Две  тонкие  линии на карте извивались  рядом,  повторяя друг  друга, а
посередине плато они  расходились, и между  ними появлялась еще  одна линия,
изогнувшаяся в    кольцо, - холм  высотой  метров  в  двадцать  или немногим
более. И его, конечно, можно было не заметить, но левая  линия была там, где
плато начинало  медленно  наклоняться влево, подкрадываясь  к  вертикальному
обрыву до самого дна кара. А правая линия была уже  там, где плато клонилось
в другую  сторону,  к другим обрывам,   тоже  отвесным и  наверняка  скрытым
нависшими снежными карнизами. А перед глазами только плотная мгла. И тебя ли
качает или  мечется   вокруг  снежный   вихрь  -  не  понять:  теряешься   в
пространстве, как летчик в слепом полете, когда отказали приборы.
     Но  самолет не имеет  твердой опоры,   а Сергей,  слава богу, стоял  на
земле. И это  не так уж  мало. Правильное  представление о  весе своего тела
чудесным образом преломляется  в сознания в  ощущение вертикали, и  вслед за
тем возникает чувство горизонта. Теперь если в серой мгле появляется хотя бы
один предмет, взвешенный в пространстве, не имеющий связи ни с чем на свете,
то сразу видишь, расположен он выше или ниже тебя.  И это уже много.
     Сергей попросил Анатолия идти вперед. Они были связаны тридцатиметровым
репшнуром, и на  таком расстоянии еще можно  было видеть человека, но трудно
было за шумом  ветра расслышать слова. Когда нужно  было взять левее, Сергей
дергал репшнур  один раз,  а  когда  правее -  два  раза. Он  видит  впереди
Анатолия,  и  нужно  уловить как   можно точнее   только одно:   ниже он или
выше. Ниже -  один рывок репшнура - повернуть  правее (сейчас правее потому,
что до этого повернули влево).
     Анатолий медленно  поднимается  вверх; надо  следить, чтобы  он шел  по
прямой, а для этого оглядываться на четверых идущих сзади и снова перебегать
взглядом вперед, и пунктир черных пятен  - людей, идущих цепочкой, - означил
линию,  прямую или  изогнутую, и   только  по ней можно  видеть  совершаемые
повороты. Анатолий  начал  опять спускаться,   и  снова нужно ему  повернуть
налево, возвращаясь в тот узкий  коридор между двумя линиями горизонталей на
карте   -  подальше от обрывов.   Эти   линии нарисовал какой-то  незнакомый
человек. А что, если он ошибся?..
     Несколько часов назад, еще в палатке на  дне кара, Сергей, рассматривая
карту, проверил, проследил изгибы  линий, произвольные на первый  взгляд, но
на самом деле строго определенные  привычной формой рельефа этих гор, хорошо
знакомых   Сергею.  И  он поверил  человеку,   нарисовавшему горизонтали. Он
запомнил карту  тщательнее,   чем перед  любым экзаменом,   вызубрил,  чтобы
наверняка не провалиться, потому что падать было далеко.
     Он в любой момент мог вызвать в сознании картину  плато, на котором они
находились,   и   увидеть,  где  они  на  нем.   Труднее  было   чувствовать
время. Конечно, можно прикрепить часы к лыжной палке и следить за стрелками,
запоминать цифры; но само по себе голое мертвое  время скорее только сбивало
бы, потому что   надо одновременно чувствовать  передвижение, и  скорость, и
расстояние, а подсчитать  и измерить все это  сразу никак нельзя.   Однако и
без  всяких цифр сразу создавалось  общее  представление о главном: "Мы идем
уже достаточно долго,  и этот изгиб линий только  что прошли или  сейчас как
раз на нем"... "Достаточно долго... только  что... сейчас"...  Эти слова или
ощущения,    близкие к   этим  словам, были   важнее  и    понятнее цифр.  И
направления:  все  повороты складывались,   вычитались на  самой поверхности
плато, вот здесь, среди этой пурги,  в которой ничего не  видно. И на компас
Сергей старался смотреть  возможно меньше. Лишь изредка, обратив направления