прекрасен - настолько, что даже стал одним из любовников царя.
   - Филиппа? - заморгал я с удивлением. - Павсаний?
   Птолемей мрачно кивнул:
   - Но царь весьма непостоянен в своих привязанностях. И он скоро обратил
внимание на другого мальчишку, который был любовником Аттала.
   Я моргнул. Какие-то гаремные интриги.
   - Утратив привязанность царя,  Павсаний  весьма  обозлился.  Он  ужасно
оскорбил мальчишку, обозвав его бабой и трусом. Вскоре  тот  доказал  свое
мужество, защитив царя в битве. Именно тогда Филипп и потерял свой глаз.
   - А мальчик...
   - Мальчик умер, спасая Филиппа. Аттал был в гневе,  но  держал  чувства
при себе. Он дожидался своего часа, таков обычай. Через несколько  месяцев
он пригласил Павсания отобедать, ужасно напоил и  отдал  на  конюшню.  Там
гостя изрядно отделали, судя по тому,  что  я  слышал.  Поговаривают,  что
Аттал даже изнасиловал его.
   - О боги!
   - Подобное оскорбление могло бы повлечь за собой страшную распрю  между
двумя  родами...  и  оскорбитель,  и  оскорбленный  считали  себя   весьма
благородными. Вмешался Филипп;  желая  предотвратить  кровопролитие,  царь
насильно примирил врагов. Чтобы задобрить Павсания, царь назначил  его  на
почетную  должность  начальника  телохранителей,  однако  Аттала  не  стал
наказывать, даже не отругал.
   Павсаний без особой  радости  принял  волю  царя.  Так  Филипп  избежал
раздора между двумя знатными  родами,  который  мог  бы  обойтись  слишком
дорого его царству. Но гнев  Павсания  не  утих,  и  он  по-прежнему  всем
сердцем ненавидел Аттала.
   Каждый вечер горсточку телохранителей отряжали нести  караул  во  время
пира Филиппа, веселье неизбежно заканчивалось пьяным  балаганом.  И  я  не
удивился, когда Павсаний отправил меня дежурить на  следующий  день  после
моей встречи с Олимпиадой и Александром. Потрясен  я  был,  когда  Филипп,
поднявшись со своего ложа, на  нетвердых  ногах  шагнул  в  сторону  своей
опочивальни, пальцем поманив меня за собой.
   На какой-то миг я  даже  испугался,  а  потом  подумал,  что,  пожалуй,
староват для царского ложа. Хмель не настолько  овладел  царем,  чтобы  он
спутал меня со служанкой или развращенным мальчишкой.
   Но, следуя за Филиппом по витой каменной лестнице, я  понял,  что  царь
вовсе не пьян. Он прихрамывал и  держался  рукой  за  каменную  стену,  но
ступал уверенно.
   Двое молодых слуг ожидали нас в спальне.
   - Ужинал? - ворчливо спросил меня Филипп.
   - Да, господин, - отвечал я. - Еще до пира.
   - Очень хорошо. - Он отпустил слуг жестом, устало опустился на  постель
и  улыбнулся  кривой  улыбкой.  -  Я  узнаю,  что  думают  мои   ближайшие
сподвижники, Орион, слушая их пьяные речи.
   - Понимаю.
   - Ты был у царицы.
   Это было утверждение, а не вопрос. Итак,  дворец,  словно  улей,  кишел
шпионами как царя, так и царицы.
   - Не по своей воле, - сказал я.
   Царь, ворча, склонился, чтобы стянуть сандалии. Я решил помочь ему,  но
Филипп только отмахнулся.
   - Я не настолько беспомощен, как  думают  люди,  -  пробормотал  он.  И
посмотрел на меня. - Она умеет погружать человека  в  транс...  с  помощью
своих проклятых змей.
   Я молчал.
   - Ведьма она, истинно ведьма. И почему я  не  утопил  ее  вместо  того,
чтобы на ней жениться?
   - Она родила тебе превосходного сына.
   - Пусть так, но теперь она отравляет  его  ум,  восстанавливает  против
меня.
   - Она намеревается убить тебя, - выпалил я.
   Как ни странно, царь расхохотался:
   - Все собирается, не надоело? В самом деле?
   - Да, - отвечал я.
   - Она начала мечтать об этом сразу после рождения Александра...  и  все
выжидала подходящего момента.
   - По-моему, она вот-вот перейдет к делу.
   Царь долго не отвечал, лампа у постели бросала колеблющийся свет на его
лицо. Потом Филипп качнул головой:
   - Рано. Мальчик еще слишком молод. Его могут и не избрать царем. Сейчас
по крайней мере.
   - Ты уверен?
   Филипп вытер бороду тыльной стороной ладони и, сгорбившись, буркнул:
   - Орион, я прожил под  угрозой  убийства  всю  жизнь.  Я  окружил  себя
надежными  людьми  и  стараюсь  сохранить  их  верность.  Я  часто   меняю
телохранителей, чтобы она их не околдовала.
   Я чуть отодвинулся от него.
   - Итак, я больше не гожусь тебе?
   Царь кивнул:
   - Да. Увы, ты более  не  можешь  служить  телохранителем.  Я  собираюсь
выслать тебя из дворца.
   - Но я хочу защитить тебя, царь.
   Филипп скептически приподнял бровь:
   - Я не сомневаюсь в этом, но рано или поздно она заставит тебя пойти на
предательство.
   Я знал, что он прав, и не стал возражать ему.
   - Но я по-прежнему ценю тебя, Орион. И приготовил для тебя важное дело.
   - А именно?
   - Я отсылаю персидского посла, того самого, с непроизносимым именем...
   - Свертакету, - подсказал я.
   - Да, того самого, которого ты  выкрал  у  Демосфена.  Он  повезет  мое
послание к Царю Царей. А ты будешь охранять его в пути.
   - Я был бы полезнее здесь, когда тебе понадобится моя помощь, -  сказал
я.
   - Не рассчитывай на это.
   Я чуть склонил голову в знак согласия.
   - Если хочешь знать, я посылаю тебя к Царю Царей с предложением мира.
   - Я так и думал.
   - Я хочу убедить его, что не  имею  намерений  нападать  на  персов.  И
предлагаю выдать женщину  из  моей  семьи  замуж  за  кого-нибудь  из  его
родственников. Я хочу мира.
   И, не давая мне возможности сказать что-нибудь, продолжил:
   - Но царь не всегда может добиться желаемого. Я создал сильное войско и
не хочу, чтобы оно проржавело и рассыпалось в  пыль  на  моих  глазах  или
превратилось  в  оружие,  прибегнув  к  которому  мои  полководцы   станут
злоумышлять друг против друга.
   - Тогда чего же ты хочешь?
   - Я хочу, чтобы Царь Царей понял: острова в Эгейском  море  принадлежат
грекам, а не персам. Лесбос, Самос и прочие острова были заселены  греками
еще столетие назад. И они должны избавиться от власти персов, как и города
Ионийского побережья. Милет и Эфес - греческие города, и они  должны  быть
независимы, как Афины и Коринф.
   - Но согласится ли на это Царь Царей?
   Филипп мрачно улыбнулся:
   - Без боя не согласится, я в этом уверен. Но я хочу, чтобы войну  начал
он. Тогда греческие города поддержат нас. Они не посмеют брать  персидское
золото, чтобы воевать против нас.
   - Ты сказал, что хочешь мира.
   - Я хочу его!
   - Но ты ставишь условия, которые ведут к войне.
   Он поскреб в бороде.
   - Неужели тебе кажется странным, что война может вести к миру?
   - Это не более странно, чем та гроза, после которой светит солнце.
   Царь приподнял черные брови.
   - Выходит, Аристотель уже превратил тебя в философа?
   - Едва ли.
   - Ну тогда слушай. Мы победили Афины  и  их  союзников.  На  время  они
притихли, ждут объявления моей воли и удивляются тому, что мое  войско  не
вошло в город.
   - Да, это верно.
   - И если Царь Царей откажется предоставить свободу греческим городам  и
островам, если он вышлет войско в Ионию и флот на Лесбос,  не  кажется  ли
тебе, что афиняне, да  и  вообще  все  греки,  обитающие  по  эту  сторону
Эгейского моря, будут искать защиты именно у нас?
   Я начинал понимать его.
   Царь усмехнулся:
   - Вижу, ты понял. Толкая Царя Царей к войне, я обеспечиваю  преданность
Афин, Фив и всех прочих.
   - На какое-то время.
   - Может быть, и надолго.
   - А как быть с Александром? - спросил я. - Несколькими городами  он  не
удовлетворится. Он мечтает покорить все Персидское царство. А  потом  идти
еще дальше.
   Улыбка исчезла с лица Филиппа.
   - Мой пылкий сын скоро поймет, что человек не часто обретает желаемое.
   Я посмотрел на его заросшее бородой лицо.
   - А чего хочешь ты? - спросил я. - Или иначе: к чему ты стремишься?  Не
как царь, но просто как Филипп, сын Аминта. Что влечет твое сердце?
   Филипп не отвечал долгое время,  глубоко  погрузившись  в  размышления.
Должно  быть,  в  этот  миг  царь  осознал,  что  мысли  его  столько  лет
определялись нуждами царства и  войска,  что  он  забыл  свои  собственные
желания.
   Наконец он ответил:
   - Я хочу, чтобы они уважали меня... афинские умники и  благовоспитанные
краснобаи, жители Фив и других древних  городов.  Властолюбивые  демагоги,
так и не сумевшие мирно объединить греков. Я знаю, что они  обзывают  меня
варваром, дикарем, кровожадным псом, но хочу, чтобы они уважали меня;  мою
силу, власть и мягкость в обращении с ними.
   Глубоко вздохнув, царь продолжил:
   - А еще я хочу, чтобы она считалась со  мной.  Да,  я  знаю,  она  лишь
изображала любовь, чтобы родить сына, который когда-нибудь  станет  царем.
Хорошо, он будет царем!  Но  только  потому,  что  я  вымостил  ему  путь.
Олимпиада по-прежнему считает меня табунщиком и конокрадом,  говорит,  что
от меня всегда воняет конюшней, а  мои  поступки  и  мысли  подобают  лишь
дикому горцу.
   Филипп махнул покрытой шрамами рукой:
   - Я выстроил этот город для нее, Орион. Я сплавил свой  народ  воедино,
сделал его могущественным  -  ради  нее.  Но  для  нее  Македония  -  лишь
колесница, которой будет править ее сын. Теперь ты понимаешь, что я сделал
и чего хочу: уважения. Пусть не любят... даже она, но уважать должны.
   - Ты заслуживаешь высшего уважения, царь.
   Встав у постели, Филипп поднял руки над головой и выкрикнул:
   - Погляди на меня! Мне нет еще и пятидесяти лет, а перед  тобой  кривой
калека, всю жизнь прождавший смерти от ножа убийцы или от яда, полученного
из  рук  собственной  жены.  Я  посвятил  свою  жизнь  созиданию   нового,
вечного... Я объединил многие племена и города. Никто еще не делал  этого,
Орион! Никто во всей Греции. Но я тружусь, не зная устали,  потому  что  в
тот миг, когда  опущу  руки,  государство  мое  развалится.  И  труды  мои
кончатся только с моей смертью.
   Я стоял перед ним, ошеломленный бурей страстей,  которую  пробудил  мой
вопрос. Филипп успокоился, сознавая, какую часть своей  души  открыл  мне;
царь уронил руки и побрел к  окну,  якобы  собираясь  посмотреть  вниз  на
темный двор.
   - Все это я сделал для нее, - негромко бормотал он, так что я едва  мог
слышать его. - Когда я  увидел  ее,  мне  исполнилось  восемнадцать,  чуть
больше, чем сейчас Александру. У меня не было шансов  занять  трон.  Между
мной и престолом стояли два старших брата.
   Царь обернулся ко мне, лицо его исказили скорбные воспоминания.
   - Она воистину околдовала меня, Орион. Я хотел положить к ее ногам весь
мир. Я одолел своих братьев и стал царствовать, я разбил племена,  которые
терзали Македонию, сделал наше войско непобедимым. Много лет  я  трудился,
чтобы объединить Грецию под своей властью. Все для нее, все для нее...
   Мне казалось, что в голосе Филиппа вот-вот зазвучат рыдания.
   - А она презирает меня, обзывает худыми словами и отказывается спать со
мной. Я дал ей власть над целой страной - о чем еще можно мечтать?  А  она
думает только о том, как посадить своего сына на мой трон -  мой!  Она  не
любит меня и никогда не любила.
   - Она никого не любит, - сказал я. - Просто использует нас, как возница
запряженных быков.
   Царь посмотрел на меня здоровым глазом и долго безмолвствовал, позволив
чувствам отражаться на его бородатом лице.
   Наконец он мрачно сказал:
   - Ступай готовиться к путешествию в  Сузы...  Словом,  едешь  вместе  с
этим... никак не выговорю.
   Я оставил царя, погрузившегося в воспоминания о  прошлом.  Рассвет  уже
окрашивал  небо.  В  ветвях  чирикали  птицы.  Но  я  не  ощущал  радости.
Оставалось  надеяться  только  на  то,  что  Филиппа  не  убьют  до  моего
возвращения.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВНЕ ЗАКОНА"

                                   Смерть еще не самое плохое; хуже тщетно
                                стремиться к смерти и не обрести ее.
                                                           Софокл. Электра


        "19"

   С двумя дюжинами воинов - никто из них  не  принадлежал  к  македонской
знати - я отправился сопровождать Кету  из  Пеллы  в  столицу  Персидского
царства. Нетрудно было понять, почему Филипп  подобрал  простолюдинов  для
выполнения этого поручения. Он  не  хотел,  чтобы  кто-нибудь  из  знатных
македонцев попал в заложники к Царю Царей.
   - Персидская держава очень, очень большая, - рассуждал Кету на  пути  в
Бизантион. - Она такая большая,  что  у  Царя  Царей  несколько  столиц...
Каждая предназначена для определенного времени года.
   Больше меня интересовали познания посла о буддийском образе жизни,  чем
его рассказы о Персидском царстве. Я  опасался  за  Филиппа,  но  рад  был
оказаться вдали от Олимпиады, от интриг  Пеллы.  Кету  рассказывал  мне  о
пути, которым можно прийти к нирване, покинув колесо жизни, и  я  требовал
все новых подробностей.
   - Путь - истинная дорога к свету, - говорил мне Кету. - Ключ к  пути  -
отвержение всех желаний. Все желания,  страсти,  устремления  должны  быть
полностью  изгнаны  из  души.  Достигший  истинного  бесстрастия  обретает
конечное благословение нирваны.
   - Бесстрастия, - повторил я, признаюсь, не без сомнения.
   - О да, в нем ключ к заветам Будды, -  заверил  меня  Кету.  -  Причины
человеческого страдания заключены  в  желаниях  нашего  тела,  в  иллюзиях
мирских страстей.
   Иллюзии  мирских  страстей.  Почти  то  же  самое  говорил  Аристотель,
вспоминая   слова   Платона   о   чистых   идеях,   представляющих   собой
противоположность физическим ощущениям.  Впрочем,  страсти  этого  мира  я
ощущал достаточно реально.
   - Если эти страсти проследить до  источников,  -  нараспев  выговаривал
Кету, - окажется, что они коренятся  в  наших  желаниях  или  потребностях
тела.  Действительно,  желающий  добивается  желаемого  даже  под  угрозой
смерти.
   - Но эти  потребности  неискоренимы,  -  возразил  я.  -  Они  -  часть
человеческой природы.
   - Конечно, - согласился Кету. - Вот поэтому так сложно освободиться  от
них.
   - Неужели живой человек способен на это?
   - Будда достиг подобного состояния, - отвечал  он.  -  И  не  он  один.
Конечно, это очень, очень трудно, но возможно.  -  И  он  возобновил  свой
распевный речитатив: - Если устранить желания, которые лежат в основе всех
человеческих страстей, тогда умрут и стремления, и человеческие  страдания
окончатся. Это и есть правда о прекращении страданий.
   Я сомневался. Разве можно отказаться от всех желаний: не есть, не пить,
не  любить,  не  искать  дружбы,  власти,  уважения,  славы,  забыть   про
самосохранение и  вечное  стремление  людей  к  справедливости...  Неужели
человек сможет жить, избавившись от всего этого?
   Мы  миновали  Аллиполис  на  Херсонесе,  переплыли  узкий   Геллеспонт,
переправившись в Азию, проехали по пыльным дорогам среди нагих  каменистых
холмов Лидии к Сардису, где начиналась Царская дорога, а я все выуживал  у
Кету новые и новые подробности о пути Будды.
   В свою очередь Кету  был  заворожен  моими  смутными  воспоминаниями  о
предыдущих жизнях. По его настоянию каждый вечер я пускался в воспоминания
- и припоминал все больше и больше.
   - Некогда мир был окутан льдом и снегом, - рассказывал  я,  сидя  возле
нашего нежаркого костерка. - Зима длилась  весь  год.  В  это  время  жили
огромные звери - совсем как слоны, только повыше и в лохматой шерсти.
   В глазах Кету играли отблески  костра,  он  жадно  слушал.  Я  старался
рассказывать о подобных вещах, только оставаясь  с  ним  наедине.  Незачем
было подвергаться насмешкам невежд, не стоило давать  повод  для  дурацкой
болтовни и сплетен.
   - Значит, ты помнишь и Трою? - вопрошал Кету.
   - Я был в лагере  ахейцев,  когда  Гектор,  оттеснив  греков,  едва  не
ворвался за вал.
   И Елену? Она действительно была так  прекрасна,  как  об  этом  говорят
легенды?
   - Женщины прекраснее ее не знала земля, - проговорил я,  вспомнив,  что
мы с Еленой были любовниками, но не стал рассказывать об  этом  Кету.  При
всей своей преданности пути Будды, невзирая на  стремление  избавиться  от
всех желаний, сам Кету был далеко не бесстрастен.
   Нередко мы останавливались возле пастухов, и негромкий  звон  бубенцов,
подвешенных на шеях овец, баюкал нас. Но, добравшись до Царской дороги, мы
стали чаще ночевать в караван-сараях, на старых, видавших  виды  постоялых
дворах, стоявших возле дороги, уходившей все дальше и дальше от моря. Иные
из них, казалось, простояли века. Впрочем, попадались  и  заброшенные  или
разрушенные постройки, а то и уничтоженные пожаром.
   - Ох нехорошо, - бормотал Кету. - Ох нехорошо. Рука Царя Царей,  должно
быть, слабеет.
   Нам снова пришлось ночевать на  безлюдных  пустошах,  где  лишь  костер
рассеивал мрак, а вдали выли волки. Но и в уюте постоялого  двора,  и  под
мерцающими звездами каждый вечер я узнавал от Кету все больше и больше.
   - Слушай благородную истину о печали,  -  повторил  он.  -  Рождение  -
скорбь, возрастание - скорбь, болезнь - скорбь и  смерть  -  тоже  скорбь.
Все, что  составляет  человека,  полно  скорби.  Вот  благородная  истина,
открывающая, природу скорби, которая возникает из стремлений, приводящих к
повторному рождению и, в свой черед, к новым страстям.
   - Но разве это плохо - стремиться к чему-нибудь? - спросил я.
   - Нет, нет и нет пользы в наших страстях, - отвечал Кету. - Благородная
истина о прекращении скорби говорит: откажись от стремлений,  восторгов  и
страстей. Возвышенна истина,  которая  ведет  вставших  на  путь  Будды  к
освобождению от печалей.
   "Но как сложно встать на него", - подумал я.
   Наш небольшой отряд ехал по гористым просторам Фригии,  иногда  сам  по
себе, иногда примкнув к длинному каравану мулов,  нагруженных  древесиной,
шкурами и зерном из  богатых  сельскохозяйственных  угодий,  расположенных
вдоль Черного моря. Навстречу нам шли караваны с  востока,  величественные
верблюды и крепкие быки везли слоновую кость из Африки, шелка из  далекого
Китая и пряности из Индустана. Случалось, на караваны нападали разбойники,
и мы помогали купцам отбиваться. Однако даже когда мы ехали одни  -  всего
лишь двадцать шесть верховых с заводными конями и вьючными мулами,  -  нас
никто не тревожил.
   - Разбойники видят, что вы воины, - сказал нам Кету. - И знают,  что  в
ваших мешках найдется не много поживы. Караван для  них  большой  соблазн,
как и редкие пешеходы, рискнувшие выйти на дорогу, этих можно  без  всяких
хлопот ограбить, а потом убить. Но воины разбойников не  привлекают,  едва
ли у них хватит смелости напасть на нас.
   И все же не однажды я замечал на далеких холмах  возле  Царской  дороги
тощих оборванцев верхом на таких же  тощих  лошадях,  рассматривавших  наш
маленький отряд. И каждый раз Кету возле меня негромко повторял:
   - Спаси меня, Будда, спаси меня, вера, спаси меня, миропорядок.
   Молитва его доходила: на нас не нападали.
   Наконец, приблизившись к горам Загроса, преграждавшим путь на  Иранское
нагорье, мы стали  встречать  воинов  Царя  Царей  у  дороги;  обычно  они
держались возле колодцев или караван-сараев. На таком длинном пути нелегко
надежно защищать путешественников, воинов едва  хватало  и  на  то,  чтобы
присутствие их сделалось просто признаком власти. К  тому  же  они  всегда
требовали денег за обеспечение безопасности.
   - Эти хуже разбойников, - сказал один из моих людей, когда мы  проехали
заставу на окраине крохотного городка. - Местный начальник содрал  с  меня
несколько монет в качестве платы за проезд.
   - Проще заплатить,  чем  сражаться,  -  сказал  я.  -  К  тому  же  они
удовлетворяются малым.
   Кету кивал.
   - Принимай то, чего нельзя избежать, - заявил он. - И это - часть  пути
Будды.
   "Да, - подумал я. - Но все равно обидно".
   Кету казался скорее озабоченным, чем встревоженным.
   -  Только  год  назад  прошел  я  этим  путем,  отправляясь  в   Афины.
Разбойников почти не было, постоялые  дворы  процветали.  И  воины  стояли
повсюду, а теперь новому  царю  не  повинуются.  Власть  ослабевает  очень
быстро... слишком быстро.
   Я подумал, не придется  ли  теперь  Царю  Царей  волей-неволей  принять
условия Филиппа, чтобы избежать войны с греками, раз его войско  настолько
ослаблено? Впрочем, и сам он, подобно Филиппу, мог воспользоваться угрозой
нашествия чужеземцев, чтобы сковать свой народ в новообретенном единстве.
   От ночи к ночи сон мой становился все более тяжелым  и  тревожным.  Сны
мне не снились: по крайней  мере  по  утрам  я  вспоминал  только  неясные
силуэты, словно мелькавшие за запотевшим окном. Я  более  не  посещал  мир
творцов, и Гера тоже  оставила  меня  в  покое.  И  все  же  сон  мой  был
беспокоен, я ощущал затаившуюся во тьме беду.
   Караульных мы выставляли, даже когда  ночевали  с  караванами,  которые
сопровождала собственная охрана.  Я  стоял  положенное  время  наравне  со
всеми. Мне хватало и недолгого сна, а я всегда особенно любил бодрствовать
перед рассветом. И в холодных, продутых ветром горах, и в раскаленной,  не
остывшей за ночь пустыне душа моя ликовала, когда на небе  медленно  таяли
звезды и оно становилось сначала мол очно-серым, а потом  нежно-розовым  и
наконец поднималось солнце, могучее светило, слишком яркое даже  для  моих
глаз.
   "Они поклоняются мне в облике солнца, - вспомнил я слова Золотого. -  Я
Атон, бог Солнца, податель жизни и творец человечества".
   Я  уже  потерял  всякую  надежду  отыскать  Аню,  любимую  мою  богиню.
Вторгаясь в сон, смутные, нечеткие видения смущали мой погруженный во тьму
забвения рассудок, пробуждали забытые воспоминания. Откровенно  говоря,  я
весьма сомневался в том, что сумею  когда-нибудь  избавиться  от  желаний,
хотя Кету и сулил мне  за  это  благословенное  забвение  нирваны.  Однако
возможность наконец соскочить с бесконечно кружившегося колеса  страданий,
покончить с долгой чередой жизней все более и более привлекала меня.
   _И тогда ночью она пришла ко мне_.
   Это был не сон. Я оказался в ином месте и времени. Скорее  всего,  даже
не на Земле,  но  в  каком-то  странном  мире,  где  подо  мной  клокотала
расплавленная лава, а звезды высыпали на небо в таком количестве, что ночь
трудно  было  назвать  ночью.  Я  словно  оказался  внутри  бриллианта   с
бесконечным количеством граней, который парил над расплавленным камнем.
   Не ощущая жара, я висел над жидкой скалой. Но когда я пытался протянуть
вперед руки, движение останавливала невидимая энергетическая паутина.
   Наконец передо мной появилась  Аня  в  блестящем  серебристом  костюме,
высокий воротник  которого  туго  охватывал  ее  горло,  и  в  серебристых
сапожках, поднимавшихся до середины голеней.  Она  висела  невредимой  над
морем пузырившейся, кипевшей лавы.
   - Орион, - сказала  она  очень  серьезно,  -  ситуация  меняется  очень
быстро. Я смогла выкроить буквально несколько мгновений.
   Не отрываясь смотрел я на невыразимо прекрасное лицо моей богини -  так
человек, умирая от жажды в пустыне, смотрел бы на источник чистой  пресной
воды.
   - Где мы сейчас? - спросил я. - И почему я не могу быть с тобой?
   - Континуум в опасности, он может погибнуть. Силы, противостоящие  нам,
крепнут с каждой микросекундой.
   - Чем я могу помочь? Что я могу сделать?
   - Ты должен помочь Гере! Понимаешь? Необходимо, чтобы ты помог Гере!
   - Но она хочет заставить меня убить Филиппа, - возразил я.
   - Не время для споров и рассуждений, Орион. Сейчас все зависит от Геры,
а она нуждается в твоей помощи.
   Я еще не видел Аню такой встревоженной, не видел  такого  испуга  в  ее
прекрасных, широко открытых глазах.
   - Помоги Гере! - повторила она.
   - Когда мы будем вместе? - спросил я.
   -  Орион,  не  время  торговаться.  Ты  должен  сделать  то,  что  тебе
приказано!
   Я  заглянул  в  глубокие  серые  глаза  Ани.  Прежде  они  всегда  были
спокойными, я черпал в них мудрость и утешение. Но теперь в  них  читалась
паника. И они были не серыми, а желтыми, как у змеи.
   - Прекрати этот маскарад, - сказал я.
   Аня от неожиданности открыла рот. А потом  черты  ее  лица  расплылись,
подобно тягучей лаве, что все еще бурлила подо мной, и она  приняла  облик
насмешливой Геры.
   - Отлично, Орион! Просто молодец! Ты умнеешь на глазах.
   - Ты ведьма! - сказал я. - Демоница и чародейка!
   Хрустнул ледяной смешок:
   - Жаль, что ты не видел собственной физиономии, пока  считал,  что  это
твоя бесценная Аня решила наконец появиться перед тобой.
   - Итак, ее явление было иллюзией?
   Океан кипящей магмы исчез, бриллианты созвездий померкли. Мы стояли  на
Анатолийской равнине во мраке безлунной ночи. Неподалеку  в  лагере  спали
Кету и воины. Двое стражей расхаживали возле угасавшего костра, кутаясь  в
плащи. Они не видели нас.
   Костюм, казавшийся на Ане серебряным, на Гере  стал  медно-красным.  Ее
пламенные волосы рассыпались по плечам.
   - В видении этом было больше иллюзии, Орион, - сказала мне Гера, - но и
без капли истины не обошлось. И ты действительно должен помочь  мне,  если
хочешь когда-нибудь увидеть свою обожаемую Аню.
   - Ты говорила, что континууму угрожает гибель?
   - Это не твое дело, тварь. Ты попал в это время и  пространство,  чтобы
выполнить мое повеление. И не надейся, что приказ Филиппа, выславшего тебя
из Пеллы, помешает мне немедленно вернуть тебя туда.
   - Значит, Аня в опасности?
   - Не только она, но и все мы, - отрезала Гера. - А самая худшая  участь
угрожает тебе, если ты посмеешь противиться мне.
   Я опустил глаза:
   - Что же мне следует делать?
   - Я дам тебе знать, когда придет нужный момент, - сказала она надменным
тоном.
   - Но как...
   Гера исчезла. Я остался один в холодной ночи, вдали волк выл на  только
что поднявшуюся луну.
   Чем больше я узнавал от Кету о пути Будды,  тем  больше  эта  философия
привлекала меня и отталкивала одновременно.
   - Ключом к нирване является избавление от страстей, -  твердил  он  мне
снова и снова. - Откажись от всех желаний. Ничего не проси, все приемли. В
мире действительно существует  лишь  круг  бесконечных  страданий,  в  это
нетрудно поверить. Будда учил, что человек в страдании проводит  жизнь  за
жизнью, вновь и вновь возрождаясь к новой и новой боли, до тех  пор,  пока
не найдет дорогу к забвению. Медитируй,  размышляя  над  этой  истиной,  -
наставлял меня Кету, - представь себе, что  все  вокруг  -  нирвана.  Умей
видеть Будду во всех созданиях. Воспринимай все звуки вокруг как священные
мантры.
   Медитации у меня не получилось. И многое из  того,  что  Кету  казалось
идеально  ясным  и  очевидным,  мне  виделось  загадочным  и   непонятным.
Признаюсь, окончательный уход в  ничто,  избавление  от  мук  новой  жизни
искушали меня. Но смерть  страшила.  Я  хотел  прекратить  не  собственное
существование, а лишь страдания.
   Кету только качал головой в ответ на такие слова.
   - Мой друг, жизнь и страдания неразрывно связаны, они переплетены,  как
нити в канате. Жить - значит страдать; если ты чувствуешь боль, то живешь.
Нельзя покончить с чем-то одним, при этом не избавившись от другого.
   - Но я не хочу, чтобы я перестал ощущать все, - признавался я. - Сердце
мое не хочет забвения.
   - Нирвана не забвение, - терпеливо объяснял Кету. - Нет-нет! Нирвана не
сулит  полного  уничтожения,  все  гибнет  лишь  в  жизни,  которую  ведет
эгоистичный человек, не познавший истины. Истина  же  неуничтожима,  ею  и
проникается достигший нирваны.
   Подобные абстракции были мне недоступны.
   - Считай, что в нирване дух твой безгранично расширится. Через  нирвану
ты сумеешь вступить в общение со всей вселенной. Но  не  как  капля  воды,
упавшая в океан. Наоборот - как если бы все океаны мира влились  в  единую
каплю воды.
   Кету несомненно верил во  все  это  и  радовался.  А  я  никак  не  мог
справиться с сомнениями, которые терзали меня.  Оказавшись  в  этом  самом
"ничто", я более не увижу Аню. Навсегда забуду ее любовь. К тому же, придя
к последнему забвению, я никогда не сумею помочь ей,  а,  судя  по  словам
Геры, моя любимая отчаянно нуждалась в моей помощи. И все же Гера скрывала
ее от меня, и я не мог  прорваться  через  поставленные  коварной  богиней
преграды...
   Тут я осознал, что весьма и  весьма  далек  от  вожделенного,  с  точки
зрения Кету, бесстрастия.
   Самого же  индуса  по-прежнему  завораживала  моя  способность  помнить
что-то из прежних жизней. И я вспоминал отдельные эпизоды: воинов,  певших
возле костра, огромное облако пыли над  выступившей  в  поход  монгольской
ордой, ярость пламени ядерного реактора.
   Однажды на рассвете, после бессонной ночи,  полной  неясных  страхов  и
смутных   воспоминаний,   я   вдыхал   аромат   ветерка,   налетавшего   с
северо-запада; люди тем временем готовили еду. Мы остановились среди бурых
невысоких кустарников на открытом месте возле Царской дороги,  по  которой
уже катились повозки путников.
   - Этот ветер дует от озера Ван, - указал я Кету, - оно лежит вон там, а
за ним - Арарат.
   Большие глаза индуса округлились:
   - Ты слышал про Священную гору?
   - Когда-то мне довелось жить возле нее среди охотников... - начал я, но
замолчал, потому что помнил только увенчанную снегом гору, столб дыма  над
одной из двух вершин, закрывшие небо облака.
   - Каких охотников? - спросил он.
   - Это было давным-давно.
   Я потратил весь день, стараясь вспомнить  подробности,  но  память  моя
оставалась словно бы запертой на замок. Я помнил только,  что  к  тому  же
племени принадлежала и Аня, но знал - там был кто-то еще.  Человек,  вождь
племени. И Ариман! От которого исходила неотступная мрачная опасность.
   Неделю спустя пришли новые воспоминания. Я находился возле руин древней
Ниневии, столицы Ассирии, где некогда высились прекрасные  храмы  Иштар  и
Шамаша. Там правил могучий Синнахериб, считавший себя изобретателем самого
мучительного способа казни - распятия. Я вспомнил вереницы крестов по  обе
стороны дороги, по которой шагал  к  его  дворцу.  Он  считал,  что  более
величественного  сооружения  еще  не  возводили.  Такие  вот  воспоминания
приходили мне по ночам... Я много раз посещал эту  древнюю  исстрадавшуюся
землю и жил на  ней  много  раз.  Воспоминания  приходили  словно  древние
призраки,  переменчивые  и  непонятные,  жуткие  и  манящие.  И  всегда  я
жертвовал собой ради Ани. Богиня  вновь  и  вновь  принимала  человеческое
обличье ради меня... она стремилась быть со мной, потому что любила  меня.
Неужели она и сейчас пытается сказать мне хоть  слово...  сломать  в  моем
разуме стену, разделявшую нас!
   - Нет, мне не достичь нирваны, - однажды признался я Кету.
   Мы  обедали  в  надежно  охраняемом  караван-сарае.   Отряд   наш   уже
приближался  к  Сузам,  у  которых  оканчивалась  Царская  дорога.   Здесь
чувствовалась власть Царя Царей.
   - О, это требует времени, -  мягко  отвечал  мой  собеседник,  сидевший
напротив меня за столом. Нам  предоставили  отдельную  комнату,  поскольку
Кету сказал хозяину постоялого двора, что является послом  Царя  Царей.  -
Нужно прожить не одну жизнь, чтобы достичь блаженства.
   Я покачал головой:
   - Нет, едва ли мне суждено когда-нибудь достичь нирваны. Похоже, что  я
вовсе не хочу этого.
   - Но тогда ты будешь  в  страданиях  проживать  жизнь  за  жизнью...  И
мучиться, как и прежде.
   - Возможно, для этого и созданы люди.
   Кету не стал спорить.
   - Возможно, - согласился он, разумеется оставшись при своем мнении. - В
двух неделях пути отсюда на юге находится могучий город Вавилон. Что ты  о
нем помнишь? - полюбопытствовал он.
   Я напряг память, но мне ничего не приходило в голову.
   - Может быть, висячие сады? - предполагал Кету. - Или великий зиккурат?
   Нечто далекое шевельнулось в памяти.
   - Урук, - услышал я собственный голос как бы со стороны. -  Помню  царя
Гильгамеша и друга его Энкиду!
   - Ты знал их? - В голосе индуса послышался трепет.
   Я кивнул, все еще стараясь сделать свои воспоминания более отчетливыми.
   - Кажется, я был Энкиду, - сказал я. - И дружил с Гильгамешем.
   - Но это было в самом начале времен, - прошептал Кету.
   - Нет, - отвечал я. - Всего лишь давным-давно, но не в самом начале.
   - Ах, если бы ты мог вспомнить побольше!
   Я с трудом улыбнулся:
   - Друг мой, вижу, и ты еще не избавился от желаний.



        "20"

   Наконец мы прибыли в Сузы, но я почти не видел города.
   Нам, грекам, велели  расположиться  лагерем  снаружи  его  внушительных
стен, тем временем Кету направился во дворец в сопровождении отряда воинов
Царя Царей.
   Он явился несколько часов спустя с расстроенным видом.
   - Великий царь  вместе  с  двором  уже  переехал  в  Парсу.  Нам  нужно
отправляться туда.
   Парсой называли весеннюю столицу; города этого не знали ни  Филипп,  ни
даже Аристотель. Настанет время, и Александр назовет его  Персеполисом.  И
мы отправились  в  Парсу.  Нас  сопровождал  отряд  персидских  всадников,
уздечки коней были покрыты золотом, упряжь украшена  серебром.  Окруженные
этим великолепием, мы ехали на восток по бурой пустыне  навстречу  горячим
ветрам.
   Наконец добравшись до места, мы увидели Парсу, дивное селение,  которое
нельзя было назвать городом в полном смысле слова.
   Старый Дарий - тот, что первым вторгся  в  Грецию  почти  два  столетия
назад, - возвел  Парсу  как  памятник  себе.  Раскинувшись  на  обожженных
солнцем бурых холмах у подножия массивной гранитной  возвышенности,  Парса
казалась высеченной из камня. Могилы Артаксеркса и  других  великих  царей
были глубоко врезаны в утес.
   Парсу нельзя было считать городом. Тут не имелось частных домов, рынка,
только  царский  дворец,  где  персидский  владыка   проводил   вместе   с
придворными несколько весенних месяцев. Конечно,  слуги  не  покидали  эти
места целый год, но они просто  приглядывали  за  порядком  во  дворце  от
одного визита царя до другого.
   Дворец был великолепен и огромен... больше Пеллы, величественнее  Афин.
В нем без труда размещался даже колоссальный гарем  Царя  Царей.  Приемный
зал, где  собирался  весь  двор,  дабы  предстать  перед  лицом  государя,
принимавшего здесь  просителей,  был  воистину  велик.  Целых  сто  колонн
поддерживали  широкую  крышу,  повсюду  высились   грандиозные   изваяния:
вызолоченные огромные крылатые быки, львы  с  человеческими  головами  или
люди с мордами зверей. Македонцы привыкли к изображениям львов;  в  Афинах
же все статуи изображали людей  -  мужчин  и  женщин,  -  даже  когда  они
представляли богов и богинь.
   Мне персидская архитектура казалась тяжелой, напыщенной, даже уродливой
по сравнению со стройным, изящным Парфеноном. Массивные  сооружения  своей
величиной должны  придавить  смертного,  показать  его  ничтожество  перед
властью Царя Царей, как делалось это  у  Нила  при  строительстве  дворцов
фараонов и пирамид. Города и храмы греков, более скромные по размерам,  не
действовали на людей угнетающе. И без  того  грандиозные  строения  персов
были  украшены  золотом  и  лазуритом,  слоновой  костью  из  Индустана  и
сердоликами с далеких гор, именуемых Крышей Мира.
   Однако, невзирая на богатство и великолепие - или же,  напротив,  из-за
него, - царский дворец казался мне просто роскошным, а не величественным.
   Лица придворных отличались фантастическим разнообразием. Тысячи  племен
покорились царю Персии. По дороге в Парсу мы проехали Фригию,  Каппадокию,
Сирию и  древнее  Междуречье,  землю  шумеров,  миновали  горы  Загроса  и
Иранское нагорье. Но лишь теперь я воочию убедился, что Персидское царство
объединяло множество земель и народов. Я встретил смуглых эламитов, парфян
в тюрбанах, мидян с оливковой кожей, стройных строгих бактрийцев, горцев с
орлиным  взором,  обитателей   Крыши   Мира.   Сами   персы   представляли
незначительное меньшинство среди других  народов.  Во  дворце  можно  было
услышать  сотню  различных  языков,  а  перед  здешними  непрекращавшимися
интригами мелкие заговоры Пеллы казались детскими играми.
   Дарий лишь недавно взошел  на  трон  после  убийства  предыдущего  Царя
Царей. Империя бурлила, и новый царь еще должен был утвердить свою  власть
в далеких краях. Путешествуя по Царской дороге, мы видели признаки  хаоса.
Здесь же, в  Парсе,  было  заметно,  как  старается  Дарий  укрепиться  на
престоле.
   Нам предоставили небольшой дом недалеко от дворца, в той части  города,
где размещалось войско. Македонцы скоро узнали о гареме царя  и  принялись
подшучивать,  говоря,  что  они  не  прочь  облегчить  бремя   одиночества
женщинам, которые наверняка не часто видят своего мужа.
   - Ты хочешь сказать, что у него две сотни жен? - спросил один  из  моих
людей за ужином в первую ночь после прибытия в Парсу.
   - Это просто наложницы, - объяснил Кету, - а не настоящие жены.
   - Но они принадлежат ему?
   - Безусловно.
   - И все эти женщины знают одного только царя?
   - Если любая из них просто посмотрит на мужчину, ее ждет смерть.
   На противоположном конце стола кто-то засмеялся:
   - Что ж, пусть не открывают глаз.
   - А вот  обнаруженного  в  гареме  мужчину,  -  продолжил  Кету  весьма
серьезным тоном, - в течение многих дней  рубят  на  части...  начинают  с
половых органов.
   Тут шутники примолкли, но ненадолго.
   - А что - может быть, удовольствие и стоит риска, - проговорил один  из
македонцев,  -  особенно  если  представится  возможность  вкусить   ласки
множества красавиц, прежде чем тебя изловят.
   - Ну да, - согласился другой, - после такой работы  ты  все  равно  уже
будешь ни на что не годен.
   К моему удивлению, Кету взял меня на аудиенцию у Царя Царей.
   - Я хочу показать Дарию людей, которые служат Филиппу, - сказал  индус,
и лицо его озарилось теплой улыбкой. - К тому  же,  мой  друг,  тебя,  вне
сомнения, снедает желание своими глазами увидеть правителя  столь  могучей
державы.
   Мне пришлось признать, что он прав. Любопытство - еще одна преграда  на
моем движении по пути Будды.
   Через три дня после того, как мы объявились  в  Парсе,  нас  вызвали  в
огромный зал с сотней колонн. На Кету было его  самое  пышное  одеяние,  в
котором удивительным образом с  ярким  красным  цветом  сочетался  золотой
блеск. Я отполировал свой бронзовый панцирь так, что он стал гореть огнем.
Оружия в присутствии Царя Царей никому носить  не  позволяли.  Однако,  не
думая об этом, я прихватил свой кинжал, спрятав его  под  полой  хитона  -
настолько он сросся со мной.
   Приемы у Царя Царей проходили по строгому протоколу.  Все  утро  знаток
дворцовых  обычаев,   пожилой   перс,   руки   которого   тряслись   после
перенесенного удара, учил нас простираться учтиво перед  троном,  смотреть
на царя, правильно обращаться к нему. К счастью,  разговаривать  с  Дарием
предстояло не мне, а Кету.
   Нас повели к огромному приемному залу. Вход охранял целый отряд воинов,
блиставших золотом и серебром. У колоссальных двойных дверей  -  в  четыре
раза выше моего роста - вестники объявили о прибытии посольства.  Почетный
караул в золоченой броне выстроился и впереди, и позади нас, и  через  лес
обсидиановых колонн мы отправились  к  далекому  трону.  Нас  разглядывала
толпа  вельмож  в  великолепных  одеждах.  Ожерелья,  серьги  и   браслеты
придворных украшали изумруды, жемчуга и другие драгоценные  камни.  Кольца
эти люди носили на каждом пальце обеих рук - даже на больших.
   Идя к трону, я заметил уникальное изваяние - резчики  придали  слоновой
кости форму  фазана,  хвост  которого,  украшенный  драгоценными  камнями,
переливался  под  солнечными  лучами,  проникавшими  внутрь  через   проем
наверху.  На  великолепном  троне  сидел  человек,  невысокий  и  хрупкий.
Тяжелое, шитое золотом царское  одеяние  украшали  сверкающие  драгоценные
камни, в еще  большем  количестве  покрывавшие  массивный  золотой  венец.
Черная борода царя была завита, а ноги покоились  на  табурете,  ведь,  по
верованиям персов, он не должен касаться земли ногами.
   Возле подножия трона главный  вестник  шагнул  вперед  и  снова  громко
проговорил наши имена. По его знаку мы распростерлись перед великим царем.
Я счел это унизительным,  однако  решил,  что  хотя  бы  в  Парсе  следует
выполнять обычаи персов. Все во дворце, на мой взгляд, просто  кричало  об
упадке - тяжеловесная архитектура, примитивные почести и показное величие.
При дворе Филиппа показухи не  признавали,  знатные  македонцы  напоминали
скорее ватагу приятелей, собравшихся, чтобы обсудить цены на коней.
   -  Великий  царь,  Дарий  Кодоман,  повелитель  мира,  покоритель...  -
Глашатай несколько минут выкрикивал все титулы царя. Голос его был громок,
и каждый очередной титул он называл с драматической интонацией. Наконец он
благосклонно сказал нам:
   - Теперь можете подняться и узреть величие Царя Царей.
   Нам заранее запретили смотреть прямо на  Дария.  Я  поднялся  и,  глядя
влево, постарался увидеть его.
   Дарий III казался намного моложе  Филиппа,  хотя,  быть  может,  только
благодаря тому, что вел совершенно иную  жизнь.  Борода  Царя  Царей  была
настолько черна, что я счел ее крашеной. Во всяком случае, она была завита
и  напомажена  подобно  женским  кудрям.  Его,  видимо  напудренное,  лицо
казалось мне бледнее всех, какие я  видел  у  персов  прежде.  Он  как  бы
терялся на массивном троне из слоновой кости и тикового дерева, словно  бы
престол делали в расчете на более рослого человека...  Жесткие  и  тяжелые
одежды застыли коробом, и невозможно было понять, какое тело они скрывают.
Но я бы не удивился, узнав, что Дарий толст и пузат. Венец на  его  голове
был явно тяжелее боевого шлема.
   Царицы рядом с ним я не увидел. Во всем огромном зале не было ни  одной
женщины. Слева от царя сидели пожилые  мужчины  в  парадных  панцирях  или
придворных одеждах. Я решил, что это полководцы и советники царя.
   Чуть наклонившись к главному глашатаю, Дарий шепнул:
   - Пусть мой посол поведает, с чем явился.
   Вестник возвестил громким голосом:
   - Великий царь слушает своего посла.
   Я понимал перса столь же легко, как Филиппа или Демосфена. Почему  царь
обращался к Кету через глашатая? Ведь индус владел персидским языком. Я не
сразу догадался, что Царь Царей - персона слишком великая, чтобы  говорить
без посредника с каким-то послом или - о  ужас!  -  чтобы  позволить  тому
непосредственно обращаться к государю. Общаться с  царем  следовало  через
вестника.
   Низко склонившись, Кету поведал о том, что Филипп стремится к миру,  но
требует, чтобы греческим городам и островам Ионии предоставили свободу. Он
изложил условия македонцев самым дипломатичным языком, его  устами  Филипп
"покорно просил" и "смиренно желал" - там, где он на самом деле  предлагал
или требовал. Верховный глашатай повторял царю речь  Кету  почти  слово  в
слово, будто бы Дарий был глух или не желал слушать того, что говорилось.
   -  Объяви  послу  нашу  благодарность;  в  должное  время  он   получит
подобающий ответ, чтобы передать его царю македонцев.
   - Великий царь, славнейший из славных и щедрейший из щедрых, благодарит
своего  слугу  посла  и  в  должное  время  сообщит  ему  свое  мудрое   и
дружественное повеление для передачи македонскому царскому дому.
   Услышав  слово  "повеление",  я  едва  не  расхохотался   и   попытался
представить себе, как бы отреагировал на него Филипп.
   Царь еще что-то проговорил, обращаясь к глашатаю, который, повернувшись
ко мне, объявил:
   - Великий царь, мудрый государь и великий воитель хочет  узнать  имя  и
происхождение варвара, явившегося с послом.
   Я был удивлен:  царь  обратил  на  меня  внимание.  Поколебавшись  лишь
мгновение, я отвечал вестнику:
   - Меня зовут Орион, я служу Филиппу, царю Македонии.
   Должно быть, на Дария произвел впечатление мой рост, вероятно, Кету  на
это и рассчитывал. Персы - народ высокий, но среди них я не  видел  равных
себе. Царь и глашатай о чем-то пошептались, затем я услышал:
   - Ты македонец?
   - Нет. - Мне с трудом удалось спрятать ухмылку. - Я родом  из  племени,
покоренного македонцами.
   Глаза великого царя  округлились.  Я  внутренне  расхохотался,  заметив
прискорбную утрату величия у государя. Теперь я мог  надеяться,  что  царь
действительно поймет - сила Филиппа не в росте  его  воинов.  При  этом  я
невольно взглянул прямо на Дария. Наши взгляды на миг пересеклись,  и  он,
покраснев, потупился. В то же мгновение я понял, что передо мной трус. Нам
запретили смотреть ему в глаза не потому, что это могло пробудить  царский
гнев: царю просто не хватало отваги даже смотреть людям в глаза.
   Верховный глашатай отпустил нас, с поклонами мы отступили лицом к трону
на предписанное расстояние, а потом нам разрешили  повернуться  и  идти  к
выходу как положено людям.
   Но мы не ушли далеко. Возле огромных дверей воин-перс остановил нас.
   - Посол Свертакету, варвар Орион, следуйте за мной.
   Воин не был похож на перса, он был более смуглый и рослый, чем  хрупкие
разряженные придворные, главенствовавшие при дворе Дария.  Более  того,  в
Парсе я еще не видел такого; он мог сравниться со мной и весом, и ростом.
   Шестеро столь же рослых воинов зашли сзади, и он повел нас из приемного
зала под полуденное солнце.
   - Куда мы идем? - осведомился Кету.
   - Куда велено, - резко ответил воин.
   - Так куда же это? - продолжил расспросы Кету.
   - Здесь во дворце вас ждет один из рабов великого царя, тоже грек.
   - Откуда ты родом? - спросил я.
   Воин повернулся, одарив меня холодным взглядом.
   - Какая тебе разница?
   - Ты не похож на перса. Твоя речь звучит по-другому.
   Тем временем мы вышли на солнечный свет к мощеной  площади,  отделявшей
приемный зал от дворца.
   - Я родом из Мидии, с высоких гор, где поклонники старой веры еще  жгут
свои священные огни.  Мидийцы  некогда  покорили  Вавилон  и  создали  эту
великую империю.
   Голос его казался ровным и бесстрастным. И все же в  нем  чувствовалось
раздражение и затаенная обида.
   - Значит, ты из рода Кира Великого? - спросил  Кету,  причем  это  было
скорее утверждение, чем вопрос. - Века миновали  с  той  поры,  когда  Кир
основал Персидское царство.
   - Да. Сегодня  мидийцы  всего  лишь  одно  из  многих  племен,  которые
объединены в царство. Но мы служим  великому  царю,  наследнику  Кира.  Мы
служим и помним прошлое.
   Я усмотрел в этом еще один признак неурядиц в государстве. Похоже,  что
огромное Персидское царство прогнило  изнутри.  Быть  может,  Александр  в
конце концов и сумеет покорить Персию.
   Но все эти мысли немедленно вылетели из моей  головы,  когда  я  увидел
греческого раба, к которому привел нас мидиец.
   Это был Демосфен.
   - Незачем так удивляться, Орион, - сказал он. Афинянин сидел в  уютном,
мягком кресле. В дальнем углу роскошного помещения стояла рабыня.  Посреди
комнаты на столе я увидел огромную чашу  с  фруктами,  пузатый  серебряный
кувшин запотел от холодного вина. Облаченный в длинное  шерстяное  одеяние
темно-синего  цвета,  Демосфен  явно  неплохо  себя  чувствовал,  к   нему
вернулась прежняя самоуверенность. А возможно, он держался так потому, что
имел дело со мной, а не со вспыльчивым  Александром.  И  все  же  афинянин
поседел, его глаза беспокойно бегали под кустистыми бровями.
   - Ты знал,  что  я  получаю  золото  от  великого  царя,  -  проговорил
Демосфен, откидываясь назад в своем кресле.
   - Но я не знал, что ты его слуга.
   - Я служу Афинам, - отрезал Демосфен, - и демократии.
   - Неужели Царь Царей - сторонник демократии?
   Демосфен смущенно улыбнулся:
   - Великий царь поддерживает всех врагов Филиппа.
   - Значит, тебя изгнали? - спросил Кету.
   Улыбка грека сделалась мрачной.
   - Нет  еще,  но  друзья  Филиппа  усердно  добиваются,  чтобы  собрание
подвергло меня остракизму. Таков ваш царь: сулил  мир  и  дружбу,  а  сам,
подучив глупцов, нанес мне удар в спину.
   - Почему ты послал за нами? - спросил Кету.
   Словно бы вдруг вспомнив о вежливости, Демосфен указал на кресло:
   - Садитесь, устраивайтесь поудобнее.  Рабыня!  Принеси  чаши  для  моих
гостей.
   Кету сел. Я подошел к окну и посмотрел вниз. В очаровательном дворцовом
садике трудились оборванные темнокожие рабы. Открылась дверь, из нее вышел
мидиец со своими шестью сотоварищами.
   - Почему ты призвал нас? - повторил я вопрос Кету.
   - Теперь я  советник  великого  царя...  Как  здесь  говорят,  ухо  его
обращено ко мне. Дарий  хочет  знать  мое  мнение.  И  я  должен  услышать
предложения Филиппа из уст самого посла Царя Царей.
   - Тогда я здесь не нужен, - сказал я.
   - Нет, у меня и для тебя есть дело, - проговорил Демосфен.
   - А именно?
   - Сначала я поговорю с послом.
   Рабыня принесла чаши, разлила вино... Холодное и терпкое,  оно  тем  не
менее согрело меня.
   Кету повторил предложения и  требования  Филиппа  практически  слово  в
слово.
   - Этого я и ожидал, - нервно моргнув, пробормотал Демосфен, когда посол
закончил речь.
   - Что ты посоветуешь Царю Царей? - спросил Кету.
   - Об этом я скажу только самому Дарию, а не тебе, - отвечал афинянин  с
прежней надменностью. - Ты узнаешь о решении Царя Царей, когда он  захочет
этого.
   Я решил, что, пожалуй, догадываюсь, какой совет  даст  Дарию  Демосфен:
острова и города не отдавать, но в войну  не  вступать.  Демосфену  нужно,
чтобы Филипп начал  войну,  тогда  он  скажет  своим  афинянам,  что  царь
Македонии - варвар, который желает утопить в крови целый мир.
   Демосфен посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли.
   - Ты не любишь меня, так ведь, Орион?
   - Я служу Филиппу, - отвечал я.
   - Ты думаешь, что я предаю Афины? И всех греков?
   - Я думаю, что, как бы ты ни убеждал себя в обратном, служишь  ты  Царю
Царей.
   - Правильно! - Он вскочил на ноги  и  повернулся  ко  мне  лицом.  -  Я
наймусь на службу к самим фуриям и хаосу, если только  это  будет  полезно
Афинам.
   - Но ты сказал, что Афины более не прислушиваются к твоему  голосу,  не
нуждаются в твоих советах.
   - Это не важно. Беда демократии в том и состоит, что  людей  так  легко
можно сбить с толку, направить по ложному пути.
   - Понятно. Демократия хороша, пока люди делают то,  что  ты  хочешь.  А
когда они голосуют против тебя, то ошибаются.
   - Но в основном люди глупы, - сказал Демосфен. - А стаду нужен  пастух,
который знает, что делать.
   - И это демократия? - спросил я.
   - Пусть люди думают что хотят, но я служу Афинам и демократии!  И  буду
использовать на благо своего дела и Царя Царей, и  рыбу  морскую,  и  птиц
небесных,  если   они   помогут   мне   сразиться   с   Филиппом   и   его
незаконнорожденным сыном.
   Я улыбнулся:
   - У тебя был шанс сразиться с ним при Херонее.
   Укол ни в малой степени не задел его.
   - Я политик, Орион, а не воин.  Я  понял  это  при  Херонее.  И  теперь
сражаюсь более привычным мне способом. Но я еще одолею Филиппа!
   - А я - воин, а не политик, - отвечал я. - Но  хочу  задать  тебе  один
вопрос: какая власть безопаснее для Афин с их  разлюбезной  демократией  -
великого царя или Филиппа?
   Он расхохотался:
   - Да, ты не политик. Ты видишь мир или черным, или белым.
   - Я жду ответа.
   - Великий царь оставит в покое Афины и прочие греческие  города,  когда
исчезнет угроза, которую представляет Филипп. Дарий  хочет,  чтобы  города
Ионии оставались в его империи. И пусть будет так -  зато  Афины  сохранят
свободу.
   В разговор вступил Кету:
   - Это сама сущность  политики:  чтобы  что-то  получить,  нужно  что-то
отдать. Раздавай и принимай - милости, дары... даже города.
   - Аристотель  говорил  мне,  -  сказал  я,  -  что  Персидское  царство
неминуемо поглотит всю Грецию. Афиняне сделаются подданными великого царя,
как жители Эфеса и других ионийских городов.
   Демосфен нахмурился:
   - Аристотель - македонец.
   - Ты не прав, - возразил Кету.
   - Ну и что? - пожал плечами Демосфен. -  Его  родной  город  уже  давно
входит в состав Македонии.
   - Ну и что ты скажешь о мнении Аристотеля? - спросил я. - Если он прав,
то помощью царю Персии ты готовишь гибель своей демократии.
   Демосфен прошелся по комнате к окну и обратно, а потом ответил:
   - Орион, я пока могу еще выбирать между Филиппом и персами. Филипп  уже
у ворот Афин. А Дарий в нескольких месяцах пути от  города.  Как  голодный
волк, македонец поглотит нас одним глотком.
   - Но пока он оставил Афины в покое, - сказал Кету. - Он не стал вводить
свое войско в город, не потребовал власти над ним.
   - Ему это не нужно. Сейчас он продвигает к власти афинян, которых купил
золотом и серебром. Он пользуется нашей демократией  в  своих  собственных
целях.
   - Но он не стал разрушать ее,  -  отвечал  я.  -  А  сохранит  ли  твою
демократию Царь Царей, если окажется на месте Филиппа?
   - Он еще не на месте Филиппа!
   - Рано или поздно так и будет, если верить словам Аристотеля.
   Демосфен всплеснул руками:
   - Так мы ни до чего не договоримся. - Он повернулся  к  Кету:  -  Посол
Свертакету,  я  обдумаю  условия,  выдвинутые   Филиппом,   и   дам   свои
рекомендации Царю Царей. Ты можешь идти.
   Я шагнул к двери.
   - Останься, Орион, - сказал Демосфен, - я должен тебе кое-что сказать.
   Кету посмотрел на меня,  поклонился  Демосфену  и  покинул  комнату.  Я
решил, что почетный караул повел  его  к  помещению,  отведенному  нам  во
дворце. Громко хлопнув в ладоши, так что присевшая в углу рабыня вскочила,
Демосфен сказал:
   - Ты тоже уходи! Ступай, оставь нас!
   Она заторопилась к двери.
   - Закрой за собой дверь!
   Она выполнила его приказ.
   - Ну хорошо, - сказал я. - Чего ты хочешь от меня?
   - Это не он, Орион, - произнес кто-то за моей спиной. - Я хочу с  тобой
поговорить.
   Я обернулся и  увидел  Золотого  Атона,  самоуверенного  бога,  который
создал меня. Он весь сиял: и идеальное лицо, и тело, столь  же  крепкое  и
могучее, как мое собственное, испускали золотой блеск. Атон был облачен  в
одежды снежной белизны, отделанные золотом. Мгновение назад его в  комнате
не было.
   Посмотрев на Демосфена, я заметил, что афинянин застыл подобно каменной
статуе.
   - Не тревожься, - сказал Золотой. - Он не увидит нас и не услышит. -  И
улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы.  Он  казался  похожим  на  постаревшего
Александра -  настолько,  что  мог  быть  его  отцом.  Это  открытие  меня
потрясло.



        "21"

   - Вижу, ты узнал меня, - проговорил Атон с довольной улыбкой.
   - А где Аня? - спросил я.
   - Афина, - поправил он. - Здесь, и сейчас ее называют Афиной.
   - Где она? Здесь?
   - Аня скоро появится здесь на короткий  миг,  -  ответил  он,  перестав
улыбаться. - Недалеко отсюда... На горе Арарат. Ты знаешь, где это?
   - Да!
   - Аня хочет встретиться  с  тобой,  но  может  пробыть  на  горе  очень
недолго. Так что лучше не опаздывай, если тоже хочешь увидеть ее.
   - Когда?
   - Она появится  на  вершине  Арарата  через  пять  недель  по  здешнему
времени,  если  считать  от  сегодняшнего  заката.  Хотя  мне  по-прежнему
непонятно, почему она продолжает за тебя волноваться.
   - Можешь доставить меня туда?
   Он покачал головой:
   - Орион, я твой создатель, но не слуга и не кучер.
   - Но через пять недель... Арарат так далеко.
   Он пожал плечами:
   - Все зависит от тебя  самого,  Орион.  Если  ты  действительно  хочешь
увидеть ее, то будешь там вовремя.
   Я вскипел гневом:
   - Опять  твои  детские  игры?  Выдумал  еще  одно  испытание...  Хочешь
посмотреть, как твое создание будет прыгать в новый обруч?
   - Мне не до игр, Орион. - Его лицо сделалось жестким и мрачным. -  Увы,
все это слишком серьезно.
   - Тогда скажи мне наконец, что происходит? - потребовал я.
   С преувеличенным негодованием Атон отвечал:
   -  Считай,  что  ты  сам  виноват  в  этом,  смертный.  Аня   принимала
человеческое обличье, потому что тревожилась за тебя, а потом поняла,  что
ей нравится быть человеком. Она даже думает, что любит тебя,  как  это  ни
странно.
   - Да, она любит меня, - проговорил я, пытаясь этими словами  подбодрить
себя.
   -  Тешь  себя,  если  тебе  приятно,  -  фыркнул  Золотой.  -  Но   Ане
человеческое тело  показалось  настолько  привлекательным,  что  и  другие
создатели заинтересовались. Вот и мы с  Герой  отправились  в  эту  эпоху,
чтобы затеять новую игру в царей и императоров.
   - Ты и Гера?
   - Неужели это волнует тебя, Орион? Признаюсь, однако, что  человеческие
страсти могут приносить... удовольствие, временами даже изрядное.
   - Гера хочет, чтобы сын, которого она родила Филиппу, сделался владыкой
мира.
   - Она родила Филиппу? - Атон расхохотался. - Не будь глупцом, Орион.
   - Так это ты отец Александра?
   - Как  я  уже  сказал,  Орион,  человеческие  страсти  могут  приносить
удовольствие, и не только физическое, а, скажем, такое,  которое  получает
стратег, двигающий армии, словно шахматные фигурки, направляющий  политику
разных стран... Волнующее занятие.
   - И что же нужно тебе от меня? - спросил я.
   - Ты участвуешь в игре, Орион, как  одна  из  моих  шахматных  фигур...
Пешка, конечно.
   -  Гера  утверждала,  что  континууму  угрожает  небывалая  беда.   Она
говорила, что в опасности все творцы.
   Снисходительная улыбка на устах Золотого померкла.
   - Все это твоя вина, - повторил он. - Твоя и Ани.
   - Как так?
   - Вы приняли человеческое обличье и живете человеческой жизнью. Фу!
   - Но ты тоже принял человеческое обличье, - сказал я.
   - Потому что это доставляет мне удовольствие, Орион. Перед тобой  всего
лишь иллюзия. - И фигура Атона, замерцав, расплылась перед моими  глазами,
превратившись в сферу, сверкавшую ослепительным золотым блеском. Я не  мог
смотреть на это подобие солнца. Мне даже пришлось прикрыть руками лицо, но
и сквозь ладони я ощущал свирепый жар.
   - Видишь, как мне трудно  разговаривать  с  тварью,  находясь  в  своем
собственном облике, - отвечал он, отводя мои  руки  от  глаз.  Атон  снова
сделался человеком.
   - Я... понял.
   Он вновь захохотал:
   - Это тебе только кажется, Орион. Ты не можешь осознать даже миллионную
долю истины. Твой мозг не способен к восприятию ее.
   - Итак, ты утверждаешь, что через пять недель Аня будет на  Арарате,  -
уточнил я, погасив в себе гнев.
   - Через пять недель... на закате, на самой вершине горы.
   - Я буду там.
   Он кивнул:
   - Будешь ли там или нет, это ничего не решает. Аня явно  беспокоится  о
тебе. Но, скажу тебе откровенно, наша задача станет много легче, если  она
наконец забудет тебя.
   - Но она этого не хочет, так ведь?
   - Увы, нет. - Он скривился. - Ну что ж, я передал послание. А теперь  у
меня есть собственные дела.
   Очертания фигуры Атона начали таять.
   - Подожди! - Я протянул руку, чтобы остановить его. Рука  моя  пронзила
пустоту.
   - Что такое? - спросил он нетерпеливо, почти исчезнув.
   - Почему я попал в это время? Что я должен здесь совершить?
   - Ничего, совсем ничего,  Орион.  Но,  как  всегда,  ты  умудрился  все
запутать и здесь.
   Он исчез, словно задутый ветром язычок пламени над свечой.
   Демосфен шевельнулся и ожил. Он нахмурился, глядя на меня:
   - Ты все еще здесь, Орион? А я думал, что ты ушел вместе с послом.
   - Ухожу, - ответил я и добавил,  обращаясь  к  себе:  -  Немедленно  на
Арарат.
   Проще и быстрее путешествовать одному. Я знал, что не смогу  прихватить
с собой македонских воинов, даже если захочу этого. Они обязаны  проводить
Кету назад в Пеллу, как только  Дарий  решит  дать  ответ  на  предложение
Филиппа. Предполагалось, что я должен оставаться с ними, однако теперь мне
предстояло заняться более важным делом. Мне нужно попасть на Арарат, а это
значило, что мне придется  нарушить  присягу,  данную  македонскому  царю,
каким-то образом выбраться  из  Парсы,  миновав  всех  воинов,  охранявших
город-дворец Царя Царей.
   Словом, ночью я украл лошадь - точнее, двух - из  тех,  на  которых  мы
въехали в Парсу, - прямо из конюшни, где размещались  наши  кони.  Сделать
это было не сложно,  мы  каждый  день  ухаживали  за  лошадьми,  и  конюхи
привыкли к нам. Двое разбуженных  мной  мальчишек  лишь  слегка  удивились
тому, что воин решил поупражняться в верховой езде  при  свете  луны.  Они
вновь спокойно устроились на своих  соломенных  ложах,  когда  я  пообещал
самостоятельно позаботиться о животных и отказался от помощи.
   Ведя коней в поводу, я направился к воротам дворца. Стражи скорее  были
обязаны не впускать во дворец, чем не выпускать из него. Но  меня  все  же
остановили.
   - Куда ты собрался, варвар? - спросил старший.  Их  было  четверо,  еще
несколько стражей находились в караулке, пристроенной к стене дворца.
   - Такой ночью приятно проехаться, - отвечал я непринужденно.
   - За конюшней есть место для упражнений, - сказал перс. В лунном  свете
лицо его казалось холодным и жестким. Остальные три стража, как и он, были
вооружены мечами. Я заметил, что к стене прислонено несколько копий.
   - Я хочу выбраться из города, чтобы хорошенько размяться.
   -  По  чьему  приказу?  Ты  не  имеешь  права  выехать  из  дворца  без
разрешения!
   - Я - гость великого царя, - сказал я. - Разве  я  не  вправе  оставить
дворец?
   - Тоже мне  гость!  -  Воин  откинул  голову  и  расхохотался.  Примеру
старшего последовали и остальные.
   Я вскочил на спину ближайшего коня и послал животное  в  галоп,  прежде
чем они осознали, что происходит. Поводья второго коня оставались в  руке,
и он последовал за мной.
   - Эй! Остановись!
   Я припал к шее коня, ожидая услышать свист летящего копья. Но если  они
и пытались попасть в меня, им это  не  удалось,  и  я  выехал  на  широкую
мощеную улицу Парсы, которая вела к городской стене.
   Я знал, что никто не успеет предупредить стражу у ворот,  но  не  хотел
тратить время на разговоры. Городские ворота оказались  не  заперты,  и  я
отправился  к  ним.  Заслышав  цокот  копыт,  дремавшие  стражники  начали
поднимать головы. Ворота были чуть приоткрыты, но мне хватило бы  и  щели,
чтобы оставить город, прежде чем створки захлопнутся за  мной.  Успех  мне
принесла стремительность, с какой я рванулся  вперед.  Поначалу  стражники
застыли, не зная, что делать, а потом уже не могли  остановить  меня.  Они
кричали. Один даже встал на моем пути и замахал руками,  пытаясь  испугать
лошадей.  Но  те  неслись  вперед,  закусив   удила,   и   не   собирались
останавливаться. Он едва успел отпрыгнуть в сторону, и  кони  метнулись  в
ворота, выходившие на широкую, поросшую кустарником равнину.
   Я не думал, что меня станут преследовать, но все  подгонял  лошадей  до
гребня первого невысокого холма за городскими  стенами.  Там  я  торопливо
пересел на второго коня и поскакал дальше.
   К утру я уже оказался в горах и, посмотрев назад, увидел  город,  четко
вырисовывавшийся на фоне утеса. Дорога была пустынна,  одна  лишь  повозка
плелась к тем самым воротам, через которые я выехал из Парсы.
   Так я оказался на воле - свободный и голодный.
   Так я превратился в разбойника, всеми преследуемого нарушителя  закона.
Впрочем, трудно сказать, что меня преследовали. Земли Персидского  царства
были  обширны,  воины  Царя  Царей  держались  поближе   к   городам   или
сопровождали караваны. Таким образом, мне следовало опасаться только таких
же разбойников, как я.
   Первые  несколько  дней  мне  было  почти  нечего  есть.  Я   ехал   на
северо-запад, прочь от Царской дороги, в сторону Арарата. В здешних землях
мало кто жил. Урожаи с обрабатываемых участков возле Парсы,  конечно,  шли
только в город. Чем дальше я отъезжал от  Парсы,  тем  меньше  становилось
людей и еды.
   Коням хватало жалкой растительности. Но когда  урчание  в  моем  животе
сделалось громким, я понял, что и мне придется довольствоваться  тем,  что
предоставляет земля. По крайней мере какое-то время. Белок и  змей  трудно
назвать деликатесами, но первые несколько дней  они  вполне  удовлетворяли
меня.
   А потом я встретил крестьян, гнавших в Парсу стадо. Я хотел  заработать
пищу, но они явно не нуждались в услугах незнакомца  и  преспокойно  могли
самостоятельно справиться со своими нехитрыми  делами.  К  тому  же  чужак
всегда вызывает подозрения. Поэтому я дождался ночи.
   Они выставили одного караульщика  -  скорее  чтобы  стеречь  скот,  чем
защищаться от разбойников. Селян сопровождали собаки, и, как только взошла
луна, я зашел против  ветра  и  проскользнул  мимо  псов.  Прежние  навыки
охотника  вернулись  ко  мне  сразу  же,  как  только  в   этом   возникла
необходимость. Но по моей ли воле? Может быть, Аня или кто-то  из  творцов
снял замок с этой части моей памяти?
   Я направился к повозке, возле которой крестьяне готовили еду.  Под  ней
оказался пес. При моем приближении он грозно заворчал. Я замер, гадая, что
делать. И тут вдруг открылась другая часть моей памяти, и я вспомнил,  как
давным-давно,  еще  перед  ледниковым  периодом,  неандертальцы  управляли
животными с помощью телепатии.
   Я закрыл глаза и представил себе пса, ощутил его страх и голод.  Увидел
себя самого глазами собаки - на фоне звездного неба темный странный силуэт
незнакомца, который имел запах совершенно иной, чем хозяин  и  его  родня.
Мысленно я успокоил пса, похвалил его за верность, заставил его  поверить,
что мой запах знаком ему... Он  успокоился  настолько,  что  вылез  из-под
фургона и дал мне погладить себя.
   Я спокойно порылся в припасах крестьян, взял лук, сушеную зелень и пару
яблок. Мясо мне нетрудно было добыть самому,  но  я  отрезал  кусок  сырой
говядины от туши, подвешенной внутри фургона, и дал его псу. Всякое доброе
деяние заслуживает вознаграждения.
   К утру я был уже далеко от их лагеря и жарил на палке ящерицу с  луком.
Потом я повернул на северо-запад. Дважды я совершал набеги на крестьянские
хозяйства, их было мало в этой полупустынной горной стране, но речки текли
повсюду, и на их берегах стояли деревеньки, возле которых были  разбросаны
отдельные незащищенные хозяйства. Сами деревни  были,  конечно,  ограждены
стенами.
   Обычно днем люди находились в полях. Войны в  этих  краях  не  было,  а
разбойники чаще нападали на города или караваны, где  имелась  возможность
поживиться золотом или другими ценностями. Ну а я добывал себе пропитание.
Оставив коней где-нибудь в надежном укрытии среди  кустов  и  деревьев,  я
направлялся к сельскому дому. Их строили из высушенных на солнце  земляных
кирпичей, крыли не ободранными от коры ветвями, а потом  стены  обмазывали
глиной. Я врывался в хижину с  мечом  в  руке,  женщины  и  дети  начинали
вопить, а потом убегали. Я забирал всю пищу, которую находил.  Прибегавшие
с полей мужчины уже не заставали меня.
   "Эх ты, могучий воин, - говорил я себе после каждого из  этих  дурацких
набегов. - Связался с детьми и женщинами".
   А потом я нарвался на настоящих разбойников.
   Дорога поднималась, и над горизонтом  я  уже  видел  невысокие  облака,
которые могли висеть и над озером Ван. Если озеро действительно было  там,
выходило, что я проделал половину пути до своей цели и у  меня  оставалось
еще две недели на то, чтобы преодолеть остаток пути.
   Остановившись на ночлег в низине, я развел большой костер. Ночи в горах
были холодны, однако сухой  хворост  попадался  мне  в  изобилии.  Я  доел
последнюю свою добычу и завернулся в плащ, готовый уснуть. Пройдут еще две
недели, и я увижу Аню, если только Атон сказал мне правду. Но что, если он
просто одурачил меня, как прежде попыталась Гера?
   Все же у меня не было выбора:  приходилось  мчаться  вперед.  Если  она
может оказаться на Арарате, значит, и я должен прийти туда.
   Я уже засыпал,  когда  ощутил  присутствие  чужаков.  Разбойников  было
больше десятка. Крадучись они приближались к моему костру.
   Я всегда клал свой меч рядом. Взявшись за рукоять, я сел, сбросив  плащ
с  плеч.  Разбойников  оказалось  четырнадцать;  они  прятались,  стараясь
остаться незамеченными. Все при оружии... Их было слишком много  даже  для
меня.
   - Можете подойти и погреться, - сказал  я.  -  А  то  гремите  камнями,
уснуть не могу.
   Один из них приблизился к костру настолько,  что  я  видел  его  вполне
отчетливо. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, над неряшливой седой
бородой которого я увидел шрам на левой щеке... Он  носил  черную  кожаную
куртку, потертую и грязную, и держал железный меч в правой руке.  Хотя  на
голове разбойника не было шлема, он напоминал воина... Бывшего воина.
   - У меня нечего красть, - сказал я, все еще сидя, и понял, что эти люди
меня охотно прирежут ради двух  коней.  Они  медленно  подвинулись  ближе,
окружая кольцом костер.
   - Кто ты? Что делаешь здесь?
   - Мое имя Орион, я направляюсь к Арарату.
   - К Священной горе? Зачем?
   - Он у нас паломник, -  объявил  другой  разбойник,  в  черной  кожаной
безрукавке.
   - Паломник, - согласился первый.
   - Ты прав, - сказал я, опуская меч и вставая.
   - Орион-паломник? - В жестком голосе слышалось сомнение.
   - А как твое имя? - спросил я.
   - Я Гаркан-разбойник, а это мои люди.
   Я ответил:
   - А я думал, ты Гаркан-солдат.
   Он отвечал, горько улыбнувшись, отчего шрам на его щеке искривился:
   - Некогда  мы  были  воинами.  Очень  давно.  Великий  царь  больше  не
нуждается в нас, и мы должны сами добывать пропитание.
   - Ну, воины или разбойники, смотрите - у меня нет  ничего  такого,  что
можно отобрать.
   - А пара великолепных коней?
   - Они нужны мне, чтобы добраться до Арарата.
   - Твое паломничество закончится здесь, Орион.
   Четырнадцать  против  одного,  справиться  невозможно.   Но   я   решил
попытаться затеять поединок. В таком случае у меня появлялся шанс.
   - Хорошо, поспорим, -  сказал  я,  стараясь,  чтобы  голос  мой  звучал
непринужденно.
   - О чем?
   - Выбери двух своих лучших людей, я буду биться  с  ними  одновременно:
если победят они, бери моих коней. А если нет - отпустите меня с  миром  и
лошадьми.
   - Паломник, который хочет сразиться...  Какому  богу  ты  поклоняешься,
паломник, Мардуку? Или, может, Шамашу? Кому же?
   - Афине! - сказал я.
   - Бабе! - восхитился один из мужчин.
   - Греческой! - Все начали хохотать.
   Даже Гаркан ухмылялся, глядя на меня:
   - И какое же оружие предпочитает твоя богиня? Прялку?
   Они захохотали.
   Я отбросил меч.
   - Справлюсь и без него.
   Смех резко оборвался. Я прочитал по лицам разбойников  их  мысли:  "Или
безумец, или действительно служит богине".
   - Ну хорошо, паломник, - сказал Гаркан, поднимая меч. - Посмотрим,  что
ты сумеешь сделать.
   - Кто будет тебе помогать? - спросил я.
   Ухмылка вернулась на его лицо.
   - Зачем? Я ни в чьей помощи не нуждаюсь.
   Левой рукой я перехватил руку Гаркана  с  мечом,  прежде  чем  он  смог
шевельнуться, правой уцепился  за  его  пояс  и  дернул  вверх.  С  воплем
разбойник взлетел над моей головой, и я бросил его на землю с такой силой,
что он выронил меч и болезненно охнул.
   Остальные стояли, широко раскрыв глаза и распахнув рты.
   Гаркан, морщась, поднялся на ноги.
   - Зосер, Минаш, возьмите его.
   Передо мной были опытные бойцы. Они  осторожно  наступали  с  мечами  в
руках, один слева, другой справа.
   Я сделал выпад влево, нырнул вправо, прокатившись по земле, сбил Минаша
с ног, быстро извернувшись, вырвал меч из его  руки,  разбойник  взвыл  от
боли. Зосер уже занес над моей головой свой меч. Еще  стоя  на  колене,  я
отразил его удар оружием Минаша и затем сбил Зосера с ног,  нанеся  ему  в
живот прямой удар левой. Он тяжело упал на спину, и я царапнул  его  горло
острием меча, а потом повернулся и то же самое сделал с Минашем.
   -  Значит,  ты  можешь  справиться  с  троими  одновременно?  -  мрачно
улыбнулся мне Гаркан, и, прежде чем я мог ответить, он продолжил:  -  А  с
четырьмя? Десятью? Двенадцатью?
   У меня сложилось впечатление, что он далеко не глуп.
   - Ты согласился на сделку, - сказал я.
   - Это не все. Тебе придется принять мои условия, -  отвечал  он.  -  Мы
направляемся к землям, лежащим вокруг  озера  Ван.  Там  больше  поживы  и
меньше воинов царя, которые мешают нам. Тебе нужно в ту же  сторону;  пока
мы не достигнем озера, ты - один из моих людей. Согласен?
   - Я предпочитаю ехать один. Мне нужно попасть туда побыстрее.
   - Не быстрее нас!
   Условия были ясны. Приходилось сопровождать Гаркана и его людей,  чтобы
не быть убитым из-за пары коней.
   - Но только до озера Ван, - проговорил я.
   - Согласен! - ответил он, и мы пожали друг другу руки, скрепляя сделку.
   Они продвигались не столь быстро, как мог бы я двигаться в одиночестве,
но все же торопились. Шайку Гаркана преследовали воины царя, и  разбойники
скакали, словно за  ними  гнались  бесы.  Я  же  мчался,  как  будто  меня
призывала богиня.



        "22"

   Гаркан поведал мне, что, когда новый царь восходил на  трон,  в  стране
всегда начиналась смута. Дарий III сделался властелином  чуть  более  года
назад. И прежде всего  своей  царственной  дланью  отправил  на  тот  свет
великого визиря, отравившего его предшественника и теперь отводившего царю
роль пешки. Дарий не пожелал, чтобы им управляли. И все же многие  племена
огромного Персидского  царства  немедленно  восстали,  стараясь  вырваться
из-под  власти   царя,   прежде   чем   он   наберется   сил,   а   народ,
правительственные чиновники и  войско  в  полной  мере  подчинятся  своему
владыке.
   - Мы родом из Гордиума, - поведал мне Гаркан по дороге на север.
   День выдался  пасмурный,  с  увенчанных  снегом  вершин  веяло  ледяным
холодом.
   - Повелитель Гордиума владеет ключом ко всей Малой  Азии,  -  продолжил
он. - Наш князь восстал против Дария, решив, что при удаче может сам стать
Царем Царей.
   - Он ошибся? - предположил я.
   - Да. Это стоило ему жизни, - мрачно ответил Гаркан.
   Великий царь собрал войска из  дальних  областей,  воинов  из  Бактрии,
диких  горцев  из  Согдианы,  парфянских   конников   и   даже   греческих
гоплитов-наемников.
   - Их было в десять раз больше, - сказал Гаркан. Потом он провел пальцем
по шраму на щеке. - Вот там я и заработал этот шрам. Нам еще повезло, что,
бежав, мы сохранили свои жизни.
   - А что случилось с Гордиумом?
   Он помедлил какое-то мгновение, словно бы перед его глазами  замелькали
болезненные воспоминания. Кони шагали, принюхиваясь к влажному ветру.
   - Что обычно случается со взятым городом? Они сожгли дома, изнасиловали
женщин, перебили половину жителей,  а  детей  продали  в  рабство.  Нашего
князя, заковав в цепи, забрали в Сузы. Я слышал,  что  его  казнили  целую
неделю.
   - А как твоя собственная семья?
   - Все погибли. Все. Быть может, дети спаслись, но тогда они в рабстве.
   Незачем было расспрашивать, бередя рану, которую Гаркан прежде скрывал.
   - У меня было двое детей: сын  и  дочь,  ему  -  восемь,  ей  -  шесть.
Последний раз я видел их за день до падения города, с тех пор  прошел  уже
целый год.
   Я кивнул, и он продолжал:
   - Потом, ночью, раненный, я пробрался в город. Жена моя мертвой  лежала
на пороге дома... Мать оказалась неподалеку. Эти мерзавцы изнасиловали  их
обеих, затем убили. Половина города пылала. Люди царя  забирали  все,  что
могли унести. Моих детей дома не оказалось.
   Я вспомнил, как Филипп поступил  с  Афинами...  с  Перинфом  и  прочими
городами, которые он брал в битве или дипломатической  хитростью.  А  этот
Демосфен и персы еще смели называть его варваром и зверем.
   - Я убежал в горы и встретился там с теми,  кто  сумел  сделать  то  же
самое. Так собрался наш маленький отряд, все мы прежде были воинами.
   - И все здесь из Гордиума?
   - По большей части. Двое из Каппадокии. Один из Сарсиса, это в Лидии.
   Теперь все они стали разбойниками, которые вынуждены спасаться от мести
Царя Царей. Превратились во всеми гонимых хищников. И я был таким же,  как
они.
   Чем дальше мы уходили на север, тем большее расстояние отделяло нас  от
царских воинов. Но чем дальше уводила нас дорога,  тем  меньше  попадалось
добычи. Наконец мы подъехали к озеру; домики поселян гнездились в  долинах
между горными хребтами, здесь  были  деревеньки  и  торговые  города...  и
путники на дорогах.
   На них мы и набросились. Чаще всего нам попадались купцы, которые везли
различные товары: шелка,  драгоценные  камни,  пряности  и  вино.  Караван
конечно же сопровождала охрана, но мы рубили воинов,  не  зная  пощады,  и
забирали столько ценностей, сколько могли унести.
   Сначала мне казалось, что я не смогу убивать  людей,  виновных  лишь  в
обладании добром,  которое  желали  получить  разбойники.  Но  звон  мечей
пробуждал в моей крови жажду боя, и я бился, как бывало при Трое, Иерихоне
и в тысяче других мест.
   Жажду эту мой творец Золотой заложил в мои гены, в мой  мозг.  Убийство
не радовало меня, но боевому восторгу я не мог противиться.
   Когда все кончалось и угасал  кровожадный  порыв,  я  вновь  становился
самим собой и, испытывая к себе отвращение, смотрел на тела убитых.
   - Зачем тебе красивые одежды и изысканные драгоценности?  -  спросил  я
однажды у Гаркана, уводившего вереницу  нагруженных  ослов  от  мертвецов,
которых мы бросили возле дороги.
   - Мы продадим их или выменяем на что-нибудь.
   - Разве люди станут иметь дело с разбойниками? - удивился я.
   Гаркан горько усмехнулся:
   - Люди готовы кататься в коровьем навозе, если это принесет им доход.
   Он говорил правду: мы продали  все  награбленное,  даже  мулов,  уже  в
ближайшем селении.  Гаркан  послал  вперед  человека,  чтобы  предупредить
жителей о нашем прибытии. И когда мы въехали на грязную площадь  в  центре
ничтожного селения, селяне и торговцы вместе с женами сразу обступили  наш
обоз. Они выбирали из нашей добычи то, что им было  по  вкусу,  предлагали
вино, хлеб и фрукты за шелка, золотые чаши и пышное руно горных коз.
   Впрочем, я заметил,  что  Гаркан  не  стал  выкладывать  драгоценности,
взятые из шкатулок и сундуков мертвых купцов или снятые с их мертвых тел.
   - У них нет монет, Орион. Камни мы продадим в городе купцу, у  которого
есть золотые и серебряные монеты.
   - А зачем тебе золотые или серебряные монеты?
   - Для моих детей, Орион. Если они еще живы, значит, следы  их  придется
искать на невольничьих рынках Арбелы, Трапезунда или  какой-нибудь  другой
гавани. Я хочу отыскать их и выкупить на свободу.
   Я усомнился в том, что всей его  жизни  хватит,  чтобы  отыскать  двоих
детей на просторах огромного царства. Мы уже приближались к озеру  Ван,  и
воды его блестели  полоской  серебра  под  заходившим  солнцем  далеко  на
горизонте. Все внимание Гаркана было приковано к каравану, следовавшему по
изгибам дороги под гребнем, на котором мы остановились.
   Караван  производил  впечатление:  я  насчитал  тридцать  семь   ослов,
груженных товаром;  шестнадцать  повозок,  запряженных  быками,  громыхали
следом. Сопровождали его больше двадцати  воинов,  вооруженных  копьями  и
мечами, щиты их были заброшены за спины, бронзовые шлемы горели на солнце.
   - Крезово богатство, - буркнул Гаркан, зная, что снизу  нас  не  смогут
увидеть благодаря невысоким деревьям и кустам, скрывавшим нас.
   - И охрана под стать ему, - проговорил я.
   Он мрачно кивнул:
   - Ночью. Когда они уснут.
   Я согласился - ничего лучшего все равно не удалось бы придумать;  потом
посмотрел в жесткие темные глаза разбойника и сказал:
   - Это наш последний совместный набег, Гаркан. Завтра  я  отправляюсь  к
Арарату.
   - Если только мы останемся завтра живы, паломник, - глядя мне  прямо  в
глаза, ответил он.
   Караванщики не были дураками.  На  ночь  они  расставили  свои  повозки
квадратом и поместили на них стражу. Все  прочие  спали  внутри  квадрата,
возле четырех больших костров.  Лошади  и  ослы  были  согнаны  в  наскоро
сооруженный загон возле ручья, извивавшегося вдоль дороги.
   У Гаркана имелся военный опыт, о чем можно было судить по тому, как  он
планировал  атаку  и  отдавал  отрывистые,  уверенные  приказы.  Нас  было
пятнадцать, их - почти пятьдесят. При таком  численном  превосходстве  нам
оставалось только рассчитывать на внезапность.
   Среди  людей  Гаркана   имелись   два   лучника-каппадокийца,   которым
предстояло сразить двух ближайших к нам стражей,  пустив  стрелы  на  свет
костров.
   - Они стреляют, и мы нападаем, - приказал предводитель разбойников.
   Я кивнул. Пробираясь во тьме через рощицу к месту,  где  остались  наши
лошади, я подумал, что мне снова придется убивать ни в  чем  не  виноватых
людей, незнакомцев, которые погибнут лишь потому, что мы хотим отобрать их
добро.
   Я подумал о Кету и его наставлениях. Как это просто - ничего не желать.
Я расхохотался, но потом вспомнил, что он рассказывал мне о старых  богах,
которым индусы поклонялись до Будды. К тому же, если все люди возрождаются
после смерти, какая разница, убью я их сейчас или нет?
   Но как он говорил мне? Не так ли звучали  слова  Кришны  в  той  мудрой
поэме: "Ты плачешь о тех, кто не ведает слез... Мудрый горюет о  тех,  кто
жив. Но он не горюет о тех, кто умер, потому что пройдет  жизнь  и  минует
смерть".
   Я уговаривал себя, ведя своего коня по темной тропе к  вершине  гребня,
что просто помогаю этим людям обрести новые жизни.
   Подобно хорошему полководцу, Гаркан  внимательно  обследовал  местность
при дневном  свете.  Неслышными  призраками  мы  скользили  вдоль  вершины
гребня, а потом осторожно повернули коней к тропе, которая, как он заметил
раньше, спускалась к дороге. Ночь выдалась  холодной  и  сырой,  собирался
дождь. Впереди ярко пылали костры. Мы остановились неподалеку  и  сели  на
коней. Пошел холодный мелкий дождик.
   Оба каппадокийца оставались пешими. Они подобрались поближе, потом  еще
ближе. Стражи на повозках в свете  костров  представляли  собой  идеальную
мишень. Один из них стоял, другой горбился, закутавшись в плащ. Каждый  из
каппадокийцев опустился на одно колено, они наложили стрелы на луки, затем
оттянули тетивы до самой груди и отпустили.
   И в тот же самый момент мы метнулись вперед, лучники же сели в седла  и
последовали за нами.
   Оба стражника свалились, и  мы  с  дикими  воплями  погнали  лошадей  в
проходы между  фургонами.  Возле  костров  поднимались  люди,  тянулись  к
оружию, стряхивали сон с изумленных глаз. Как всегда  бывало  в  бою,  мир
вокруг меня замедлился, словно в тягучем сне.
   Я заколол человека,  который,  придерживая  одеяло,  старался  вытащить
одной рукой меч  из  ножен.  Когда  мое  копье  пронзило  его  грудь,  рот
умирающего округлился, а глаза выкатились из орбит. Я вырвал копье,  и  он
медленно опустился на землю, словно  бы  в  конечностях  его  не  осталось
костей. Из тьмы вылетело копье. Я поднырнул под древко и сразил  человека,
только что выпустившего оружие из рук. Имея навыки ведения боя, он  припал
к земле, чтобы в него было труднее попасть. Однако я прекрасно  видел  его
уловку. И пока он медленно опускался на руки и колени и потом  припадал  к
земле, я успел изменить  направление  удара  и  пронзил  его.  Голова  его
дернулась, он завопил, а лицо исказила судорога. Копье же мое вонзилось  в
землю и переломилось.
   Уголком глаза я заметил, что конь Гаркана  рухнул  на  землю,  придавив
собой  хозяина.  Его  окружили  вооруженные   люди,   готовые   прикончить
разбойника. Я бросился в  самую  гущу,  выхватил  меч  и  принялся  рубить
направо и налево, отделяя руки от плеч и превращая черепа в кровавую кашу.
   Потом я спешился и вытащил Гаркана из-под умиравшей лошади. Разбойник с
трудом встал, сделал шаг в сторону и опустился на  землю.  Одной  рукой  я
забросил его на моего коня. Гаркан не выронил меча. Высокий  смуглый  воин
бросился ко мне, угрожая копьем, он  выставил  перед  собой  продолговатый
щит. Перехватив древко левой рукой, я вырвал оружие  из  рук  нападавшего,
расколол его щит одним ударом меча, а затем вспорол ему живот.
   Четверо из наших тоже валялись на земле, стражники, охранявшие караван,
по большей части  были  уже  перебиты  или  ранены.  Купцы  и  слуги  тоже
отбивались, но без особого успеха. Сразив еще двоих стражников, я подбежал
к толстому купцу в перепачканном одеянии, который тотчас же выронил меч  и
упал на колени.
   - Мы сдаемся! - завизжал он. - Сдаемся! Пощади!
   Все замерли на миг. Гаркан, сидевший на моем коне, направил свой меч  в
сторону стражника, стоявшего перед ним. Тот отступил, огляделся и, увидев,
что все  прекратили  сражаться,  бросил  свой  клинок  на  землю  с  явным
негодованием. Этого высокого и крепкого полуобнаженного  чернокожего  явно
разбудило наше нападение. Но на мече его алела кровь,  а  в  глазах  горел
огонь.
   - Пощадите нас, пощадите, - булькал жирный купец. - Берите, что хотите.
Все берите, только не лишайте жизни.
   Так Гаркан и сделал. Он отослал купца  и  немногих  уцелевших  слуг  на
ослах в дождливую ночь, отобрав все их добро.  Убитые  остались  лежать  у
дороги.
   После того как люди Гаркана  из  милосердия  добили  раненых,  в  живых
осталось шесть стражников. Они  тоже  посвятили  свою  жизнь  войне,  став
наемниками в бурные времена восшествия Дария на престол.
   - Вы можете уйти с вашим прежним хозяином или присоединиться к нам.
   Стройный чернокожий сочным баритоном спросил:
   - Что мы приобретем, присоединившись к вам?
   - Равную долю во всей нашей добыче, - хищно усмехнулся  Гаркан.  -  Это
будет куда больше, чем платили вам купцы. Кроме того, я  облагодетельствую
вас своими приказами.
   - Не стану говорить за других, - сказал чернокожий,  -  но  мне  больше
нравится отбирать добро у купцов, чем охранять их богатства.
   - Хорошо! Как тебя зовут? Откуда ты?
   - Бату. Я из далеких земель, что лежат за Египтом, там, где лес тянется
бесконечно.
   Пятеро остальных стражников также присоединились к отряду  Гаркана,  но
без особой охоты. Я не видел в них готовности Бату.
   Утром пошел сильный дождь, нога Гаркана посинела и раздулась  от  бедра
до середины лодыжки. Он сидел под навесом из плотного полотна, который  мы
устроили ему среди деревьев на  гребне  хребта,  вытянув  распухшую  ногу.
Чтобы  не  застудить  ее  о  влажную  землю,  Гаркан  положил   пятку   на
перевернутый шлем.
   - Нога цела, - сказал он. - Мне случалось ломать кости. Это всего  лишь
синяк.
   "Хорошенький синячок", - подумал я. И выбросил эту мысль из головы.
   - Мы потеряли шестерых, но взамен приобрели шестерых.
   - Я доверяю только Бату, - буркнул Гаркан.
   - Но у тебя теперь  на  одного  человека  больше,  чем  было,  когда  я
встретился с вами.
   Он взглянул на меня. Я  сидел  на  корточках  под  полотняным  пологом,
сквозь него редкими каплями сочилась вода.
   - Ты уходишь?
   - Мы у озера Ван. До Арарата несколько дней пути.
   - Паломник, ты не одолеешь эту дорогу в несколько дней.
   - Я должен попытаться.
   Гаркан фыркнул, а потом вздохнул:
   - Если бы я мог сейчас стоять, то  попытался  бы  остановить  тебя,  ты
ценный человек.
   - Только пока согласен  тебе  помогать.  Сейчас  мне  пора  уходить,  и
остановить меня можно, только убив. Но я прихвачу  с  собой  на  тот  свет
многих из вас, если ты попытаешься воспрепятствовать мне.
   Гаркан хмуро кивнул:
   - Ладно, ступай с миром, паломник. Иди своим путем.
   - Я возьму четырех коней.
   - Четырех?
   - У тебя их больше, чем нужно.
   - Я могу продать их в ближайшем городе.
   - Мне нужно четыре коня, - повторил я.
   - Пусть будет четыре, - недовольно согласился он. Но когда я вышел  под
проливной дождь, он кивнул. - Удачи  тебе,  паломник.  Надеюсь,  что  твоя
богиня будет ждать тебя.
   - Я тоже, - ответил я.



        "23"

   Ливень кончился, и засияло яркое солнце,  через  несколько  дней  снова
пошел дождь, но я мчался не  останавливаясь,  подгоняя  своих  лошадей.  Я
часто менял их, но все же кони начинали хромать и сдавать.
   Две лошади пали прежде, чем я добрался до первой деревни. Там  я  украл
еще двух и в отчаянной схватке убил шестерых мужчин,  чтобы  вырваться  на
свободу. Раны мои кровоточили, я был  голоден,  но  теперь  я  опять  имел
четырех лошадей и они несли меня к горе Арарат.
   Дождь сначала смешивался с мокрым снегом, а потом превратился в снег. Я
упорно поднимался по склону и опять загнал коней до  смерти,  не  жалея  о
них, зная только, что должен вовремя добраться до вершины горы.
   Честно  говоря,   я   удивлялся,   зачем   творец,   который   способен
манипулировать временем столь же  легко,  как  я  пересекаю  пространство,
потребовал, чтобы я оказался на горе Арарат в определенное  время.  Почему
не может Аня подождать меня там сколько потребуется, а потом  вернуться  в
то место и время, из которого пришла. Я не понимал этого,  но  по-прежнему
мчался вперед. Последний конь пал бездыханным уже у подножия горы. Оставив
его, я зашагал к увенчанной снегом  вершине,  возвышавшейся  передо  мной.
Когда расступались тучи, белоснежная шапка вспыхивала мириадами сверкающих
бриллиантов.
   Полумертвым я добрался до вершины, пробиваясь сквозь высокие - по грудь
- заносы снега. Я не ел уже несколько дней. Свежие раны, полученные  мной,
затянулись, но я потратил на это слишком много энергии...  Слабым,  словно
новорожденный младенец, я поднялся на вершину Арарата.  Из  двух  пиков  я
выбрал самый высокий. Ведь,  как  я  рассудил,  вершиной  считается  самая
высокая точка горы. Старый, остывший вулканический кратер засыпало снегом.
   Вокруг меня клубился туман, было холодно и бело. Я  ощущал,  как  тепло
жизни оставляет меня, как все глубже и глубже  становится  холодный  снег,
обдуваемый белым дыханием ледяного ветра. Шли часы и, может быть, дни, а я
бродил, проваливаясь в снег... Один, совершенно один. Неужели  я  опоздал?
Или пришел слишком рано? Впрочем, это не важно: я встречу  здесь  Аню  или
умру.
   Наконец я не смог  более  оставаться  на  ногах.  Готовясь  умереть,  я
погрузился в сугроб. Я замерзал, ощущая, что тело мое пытается  защититься
от мороза, но без успеха. Леденела плоть, оставляемая  последними  искрами
жизни.
   Я вспомнил другое место и время, когда почти весь мир был покрыт снегом
и ледяные горы в милю толщиной ползли от полюсов к экватору. Я жил и  умер
тогда среди бесконечных снегов вечной зимы. Умер за нее... за Аню, богиню,
которую любил. А сейчас я не мог даже сориентироваться в  плотном  тумане.
Наконец где-то  вдалеке  мигнул  огонек,  быть  может,  блеснул  кристалл,
уловивший случайный солнечный луч, пробившийся сквозь ледяной туман.  Быть
может...
   Я с трудом поднялся на колени,  потом  встал  на  онемевшие,  замерзшие
ноги. Я рвался к искорке света, словно гибнущее животное, и наконец  сумел
различить в ледяном тумане сверкавшую серебристую сферу размером не  более
моего кулака.
   Я снова чуть не упал в  обморок,  но  наконец  добрался  до  мерцавшего
круглого огонька. Я попытался заглянуть в него, словно в магический шар...
   - Орион, - услышал я слабый голос Ани. - Орион, ты  здесь?  Я  не  могу
долго говорить.
   - Я... здесь, - выдавил я. Мое охрипшее, горящее горло саднило, а голос
звучал глухо, будто исходил из ада.
   - Орион! Я едва вижу тебя. Мой бедный, как ты страдаешь!
   - Здесь, - повторил я. И, как мне показалось,  разглядел  ее  силуэт  в
крошечной сфере; Аня, одетая в обычный серебристый костюм, держала в  руке
нечто похожее на серебристый же шлем.
   - Как я хочу помочь тебе! Как я хочу быть возле тебя!
   - Просто знать... что ты... - с трудом произнес я. -  С  меня  и  этого
довольно.
   - На нас обрушилась беда, Орион. Мы нуждаемся в твоей помощи.
   Будь у меня силы, я бы расхохотался: я умираю, а им нужна моя помощь!
   - Ты должен вернуться в Пеллу! Ты должен повиноваться Гере! Это  важно,
жизненно важно!
   - Нет. Я презираю ее.
   - Я ничего не могу сделать, пока ты не покоришься ей. Что  бы  тебе  ни
казалось, я люблю тебя, но ты должен выполнять приказы Геры, если  хочешь,
чтобы я тебе помогла.
   - Она... убьет... Филиппа.
   - Так и должно быть. Пусть  исполнится  ее  желание.  Иначе  развяжется
целый узел - существующего ныне континуума. Этого нельзя допустить, Орион!
Кризис слишком глубок. Нам не остается ничего другого.
   - Она... ненавидит... тебя.
   - Это не имеет значения. Все не имеет значения.  Существенно  лишь  то,
что кризис нужно разрешить. Прекрати сопротивляться ей, Орион! Сделай так,
как велит Гера.
   Собрав все силы, я покачал головой:
   - Это невозможно. Я... умираю.
   - Нет! Ты не должен умереть! Мы не сможем  оживить  тебя.  Призови  все
свои силы. Ты должен вернуться назад в Пеллу и помочь Гере.
   Я закрыл глаза... должно быть, не более чем на миг. А когда открыл  их,
серебристая сфера исчезла и взволнованный голос Ани остался  лишь  в  моей
памяти. Я не слышал ничего, кроме  завывания  ветра,  и  ощущал,  что  мое
сердце вот-вот остановится.
   - Неужели я  действительно  видел  Аню?  -  бормотал  я,  едва  ворочая
полузамерзшим языком. -  Или  же  мне  все  привиделось  из-за  лихорадки,
болезненного забытья, в которое я впал, приближаясь к смерти? Видел  я  ее
или мне просто почудилось это?
   Я брел, утопая по грудь в снегу, не видя перед  собой  цели.  Не  знаю,
сколько это продлилось. Я был похож  на  корабль  без  руля,  на  пьяницу,
забывшего, где находится его дом. Аня хотела, чтобы я вернулся в  Пеллу  и
верно служил Олимпиаде,  точнее,  самовластной  богине  Гере,  чтобы  убил
Филиппа, возвел Александра на трон Македонии, открыв ему путь к  кровавому
завоеванию мира.
   Но я не мог сделать этого! Едва переступая  ногами,  я  заставлял  себя
брести по снегу. Холод  становился  все  сильнее,  ветер  пронизывал  меня
насквозь, обостряя и без  того  нестерпимую  боль.  Его  вой  казался  мне
смехом. Он будто потешался надо мной  -  жалким  человеком,  блуждавшим  в
снежных заносах,  над  неуклюжим  живым  автоматом,  выполнявшим  задание,
которое он не способен понять.
   Я постепенно утрачивал чувствительность. Неотвратимо уходили и силы.  Я
уже не мог ни видеть, ни слышать. Сотни раз я падал и сотни раз  с  трудом
поднимался. Но беспощадный холод одолевал меня.  Наконец  я  рухнул  лицом
вниз и на этот раз не смог подняться. Снег белым одеялом укрыл  мое  тело.
Одна за другой отключались функции организма: дыхание почти  остановилось,
сердце  сокращалось  один  только  раз  в  несколько   минут,   чтобы   не
прекратилась жизнедеятельность мозга. Мне снился сон. Странный и  путаный,
в искаженном виде он повествовал  о  моих  предыдущих  жизнях,  о  прежних
смертях и о любви к Ане, являвшейся мне в различных обличьях.  Ради  любви
ко мне, к созданию, которое сотворил ее собрат творец, чтобы сделать своим
оружием и охотником, своей игрушкой, убийцей и воином.
   Меня сотворили, чтобы повести отряд воителей, подобных мне, на твердыни
каменного  века,  в  которых  засели  неандертальцы.  Выследить  всех   до
последнего и убить - убить! - мужчин, детей  и  женщин.  Чтобы  потом  так
называемый хомо сапиенс унаследовал не только Землю, но и все пространство
и время, которые и составляли континуум.  Мои  творцы  являлись  потомками
людей, которых они сотворили и отослали к началу времен.
   Но всякое воздействие на континуум  порождает  ударные  волны,  которые
нелегко успокоить. Постоянные  вмешательства  творцов  в  течение  времени
заставляли их  каждый  раз  гасить  возникавшие  в  результате  их  трудов
колебания. Иначе континуум рассыпался бы, словно пораженный лазерным лучом
хрустальный кубок, а сами они навсегда исчезли бы из пространства-времени.
   Творцы привязали себя к колесу  жизни...  Бесконечная  жизнь  требовала
бесконечной борьбы. Но они привязали вместе с собой и меня, своего слугу и
посланника,  в  различных  временах  и   пространствах   исполнявшего   их
поручения. Творцы не учли лишь одного: что тварь осмелится  полюбить  одну
из них и что богиня ответит взаимностью.
   Я служил творцам потому, что был сотворен для этого. И  часто  не  имел
выбора; их власть подавляла мою волю. Но я помнил: мне  не  раз  удавалось
противостоять  им  и   побеждать.   Неандертальцы   по-прежнему   населяли
собственную ветвь континуума - потому что так решил  я.  Троя  пала  -  но
потому что мщения жаждал я, а  не  Ахиллес.  Я  постепенно  копил  силы  и
знания. Даже надменный Атон признавал, что я становлюсь равным богам.
   Вот почему они стерли мою память и сослали меня в  это  пространство  и
время - чтобы отделаться от меня! Чтобы освободить мой ум от способностей,
которые я приобретал ценой страданий на протяжении множества жизней. Чтобы
убрать меня с пути, пока я не потребуюсь вновь. Я любил Аню, но  теперь  и
она требовала, чтобы я повиновался жестокой и коварной Гере, не считаясь с
собственным мнением и чувствами. Однако разве можно повиноваться  кому  бы
то ни было, насмерть оледенев под снегом на вершине высокого Арарата?



        "24"

   Не чувствуя течения времени, я долго покоился в запредельном  холоде  и
мраке. Я ничего не видел, не слышал и не ощущал. Сознание, угасая по  мере
того, как охлаждалось тело, обращалось к представлениям  Кету  о  нирване.
Неужели наконец и  меня  ждет  освобождение  от  всех  чувств,  желаний  и
потребностей... окончательное забвение?
   И вдруг, покоясь во мраке, я забеспокоился, тревога переросла в панику;
мне грезилось, что я падаю, пронзая небесную пустоту, подобно  метеору,  а
потом ощутил, что лежу на какой-то неровной  поверхности.  Что-то  твердое
упиралось в мой крестец. Холод исчез. Ощутив всей кожей  тепло,  я  тотчас
открыл глаза.
   Я стоял на скалистом склоне лицом к бурному темному морю, тяжелые волны
гневно били в черные скалы, взметая вверх фонтаны брызг. Ветер  нес  запах
соли, и, вдыхая свежий морской воздух, я сел у скалы,  стараясь  забыть  о
смерти и пытаясь привыкнуть к новому существованию. За  скалами  начинался
узенький серпик песчаного пляжа, упиравшийся  в  крутые  утесы.  День  был
пасмурный, но не холодный. От воды веяло теплом. Деревья на  гребне  холма
шелестели под порывами ветра. Натиск  ветра  согнул  их  стволы,  искривил
сучья, уподобив пальцам больного артритом старца.
   Ощутив себя сильным и бодрым, я резко вскочил на  ноги.  Нетрудно  было
понять, что теперь я нахожусь не только далеко от Арарата, но, быть может,
даже в другой эре. Оглядев себя, я увидел, что одежда моя  теперь  состоит
из короткой  кожаной  юбки  и  кожаного  жилета,  почерневших  от  пота  и
потрескавшихся от старости. Кинжал оказался на месте - на бедре под юбкой.
Скрещенные на голенях кожаные ремешки удерживали грубые сандалии. Где я  и
почему меня перенесли сюда? Вдоль  склона  к  узкой  и  изогнутой  полоске
белого песка спускалась тропа, по берегу пролегала узкая дорога.
   Я направился к ней, размышляя над тем, кто прислал меня в  эти  края  и
зачем. Гера, Золотой, Аня или кто-нибудь из творцов?..
   Оказавшись возле дороги, я  представил  себя  слепцом,  который  наугад
разыскивает путь в незнакомых краях. Направо дорога уходила вдоль  берега,
а потом исчезала в расщелине между двумя  скалистыми  утесами.  Слева  же,
вдалеке, она шла в глубь суши, поднимаясь к горам.
   Я решил пойти направо. На узкую полоску  песчаного  пляжа  накатывались
достаточно кроткие волны, но впереди прибой с громогласным ревом  бился  о
черные скалы. Людей вокруг не было видно, и я даже  заподозрил,  что  Гера
или  Золотой  сослали  меня  во  времена,  когда   человечество   еще   не
существовало. Впрочем, разглядывая дорогу, я  увидел,  что  ее  протоптали
ноги  людей,  а  не  животных.  Кое-где  попадались  параллельные   колеи,
оставленные колесами.
   Пока я шел, солнце опустилось к зловещим  серым  облакам,  сгрудившимся
над еще более серым морем. Миновав утес, дорога обогнула  другой  песчаный
серпик.  Должно  быть,  весь  берег  усеивали   такие   крохотные   пляжи,
прятавшиеся среди гор. Море наверняка кишело рыбой, но никаких  снастей  у
меня не было. Поэтому, когда показавшееся мне кровавым и разбухшим  солнце
прикоснулось к краю воды, я направился  к  вершинам  холмов,  чтобы  найти
что-нибудь  съедобное,  и,  когда  стемнело,  уже  сидел  перед  небольшим
костерком,  обжигая  в  его  пламени  конец  грубо  оструганного  копья  и
переваривая обед: полевую мышь и зеленые фиги.
   С рассветом я отправился дальше по прибрежной дороге, положив на  плечо
самодельное копье. Вскоре я пришел к развилке; одна ветвь дороги  тянулась
вдоль берега, другая уходила в  сторону  -  в  горы.  Я  предпочел  горную
дорогу, решив, что она непременно должна  куда-нибудь  привести  меня.  Но
прошла уже часть дня, а я еще никого не встретил.
   "Странно, - подумал я. - Должно быть, не одно столетие люди топтали эту
дорогу, сделав ее гладкой и ровной, если не считать рытвин, оставленных  в
ней колесами повозок и телег".
   Поднявшись на крутой холм, я увидел под ярким высоким солнцем город  за
крепкими стенами. И сразу понял, почему заброшена эта дорога:  возле  стен
расположилось небольшое войско. Невольно мне вспомнилась Троя... хотя  эта
крепость находилась вдали от моря  и  осаждавшие  устроили  лагерь  не  на
берегу возле своих кораблей.
   Поразмыслив, я все-таки решил идти к военному стану.
   "Причину того, что меня отправили сюда,  лучше  искать  именно  там,  -
рассудил я. - Скорее всего, я кому-то понадобился для новой войны".
   Дисциплина в лагере была не на высоте, если даже сравнивать  с  лагерем
Филиппа возле Перинфа. Воины  в  полном  вооружении  расхаживали  повсюду,
однако единого стиля в оружии и одежде я не заметил.  Впрочем,  почти  все
они носили кожаные куртки и имели бронзовые мечи.
   Наконец меня заметил воин в бронзовом панцире:
   - Стой! Стой! Кто ты и что делаешь здесь?
   Широкоплечий, с черными словно обсидиан глазами, он  был  молод,  и  на
подбородке его рос кудрявый пушок.
   - Я чужой в этих краях, - отвечал я. - А зовут меня Орион.
   Меня обступили, разглядывая. Откровенно говоря, выглядел я неважно.
   - Где ты добыл такое копье? - ухмыльнулся  один  из  воинов.  -  Должно
быть, его ковал Гефест?
   Их речь несколько отличалась от привычной мне  речи  греков.  Я  слышал
более древний вариант этого языка.
   - Клянусь, я просто вижу, как хромец выковывает это могучее  оружие  на
Олимпе!
   Все разразились хохотом.
   - Смотри, как бы Зевс не позавидовал.
   - Нет, он просто выкрал копье у Зевса!
   Я стоял, изображая смиренного деревенщину, слушая, как  они  заливаются
хохотом, хлопая  себя  по  ляжкам.  Впрочем,  их  молодой  начальник  едва
улыбнулся.
   - Так ты не здешний? - спросил он.
   - Нет, я пришел издалека, - отвечал я.
   - Ты зовешь себя Орионом?
   - Да.
   - А как звали твоего отца?
   Пришлось наскоро придумать ответ:
   - Не знаю. Я не помню своего детства.
   - Даже имени отца не знает. - Один из мужчин пнул своего соседа в бок.
   - Я воин, - проговорил я, зная, что в их речи нет слова "солдат".
   - Ну и воин - смотрите-ка!
   Началось всеобщее ликование. Улыбался даже молодой начальник. Возле нас
уже собралась толпа.
   Бросив копье на землю, я ткнул пальцем в сторону  того,  кто  веселился
больше всех.
   - И притом лучший, чем ты, болтун! - вызывающе заявил я.
   Смех его замер, и на губах заиграла злобная улыбка. Он извлек из  ножен
бронзовый меч и сказал:
   - Молись своим богам, иноземец. Сейчас ты умрешь!
   Безоружный, я ждал его нападения. Никто не предложил мне  оружия  и  не
возразил против поединка. Болтун был опытным бойцом,  руки  его  покрывали
шрамы, глаза  жестко  смотрели  на  меня.  Я  ждал,  но  уже  ощущал,  как
ускоряются мои реакции, как замедляется течение времени.
   Движение мышц на бедре выдало мне его намерения. Воин шагнул  вперед  и
сделал выпад,  целясь  мне  в  живот.  Я  вовремя  отступил  в  сторону  и
перехватил его кисть обеими  руками.  Потом  перебросил  противника  через
бедро и тотчас же вырвал меч из его руки. Он рухнул на спину, как  куль  с
мокрым тряпьем.
   Приставив острие меча к его горлу, я сказал:
   - Мои боги услышали мою молитву. А твои?
   Он смотрел на меня, и ужас смерти изгонял краски с его лица.  Я  вонзил
меч в землю возле его головы. Ожидая смерти, он крепко зажмурил глаза,  но
потом понял, что остался жив, и широко  распахнул  их.  Я  протянул  руку,
чтобы помочь ему подняться.
   Остальные воины молча глазели на меня.
   Обернувшись к молодому начальнику, я сказал:
   - А теперь я хочу вступить в твое войско, если подхожу тебе.
   Тот помялся и ответил:
   - Поговори об этом с моим отцом.
   Подобрав копье,  я  последовал  за  ним  в  лагерь,  оставив  остальных
недоумевать. Молодой человек провел меня мимо грубо сколоченного загона, в
котором, вздымая пыль и распространяя запах мочи, топтались и ржали кони и
мулы. На противоположной стороне раскинулся ряд шатров. Мы  направились  к
самому большому, возле которого на страже стояли  два  воина  в  бронзовой
броне и с высокими копьями.
   - Отец,  -  позвал  юноша,  исчезая  под  пологом  шатра.  -  Я  привел
новобранца.
   Последовав за ним, я оказался перед крепким человеком с густой проседью
в волосах и седой бородой, сидевшим за деревянным столом.
   Он как раз обедал; стол был уставлен плошками с дымившейся похлебкой  и
фруктами. Возле серебряного кувшина стояла украшенная драгоценными камнями
чаша. В дальнем углу шатра замерли на коленях три молодые рабыни.
   Мужчина  показался  мне  странно  знакомым;  я  уже  где-то  видел  эти
пронзительные угольно-черные глаза и широкие плечи. Могучие руки, заросшие
густыми темными волосами, покрывала сеть белых  шрамов.  Он  посмотрел  на
меня долгим взглядом, пощипывая бороду, и тоже как  будто  пытался  что-то
вспомнить.
   - Орион, - произнес он наконец.
   Я отступил на шаг и спросил с удивлением:
   - Одиссей? Это ты, господин?
   Это был действительно Одиссей, которому я служил  при  осаде  Трои.  Он
стал старше, поседел, лицо его покрылось паутиной морщин.
   Он представил мне молодого военачальника; оказалось, что  это  его  сын
Телемак.
   Царь улыбнулся мне, хотя в глазах читался вопрос: "Годы проявили к тебе
больше милосердия. Ты словно и  не  переменился  с  тех  пор,  когда  я  в
последний раз видел тебя на равнине Илиона".
   - Где мы - в Итаке? - спросил я.
   Лицо Одиссея сделалось серьезным.
   - Итака далеко отсюда, - пробормотал он. - Там мое царство, моя жена. -
Тут сталь возвратилась в его голос. - И мертвые тела псов, которые  хотели
похитить мою жену, царство и даже дом.
   - А перед нами - Эпир, - сказал Телемак.
   - Эпир? - Я слышал это название. В Эпире родится Олимпиада.
   Одиссей устало качнул поседевшей головой.
   - После долгих лет, которые я провел вдали от жены и дома,  боги  сочли
нужным вновь услать меня в далекие края.
   - Боги бывают жестоки, - сказал я.
   - Ты прав.
   Одиссей пригласил меня и  Телемака  разделить  с  ним  трапезу.  Рабыни
бросились  из  шатра  за  новыми  яствами,  тем  временем  мы  пододвинули
деревянные табуреты к  столу.  Я  был  всего  лишь  фетом,  когда  впервые
встретил Одиссея, и пусть я был тогда ниже раба, царь  оценил  мою  боевую
доблесть и принял в свой дом.
   Пока рабыни разливали горячую похлебку  по  деревянным  чашам,  Одиссей
рассказал мне свою горестную повесть.
   Оставив еще дымившиеся развалины Трои, царь  направил  свои  корабли  к
родной  Итаке,  но  храбрые  мореплаватели  попали   в   жестокий   шторм,
разметавший флот по бурному морю.
   - Посейдон всегда не любил меня, - сказал он вполне деловым тоном. -  А
я еще потом убил одного из его сыновей.
   Царь состарился, пытаясь вернуться домой. Корабли гибли,  люди  тонули.
Уцелевшие один за другим покидали Одиссея; не надеясь вновь увидеть Итаку,
они оставались в чужих землях, не желая более искать дорогу в родные края.
   - А тем временем всякая деревенщина, что обитает  на  Итаке,  толпилась
возле дверей моего дома, ухаживая за Пенелопой.
   - Эти наглецы вели себя так, словно  царство  уже  принадлежало  им,  -
сказал Телемак. - Они намеревались убить меня.
   - Благодарю богов за ум, которым они одарили Пенелопу. У  моей  супруги
характер воина. Вот так! - Одиссей ухмыльнулся. - Она не  поверила  в  мою
смерть и не захотела назвать кого-нибудь из  настырных  проходимцев  своим
мужем.
   Потом они стали подробно вспоминать, как вела себя  обнаглевшая  знать,
"женихи" ели и  пили  как  саранча,  спорили  и  дрались,  тиранили  слуг,
приставали к женщинам, угрожали перебить домашних и челядь, если  Пенелопа
не выберет одного из них в мужья.
   - Словом, когда я наконец добрался до Итаки, оказалось, что царство мое
разграблено, а эти свиньи осаждают мой дом.
   Телемак мрачно улыбнулся:
   - Но мы ведь быстро разделались с ними, так, отец?
   Одиссей расхохотался:
   - Это была скорее игра, чем битва. Я убил троих или четверых, остальные
разбежались, как крысы при виде собаки. Неужели они  могли  подумать,  что
воин, который  взял  Трою  и  побеждал  в  единоборстве  истинных  героев,
побоится толпы жирных бездельников?
   - Мы косили их словно пшеницу, - проговорил Телемак.
   - Ты прав.
   - Итак, царство снова твое, - сказал я.
   Улыбка его испарилась.
   - Родственники убитых потребовали возмещения, - проговорил Телемак.
   Я  понял,  что  это  значило:   несколько   десятков   кровных   врагов
одновременно набросились на Одиссея и его семью.
   - Среди убитых был сын эпирского царя Неоптолема. Поэтому  родственники
женихов собрались здесь, в  Эпире,  чтобы  вместе  отправиться  на  Итаку,
захватить остров, а меня уничтожить.
   Имя Неоптолем я слышал и прежде: так звали отца  Олимпиады.  Но  до  ее
рождения  оставалась  тысяча  лет.  Возможно,  это  имя  передавалось   из
поколения в поколение в роду царей Эпира. Или же...
   - Мы пришли к стенам Эпира, - сказал Телемак, - осадили  город,  а  они
прячутся за городскими стенами.
   Молодой человек, похоже, гордился тем, что они напали на своих  врагов,
не ожидая их появления на Итаке.
   Одиссей проявил меньший энтузиазм:
   - Осада ничего не дает. Они отказываются от сражения, а у нас  нет  сил
штурмовать город.
   Я вспомнил, как долго пришлось осаждать Трою.
   Редко проявлявший нетерпение, Одиссей ударил кулаком по  столу,  рабыни
затрепетали.
   - Я хочу домой! Я хочу провести оставшиеся  мне  годы  жизни  со  своей
женой и с миром оставить царство своему сыну. А вместо этого боги посылают
мне новое испытание.
   Как был он похож в этот момент на Филиппа! Только  Одиссей  любил  свою
жену и полностью доверял сыну.
   - Мне бы хотелось чем-нибудь вам помочь, - сказал я. - Если это  только
возможно.
   Улыбка призраком скользнула по лицу Одиссея.
   - Быть может, ты сумеешь нам помочь, Орион, быть может...



        "25"

   Ту ночь я провел возле шатра Одиссея. Увидев, что у  меня  ничего  нет,
кроме старой одежды и самодельного копья, Телемак  приказал  своим  слугам
принести мне плащ, панцирь и подобающее оружие.
   Как ни странно, Одиссей возразил.
   - Дай ему  только  плащ,  -  сказал  он.  -  Ориону  ничего  больше  не
понадобится сегодня... и завтра.
   Я не спорил: царь явно что-то задумал. Среди  осаждавших  Трою  ахейцев
Одиссей считался мудрейшим из полководцев. В бою он не уступал  никому  из
них, однако царь Итаки умел продумывать свои  ходы  наперед,  Агамемнон  и
Ахиллес на такое способны не были.
   Утром Одиссей вывел армию к главным воротам Эпира. В бронзовом панцире,
обнажив голову, он  воздел  свое  копье  к  облакам  и  закричал  громовым
голосом, способным расколоть небеса:
   - Мужи эпирские! И родственники псов, которых я перебил в своем доме  в
Итаке! Выходите на битву. Не будьте трусами. Хватит прятаться за стены! Вы
решили воевать со мной из-за того, что я защитил свою жену и честь. Вот я!
Выходите и бейтесь со мной. Сегодня хороший день для боя.
   Несколько голов показались над парапетом стены, их покрывали  шлемы  из
сверкающей бронзы. Никто не отвечал Одиссею.
   Он вновь возвысил голос:
   - Неужели вы боитесь умереть? Какая разница, убью ли я  вас  здесь  или
перед стенами Итаки? Вы объявили кровную  месть  мне  и  моему  семейству,
разве не так? Что же медлить, если есть возможность  сразу  уладить  дело?
Выходите и бейтесь!
   - Уходи, - отвечал глубокий мужской голос.  -  Мы  выйдем  на  битву  с
тобой, когда будем готовы. Наши  родственники  в  своих  городах  собирают
войска нам в помощь, к нам придет тысяча воинов. Вот увидишь  облако  пыли
над дорогой, увидишь перед собой целое войско, кровь  твоя  превратится  в
воду, и ты описаешься от страха.
   Одиссей пренебрежительно расхохотался:
   - Не забывай, что я бился на равнинах  Ил  иона  с  воителями,  равными
могучему Гектору и его братьям. Я  одолел  крутые  стены  Трои  с  помощью
деревянной осадной башни, которую троянцы назвали  конем,  и  сжег  город.
Неужели ты решил, что  я  убоюсь  толпы  хилых  и  трусливых  молокососов,
которые боятся сразиться со мной...
   Голос ответил:
   - Скоро мы увидим, кто из нас трус.
   Губы Одиссея гневно сжались. Потом он глубоко вздохнул и выкрикнул:
   - А где Неоптолем, царь города трусов?
   Ответа не последовало.
   - Правит ли  еще  Неоптолем  в  своем  собственном  городе  или  же  вы
захватили его дом, как пытались захватить мой собственный?
   - Я здесь, Одиссей дерзновенный, - пискнул слабый, дрожащий голос.
   Хрупкий старец в синих одеждах неуверенной походкой поднялся на  помост
над главными воротами. Даже с земли перед  воротами  я  видел,  как  дряхл
старый Неоптолем. Наверное, он был старше самого Нестора, на лысой  голове
царя еще оставалось несколько клочков волос, а белая борода опускалась  на
хрупкую узкую грудь. Глаза столь глубоко утонули в глазницах, что казались
снизу двумя темными крошечными ямками. Должно  быть,  царь  почти  лишился
зубов: губы его провалились.
   - Неоптолем, - сказал Одиссей, - пришел день скорби, если мы стали друг
другу врагами. А в былые дни, помню, ты был мне мудрым дядей.
   - Вспомни лучше моего сына, друга своей  юности,  которого  ты  жестоко
убил в порыве гнева.
   - Я сожалею о его  смерти,  царь  Эпира.  Он  оказался  среди  женихов,
пытавшихся лишить меня жены и царства.
   - Он был моим сыном. Кто будет править, когда я умру?  Сын  моего  сына
еще дитя, ему нет и пяти лет.
   Одиссей запрокинул голову, чтобы лучше видеть фигуру в синей одежде  на
городских воротах, и ответил:
   - Кровавая распря между нами не принесет ничего хорошего  ни  тебе,  ни
мне.
   - Верни мне сына, и я прекращу ее, - с горечью отвечал старец.
   - Увы, - отвечал Одиссей, - этого я не могу сделать. Да, я был  в  Аиде
во время своих долгих скитаний,  но  подземный  владыка  не  позволил  мне
вернуть никого из обитателей его страны назад к живущим.
   - Значит, ты видел самого владыку обители мертвых?
   - Неоптолем,  чтимый  наставник,  если  бы  ты  только  знал  обо  всех
страданиях, которые я претерпел, ты простил  бы  мне  даже  смерть  своего
сына.
   Я  стоял  в  нескольких  футах  от  Одиссея,  опираясь   на   узловатое
самодельное  копье,  и   слушал,   как   царь   зачаровывает   Неоптолема,
попросившего рассказать о трудном возвращении из Трои в Итаку.
   Солнце поднялось высоко, а Одиссей все  рассказывал  о  бурях,  которые
разбили его корабли, о волшебнице Цирцее, обратившей его людей в животных,
о пещере людоеда Полифема на острове циклопов...
   - Мне пришлось убить великана, чтобы не погибнуть, - говорил Одиссей. -
И отец его Посейдон стал еще сильнее препятствовать мне, посылая навстречу
кораблю еще более могучие бури.
   - Итак, ты понимаешь, что отец всегда будет ненавидеть убийцу  сына,  -
сказал Неоптолем. Но на этот раз дрожащий голос старца  был  менее  резок,
чем прежде.
   Миновал полдень, а Одиссей все говорил, завораживая высыпавших на стену
защитников города своими жуткими повествованиями.  Рабы  принесли  вяленое
мясо,  фрукты,  вино.  Одиссей  отпил  из  чаши,  но  продолжал  говорить,
рассказывая своим врагам о пережитых опасностях, о женщинах, с которыми он
расстался ради жены и возвращения домой.
   - Но когда я наконец увидел благословенную Итаку, - проговорил царь,  и
могучий голос его упал, - мой дом был полон людей,  которые  требовали  от
Пенелопы предать меня и вели себя так, словно уже захватили мое царство.
   - Я понимаю жажду мщения, которую ты испытал, - сказал Неоптолем. -  Но
сын мой не вернется из царства мертвых.
   - Царь эпирский, -  отвечал  Одиссей,  -  кровавая  распря  между  нами
приведет к гибели оба наших дома. Ни твой внук, ни  мой  сын  не  проживут
достаточно лет, чтобы вырастить собственных сыновей.
   - Увы, ты прав, - согласился Неоптолем.
   - Вот что я говорю вам... - Одиссей обратился к тем, кто был на  стене.
- Если вы, родственники тех, кого я убил, сразите меня и моего  сына,  мои
родичи убьют вас. Кто будет последним?
   - Боги решат, Одиссей, - сказал старый царь. - Судьбы наши в их руках.
   Я подумал, что если Неоптолем и его внук погибнут в этой  бессмысленной
войне, их род пресечется еще во времена ахейцев. И некому  будет  породить
Олимпиаду, когда сменятся многие  поколения.  Поэтому-то  меня  и  послали
сюда. Но что же я должен делать?
   - А не обратиться ли нам  к  богам?  Пусть  выскажут  свое  решение,  -
проговорил Одиссей.
   "Что он задумал?"
   - Назначим поединок, пусть два воина  сойдутся  друг  с  другом,  копье
против копья. А исход этой схватки решит судьбу всей войны.
   Люди  на  стене  загомонили.  Неоптолем  посмотрел  направо,  посмотрел
налево. Мужчины, его окружавшие, кивали и переговаривались.
   - Неплохо придумано, царь Итаки, - наконец отвечал  старец.  -  Но  кто
может выстоять против столь опытного бойца? Поединок будет неравным.
   Вояки, собравшиеся наверху, боялись вступить в единоборство с Одиссеем.
   Царь Итаки воздел к небу руки:
   - Но вы же хотите отомстить именно мне!
   Неоптолем сказал:
   - Нет, нет и нет, Одиссей. Ты бился с могучим Гектором и сокрушил стены
Трои. Ты прошел мир вдоль и поперек... Ты был гостем  в  царстве  мертвых.
Кто из нас посмеет сразиться с тобой?
   Склонив голову как будто бы в знак согласия, Одиссей спросил:
   - А если я выставлю вместо себя другого бойца?
   Я заметил, что Телемак  просто  дрожит  от  рвения,  так  хотелось  ему
защитить честь своей семьи и прославиться.
   - Да, другого! - закричали мужи на стене. - Выбери другого!
   Одиссей осмотрелся вокруг, словно бы отыскивая кого-то. Телемак  шагнул
вперед, но отец, хмурясь, отвернулся от него. Вновь подняв голову, Одиссей
воззвал к Неоптолему:
   - Пусть! Пусть все решают боги! Я выбираю этого неприглядного  увальня.
- И он показал на меня!
   Послышавшиеся на стене смешки перешли в самый настоящий хохот. Что ж, я
действительно казался истинным деревенщиной - в своем  кожаном  жилете,  с
грубым деревянным копьем в руках.  Неудивительно,  что  Одиссей  отказался
дать мне лучшую одежду и оружие. Он задумал спровоцировать "божий суд" еще
ночью. Осажденные немедленно согласились и спустились  со  стены  выбирать
собственного бойца.
   - Ну, Орион, - сказал мне Одиссей очень серьезным тоном,  -  ты  можешь
избавить нас от кровавой войны, которая грозит пресечь и мой  род,  и  род
этого старца.
   - Я понимаю тебя, господин.
   Одиссей крепко схватил меня за плечо.
   - Но пусть твоя победа не покажется им слишком легкой. Я не хочу, чтобы
они догадались, как я провел их.
   Телемак, который только что казался  ужасно  разочарованным  -  я  даже
опасался, что он разразится слезами, - теперь едва смог  скрыть  радостную
улыбку.
   Наконец ворота города распахнулись, из них вышли люди, которые  недавно
стояли на стене. Многие были облачены в бронзовые панцири, они  держали  в
руках копья. Неоптолема в деревянном кресле вынесли  рабы.  Они  поставили
кресло на землю, и царь неловко поднялся,  преодолевая  боль  в  распухших
суставах.
   Но  перед  началом  поединка  следовало  совершить  жертвоприношения  и
высказаться. Полдень давно миновал, когда наконец  расчистили  участок  на
пыльной земле, и боец из Эпира выступил вперед. Он  был  почти  такого  же
роста, как я, с мощной грудью и  могучими  руками,  в  бронзовом  панцире,
поножах и медном шлеме, закрывавшем нос и щеки так  плотно,  что  я  видел
лишь светлые глаза, обращенные ко мне.
   В нескольких шагах позади него юный раб двумя тоненькими руками  держал
огромный  восьмиугольный  щит.  Казалось,  что  бедный  парнишка   вот-вот
свалится под тяжестью ноши. Другой юнец держал  пучок  длинных  копий,  их
бронзовые наконечники блестели, отражая лучи яркого солнца.
   На щите было нарисовано око, я вспомнил глаз Амона, украшавший огромную
пирамиду Хуфу в далеком Египте. Имелась ли  здесь  какая-нибудь  связь?  Я
решил, что нет... Глаз этот должен был парализовать ужасом противника.
   Я вышел на  бой  с  тем  самым  грубым  копьем,  которое  изготовил  из
узловатого ствола дерева. В светлых глазах соперника  горело  предвкушение
легкой победы. Мы осторожно обходили друг друга,  он  защищался  громадным
позеленевшим щитом, который  укрывал  воина  от  подбородка  до  сандалий.
Невзирая на могучее телосложение, он был быстр и легок. Я  приподнялся  на
носках, восприятие окружающего ускорилось. Противник медленно отводил руку
назад, так медленно, что казалось, на это ушла целая вечность. А потом изо
всех сил бросил в меня копье.
   В последний момент я отпрыгнул, и толпа издала стон, словно бы сожалея,
что меня не пронзил острый бронзовый наконечник.  Мой  противник  протянул
руку, и оруженосец подал ему другое копье. Я остался на месте, а он  снова
шагнул вперед. Я ударил копьем по его щиту.
   Ухмыльнувшись, он отодвинул древко щитом.
   - Не бегай, Орион, - шепнул он, обращаясь ко мне. -  Тебе  не  избежать
своей участи.
   Колени мои ослабли от удивления: на меня смотрели  глаза  Атона,  глаза
Золотого.
   - Что тебя изумило? - спросил он, направляя в меня копье. - Разве ты не
знаешь, что я и прежде принимал человеческий облик?
   - Но почему ты сделал это именно сейчас?  -  сказал  я,  отскакивая  от
него.
   Золотой расхохотался:
   - Ради развлечения, зачем же еще... - и  ударил  копьем  мне  в  живот,
быстро и сильно. Я едва  успел  отпрыгнуть.  Острый  бронзовый  наконечник
задел мне бок. Окружавшие нас люди охнули, увидев кровь.
   Я понимал, что бессилен в схватке  с  ним,  вооруженный  только  жалкой
палкой. Атон столь же силен и быстр, как и я. Быть может, даже  сильнее  и
быстрее. Словно бы в танце,  я  отступил  на  несколько  шагов  назад,  он
приблизился, и я бросился вперед, со всей мощью направляя обожженное огнем
острие в  его  глаза.  Атон  приподнял  щит,  чтобы  отразить  выпад,  но,
ударившись о позеленевшую бронзу, мое копье  заставило  его  отступить  на
несколько шагов. Я подхватил с земли то копье, которое он бросил  в  меня.
Теперь мы были хотя бы вооружены одинаково. Впрочем, у  Атона  имелся  еще
щит... у меня его не было. Бросив короткий взгляд в его сторону, я увидел,
что оруженосцы изо всех сил пытаются вырвать мое грубое копье из щита. Оно
наконец вышло, и оба юноши упали на спины. Атон вновь приблизился ко  мне,
я держал копье двумя руками. Зрителям,  должно  быть,  казалось,  что  они
видят схватку героев под Троей: воин против воина, копье против копья.
   "Ради развлечения", - сказал он мне.  Итак,  Атон  принял  человеческий
облик и сошелся со мной в поединке, чтобы потешить себя.
   - А готов ли ты умереть ради развлечения? - спросил я.
   - Ты уже пытался убить меня однажды, помнишь?
   - Нет, - отвечал я.
   - Или ты думал, что я снова предоставлю тебе такую возможность?
   Он сделал выпад, затем ударил копьем вверх, зацепив мое  собственное  и
едва не выбив его у меня из рук. И прежде чем я успел  опомниться,  ударил
снова, оставив длинный - от плеча до ребер - порез на моей груди.  Зрители
разразились одобрительными воплями.
   - Я сильнее тебя, Орион, - дразнил меня Атон. - Я  быстрее  и  сильнее.
Неужели ты думаешь, что я дал своему созданию больше сил, чем имею сам?
   Он выставил левую ногу, и я ударил в нее,  а  потом,  перехватив  копье
обеими руками словно дубинку, стукнул тупым концом по его  шлему.  Зрители
охнули. Атон отступил назад, забыв на мгновение про насмешки.
   Я лихорадочно размышлял: "Если он победит меня, Неоптолем выиграет свой
спор с Одиссеем, и кто-то из потомков его внука даст жизнь  Олимпиаде.  Но
если победителем окажусь я, Одиссей одолеет  Неоптолема...  Что  же  тогда
случится с  царским  родом  Эпира?  Неужели  именно  поэтому  Атон  принял
человеческий облик и вмешался в битву:  он  хочет,  чтобы  я  был  убит  и
Олимпиада родилась через тысячу лет, когда настанет ее время".
   Мы  бились.  Но  мысли  ослабляли  мою  уверенность,  я  не  знал,  что
предпринять. И каждый раз, ловя на  себе  взгляд  золотых  глаз  Атона,  с
насмешкой взиравшего на меня из-под бронзового шлема, я вспыхивал  гневом.
_Развлечения ради. Он играет со мной, со всеми смертными, дурачится, ломая
их жизни, лишая их надежды... Как кошка играет с мышью_.
   Мне казалось, что поединок длится  уже  не  один  час.  Атон  постоянно
наносил мне легкие раны, меня  покрывали  порезы  и  царапины.  Я  не  мог
пробить его щит. Атон действовал столь же быстро, как и  я;  наверное,  он
был даже быстрее, мало того, он предугадывал  все  мои  выпады  и  успевал
защититься.
   Однажды я едва не достал его. Я ударил его прямо в лицо,  и  он  поднял
щит, на мгновение утратив возможность видеть меня. Тогда я стукнул древком
копья по его лодыжкам, он споткнулся  и  упал  на  пыльную  землю,  успев,
однако, прикрыться длинным щитом, защитившись от удара.  Наконечник  моего
копья застрял в щите, и мы принялись возиться, словно два шута: я  пытался
извлечь копье из его щита, он же старался подняться на колени, а  потом  и
встать.
   Теснясь вокруг нас, зрители встали от волнения. Наконец я вырвал копье,
но отлетел в толпу, споткнулся о чью-то ногу и упал.
   Атон оказался надо мной, прежде чем я успел моргнуть. У  меня  не  было
щита, я не мог защититься. Облаченный в панцирь, он вырос надо мной  тенью
на фоне яркого неба. Солнце исчезло за  спиной  Атона,  и  он  замахнулся,
чтобы погрузить наконечник копья в мое сердце. Я  не  мог  сделать  ничего
другого - и ударил копьем в низ его живота. Так мы оба сразили друг друга,
вскричали в предсмертной муке, и мир сделался холодным и черным.



        "26"

   Я очнулся от боли и медленно раскрыл глаза. Я вновь оказался у  вершины
Арарата. Я лежал, но снег более не покрывал меня. Он подтаял,  и  я  видел
над собой ясное синее небо, такое яркое, что глазам было  больно  смотреть
на него.  Снежно-белая  лисица  кусала  меня  за  руку.  Это  была  самка,
насколько я мог судить по ее раздувшемуся брюшку.
   "Значит, настала весна, - подумал я.  -  Ей  не  хватает  пищи  в  этой
скалистой пустоши, и она готова есть трупы".
   "Но  я  не  мертв..."  Пока  еще.  Автоматически  отключив   рецепторы,
воспринимавшие боль, я мгновенно схватил  лисицу  левой  рукой  за  горло;
движение мое было столь быстрым, что она не успела даже тявкнуть.  Я  съел
ее целиком, сырой, с нерожденными лисятами и внутренностями,  ощущая,  как
силы вливаются в мое тело. Правая рука на некоторое время вышла из  строя,
хотя я остановил  кровотечение  и  перевязал  рану,  которую  нанесла  мне
лисица, ее же собственной шкурой.
   Мне потребовался не один день,  чтобы  спуститься  с  вершины  Арарата.
Почти всю зиму я пролежал в снегу, балансируя между жизнью и смертью, пока
Атон и Гера порознь или вместе использовали меня, желая, чтобы я обеспечил
им продление рода Неоптолема, дабы Олимпиада появилась на свет.
   Теперь я  вел  образ  жизни,  соответствовавший  моему  имени:  добывал
пропитание  охотой,  подкарауливая  крошечных  грызунов,  которые   только
начинали выбираться из зимних норок, выслеживал горных коз на  склонах,  а
потом гнал несколько дней дикого коня, пока он  не  упал  от  изнеможения.
Спустившись на равнину к дальним дымкам селений, я ощутил,  что  моя  рука
исцелилась и обрела прежнюю силу.
   Пришлось вновь заняться разбоем. У меня не оставалось другого выхода. Я
должен был возвратиться в Пеллу и выполнить  поручение  ненавистной  Геры,
презирая себя за повиновение ей. Я крал коней, грабил амбары, вламывался в
дома, угонял отбившийся от стада скот, не брезговал ничем, чтобы  остаться
в живых. Я старался держаться подальше от людей, когда это было  возможно,
и вступал в бой, лишь не имея иного выхода. Но я никогда не убивал людей -
хотя нескольких и пришлось бросить, поломав им конечности.
   Я двигался на запад, приближаясь  к  Европе,  Греции,  Пелле,  Филиппу,
Александру и Гере. Теперь я не испытывал сомнений:  Олимпиада  была  Герой
всегда. Ее колдовское могущество было по плечу лишь творцам.
   Я ехал ночью и днем, спал лишь изредка, возвращавшиеся силы дарили  мне
бодрость, я не чувствовал усталости  и  все  время  подгонял  себя,  чтобы
вернуться в Пеллу как можно быстрее. В редкие ночи, когда я позволял  себе
спать, Гера являлась мне во  снах,  но  более  не  манила  своей  жестокой
любовью. Она повелевала: так  госпожа  приказывает  самому  ничтожному  из
своих рабов. Она призывала меня  к  себе,  торопила,  требовала,  чтобы  я
спешил. И я старался как мог, избегая главных  дорог  и  больших  городов,
пересекал целые страны за считанные дни, охотой  или  кражей  добывая  все
необходимое для жизни. Я продвигался все  дальше  и  дальше  на  запад,  и
наконец дорога привела меня к Халкедону.
   Эта крупная гавань  превышала  величиной  Пеллу,  но  уступала  Афинам.
Бизантион располагался прямо напротив нее на другом берегу Боспора. Кривые
улочки, змеясь, сползали по склону от городской стены к пристаням.  Ветхие
и облезлые дома явно нуждались в ремонте. Переулки пропахли помоями,  даже
главная площадь казалась грязной и неухоженной. Однако гостиницы и таверны
имелись в изобилии, и чем  ближе  я  подходил  к  причалу,  тем  чаще  они
попадались на улицах. Группы  подвыпивших  моряков  и  остроглазых  купцов
теснились  перед  стойками,  устроенными  в  фасадах  домов:   они   пили,
сплетничали, заключали сделки, продавая все  что  угодно,  от  македонской
древесины до рабов, доставленных из-за Черного моря со степных просторов.
   Самым бойким местом в Халкедоне  был  невольничий  рынок,  находившийся
возле причалов. Я не собирался задерживаться там. Минуя  толпу,  я  искал,
где можно дешево  переправиться  в  Бизантион.  В  набедренной  повязке  я
припрятал горстку монет;  мне  удалось  их  отобрать  у  торговца  конями,
который допустил  фатальную  ошибку,  взяв  с  собой  всего  лишь  четырех
стражников.
   И тут, проталкиваясь сквозь толпу, запрудившую рыночную площадь и  даже
выплескивавшуюся с нее  на  улицу,  которая  вела  к  причалам,  я  увидел
Гаркана.
   Он переменил одежду, даже расчесал  бороду.  И  как  прочие  посетители
невольничьего рынка,  был  облачен  в  длинный  балахон  поверх  цветастой
рубахи, голову его прикрывала мягкая шапочка. Издали Гаркан казался или не
слишком  богатым,  но  уверенным  в  себе  купцом,  или   землевладельцем,
нуждающимся в новых рабочих руках. Впрочем, внимательный человек, конечно,
заметил бы и шрам  на  щеке,  и  тяжелый  взгляд  угольно-черных  глаз.  Я
огляделся и увидел нескольких людей Гаркана, тоже  опрятно  причесанных  и
пристойно одетых.
   Протолкавшись сквозь говорливую  и  шумную  толпу,  ожидавшую  открытия
рынка, я направился к Гаркану. Тот уже повернулся в другую сторону,  глаза
его обшаривали собравшихся,  чтобы  вовремя  заметить  опасность.  Тут  он
увидел меня. Глаза Гаркана расширились, но, когда я приблизился, он быстро
справился с удивлением.
   - Итак, твое паломничество окончилось? - спросил он.
   Я кивнул:
   - Возвращаюсь назад в Пеллу, там у меня дело.
   Он ухмыльнулся:
   - Ты переменился.
   - Как это?
   - Ты стал  спокойнее.  Увереннее  в  себе,  как  будто  понял,  к  чему
стремишься.
   Я слегка удивился, в глубине души признавая, что Гаркан прав.  Душевный
разлад оставил меня. И,  не  представляя  в  точности,  что  мне  придется
делать, я знал, что должен вернуться в Пеллу и выполнить  повеление  Геры,
каким бы оно ни оказалось. По-новому  увидев  теперь  и  обветренное  лицо
Гаркана, я вспомнил или впервые понял, кого напоминал  мне  этот  человек:
моего старинного знакомого, тоже  воина,  умершего  давным-давно  -  хетта
Лукку. Он мог оказаться предком Гаркана, так они были похожи. Я заметил  в
глазах бывшего воина из Гордиума то самое выражение,  которое  видел  один
только раз, когда он рассказывал о своей семье, и понял, почему  он  здесь
оказался.
   - Разыскиваешь своих детей?
   - Если их уже не продали. Я узнал, что  пленных  из  Гордиума  привезли
именно сюда. Но до начала торгов к клеткам с рабами допускают  лишь  самых
состоятельных покупателей.
   Я подумал мгновение.
   - Ты надеешься выкупить их?
   - Да.
   - А что будет потом?
   Он вопросительно взглянул на меня:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Тебе будет трудно вести жизнь  разбойника,  если  при  этом  придется
заботиться о восьмилетнем сыне и шестилетней дочери.
   - А что мне еще остается?
   - Не знаю.
   - Я тоже. И пока еще только ищу своих детей, а что будет потом, я начну
думать, когда найду их!
   То долгое и безрадостное утро  я  провел  вместе  с  ним.  Работорговцы
одного за другим выставляли своих пленников.  Дороже  всего  шли  красивые
девушки; крепкие юноши, способные работать в полях и  на  рудниках,  также
приносили торговцам немалый барыш. Детей оказалось около дюжины, но  много
за них не просили. Однако когда солнце опустилось  за  сараи,  выстроенные
вдоль пристани, и торговля закончилась, большинство из них  еще  не  нашло
хозяев.
   К  этому  времени  на  площади  осталась  только  горстка  покупателей.
Несчастных детей  в  тяжелых  железных  ошейниках,  грязных  и  плакавших,
отправили в свои помещения.
   Тем временем работорговцы, толпясь возле помоста, где продавали  людей,
подсчитывали полученные  монеты,  а  главный  распорядитель,  сойдя  вниз,
усталой походкой побрел через площадь к таверне.
   - Позор нам, - бросил он  на  ходу,  пока  мы  наблюдали  за  вереницей
уходивших детей. Даже его зычный голос чуть охрип после дневных трудов.  -
Мы не можем больше содержать их; они съедят все,  что  мы  сможем  на  них
заработать.
   Подойдя к нему поближе, Гаркан спросил самым непринужденным тоном:
   - А откуда они?
   Лысоватый и  пузатый  купец  сверкнул  хитрыми  глазами  и  чуть  повел
плечами:
   - Отовсюду. Из Фригии, Анатолии. Хочешь верь, хочешь не верь, есть даже
с Родоса.
   - А из Гордиума?
   Тот остановился и внимательно посмотрел на Гаркана. Следуя за  ним,  мы
уже пересекли площадь и оказались невдалеке от входа в таверну.
   - А что ты дашь за подобные сведения?
   Лицо Гаркана окаменело.
   - Дорого дам, торговец. Я подарю тебе жизнь.
   Тот поглядел на него, потом на меня, бросил через плечо взгляд на своих
собратьев, которые еще толкались у помоста. Возле них находилось с десяток
вооруженных людей.
   - Ты не успеешь и слова сказать, -  пообещал  ему  Гаркан,  не  скрывая
угрозы. - А  теперь  говори.  И  говори  правду.  Торговал  ты  детьми  из
Гордиума?
   - Они были здесь месяц назад... почти целая сотня. Так много, что  цены
совсем упали. Нам пришлось даже снять их с  торгов,  когда  за  них  стали
предлагать так мало, что это никого не удовлетворяло.
   - И что случилось с непроданными детьми?
   - Их купили всей партией македонцы. Говорят, по приказу самого царя.
   - Филиппа? - спросил я.
   - Да, Филиппа Македонского. Теперь  ему  нужно  много  рабов,  он  стал
господином Афин и всей Греции.
   - А не врешь? - спросил Гаркан, стискивая слабую руку торговца с  такой
силой, что мог переломать ему кости.
   - Нет. Это чистая правда! Я клянусь тебе!
   - Ну, а среди тех немногих, кого продали в  этом  городе,  -  продолжал
Гаркан, - не было ли  восьмилетнего  мальчика  с  соломенными  волосами  и
глазами черными, как мои? И шестилетней девочки, похожей на него?
   Покрывшийся потом торговец пытался отодрать  пальцы  Гаркана  от  своей
руки. С тем же успехом он  мог  бы  стараться  подкопать  городскую  стену
обеденной вилкой.
   - Как я могу помнить? - вскричал он. - Их было так  много!  Откуда  мне
помнить какого-то мальчишку и девчонку?
   - Отпусти его! - сказал  я  Гаркану.  -  Скорей  всего  твои  дети  уже
отправлены в Пеллу.
   Тот выпустил торговца, который стремительно исчез в дверях таверны.
   - Пелла в Македонии, - Гаркан горько вздохнул, - значит, я их более  не
увижу.
   - Почему ты так решил?
   - О Филиппе и его царстве я знаю  мало,  однако  говорят,  что  там  не
терпят разбойников. Люди соблюдают законы. Мне там не место.
   Я улыбнулся, опуская руку на его плечо.
   - Друг мой, ты прав - Филипп не терпит разбойников.  Но  у  него  самое
лучшее войско на свете, и хорошему воину в нем всегда будут рады.


   Герои прежних времен переплывали Геллеспонт. Александр дал клятву перед
своими Соратниками, что однажды и он  совершит  это.  Наверно,  я  мог  бы
переплыть Боспор, он  уже  Геллеспонта,  хотя  течение  в  нем  быстрое  и
коварное. Впрочем, легче воспользоваться одним из паромов, плававших между
Халкедоном и Бизантионом, ведь я не мог рассчитывать,  что  Гаркан  и  его
люди сумеют переплыть пролив.
   Шайка за  зиму  сократилась  до  девяти  человек.  Остальным  опротивел
разбой, и они ушли искать свои родные дома или чтобы начать жизнь на новом
месте. Я был рад видеть среди оставшихся Бату.  Гаркан  сообщил  мне,  что
нашел в нем сильного и хладнокровного бойца.
   - Говорят, македонское войско переправилось в Абидос, -  рассказал  мне
Гаркан, - на этот берег Геллеспонта.
   - Это действительно правда?
   Он пожал плечами:
   - Так говорят на рыночной площади.
   Итак, Филипп демонстрирует силу:  он  захватил  плацдарм  на  азиатской
стороне пролива, чтобы оттуда двинуть свою армию против Царя Царей,  когда
сочтет нужным. Переговоры складываются удачней, если их поддерживает  сила
оружия.
   - Мы попадем в Пеллу быстрее, если отсюда переправимся через  Боспор  к
Бизантиону.
   - Это будет дорого, паломник. У нас с  тобой  не  хватит  монет,  чтобы
оплатить проезд.
   - Но на что ты рассчитываешь? - Я остановился на полуслове.  Ответ  был
мне известен: Гаркан приберегал деньги на выкуп детей.
   Поэтому я сказал:
   - Мне известно, где можно достать монеты.
   Гаркан понял намек на лету.
   - У работорговцев? - Он мрачно ухмыльнулся. - Да. Монет у  них  больше,
чем у самого царя Мидаса.
   - Но их трудно ограбить, - сказал Бату. - Их дома  охраняются,  а  сами
они никогда не выходят на улицу в одиночку.
   - Мы достаточно сильны, чтобы справиться с любой охраной, - сказал я.
   - Не спорю, - отвечал чернокожий. - Но мы не успеем донести  монеты  до
пристани, как нас схватит городская стража.
   Я кивнул. Бату был прав. Нельзя  рассчитывать  только  на  силу.  Город
слишком мал, и  ограбление  одного  из  богатых  работорговцев  встревожит
стражу, которая первым  делом  примется  останавливать  все  отходящие  от
пристани корабли. Итак, следовало прибегнуть к хитрости.



        "27"

   Нам  повезло:  дождь  шел  всю  ночь.  Изучая   дом   самого   богатого
работорговца в Халкедоне, я стоял под корявыми ветвями оливкового  дерева.
С веток капало. Гаркан и Бату горбились возле меня, мокрые,  несчастные  и
недовольные.
   -  Высокая  стена,  -  сожалел  Бату,  его  глубокий   голос   грохотал
отголосками дальнего грома.
   - Одни только боги знают,  сколько  стражников  охраняют  этот  дом,  -
нервно сказал Гаркан.
   - Шестеро, - отвечал я. - И еще двенадцать спят сейчас в помещении  для
слуг на другой стороне двора.
   - Откуда  ты  знаешь?  -  В  хриплом  шепоте  Гаркана  слышались  нотки
удивления и недоверия.
   - Я провел целый вечер на ветвях большого дуба по ту сторону улицы.
   - И никто тебя не заметил? Никто?
   - Квартал очень богатый, улица -  тише  не  бывает.  Трудно  было  лишь
прокрасться мимо стражников у подножия холма. Но, пробравшись сюда,  я  не
встретил на этой улице никого, кроме  разносчика  фруктов  с  тележкой.  Я
подождал, пока он завернул за угол, потом залез на дерево.  Густая  листва
укрыла меня. Ну а спустился я уже в полной темноте.
   Я услышал, как Вату хихикнул.
   - Ты доволен? - спросил я Гаркана.
   - Вот что скажу: для  паломника,  -  буркнул  он,  -  у  тебя  странные
повадки.
   Мы решили, что оба они подождут в  глубокой  тени  олив,  выстроившихся
вдоль  улицы.  Они  должны  были  заняться   городскими   или   хозяйскими
стражниками, если те окажутся на улице.
   - Дождь нам только на пользу, - проговорил я. - Сегодня гулять никто не
пойдет.
   - Да и стражники останутся у стены и не станут  бродить  по  улицам,  -
добавил Вату.
   Я кивнул.
   - Если я не вернусь,  когда  небо  начнет  светлеть,  возвращайтесь  на
постоялый двор, забирайте людей и уходите из города.
   - Ты говоришь, Орион, как начальник, - сказал Гаркан.
   Пришлось встряхнуть его за плечо.
   - Я сказал только, что хочу, чтобы ты  ушел  отсюда  вместе  со  своими
людьми, даже если меня поймают.
   - Я понял, - сказал он, - боги да будут с тобой!
   - Они всегда со мной, - отвечал  я,  понимая,  что  он  не  может  даже
представить себе всей горечи, таившейся в этих словах.
   - Удачи тебе! - проговорил Вату.
   Я встряхнул свой влажный от дождя плащ,  желая  убедиться,  что  он  не
помешает моим движениям, потом оставил то  сомнительное  укрытие,  которое
предоставляло нам дерево. Холодные капли  обжигали,  хотя  ветра  не  было
вовсе.  Двор  работорговца  окружала  высокая  стена,  утыканная   поверху
остриями и битыми черепками. Садовники подрезали  деревья,  которые  росли
вдоль стены, а ее выбеленная поверхность оказалась настолько ровной, что я
не мог ни за что зацепиться.  Поэтому  еще  у  оливы  я  побежал,  пересек
выложенную кирпичами улицу и подпрыгнул изо всех сил. Моя  правая  нога  в
сандалии оперлась о стену, и я протянул вверх правую руку. Пальцы нащупали
край стены, а тело по инерции припало к ней. Не обращая внимания на острия
колючки, я зацепился кончиками пальцев  обеих  рук,  а  затем  подтянулся.
Перед глазами моими оказался целый лес разнообразных острых предметов.
   Я осторожно перебросил ногу на край стены. Мне  с  трудом  удалось  это
сделать, так как почти весь верх был покрыт осколками и  лезвиями.  Однако
смущали меня только собаки. Наблюдая днем и вечером за  домом,  я  заметил
несколько больших псов, разгуливавших по саду или валявшихся  возле  стен.
Языки их свисали,  крупные  зубы  белели.  Дождь  поможет  мне:  непогоду,
сырость и холод собаки любят не больше людей, а ливень помешает им  учуять
меня.
   Я перебрался через иззубренные черепки и колючки и  медленно  опустился
на траву. А потом долго ждал,  припав  на  одно  колено,  пока  дождь  сек
холодом мою шею и нагие руки и ноги. Во дворе было пусто. Я не видел  даже
слуг, и лишь в одном окне первого этажа мелькал огонек.
   Сделав гиперактивными свои чувства, я метнулся к ближайшему окну  дома,
его ставни оказались запертыми. Низко и грозно зарычала собака, взятая  на
ночь под крышу. Я отпрыгнул, а потом замер на  месте.  Там  сидел  сторож,
укрывшийся от дождя под  козырьком,  устроенным  ниже  второго  этажа.  Он
плотно укутался в плащ, подбородок его опустился на грудь - впрочем, я  не
видел, спал он или нет, но не мог рисковать. Бесшумно как  змея  скользнув
вдоль стены, я подобрался к нему на расстоянии вытянутой руки.  Тут  он  и
заметил меня. Зажав ему рот ладонью, другой рукой я коротко рубанул его по
затылку. Сторож обмяк, и я  опустил  его  на  то  же  место,  постаравшись
усадить в прежней позе, укрыв плащом.
   Нырнув под навес, я поднялся  к  окну  второго  этажа.  Оно  тоже  было
закрыто ставнем, но, взявшись за прорези, я  отворил  его,  чуть  скрипнув
рамой. Надеясь, что никого не разбудил, я забрался  через  окно  в  темную
комнату. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что попал  в  спальню.
Женщина металась в постели и что-то бормотала во сне.
   На цыпочках я пробрался мимо нее к двери и вышел в коридор.  Точнее,  я
оказался на балконе, огибавшем с четырех сторон внутренний дворик. По всей
длине его виднелись двери, которые вели в другие спальни и прочие комнаты.
Внизу горела та неяркая лампа, которую я видел снаружи. Перегнувшись через
отполированный руками поручень, я заметил двух стражей,  скорчившихся  под
холодным дождем. Рыкнувший на меня пес нервно расхаживал  под  балконом  с
дальней стороны атриума, царапая когтями камни.  Подняв  уши  торчком,  он
посмотрел на меня, однако ему явно  не  разрешали  подниматься  на  второй
этаж. Собаку приучили жить вне дома, и я мог  считать  это  своей  удачей.
Теперь следовало найти место, где купец держал свои деньги. Впрочем, можно
было не сомневаться: он хранил их  в  собственной  комнате.  Но  какая  из
дверей приведет меня туда?
   Я постоял, разглядывая выходившие на балкон одинаковые  простые  двери;
все  они  были  закрыты.  В  дальнем  конце  балкона,  напротив  лестницы,
оказалась двойная дверь, украшенная тонкой резьбой, она  и  привлекла  мое
внимание.
   Быстро и  безмолвно,  стараясь  держаться  в  тени  у  самой  стены,  я
пробрался к двойной двери. Конечно, она оказалась  заперта.  Я  направился
обратно, проверяя каждую из дверей, наконец одна подалась под моей  рукой.
В комнате никого не было, она  напоминала  кладовую,  две  стены  занимали
полки. Окно здесь заменяла узкая щелка, но я  открыл  ставень  и  выставил
голову под дождь.  Стена  оказалась  гладкой  и  ровной:  ни  выступа,  ни
карниза,  ногу  поставить  не  на  что.  Крыша  нависала  над  головой.  Я
протиснулся в узкое окно, осторожно поднялся  на  подоконник,  подтянулся,
взявшись за выступающий конек. Дождь сделал черепицу скользкой,  однако  я
все-таки выбрался на покатую крышу и, соблюдая осторожность, направился по
ней к месту, под которым располагалась спальня хозяина. Перегнувшись через
край, я заметил под собой двойное  окно.  Один  ставень  оказался  чуточку
приоткрыт. Итак, хозяин любит свежий воздух. Отлично! Повиснув на руках, я
спустился в окно - тихо, как тень. Рядом зарычал пес. Я оглянулся:  рослый
зверь щерил на меня клыки. У меня не было времени  успокаивать  его,  одно
мгновение - и собака залает, переполошив весь дом. Молниеносным  движением
я схватил его за глотку и поднял. Пес дергался, пытаясь  вцепиться  мне  в
лицо, но  я  держал  его  на  вытянутых  руках,  пережимая  горло.  Собака
затряслась и обмякла. Я ослабил хватку. Пульс на шее животного бился,  оно
еще дышало. Я опустил пса в надежде, что он не сразу придет  в  себя,  дав
мне возможность отыскать монеты купца.
   В очаге еще рдели угасавшие угольки. Работорговец спал. Я заметил,  что
в его комнату ведет одиночная дверь. Итак, за ней есть и прихожая, а  там,
возможно, несет караул стража.
   Оглядевшись, я увидел в углу спальни массивный шкаф, высокий и глубокий
настолько, что в него можно было войти; две резные дверцы его были  плотно
закрыты. Рядом стоял письменный стол.
   Теперь следует отыскать ключ от шкафа. Я решил, что он  должен  быть  у
хозяина. Осторожно ступая, я шагнул к постели и увидел:  ключ  конечно  же
висел на цепочке на шее у купца. Но как  снять  его,  чтобы  не  разбудить
работорговца?
   "Хитрость, - напомнил мне внутренний голос,  -  хитрость,  а  не  сила;
помни, что он не должен узнать о том, что кто-то побывал в его доме!"
   Подумав так, я улыбнулся: хитрость может заменить силу.
   Я подошел к угасавшему очагу, взял щипцы  и  вынул  дымившийся  уголек.
Собака зашевелилась и начала поскуливать, а я  принялся  раздувать  слабый
огонек. Когда он разгорелся, я быстро пересек  комнату  и  ткнул  огнем  в
занавеси, в одежду,  наваленную  на  сундуке,  в  постельное  белье.  Вещи
задымились. Я бросил уголь обратно. Разбрасывая искры, он  описал  красную
дугу. Потом я стряхнул спящего старика  на  пол  возле  постели.  Пока  он
поднимал голову, я успел выскочить в открытое окно  и  повис  снаружи  под
дождем, держась за край подоконника.
   - Пожар, дураки! - завизжал купец, подгоняя  удивленных  стражников.  -
Воды! Скорее!
   Потом он метнулся  к  большому  шкафу,  сорвал  с  шеи  ключ  вместе  с
цепочкой, дрожащими руками отпер замок и  распахнул  дверцы.  В  свете  от
пламени пожара я разглядел внутри шкафа  несколько  сундучков,  по  полкам
было расставлено с десяток небольших шкатулок. Еще там лежали свитки,  как
я понял - деловые бумаги.
   После того как оконную занавеску охватило пламя, пес поднялся и вылетел
мимо купца за дверь. Пламя охватило волосы на тыльной стороне моих  рук  и
заставило опустить голову  ниже  подоконника.  Когда  я  вновь  высунулся,
работорговец уже подхватил несколько шкатулок и, с  трудом  удерживая  их,
попытался вновь запереть дверцу. Пламя разгоралось все  сильнее,  балдахин
над постелью с треском обрушился, тогда купец наконец отказался от  своего
намерения и бросился вон из комнаты.
   В моем распоряжении имелось  буквально  несколько  мгновений.  Я  вновь
перебросил  свое  тело  через  подоконник  и  направился  прямо  к  шкафу.
Распахнув его дверцы настежь, я схватил несколько шкатулок. Все  они  были
наполнены монетами. Добежав до окна, я сбросил их на землю и вновь ринулся
к очагу. Схватив одну из самых  больших  головешек,  я  раздул  ее  и  как
факелом поджег свитки, лежавшие внутри шкафа.
   Тяжелые  шаги  загрохотали  по  лестнице,   послышались   на   балконе.
Раздавались  громкие  голоса,  лаяли  псы,  кричали  женщины.  И  все  это
перекрывал  пронзительный  визг  работорговца,  распекавшего   лежебок   и
винившего нерадивых слуг в случившемся несчастье.
   Удостоверившись в том, что шкаф вспыхнул, я метнулся к окну и  спрыгнул
на землю. Подобрав две шкатулки с монетами, во мраке под дождем я  побежал
к стене и только там остановился, чтобы бросить взгляд на дело своих  рук.
Из окна валил дым, пробивалось пламя. При удачном  стечении  обстоятельств
сгорит весь дом. Отперев задвижку, я вышел на улицу через  ворота,  словно
хозяин навстречу друзьям. Они меня ждали.
   - А теперь пора уходить, - сказал Гаркан, - соседи уже просыпаются.
   Я не спорил, только показал им шкатулки с монетами.
   Глаза Бату округлились.
   - У себя в Африке я жил бы с такими деньгами как вождь.
   Гаркан пробурчал:
   - Что-то ты чересчур искусный вор для паломника.
   С хохотом мы удалились от горевшего дома.
   "Торговец не догадается, что был ограблен, - подумал я. - Но даже  если
такое случится, он не сможет узнать, кто это сделал".
   На рассвете мы еще видели с пристани столб дыма.



        "28"

   Мы отыскали паром, готовый отойти от причала. Я недолго поторговался  с
перевозчиком и вместе  с  десятью  своими  спутниками  поднялся  на  борт.
Кормчий был рослый мужчина, за долгие годы солнце  насквозь  пропекло  его
кожу, а седина тронула его волосы и бороду. Он подозрительно оглядел  нас,
но, взвесив полученный от меня  мешочек  с  монетами,  приказал  поднимать
якорь.
   Мы находились на открытой палубе неуклюжего пузатого суденышка с  одной
мачтой. Капитан выкрикивал приказы с  помоста,  приподнятого  над  кормой.
Тесный загон на носу был забит козами, густой запах животных бил в ноздри.
Наши люди уселись на палубе, привалившись к тюкам ткани,  свитым  в  бухты
канатам или деревянным шпангоутам.
   Гребцы-рабы вывели суденышко в пролив, ветер наполнил треугольный парус
и понес корабль по могучим волнам Боспора. Началась  качка,  и  наши  люди
сразу позеленели. Моряки посмеивались, глядя на пассажиров, припадавших  к
бортам.
   - Не блюй против ветра, - съехидничал капитан, когда разбойники один за
другим принялись перегибаться над бурлившей водой.
   Я тоже подошел к борту - подальше  от  страдавших  от  морской  болезни
разбойников. Передо мной открывалась Европа, выстроенные  из  сырца  бурые
домики Бизантиона купались в лучах утреннего солнца.  Откуда-то  мне  было
известно, что это ничем не  примечательное  скопление  лачуг  со  временем
станет могущественным городом, столицей империи, и дворцы  его,  мечети  и
церкви во все стороны закроют горизонт  великолепными  куполами,  изящными
минаретами.
   Ну а пока Бизантион оставался всего лишь стратегически важной  гаванью,
в которой теперь властвовали македонцы Филиппа.
   - Мы возвращаемся, - буркнул Гаркан мне на ухо.
   Удивленный, я повернулся к нему. Лицо  разбойника  было  мрачным.  Вату
подошел ко мне с другой стороны:
   - Что это... мы поворачиваем?
   И действительно - мы направлялись назад, в гавань Халкедона.  Остальные
люди Гаркана слишком страдали, чтобы это  заметить:  кто  распростерся  на
палубе, кто перегнулся через борт. Парус беспомощно хлопал, а вонь от  коз
лишь более ухудшала положение. Позеленевший Гаркан обеими руками  держался
за поручень, пальцы его побелели.
   Я смотрел на кормчего: он вывесил  какие-то  сигнальные  флажки.  Потом
пристально рассмотрел пристань, оставленную нами не более часа назад.  Над
ней на высоком шесте реяли полотнища флагов. Тут я заметил, что моряки уже
вооружились мечами. Даже рабы засунули дубинки за  пояса.  А  наше  оружие
оставалось  возле  козьих  загонов,  и  никто   из   людей   не   мог   им
воспользоваться.
   Я отправился к  кормчему  на  помост,  но  двое  вооруженных  мореходов
остановили меня возле лестницы.
   - Перевозчик! - крикнул я. - Что ты делаешь?
   - Возвращаю шайку разбойников в руки правосудия. - Он хохотнул.
   - А почему это ты решил считать нас разбойниками? - выкрикнул я.
   Он указал на сигнальные флаги:
   - Сегодня ночью кто-то сжег дом важного господина. А вы слишком  дорого
и почти не торгуясь заплатили за проезд.
   Я обдумывал  ситуацию  всего  три  секунды.  Люди  Гаркана  не  были  в
состоянии биться, да и  сам  он  едва  стоял  на  ногах.  Все  моряки  уже
вооружились и приготовились к схватке. Капитан был очень доволен собой. Он
вернет купцу часть денег, которые я ему дал, и еще получит за нас  награду
от городских властей.
   Матросы, стоявшие возле меня, ухмылялись; возможно,  их  самодовольство
толкнуло меня на решительные действия.
   Схватив обоих за подбородки - они даже не  успели  поднять  руки,  -  я
стукнул их головами, которые загудели,  словно  старый  дуб,  по  которому
ударил топор. Потеряв сознание, они повалились на палубу, а я выхватил оба
их меча и перебросил растерявшемуся Гаркану  и  Бату.  Гаркан  принял  меч
неловко и уронил оружие, но чернокожий точно поймал клинок  и  вонзил  его
прямо в живот первого из моряков, бросившихся на нас.
   Я крикнул, и Гаркан очнулся. Он  поднял  меч  и  вместе  с  Бату  начал
сражаться против  двух  дюжин  моряков,  пробиваясь  к  своим  людям,  еще
валявшимся на палубе.
   В два прыжка я преодолел лестницу и поднялся на помост, выхватив кинжал
из ножен под юбкой. Моряк в рваной тунике обеими  руками  держал  кормовое
весло. Рядом с ним застыл кормчий, проявивший признаки крайнего удивления.
Тут на пути моем встал первый помощник хозяина корабля с мечом в руке. Мир
вокруг меня, как всегда, словно бы замедлился.  Я  заметил,  как  дрогнули
мышцы его руки, как напряглись его ноги, - он  готовился  ударить  меня  в
левый бок, который я, как ему казалось, не мог защитить. Я остановил левой
рукой его разящий меч и, шагнув вперед, вогнал кинжал ему под  подбородок.
Отбросив оседавшее тело, я повернулся лицом к перевозчику. Теперь у него в
руке тоже появился меч, но он как будто не очень хотел пускать его в дело.
Взглянув через плечо,  я  заметил,  что  Гаркан  и  Бату  бились,  защищая
страдавших морской болезнью разбойников от матросов и рабов, размахивавших
мечами и дубинками. Но  рулевой  по-прежнему  направлял  ладью  в  сторону
Халкедонской гавани.
   Капитан проговорил:
   - Бросай кинжал, или твоих приятелей отправят рыбам на корм.
   - Ты сам первым полетишь за борт, я тебе обещаю.
   Он улыбнулся:
   - Ну убей меня... а как, скажи, ты поплывешь дальше?
   - Я все утро следил за  твоими  людьми,  и  теперь,  если  понадобится,
доплыву на этой лохани в Египет, - насмешливо ответил я.
   Он осклабился, открывая щербатый рот:
   - Да, в уверенности тебе не откажешь, вор.
   - Ты получил деньги от нас, - сказал я. -  И  вези  нас  по  уговору  в
Бизантион.
   - А когда я возвращусь в Халкедон, меня обвинят в том, что я помог  вам
бежать.
   - Кое-кто из твоих мореходов уже погиб... Покажешь их  трупы,  скажешь,
что сопротивлялся.
   Хозяин  в  задумчивости  потянул  себя  за  бороду.  Он,  должно  быть,
прикинул, что экипаж его справится с Гарканом и Бату, несмотря на  то  что
кое-кто из наших уже поднимался на ноги,  преодолевая  дурноту.  Но  битва
будет стоить жизни еще нескольким морякам, а он и так уже потерял  первого
помощника и еще двух моряков. К тому же сейчас он был против меня один  на
один, правда имея меч против кинжала, но я видел, что моряк невысоко ценит
свои шансы.
   Я решил подсластить сделку:
   - Ну, а если я отдам тебе и остаток денег, что тогда?
   Глаза его засверкали.
   - Не обманешь?
   - Так будет лучше для всех.
   Он поспешно кивнул:
   - По рукам.
   Мы приплыли в Бизантион и оставили корабль  вместе  с  его  хозяином  у
причала. Я был рад вновь оказаться в стране  Филиппа,  но  Гаркан  покинул
землю, в которой родился. И он знал, что скорее  всего  никогда  более  не
увидит Гордиума.
   Я отыскал дом, в котором стояли солдаты  Филиппа,  и  объявил  им,  что
являюсь одним из царских телохранителей и возвращаюсь из  Азии  с  десятью
новобранцами. Опытный начальник, седобородый и хромой,  разместил  нас  на
ночь, а на следующее утро предоставил коней. Мне было необходимо  поскорее
попасть в Пеллу, Гаркан же торопился выяснить судьбу своих детей.
   Мы ехали через Фракию и Македонию от одного военного поста к другому. С
каждым днем я приближался к  Гере  и  все  сильнее  ощущал  ее  власть.  Я
старался не спать  и  целую  неделю  почти  не  смыкал  глаз.  Но  наконец
наступила ночь, когда я не смог более противиться сну, и, едва опустившись
на ложе возле бревенчатой стены,  мгновенно  уснул.  Она  приснилась  мне,
надменная и властная.
   -  Ты  возвращаешься  во  время,  сулящее   многое,   -   сказала   мне
Гера-Олимпиада.
   Я стоял перед нею в том великолепном зале, который не мог уместиться  в
Пелле, неведомые ворота  в  ткани  пространства-времени  соединяли  его  с
дворцом. Олимпиада восседала на троне, показавшемся мне похожим на  диван,
вырезанный  из  зеленого  кровавика-гелиотропа;  темные  прожилки  в   нем
напоминали струйки пролитой крови. Змеи шуршали  возле  ее  ног,  оплетали
спинку трона, охватывая округлые ноги.
   Я не мог двинуться. Не мог даже открыть рот. Она сидела передо  мной  в
плаще, черном, как  самая  глубокая  ночь,  на  ткани  звездами  искрились
драгоценные камни. Дивные рыжие волосы Геры рассыпались по плечам, горящие
глаза пронзали меня. Я мог  слышать  ее  слова,  мог  дышать,  сердце  мое
стучало. Но я знал, что при желании она может погубить меня взглядом.
   - Филипп взял себе новую жену, - сказала она  с  улыбкой,  в  чистейшем
виде воплощавшей зло. - Он бросил меня. Я оставила Пеллу и возвратилась  к
своей родне в Эпир. Что ты скажешь на это?
   Я обнаружил, что могу открыть рот. Голос мой звучал сдавленно, в  горле
першило, я готов был закашляться, словно бы промолчал несколько недель.
   - И ты позволила ему так поступить? - спросил я.
   - Я позволила ему  подписать  свой  собственный  смертный  приговор,  -
отвечала Олимпиада. - И ты, моя покорная тварь, будешь орудием моей мести.
   - Нет, по своей воле я не нанесу вреда Филиппу.
   Она расхохоталась:
   - Хорошо, ты погубишь его против своей воли.
   И тут боль охватила меня,  она  накатывала  подобно  волнам,  омывавшим
берег. Сквозь стиснутые зубы я выдавил:
   - Не покорюсь.
   Боль  сделалась  сильнее,  Гера  посмотрела  на  меня;  злобная  улыбка
искривила ее губы, в глазах ее вспыхнула радость мучительницы и удивление.
Я не мог пошевелиться, не мог даже вскрикнуть, а она  словно  бы  измеряла
каждую каплю моей муки и наслаждалась этим.
   Обычно я умею контролировать боль, отключать рецепторы в мозгу.  Но  ни
тело, ни рассудок более не повиновались мне. Впрочем, боль наконец  начала
слабеть. Трудно было понять -  то  ли  я  сам  вернул  себе  контроль  над
чувствами  или  моя  измученная  нервная  система  сдалась,  не   выдержав
перенапряжения. Ответ я  прочитал  на  лице  Геры.  Улыбка  исчезла,  лицо
сделалось кислым. Наконец боль исчезла, но я все еще не мог  ни  говорить,
ни шевелиться.
   - Знаешь, мне это уже надоело, - сказала она  брюзгливо.  -  Ты  силен,
Орион. Мы сотворили тебя чересчур хорошо.
   Я хотел ответить, но не мог.
   - Но  это  не  важно,  если  свершится  должное.  Ты  обязан  исполнить
назначенную роль.
   И вдруг я проснулся... в грубой лачуге возле бревенчатой стены.  Болело
все мое тело. Даже внутренности пылали, словно меня поджаривали живьем.
   На заре мы возобновили путь к Пелле.
   - Сегодня ты слишком спокоен, - сказал Бату, направляя коня от моря.
   - Как будто пьянствовал целую ночь, - сказал Гаркан, разглядывая меня.
   - Или шлялся по девкам, - расхохотался чернокожий.
   Я молчал. Все утро я раздумывал над тем, как точно Олимпиада рассчитала
время. Должно быть, настал подходящий момент для  смерти  Филиппа,  теперь
Александр мог занять трон.
   Самые последние новости лучше всего узнавать на конюшнях. Все селения у
дороги жужжали новостями из столицы. Филипп и  в  самом  деле  женился  на
Клеопатре, племяннице Аттала, и отослал к брату в Эпир  царицу  Олимпиаду,
бывшую его главной женой целых двадцать пять лет.
   - А как Александр? - спросил я.
   Новости были ужасными. На брачном пиру жирный Аттал предложил  тост  за
то, чтобы Филипп и его племянница произвели законного наследника престола.
   Александр вскочил на ноги:
   - Ты считаешь меня незаконнорожденным?  -  и  бросил  чашу  с  вином  в
Аттала, разбив старику лоб.
   Филипп, явно поглупевший от выпитого вина, поднялся с  ложа.  Некоторые
утверждали,  что  в  приступе  ярости  он  выхватил  меч  у   кого-то   из
телохранителей и хотел убить Александра. Другие же полагали, что он просто
пытался разнять царевича и Аттала, чтобы предотвратить  кровавую  схватку.
Все в зале вскочили на ноги  в  полном  смятении.  Но  больная  нога  царя
подвернулась, и Филипп неловко упал, распростершись на залитом вином полу.
   Трясущийся от ярости Александр посмотрел на отца, а потом закричал:
   - Вот человек, который поведет вас в Азию! Он не  может  перебраться  с
одной скамьи на другую!
   Затем царевич выбежал из зала, а его Соратники последовали за  ним.  Не
дожидаясь рассвета, они с матерью оставили Пеллу, направляясь в Эпир.
   - Значит, он все еще там? - спросил я.
   - Так я слышал. Говорят, царевич в Эпире со своей матерью.
   - Скверно складываются  дела  у  Маленького  царя,  -  сказал  один  из
конюхов. - Плохо это, так ссориться с отцом!
   - Но слава богам, мы отделались от ведьмы, -  сказал  другой,  пока  мы
меняли коней.
   Нет, от нее так легко не отделаться, я знал это.




        "ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРЕДАТЕЛЬ"

                                      ...полмира
                                      Спит мертвым сном сейчас.
                                      Дурные грезы
                                      Под плотный полог к спящему слетают.
                                      Колдуньи славят бедную Гекату,
                                      И волк, дозорный тощего убийства.
                                      Его будя, в урочный час завыл.
                                                         У.Шекспир. Макбет


        "29"

   Мы прибыли в Пеллу чудесным летним утром, солнце сияло в лазурном небе,
прохладный ветерок долетал с гор, смягчая дневную жару. Ехавший возле меня
Гаркан пробормотал:
   - Большой город.
   Я кивнул и  отметил,  что  Пелла  заметно  разрослась  за  время  моего
отсутствия. Дома уже подбирались к горам, главную улицу  обстроили  новыми
аркадами  и  рынками.  Над  городом  висело  облако  бурой  пыли,  которую
поднимали  лошади  и  брыкливые  мулы  в  загонах,  деловитые   строители,
работавшие во всех концах города, и повозки, оживленно сновавшие по улицам
и переулкам.
   Когда мы въехали в город, Бату со смехом пожаловался:
   - Какой шум! Разве можно думать в такой суете?
   На мой взгляд, здесь было сравнительно  тихо,  но  после  слов  Бату  я
понял, что в азиатских городах куда спокойнее, чем в  Пелле.  Конечно,  на
восточных рынках  шумели  и  спорили  торговцы  и  покупатели,  но  прочие
кварталы этих древних городов в безмолвии  дремали  под  горячим  солнцем.
Пелла же  скорей  напоминала  сумасшедший  дом:  отовсюду  доносился  стук
топоров, гремели  повозки,  верховые,  грохоча  копытами,  проносились  по
мощеным улицам, смех и громкие разговоры слышались почти на каждом углу.
   Никто не остановил нас и даже не проявил  никакого  внимания,  пока  мы
ехали по главной улице ко дворцу Филиппа. Появление воинов здесь никого не
удивляло,  на  армии  держалось  благополучие  страны,  и   македонцы   не
страшились  своего  войска,  в  отличие  от  жителей  городов  Персидского
царства.
   Однако  возле  дворцовых  ворот  нас  остановили.  Не   заметив   среди
стражников своих знакомых, я назвался и  сказал  начальнику  караула,  что
привез с собой Гаркана и его спутников, желающих поступить в армию.
   Тот окинул нас  опытным  взглядом  и  послал  одного  из  мальчишек  за
предводителем телохранителей.
   Мы спешились, караульный начальник предложил нам попить и напоить наших
коней. Двое из его людей проводили нас до фонтана, который находился возле
ворот. Они обращались с нами вежливо, но с опаской.
   - Какие новости? - спросил я, утолив жажду.
   Караульный непринужденно оперся о притолоку так, чтобы рукой дотянуться
до стоявших за дверью копий.
   - Царственный брак состоится через месяц, - проговорил  он,  не  отводя
глаз от Гаркана и людей у фонтана.
   - Филипп снова женится?
   Он хохотнул:
   - Нет, пока ему достаточно Эвридики. Ты слышал - она подарила ему сына!
   - Сына?
   - Теперь у нас есть  по-настоящему  законный  наследник,  -  проговорил
воин.  -  Можно  не  подозревать,  что  этот  младенец  зачат   богом.   -
Оглядевшись, он добавил: -  Или  каким-либо  типом,  с  которым  переспала
молосская ведьма.
   - А как Александр?
   Десятник пожал мощными плечами:
   - Когда Филипп женился на Эвридике,  он  отправился  в  Эпир  вместе  с
матерью. Но царь вызвал сына обратно в Пеллу.
   - Он вернулся?
   - Еще как - покорно явился по приказу царя. Разве  можно  было  ожидать
другого после всех учиненных им неурядиц?
   Я собирался спросить,  какие  неурядицы  учинил  Александр,  но  к  нам
приблизился  начальник  стражников  в  сопровождении   воинов   в   полном
вооружении и броне. Это был  не  Павсаний,  а  дежурный  сотник  по  имени
Деметрий. Я узнал в нем своего соседа по дворцовой казарме.
   - Эх, Орион... - Он произнес мое имя с тяжелым вздохом.
   - Деметрий, я вернулся с отрядом новобранцев.
   Он скорбно посмотрел на меня:
   - Орион, тебе придется идти со мной: ты арестован.
   Я был ошеломлен:
   - Арестован? За что?
   Гаркан,  Вату  и  остальные  двинулись  к  нам  от  фонтана.   Десятник
распрямился и взглянул на копья, стоявшие возле него.
   Деметрий сказал:
   - Таков приказ, Орион, я получил его от самого царя. Ты  обвиняешься  в
дезертирстве.
   Прежде чем успела завязаться схватка, я ответил:
   - Хорошо. Я готов покориться воле царя. Но мои люди желают служить  ему
и заслуживают лучшего обращения. Все они опытные воины.
   Деметрий окинул их взглядом:
   - Я присмотрю, чтобы  о  них  позаботились,  Орион.  Но  тебе  придется
последовать за мной.
   - Хорошо.
   - Я должен забрать твой меч.
   Я снял с себя меч вместе с поясом и отдал ему.
   Гаркан спросил:
   - Что они сделают с тобой?
   - Все будет в порядке, - ответил я. - Как только я  получу  возможность
поговорить с царем, все сразу прояснится.
   Лицо Деметрия выразило предельное сомнение, но он не стал возражать мне
и сказал десятнику:
   - Отведи этих людей в  казарму,  пусть  их  примет  дежурный.  Если  он
сочтет, что они подходят, пусть разместит и вооружит как положено.
   Сотник повернулся ко мне:
   - Пошли, Орион.
   В  сопровождении  Деметрия  и  его  четырех  вооруженных  спутников   я
отправился через дворцовый двор прямо в тюремную камеру.


   Темница моя помещалась в подвале дворца, я  мог  дотронуться  сразу  до
обеих стен тесной  и  темной  каморки.  Окно  заменяла  узкая,  заложенная
снаружи щель в прочно запертой двери. Вместо постели на  глинобитном  полу
валялась охапка соломы. И еще - глиняный горшок.
   - Поверь, мне самому неприятно оставлять тебя здесь,  Орион,  -  сказал
Деметрий, пропуская меня в камеру. Он вошел внутрь вместе  со  мной,  люди
его  остались  в  коридоре,  освещенном  лишь   пыльным   лучиком   света,
пробивавшегося через отверстие в крыше. - Царь  приказал  взять  тебя  под
стражу в тот самый миг, когда ты окажешься в Пелле. За дезертирство.
   - Так сказал тебе сам Филипп? - спросил я.
   - Нет! - Деметрий, казалось, был потрясен мыслью о том,  что  царь  мог
дать ему личное указание. - Месяц назад Павсаний передал мне этот  приказ,
получив его из царских уст. Так он сказал.
   - Когда же это было? - спросил я. - После того  как  посол  Царя  Царей
возвратился в Пеллу?
   - Это  индус?  -  Деметрий  многозначительно  нахмурился.  -  Тот,  имя
которого никто не может произнести? Нет,  приказ  я  получил  еще  до  его
возвращения. Я помню, что меня  удивило,  как  можно  объявить  дезертиром
человека, который находится в далеких краях. И откуда царь  мог  узнать  о
твоем побеге?
   "Действительно, откуда? - спросил я себя. - Откуда он мог узнать о моем
поведении в Парсе до того, как вернулся Кету вместе со всеми остальными?"
   -  Я  точно  помню!  -  говорил  Деметрий.  -  Все  произошло  еще   до
неприятностей,  случившихся  после  царской  свадьбы.  Еще  до  того,  как
Олимпиада бежала в Эпир вместе с Александром.
   - Так вот когда был отдан этот приказ!
   Он кивнул:
   - Да-да, именно тогда.
   - Значит, ты получил приказ от Павсания?
   - Да.
   - В таком случае, прошу  тебя,  передай  Павсанию,  что  я  вернулся  и
прекрасно устроился на новом месте, - сказал я, оглядывая каменные стены.
   В темноте  я  не  мог  видеть  его  лица,  но  голос  Деметрия  выдавал
напряжение.
   - Я скажу ему, Орион. Поверь мне, я немедленно отправлюсь к нему.
   - Благодарю.
   Он оставил меня одного в камере. Прочная  деревянная  дверь,  окованная
железом, закрылась. Я услышал, как громыхнул засов,  и  оказался  почти  в
полной тьме. Одиночество мое разделял лишь кинжал,  спрятанный  на  бедре.
Потом я заметил пару красных бусинок, загоревшихся в самом  темном  уголке
камеры, и понял, что не одинок, крысы составят мне компанию.
   Времени на размышления я  получил  в  избытке.  Тягучие  часы  медленно
сменяли друг  друга  в  непроглядной  темноте  камеры.  Я  считал  дни  по
появлениям тюремщика, который подсовывал невысокую металлическую  миску  с
жидкой, но вполне съедобной похлебкой в широкую щель  под  дверью.  Он  же
забирал и горшок. Солому никто не менял.
   Я умею проводить без сна много  дней  и  теперь  боялся  лечь  на  кучу
соломы, не желая позволить пищавшим во тьме крысам напасть на меня. Где-то
на окраинах моей памяти гнездились смутные воспоминания о том, как погибла
Аня, растерзанная стаей чудовищных свирепых крыс в жидкой грязи  подземных
городских туннелей. В том воплощении ее звали Аретой, и я не  смог  спасти
свою любовь. Я попытался обратить свои мысли к Пелле, Филиппу,  Олимпиаде,
к этому пространству и времени, к повелениям Геры.
   У меня не было сомнений, Гера действительно манипулировала всеми  нами:
Александром, мною и даже  Павсанием.  Она  приняла  человеческое  обличье,
сделалась Олимпиадой, царицей Македонии, ведьмой  из  Пеллы.  Она  создала
Александра... вместе с Атоном. Увидев, что, полюбив одно из созданий,  Аня
принимает человеческое обличье, Гера  сделала  то  же  самое.  Ее  примеру
последовал и Золотой Атон, циничный и самовлюбленный творец рода людского,
тот, который в Трое называл себя Аполлоном. Они породили божка  Александра
-  златовласого  отпрыска  бога.  А  теперь  Гера-Олимпиада  вознамерилась
сделать его царем Македонии... Покорителем всего мира.
   "Зачем? - размышлял я, сидя в одиночестве в своей  тюремной  камере.  -
Зачем они это делают?"
   Я знал лишь один способ  ответить  на  свои  вопросы:  предстать  перед
творцами в их собственном мире.  Но  для  этого  мне  нужно  было  уснуть,
оставить свое тело на милость крыс, сверкавших голодными злыми глазами.
   Но неужели нельзя иначе? Если я действительно способен  подчинить  себе
время, значит, могу покинуть эту точку в континууме, отыскать творцов в их
городе возле моря и вернуться в камеру, не потратив на это ни минуты. Если
только я действительно властен над временем...
   Долгие часы я расхаживал по камере, сомневаясь  в  своих  способностях,
пытаясь вспомнить  былые  времена,  когда  творцы  переносили  меня  через
континуум к месту, где я должен был  исполнить  очередное  поручение.  Они
установили крепкие блоки в моей памяти, однако я знал, что  справлюсь.  На
Арарате Аня говорила мне, что попала в беду. Я хотел очутиться возле  нее,
выступить против судьбы... Я стремился сражаться за Аню с тем же пылом,  с
каким  она  столько  раз  защищала  меня.  Гера  и  Золотой,  быть   может
уговорившись с другими творцами,  вновь  собирались  разлучить  нас.  Гнев
охватил меня: им не властвовать надо мной! Я отвергаю их власть, даже если
сопротивление будет стоить мне  жизни.  Я  опустился  на  влажную  вонючую
солому и улыбнулся, вспомнив о Кету и его пути Будды. Быть может, это  мое
воплощение наконец окажется последним? И я уже  был  рад  этому...  почти.
Ведь в глубине души я не искал забвения. Любовь влекла меня к Ане.
   Закрыв глаза, я заставил себя уснуть, не обращая внимания  на  крысиный
писк.
   Пренебрегая посторонними звуками, я пожелал перенестись через континуум
в  город  творцов.  Что  ощущал  я  в  такие   мгновения   прежде?   Волну
безграничного  холода,  когда  тело  мое   пронзало   глубочайшие   бездны
пространства за пределами далеких галактик, не знавших  ни  одной  звезды.
Еще - чувство падения, невесомости и...
   Всей своей плотью я ощутил тепло солнца. Глаза  мои  были  закрыты,  но
сквозь веки я угадывал очертания красного пятна.
   Открыв глаза, я сел и обнаружил, что оказался  на  травянистом  склоне,
усеянном дикими цветами. Белые облака ползли по густо-синему небу.  Теплый
ветерок теребил пестрые головки цветов, вдали деревья шелестели ветвями.
   Но города не было. Не было и  океана...  и  творцов,  ничего  вообще  -
только лес, уходивший к далекому горизонту.
   Я неторопливо поднялся на ноги, пытаясь подметить какой-нибудь  признак
присутствия творцов; они должны быть здесь, в противном  случае  я  бы  не
попал в это пространство и время.
   - Орион, ты всегда ведешь себя как тупица.
   Я обернулся и увидел перед собой Золотого, солнце сияло за его  спиной.
Одеяние с короткой юбкой как  будто  само  излучало  свет.  Красивое  лицо
творца хмурилось.
   - Орион, что ты делаешь? Неужели ты не понимаешь, что всякий раз, когда
ты  возмущаешь  континуум  подобным  образом,  нам  приходится   устранять
нанесенные тобой ткани пространства и времени повреждения?
   - Где Аня? - спросил я.
   - Далеко отсюда.
   - Что происходит? Почему меня  держат  в  Пелле,  если  дела  настолько
серьезны...
   - Прекрати болтать! - отрезал Атон.  -  Орион,  тебе  говорили  уже  не
однажды:  интересуйся  лишь  тем  временем  и  пространством,  куда   тебя
отправили. Делай, как приказывает Гера. Неужели не ясно?
   - Не совсем. Я хочу знать, чего вы добиваетесь.
   Его трепетные ноздри гневно расширились.
   - Ах, ты хочешь знать? Ну хорошо, я скажу. Ты помешал мне помочь  Трое.
Ты это помнишь?
   Он хотел тогда,  чтобы  троянцы  победили  ахейцев  и  властители  Трои
основали империю, которая объединила бы Азию и Европу.
   Но я не допустил этого.
   - Твоя маленькая шалость так повлияла на континуум,  что  нам  пришлось
напрячь все свои силы, чтобы  восстановить  его,  не  допустив  разрушения
мироздания.
   "Хорошо, - подумал я. - В тот раз все закончилось  безумием  Атона,  но
теперь он предпочел забыть об этом маленьком факте".
   - И  мы  пока  еще  не  устранили  все  повреждения.  Империя,  которая
объединит Европу и Азию, возникнуть должна, даже  если  она  просуществует
лишь несколько поколений. Это важно. Жизненно важно!
   - И, значит, Александр...
   - Должен преуспеть в своих намерениях. И если ты хочешь  еще  хоть  раз
увидеть Аню, выполняй повеления Геры... Понятно?
   Я склонил голову и услышал собственный голос:
   - Понимаю...
   Атон буркнул:
   - Признаюсь, Орион: от тебя больше неприятностей,  чем  пользы.  Но  ты
силен, в этом тебе не откажешь. Чтобы ты не путался под ногами,  я  послал
тебя в мезозойскую эру, к динозаврам, но непонятным образом ты объявился в
Пелле.
   - Это сделала Аня, - отвечал я с уверенностью, удивившей меня самого.
   Атон внимательно посмотрел на меня:
   - Быть может. Когда я решил отправить тебя в своего рода изгнание,  она
настояла, чтобы тебе было позволено жить где-нибудь в континууме.
   - Итак, я тебе надоел и ты намеревался забросить подальше  опостылевшую
игрушку?
   - Не игрушку, а инструмент, который должен  быть  под  рукой  в  случае
необходимости, - поправил меня Золотой.
   - А что происходит сейчас? - спросил я.
   - А сейчас мы имеем дело с  наисерьезнейшим  кризисом,  который  возник
из-за твоих дурацких поступков.
   - А что делает Аня? Пытается остановить углубление кризиса?
   - Орион, этим заняты все мы. И сейчас у нас нет сил, которые  мы  могли
бы тратить на устранение последствий твоих дурацких выходок.
   - И Гера направляет ход событий в Македонии?
   - Это ее работа. Но она вынуждена заниматься ею из-за  твоего  ослиного
сопротивления нашей воле.
   - Что я должен сделать?
   Он коротко улыбнулся:
   - Ничего, Орион. Тебя следовало отправить в крионовое хранилище, однако
я думаю, что и  камера  в  Пелле  вполне  подойдет.  Радуйся  своим  новым
дружкам, можешь поиграть с ними.
   Он говорил про крыс, это я понял.



        "30"

   Едва открыв глаза, я заметил в темноте камеры красные  огоньки  злобных
глаз крыс, окружавших меня. Лишь несколько сердцебиений  мелькнуло  с  тех
пор, как я опустился на гнилую соломенную подстилку. Крысы подступали,  но
пока еще с опаской, запах живого существа еще не  вселил  в  них  голодную
ярость.
   Я вскочил на ноги, они бросились врассыпную по углам  камеры,  пища  от
страха и разочарования.
   Целыми днями я расхаживал по тесной  каморке,  не  смея  уснуть.  Смену
суток отмечало лишь появление миски с похлебкой под дверью и  исчезновение
горшка. Понемногу я начал видеть в крысах товарищей.
   Прибегнув к умению, которому давным-давно выучили меня неандертальцы, я
попытался проникнуть в сознание крыс и понемногу научился видеть камеру их
глазами. Ощутив их вечный голод, я начал даже оставлять им  объедки  своей
жалкой трапезы.
   День за днем я укреплял свой контакт  с  ними  и  наконец  даже  сумел,
оставаясь в камере, прослеживать их  передвижения  по  трещинам  в  стенах
подземелья; их гнезда и  ходы  сетью  покрывали  подвалы  дворца.  Глазами
предводителя стаи я видел комнату стражников, огромных  людей,  беззаботно
ронявших на пол крошки хлеба и кусочки мяса  -  стая  бросалась  пировать,
когда люди оставляли помещение.
   Я даже слышал разговоры стражников. Крысы странным образом воспринимали
их голоса, которые делались глубокими и гулкими. Мне потребовалось немалое
время,  чтобы  научиться  воспринимать  интонации  и  переводить  звуки  в
понятные мне слова.
   Так я узнал, что приближается  новая  царская  свадьба.  И  чем  больше
говорили стражники, чем грубее шутили  относительно  грядущего  праздника,
тем больше  недоумения  я  ощущал.  Выходило,  что  Александр  женится  на
Клеопатре. Оба имени были в ходу среди македонцев. Неужели стражники имели
в виду Александра... самого  Маленького  царя?  Но  имя  Клеопатра  носила
молодая жена Филиппа, которую сам царь звал Эвридикой.
   Загадку разрешил Павсаний.
   Он спустился посетить меня в моей камере. Однажды днем я  услышал  шаги
за дверью и понял, что по коридору за шаркавшим ногами  стариком,  который
приносил мне еду, следует кто-то еще. Одна из крыс оказалась возле трещины
в стене коридора,  и  я  смог  воспользоваться  ее  глазами.  Тяжеловесный
Павсаний сотрясал почву перед чувствительными усиками крысы каждым  ударом
тяжелой ноги.
   Стражник распахнул заскрипевшую дверь, Павсаний вошел в мою каморку.  В
правой руке его шипел разбрасывавший искры факел. Меч свой  он  оставил  в
комнате стражи.
   - Выйди, - сказал он старику. - Я позову тебя, когда покончу с делом.
   Старик без слов вышел за дверь и запер камеру.
   - Ты похудел, - сказал Павсаний, глядя на меня.
   Я заметил, как он повел носом.
   - Воняет, что ли? - поинтересовался я.
   - Ничего не поделаешь...
   - Почему я здесь? - спросил я. - Почему мне не позволяют видеть царя...
даже предстать перед судом?
   - Суд будет скоро, - посулил Павсаний,  лицо  его  оставалось  мрачным,
глаза он прятал.
   - Что ты имеешь в виду?
   - После свадьбы мы сможем тебя отпустить.
   - Какой свадьбы?
   Павсаний нахмурился:
   - Царь выдает дочь за своего зятя.
   - Свою дочь Клеопатру? Дочь Олимпиады?
   - Она выходит замуж за Александра, царя Эпира.
   - Брата Олимпиады? - Я был потрясен.
   Он кисло улыбнулся и кивнул:
   - Попахивает инцестом, правда? Надо же  -  выдавать  четырнадцатилетнюю
дочь за ее же дядю!
   - Я думал, что Олимпиада находится в Эпире и живет у своего брата.
   - Так и было. Но теперь она возвратилась в Пеллу.
   Вот оно - искусство Филиппа управлять  государством.  Выдавая  за  царя
Эпира свою дочь, он привлекал его на свою сторону. Получив в жены царевну,
Александр  Эпирский  перестанет  поддерживать  Олимпиаду.  Царица  лишится
брата, готового встать на ее сторону, предоставить ей кров, даже  вступить
в войну с Филиппом.
   - Итак, одноглазый лис перехитрил ее, - пробормотал я.
   - Ты так думаешь? - Павсаний горько усмехнулся. - Посмотрим.
   - А как дела Александра? Как ведет себя Маленький царь?
   - После женитьбы Филиппа на Эвридике он бежал в Эпир со своей  матерью.
Но царь приказал сыну явиться в Пеллу, и он покорно вернулся.
   - Он предпочел послушаться отца вопреки прихотям матери,  -  проговорил
я.
   - Не спеши  с  выводами,  Орион,  -  сказал  Павсаний,  -  когда-нибудь
Александр станет царем. Вот почему он вернулся в Пеллу: чтобы  подтвердить
свои права на трон. Ты ведь знаешь, что Эвридика родила Филиппу сына?
   - Я слышал.
   - Но этот ребенок никогда не станет царем Македонии. Александр  намерен
унаследовать престол даже против воли отца.
   Я кивнул, а потом снова спросил:
   - Какое все это имеет отношение ко мне? Почему я попал в темницу?
   - Ты бежал со своего поста, - отвечал отрывисто Павсаний. - Ты бежал из
столицы Персии и скрылся в пустыне. Или ты это отрицаешь?
   - Нет, - признался я.
   - Дезертиров обычно вешают, Орион. Я сохранил тебе  жизнь.  Когда  брак
свершится, ты даже получишь свободу.
   - При чем здесь царская свадьба?
   Он вновь отвернулся от меня, словно боясь, что я прочитаю в его  глазах
нечто важное.
   - Говори, при чем здесь царская свадьба? - повторил я.
   - Ты верен Филиппу, - пробормотал он, - а потому оставайся здесь,  пока
дело не будет сделано.
   Я молча смотрел на него.
   "Оставайся здесь, пока дело не будет сделано".
   Схватив Павсания за плечи, я заглянул ему в глаза.
   - Ты собрался убить царя!
   Он не стал возражать.
   - Олимпиада уговорила... или околдовала? - продолжал я.
   Павсаний горько расхохотался:
   - Ревнуешь, Орион? Решил, что она бросила тебя ради  меня?  Разве  тебя
это смущает?
   - Это пугает меня. Я боюсь за тебя и за Филиппа.
   - Филипп, - он  словно  выплюнул  это  имя,  -  он  заслуживает  дюжины
смертей.
   - Раньше ты любил его.
   - Да! Но как он ответил на мою любовь! Зная, что Аттал сделал со  мной,
царь не стал наказывать его. Не стал! Я потребовал правосудия,  но  он  не
услышал меня.
   - Царь назначил тебя начальником своей  гвардии,  -  сказал  я.  -  Это
высокая честь.
   - Тоже мне честь... Если он не наказал Аттала! После  всего,  что  этот
вонючий шакал сделал со  мной,  царь  даже  не  шевельнул  пальцем,  чтобы
покарать его, даже резкого слова не сказал.
   - Царь должен предотвращать кровавые ссоры.
   Но Павсаний не желал признавать разумных доводов:
   - Он бросил мне кость, а Аттал, дескать, тут ни при чем. А  теперь  еще
женился на племяннице этого сукина сына, и она родила ему  наследника.  Да
он смеется надо мной!.. Каждый день они с  Атталом  осмеивают  меня,  едва
только встретятся друг с другом...
   Грудь Павсания вздымалась, глаза горели от ярости. Руки его тряслись, я
даже боялся, что он выронит факел и  подожжет  мою  соломенную  подстилку.
Нетрудно было понять: он говорит словами Олимпиады. Она вливала в его  уши
яд куда более смертоносный, чем тот, который таили в своих зубах ее змеи.
   Павсаний постепенно успокоился.
   - Но пусть это не волнует тебя, Орион. Тому, кто не рожден  македонцем,
следует радоваться, что он не из наших. Ты человек честный и верный  царю,
поэтому я и держу тебя под замком. А потом ты  будешь  свободен  -  ступай
куда хочешь.
   - Не убивай его, - попросил я. - Не позволяй Олимпиаде погубить тебя.
   Горькая улыбка вернулась на его лицо.
   - Филипп уже погубил  меня,  Орион,  давным-давно.  Теперь  мне  нечего
терять.
   Даже ослабевший после долгого заключения, я не сомневался,  что  одолею
Павсания. Но прикажет ли он оставшемуся снаружи старику открыть дверь моей
камеры? Быть может,  я  сумею  потом  справиться  со  стражей,  занимавшей
комнату  в  конце  коридора.  Но  удастся  ли  мне  добраться  до  царя  и
предупредить его?
   Слишком многое зависит от удачи. Разве смогу я защитить  Филиппа,  если
дворцовая стража зарубит меня, прежде чем он меня выслушает?
   Павсаний приказал тюремщику открыть дверь.  Я  хотел  было  попробовать
вырваться на свободу, но услышал в коридоре топот  множества  ног.  Должно
быть, старик, не желая рисковать, вызвал стражников.
   Я попытался определить время с помощью крыс. Они вели в основном ночной
образ жизни, хотя я и не представлял, как умеют они различать ночь и  день
в лишенном окон подвале. Но, следя их глазами за комнатой стражи, я видел,
когда наступала ночь: воины укладывались спать на жесткие ложа. В караулке
всегда находилось человек шесть, впрочем, у них и днем почти не было дел.
   Я не знал,  когда  именно  произойдет  царская  свадьба,  однако  ждать
оставалось недолго. Прислушиваясь к разговорам,  я  выяснил,  что  свадьба
состоится не в Пелле, а в Эги, древней столице. Через  день-другой  Филипп
намеревался отправиться туда.
   Я нуждался в информации и помощи и потому решил  попробовать  управлять
действиями моих крыс.  Не  просто  пользоваться  их  органами  чувств  как
продолжением своих  собственных,  но  активно  управлять  ими,  заставлять
выполнять мои поручения. Я  должен  был  найти  Гаркана.  В  Пелле  я  мог
доверять лишь ему и Бату. Я послал своих крыс по дворцу  и  казармам.  Это
было опасно: крысы из других стай нападали на чужаков, оказавшихся  на  их
территории. Но я продолжал рассылать разведчиков  вдоль  сети  туннелей  и
подземелий, пронизывавших весь дворец, и наконец отыскал Гаркана  и  Бату,
по-прежнему державшихся вместе.
   Теперь я знал, где они, оставалось только добраться до них, то  есть  в
первую очередь выйти из камеры, причем сделать это необходимо украдкой, не
подняв во  дворце  шума.  Итак,  мне  следовало  поднять  железный  засов,
закрывавший дверь моей камеры. Но как?
   Я понимал, что мог бы вырваться  из  этого  времени  и  пространства  и
перенестись через континуум в мир  творцов,  но  тогда  я,  вне  сомнения,
возвратился бы в ту же точку  пространства-времени,  которую  оставил,  то
есть в свою камеру. Горькая ирония судьбы: я способен путешествовать через
бесчисленные века и преодолевать расстояния, разделяющие  звезды,  но  это
умение оказалось теперь бесполезным. Мне нужно  просто  выйти  за  пределы
камеры, не прибегая к полузабытым мною знаниям. Приходилось полагаться  на
собственные руки и разум.
   Кинжал так и остался у меня на бедре, он словно бы прирос к моему телу.
Но что такое один кинжал против оружия всей дворцовой стражи? Однако я все
же нашел ему применение.
   Словно стамеской я принялся ковырять острием кинжала  деревянную  дверь
там, где находился засов. Прочное старое дерево не поддавалось, оставалось
гадать, как долго мой  клинок  останется  острым.  Я  трудился  всю  ночь,
отковыривая острием кинжала мелкие щепки. И время  от  времени  с  помощью
крыс проверял, чем заняты стражники. Они  храпели,  даже  старик  тюремщик
заснул, уронив голову на стол после того, как опустошил вечерний кувшинчик
вина.
   После многих часов упорного  труда  клинок  мой  прикоснулся  к  железу
засова. Скрежет заставил меня вздрогнуть. Мне показалось,  что  такой  шум
должен был непременно разбудить спавших стражников. Но боялся я  напрасно:
тюремщики невозмутимо храпели. Наконец осталось  лишь  вставить  кинжал  в
прорезь и поддеть им засов, не переломив  клинка.  Руки  мои  вспотели  от
усилий. Четыре или пять раз лезвие опасно гнулось  под  моей  рукой,  и  я
опускал его. Засов оставался на месте.  Помедлив  мгновение,  я  попытался
найти другой способ, чтобы открыть упрямую  дверь.  Попробовал,  уперев  в
засов острие, сдвинуть его в сторону. Но, не  находя  опоры,  лезвие  лишь
царапало  скользкое  железо.  Я  вновь  принялся  ковырять  дерево,  чтобы
расширить отверстие, наконец в дыру пролез мой указательный палец.  Ощутив
холодную круглую железку, я надавил пальцем и отвел  засов  в  сторону  на
долю дюйма.
   Я вытащил палец, слегка увлажнил его языком и попробовал  снова.  Засов
чуть подвинулся. Медленно, очень медленно отодвигал я  его,  пока  наконец
дверь не подалась под моим весом. Облегченно вздохнув, я  начал  открывать
ее. Петли заскрипели, и я застыл на месте. Но никто из стражей, спавших  в
конце  коридора,  даже  не  пошевелился.  Я  немного  приоткрыл  дверь   и
проскользнул наружу. Потом закрыл ее и вновь задвинул засов. Отсюда нельзя
было увидеть, что дверь повреждена. Тюремщики не  заметят  моего  бегства,
пока не обнаружат, что  я  так  и  не  прикоснулся  к  очередной  миске  с
похлебкой.
   Я был свободен! Но не совсем.
   Держа кинжал наготове, я пробрался на цыпочках мимо дремавших  стражей,
затем осторожно поднялся по лестнице, выходившей на первый этаж.  Стараясь
прятаться в тени, я миновал  нескольких  телохранителей  царя,  отнюдь  не
бодрствовавших в ночном карауле. А потом выскочил во  двор,  полагая,  что
безопаснее и быстрее всего пробираться по крышам.
   Я не очень хорошо понимал, в какой части дворца оказался и  где  искать
казарму в ночной темноте. Однако небо на  востоке  уже  обретало  молочный
оттенок, близился рассвет, а утром меня могли заметить на крыше. Поэтому я
отыскал место, где ветви густого фигового дерева нависали  над  крышей.  Я
подобрал с десяток спелых  зеленых  фиг,  а  потом  устроился  на  твердой
черепице в тени под ветвями и, впервые за много недель, спокойно уснул.



        "31"

   Я спал без сновидений, а когда проснулся  после  полудня,  ощутил,  что
укрытие мое не обнаружено.
   Выглянув из-за края крыши,  я  посмотрел  на  рабов  и  слуг,  деловито
сновавших по двору: ничего необычного в их поведении не было. Отряд воинов
направился в противоположную от меня сторону, к воротам. Солнце уже висело
над самыми верхушками западных гор. Я ощутил запах кухни и подумал: хватит
ли моим крысам сегодняшних объедков?
   Если мой побег и обнаружили, это никак  не  сказалось  на  повседневной
жизни. Должно быть, тюремщик, как всегда, оставил миску с похлебкой  возле
закрытой двери камеры и прихватил с собой горшок. Он ничего не  заподозрит
до завтра, пока не появится с едой и не заметит, что я  не  прикоснулся  к
вчерашней.
   Хорошо. Таким образом, в моем  распоряжении  было  примерно  двенадцать
часов, чтобы разыскать Филиппа. Тут я улыбнулся: крысы конечно  же  съедят
все  подчистую  и  я  получу  еще  больший  запас  времени.  Но  лучше  не
рассчитывать на это.
   Я нуждался в помощи;  чтобы  заручиться  ею,  мне  нужно  было  увидеть
Гаркана. Остаток дня я провел, изучая из своего укрытия дворец. Понял, где
следует искать казарму, и наметил дорогу. Потом я смотрел,  как  пурпурный
диск растворялся в  густевшем  вечернем  сумраке.  Когда  поднялась  луна,
бесшумно как призрак я направился по черепичным крышам к казарме.
   Там я  подождал  пару  часов,  ощущая  росшее  во  мне  нетерпение,  но
следовало удостовериться в том, что все воины заснули, прежде чем пытаться
зайти в помещение. Наконец почти полная луна осветила дворцовый плац,  все
было  видно  почти  как  днем,  и  я  скользнул  с  карниза  под   одеяло,
занавешивавшее одно из окон.
   Все спали, всхрапывая и бормоча во сне. Я подождал несколько мгновений,
чтобы мои глаза привыкли к  темноте,  а  потом,  осторожно  ступая,  начал
разыскивать Гаркана.
   Но он сам нашел меня.
   Пробираясь на цыпочках по проходу между двумя  рядами  коек,  я  спиной
ощутил чье-то присутствие. Резким движением  я  обернулся  и  потянулся  к
горлу неизвестного, чтобы придушить его и помешать  разбудить  спящих,  но
наткнулся на меч. Держал его Гаркан, обнаженный, как и его клинок.
   - Орион! - сказал он удивленно.
   - Ш-ш-ш!
   На  соседней  койке  кто-то  шевельнулся,  но,  к  счастью,  так  и  не
проснулся.
   - А я думал, это вор, - прошептал Гаркан.
   - Я был вором, - пошутил я, - когда грабил вместе с тобой.
   - Тебя выпустили из темницы?
   - Пришлось самому позаботиться о себе.
   Ночной сумрак мешал мне видеть выражение бородатого  лица  Гаркана,  но
его молчание свидетельствовало: бывший разбойник не знал, что  сказать.  Я
взял его за плечо, и вместе мы направились к концу длинного зала.
   - Я  должен  попасть  к  царю,  -  сказал  я,  оказавшись  у  лестницы,
спускавшейся к площади.
   - Сегодня утром он отправляется в Эги.
   - Значит, и мне нужно туда.
   Луна осветила лицо Гаркана. Он явно недоумевал:
   - Но ты бежал...
   - Это козни Олимпиады. Царь меня выслушает и простит.
   - Ты уверен? - проговорил густой голос Бату, шагнувшего  из  чернильной
тени, которую отбрасывал козырек крыши. Подобно  Гаркану,  чернокожий  был
обнажен, но в руке его поблескивал меч.
   Пожав протянутую руку, я спросил:
   - Как ты нашел нас?
   С широкой ухмылкой Бату ответил:
   - Я слышал, как ты лез по черепице. Гаркан отправился  к  одному  концу
казармы, я - к другому.
   - Вы с ним спите очень чутко.
   - Жизнь приучила, - небрежно отозвался Бату. - Остальные всю свою жизнь
были наемниками. Разбойник не спит спокойно, как воин.
   Я ухмыльнулся.
   - А почему ты решил, что царь простит тебя? - вновь спросил чернокожий.
   - Пусть не прощает, но я должен предупредить его. Павсаний намеревается
убить его на свадебном пиру.
   Гаркан нахмурился.
   - Это серьезное обвинение, Орион.
   - Так сказал сам Павсаний.
   - Но его направляет рука царицы?
   - Да.
   - Итак, замешан и Александр?
   - Быть может, - сказал я. - Если покушение удастся, итог будет  выгоден
для него. Мы должны помешать заговорщикам.
   - Мы? - переспросил Вату.
   - Мне нужна ваша помощь. Я не могу перенестись в Эги по воздуху.
   Оба надолго умолкли. Я прекрасно понимал, что творится  в  их  головах:
они нашли работу и получили крышу над головой. Царство Филиппа приняло их.
Теперь они не были людьми вне закона, гонимыми, вынужденными  прятаться  в
глуши среди диких зверей. А  я  просил  их  отказаться  от  этого,  просил
воспротивиться козням всеведущей ведьмы Олимпиады.
   Нет, согласиться на такое мог только дурак. Впрочем, они  были  обязаны
мне, ведь их жизнь изменилась, когда я привел их в Пеллу  и  определил  на
службу к Филиппу. А значит, у меня есть и право просить их оставить ее.
   Но пока они еще думали, я уже наметил собственный ход.
   - Павсаний уже отправился в Эги?
   - Нет, он едет завтра с первыми лучами солнца, - ответил Гаркан.
   - Тогда слушай меня. Обнаружив, что я  бежал  из  заключения,  Павсаний
пошлет тебя на розыски. Он поймет, что  я  отправлюсь  в  Эги,  и  повсюду
разошлет верных ему воинов. Ты найдешь меня, но прошу - вези прямо к царю,
а не к Павсанию или царице.
   - А откуда ты знаешь, что Павсаний пошлет именно нас? - спросил Гаркан.
   - Конечно, он пошлет не только нас, - добавил Бату. - Почему ты уверен,
что именно мы найдем тебя?
   Я отвечал им с мрачной улыбкой:
   - Павсаний отправит на поиски всю гвардию.  А  найду  вас  я  сам,  мои
друзья. В горах возле Эги.
   Гаркан еще сомневался, а Бату удивлялся моей уверенности.
   - На какое время назначена свадьба? - спросил я.
   - На ночь полнолуния.
   Я взглянул на луну. Насколько я мог судить по ее  виду,  до  полнолуния
оставалось три ночи.
   Они согласились.
   - Ищите меня в горах возле Эги, по правую сторону от дороги,  -  сказал
я. - Я буду дожидаться вас там.
   И пока они переваривали услышанное, я  подпрыгнул,  ухватился  за  край
крыши, подтянулся и, осторожно ступая по черепице,  отправился  в  сторону
комнат, отведенных Павсанию и остальным начальникам. Я  не  знал,  где  он
спит, поэтому попросту влез в первое окно, оказавшееся возле меня. На ложе
спал не Павсаний, человек этот шевельнулся во сне, когда  я  нагнулся  над
ним. Мне пришлось заглянуть в четыре спальни, и только в пятой я обнаружил
Павсания. Соединявший комнаты коридор  никто  не  охранял,  впрочем,  двое
стражей дремали во дворе у входа в казарму.
   Павсаний тревожно ворочался во сне, слегка стонал, его тонкий хитон был
влажен от пота.
   Я зажал ему рот левой рукой и поднес кинжал  к  внезапно  расширившимся
глазам полководца.
   - Снится царица? - спросил я. - Ждешь, когда она снова пригласит тебя в
постель?
   Правая рука его чуть дернулась, но  я  прикоснулся  лезвием  кинжала  к
артерии, пульсировавшей на горле. Павсаний застыл.
   - Она обещала оставить  тебя  регентом  в  Пелле,  пока  ее  сын  будет
покорять персов?
   По глазам Павсания я заметил, что подобная идея удивила его.
   - Даже этого не предложила? - спросил  я.  -  Расплатилась  собственным
телом. Она, конечно, околдовала тебя.
   Павсаний попытался ответить, но рука моя помешала ему.
   - Твои засовы не сумели удержать меня, Павсаний. А теперь я  отправлюсь
к царю - известить его  о  твоих  замыслах.  В  следующий  раз  ты  будешь
смотреть на меня уже из петли.
   Я опустил кинжал в ножны. Отбросив мою руку  от  рта,  он  потянулся  к
мечу, висевшему возле постели. Я ударил его в  висок,  и  Павсаний  обмяк,
потеряв сознание. Потом я вылез в  окно  и,  вновь  забравшись  на  крышу,
отправился к конюшням, где выбрал самую быструю лошадь, и поскакал в горы.


   Я почти в точности предсказал действия  Павсания.  Когда  я  свернул  с
дороги возле Эги к бурым холмам,  гонцы  его  на  взмыленных  лошадях  уже
домчались до ворот старого города. Царские телохранители выехали на дорогу
прежде, чем встало солнце, воины летели как птицы. Павсаний возглавлял их.
Он оставил своих людей у городской стены, чтобы не пустить меня в Эги, сам
же отправился в город известить царицу о том, что я вырвался на свободу  и
представляю угрозу их общим планам. Улыбнувшись,  я  спешился,  но  костра
разжигать не стал: не они должны поймать  меня.  Я  отпустил  свою  лошадь
щипать  жалкую,  редкую  траву.  Среди  скал  подобрал  горсть  камней   и
отправился на охоту. Убив зайца, я освежевал его  и  съел  сырым.  Жесткое
мясо подкрепило меня. Еще я попил воды  из  мелкого  ручья,  бурлившего  у
подножия холма.
   Конечно же она явилась ко мне во сне.
   Гера была в ярости. Едва закрыв глаза, я  оказался  перед  ней  в  зале
настолько  просторном,  что  я  не  мог  видеть  ни  стен,   ни   потолка.
Колоссальные колонны из серо-зеленого  мрамора  вздымались  вокруг  густым
лесом, рядом с ними казались бы ничтожными даже колонны зала  Царя  Царей.
Гера в полном  одиночестве  сидела  на  слегка  светившемся  троне,  дивно
прекрасная в белом платье, которое не закрывало ее тонких рук,  украшенных
витыми браслетами с драгоценными  камнями  и  кольцами,  воспроизводившими
сплетение змей.
   Опалив меня огненным взглядом, она злобно сказала:
   - От тебя нет никакого толка, Орион, одни неприятности!
   Я улыбнулся:
   - В твоих словах мне слышится похвала.
   Глаза ее вспыхнули. Гера чуть наклонилась вперед, стиснув  кулаки,  так
что костяшки ее пальцев побелели. Меня  пронзила  боль,  которой  колдунья
истязала меня и прежде, но на сей раз  я  сопротивлялся,  прогоняя  ее  из
своего сознания. И боль исчезла, не успев стать по-настоящему сильной.
   Лицо Геры исказилось от гнева.
   - Не получается, - сказал я. - Ты больше не можешь наказывать меня  как
раньше.
   - Тебя защищают! - В ее словах слышалось удивление.
   - Или я сам наконец научился защищаться, - ответил я, не смея надеяться
на то, что Аня рядом. Я знал, что только она одна стала бы защищать меня.
   - Должно быть, нам  не  удалось  избавить  тебя  от  этой  способности,
посылая сюда.
   - Нам? - спросил я. - Тебе и Золотому?
   Она молчала. Но я и без того знал ответ.
   - Вы просто не в силах добиться этого. Память  моя  возвращается,  силы
тоже.
   - Мы уничтожим тебя раз и навсегда.
   Я вспомнил Кету. Они отпустят меня... дадут возможность забыться?
   Гера жгла меня взглядом.
   - Золотой породил Александра, разве не так? - спросил я.  -  Вы  с  ним
решили  поиграть  в  царей  и  империи.  Что  кроется  за  вашими  подлыми
развлечениями?
   - Ты ничего не понимаешь, Орион.
   - Разве? Нетрудно видеть,  что  сейчас  ты  служишь  прихотям  Золотого
Атона, не знаю, каким именем называет он  себя  здесь.  Он  хотел  создать
троянскую империю, объединив Европу и Азию. Но я остановил его.  И  теперь
он добился желаемого; ты помогла ему,  родила  сына  Александра  и  теперь
поведешь его против персов.
   - Александр покорит весь мир, - сказала Гера. - Он должен сделать  это,
иначе нам не удастся надежно завязать узел связей континуума.
   - Но на пути Александра стоит Филипп. Теперь у него родился собственный
сын.
   - Филипп умрет!
   - От руки Павсания?
   - Конечно.
   - Если только я не остановлю его.
   - Ты не должен этого делать!
   - Почему же?
   Гнев ее улегся. Гера казалась встревоженной, почти что  испуганной.  Но
она взяла себя в руки, опять наклонилась вперед и холодно улыбнулась мне.
   - Орион, подумай: если этот нарыв прорвет ткань пространства и времени,
все переменится. Ты будешь оторван от Ани,  а  Земля  погибнет  в  ядерном
пламени через несколько тысячелетий.
   - А если я буду повиноваться тебе, позволю, чтобы Филиппа убили?
   Она повела тонкими плечами:
   - Тогда мы будем иметь дело с понятным и управляемым континуумом.
   - Аня говорила  мне,  что  грядет  великий  кризис.  Что  происходит  с
континуумом?
   Лицо ее затуманилось.
   - Проблема столь сложна, что даже мы, творцы, не полностью понимаем все
ее возможные последствия. Аня далеко от Земли,  Орион.  Она  сейчас  среди
звезд, до нее световые годы пути. Она пытается уладить  один  из  световых
аспектов кризиса.
   - Она действительно в опасности?
   - Мы все в опасности, Орион.  Против  нас  действует  почти  неодолимая
сила.
   - Какое отношение Филипп и твой Александр имеют к Ане?
   Гера вздрогнула, и по лицу ее пробежало раздражение.
   - Ты упрямый мул, Орион!
   - Говори! - потребовал я.
   Гера подавила раздраженный вздох.
   - Мы не выйдем из этого  водоворота,  если  не  удастся  тем  или  иным
образом восстановить поток. - Богиня взорвалась: - Мы с Атоном  заперты  в
этой точке пространства-времени и останемся здесь  до  тех  пор,  пока  не
будет принято какое-нибудь решение! Один из них должен умереть: Филипп или
Александр! Но пока они живы оба, мы не  можем  возвратиться  в  континуум,
чтобы помочь Ане и прочим творцам.
   - Итак, ты заперта здесь?
   Очень неохотно Гера призналась:
   - Да.
   Я не хотел верить ей. Но  различные  факты,  известные  мне,  сложились
вдруг в единое целое. Оказавшись в городе творцов,  я  обнаружил,  что  он
пуст и заброшен. Покинув ненадолго это пространство и время, я вернулся  в
точности в тот же самый  момент,  в  то  же  самое  место.  Если  Гера  не
обманывает меня, они с Атоном заточены здесь.  Вот  почему  Аня  не  может
прийти ко мне! Эти же силки удерживают и ее.
   Не желая того, даже не думая о последствиях, я расхохотался.
   Гера вновь вспыхнула:
   - И ты находишь ситуацию смешной?
   - Невероятно смешной, - отвечал я. - Ваша возня с  континуумом  наконец
окончилась тем, что творцы попались в собственные сети.  Вы  сослали  меня
сюда, чтобы отделаться, но запутались  в  тенетах  вместе  со  мной.  -  Я
хохотал, пока слезы не потекли по моим щекам.



        "32"

   Гера исчезла настолько  внезапно,  что  я  даже  испугался,  охваченный
предрассветным холодом, вдруг проснувшись на холмах возле  Эги.  Я  сел  и
принялся ждать, наблюдая, как над зубчатыми горами на  востоке  занимается
рассвет. Итак, Гера и Золотой Атон захвачены водоворотом  континуума,  они
не в силах покинуть это место и время,  пока  не  умрет  или  Филипп,  или
Александр, и не могут помочь Ане  и  остальным  творцам  в  их  борьбе  за
спасение мироздания.
   Я поднялся на ноги, не зная, что делать. Я не мог предать Филиппа, царь
был справедлив и добр ко мне. Он обеспечивал  процветание  и  благополучие
своей страны.  После  его  смерти  Александр  станет  царем  и  отправится
завоевывать мир. Начнутся годы войн и кровопролитий. К чему это  приведет?
Почему должен я помогать осуществлению подобных планов?
   Ведь  именно  любимая  идея  Золотого  Атона  заключалась  в  том,  что
человечество нуждается в империи, способной поставить  богатства  Азии  на
службу идеалам Европы. Я  вспомнил  другое  время,  другой  край.  Я  убил
Великого хана. Меня послали в  тот  век,  чтобы  предотвратить  завоевание
Европы монголами.
   Гера явно не сомневалась в том, что наши поступки в данном пространстве
и времени повлекут за собой серьезные последствия для всего  континуума  в
целом. Я не верил ей, поскольку Атон и другие  творцы  вмешивались  в  ход
истории, коверкая путь развития человечества, чтобы  развлечься,  провести
время за игрой, достойной богов. Человек был  для  них  тварью,  игрушкой.
Войны, гибель империй, смерти, убийства, просто страдания людей,  наконец,
лишь развлекали их.
   Однако Гера несомненно боялась. Жизнь Ани находилась в  опасности,  там
среди звезд моя любовь билась ради спасения мира.
   Я покачал головой. Быть может, Гера права и происходящее просто выходит
за пределы моего понимания? И все же я знал,  что  мое  решение  определит
судьбу человечества. Ведь подобных мне воинов Атон и так  называемые  боги
создавали, чтобы посылать в критические  точки  пространственно-временного
континуума, а мы, послушные  слуги,  должны  были  изменять  ход  событий,
повинуясь приказам наших творцов.
   Да, они создали нас, но и мы создали их. Наконец я все  вспомнил.  Свое
пребывание в далеком прошлом, в каменном веке, где  должен  был  истребить
неандертальцев на покрывшейся льдом  Земле.  Я  помнил,  как  Аня  приняла
человеческий облик, чтобы помочь мне и горстке таких же, как я, когда Атон
послал  нас,  чтобы  уничтожить,  как  он  выражался,   "тупиковую   ветвь
развития". Я вспомнил  битвы  и  бесконечный  холод,  вспомнил,  как  люди
населили Землю, как наши потомки в далеком  будущем  стали  творцами,  как
сотворили нас и отослали в прошлое, чтобы начать цепь событий,  которая  в
конце концов приведет к появлению их самих.
   Все это я вспомнил холодным утром, прячась среди каменистых холмов.  Но
моя новообретенная память ничего не подсказывала мне. Я знал  только,  что
среди всех творцов лишь одна Аня заботится о людях, разделяет наши тревоги
и боль, нашу судьбу.
   Я любил ее, в этом было невозможно усомниться. И она тоже любила  меня.
А сейчас ей грозила беда.
   Ржание коня нарушило мои размышления. Я  пустил  стреноженное  животное
пощипать редкую травку,  пробивавшуюся  среди  скал,  не  отходя  чересчур
далеко.
   "Конь кого-то учуял", - решил я и забрался на  одну  из  самых  больших
скал. Лежа на животе, я стал обозревать каменистый откос подо мной.
   Конечно же, я увидел поднимавшегося по склону Гаркана.  Он  ехал  один,
сдвинув шлем на затылок. К седлу его скакуна были привязаны копья,  а  меч
висел на бедре. Гаркан разглядывал каменистую почву, пытаясь найти на  ней
оставленные мной следы. Если бы я остался на скале, он проехал бы мимо  на
расстоянии сотни локтей, так и не заметив меня. Если бы, конечно, мой конь
не заржал.
   Однако я собирался выполнить условия нашей сделки. Я встал  на  ноги  и
окликнул Гаркана, тот вздрогнул и, подняв  голову,  прикрыл  глаза  рукой.
Солнце сияло за моей спиной.
   - Орион, - позвал он.
   Когда я спустился, он спешился и  уже  шел  ко  мне,  ведя  животное  в
поводу.
   Мы пожали друг другу руки.
   - Я принес хлеб и сыр, - сказал Гаркан, - решил, что ты будешь голоден.
   - Хорошо, давай позавтракаем. Если ты  доставишь  меня  в  Эги  слишком
быстро, это может вызвать подозрения.
   Он слегка улыбнулся и повернулся к  седельной  сумке.  В  ней  оказался
бурдючок с вином и даже горсть фиг. Когда мы поели, солнце  уже  поднялось
высоко в утреннем небе. Я  встал,  вытер  руки  о  хитон  и  посмотрел  на
дождевые облака, собиравшиеся на востоке.
   - Надо попасть в город прежде, чем разразится гроза.
   Гаркан мрачно кивнул, а потом протянул ко мне руку:
   - Давай кинжал, Орион. Павсаний знает про него. Лучше отдай его мне. "С
легкой неуверенностью я извлек кинжал из ножен на бедре и вручил  Гаркану,
протянув рукояткой вперед.
   - Спасибо, - поблагодарил он и  надолго  умолк.  Мы  сели  на  коней  и
спустились к  дороге,  потом  повернули  вверх,  туда,  где  располагалась
крепость Эги. Молчание Гаркана начинало тревожить меня, он явно был чем-то
расстроен.
   - Какие новости? - спросил я, пока мы ехали бок о бок.
   - Ничего особенного, - отвечал он, не поворачиваясь ко мне.
   - Ты нашел своих детей?
   Гаркан искоса взглянул на меня:
   - Они сейчас в Эги... Принадлежат царю.
   - Филипп отдаст их тебе, - сказал я. - Хотя бы за деньги.
   - Ты так думаешь?
   - Если ты скажешь ему, что это твои дети, он скорее всего освободит  их
бесплатно.
   - А говорят, что царь любит золото и серебро.
   - Но при этом он прекрасно понимает, каково  отцу  видеть  своих  детей
рабами. Он не станет разлучать вас.
   Гаркан мрачно кивнул.
   - Павсаний был удивлен моим бегством, так?
   - Не то слово, Орион. Он обезумел от  ярости,  поклялся  насадить  твою
голову на копье и обещал огромную награду тому, кто приведет тебя.
   - И ты хочешь получить награду?
   - Да, - проговорил он без особого энтузиазма.
   Мы надолго замолчали. Тревога явно снедала Гаркана.  Он  волновался  за
детей? Или не знал, на какую участь обречет меня, предав Павсанию?
   Я спросил:
   - А где Бату? Почему он не с тобой?
   Гаркан ответил не сразу:
   - Я решил, что, если мы вдвоем доставим тебя назад, это будет выглядеть
подозрительно. Бату прочесывает горы по другую  сторону  дороги,  он  ищет
тебя вместе со всеми.
   Я кивнул, и он вновь умолк.
   Через четверть часа после того, как мы выехали на  дорогу,  нас  нагнал
целый отряд телохранителей.
   - Ты нашел его! - воскликнул предводитель. - Отлично!
   Он махнул рукой, и два всадника, ехавшие в конце колонны,  приблизились
к нам, позвякивая цепями.
   Начальник охраны виновато посмотрел на меня:
   - Прости, Орион. Павсаний приказал заковать тебя в цепи. Он боится, что
ты убежишь.
   Гаркан отводил глаза, другие  тоже  проявляли  признаки  смущения.  Оба
кузнеца заковывали меня едва ли не с извинениями.
   Итак, я прибыл в Эги, звеня кандалами.  Я  чувствовал  себя  жертвенным
животным, которым, кажется, и считал меня Павсаний. Я мог избежать смерти,
только встретившись с царем, прежде чем предатель убьет его.
   Лежа на крупе коня вниз  головой,  я  увидел  массивные  ворота  Эги  и
толстую стену города, немощеные улицы, что  взбирались  на  самую  вершину
холма к цитадели, ее еще более крепкие стены и ворота.
   Но меня не повели к царю. Невзирая на все мои возражения, меня  стащили
с лошади и  повлекли  в  древние  темницы  замка,  с  незапамятных  времен
являвшегося твердыней царей Македонских.
   - Отведите меня к царю! - вопил я, когда меня запирали в камеру.  Горло
мое охрипло от криков. Я должен был увидеть царя и предупредить его!
   Я ничего не добился. Закованного в цепи,  меня  бросили  на  утоптанный
земляной пол. Последним ушел  Гаркан.  Он  подождал,  пока  удалились  все
остальные, а потом опустился на колени возле меня.
   "Ага! - подумал я. - Сейчас он скажет, когда вернется сюда и  освободит
меня".
   Но бывший разбойник лишь торопливо шепнул:
   - Прости, Орион. Мне сказали - ты или дети. Она обещала вернуть их мне,
если я доставлю тебя сюда.
   Она! Царица... Олимпиада... Гера.
   - Она хочет убить меня, - сказал я.
   Гаркан молча кивнул и оставил лежать на полу  камеры.  Дверь  звякнула,
закрываясь, я оказался один в темноте.
   Но ненадолго. Мои глаза еще не привыкли к мраку, когда я услышал шаги в
коридоре снаружи. Дверь отперли и распахнули. Вошли двое тюремщиков, они с
ворчанием подхватили меня под руки и посадили, прислонив спиной  к  грубой
каменной стене.
   Они вышли, и в камере  появилась  Олимпиада.  Павсаний  стоял  за  ней,
сжимая в правой руке чадивший факел.
   - Надо просто убить его, - пробормотал он.
   - Рано, - отвечала Олимпиада. - Он может пригодиться нам,  когда  умрет
Филипп.
   На ее прекрасном и жестоком лице  я  видел  неподвластные  тысячелетиям
глаза Геры.
   - Зачем это он нам понадобится? - возмутился Павсаний.
   - Ты осмеливаешься спорить?
   Услышав металлические нотки в ее голосе, предатель сразу же сдался:
   - Я только хотел сказать, что Орион чрезвычайно опасен.  Нам  следовало
бы отделаться от него.
   - После смерти Филиппа, - шепнула Олимпиада. - Тогда ты его получишь.
   - Думаешь, я без этого не справлюсь? - жестко сказал Павсаний. - Или ты
полагаешь, у меня не хватит духа, чтобы убить царя без всяких наград?
   - Ну что ты, - усмехнулась она. - Только подожди своего часа. Все будет
потом, я обещаю тебе.
   Павсаний подошел ко мне:
   - Отлично. Пусть будет потом, - и ногой свирепо  ударил  меня  прямо  в
висок. Теряя сознание, я расслышал его слова: - Получи-ка должок.



        "33"

   Я преднамеренно оставался без  движения.  Тело  мое  лежало  в  вонючей
камере, скованное по рукам и ногам, но  ум  бодрствовал  и  действовал.  Я
отправился в город творцов, единственное место, куда мог скрыться.
   Глаза мои открылись, когда я оказался на травянистом холме над пустым и
покинутым городом. Солнце сверкало  над  морем.  Цветы  качали  головками,
покоряясь мимолетному ветерку, деревья шелестели, как  и  сотни  миллионов
лет назад.
   И все же я  не  мог  приблизиться  к  городу.  Снова  невидимый  барьер
удерживал меня на месте.
   Мне некуда было возвращаться - только в Македонию, назад в  темницу,  в
скованное и беспомощное  тело.  Тем  временем  Гера  толкала  Павсания  на
убийство царя. Я не мог предупредить Филиппа и спасти его.
   Или же у меня был выход? Если бы я только мог  выбраться  из  камеры  и
доставить Филиппа сюда, в это исключенное из потока времени место!
   Глубоко задумавшись, я расхаживал  по  ровному  травянистому  склону  и
наконец заметил, что каждый раз, когда я  поворачивал  от  города,  барьер
переставал мне мешать.
   Как часто творцы призывали меня сюда? Сколько раз переносился я из иных
мест и времен в вечный город богоподобных потомков людей? Я даже  научился
перемещаться сюда без их помощи и ведома. Мог ли я взять Филиппа  из  Эги,
перенести сюда хотя бы на короткий миг и предупредить?
   Размышляя над этой проблемой, я как будто бы услышал очень слабые, едва
уловимые отголоски смеха. Насмешливый, циничный хохот, казалось,  говорил,
что я никогда не передвигался по континууму без посторонней помощи, что  у
меня не хватит  сил,  чтобы  переместить  даже  молекулу  из  одной  точки
пространственно-временного  вектора  в  другую,  а  все,  что  я   полагал
совершенным мною, было сделано за меня одним из творцов.
   "Нет, - безмолвно ярился я. - Все сделал я сам, своей собственной силой
и волей". Аня говорила мне об этом в предыдущей  жизни.  Творцы  опасались
моей возраставшей силы, они страшились, что однажды  я  стану  им  равным,
невзирая на то усердие, с которым они пытались остановить меня. Вот почему
они стерли  мою  память,  отослали  в  древнюю  Македонию.  Но  они  вновь
просчитались.  Я  учился,  развивался,  набирался  сил,  невзирая  на   их
предательство.
   "Этот насмешливый  хохот  наверняка  очередное  их  издевательство",  -
уговаривал я себя, пытаясь пробудить в своем сердце уверенность.
   - Я могу доставить Филиппа, - громко  сказал  я.  -  Я  знаю,  как  это
сделать, и у меня хватит сил и знаний.
   И Филипп, царь Македонский, появился передо мной.
   Он казался более раздраженным,  чем  испуганным.  Царя  едва  прикрывал
кусок тонкого полотна. Здоровый глаз его  заморгал  от  яркого  солнечного
света, и я понял, что пробудил его ото сна.
   - Орион, - сказал он без удивления.
   - Да, мой господин.
   Он огляделся:
   - Где мы? Что это за город внизу?
   - Мы далеко от Македонии. Считай, что ты видишь обитель богов.
   Он фыркнул:
   - Не слишком похоже на гору Олимп.
   Тело Филиппа покрывали шрамы, старые вздутые белые рубцы  виднелись  на
плечах и груди, уродливый свежий порез тянулся вдоль всего  левого  бедра.
По ранам царя можно было читать историю всех битв, в которых ему  пришлось
участвовать.
   - Павсаний сказал, что ты дезертир. А теперь получается, что ты  еще  и
колдун?
   Я хотел ответить, но вдруг понял, что Олимпиада показывала  ему  разные
точки пространственно-временного вектора, как и мне. Оказавшись не в своей
постели, а совершенно в другой  части  континуума,  Филипп  не  испугался,
потому что она проделывала это и прежде.
   - Нет, я не колдун, - отвечал я. - Как и твоя жена.
   - Бывшая жена, Орион. Поверь мне, она ведьма.
   - Она показывала тебе другие места?
   Царь кивнул:
   - И не однажды, когда мы только что  поженились.  Она  показывала  мне,
какой могущественной станет Македония, если я буду следовать ее советам. -
Он уставился на меня здоровым глазом. - Так, значит, ты с ней в союзе?
   - Нет, совсем наоборот.
   - Но ты обладаешь такой же силой, что и она!
   - Нет, - возразил я. - Увы, она куда более могущественна, чем я.
   - Она сильнее всех, - пробормотал он.
   - И хочет убить тебя.
   - Я знаю. И знал это многие годы.
   - Но на сей раз...
   Он поднял руку, чтобы остановить меня:
   - Более не говори об этом, Орион. Я знаю о ее планах. Я  стал  для  нее
бесполезен. Настала пора Александру воплощать в жизнь ее стремления.
   - Ты хочешь умереть?
   - Нет, не особенно. Но каждый человек когда-нибудь умирает, Орион. Рано
или поздно. Я сделал то, что она от меня хотела. И теперь она,  как  самка
паука, должна пожрать самца.
   - Но этого можно избежать, - возразил я.
   - И чего ты хочешь от меня? - спросил он,  свирепо  задирая  бороду.  -
Чтобы выжить и остаться на троне, я должен убить ее, а я не в силах  этого
сделать; кроме того, она  подучит  Александра  начать  гражданскую  войну.
Неужели ты думаешь, что я хочу утопить мой народ в крови?  Или  мне  нужно
убить еще и своего сына?
   Прежде чем я ответил, он продолжил:
   - Если македонцы затеют  междоусобицу,  что  подумают  народы,  живущие
вокруг? Что, по-твоему, сделают тогда Демосфен и  афиняне?  А  фиванцы?  А
царь персов?
   - Понимаю.
   - В самом деле? Тогда вернутся прежние времена и все, чего  я  добился,
пойдет прахом. - Он глубоко вздохнул, потом  добавил:  -  Пусть  Александр
живет, даже если он и не мой сын. Я не буду убивать его.
   - Тогда они убьют тебя, - сказал я. - Через день или два.
   - Да будет так, - сказал Филипп. - Только не надо говорить мне,  кто  и
когда это сделает. - Он сардонически усмехнулся. - Я люблю сюрпризы.
   Испытывая разочарование, я качнул головой и шагнул в сторону.
   - Подожди, - сказал он, неправильно истолковав  мое  поведение.  -  Это
будешь ты, Орион? Ты мне это хочешь сказать?
   Распрямившись в полный рост, я ответил:
   - Никогда! Я скорее умру, чем позволю убить тебя.
   Царь внимательно посмотрел на меня:
   -  Ты  говоришь  правду.  Я  никогда  не  верил  в  россказни  о  твоем
дезертирстве.
   Повернувшись ко мне спиной, царь направился в сторону  города  и,  едва
сделав три шага, исчез, оставив меня одного  в  далеком  мире  творцов.  Я
закрыл глаза и...
   Открыл их в темнице крепости Эги. Я был скован  по  рукам  и  ногам,  и
голова моя - там, где Павсаний ударил меня, - ныла тупой болью.
   В  своей  темной  камере  я  мог  определять  время  лишь   по   биению
собственного пульса; способ непрактичный, однако  за  неимением  чего-либо
лучшего я считал сердцебиения,  как  человек,  страдающий  от  бессонницы,
считает овец. Я мог покинуть камеру и  переместиться  в  опустевший  город
творцов, но мне все равно пришлось бы вернуться в это  же  самое  место  и
вновь ощутить на себе эти же самые цепи. Подобно  Гере,  я  был  заперт  в
ловушке, пока ход событий  не  определится  тем  или  иным  способом.  Но,
заметив крыс и в этой камере, я забыл про подсчет пульса. Как и в  темнице
в Пелле, мои хвостатые компаньоны были не прочь отъесть мне пальцы рук или
ног, если я не буду все время шевелиться. Обручи столь  плотно  стискивали
мои запястья, что руки нормального человека распухли бы. Но я  сознательно
заставил  глубоко  лежащие  сосуды  взять  на  себя  работу  периферийных,
пережатых наручниками. Еще я постоянно шевелил пальцами, чтобы разогнать в
них кровь и отпугнуть голодных грызунов с жадными глазами-пуговками.
   Внезапно я  услышал  шаги:  кто-то,  шаркая  ногами,  шел  по  коридору
снаружи. Люди остановились у моей двери. Засов взвизгнул, дверь со скрипом
отворилась. Я увидел тюремщиков, один из которых держал факел.
   Между ними стоял Кету.
   Он протиснулся между стражниками и вошел в мою камеру. Встав на колени,
индус заглянул в мое лицо:
   - Ты еще жив?
   Я улыбнулся:
   - Я еще не достиг нирваны, мой друг.
   - Слава богам! - Он распрямился и велел тюремщикам вывести меня наружу.
   Я сопротивлялся, пока они волокли меня по  коридору  в  замыкавшую  его
большую комнату. Сердце мое застучало, когда  я  заметил  вокруг  пыточные
инструменты.
   - Царь приказал освободить тебя, - заверил меня Кету. - Вот кузнец... -
Он указал на потного, волосатого, совершенно  лысого  мужчину  с  округлым
брюшком. - Он снимет цепи.
   Кузнец едва не отбил мне руки, но после чуть ли  не  получаса  стука  и
лязга я оказался свободен. Мои лодыжки и запястья были стерты, но я  знал,
что раны скоро заживут.  Кету  вывел  меня  из  зловещего  подземелья  под
неяркий свет умиравшего дня.
   - Царская дочь благополучно вышла за Александра Эпирского, - сказал мне
Кету. - Сам Филипп велел мне выпустить тебя на свободу и предоставить тебе
все нужное для того, чтобы ты оставил Македонию. Можешь отправляться, куда
тебе угодно, Орион.
   - Брак заключен? - спросил я.
   Кету, который вел меня к конюшне, ответил:
   - Брачная церемония состоялась вчера вечером.  Пир  продлится  еще  два
дня.
   - А кто-нибудь пытался убить царя?
   Влажные глаза Кету расширились:
   - Убить? Нет! Кто осмелится на это?
   - Предатель, - сказал я.
   - Ты уверен?
   - Я слышал это из его собственных уст.
   - Ты должен все рассказать начальнику царских телохранителей Павсанию.
   - Нет, я должен повидать самого царя.
   Кету схватил меня за руку:
   - Нельзя. Филипп велел исполнить в точности все его приказания.  Он  не
хочет  видеть  тебя.  Бери  сколько  хочешь  коней  и  никогда  более   не
возвращайся в Македонию.
   Я стоял посреди двора возле конюшен. Пахло пылью и конской мочой.  Мухи
лениво жужжали в пурпурных тенях заката. Издалека слышалось  слабое  пение
флейт,  стук  тамбуринов  и  вспышки  хохота  подгулявших   мужчин.   Царь
праздновал  свадьбу  своей  дочери.  Павсаний  наверняка  был  с  ним.  И,
покорившись воле Олимпиады, Филипп хотел, чтобы я не мешал убийце.
   - Нет, - сказал я, обращаясь скорее к богам, чем к маленькому Кету. - Я
не позволю им убить его. Мне безразличны их  планы,  мне  все  равно,  что
будет  потом  с  континуумом.   Я   просто   не   дам   свершиться   такой
несправедливости. - Отодвинув индуса, я шагнул в сторону дворца,  где  шел
брачный пир.
   Кету хромал возле меня.
   - Тебе не следует идти  туда!  Страже  приказано  не  пропускать  тебя.
Филипп не хочет  видеть  тебя.  Тебя  убьют,  если  ты  попытаешься  силой
пробиться к нему.
   Не обращая на него внимания, я  направился  в  большие  двери,  где  на
страже стояли четверо воинов в броне.
   - Пойдем со мной, Орион, - молил Кету.  -  Мы  проедем  все  Персидское
царство, нас ждет моя родина, прекрасный Индустан. Мы увидим святых  людей
и прикоснемся к их мудрости...
   Но я хотел лишь спасти Филиппа и разрушить козни коварной Геры. Я готов
был любой ценой защищать царя, почтившего меня своим доверием.
   - Пожалуйста, Орион! - Глаза Кету были полны слез.
   Оставив его позади двора, я направился к стражам у двойной  двери.  Все
четверо были вооружены копьями. Двое из них скрестили  древки,  преграждая
мне путь.
   - Не велено пропускать, - сказал старший.
   Я узнал в нем приятеля по казарме.
   - Я должен увидеть царя.
   - У меня приказ, Орион. Не велено пропускать никого.
   - Да, - отвечал я негромко. - Понимаю.  -  И,  опережая  его  движение,
правой рукой выхватил из ножен его же собственный меч, а  левой  ударил  в
челюсть. Голова моего  противника  откинулась  назад,  и  я  услышал,  как
хрустнул позвонок. Прежде чем отреагировала другая пара, я ударил по шлему
ближайшего воина.
   Оба они еще падали, когда я уже занялся  теми  двумя,  которые  стояли,
скрестив передо мной копья. Я видел, как  расширились  их  глаза,  как  от
удивления открылись рты. Я поразил мечом одного из них,  пришпилив  его  к
двери. Второй целился в меня копьем - оружием малопригодным  для  ближнего
боя. Схватив древко одной  рукой,  я  ударил  противника  по  колену.  Тот
рухнул, вскричав от боли, и я толкнул створки двери, на одной  из  которых
висел на мече мертвый стражник.
   Я вырвал оружие, и тело упало на земляной пол. С окровавленным мечом  в
руках я отправился разыскивать Филиппа и Павсания.



        "34"

   Я шагал по нижнему этажу древнего замка Эги, где были глинобитные  полы
и мрачные стены из нетесаного камня, столь же угрюмые, как и окровавленный
меч в моей руке.
   Я  уже  слышал  шум  веселья,  доносившийся  из  главного  зала.   Само
бракосочетание произошло вчера, как  сказал  мне  Кету,  но  праздник  еще
продолжался, Филипп и сейчас пировал с  гостями  и  придворными,  упиваясь
вином,  а  Павсаний,  начальник  царских  телохранителей,   охранял   его.
Олимпиада тоже  наверняка  притаилась  где-нибудь  в  крепости,  дожидаясь
свершения убийства.
   А где Александр? Где царевич? Вовлечен ли он  в  заговор  против  отца?
Знает ли, что затеяла его мать?
   Еще четверо стражей располагались  возле  двери  в  пиршественный  зал,
каждый из них был вооружен мечом и копьем. Я заметил среди них  Гаркана  и
Бату. Бородатый Гаркан залился краской, увидев меня.
   Бату улыбался, словно он выиграл заклад. Дежурный сотник  посмотрел  на
мой окровавленный меч.
   - Орион, - рявкнул он, - в чем дело?
   - Здесь замышляют цареубийство, и если мы не остановим...
   - Кто хочет убить царя?
   - Павсаний!
   - Ты безумен! Павсаний - наш нача... - Он так и не договорил.  Из  зала
послышались яростные вопли. Гаркан широко распахнул дверь, и  мы  увидели,
что все гости повскакивали с пиршественных лож,  а  перепуганные  слуги  и
рабы разбегались во все стороны.
   Царь!
   Минуя Гаркана и всех остальных, я пробился сквозь толпу к царю.  Должно
быть, с десяток придворных окружали его. Растолкав преграждавших мне путь,
я пробивался к Филиппу. Он откинулся спиной на ложе; одной  рукой  он  все
еще сжимал кубок, другой прикрывал вспоротый живот. Горячая красная  кровь
пятнала его одеяния и капала на грязный пол. Смерть царя была мучительной.
   - Я доверял тебе, - бормотал он. - Я доверял тебе.
   Я вспомнил злобную усмешку Геры; давно  виденный  мною  сон  сбылся.  Я
стоял над умирающим Филиппом  с  окровавленным  мечом  в  руке,  пока  его
единственный глаз не потух.
   Гаркан схватил меня за плечи.
   - Туда, - сказал он негромким голосом. - Павсаний бежал к конюшням.
   Втроем, вместе с Бату, мы побежали к дверям, возле одного из  столов  я
увидел побелевшего Александра, рядом с  ним  стояли  Антипатр,  Антигон  и
Соратники. Ни при ком  из  них  не  было  оружия,  но  если  бы  предатель
стремился убить царевича, ему пришлось бы пробиться через них. В зал  один
за другим поспешно вбегали вооруженные стражники.
   - Клянусь Зевсом всемогущим! - кричал Александр голосом, полным  гнева.
- Я отыщу убийцу и отомщу за отца.
   "Итак, Филипп снова стал твоим отцом, - подумал я, оставляя зал. - И ты
снова его сын и наследник престола. Гера и Золотой  получили  свое;  пусть
теперь трепещет Царь Царей".
   Мы  втроем  бежали  к  конюшне.  Не  менее  шести  вооруженных   воинов
попытались преградить нам дорогу, но мы зарубили их - без колебаний.
   Когда мы ворвались внутрь, Павсаний уже вскочил  в  седло.  Около  него
оказались еще двое людей.  Бату  пронзил  одного  из  них  копьем.  Гаркан
сбросил с коня второго, а потом пробил копьем его грудь.
   Дико озираясь, Павсаний направил своего коня  прямо  на  нас.  Отбросив
меч, я шагнул вбок, пропуская животное, и ухватил Павсания  поперек  тела.
Мы упали на глинобитный пол конюшни. Поставив колено на грудь Павсания,  я
выхватил из ножен его собственный меч.
   Он посмотрел на меня, попытался вздохнуть и... неожиданно успокоился.
   - Дело сделано, - сказал он. - Теперь твой черед, а мне все равно.
   Я  помедлил.  Отдать   его   Александру   или   наградить   быстрой   и
безболезненной смертью? Здесь и сейчас? Но я вспомнил о том подлом  ударе,
который Павсаний нанес Филиппу, и кровь вскипела во мне.
   Гаркан и Бату остановились возле нас. Невозмутимый Гаркан вогнал  копье
в горло предателя. Кровь хлынула алым фонтаном, забрызгав  меня.  Павсаний
лишь коротко булькнул.
   Я испытующе посмотрел на Гаркана. Он выдернул копье из мертвого тела  и
мрачно сказал:
   - Орион, она велела, чтобы свидетелей не осталось.
   Я встал на ноги.
   - Должно быть, это относится и ко мне?
   - Увы... - Он направил копье прямо мне в сердце.
   - И ты веришь ей? - спросил я.
   - Мои дети сейчас находятся в безопасности в сельском доме...  Закончив
с этим делом, я отправлюсь к ним.
   - Если она оставит тебя в живых.
   Он пожал плечами:
   - Пусть так, но дети мои останутся свободными.
   Я посмотрел на Бату. Он явно был в смятении  и  не  знал,  чью  сторону
принять.
   - Орион, - сказал чернокожий, - я здесь ни при чем. Я ничего не знал до
этого вот мгновения...
   - Тогда не вмешивайся, - сказал я ему. - Дело касается только  Гаркана,
меня и царицы.
   - Она великая колдунья, - сказал Бату.
   - Да. - Я кивнул.
   - Она может украсть у человека разум.
   - И силу. - Я обернулся к бывшему предводителю разбойников.  Его  копье
не дрогнуло возле моего сердца. - Друг мой, делай свое дело.
   Он медлил.
   - Делай ради своих детей, - сказал я ему.
   Гаркан глубоко вздохнул, а потом изо всех сил вонзил копье в мою грудь.
Я  не  ощутил  никакой  боли,  тьма  охватила  меня...  Я  растворился   в
благословенной долгожданной пустоте.
   Я умер.



        "ЭПИЛОГ"

   На сей раз, умирая, я чувствовал себя как пловец, попавший в сердцевину
водоворота, или путник, оказавшийся в центре ревущего  торнадо.  Вселенная
вихрем  мчалась  вокруг   меня.   Время   и   пространство   сливались   в
головокружительно вращавшееся пятно... Планеты, звезды, атомы и  электроны
дико неслись по орбитам, и  я,  находясь  в  середине  безумной  карусели,
падал, падал и падал в смертельный холод забвения.
   Постепенно я утратил все чувства. Прошли мгновения или  тысячелетия,  я
не мог их  измерить,  однако  и  холод,  и  ощущение  падения  исчезли,  я
превратился в неподвижный, бесчувственный кусок льда.
   И все же мозг мой продолжал функционировать. Я зная, что меня перенесли
через пространство и время из одной точки континуума в другую. Но я ничего
не видел, не слышал и не ощущал... Я не знаю,  сколько  времени  испытывал
это счастье. Наконец мне удалось освободиться от колеса  жизни,  оказаться
за пределами боли, не испытывать  желаний,  не  исполнять  те  мучительные
обязанности, которые творцы возложили на меня. Я оказался вне  жизни  и...
вне любви. Осознание этой потери расшевелило  меня.  Где-то  на  просторах
пространства Аня сражалась с врагами, о которых я ничего не знал. Даже  ее
божественных сил было мало для победы, эти неведомые враги страшили самого
Золотого и прочих творцов.
   Я попытался силой  мысли  пронзить  пустоту,  которая  поглотила  меня.
Ничего. Словно бы не было вселенной, не было континуума, не было времени и
пространства. Но я знал, что Аня  существовала,  хотя  не  помнил,  где  и
когда. Она любила меня, а я ее. И потому ничто во всех вселенных не  могло
разделить нас.
   Вспыхнул свет, такой далекий и слабый, что сначала я решил,  будто  мое
воображение сыграло со мной злую шутку. Но свет существовал на самом деле.
Слабый-слабый, но яркий и теплый.
   Я двигался к моему источнику или он  ко  мне  -  было  не  важно.  Свет
становился все сильнее и ярче, наконец я ощутил, что мчусь к нему, подобно
метеору, притянутому к звезде. Свет этот опалил  меня  словно  солнце,  и,
чтобы избавиться от боли, я закрыл на время глаза, восхищенный тем, что  у
меня есть руки и ноги и я снова способен что-то чувствовать.
   - Орион, - раздался  голос  из  глубины  ослепительного  сияния.  -  Ты
вернулся.
   Это был, конечно, Золотой Атон, который тотчас же  принял  человеческий
облик. Его  золотой  костюм,  облегавший  богоподобную  фигуру,  и  пышные
золотые волосы сияли так, что мне было больно смотреть.
   Он стоял передо мной в пустыне, протянувшейся во все стороны от нас  до
бесконечности. Всюду под  ногами  клубился  туман.  Кованой  медью  давила
опрокинутая чаша неба.
   - Где Аня? - спросил я.
   - Далеко отсюда.
   - Я должен отправиться к ней. Она в огромной опасности.
   - Как и все мы, Орион.
   - Мне нет дела до тебя и остальных. Меня волнует лишь Аня.
   Легкая усмешка искривила его губы.
   - Твои страсти безразличны мне, Орион. Я создал тебя, чтобы ты исполнял
мои повеления.
   - Я хочу быть с Аней.
   - Это невозможно. Ты получишь новое поручение, тварь.
   Заглянув в его золотые глаза, я понял, что Золотой обладает достаточной
силой, чтобы послать меня куда ему заблагорассудится. Но я чувствовал свою
мощь, которая, правда, еще только крепла.
   - Я найду Аню, - сказал я.
   Золотой в ответ презрительно расхохотался. Однако я знал: что бы он  ни
сделал, куда бы ни послал меня, повсюду  я  буду  искать  свою  любимую  -
женщину, богиню-воительницу. И когда-нибудь обязательно найду ее.

   Ben(jamin) Bova. Orion and the Conqueror (1994) ("Orion" #4).
   Пер. - А.Филонов. М., "Армада", 1996.