Еще до полудня мы вышли к пункту сбора, к небольшой  вырубке  в  лесном
массиве. Рота Заева нас уже ждала.
   - Встать! Смирно! - во весь свой застуженный бас прогорланил Заев.
   И подбежал ко мне. К привычным моему глазу двум его пистолетам  -  один
на боку в кобуре, другой  за  шинельной  пазухой  -  Заев  добавил  еще  и
висевший на груди  вороненый  трофейный  автомат.  Оттопыренные,  обвисшие
карманы шинели погремливали на бегу. Заев туда втиснул  набитые  патронами
жестяные диски, они прорисовывались через  сукно.  Свежий  лоск  оружейной
смазки чернел на коротких сильных пальцах. Видимо, здесь, на  привале,  он
занимался с бойцами разборкой и сборкой оружия.  Зеленоватые,  залегшие  в
глубоких впадинах, сейчас  вскинутые  на  меня  глаза  верзилы  лейтенанта
блестели  радостью.  Большой  рот   приоткрылся   в   улыбке,   показались
желтоватые, прокопченные табаком зубы: Он  был  весь  виден  насквозь,  не
затаил зла, обиды на меня, от сердца  радовался  встрече  с  комбатом.  Не
позволив себе каких-либо чудачеств или вольностей.  Заев  доложил:  боевую
задачу рота выполнила, удерживала дорогу Горюны  -  Шишкине  до  получения
моего приказа об отходе.
   Все стояли "смирно", пока длился рапорт Заева. Затем я крикнул:
   - Вольно!
   И приказал Рахимову располагать батальон на привал, раздать людям  обед
из батальонных кухонь, приготовленный на марше.
   Батальон! С затаенной гордостью, со счастьем я  вновь  выговаривал  это
слово.


   Итак, отдых в лесу. Бойцы  нашли  удобные  местечки  на  вырубке  и  за
деревьями, сели, привалились к пням, похлебали  суп  с  мясной  крошенкой,
блаженно задымили - табаку нам теперь  хватало,  еще  не  истощился  запас
трофейных сигарет. С разных  сторон  неподалеку  -  далеко  не  отпустишь:
заплутаются - нас охраняли посты. Рахимову я приказал съездить на  опушку,
зорким глазом оттуда окинуть простор.
   Сидим, курим, дожидаемся  Рахимова.  Слышатся  шутки.  Кони  выпряжены,
мирно жуют насыпанный на  подстилки  овес.  Кто-то  шагает  по  вырубке  с
огромной охапкой сена. Из этого вороха выглядывает разрумяненная на морозе
плутоватая физиономия Гаркуши. Окликаю его:
   - Гаркуша, где раздобыл?
   - Стожок тут отыскался. Приберем. Не фрицу же дарить.
   И вдруг в это  безмятежное  мгновение  несколько  бойцов  вынеслись  на
вырубку с воплем:
   - Немцы! Немцы!
   По вырубке будто пронесся смерч. Все, кто сидел или прикорнул, кинулись
врассыпную в лес. Поляна  вмиг  опустела.  Застигнутый  врасплох  батальон
буквально в один миг обратился в бегство. Мои  закаленные  воины,  знавшие
радость победы, славу подвига, громившие,  гнавшие  врага,  отходившие  от
дома к дому в Горюнах, все же оказались подверженными ужасу внезапности.
   На вырубке - никого! Лошади спокойно хрупают, перетирают на зубах овес.
Стоят две наши осиротевшие пушечки, около них - ни  души.  А  я?  Вскочил,
остолбенел. Смотрю на пушки. Они мучили нас, мы с  ними  не  расставались,
выносили на руках, берегли это наше  последнее  противотанковое  средство.
Они выходили с нами из всех  окружений  от  села  Новлянского  и  до  этой