Василий Белов.
   Плотницкие рассказы


     В.И. Белов. Рассказы и повести.
     М., Современник, 1987, сс. 482-558.

1

     Дом  стоит на  земле  больше ста лет, и время совсем  его  скособочило.
Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как  по древним бокам сосновой
хоромины бьют полотнища влажного мартовского  ветра. Соседний кот-полуночник
таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему там надо.
     Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по слоям,
лопаются  кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи.  Тяжко  бухают
сползающие  с  крыши  снежные глыбы.  И  с  каждой глыбой в  напряженных  от
многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
     Я  почти физически ощущаю это облегчение.  Здесь, так  же  как  снежные
глыбы  с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого... Ходит
и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики. Память тасует
мою  биографию, словно партнер  по  преферансу  карточную  колоду.  Какая-то
длинная получилась пулька... Длинная и путаная.  Совсем не то  что на листке
по учету кадров. Там-то все намного проще...
     За тридцать четыре прожитых года я  писал свою биографию раз тридцать и
оттого знаю  ее назубок. Помню, как  нравилось ее писать первое  время. Было
приятно думать, что бумага, где  описаны все  твои жизненные  этапы, кому-то
просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
     Мне было четырнадцать лет,  когда я написал автобиографию впервые.  Для
поступления  в техникум  требовалось  свидетельство  о  рождении.  И  вот  я
двинулся  выправлять  метрики. Дело было  сразу после войны.  Есть  хотелось
беспрерывно,  даже  во  время  сна, но  все  равно  жизнь казалась хорошей и
радостной. Еще более удивительной и радостной представлялась она в будущем.
     С  таким  настроением  я  и  топал семьдесят  километров  по  майскому,
начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные сапоги,
брезентовые штаны, пиджачок и  простреленная дробью  кепка. В  котомку  мать
положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане имелось десять рублей
деньгами.
     Я был счастлив и шел до райцентра  весь день и всю ночь, мечтая о своем
радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло  ощущение
воинственности:  я мужественно сжимал в  кармане складничок. В ту пору  то и
дело  ходили  слухи  о  лагерных беженцах.  Опасность  мерещилась  за каждым
поворотом проселка,  и я  сравнивал себя с  Павликом  Морозовым. Разложенный
складничок был мокрым от пота ладони.
     Однако  за всю  дорогу  ни один  беженец не  вышел  из леса, ни один не
покусился на  мои  колоба. Я  пришел в поселок часа  в  четыре  утра,  нашел
милицию с загсом и уснул на крылечке.
     В девять часов явилась непроницаемая заведующая  с бородавкой на жирной
щеке.  Набравшись  мужества,  я  обратился  к ней  со  своей  просьбой. Было
странно, что на мои  слова  она не обратила ни  малейшего  внимания. Даже не
взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха,  считал