пределы можно охарактеризовать  одним  образным  выражением:  трансполитика,
транссексуальность, трансэстетика.
 
 
   Нет больше ни политического, ни художественного авангарда, который был бы
способен предвосхищать и критиковать во имя желания, во имя перемен, во  имя
освобождения  форм.  Это  революционное  движение  завершено.  Прославленное
движение современности привело не к  трансмутации  всех  ценностей,  как  мы
мечтали, но к рассеиванию и запутанности ценностей. Результатом всего  этого
стала полная неопределенность  и  невозможность  вновь  овладеть  принципами
эстетического, сексуального и политического определения вещей.
   Пролетариату не удалось опровергнуть самого себя в  качестве  такового  -
это  доказала  полуторавековая  история  со  времен  Маркса.   Ему   удалось
опровергнуть себя  в  качестве  класса  и  тем  самым  упразднить  классовое
общество. Возможно дело в том, что он и не был классом, как это считалось, -
только буржуазия была подлинным классом,  и,  следовательно,  только  она  и
могла опровергнуть самое себя, что она с успехом и сделала, заодно уничтожив
капитал и породив бесклассовое общество. Но это  общество  не  имеет  ничего
общего с тем, которое должно было быть  создано  в  результате  революции  и
отрицания пролетариата как такового. Сам пролетариат просто рассеялся вместе
с классовой борьбой. Несомненно, если бы капитал развивался  согласно  своей
противоречивой логике, он был  бы  уничтожен  пролетариатом.  Анализ  Маркса
остается абсолютно безупречным. Он просто  не  предвидел,  что  перед  лицом
неминуемой угрозы  капитал  может  в  какой-то  мере  трансполитизироваться,
переместиться на другую орбиту - за  пределы  производственных  отношений  и
политических антагонизмов, автономизироваться в виде случайной, оборотной  и
экстатической  формы,  и  при  этом  представить  весь  мир  во   всем   его
многообразии по своему образу и подобию. Капитал (если  его  еще  можно  так
называть) создал тупик в политической экономии и в законе стоимости:  именно
на этом направлении ему и удается избежать  собственного  конца.  Отныне  он
действует вне своих собственных конечных целей  и  совершенно  изолированно.
Первым проявлением этой мутации стал, безусловно,  кризис  1929  года;  крах
1987 года - лишь последующий эпизод того же процесса.
   В революционной теории есть также живое утопическое представление о  том,
что государство исчезнет,  что  политическое  как  таковое  изживет  себя  в
апофеозе  и  прозрачности  социального.  Ничего  подобного   не   произошло.
Политическое благополучно исчезло, но  не  возвысившись  до  социального,  а
увлекая его в своем исчезновении за собой. Мы обитаем  в  трансполитическом,
иначе говоря, на нулевой отметке политического, характерной также и для  его
воспроизведения и бесконечной симуляции. Ибо все, что  не  выходит  за  свои
пределы,  имеет  право  на  бесконечное   возвращение   к   жизни.   Поэтому
политическое никогда не перестанет исчезать, но и не позволит  ничему  иному
занять его место. Мы присутствуем при гистерезисе политического.
   Искусство также не смогло,  в  соответствии  с  современной  эстетической
утопией, возвыситься в качестве идеальной формы жизни (прежде  искусству  не
было надобности выходить за свои пределы,  чтобы  достичь  целостности,  ибо
таковая уже существовала - религиозная целостность). Искусство  растворилось
не в возвышенной идеализации, а в общей эстетизации повседневной жизни,  оно
исчезло,  уступив  место   чистой   циркуляции   образов,   растворилось   в
трансэстетике  банальности.  В  этих  перипетиях  искусство  даже   обогнало