поляны, посреди которой сейчас брошен ворох сена. Перевел взгляд на лесок.
В просветах меж деревьями - немцы! Человек тридцать в белых халатах, белых
касках идут цепью. Впервые их вижу в этом маскировочном  белом  наряде.  И
стою, оцепенев. Идут не торопясь, соблюдают осторожность. Уже  выходят  на
открытое место.
   Неожиданно слышу сиплый шепот Заева:
   - Товарищ комбат, чего стоишь? - в эту минуту он опять говорит со  мной
на "ты". - Ложись! Сейчас вдвоем их шуганем!
   Кошу глазом. За пнем распластался Заев.  Он  изготовился  для  стрельбы
лежа: слегка раскинуты длинные ноги, локти уперты в снег, автомат прижат к
плечу, палец касается спускового крючка. Из кармана уже вытащена,  темнеет
под рукой запасная обойма. Отстегнута, покоится рядом и ручная граната.  А
меня еще держит, не отпускает столбняк. Встречаю взгляд Заева.  Его  глаза
под   выступами   лохматых   бровей    вдруг    становятся    понимающими,
проникновенными.  Замечаю  его  горькую-горькую  усмешку.  Почему  он  так
усмехнулся?
   Взор Заева уже обращен к немцам. Вот-вот он нажмет спуск. И как  раз  в
этот миг позади раздается повелительный крик Толстунова:
   - Комбат остался! Куда же вы бежите? За мной!
   Разумеется, Толстунов поминает и мамашу - где только в дни войны ее  не
вспоминали!
   Весь батальон вылетает обратно на поляну. Строчит автомат Заева.  Бойцы
с яростным "ура" бегут на врага, стреляя  на  ходу.  Впереди  Толстунов  и
Филимонов. Их обгоняют другие.  Различаю  Гаркушу.  Он  почти  неузнаваем.
Лукавинка сошла с побледневшего лица, оно искажено злостью, страстью  боя.
Замечаю Ползунова, Джильбаева, Курбатова. Сейчас они страшны.
   Страстные люди! Где-нибудь вставьте, употребите  это  выражение,  когда
будете писать о них, моих бойцах.
   Немцы шарахнулись. Наши увлеклись преследованием.  Выстрелы  хлопают  в
лесу. Кричу:
   - Заев! Ко мне!
   Он   подбегает,   останавливается,   ожидая   приказания,    серьезный,
внимательный, суровый. Опущены по швам  его  длинные  руки.  Одна  сжимает
автомат. Вновь встречаю его честный, прямой взгляд. И вдруг вспоминаю  его
недавнюю горькую усмешку, понимаю ее смысл. Да, точно  такой  же  паралич,
что в минуту  душевного  потрясения,  внезапности  стиснул  меня,  охватил
когда-то Заева на пулеметной двуколке.  За  это  я  его  судил...  Ну,  не
излияниями же заниматься!
   - Семен, лети! Возвращай людей! А то не расхлебаем эту кашу.
   - Есть!


   Некоторое время занимаюсь сбором батальона. То и дело в лесу  слышится:
"У-гу-гу-гу..." Это аукаются, подают о себе весть далеко зашедшие бойцы.
   Наконец  все  стянулись  к  вырубке,  заняли  места  в  своих  взводах,
отделениях. Батальон выстроен, готов к походу.
   Лишь Рахимов еще не вернулся. Но ждать больше нельзя.
   Всей колонной мы идем к опушке, откуда уже рукой подать и до  Гусенова.
В эту деревню, как сказал мне Панфилов, передвинулся штаб дивизии. Туда, к
штабу Панфилова, нам, его резерву,  надобно  прийти,  это  конечный  пункт