семь недель спустя, когда мы отбросили немцев от Москвы, за ними побежал и
генерал Страх. Они наконец-то узнали, быть может впервые за эту войну, что
значит, когда сзади гонится страх.


   До  середины  октября,  до  момента,   когда   начались   сражения   на
подмосковных рубежах, мы в боях не участвовали. Выехав из  Казахстана,  мы
полтора месяца прожили в  болотах  Ленинградской  области,  в  тридцати  -
сорока километрах от фронта,  на  так  называемой  второй  линии  обороны,
числясь резервом Главного Командования.
   Утром шестого октября я получил приказ: поднять батальон по  тревоге  и
выступить к  ближайшему  железнодорожному  разъезду.  Там  нас  уже  ждали
теплушки и платформы. Погрузившись, мы в ночь тронулись.
   Куда? Даже мне, командиру батальона, до поры до времени этого знать  не
полагалось. Казалось, мы едем не к фронту, а  от  фронта.  Поезд  несся  к
узловой станции Бологое, минуя с ходу промежуточные пункты.
   В пути объявили, что в Бологом для нас готов обед. Но  кто-то  торопил,
кто-то подхлестывал наши эшелоны. Обед раздать не успели. Смена  паровозов
была произведена в две-три минуты. Гудок - и снова в путь!
   Все с любопытством ждали, куда повернем от Бологого. Скоро  выяснилось:
к Москве.
   Туда, не снижая  скорости  на  полустанках,  мчались  с  интервалами  в
полтора-два часа наши эшелоны. Триста шестнадцатая стрелковая дивизия.
   Зачем, для каких целей нас перебрасывают?
   Неизвестно.
   Почему мчимся с такой  скоростью?  Куда,  по  какой  дороге  поедем  от
Москвы? Где остановимся?
   Неизвестно, неизвестно.
   Необычно быстрое  движение  вызвало  у  всех  тревожную  приподнятость.
Думалось: наконец-то настоящее, наконец-то в дело, в бой!


   Седьмого октября  мы  выгрузились  в  лесу  близ  Волоколамска,  в  ста
двадцати километрах западнее Москвы.
   Меня вызвали к командиру полка на станцию.
   Запомнились выстроившиеся  близ  полотна  приземистые  клепаные  башни,
выкрашенные маскировочным узором - зелеными и серыми разводами.  Это  были
вместилища бензина.
   Мог ли я знать, что скоро увижу на фоне угрюмого октябрьского неба, как
без грохота, который дошел позднее, без пламени и дыма, которые  заволокли
горизонт потом, они, эти  железные  башни,  враз  медленно  поднимутся  и,
словно повисев мгновение, рухнут?
   Подходя к станционному зданию -  впоследствии  от  него  осталась  лишь
раскрытая кирпичная коробка с хвостами копоти  над  пустыми  окнами,  -  я
издали заметил длинный состав платформ, груженных пушками.
   Меня кто-то окликнул. У состава я увидел полковника Малинина, командира
артиллерийского полка нашей дивизии.
   - Полюбуйтесь-ка, отступник, - сказал он. - Хороши?
   Он называл меня отступником с того дня, как узнал, что я,  артиллерист,
командир батареи, по собственному настоянию перешел в пехоту.